Призрачные страницы истории

При обсуждении едва ли не всех проблем виртуальности приходится сталкиваться с вопросом о характере и роли несовместимых (взаимоисключающих) версий. Лучше всего это можно наблюдать на примере исторических биографий, несовместимость виртуальных версий которых проявляется с особой рельефностью и четкостью. Так же четко вырисовывается и различие взаимоисключающих и просто альтернативных версий, которые, несмотря на свою противоречивость, могут быть представлены взаимодополняющими как отражение противоречивости характера и поведения описываемого исторического персонажа. Имеются в виду как виртуально-исторические версии (то есть созданные участниками, очевидцами или другими современниками данного конкретного события), так и версии историографические (отражающие исторические или возникшие в рамках историографии).

Ниже изложены избранные в качестве примера жизнеописания пяти исторических персонажей. Точнее, речь пойдет не о всех их биографиях, а о событиях, действительных или воображаемых, которые определяли и определяют историческую репутацию этих деятелей, та или иная трактовка которых положена в основу различных версий. Особенности образования версий в отобранных примерах были во многом не схожими, но проявлялись и важные общие черты. Хотя и не все, но большинство событий, о которых повествуется в данной главе, представляли собой подготовку или попытки насильственных переворотов, включавших устранение носителя верховной государственной власти с целью крутого изменения курса внутренней и внешней политики, захвата или отвоевания утерянных владений.

По самому характеру заговоров их активными участниками мог быть сравнительно ограниченный круг лиц. Остальным, частично посвященным в секрет (если такие и имелись), отводилась сугубо подчиненная, второстепенная роль.

При анализе становится ясно видной виртуальная структура каждой из версий, сформировавшихся вследствие различных устремлений и поступков действующих лиц. События эти подготовлялись в глубокой тайне. В случае как удачного, так и, напротив, неуспешного завершения заговора существовали, как правило, по-прежнему веские мотивы для полного или частичного соблюдения тайны (сокрытия участия различных лиц, их связей и тому подобное).

В случае неудачи сохранявшееся незнание подлинной истории заговоров облегчало «подключение» к числу их участников лиц, не имевших отношения к конспирации, для расправы с ними. Или, напротив, при удаче — такая неосведомленность облегчала оправдание в глазах народа предоставление нужным людям незаслуженных чинов и наград Многие версии включали сознательную дезинформацию, клевету, приписывание противникам не совершенных ими преступлений. Такие обвинения было невозможно опровергнуть, поскольку нередко участники заговоров уносили в могилу свои секреты, а их многие действия и решения не заносились на бумагу, самые важные документы были уничтожены и пр. Это могло консервировать в сознании многих поколений версии, выдвигавшиеся современниками, несмотря на их недостоверность. Впрочем, такой же характер носили и историографические версии, не только те, которые отражали исторические версии, но и возникшие в лоне самой историографии. Стоит добавить также, что виртуальные исторические версии чаще были биполярными, отражавшими позицию правительства или его врагов, а уж из этих двух основных версий отпочковывались остальные. (Между прочим, это, наряду с другими причинами, облегчает задачу изучения возникновения и структуры взаимоисключающих версий.)

В последние полвека появилась мода на «переписывание истории». В одних случаях она отражала необходимость осмысления огромного нового материала, накопленного наукой, но нередко причиной становилась погоня за сенсациями. Новые не совместимые с прежними версии, предлагаемые вниманию читающей публики, часто на поверку оказываются далеко не новыми, представляя собой воспроизведение в модернизированном виде версий, которые восходили к правящим кругам и подверглись критике уже современниками и особенно — в либеральной историографии XIX века. Посмотрим, как это проявилось в биографиях исторических персонажей, в число которых входит, с одной стороны, прославленная в веках народная героиня, а с другой — исторические деятели, считавшиеся либеральной историографией олицетворением преступлений феодального прошлого.

Жанна д'Арк

…Жанна д'Арк — крестьянская девушка из селения Домреми, героическая эпопея которой окончилась мученической смертью на костре и сделала ее имя немеркнущим примером беззаветного служения родине, храбрости и самопожертвования. Кому не известна, хотя бы в главных чертах, история жизни Орлеанской девы?! Эта история развертывалась на фоне самого трагического для Франции этапа войны с Англией, получившей название Столетней (продолжавшейся с 1338 по 1453 годы).

Шло третье десятилетие XV века. Большая часть французской земли, в том числе и Париж, была захвачена англичанами и их союзниками бургундцами. Франции угрожало превращение в английскую провинцию. Нерешительный и трусливый французский король Карл VII мог вскоре лишиться остатка своих владений. Жанна сумела добиться свидания с Карлом, убедить его, что ей предстоит спасти Францию и получить под свое командование войско, которое сумело вызволить город Орлеан, изнемогавший в кольце вражеской осады. Предводительствуемые Орлеанской девой французские отряды нанесли ряд поражений английским военачальникам. Город Реймс, традиционное место коронации французских королей, открыл свои ворота Карлу VII. После коронации Карла Жанна снова повела свое войско против захватчиков. Хотя попытка отвоевать Париж не удалась, Жанна продолжала одерживать все новые победы, прорвалась в город Компьен, осажденный неприятелем. Советники Карла VII всячески вредили Жанне, завидуя ее славе. Во время одной из вылазок немногочисленный отряд Жанны был окружен врагами. Решетка крепостных ворот Компьена по приказу коменданта была опущена раньше, чем Жанна и ее воины могли вырваться из окружения и вернуться в город. После отчаянного сопротивления Жанна была захвачена в плен бургундцами. Они отдали ее графу Люксембургскому, который за 10 тысяч золотых монет продал в ноябре 1429 года доставшуюся ему пленницу англичанам.

Как раз в это время английский регент, умный и расчетливый герцог Бедфордский, провозгласил в Париже своего восьмилетнего племянника Генриха VI королем Англии и Франции. Суд и осуждение Жанны должны были доказать, что Карл VII возведен на трон еретичкой и ведьмой, действовавшей по наущению сатаны. А организацию, точнее, инсценировку процесса герцог Бедфордский поручил своему клеврету, епископу Бове Пьеру Кошону, которому в награду была обещана богатая Руанская епархия, и Парижскому парламенту (административному и судебному учреждению), выполнявшему все указания английских властей.

Коварный Кошон, желая наилучшим образом выполнить поручение английских хозяев, стремился представить готовившуюся расправу над Жанной в виде строго законного судебного процесса. Он устроил так, чтобы пленницу предали церковному суду как еретичку, захваченную на территории его епархии. В ноябре 1430 года Жанну перевезли в Руан, находившийся в руках англичан, и бросили в подземную темницу одного из тамошних замков. В январе следующего года начался суд, во время которого Кошон и его сподручные всячески угрожали Жанне, водили ее в пыточную камеру. Они требовали признания, что таинственные голоса, которые, ей казалось, она слышала и которые давали ей указания, как бороться против англичан, — это внушения дьявола. Несколько месяцев длился процесс. Твердость духа, прирожденный ум и здравый смысл помогли простой необразованной девушке противостоять ухищрениям ученых богословов, успешно отбиваться от казуистических вопросов инквизиторов. Наконец, им удалось вырвать у нее признание вины и присудить к вечному заточению. Но эта была только уловка. Когда Жанна, преодолев недолгую слабость, взяла назад вынужденное признание, вновь надела мужскую одежду, которую обязалась не носить, ее объявили нераскаявшейся еретичкой, снова впавшей в грех, и передали в руки светских властей, что означало смертный приговор. 30 мая 1431 года Орлеанскую деву сожгли на площади в Руане в присутствии большого отряда английских солдат и многочисленной толпы жителей города.

Такова кратко традиционная история жизни и смерти Жанны, которую можно было отобразить на основе современных документов и более поздних хроник, но не всех, касающихся жизни и смерти народной героини. Постепенно формировалась и другая версия, почвой для которой послужило нежелание французского народа примириться с мыслью о трагической гибели Орлеанской девы, а отчасти и некоторые факты, могущие посеять сомнение в правильности традиционной истории. Пьер Кюскель, буржуа из Руана, который мог быть свидетелем сожжения Орлеанской девы, писал: «Жанна бежала и кто-то другой был сожжен вместо нее». В рукописи, хранящейся в английской национальной библиотеке — Британском музее — под № 11542, также указывалось: «Наконец, публично сожгли ее (Жанну) или другую женщину, похожую на нее, в отношении чего многие люди держались и до сих пор придерживаются разного мнения». Писатель и историк Жорж Шатлен (ок.1410–1475), служивший долгое время при бургундском дворе, в поэме «Воспоминания о чудесных приключениях нашего времени» признает, что «хотя к великому горю французов, Дева была сожжена в Руане, она, как стало известно, потом воскресла». Симфорьен Шампье в «Корабле для дам», изданном в Лионе в 1503 г., замечает, что Дева, по мнению англичан, была сожжена в Руане, но французы это отрицают. В хронике декана монастыря Сен-Тибо де Мец и более поздних французских хрониках первой половины XVI века о казни Жанны говорится в неопределенных и часто двусмысленных выражениях. Так, в «Бретонской хронике» (1540 г.) сказано, что в 1431 году «Дева была сожжена в Руане или осуждена на это». Обращает внимание, что в приведенных цитатах авторы ссылаются на утвердившееся во Франции мнение о спасении Жанны. Иными словами, версия, несовместимая с традиционной, утвердилась в народном сознании еще в первые десятилетия после руанского судилища.

Эта версия нашла подкрепление в том, что появились Лже-Жанны, которых разоблачили далеко не сразу и в глазах многих, видимо, недостаточно убедительно. А в отношении одной из них выявление несостоятельности ее притязаний так и не последовало. В хронике декана монастыря Сен-Тибо де Мец указывалось, что 20 мая 1436 года (то есть, без малого через пять лет после сожжения Жанны в Руане) в деревне Гранд-оз-Орм, неподалеку от города с таким же названием, появилась «Дева Жанна», которую признали братья Жанны д'Арк и местное дворянство. Правда, в другом списке его труда декан Сен-Тибо признал свою ошибку: «В этот год прибыла молодая девица, именовавшая себя Девой Франции и так игравшая ее роль, что многие были обмануты и особенно среди них наиболее знатные». Можно считать приведенный отрывок из второго списка безоговорочным опровержением первого. Но где гарантия, что это не была вставка, рассчитанная на то, чтобы не прояснить, а, наоборот, скрыть подлинное положение вещей? Ведь, как выяснилось, у «воскресшей» Жанны появилось немало недругов, заинтересованных в том, чтобы объявить ее самозванкой.

В пользу правдивости утверждений о чудесно спасшейся Жанне можно привести всего несколько, но зато весомых доводов. Она вступила в переписку, а потом имела свидание с братьями Жанны д'Арк, носившими теперь дворянскую фамилию де Ли, пожалованную им Карлом VII, а через них — с самим королем. Причем расходы по поездкам к королю оплачивали городские власти Орлеана. В городской счетной книге зафиксированы выплаты Пьеру де Ли за перевозку писем от его «сестры» Девы Жанны. Эти записи датируются июлем, августом и сентябрем 1436 года, и подлинность их не вызывает сомнений. В тех же расходных ведомостях имеется запись о выдаче Деве Жанне крупной суммы денег — 210 ливров «за добрую службу указанному городу во время осады».

Вскоре женщина, претендующая на то, что является Жанной д'Арк, вышла замуж за небогатого дворянина Робера д'Армуаза и стала известна под его фамилией. У нее родилось двое сыновей. В XVII веке был опубликован ее брачный контракт, но подлинник позднее затерялся или не существовал вовсе, так что можно предположить, что он был подделкой. То же самое следует сказать и о дарственном акте, по которому Робер д'Армуаз передавал какие-то владения своей супруге «Жанне Деве Франции». Дарственная (оригинал ее также не был разыскан) воспроизведена в старинной «Истории Лотарингии» и сопровождается разъяснением: «Это Орлеанская дева или, скорее, авантюристка, принявшая ее имя и вышедшая замуж за сеньора д'Армуаза». И опять вопрос — чему верить — акту дарения или опровергающему его дополнению. Стоит добавить, что оформление брака было связано тогда с формальностями, предусматривавшими предоставление документов о происхождении, которые вряд ли могли быть у лже-Жанны. Интересно отметить, что свидетелями, скрепившими своими печатями дарственный акт, были двое близких соратника Жанны д'Арк и один из них приходился кузеном тому. военачальнику, к которому первоначально обратилась пастушка из селения Домреми и который в сопровождении верных людей доставил ее к Карлу VII.

Нет сомнения, что жители Орлеана считали незнакомку хорошо знакомой им со времен осады города Орлеанской девой, когда она сама в июле 1439 г. приехала в Орлеан. Это был с ее стороны смелый шаг. Ведь тогда еще не существовало книг и портретов, по которым можно было узнать изображенных на них людей. Если выдававшая себя за Жанну д'Арк женщина не была Орлеанской девой, она вряд ли могла быть уверена, что настолько похожа на погибшую народную героиню, чтобы быть принятой за нее и не опасаться быть уличенной в обмане. Современник, противник Жанны д'Армуаз, королевский камергер Гийом Гуфье признавал ее удивительное сходство с Орлеанской девой (правда, это мнение нам известно только из источника, относимого к 1516 году и может касаться еще одной лже-Жанны). Барельеф Жанны д'Арк, датируемый первой третью XV столетия и находящийся в музее города Людона, и медальон, на котором изображена Жанна д'Армуаз, относимый к более поздним десятилетиям того же века (он хранится в замке Жолни), подтверждают, что на них изображены женщины, похожие друг на друга. Но, может быть, это было сделано сознательно, чтобы обосновать притязания Жанны д'Армуаз?

Прибывшую в Орлеан женщину, которая выдавала себя за Жанну д'Арк, торжественно принимали городские патриции, ее ближайшие соратники во время осады. Некоторые из них вместе с Жанной участвовали в коронации Карла VII. С тех пор прошло совсем немного лет, и вправе ли мы через более чем пять веков оспаривать их убеждение, что они вновь встретили Орлеанскую деву? Традиционная версия предполагала, что мать Жанны д'Арк Изабелла Роме приехала в Орлеан только через год после пребывания в городе женщины, уверявшей, что она является ее дочерью. Историк Ж. Пем утверждает, что в записях городских расходов имеется упоминание о возмещении двум лицам денег, истраченных ими на содержание и лечение Изабеллы Роме в сентябре, октябре и ноябре. Запись эта может относиться только к 1439 г. Иными словами, если не ставить под сомнение ее подлинность, Изабелла Роме находилась в Орлеане в те же месяцы, когда город торжественно принимал Жанну д'Армуаз. В счетных книгах Орлеана потом регулярно отмечаются денежные выдачи «Изабелле — матери Девы Жанны». В записи, сделанной в июле 1446 года, она уже именуется «Изабелла — мать покойной Девы Жанны», как и во всех записях до Пасхи следующего 1447 года. Не означает ли это, что к началу 1447 года стало известно о смерти Жанны д'Армуаз? (Правда, сторонник традиционной версии историк П. Гийом, изучив расходные книги Орлеана, обнаружил, что выражение «Дева Жанна» без добавления «покойная» встречается и после 1447 года. Это с известной натяжкой можно отнести за счет небрежности писцов.)

В 1440 году дама д'Армуаз направилась в Париж, который к тому времени был отвоеван у англичан. Неподалеку от города ее арестовали по распоряжению парламента, действовавшего, по-видимому, с согласия короля. Власти решили не допустить восторженного приема женщины, выдававшей себя за Орлеанскую деву. Парламент объявил ее самозванкой и приказал выставить у позорного столба. Она покаялась и сообщила отдельные сведения о свой прошлой жизни: путешествие в Италию (с целью получить от папы прощение за побои, которые она нанесла родителям), участие в войне, для чего ей пришлось переодеться в костюм солдата. Отсюда и возникла у нее мысль выдать себя за Орлеанскую деву. После признания Жанной д'Армуаз своего самозванства ее освободили из-под ареста. Овдовев, она, очевидно, еще раз вышла замуж за некоего Жана Луйе. Некоторые историки считают, впрочем, что здесь речь идет о другой женщине. В одном документе, подлинность которого далеко не безусловна, ей жаловалось прощение за то, что она именовала себя Орлеанской девой. В сороковые и пятидесятые годы XV столетия были разоблачены еще две лже-Жанны.

Таковы главные факты, позволяющие усомниться в гибели Орлеанской Девы в 1431 году на костре в Руане. Все остальные свидетельства максимум могут быть приняты за косвенные доказательства. Они допускают различное толкование и могут, говоря всерьез, почитаться за доказательство только теми, кто заранее был убежден в «спасении» Жанны.

Таким образом, уже в первые десятилетия после руанского судилища в народном сознании фигурировала версия о спасении Жанны д'Арк. Естественно, что подавляющее большинство современников в лучшем случае имели только самые туманные сведения о Жане д'Армуаз и вообще о появлявшихся время от времени лже-Жаннах. Главной причиной появления виртуальной исторической версии (виртуальной, если считать реальной традиционную версию), было нежелание поверить в гибель Девы. С течением времени, уже в XVI столетии, эта виртуальная историческая версия отступила в тень. Осталась традиционная историческая версия, которая подкреплялась и обогащалась благодаря все большему количеству трудов ученых, в которых приведена масса фактов, прямо или косвенно касающихся Жанны, но не решающих спор о возможном ее спасении. Среди выдающихся писателей, являющихся авторами сочинений о Деве, — Вольтер, Шиллер, Твен, Шоу, Брехт, Ануй и многие другие. Центр Жанны д'Арк в Орлеане насчитывает 7000 работ, посвященных жизни и смерти Девы.

Историографическая виртуальная версия слабо связана с исторической, хотя какие-то следы преемственности можно все же отыскать. Возникновение историографической версии относится к значительно более позднему времени, она заявила о себе с середины XVII века, число ее сторонников стало возрастать с начала прошлого столетия, но наибольшего развития она достигла в нашу эпоху. Авторы одной из новейших биографий Жанны (1986 г.) писали: «Каждый год появляются в библиотеках одна-две книги, в которых с большим шумом возвещается, что „наконец“ открыты новые документы, позволяющие утверждать, что Жанна д'Арк не была сожжена… на костер вместо нее отправили кого-то другого и т. п.». Сторонники обличаемых ревизионистских взглядов не остались в долгу. Один из них, М. Лами, в 1987 г. отмечал, что дебаты приобрели резкий характер и «нужно признать, что представители разных точек зрения часто осыпали друг друга оскорблениями».

Как же по гипотезе историков-ревизионистов Жанне удалось спастись и бежать из руанской тюрьмы, где она содержалась во время процесса? Здесь взгляды сторонников ревизионистской версии разделились. Одни считают, что она бежала по подземному ходу и даже что им удалось обнаружить руины этого тайного выхода из замка, который вел на одну из руанских улиц. Некоторые прибавляют, что это, вероятно, произошло во время рейда небольшого французского отряда (всего 80 человек под началом Рикардвила) в Руан в феврале 1432 года. Основываясь на сведениях одного из францисканских монахов, которые содержались под стражей в замке Буврейль, резиденции герцога Бедфордского, сообщившего подробности расположения помещений, французы внезапным ударом захватили здание, перебив всех его защитников. Однако не встретив никакой поддержки со стороны жителей Руана, державших сторону англичан, французский отряд покинул город. Не тогда ли бежала вместе с ними Жанна д'Арк — задают вопрос сторонники версии о спасении Девы. Но ведь в феврале 1432 года прошло уже девять месяцев со дня сожжения Жанны — 30 мая предшествующего 1431 года — если, разумеется, верить традиционной версии. Но, оказывается, дата казни не является столь безусловной, как это может показаться. Ряд осведомленных современников называют другие, более поздние даты — 14 июня, 6 июля, а в «Английской хронике» Уильяма Кэкстона, законченной около 1480 года, указывается, что Жанна оставалась узницей после осуждения еще девять месяцев, то есть до февраля 1432 года. Английский хронист был связан с бургундским двором, который и мог быть источником сведений, приводимых в его труде. Напомним, что поэт и историк Жорж Шатлен, родившийся в 1410 г., то есть первая половина жизни которого приходится как раз на время, когда развертывалась героическая эпопея Орлеанской девы, писал, что Жанна была сожжена в Руане, но «потом, как стало известно, воскресла». Шатлен, как и позднее Кэкстон, был связан с бургундским двором, несомненно располагавшим информацией о судьбе Девы, которую он фактически передал в руки англичан.

Считается, что английские власти, желая убедить народ в смерти «колдуньи», устроили казнь в присутствии многолюдной толпы. Однако вопреки обыкновению, горожан не подпустили близко, от костра их отделяла стена из 800 английских солдат. Было даже предписано наглухо закрыть деревянными ставнями окна расположенных поблизости домов. Вряд ли эти меры предосторожности могли быть вызваны стремлением избежать того, чтобы толпа не попыталась вырвать осужденную из рук палачей. Ведь, как уже говорилось, руанцы прочно держали сторону англичан. Следовательно, власти могли опасаться лишь разоблачения того, что казнят не Жанну, а какую-то другую женщину. Поэтому, вероятно, никто, кроме официальных лиц и английских солдат, а также палача и его помощников, не видели вблизи сцену сожжения. Вдобавок утверждалось, что руанский палач Жофруа Тераж, ранее видевший Жанну, не узнал ее на эшафоте. Вместе с тем, современник, руанский священник Жан Рикье писал: «Дабы не стали говорить, что она (Жанна) спаслась», палачу было приказано фазу после приведения в исполнение приговора на время загасить огонь, чтобы все могли убедиться в личности казненной. Об этом же говорится в дневнике одного парижского буржуа. Палач так и поступил. Впрочем, остается вопрос, могли ли очевидцы, которых держали в отдалении во время казни, разглядывая уже обуглившееся тело жертвы, определить, кто погиб на костре. А если дело обстояло так, то и эта мера властей не противоречит предположению, что они старались убедить руанцев в сожжении Жанны, не дав им возможности получить тому неопровержимые доказательства.

Еще одна подробность. В платежных книгах Руана за 1431 и 1432 годы отсутствуют записи о расходах, связанных с сожжением Девы, — платы за приобретение и доставку дров для костра, вознаграждении палача и его помощников. Между тем в платежных реестрах тщательно фиксировались такие траты, а также фамилии и имена казненных. В записях, сделанных в годы, о которых идет речь, упомянуто о казни двух «ведьм» по имени Жанна. Не могла ли одна из них заменить Жанну д'Арк на костре? Может быть, отсутствие сведений о сожжении Девы связано с тем, что ей вынес приговор не светский суд, а церковный трибунал? Но ведь это относится и к некоторым другим казням, которые отмечены в платежных ведомостях. Кроме того, никакого упоминания о сожжении Девы не найдено и в счетных регистрах Руанского архиепископства.

Что же произошло с Жанной, если ее не сожгли? Она бежала — отвечают, как мы уже знаем, сторонники ревизионистской версии. Учитывая сложность организации такого бегства, они дополняют эту версию предположением, что оно могло быть результатом тайной сделки между герцогом Бедфордским, фактическим правителем оккупированной англичанами части Франции, и королем Карлом VII. Ведь для английской политики вопросом первостепенной важности было представить доказательства, что Карл VII был коронован по наущению «ведьмы» и, следовательно, незаконно занимает престол. А кто будет сожжен — Орлеанская дева или какая-то другая женщина, которую выдадут за Жанну, не имело серьезного значения. Но что могло побудить Карла пойти на такое соглашение с англичанами, которое наверняка требовало уступок и с его стороны? Король мало чем помогал Деве, а теперь лишь угрожал, в случае ее казни, репрессиями в отношении знатных английских военнопленных (между прочим, в их числе находился и зять губернатора Руана Ричарда Бочемпа графа Уорика). Но предполагаемое секретное соглашение с герцогом Бедфордским никак не избавляло бы Карла от упреков, что король допустил гибель Орлеанской девы. Поведение короля, считают историки-ревизионисты, определялось другой тайной причиной…

Известно, что первоначальный суровый режим содержания Жанны в заключении был позднее значительно смягчен. Сторожившие ее тюремщики и английские солдаты часто уходили пьянствовать в ближние таверны, оставляя ее одну. Хотя Жанна отказалась дать обещание, что не предпримет попытки бегства, к ней допускали посетителей, которые могли способствовать побегу. К узнице хорошо относилась жена герцога Бедфордского, являвшаяся сестрой герцога Бургундского. Она запретила тюремщикам жестоко обращаться с Жанной, приказала доставить ей женское платье, а ведь обвинение, что Жанна снова надела мужскую одежду, послужило предлогом для вынесения ей смертного приговора. Благосклонно относилась к Жанне и герцогиня Люксембургская, принадлежавшая к бургундской партии.

Традиционная версия гибели Девы роль главного злодея отводит епископу Кошону. Именно ему герцог Бедфордский поручил оформить судебной инсценировкой расправу над Жанной. Сторонники ревизионистской версии согласны, что Кошон инсценировал судебный процесс, но, добавляют они, с целью не погубить, а спасти Жанну. Черную репутацию Кошону старались создать другие участники суда над Девой, пытаясь выгородить самих себя. Ранее же, до и во время процесса, в глазах современников Кошон вовсе не был ни продажным интриганом, ни проходимцем. Он пользовался уважением в кругах светской и духовной знати, в том числе и среди приверженцев Карла VII. Кошон собрал для участия в процессе много авторитетных теологов, принадлежащих к разным духовным орденам, епископов, настоятелей монастырей и других представителей церковной иерархии, не опасаясь, что они испортят разыгранный им спектакль. Жанну, не в пример другим проповедникам, в отношении которых у английских властей расправа была короткой, не подвергали пытке (хотя и водили для устрашения в пыточную камеру). А применение пытки было нормой тогдашнего судопроизводства, особенно инквизиционного. Интересно, что от участия в процессе уклонился генеральный инквизитор Франции Жан Граверен. Было ли это вызвано нежеланием вмешиваться в дело, являвшееся яблоком раздора между двумя воюющими сторонами, исход борьбы которых нельзя был предвидеть заранее, или, как считают сторонники ревизионистской версии, результатом сговора Кошона и Граверена с целью создать предлог для пересмотра приговора? Кстати, Жанне в нарушение соблюдавшегося обычая не разрешили иметь адвоката — это опять-таки могло иметь целью не поставить подсудимую в невыгодное положение, а, наоборот, создать предлог для кассации. И таких поводов было более чем достаточно, что было использовано впоследствии советниками Карла VII при аннулировании приговора руанского суда.

Не надел ли Кошон личину врага Орлеанской девы, чтобы ее спасти, не затрагивая прямо интересов своих нанимателей-англичан? Зачем было ему затевать такую сложную игру? Ну хотя бы из тех же мотивов, которые, вероятно, побудили генерального инквизитора Франции уклониться от участия в суде над Жанной. Из стремления обеспечить свои интересы, если счастье повернется в сторону французов, Кошон, говорят сторонники ревизионистской версии, стремился спасти жизнь Жанне. Иначе он не приговорил бы ее вначале к тюремному заключению, поскольку не мог быть уверен, что она попадется в подстроенную ловушку, позволившую бы обречь подсудимую на казнь. Жанна несколько раз заявляла судьям, что, если бы они лучше знали, кто она, им не захотелось, чтобы они были ее обвинителями, что Бог наверняка покарает их. Кошон позволил ей задерживать на несколько дней ответ на заданный вопрос, чтобы она могла посоветоваться с «голосами». Были ли эти «голоса» рупорами небесных сил, как полагала Жанна, либо они были явственным проявлением козней дьявола, как считали судьи, либо, наконец, как уверяют поборники ревизионистской версии, это были голоса людей, посланных французским двором для контактов с обвиняемой? Если действительно дело шло не о галлюцинациях, установление связей с Жанной вряд ли могло происходить без молчаливого согласия Кошона. В чем же заключалась причина столь настойчивых попыток поддерживать эти связи? Здесь, отвечают авторы ревизионистской версии, вступили в действия, так сказать, «права благородной крови», столь важные для дворянства той эпохи.

Историки-ревизионисты считают, что Жанна была дочерью не крестьян из деревни Домреми, а… незаконнорожденным ребенком королевы Елизаветы Баварской, матери Карла VII, и, следовательно, сестрой короля. Известно, что королева Елизавета 10 ноября 1407 г. родила ребенка, его отцом не мог быть король Карл VI, с которым она была давно разлучена. Ходила молва, что отцом новорожденной был герцог Людовик Орлеанский, убитый вскоре — 23 ноября того же года. Учитывая нравы королевы, в слухах о ее любовной связи с герцогом не было ничего неправдоподобного. Однако они не подтверждаются ни одним современным свидетельством. О связи известно лишь из одной остроты, приписываемой, возможно, без основания, сыну Карла VII, королю Людовику XI, и из рассказа писателя XVI века Брантома, коллекционировавшего известия о придворных скандалах. Мальчик, которого предполагали назвать Филиппом, умер при рождении или, по другим сведениям, летом следующего, 1408 года. О рождения ребенка, обычно без упоминания его пола и его смерти, имеются свидетельства в хрониках того времени. В 1793 г. во время Великой французской революции были вскрыты королевские могилы и составлен тщательный протокол раскопок. Останки Филиппа не были обнаружены.

Сторонники ревизионистской версии считают, что королева родила не сына, а дочь, которая и была Жанной д'Арк. Именно эту тайну сообщила Жанна Карлу VII при первом свидании, чем и вызвала его доверие к своей миссии. В доказательство же Жанна передала королю одно из двух колец, которые она всегда носила при себе. Второе кольцо было отнято у Жанны бургундцами при взятии ее в плен. О значении этих колец допытывался Кошон при допросе Жанны на суде. Но она отказалась отвечать, и Кошон не настаивал. Надо учитывать, что англичанам, так же как и Карлу VII, было невыгодно окончательно губить репутацию королевы Елизаветы. Ведь она была матерью не только Карла VII, но и принцессы Екатерины, которая вышла замуж за английского короля Генриха V и стала матерью малолетнего Генриха VI, провозглашенного герцогом Бедфордским королем Англии и Франции.

Если же Жанна была дочерью Елизаветы Баварской, то она являлась сводной сестрой Карла VII, золовкой бургундского герцога Филиппа Доброго и английского короля Генриха V, теткой его малолетнего сына, занимавшего престол в 1431 г., сводной сестрой герцога Орлеанского и полководца графа Дюнуа, кузиной герцога Алансонского, племянницей герцогини Люксембургской.

Все эти лица, разумеется, за исключением уже умершего Генриха V и его малолетнего наследника, могли за кулисами принимать то или иное участие в судьбе Жанны. Она же должна была скрывать свое происхождение, чтобы не ставить под сомнение законнорожденность Карла VII. Гипотеза о королевском происхождении Жанны объясняет, почему она хорошо говорила по-французски (в ее родной Лотарингии французский язык вошел в обиход только через двести лет, в XVII веке) или каким способом ей удалось добиться от заносчивых и строптивых феодалов, командовавших отрядами во французском войске, подчинения своим приказам. Когда она научилась отлично управлять боевым копьем, которое было исключительно дворянским оружием (правом владеть им обладали только рыцари, его запрещалось использовать оруженосцам) и вообще успела хорошо ознакомиться с воинским делом, требовавшим специальной подготовки? Почему ее в письмах величали «благородной дамой» (один современник-итальянец прямо называл ее «принцессой» — не использовал ли он этот титул в прямом, а не переносном смысле)? Быть может, ее именовали Орлеанской девой не только за ее роль в освобождении Орлеана, а и за связь с Орлеанским домом? (Надо возразить на этот последний довод, что именование «Орлеанская дева» появилось очень поздно, почти через век с четвертью после гибели Жанны в одном произведении, опубликованном в 1555 г.) Таких вопросов и соображений собрано множество в трудах историков-ревизионистов. Они разыскивают в источниках фразы, из которых можно заключить, что Жанна хорошо разбиралась в международных делах. Во время своего появления при дворе Карла она знала о сугубо секретных дипломатических переговорах. В некоторых документах о ней говорится без упоминания ее фамилии — д'Арк. Ее считали живой через много лет после казни в мае 1431 года, она, выражая заботу о судьбе герцога Карла Орлеанского, находившегося в английском плену, вместе с тем проявляла равнодушие к судьбе родителей и так далее. Это лишь немногие примеры из трудов поборников ревизионистской версии.

Но как могла Жанна быть дочерью герцога Людовика Орлеанского, ведь он был убит в конце 1407 г., а она родилась, если следовать традиционной версии, в 1412 г.? В 1456 г. происходил судебный процесс, проводившийся под давлением Карла VII, на котором висело обвинение, что он получил корону из рук «ведьмы». Суд этот имел целью реабилитацию Орлеанской девы. В числе других допрашивались подруги детских лет Жанны, которым в это время было по сорок-пятьдесят лет. Все они точно называли свой возраст. Между тем Жанна, более умная и знающая, чем они, в разных документах по-разному сообщала, сколько ей лет, как будто сознательно скрывая дату своего рождения. Неопределенность показаний подруг о возрасте Девы была, возможно, вызвана еще одним обстоятельством. Относя к 1407 или 1408 г. время ее рождения, они тем самым свидетельствовали, что Изабелла Роме не была ее матерью, так как в этот период она родила сына Пьера и дочь Екатерину. Процесс реабилитации велся после тщательной подготовки, свидетелям задавали заранее составленные вопросы и от них ожидали явно заранее им известные, желательные суду ответы.

Организатором всей операции по превращению Жанны в избавительницу Франции от англичан историки-ревизионисты считают Иоланту Арагонскую, мать жены Карла VII, умело влиявшую на слабовольного короля через его любовницу Агнессу Сорель. Иоланта была дочерью Арагонского короля и французской принцессы и женой Людовика, герцога Анжуйского, умершего в 1417 г. Ее сына, герцога Рене Анжуйского, как и саму Иоланту, иногда величали королем и королевой. Иоланта имела возможность послать ребенка на воспитание в деревню Домреми, находящуюся неподалеку от ее владений, она могла это осуществить через своих придворных (среди которых, любопытно отметить, были лица, носившие фамилию д'Арк), направлять к Жанне своих посланцев, которых та воспринимала как голоса святых, позднее вести тайные переговоры с англичанами об освобождении Девы. Возможно, что она проделывала все это при помощи так называемого Третьего францисканского ордена, членами которого могли стать миряне. Среди агентов ордена пытались обнаружить тех, кто был знаком или якобы был знаком с Жанной в ее юные годы. Орден имел доверенных лиц как среди французов, так и среди англичан и бургундцев, которые могли быть посредниками в секретных переговорах.

Доводы ревизионистов максимум доказывают, что могло быть и так, как они утверждают. Но было ли?

Опровержений со стороны традиционалистов не пришлось долго ждать. Их контраргументы весомы. Например, Иоланта Арагонская, предполагаемая глава всей операции по превращению Жанны в избавительницу Франции от иноземных захватчиков, в 1407 г., когда будущую Орлеанскую деву будто бы отослали в Домреми, находилась в дружеских отношениях с герцогом Бургундским. А в 1423 г. Иоланта пошла на заключение сепаратного мира с англичанами, чтобы сохранить свои владения в Анжу. Главное, никто не мог предугадать, что из новорожденной девочки вырастет бесстрашный и талантливый полководец. Почему внебрачная дочь герцога Людовика Орлеанского должна была добиться успеха там, где потерпел поражение незаконнорожденный сын герцога, отважный военачальник граф Дюнуа? Многие фразы в документах, которые ревизионисты считают загадочными, если не признать, что Жанна была сестрой короля, на деле вызваны недомолвками, описками писцов и хронистов, даже ошибками, сделанными историками при чтении старинных рукописей, игнорированием средневековой манеры выражать свои мысли.

В настоящее время ревизионистская версия предстает в трех вариантах. Согласно первому, Жанна родилась в 1412 г. в Домреми, в 1431 г. спаслась от костра и вернулась во Францию после пятилетнего пребывания в Италии и других странах под именем Жанны д'Армуаз. По второму, Жанна — дочь королевы Изабеллы родилась в 1407 г. и была сожжена в 1431 году. И, наконец, согласно третьему, Жанна родилась в 1407 г., как принцесса крови избегла казни и жила под именем Жанны д'Армуаз. Некоторые сторонники третьего варианта считают Жанну д'Армуаз ловкой мошенницей и полагают, что подлинная Орлеанская Дева жила остаток жизни под другим, не известным нам именем. В пользу ни одной из трех версий не имеется подтверждающих их документальных свидетельств, которые имели бы доказательную силу. Ощущая это, некоторые авторы приводят рассказы об известных историках, которые якобы видели такие документы, но те исчезли либо в результате того, что архивы, где они хранились, были уничтожены во время первой и второй мировой войны, либо остаются засекреченными по приказу Ватикана.

Появление все новых ревизионистских книг об Орлеанской деве порождается разными мотивами — и протестом против превращения истории жизни народной героини в житие католической святой, и стремлением видеть в Жанне националистический символ ненависти против иноземцев (этим усердно спекулировали во время второй мировой войны французские прислужники нацистских оккупантов, объявлявшие Жанну предтечей их борьбы против англичан). Другие, напротив, хотят увидеть в Деве провозвестницу европейского единства. Играет большую роль и стремление использовать неувядающий интерес к старинной загадке.

Ричард III

Через полвека после гибели Жанны д'Арк обстановка в Западной Европе сильно изменилась. Столетняя война закончилась еще 1453 г., из завоеваний англичан во Франции в их руках остался (еще на столетие) лишь один портовый город Кале. В самой Англии почти сразу же после окончания Столетней войны начались ожесточенные столкновения феодальных кланов, объединившихся вокруг соперничавших ветвей правящего королевского дома — Ланкастеров и Йорков. Принадлежавший к Ланкастерской династии Генрих VI, который был, как мы помним, провозглашен своим дядей герцогом Бедфордским королем Англии и Франции, попал в плен к йоркистам и был казнен в лондонском Тауэре. Перевес в шестидесятые, семидесятые и начале восьмидесятых годов в войне, которая после Вальтера Скотта утвердилась в сознании потомков под поэтическим названием войны Алой и Белой розы (геральдических знаков воюющих лагерей, что, впрочем, не соответствовало действительности), оказался на стороне йоркистов.

Правда, война Роз не была, как это представлялось до недавнего времени историкам и писателям, таким кровавым побоищем, в котором английская феодальная знать истребила друг друга. Новейшие исследования показали, что активные боевые действия за тридцать лет войны длились всего 13 недель. Только семь аристократических родов исчезли в результате гибели в сражениях или смерти под топором палача. Война сравнительно слабо затрагивала 3 или 4 миллиона жителей страны. Это отразила даже архитектура. В отличие от прежних замков-крепостей строились здания, рассчитанные на мирную жизнь. К началу XVI века, по свидетельству канцлера Англии Томаса Мора, автора знаменитой «Утопии», более половины населения была обучена грамоте.

Но лидерам побежденной стороны, особенно если это были лица, имевшие права на престол, когда они попадали в руки противников, пощады не давалось. Король из Йоркской династии Эдуард IV, занимавший престол (с перерывами) с 1461 по 1483 гг., уничтожал не только руководителей ланкастерского лагеря, но и собственных ближайших родственников, когда они оказывались неверны ему или опасны для его власти. Брата короля, герцога Джорджа Кларенса, посадили в Тауэр, где, по слухам, утопили в бочке с вином. Другой брат короля, Ричард, герцог Глостерский участвовал и даже подстрекал к этим казням и расправам. Кто из читавших или видевших на сцене трагедию Шекспира «Ричард III» не помнит зловещего горбуна Глостера, идущего по трупам своих родных к заветной цели — овладению престолом?! Во второй половине царствования Эдуарда большое влияние приобрело семейство Вудвилей, к которому принадлежала Елизавета Грей, вдова одного из убитых дворян ланкастерской партии, вышедшая замуж за короля.

В апреле 1483 г. Эдуард умер, регентом королевства был провозглашен Ричард Глостерский. Он сумел угрозами и обещаниями побудить Елизавету Вудвил отдать своих двоих детей — престолонаследника Эдуарда и Ричарда под покровительство их дяди. Старший из сыновей умершего короля был объявлен королем Эдуардом V, но вскоре был вместе с братом заключен в Тауэр. По приказу герцога Глостерского казнили несколько представителей рода Вудвилей: брата королевы Энтони Вудвила графа Риверса, ее сына от первого брака лорда Грея. Сам брак Эдуарда IV был объявлен недействительным, поскольку король был якобы ранее помолвлен с двумя женщинами, а дети от этого брака — незаконнорожденными.

В течение своего недолгого правления Ричард III был поглощен раскрытием заговоров и уничтожением своих врагов. Если верить молве, он даже задумал для укрепления своих позиций жениться на собственной племяннице, дочери Елизаветы Вудвил, тоже Елизавете, которую еще недавно по его приказу объявили незаконнорожденной. Целью при этом было предотвратить брак принцессы с претендентом на трон от Ланкастерской партии Генрихом Тюдором. Претендент имел очень слабые права на престол, и брак этот должен был способствовать объединению сил сторонников Ланкастерской династии и недовольных йоркистов. Армия Генриха Тюдора высадилась в Англии и благодаря тайно подготовлявшемуся переходу на его сторону могущественных северных магнатов в августе 1485 г. нанесла в битве при Босворте поражение войску Ричарда. Сам король был убит в сражении. Его победитель был провозглашен королем Генрихом VII и стал основателем новой династии Тюдоров, правившей в Англии до 1603 г.

Что же касается сыновей Эдуарда IV, то их никто не видел еще с весны 1483 г., когда их заключили в Тауэр. Осведомленные современники считали, что они убиты. Более чем через полтора десятилетия после этого один из бывших приближенных Ричарда Глостерского, Джеймс Тирел, был казнен за участие в очередном заговоре. В его предсмертном признании утверждалось, что он, по приказу Ричарда III, вместе со своими слугами задушил принцев и похоронил их трупы в Тауэре.

Версия, зафиксированная в признании Тирела, инкриминировала Ричарду деяние, считавшееся даже по понятиям того жестокого времени тяжким преступлением. На признании Тирела был основан рассказ об убийстве Эдуарда V и его брата в произведениях историков, писавших в первой трети XVI века, то есть, когда еще было живо немало современников последних лет правления Ричарда III. Этот рассказ фигурирует в трудах придворного историка Полидора Вергилия и, главное, в биографии Ричарда III, вышедшей из-под пера Томаса Мора, который стремился представить в лице главного персонажа своего повествования образец коронованного злодея. Та же версия повторялась в хрониках середины XVI века, из которых черпал фактический материал для своих исторических трагедий Уильям Шекспир. Рассказу о преступлениях Ричарда Глостерского посвящены его исторические драмы «Генрих VI» (часть III) и «Ричард III». В сознание нескольких поколений была внедрена официальная версия истории правления Ричарда III и убийства его племянников в особенности. А гений Шекспира удержал эту картину в воображении людей, живших в последующие века. Шекспировской трагедией навеяна и хранящаяся в Лувре знаменитая картина Деляроша «Сыновья Эдуарда»: два мальчика в богатых нарядах сидят на кровати и со страхом смотрят на дверь своей темницы, откуда должна прийти смерть… Создание представления об убийстве принцев подкреплялось появлением многих сотен исторических трудов и беллетристических произведений, где эта версия не только бесконечно повторялась, но и дополнялась новыми фактами и аргументами.

На протяжении всего времени правления Тюдоров никто не высказывал, по крайней мере, печатно, сомнения в официальной версии, которая безраздельно господствовала во всех исторических сочинениях. Если официальная версия имела вполне ясную политическую подоплеку, то этого нельзя сказать ни в отношении первых, ни последующих сочинений, в которых она стала подвергаться критике. Первая ревизионистская попытка была предпринята уже вскоре после того, как на престоле Тюдоров сменила династия Стюартов, то есть за полтора столетия до начала оживленной полемики о преступлении, вменяемом Ричарду III. В 1617 г. У. Корнуоллис в книге «Панегирик Ричарду III», само название которой являлось вызовом общепринятым взглядам, отвергал обвинения против последнего короля из Йоркской династии. Через два года вышла в свет «История Ричарда III», автор которой Джордж Бак был потомком придворного этого монарха. В 1684 г. У. Уинстенли в книге «Английские знаменитости» счел тюдоровскую версию истории правления Ричарда III клеветой на «достойного государя».

Однако широкую известность получила критика этой версии после появления книги писателя Г. Уолпола «Исторические сомнения касательно жизни и характера Ричарда III» (1768). Уолпол писал, что традиционная оценка характера этого монарха «создана предвзятостью и вымыслами, многие из преступлений, приписываемые Ричарду, кажутся неправдоподобными и, что еще важнее, противоречащими его интересам». Уже книга К Халстеда о Ричарде, опубликованная в середине прошлого века, давала крайне идеализированный портрет короля, так же как и его подробная биография, написанная К. Меркемем, в которой роль злодея отводится Генриху VII. Известный историк У. Р. Уильямсон утверждал, что исследователей должен интересовать уже не вопрос «убил ли Ричард III принцев», а «когда Генрих VII приказал предать их смерти». Некоторые новейшие исследователи — Кендал, Лэмб и другие — не идут так далеко, но в азарте борьбы с «тюдоровским мифом» тоже занимают по многим вопросам крайние позиции. В Англии еще в 1924 г. было создано «Общество Ричарда III», ныне насчитывающее около 5000 человек, в основном, — противников традиционной версии. При принятии парламентом закона, разрешающего искать защиты в суде, если в кино или телепередачах представлен ложный образ умершего человека, пришлось внести в текст специальную поправку, что подобные иски о восстановлении доброго имени можно возбуждать только в отношении недавно скончавшихся людей. Цель этого уточнения, получившего название «поправка Ричарда III», состоит в том, чтобы избавить от судебного преследования сторонников «тюдоровского мифа», запятнавшего честь последнего монарха из Йоркской династии. В 1984 г. Британское телевидение показало программу «Процесс Ричарда III», в котором участвовали ученые, склонившиеся к мнению о его невиновности в убийстве племянников. Но в отличие от приговора, выносимого присяжными и судьями, вердикт группы историков лишь подлил масла в огонь дискуссии.

Противники традиционной версии, чтобы продемонстрировать ее вымышленный характер, подчеркивают, что выдумкой являются даже утверждения, что герцог Глостерский был горбуном. Об этом нет ни одного свидетельства, относящегося ко времени жизни Ричарда. Только потом ему был приписан физический недостаток как воплощение его демонической натуры, злодейских замыслов и поступков. Ревизионистская версия основана на утверждении об отсутствии доказательств активной роли и даже участия Ричарда в убийствах во время правления Эдуарда IV (таких, как казнь Генриха VI и его сына Эдуарда или герцога Джорджа Кларенса). Что же касается казни Ричардом в первые недели и месяцы его правления брата королевы и ее сына от первого брака, то это была законная самозащита. Как свидетельствует современная «Крайлендская хроника», семейство Вудвилей, в свою очередь, строило планы убийства Ричарда и захвата власти. Расправа же с несколькими приближенными самого Ричарда была наказанием изменников, вступивших в связь с Генрихом Тюдором, предание которых смерти считалась нормой по понятиям того — да и не только того — времени.

Главным пунктом обвинения против Ричарда, на котором, в основном, и базируется «тюдоровский миф», является убийство племянников — Эдуарда V и его брата Ричарда. Однако утверждение, что оно было совершенно по приказу Ричарда Джеймсом Тирелом с его слугами, покоится только на признании одного Тирела и вполне могло быть самооговором, если… оно вообще имело место. Современники в 1483 и 1484 годах передавали сведения об убийстве сыновей Эдуарда IV, но эти известия были явно основаны на ходивших тогда догадках и слухах. Лишь у авторов, писавших в первые десятилетия XVI века — у гуманистов, придворного историографа Полидора Вергилия и Томаса Мора (они были друзьями или, по крайней мере, близкими знакомыми и, вероятно, давали друг другу для прочтения тексты своих трудов еще до их окончания) — появляется подробный рассказ об убийстве принцев Тирелом. Автор «Утопии» хотел, как уже говорилось выше, продемонстрировать в лице Ричарда III образец злодея на троне, которому был противопоставлен справедливый и мудрый монарх, являвшийся идеалом гуманистов, Генрих VII, сын которого занимал престол в то время, когда создавалось Мором жизнеописание Ричарда. (О связи этих мечтаний с жизнью ярко говорил и тот факт, что Мор хотел видеть такой идеал монарха и в лице сына Генриха VII — Генриха VIII, правление которого было отмечено массой казней. В числе жертв были и королевские жены, и другая близкая родня, и многие придворные. На плахе кончил свои дни и сам Томас Мор.)

Только от Мора мы узнаем историю убийства принцев слугами Тирела — Дайтоном и Форестом. В истории этой много неправдоподобного, начиная с будто бы дословно переданных разговоров между Ричардом III и Тирелом. Сам рассказ, что Ричард разыскивал надежного человека, готового пойти на лихое дело, и ему указали на Тирела, по меньшей мере, неточен. Джеймс Тирел был доверенным лицом Ричарда, выполнявшим его различные поручения. Мор повествует, что Ричард первоначально обратился к наместнику Тауэра сэру Роберту Брекенбери, но тот смело отказался стать соучастником черного замысла. Между тем тот же Брекенбери по приказу Ричарда, якобы написавшего ему два письма (так и не обнаруженных), передал ключи от Тауэра Тирелу. Отдавать подобный письменный приказ человеку, отказывавшемуся соучаствовать в злодеянии, было бы не просто неосторожностью, а явной глупостью, а злодея Ричарда никто, даже самые заклятые враги, не обвинял в отсутствии ума. Брекенбери, несмотря на свой отказ, не потерял расположения короля. В решительный день битвы при Босворте он сражался на стороне Ричарда и пал на поле брани. Не возник ли этот рассказ об отказе коменданта Тауэра, чтобы как-то объяснить позицию Брекенбери, пользовавшегося, в общем, неплохой репутацией у современников? Поведение Брекенбери становится понятным, если предположить, что убийство было совершено не в то время, когда он занимал пост коменданта Тауэра.

Неясным остается в рассказе Мора еще один момент. Тирел, не доверяя тюремщикам, решил осуществить убийство руками собственных слуг. Но где были в роковую ночь стражи и тюремщики Тауэра? Их надо было удалить из крепости или посвятить в тайну. Быть может, это случайность, но имена слуг Тирела — Милс Форест, Джон Дайтон, Билль Слотер (slaughter — по-английски, «злодейское убийство», «резня») не встречаются в документах, либо относятся к лицам, которые никак не подходят к роли убийц. Полидор Вергилий вообще ничего не говорит о слугах Тирела.

Но тут нас поджидает еще одна неожиданность. Как удалось установить исследователям, наместником (комендантом) Тауэра до 17 июля 1483 г., то есть до времени, когда вероятнее всего убили принцев, был вовсе не Брекенбери, а близкий друг Ричарда III Джон Говард. Буквально через несколько дней после ухода с этого поста, 28 июля 1483 г. Говард был награжден королем титулом герцога Норфолка. Между тем младший из убитых принцев, Ричард, наряду с другими своими званиями носил титул герцога Норфолка, с тех пор как его «женили» на Эн Маубрей, дочери покойного герцога Норфолка и наследнице его огромного состояния. Эн Маубрей скончалась 9 лет от роду, а принц Ричард унаследовал богатства и титул ее покойного отца. Теперь же титул герцога Норфолка перешел к Джону Говарду. Ему должны были достаться и богатства, связанные с этим титулом. Но Джон Говард погиб, сражаясь за Ричарда III в битве при Босворте, и титул был у него посмертно отнят Генрихом VII. Сын Джона Говарда Томас, тоже сражавшийся на стороне Ричарда III при Босворте, более трех лет содержался под арестом, но позднее Генрих VII счел возможным доверить ему командование войском, которое подавило восстание сторонников йоркистской партии в графстве Йоркшир. В 1513 г. Томас Говард нанес сокрушительное поражение шотландцам в сражении при Флондене, после чего ему был возвращен титул герцога Норфолка, который носил в 1483–1485 годах его отец. После смерти Томаса Говарда, герцога Норфолка его титул перешел к его сыну, тоже Томасу. Он и весь его род сыграли большую роль в истории Англии в XVII веке.

Что же побудило Генриха VII простить Томаса Говарда и даже высказывать ему благосклонность? Многие современники не могли не знать, что наместником Тауэра, когда по слухам были убиты принцы, являлся не Брекенбери, а Джон Говард, что было забыто последующими поколениями и оставалось неизвестным вплоть до недавних лет. Вероятно, милости, оказанные Томасу Говарду, могли толковаться как свидетельство того, что Генрих VII одобрял убийство сыновей Эдуарда IV. Томас Мор был знаком с Томасом Говардом-старшим и одно время близко сошелся с Томасом Говардом-младшим, а они были крайне заинтересованы, чтобы скрыть роль их отца и деда в убийстве принцев: на карту была поставлена законность наследственных владений этого могущественного рода. Говарды вполне могли снабдить Мора неправильными сведениями о том, кто был комендантом Тауэра в июле 1483 года.

Но неточности и пробелы в рассказе Мора еще не означают, что вся история убийства принцев Тирелом и его слугами не соответствует действительности. Тирел мог получить ключи от Тауэра от Говарда, так же как от Брекенбери. Принцы могли быть убиты позднее июля 1483 года, но все еще в правление Ричарда III: до Босфорта оставалось целых два года. Надо обратиться поэтому к первоисточнику, на который мог опираться Мор, — на признание самого Джеймса Тирела. Правда, Мор мог узнать об обстоятельствах убийства и без этого признания от епископа, а потом кардинала Джона Мортона, у которого состоял в свите в детстве с 12 до 14 лет. (Некоторые исследователи даже приписывают Мортону моровскую биографию Ричарда III. Мор, по их мнению, только перевел ее с латыни на английский язык.) Мортон играл значительную роль в событиях периода правления Ричарда III, но у епископа вряд ли могли быть сведения из первых рук об убийстве Эдуарда V и его брата; а если и были, он явно не доверил бы их ребенку, состоящему в его окружении.

Признание Тирела было сделано им в 1502 г., то есть через семнадцать лет после Босворта и занятия престола Генрихом VII. Обстоятельства, при которых было получено это признание, заслуживают внимательного изучения. Но прежде всего присмотримся к биографии самого Тирела. Он не участвовал в битве при Босворте, так как занимал в это время пост коменданта крепости Гине, форпоста англичан, прикрывавшего Кале — последний оставшийся после Столетней войны в их руках город во Франции. Тирел был едва ли не единственным из ближайшего окружения Ричарда III, который почти не пострадал от перехода престола к Генриху VII. Новый король, правда, первоначально отнял у Тирела две важные должности, но не провел через парламент обвинение его в государственной измене, как это было сделано в отношении других йоркистов. Можно предположить, что Генрих, чувствуя себя еще очень непрочно на недавно завоеванном троне, не хотел окончательно порывать с Тирелом, в руках которого находилась сильная крепость Гине. Менее объяснимо то, что Тирел стал делать довольно быструю карьеру на службе у Генриха, крайне подозрительного, мало кому доверявшего, холодного, расчетливого калькулятора, руководствовавшегося только соображениями собственной выгоды. Вдобавок, если ходили слухи о роли Тирела в убийстве принцев, покровительство со стороны короля могло породить крайне нежелательные толки, что он соучаствовал в убийстве или, по меньшей мере, благосклонно относился и поощрял убийцу. В этих условиях тем более многозначительным фактом является то, что Тирелу стали давать важные секретные поручения. В феврале 1486 г., всего через полгода после Босворта, ему были возвращены и он был пожизненно утвержден в ранее отнятых у него должностях. В официальных документах Генрих именовал Тирела своим верным советником. На протяжении более чем полутора десятилетий после занятия престола Генрихом VII йоркисты неоднократно поднимали восстания. Но Тирел сохранял верность царствующему монарху. Он рискнул на измену лишь в 1501 г., когда йоркистов возглавил представитель свергнутой династии граф Сеффолк. К этому времени Тирел настолько вошел в доверие королю, что вездесущие разведчики Генриха VII, пронюхав об измене, некоторое время не рисковали сообщить полученные сведения Генриху, опасаясь, как бы они не были сочтены наветом врагов на коменданта Гине. Когда предательство стало очевидным, гарнизон Кале в начале 1502 г. осадил Гине, где укрывался Тирел. Его выманили из крепости для переговоров, снабдив письменной гарантией неприкосновенности, и немедленно арестовали. Потом под угрозой смерти заставили вызвать из крепости сына, Томаса Тирела. Их под сильной охраной доставили в Лондон и бросили в тюрьму в Тауэре. Джеймса Тирела вместе с другими йоркистами судили по обвинению в государственной измене и 2 мая 1502 г. приговорили к смерти. 6 мая Тирел и осужденные вместе с ним были обезглавлены на Тауэр-хилле. Однако Томас Тирел, которому на другой день после осуждения отца также вынесли смертный приговор, не был казнен. Более того, в последующие два года ему дали возможность добиться отмены приговора в отношении самого себя и казненного отца (такая же милость была оказана и некоторым другим обвиняемым).

Признание Джеймса Тирела было, по-видимому, сделано незадолго до казни, во всяком случае, после заключения в Тауэр. Генриху в это время было крайне нужно такое признание. На протяжении всего его правления не прекращались восстания йоркистов, некоторые из них формально возглавляли самозванцы, принимавшие имена сыновей Эдуарда IV. Надо было представить доказательства, что оба принца погибли более чем полтора десятилетия назад. В 1502 г. это стало особенно важно, поскольку в апреле, то есть незадолго до процесса и казни Тирела, скончался старший сын Генриха VII, являвшийся наследником престола. Сохранение династии Тюдоров на троне зависело теперь от жизни одного подростка, младшего сына короля принца Гарри (будущего Генриха VIII), что должно было оживить надежды йоркистов.

Заручиться признанием Тирела было для Генриха чрезвычайно важно, но, чтобы подобное признание имело вес, оно должно было, по тогдашним понятиям, быть сделано на эшафоте за считанные минуты до того, как голова осужденного падет под секирой палача. Такое предсмертное признание считалось не подлежащей сомнению истиной — кому охота лгать за минуту до казни, отягощая душу новым смертным грехом. Тюдоры и тогда, и впоследствии умели добиваться подобного признания, причем оно нередко было заведомо ложным, полученным взамен обещания помиловать членов семьи, отменить конфискацию владений и возвратить их наследникам осужденного.

В случае с Тирелом такого признания на плахе не было сделано, во всяком случае, наши источники молчат об этом. Лишь после обезглавливания коменданта Гине Генрих разрешил (неясно, когда точно) распустить слухи о признании Тирела. Любопытно, что в этом рассказе, восходящем к королю и его окружению, фигурирует такой эпизод, как допрос слуги Тирела, Джона Дайтона (двоих других слуг — Фореста и Слотера к этому времени уже не было в живых). Добавлялось, что этот убийца, признавшийся в совершенном злодеянии, после допроса был освобожден. Ему было разрешено жить в Гине и, вероятно, за эту милость предписано повторять всем, желающим слушать, рассказ об убийстве принцев по приказу узурпатора Ричарда.

Томас Мор и Полидор Вергилий нигде не упоминают, что им приходилось встречаться с Дайтоном, и передают историю убийства явно не с его слов. Мор в одном месте говорит, что он излагает историю убийства на основании признания Тирела, а в другом отмечает, что повторяет услышанное от хорошо осведомленных людей. При этом Мор со свойственной ему щепетильностью добавляет, что «некоторые все еще сомневаются, погибли ли они в его (Ричарда III — Е. Ч.) время или нет». Многозначительное замечание! Полидор Вергилий, вообще не упоминая в отличие от Мора слуг Тирела, тоже делает неожиданное замечание, что неизвестно, как именно погибли принцы, то есть он не знает той драматической сцены, которую вслед за Мором воспроизводит с такой художественной силой Шекспир в трагедии «Ричард III». В современной событиям «Большой хронике» говорится, что убийцей был Тирел либо кто-то другой из приближенных Ричарда, и перечисляются возможные способы умерщвления. Ясно, что автор хроник не имел сведений, как именно погибли принцы. Официальный историограф Генриха VII в жизнеописании этого монарха (примерно 1503 г.) ограничивается известием, что Ричард приказал заколоть племянников мечем. Последующие историки тюдоровского времени ничего не прибавляют к этим сведениям, если не считать ни на чем не основанные домыслы. Таким образом, есть серьезные основания сомневаться в том, имелось ли вообще признание Тирела в виде письменного документа, бесследно потом исчезнувшего, или устного заявления.

Но сомнение в том, существовало ли признание Тирела, еще не решает, повинен ли он в инкриминируемом ему злодеянии. Зададимся в этой связи другим вопросом: на чем было основано доверие Генриха VII к приближенному своего врага, без которого не была бы возможна карьера Тирела в правление этого короля? Не вступил ли Тирел, который считал себя недостаточно вознагражденным Ричардом III, в тайные сношения с Генрихом VII, когда тот еще находился в изгнании на континенте? Но какую тогда важную информацию мог Тирел передать Генриху? Это могло быть только известие, что принцы убиты им, Тирелом, и что хотя убийство совершено по приказу Ричарда, оно в лучших интересах ланкастерской партии. Ничего в характере «лучезарного» Генриха VII, каким его рисовала тюдоровская историография, не заставляет предполагать, что он мог из моральных соображений отвергнуть предложение убийцы принцев перейти к нему на службу. Не имей Генрих безусловно достоверной информации о смерти принцев, не было бы смысла особо спешить с высадкой войска в Англии. Ведь если были живы сыновья Эдуарда IV, такое выступление послужило бы на пользу той части йоркистов, которая была недовольна Ричардом. Как мог Генрих, оставив столицу, преследовать Ричарда III в верных ему северных графствах, не будучи уверенным, что в Лондоне, узнав о поражении «узурпатора», эта часть йоркистов не попытается освободить из Тауэра и вернуть на престол Эдуарда V?

Почему же Генрих VII не опубликовал признание Тирела, а ограничился тем, что распустил слухи о нем? По различным причинам; например, потому что оно содержало сведения о тайных связях короля с Тирелом и это стало причиной милостей, оказанных убийце после свержения Ричарда. Признание могло содержать информацию о контактах с Джоном Говардом, когда он был комендантом Тауэра, и вызвало бы конфликт короны с герцогским родом, который в числе других составлял опору трона.

Историки обратили внимание на одну явно неправдоподобную деталь в передаче Мором признания Тирела. Ричард выразил недовольство тем, что место захоронения тел убитых принцев, которое на скорую руку подыскали слуги Тирела, недостойно лиц королевской крови. После этого трупы были вырыты и перезахоронены по указаниям священника Тауэра, а где точно — неизвестно. Не является ли эта подробность доказательством, что Тирел попросту не знал места погребения, и что могила так и не была разыскана или ее вовсе и не искали?

В 1674 г., почти через два века после окончания войны Роз, при ремонте Белого Тауэра (здания внутри крепости), под лестницей были обнаружены два скелета, которые приняли за останки сыновей Эдуарда IV. Однако методы исследования, по нынешним меркам, были тогда весьма примитивны, чтобы не сказать более. Потом останки положили в мраморную урну и захоронили в Вестминстерском аббатстве, являющемся местом погребения английских королей. В 1933 г. урна была извлечена и скелеты подвергнуты изучению научными методами. Вывод гласил, что это скелеты подростков, одному из которых 12–13, а другому — 10 лет. То есть столько, сколько было Эдуарду V и его брату Ричарду в 1483 г., а Генрих VII вступил на английскую землю только в 1485 г. Некоторые из экспертов, впрочем, полагали, что старший из подростков был моложе, чем Эдуард V в 1483 г. и весной 1484 г. Часть медиков, участвовавших в экспертизе, уверяла, что на скелетах видны следы смерти от удушения, другая это отрицала. Выражалось даже сомнение в том, что останки принадлежат детям мужского пола. И самое важное — осталось не установленным, к какому времени относятся подвергшиеся исследованию скелеты. Таким образом, однозначный ответ — являются ли они останками королевских детей — так и не был получен. В 1970 г. и 1980 г. историки тщетно пытались добиться от Вестминстерского аббатства разрешения на еще одно вскрытие урны для определения с помощью новейших методов анализа времени первого захоронения, но встретили отказ. Зубные врачи высказываются в пользу того, что убитые подростки были близкими родственниками. В Тауэре обнаружили и другие скелеты, одни из которых удалось, а другие не удалось опознать.

Некоторые исследователи высказывали предположение, что Ричард после убийства племянников, не осмеливаясь признаться в этом злодеянии, сам распустил слух об умерщвлении принцев с целью убедить население, что остался единственным представителем Йоркской династии, имеющим законные права на престол. Однако такая молва повредила бы Ричарду не меньше, чем открытое заявление о казни принцев. В то же время этот слух не мог помешать его врагам распространять известия, что принцы живы и их надо вырвать из рук узурпатора. Так оно и произошло на деле.

Не исключено, что Ричард незадолго до Босворта мог перевести принцев в какое-то укромное место, чтобы они не попали в руки ненавистного Генриха Тюдора и при определенных условиях могли бы быть использованы йоркистской партией в борьбе против Ланкастерской династии.

Имеются ли какие-нибудь косвенные свидетельства, что не Ричард отдал приказ об убийстве сыновей своего брата? Обнаружено распоряжение Ричарда, датированное 9 марта 1485 г. (то есть менее чем за полгода до битвы при Босворте), о доставке каких-то вещей «лорду внебрачному сыну». Возможно, что речь шла о сыне Ричарда Джоне, назначенном капитаном крепости в Кале. Но, с другой стороны, «лорд Эдуард», «внебрачный сын Эдуард» было обычным именованием, под которым фигурировал в официальных документах Эдуард V после свержения с трона. Такое же непонятное место в «Крайлендской хронике», написанной по свежим следам событий. Говоря о намерении Ричарда III жениться на его племяннице Елизавете Вудвил, хронист сообщает, что приближенные короля — канцлер казначейства Уильям Кетсби и сэр Ричард Рэтклиф — возражали против этого плана из опасения, как бы, став королевой, она не захотела отомстить им за участие в казни ее дяди графа Риверса и сводного брата, сэра Ричарда Грея. И ни слова о том, что она будет мстить за братьев — Эдуарда и Ричарда. Однако, на наш взгляд, по мнению хрониста, Кетсби и Рэтклиф могли предполагать, что Елизавета считала их соучастниками казни Риверса и Грея, а не принцев, тайно умерщвленных в Тауэре.

Но самое удивительное — это поведение ее матери, вдовы Эдуарда IV. В сентябре 1483 г. королева тайно договорилась с Генрихом Тюдором о том, что выдаст за него свою дочь, а тот в конце того же года торжественно поклялся жениться на принцессе. Этим браком скреплялся союз ланкастерской партии с йоркистами, выступавшими против Ричарда III. К тому времени королева должна была бы знать о гибели своих сыновей, иначе она вряд ли согласилась бы на брак дочери, смысл которого для Генриха заключался в том, чтобы увеличить свои шансы на занятие престола. Но этот же брак уменьшал возможность для Эдуарда V, если он был еще жив, вернуть себе трон. Только будучи твердо уверенной в гибели обоих сыновей, заточенных Ричардом в Тауэре, королева могла согласиться на брак дочери с Генрихом VII. Однако через полгода позиция королевы претерпевает коренное изменение. В обмен на обещание достойно содержать ее с дочерьми — а чего стоят обещания Ричарда, она могла убедиться на примере своих сыновей — эта опытная и решительная женщина покидает надежное убежище и отдает себя в его руки. Своей капитуляцией королева Елизавета теряла надежду увидеть дочь на троне. Более того, она написала своему сыну, маркизу Дорсету, письмо с приказанием вернуться в Англию. И тот попытался исполнить это распоряжение, но был задержан людьми Генриха VII, которые заставили его, силой или хитростью, отказаться от перехода на сторону Ричарда III.

Чем же мог Ричард так повлиять на вдову брата? Обещанием жениться на ее дочери? Но об этом намерении Ричарда известно только на основании ходивших тогда слухов, а они не очень правдоподобны. Ведь этим браком Ричард признавал, что принцесса Елизавета Вудвил не является незаконнорожденной и что, следовательно, не были таковыми и ее братья. Иными словами, Ричард подобным шагом сам бы выставлял себя узурпатором престола. Мог ли столь хитрый и коварный политик, как Ричард, не считаться с этим очевидным обстоятельством, которое было вполне осознано современниками? Маловероятно, что Ричард предложил такой план и что королева восприняла его всерьез. Единственным разумным объяснением поведения королевы могло быть только убеждение, что не Ричард являлся убийцей ее сыновей, если они были к этому времени уже мертвы.

А принять решения и осуществить убийство до октября 1483 г. мог, кроме короля, только его фаворит Генрих Стаффорд, герцог Бэкингем. Герцог принимал активное участие в захвате Ричардом престола, но, начиная с лета 1483 г., решил изменить ему и вступил в тайные сношения с Генрихом Тюдором. Руководствовался ли герцог нежеланием соучаствовать в убийстве принцев, надеждой самому занять трон или какими-то еще мотивами — остается неизвестным. Осенью 1483 г. Бэкингем поднял мятеж в Уэлсе, попытка Генриха Тюдора высадиться на английской территории тогда закончилась неудачей, герцог был схвачен, приговорен к смерти и обезглавлен.

Но летом 1483 г. в глазах всех Бэкингем оставался ближайшим помощником и советником Ричарда III. В середине июля, перед тем как нагнать уехавшего из столицы короля в Глостере и потом отправиться в Уэлс для руководства втайне подготовленным мятежом, Бэкингем задержался в Лондоне. А как великий констебль Англии, он имел свободный допуск в Тауэр. Убийство принцев было, несомненно, в его интересах. Оно устраняло возможных претендентов на престол и вместе с тем накладывало на Ричарда, для свержения которого герцог готовился начать мятеж, клеймо убийцы, восстанавливало против него значительную часть йоркистов. Вместе с тем убийство принцев было важнейшей услугой Генриху Тюдору. Эти обстоятельства не укрылись от внимания современников и нашли отражение в хрониках тех лет, в том числе в сочинениях известного французского политика и писателя Филиппа Коммина.

Во время мятежа Бэкингема, будь принцы еще живы, Глостер мог продемонстрировать их народу, чтобы ослабить поддержку Генриха Тюдора йоркистами, недовольными узурпатором Ричардом. Но вместе с тем он ослабил бы и собственные позиции, поскольку в глазах части йоркистов, не веривших в «незаконнорожденность» Эдуарда V, пока он был жив, оставался законным королем. Томас Мор и Полидор Вергилий утверждают, что Ричард отдал приказ об убийстве через несколько дней после свидания с Бэкингемом. Но откуда сторонники королевы Елизаветы и Генриха VII могли узнать о столь тщательно охранявшейся тайне? Ответ прост: только от самого Бэкингема. А он мог знать об убийстве, если оно произошло до последнего свидания герцога с королем, так как маловероятно, чтобы Ричард посылал такие сведения в Уэлс. Даже если бы Ричард решился на это, тогда находившийся при герцоге сторонник ланкастерской партии епископ Мортон узнал бы от Бэкингема о письмах короля. А епископ, поведавший Томасу Мору о перипетиях последнего этапа войны Роз, не умолчал бы о столь важной улике против Ричарда. Другое дело, если бы из писем явствовало, что убийцей был Бэкингем, тогда у Мортона были все основания для молчания.

При предположении, что принцы были убиты Бэкингемом, становится понятным поведение королевы. Узнав, кто является в действительности убийцей, она порвала отношения с союзником Бэкингема Генрихом VII и согласилась на брак дочери с Ричардом. После подавления восстания Бэкингема он умолял устроить ему свидание с Ричардом. Не надеялся ли герцог при таком свидании, моля о пощаде, напомнить, что он погубил ради короля свою душу, убив принцев в интересах Ричарда? Почему, однако, Ричард после казни Бэкингема не обвинил изменника в таком одиозном преступлении, как умерщвлении принцев? Потому что Ричарду было невыгодно привлекать внимание к судьбе племянников, которых он заточил в Тауэре. Никакие доказательства не убедили бы недоверчивых, что недавний ближайший советник Ричарда совершил преступление не с согласия или не по прямому указанию короля.

Вместе с тем предположение, что убийцей был Бэкингем, хорошо согласуется с поведением Генриха VII, который в своих обвинениях против Ричарда в 1484 и 1485 гг. нигде не возлагал на него ответственность за гибель принцев, а лишь глухо упоминал о «пролитии детской крови». Не потому ли, что у Генриха не было никаких доказательств или вследствие знания, что подлинный убийца — Бэкингем? Или, наконец, не было ли причиной молчания, что Генриху было известно: принцы живы и по-прежнему заточены в Тауэре? Или Генрих знал, что принцы живы и находятся где-то вне пределов его досягаемости? Не потому ли Генрих не распорядился о торжественных церковных службах в память убиенных принцев — это ведь было бы так выгодно для него, но считалось бы кощунством, — что Эдуард V и его брат были еще живы? Когда в 1485 г. Генрих высадился в Англии, он, возможно, еще не имел точных известий о судьбе принцев. Это не было существенно, так как Ричард явно не мог их использовать против него. Другое дело, если они по-прежнему содержались в Тауэре, когда армия Генриха заняла Лондон. В этом случае их исчезновение становилось для Генриха, еще непрочно сидевшего на только что завоеванном троне, крайней необходимостью. Тюдоры жестоко расправлялись даже с куда менее опасными родственниками королей из Йоркской династии. Так был посажен в Тауэр и, вероятно, убит внебрачный сын Ричарда III, а также позднее сын герцога Кларенса. Через полстолетия, в 1541 г., палач на эшафоте буквально изрубил на куски семидесятилетнюю графиню Солсбери только за родственные связи с Йорками. А ведь они представляли несравнимо меньшую угрозу для Генриха VII, чем Эдуард V и его брат.

Более того, Генрих VII сам должен был позаботиться, чтобы уничтожить все документы о незаконнорожденности сыновей Эдуарда IV, которые были составлены по приказу Ричарда. Это было сделано, чтобы не поставить под сомнение законнорожденность их сестры Елизаветы, на которой женился Генрих. (Этот брак, как уже говорилось, был важен ему для укрепления связей с частью йоркистов, враждебных Ричарду.) Но тем более необходимым становилось для Генриха исчезновение принцев, если они еще оставались живы. В этой связи обращает внимание, что Тирел по каким-то причинам дважды получал прощение от Генриха — один раз в июне, а второй — в июле 1486 г. Но данный случай, хоть и редкий, все же не является единичным, и королевские прощения могли быть получены за самые различные деяния в те бурные годы. Если убийство принцев было совершено по приказу Генриха, становится понятным и его стремление приписать это преступление Ричарду, и опасение прямо обвинить того в этом злодеянии, поскольку могла выявиться подлинная картина событий. Лишь через 17 лет, в 1502 г., когда уже не было в живых почти никого из приближенных Ричарда III, Генрих решается — и то с ссылкой на возможно мнимое признание Тирела — распространить рассказ об убийстве, который с тех пор стал основой традиционной версии.

Наконец, предположение о виновности Генриха не только как союзника Бэкингема, но и как человека, отдавшего приказание об убийстве, объясняет поведение вдовствующей королевы Елизаветы — не только ее непонятное примирение с Ричардом, но и последующие поступки, когда Генрих занял престол и женился на ее дочери. Первоначально она и ее сын, маркиз Дорсет, заняли почетное положение при дворе Генриха. Но в конце 1486 г., когда Генрих узнал о появлении самозванца, именовавшего себя сыном Эдуарда IV, все изменилось. Королева была лишена владений, заточена в монастырь, где и оставалась до конца своих дней. Дорсет был даже арестован с издевательским разъяснением, что, если он подлинный друг короля, ему не следует обижаться за эту меру предосторожности. Какой смысл был Елизавете Вудвил поддерживать йоркистскую партию, которая выставила самозванца, называвшего себя ее сыном и которой руководил сын сестры Ричарда, граф Линкольн, назначенный им в апреле 1484 г. наследником престола? Еще одним возможным претендентом был сын Кларенса, а к убийству герцога Елизавета приложила руку не менее, чем Ричард III. В случае победы йоркистов ее дочь лишилась бы короны, а только что (в сентябре 1486 г.) родившийся внук — права наследования престола. Поведение ее можно объяснить только ненавистью к Генриху, которого она считала убийцей своих сыновей.

Но сторонники традиционной версии находят и другое объяснение: Елизавета Вудвил к этому времени превратилась в старую сварливую интриганку, не ладившую с матерью Генриха Маргаритой Бофорт. К тому же меры, принятые против Елизаветы Вудвил, не были особенно суровыми. Отнятые у нее владения были, большей частью, переданы ее дочери. Тем не менее эти меры можно рассматривать и как знак того, что Генрих стал считать вдовствующую королеву своим врагом, поскольку она знала, что именно по его приказу были убиты ее сыновья. Загадка, таким образом, допускает несколько решений.

Версии истории правления Ричарда III и, в особенности, убийства принцев, в принципе, являются версиями, могущими быть опровергнутыми. В них много документально подтверждаемых (реальных) элементов, некоторые из которых являются общими для всех версий. Теоретически нельзя исключить возможность нахождения документов, с бесспорностью устанавливающих, кем и по чьему приказу были убиты дети Эдуарда IV. Но нахождение такого источника крайне маловероятно, а если это так, то приведенным двум версиям суждено быть одной — виртуальной, а другой — реальной, но нельзя будет и впредь определить, какая из них соответствует действительности. Поэтому «самому знаменитому детективу английской истории», как иногда называют историю убийства принцев, предстоит оставаться не дописанным до конца.

Папа Александр VI

Через несколько лет после того, как на британских островах произошли трагические события, о которых говорилось выше, папский престол в Риме занял человек, являющийся в глазах потомства, подобно Ричарду III, эталоном злодея на троне. Его имя стало синонимом изощренного коварства, безнравственности, цинизма, на службу которым были поставлены яд и кинжал.

В 1492 г. папой был испанец Родриго Борджа, принявший имя Александра VI. Немецкий историк М. Германн-Реттген в книге «Семейство Борджа. История одной легенды» (Штуттгарт-Веймар, 1992) писала: «500 лет тому назад Александр VI Борджа был избран папой. С тех пор в науке и литературе о нем и его семействе написано больше, чем о любом другом папе… История семейства Борджа, уже при жизни главных персонажей, во время перелома событий около 1500 г., отмечена печатью легенды. В жизни и в правлении Александра безусловно имелся повод для возникновения такой исторической картины, но столь же велико было участие в ее создании всех тех, кто писал о нем в последующие годы». За полтысячелетия о семействе Борджа появилась масса исторических сочинений, выводы которых пересказаны в бесчисленных книгах, школьных учебниках и университетских курсах, написаны сотни романов и рассказов, драм, даже поэм, стихов и баллад, некоторые из них принадлежат перу выдающихся писателей, в частности, Виктора Гюго. Поток книг продолжается. Назовем, выбрав наугад, некоторые из новейших сочинений, опубликованных только в Европе и США: «Лезвие Борджа» (1953), «Яд и сладострастие» (1954), «Лукреция Борджа. Страдания и преступления династии Борджа» (1968) и так далее.

Хотя у Александра Борджа с самого начала находились апологеты из числа церковных писателей, в целом, отношение к нему в историографии было резко отрицательным. Его преемникам на папском престоле вскоре пришлось начать ожесточенную борьбу с Реформацией и они не желали компрометировать себя защитой Александра VI, о котором в массовом сознании сложилось твердое и нелицеприятное мнение.

…Рим в самом конце XV столетия. Вечный город, уже залитый полуденным светом Возрождения, и вместе с тем Рим погрязших в пороках верхов церковного клира, которые через два десятилетия вызовут взрыв недовольства, названного протестантизмом. Но даже среди иерархов того времени, циничных, на все готовых, вероломных предателей, среди жадных хищников, приобретателей и сластолюбцев, растленных до мозга костей, — даже в этой компании Александру VI принадлежала особая роль, сделавшая его имя нарицательным в веках. Небезынтересно отметить, что в XVI веке сформировалась легенда о чернокнижнике Фаусте, послужившая сюжетом для многих литературных произведений. И тогда же во многих из них Фауст в своих странствиях прибывает в Рим, где величию Вечного города сопутствует продажность и распутство папского двора, явно навеянные сведениями об Александре VI и его окружении. Уже в «Трагической истории доктора Фауста» (1588–1589) Кристофера Марло Мефистофель говорит Фаусту, что в Риме покажет ему «полк монахов лысых, чье высшее благо — брюхо услаждать». Немало современников и их ближайших потомков считали Борджа слугой Антихриста, появление которого предвещало скорое наступление Дня Страшного суда. В рассказах, ходивших не только в протестантских, но и католических странах, фигурировал будто бы записанный со слов очевидцев разговор Александра VI, когда он еще был кардиналом, с Князем тьмы.

Борджа. Ты мне поможешь в любом деле (подразумевается избрание папой).

Дьявол. Ты можешь быть в этом отношении спокоен.

Борджа. А на какой срок?

Дьявол. На 11 лет.

Борджа. Этого слишком мало.

Дьявол. Какой срок тебя устроит?

Борджа. 18…

Дьявол. Пусть будет 18.

(«Свидетель» добавлял, что дьявол обманул Борджа. Тот имел в виду 18 лет, а дьявол — 11 лет и 7 дней).

Родриго Борджа (принявший при избрании папой имя Александра в память Александра Македонского и назвавший сына своего Цезарем, по-итальянски Чезаре, в честь Юлия Цезаря — двух крупнейших полководцев древности) родился в 1431 г., происходил из знатного испанского дворянского рода. Вначале он стал военным, но приобрел известность не ратными подвигами, а разгульной жизнью и безудержным распутством. Это был рослый коренастый мужчина. Густые брови, глаза навыкате, толстые чувственные губы, нос горбинкой и оттянутый назад, словно обрубленный, подбородок придавали его облику вид упрямства и тупости. Но внешность была обманчивой — Родриго обнаружил уже смолоду недюжинные способности интригана и рьяного охотника за богатством и чинами. Духовная карьера Родриго Борджа началась после того, как его дядя с материнской стороны был избран папой под именем Каликста III. Родриго вскоре стал кардиналом, превратился в одного из богатейших князей церкви, нахватав множество доходных бенефиций и не гнушаясь участием в самых грязных спекуляциях.

Не отказался Родриго и от увлечений молодости. Среди множества его любовниц одна пользовалась особым вниманием прелата — римлянка Ванноцца, которая родила от него несколько детей. В их числе был и Чезаре Борджа, увидевший свет в 1475 г. При всем этом кардинал умел напускать на себя вид святоши. Благодаря лицемерному смирению он снискал добрую славу среди римского населения. И когда, используя политические маневры, благоприятное стечение обстоятельств и щедро подкупая членов конклава, Родриго добился избрания на папский престол, римляне громко выражали радость, что ими, наконец, в кои веки, будет управлять достойный первосвященник.

Радость длилась недолго. Новый глава церкви вскоре раскрыл себя. Кажется, трудно было поразить чем-либо много повидавших на своем веку жителей Рима, но и им пришлось удивляться необыкновенной пышности двора Александра VI, поглощенного планами расширения пределов церковного государства, глубоко увязнувшего в омуте самого омерзительного разврата, не брезговавшего никакими средствами для пополнения вечно пустой от непомерных трат папской казны.

Впервые за много десятилетий землю Италии стали топтать солдаты иноземных армий, приглашаемых правителями отдельных итальянских государств. Шум сражений между французскими и испанскими войсками, пытавшимися овладеть Неаполитанским королевством, звонким гулом отозвался по всей Италии. Прошла пора перемен, перекройки границ, изгнания знатных фамилий, традиционно распоряжавшихся в различных княжествах и республиках. И над всем этим довлела зловещая фигура «папского сына» Чезаре Борджа, главы армии святого престола, проницательного политика, готового любыми средствами добиваться своей цели — расширения территории, подвластной римскому первосвященнику, и создания собственного княжества, включающего большую часть Апеннинского полуострова и способного играть важную роль на европейской арене.

Извилист и сложен был путь Чезаре Борджа к этой цели. Без колебаний готов он был пройти по трупам своих родных и близких. Его старший брат Хуан, герцог Гандиа, получил от отца львиную долю владений и щедрые подачки от иностранных дворов. Душным летним вечером 14 июня 1496 г. Хуан и Чезаре участвовали в шумной пирушке. По дороге домой братья расстались. Хуан, попрощавшись с Чезаре и остальной компанией, уехал в сопровождении своего слуги. Это была последняя минута, когда герцога Гандиа видели живым. На другой день возникла тревога в связи с его бесследным исчезновением. А еще через сутки труп герцога выловили из реки Тибр. На теле нашли девять ран. Папа, тяжело переживавший смерть любимого сына, приказал провести тщательное следствие. Подозрение пало на нескольких римских аристократов. Они принадлежали к семьям, традиционно враждебным святому престолу, особенно род Орсини, против которого герцог недавно воевал во главе папских войск Но неожиданно папа распорядился прекратить дальнейшее расследование — не потому ли, что узнал имя убийцы?

С помощью папской армии, перешедшей после убийства брата под команду Чезаре, и французских субсидий, он, теперь уже герцог Валентинуа (титул, пожалованный ему французским королем), овладел рядом мелких княжеств средней Италии. Завоевательная политика требовала средств. И Александр VI не жалел усилий, чтобы добыть их для Чезаре. При крайне подозрительных обстоятельствах стали умирать наиболее богатые кардиналы, а их имущество переходило по наследству к папе. Современник-писатель Пасквино саркастически замечал: «Александр продал бы ключи от храма и алтарь Христа. Что ж, он купил их — значит, имеет право продать».

Знаменитый «яд Борджа»! Чезаре под маской сам подходил в толпе на балу к избранной им жертве и хватал ее за руку, слегка царапая перстнем, который он всегда носил на руке. При нажатии на перстень открывалось отверстие, и содержащийся в нем яд соприкасался с царапиной. После этого Чезаре исчезал в толпе, а обреченный человек умирал в течение суток. У дочери папы Лукреции был ключ, который она давала надоевшему ей любовнику с просьбой открыть запертую дверь. Рукоятка этого ключа имела острие, натертое ядом. При попытке повернуть ключ в тугом замке он слегка ранил руку, и смерть наступала в тот же день.

Во многих случаях кинжал и яд пускались в ход для достижения политических целей. Во многих, но не во всех. И эти как будто не мотивированные убийства современники связывали с именем родной сестры Чезаре. В кровосмесительной связи с Лукрецией скандальная хроника того времени обвиняла не только сыновей Александра VI, но и самого первосвященника. Поэт Понта-но писал, что Лукреция приходилась папе Александру «дочерью, женой и невесткой». Было убито несколько молодых придворных, подозревавшихся в любовной связи с мадонной Лукрецией. Темной ночью наемные убийцы по приказанию Чезаре напали на мужа Лукреции и нанесли ему несколько ран. Они оказались несмертельными. Когда через несколько недель раненый стал поправляться, брави проникли в его покои и прикончили в постели. На расспросы иностранных послов папа ответил, что больной умер и «раз это так, ничего с этим не поделаешь».

Заботы Александра VI о просвещении Лукреции, ставшей причиной раздоров, были вполне в духе нравов, царивших при римском дворе. Папский церемониймейстер Иоганн Бурхард, епископ Читта де Кастелло, записывал в своем дневнике, что по приказу папы малый двор ватиканского дворца был отведен для случки жеребцов и кобыл. Это не совсем обычное место для такого представления, добавлял епископ, было встречено «аплодисментами мадонны Лукреции и святого отца, которые любовались зрелищем из окна спальни». А за две недели до этого Бурхард заносил в свой дневник, что 31 октября 1501 года в Ватикане был праздник, устроенный по случаю третьего замужества Лукреции: «Свадьбу отпраздновали с такой пышностью, какой не знала даже языческая древность. На ужине присутствовали все кардиналы и высшие придворные иерархи. Причем каждый из них имел у себя по бокам двух благородных куртизанок, вся одежда которых состояла из прозрачной муслиновой накидки и цветочных гирлянд. После ужина пятьдесят блудниц исполнили танцы, описать которые не позволяет приличие — сначала одни, а потом с кардиналами. Наконец, по сигналу Лукреции накидки были сброшены и танцы продолжались под рукоплескания святого отца. Затем перешли к другим забавам. Его святейшество подал знак, в пиршественном зале были симметрично расставлены в двенадцать рядов огромные серебряные канделябры с зажженными свечами, разбросали много каштанов. Лукреция, папа и гости кидали жареные каштаны, и блудницы, ползая на четвереньках, подбирали их, бегая совершенно голые, ползали, смеялись и падали. Более ловкие получали от его святейшества в награду вышитые подвязки, бархатные сапожки и шляпки из парчи и кружев. Наконец, папа подал знак к состязанию, и начался невообразимый разгул. Описать его и вовсе невозможно: гости проделывали с женщинами все, что им заблагорассудится. Герцог Валентинуа и Лукреция восседали с папой на возвышении, держа в руках приз, предназначенный самому пылкому и неутомимому любовнику». Это известное описание Бурхардом «бала с каштанами» (о котором упоминают также еще двое современных хронистов) и других подобных ему оргий не заслуживало бы особого упоминания, если бы оно не стало много позднее основой… не совместимой с традиционной, ревизионистской и апологетической версии истории понтификата Александра. Но об этом чуть позже.

Само же правление Александра закончилось вследствие неудачи задуманного им с Чезаре очередного преступления. Замыслив отравить несколько кардиналов, чтобы захватить их богатства, Александр и Чезаре выпили по ошибке вино, в которое был подмешан быстродействующий яд. Папа умер через несколько дней в страшных мучениях, Чезаре, который разбавил отравленное вино водой и молодой организм которого был более крепким, выздоровел, поболев несколько месяцев. Эта болезнь оказалась роковой для его планов. Чезаре должен был удалиться из Рима, поступил на службу к королю Наварры и погиб в какой-то мелкой стычке. Лукреция дожила до преклонного возраста в качестве супруги владетельного князя Альфонса д'Эсте.

На протяжении большей части времени, протекшего со времени понтификата Александра VI, преобладала традиционная версия, кратко изложенная на предшествующих страницах, несмотря на попытки отдельных церковных авторов вступиться за репутацию Борджа. Каждая эпоха находила свои краски для описания главных персонажей драмы. Так Лукреция изображалась в XVII и XVIII веках в качестве фаворитки, заправляющей делами своих мужей. Виктор Гюго в драме «Лукреция Борджа» (1831 г.) представил дочь Александра VI в виде роковой женщины, адской отравительницы, правда, покаявшейся в конце жизни. Появились и попытки изобразить ее невинным ангелом, страдающим от жестоких нравов эпохи. А известный немецкий ученый Ф. Грегоровиус, автор многотомного фундаментального исследования «История города Рима в средние века», в своей версии биографии Лукреции (1874 г.) изобразил ее добродетельной матроной.

В нашу эпоху Мода на «переписывание истории» не обошла и жизнеописания семейства Борджа. Так, в 1940 г. церковный историк Феррара в книге «Папа Борджа. Александр VI», привлекая венецианские и другие архивы, сделал открытие: «В течение всей эпохи Возрождения не было никого, кто имел бы более гуманные идеи свободы церкви, государства и человеческой деятельности». А в 1955 г. известный католический ученый, один из авторов многотомной истории папства Даниэль-Роп писал, что, хотя не все убийства, приписываемые Александру в «легенде о Борджа», были вымыслами злонамеренных хронистов, папа действовал вполне в духе времени. Что же касается обвинений в разврате, они — сплошная выдумка, просто святой отец, надо признать, любил хорошо пожить, а поведение его детей — Чезаре и Лукреции — опять-таки отражало нравы времени. Как политик, Александр защищал интересы Италии. В переписывании истории его понтификата большую роль играло новое истолкование «бала с каштанами»: Иоганн Бурхард был человеком средневековых взглядов, он свято верил в получившие в то время широкое хождение рассказы о кознях дьявола, о шабашах, происходивших в конце октября или в начале ноября каждого года. Напомним, что «бал с каштанами» Бурхард относил именно к 31 октября. Короче говоря, он перенес в стены Ватикана распространенное представление о шабаше со всеми его даже мелкими подробностями. Это одно из изображений Александра VI в виде Антихриста, а не воспроизведение реальных событий. Такая оценка свидетельства Бурхарда была воспроизведена в книге немецкого историка С. Шюллер-Пироли «Борджа. Разрушение одной легенды» и повторена в ряде других, новейших работ.

Этими трудами окончательно сформирована ревизионистская историографическая версия истории понтификата Александра VI, базирующаяся, в основном и главном, на тех же источниках, что и традиционная версия. Пример с трактовкой «бала с каштанами» показывает, что истинность казалось бы неоспоримых документов, на которых базируется одна версия, может быть поставлена под сомнение или они даже могут быть положены в основу другой, не совместимой с первой, версии. И та и другая, эти недоказуемые взаимоисключающие версии, претендуют на то, что являются единственным адекватным отражением реальности. Тем самым это версии, одна из которых заведомо носит виртуальный характер.

Екатерина Медичи

После Александра VI известна еще одна фигура, считавшаяся в ренессансной традиции образцом коронованного преступника, — Екатерина Медичи. И как для Ричарда III — убийство принцев, а для папы Александра VI и Чезаре — тайное устранение людей с помощью кинжала и «яда Борджа», так для Екатерины, за которой тоже числили немало отравлений становившихся для нее опасными придворных и даже монархов, патентом на роль венценосного чудовища уже многими современниками считалась подготовка кровавой Варфоломеевской ночи. Как и в случае с семейством Борджа, интерес к личности Екатерины Медичи не угасал во все века, которые отделяют нас от ее эпохи. «На протяжении 400 лет Екатерина Медичи, это черное светило на небосклоне, беспокоит и завораживает нас. Из-за ее поступков и черт характера, расцвеченных фантазией многих поколений, она занимает большое место в нашей мифологии», — пишет один из ее новейших биографов, И. Клуля, в книге «Екатерина Медичи» (Париж, 1978).

Екатерина происходила из знаменитого рода Медичи, являвшихся правителями Флоренции. Ее выдали замуж за французского короля Генриха II. После его смерти она в течение трех десятилетий играла большую роль во французской политике при последовательно сменявших друг друга на троне трех ее сыновьях — Франциске II, Карле IX и Генрихе III. Франция вступила в начале ее фактического правления в полосу религиозных войн между католическим большинством, к которому принадлежала и сама вдовствующая королева, и другие представители царствующей династии Валуа, и приверженцами Жана Кальвина (кальвинизма — радикального течения в протестантизме). Во Франции кальвинистов называли гугенотами, вероятно, по имени Безансона Гюга, одного из первых проповедников идей Реформации. В гражданские войны во Франции активно вмешивались государства, где правили разные ветви династии Габсбургов: Испания и Священная римская империя германской нации, лелеющие надежду на создание «универсальной» католической державы, а также папский престол, — на стороне католиков, и Англия и сражавшиеся против испанского господства Нидерланды — на стороне протестантов. Внутри Франции партию непримиримых католиков возглавлял герцог Генрих Гиз, лидером гугенотов был король Наварры Генрих Бурбон (ставший через два десятилетия французским королем Генрихом IV). Оба они мечтали о захвате французского престола. Маневры Екатерины, направленные на сохранение трона за ее сыновьями, неизбежно втягивали ее в сложную внешнеполитическую игру, причем действия королевы-матери порой не совпадали с официальной политикой Франции.

Вооруженные столкновения продолжались с перерывами целое десятилетие, когда обе стороны, казалось, решили пойти на компромисс и сопроводить его войной против внешнего врага. Договорились даже о браке Генриха Наваррского и дочери Екатерины, принцессы Маргариты Валуа (знаменитой «королевы Марго»), Летом 1572 г. в истово католический Париж приехали тысячи дворян-гугенотов, чтобы присутствовать на предстоящем бракосочетании. На слабохарактерного короля большое влияние приобрел один из лидеров гугенотов, адмирал Гаспар Колиньи. Его влияние, казалось, подрывало позиции Екатерины. К тому же Колиньи настаивал на оказании помощи восставшим против испанского ига Нидерландам, надеясь, что внешняя война притушит внутренний конфликт. Екатерина же была ярой противницей такого курса, который втянул бы Францию в тяжелую борьбу с могущественной испанской державой. К недоброжелательству Екатерины в отношении адмирала прибавлялась ненависть к нему со стороны герцога Гиза, который считал Колиньи убийцей своего отца и горел жаждой мщения.

…Екатерина и король так торопились со свадьбой, что даже пошли на подлог, объявив, что ими получено разрешение римского папы на брак принцессы-католички с еретиком. На деле это разрешение было получено уже после свадьбы, отпразднованной 18 августа. Менее недели отделяло ее от Дня Святого Варфоломея. От «Варфоломеевской ночи» 24 августа 1572 г. — массового избиения фанатизированными толпами парижан тысяч гугенотов — без разбора: мужчин, женщин, древних старцев и младенцев на руках у матерей. Одним из первых людьми герцога Гиза был убит Колиньи. Екатерине Медичи приписывали изречение «Быть с ними жестокими — человечно, а быть милосердными — жестоко». Погибло по разным подсчетам три тысячи или более человек.

Чем же была эта вероломная жестокая бойня — результатом тщательно подготовленного заговора с целью физического истребления цвета гугенотской партии или внезапно принятого решения, под влиянием каких-то заранее не предусмотренных обстоятельств? Этот вопрос уже на другой день после побоища стали задавать современники. И взаимоисключающие ответы стали основой для двух версий истории Варфоломеевской ночи и истории Екатерины Медичи как фактической правительницы Франции.

Католическая версия была выдвинута первоначально французским правительством, то есть фактически самой королевой-матерью. Екатерина и Карл IX объявили в посланиях к католическим державам, что их действия были ответом на подготовленный гугенотский заговор. Делая ставку на сближение с габсбургским лагерем, Екатерина писала испанскому королю Филиппу II, что удар, нанесенный еретикам «укрепит дружбу, связывающую две короны». Она повела разговоры о плане женитьбы ее сына, герцога Генриха Анжуйского (будущего короля Генриха III), на дочери Филиппа. Габсбургская дипломатия попыталась, напротив, использовать признание французского двора о заранее намеченном и спланированном избиении гугенотов для того, чтобы еще более испортить резко ухудшившиеся отношения Франции с протестантскими государствами. К тому же утверждение, что католический заговор был ответом на протестантский, нигде не встретило доверия. И объяснения французского двора, что гугенотов наказали не за их веру, а как мятежных подданных, готовивших захват власти, не привели к ожидавшемуся в Лувре смягчению негодования, вызванного в протестантской части Европы известием о кровавой резне в Париже.

К тому же гугенотская партия не была сломлена, гражданская война не прекратилась, а запылала с новой силой. Екатерина, уверяя Филиппа II и папу, что ее неизменной целью остается искоренение ереси, вскоре осознала, насколько такая политика стала ослаблять внешнеполитические позиции Франции. Именно поэтому она направила в протестантские страны Гастона де Шомбера с поручением разъяснить германским князьям истинный смысл Варфоломеевской ночи, заключавшийся в наказании мятежников и заговорщиков и не имеющий ничего общего с ненавистью к сторонникам Реформации. Да и вообще предполагалось устранить всего несколько главарей, включая Колиньи. Возможно, Екатерина, внутренне равнодушная к религии, действительно так оценивала свои действия.

Между прочим, у читателей трилогии А. Дюма, посвященной эпохе религиозных войн («Королева Марго», «Графиня Монсоро» и «Сорок пять»), а это был самый доступный способ познакомиться с историей Франции этого времени, должно было создаться твердое убеждение, что Екатерина Медичи неизменно искала смерти Генриха Наваррского. На деле все обстояло, скорее, наоборот. Это проявилось уже в Варфоломеевскую ночь, когда сквозь ад кровавых рас-прав на парижских улицах вождей гугенотской партии Генриха Наваррского и принца Конде доставили к Карлу IX. За королем, как всегда, маячила фигура его матери. Размахивая кинжалом, Карл угрожающе прорычал: «Обедня, смерть или Бастилия!». Генрих тогда уже, в молодые годы, показал себя гибким политиком, который через 21 год решит, что «Париж стоит обедни». Он согласился перейти в католичество. Но Конде отказался, и Карл в неистовом бешенстве замахнулся на него кинжалом. Его руку удержала Екатерина. Чуть ли не плача, она умоляла сына остановить его карающую десницу. И слезы, которые она проливала, вовсе не были крокодиловыми слезами. Генрих Наваррский и принц Конде были нужны ей в качестве противовеса герцогу Генриху Гизу, который как глава католической партии после уничтожения гугенотов становился некоронованным владыкой Парижа. Все это, по крайней мере, делает маловероятным, что Екатерина Медичи заранее задумала и тщательно подготовила Варфоломеевскую ночь (ныне такое объяснение не поддерживает большинство исследователей), но слабо обеляет королеву-мать, руководствовавшуюся не католическим фанатизмом, а хладнокровными расчетами трезвого политика, которому чужды любые нормы человеческой морали.

Именно так представляли роль королевы-матери в Варфоломеевской ночи осведомленные современники из рядов гугенотов, оценки которых заложили основу протестантской версии истории Екатерины Медичи (в прошлом веке к ним присоединились влиятельные либеральные историки и романисты). Эта версия, сформировавшаяся вскоре после Варфоломеевской ночи и получившая широкое распространение, была подробно изложена в памфлете «Удивительное повествование о жизни, деяниях и предосудительном поведении королевы Екатерины Медичи, королевы Франции». Этот памфлет (его авторство без убедительных доказательств приписывали разным лицам) выдержал в 1576 и 1577 годах, по меньшей мере, 10 отдельных изданий на латинском, французском, немецком и английском языках (к этому надо добавить несколько изданий во Франции в XVII столетии). Книга была первоначально опубликована в Швейцарии, французское правительство через своих дипломатов тщетно пыталось помешать ее выходу в свет, признавая тем самым пропагандистское значение этого сочинения. Оно было написано в месяцы после смерти Карла IX до приезда во Францию из Польши его брата Генриха III, когда Екатерина официально отправляла обязанности регентши. Памфлет ставил целью объединить силы гугенотов и умеренных католиков в борьбе против короны.

Автор памфлета писал о Екатерине: «Иностранка, питавшая вражду и злобу к каждому… отпрыск купеческого рода, возвысившегося благодаря ростовщичеству, воспитанная в приверженности к безбожию». Это враг, ненавидимый всеми. В памфлете дается отрицательная характеристика и других представителей семейства Медичи, среди которых были и римские первосвященники. С увлечением Екатерины астрологией связан ряд получивших уже в то время широкое распространение предсказаний знаменитого Мишеля Нострадамуса, касающихся судьбы ее сыновей. Но в памфлете взамен приводится астрологический гороскоп, составленный при рождении Екатерины, предвещавший, что она вследствие неутолимого честолюбия будет оказывать губительное влияние на судьбу близких. И это, по мнению автора памфлета, полностью подтвердила ее жизнь. Именно она — главная виновница Варфоломеевской ночи. Карл IX и Генрих Гиз были вовлечены в события злым гением — той же Екатериной. Разумеется, подробно излагается в памфлете история приписывавшегося ей отравления разных лиц, включая членов династии Валуа, королевы Наваррской (матери будущего Генриха IV) и многих других.

Традиционная — в данном случае протестантская — версия господствовала в науке и литературе, по крайней мере, первые три века после Варфоломеевской ночи. Эстафету обличителей Екатерины из рядов гугенотов подхватили просветители XVIII века, потом, как уже говорилось, либеральные историки и романисты следующего столетия. Помимо Дюма надо вспомнить «Хронику времен Карла IX» Проспера Мериме. Впрочем, раздавались и несогласные голоса. В своем философском этюде «О Екатерине Медичи» Бальзак писал, что она после смерти мужа, Генриха II, не отравила даже его многолетнюю фаворитку, которую страстно ненавидела, хотя могла легко это сделать.

Как и в других, уже приводившихся выше примерах, введенные в оборот новые документы (порой тенденциозно отобранные и прокомментированные) и мода на «переписывание истории» привели к созданию новой историографической версии, не имеющей исторического прототипа и представляющей прежнюю версию в виде «черной легенды» о Екатерине. «Уточним, — пишет, например, известный французский историк Ф. Эрланже в книге „Королева Марго или восстание“ (Париж, 1972), — что флорентийка, столь известная содеянными ею преступлениями такого рода, не совершила ни одного, в отношении которого история имела бы доказательства и поэтому могла признать за факт». (Стоит заметить, что такие преступления вообще бывает нелегко доказать, особенно по прошествии четырех столетий, даже если и имеются признания их непосредственных участников — ведь всегда можно поставить под сомнение правдивость таких показаний.) Одним из злодеяний Екатерины считали отравление королевы Наваррской, Жанны д'Альбре, умершей в Париже. Однако, она была больна туберкулезом. Вскрытие обнаружило абсцесс правого легкого и опухоль мозга. Но можно ли доверять результатам вскрытия и их фиксации в медицинском заключении, если Екатерина была заинтересована в их фальсификации? Приведем мнение еще одного ее новейшего биографа Ж. Марижоля, уверяющего в книге «Екатерина Медичи 1519–1589» (Париж, 1979): «Если бы Екатерина не несла ответственности за Варфоломеевскую ночь, было бы не слишком парадоксальным утверждать, что она являлась довольно привлекательным историческим персонажем»…

Филипп II, король Испании

Довольно привлекательным историческим персонажем рисуется и современник Екатерины Медичи испанский король Филипп II, занимавший трон более пятидесяти лет. В 1546 г. в шестнадцатилетнем возрасте по поручению своего отца — испанского короля и императора Священной римской империи германской нации, который вел войны против немецких протестантов, Филипп стал управлять Испанией, ее владениями в разных частях Западной Европы и необъятными колониями в Новом свете. В 1556 г. он был провозглашен королем Испании, оставаясь на престоле до смерти в 1598 г. Традиционная версия истории его царствования, сформировавшаяся уже в XVI веке в протестантских странах, а также во Франции и других государствах и прочно утвердившаяся в последующие столетия, рисовала Филиппа II бесчеловечным религиозным фанатиком и узколобым кастильским националистом, готовым на любые злодейства ради достижения химерической цели — победы католической Контрреформации и создания мировой империи во главе с испанской ветвью династии Габсбургов. В письме к испанскому послу в Риме в 1566 г. Филипп писал, что готов лучше лишиться всех своих владений, чем допустить малейший ущерб католической вере, и добавлял: «Я не предполагаю и не желаю править еретиками».

Десятилетиями Филипп пытался огнем и мечем уничтожить ересь в Нидерландах, составлявших часть его обширных владений, пытался подчинить себе Англию, разжигать религиозные войны во Франции. Испанская дипломатия, недавно созданный тогда орден иезуитов плели бесконечную сеть тайных заговоров и покушений на жизнь не угодных Филиппу правителей других европейских государств — Елизаветы I Английской, Генриха IV во Франции, принца Вильгельма Оранского в Нидерландах и других. Во всех владениях Филиппа пылали костры инквизиции, на городских площадях сразу десятками и сотнями сжигали людей, заподозренных в отступлении от католической веры. В самой Испании солдаты Филиппа подавили восстание морисков, обращенных в католичество мавров, подготовляя их поголовное изгнание из страны.

Филипп II был воплощением того, что последующие поколения окрестили бюрократическим правлением. С утра до ночи сидел он в своем кабинете за письменным столом, пытаясь управлять миром. Здесь он просматривал множество бумаг, в том числе маловажных, заполняя их длинными замечаниями и нравоучениями на полях и даже педантично исправляя орфографические ошибки. Здесь им ткалась бесконечная паутина административных распоряжений, военных приказов, дипломатических интриг, которая должна была оплести все известные страны Старого света и необъятные территории Западного полушария.

Личные дела не часто отрывали короля от этого бумажного моря. Он, правда, был четыре раза женат, но всегда шел под венец по мотивам сугубо династическим и дипломатическим. В 27 лет он женился на английской королеве Марии Тюдор («Кровавой Марии»), которая была на 11 лет старше его, и, как считали, поощрял преследование ею протестантов. Когда она умерла, ему было 32 года, и на этот раз была избрана 14-летняя невеста. Постепенно король приобрел привычку ежедневно по три-четыре часа, стоя на коленях, возносить молитвы Господу. Прямым результатом была лишь подагра, мучившая его до конца жизни.

Филипп лично арестовал своего сына и наследника престола дона Карлоса. Были конфискованы бумаги принца, а сам он содержался в тюрьме замка Алькасар в Толедо. Через полгода, в июле 1568 г., стало известно о кончине дона Карлоса. Обстоятельства, при которых он умер, были и остаются неизвестными. Вероятнее всего, принц, который обнаруживал признаки умственного расстройства, был сочтен Филиппом неспособным занимать престол. Сразу же поползли слухи об отравлении, о том, что принц убит отцом за любовь к своей мачехе Елизавете Валуа, либо за участие в «протестантском заговоре». Молва еще ранее приписывала ему планы побега в Нидерланды (или в Италию). Очевидно, дон Карлос не очень скрывал свои намерения, которые скорее выглядели причудами не вполне нормального человека, чем продуманными действиями заговорщика. Но позднее именно слухи о заговоре прочно вошли в традиционную версию истории правления Филиппа II. Ее обессмертил Ф. Шиллер в трагедии «Дон Карлос» (1787 г.) и Д. Верди в опере на эту тему (1867 г.). Известный бельгийский писатель Ш. де Костер в своей прославленной «Легенде об Уленшпигеле» (1867 г.), действие которой развертывается во время попыток Филиппа задушить восстание в Нидерландах, рисует Филиппа II в виде кровавого изверга. А замечательный бельгийский поэт Э. Верхарн в драме «Филипп II» (1901 г.) вкладывает в уста дона Карлоса такую оценку его беспощадного отца:

Недоверие ко всем и каждому сумрачный фанатик возвел в принцип отношений со своими приближенными. Его маниакальной подозрительности не избежали даже герцог Альба и Александр Фарнезе, герцог Пармский — испанские наместники в Нидерландах, верность которых была многократно проверена при самых сложных обстоятельствах. Это не раз губительно сказывалось на ведении дел. Не решаясь сместить своих администраторов и полководцев, Филипп сознательно лишал их ресурсов и полномочий, необходимых для выполнения поставленной перед ними задачи.

Итоги сорокалетнего правления Филиппа II оказались плачевными для Испании. В конце века стало очевидным хозяйственное истощение страны, обнищание ее населения. Хотя начало упадка испанского могущества ряд новейших историков относят к двадцатым или даже сороковым годам следующего XVII столетия, он коренился в политике Филиппа II и попытках его преемников продолжать обанкротившийся курс.

Во второй половине XX века вердикт истории в отношении Филиппа был пересмотрен. Сначала на основе архивных материалов, вводимых в научный оборот, оспаривались, не всегда с достаточным основанием, разные его лихие дела. Уже тридцать лет назад в весьма авторитетной «Британской энциклопедии» можно было прочесть, что «черная легенда», которая «в протестантских странах представляла Филиппа II чудовищем фанатизма, честолюбия, вожделения и жестокости, наверняка является ложной… Любитель книг и живописи, любящий отец своих дочерей, он вел простой образ жизни, посвященный его идеалам». (1966, т. 17, с. 840–841). Скептик наверняка заметит, что приведенная характеристика личной жизни Филиппа сама сильно смахивает на легенду, только «белую», которая к тому же нисколько не опровергает «черную».

В ряде новейших работ делалась попытка опровержения «черной легенды». Очень характерна в этом отношении книга известного исследователя новой истории Испании Г. Кеймена «Филипп II Испанский» (Нью Хейвен, 1997). Автор ставит себе в заслугу, что в отличие от своих предшественников показывает Филиппа не только как государственного деятеля, но и как человека. В молодости он получил отличное образование, много путешествовал по Европе, любил балы и умел играть на гитаре. В эти годы он был поклонником идей гуманиста Эразма Роттердамского, в числе его самых близких друзей и советников находились люди, которые разделяли взгляды этого передового мыслителя, являвшегося страстным поборником мира. Филипп был нежный отец, его за простоту поведения любила австрийская (четвертая) жена, его племянница Анна. Он пережил больше трагедий, чем приходилось терпеть человеку даже в те времена: смерть двух сыновей — наследных принцев, дочери, трех жен и еще внебрачной дочери от одной из любовниц. Он, строго следя за сохранением всех своих прерогатив как монарха, не стремился подчеркнуть божественный характер королевской власти и не создавал культа своей личности, как это делали правители в Англии и во Франции. Филипп собирал всю жизнь коллекцию картин, которой ныне любуются посетители мадридского музея Прадо. Отбор картин показывает, что он имел тонкий вкус ценителя живописи. Его трагической ошибкой была война в Нидерландах. Во второй половине жизни он слишком доверял мнению инквизиции. Английская же политика была ответом на бесчинства на море английских корсаров, от которых тяжко страдала испанская торговля. Филипп первым из испанских королей понял значение огромных колоний в Новом Свете и направлял туда в качестве губернаторов и высших чиновников своих лучших администраторов. Они проделали там огромную полезную работу, плоды которой ощущались в течение последующих столетий. Ненависть к Филиппу определялась прежде всего тем, что Испания была великой державой, имевшей много заклятых врагов…

Введение в научный оборот новых материалов может вызывать появление новых версий, опровергающих старые. Но нередко ранее неизвестные источники приводят к возникновению весьма тенденциозных версий, создаваемых в угоду интересам национальных и социальных групп для обоснования различных идеологий. Эти версии, несовместимые со старыми, отнюдь не доказывают несостоятельность прежних версий. С переосмыслением биографии Филиппа II, между прочим, оказываются тесно связанными попытки переписывания истории инквизиции. В январе 1998 г. Ватикан объявил об установлении относительно более свободного допуска ученых к 4500 томам архивов центральных органов инквизиции, с нескрываемой целью борьбы с «черной легендой», возникшей вокруг этого зловещего учреждения. Секретарь Конгрегации доктрины веры епископ Т. Бертоне заявил: «Представление, создаваемое черной легендой, должно быть пересмотрено и заново изучено».

Заключая эту главу, напомним, что целью ее было не изложение — пусть краткое — биографий политических деятелей эпохи Возрождения, а выявление процесса образования версий этих биографий и биографий вообще. Наряду с различной оценкой давно известных фактов новые версии основываются нередко на архивных находках, вводят в оборот ранее неизвестные источники. Это делает новые версии отчасти не сравнимыми с традиционными, поскольку они нередко освещают стороны жизни избранных персонажей, которые вообще не находили места в прежних версиях. Другой вопрос, что освещение ранее игнорировавшейся сферы активности могло быть настолько тенденциозным, что делало их виртуальными версиями. Мотивы для возникновения новых версий были различными. Это, во-первых, стремление на историческом материале лучше осознать задачи, поставленные перед обществом во время, когда возникали эти версии, и, во-вторых, попытки осмыслить вводимую в научный оборот сумму ранее неизвестных фактов (включая и мнимые). Столкновение традиционной и новой версий нередко делало обе их виртуальными, а характер реальных и виртуальных фактов — не доказуемыми.