Призраки в Тель-Авиве. Одиночный мир

Страшный удар, нанесенный отчаявшимся герцогом, пришелся маэстро на грудь. Цион видел, как тот отклонился в последнее мгновение, но неумолимый топор настиг его, помяв модные металлические латы.

Василий картинно растянулся на земле. Точно так же широкоплечий американец сбил его с ног в первом раунде знаменитого боя в Медисон-сквер-гарден. Цион помнил, как негр поспешно отбежал в угол, предоставив судье открыть счет. В данном случае, однако, о судье не могло быть речи, так же, впрочем, как о правилах, которые герцог не признавал. Поединок мог закончиться в любую секунду. Если бы геро́льд предложил герцогу посторониться, чтобы противник поднялся на ноги, он и его порешил бы с той же непринужденностью, с какой собирался разделаться с Васей. Герцог поднял топор, целясь противнику прямо в голову. Тысячеголосый вопль ужаса пронесся по ложам горделивых баронов. Так нагло благородные рыцари на турнирах себя не вели.

Королева вскрикнула, наблюдая, как бессовестный Балкруа убивает соперника. «Остановитесь, герцог!» – это был возглас короля. В замешательстве он вскочил с трона и неловким движением пытался предотвратить убийство. Но – поздно, удар был нанесен с такой силой, что не увернись мой ловкий Василий в последнюю секунду, череп его раскололся бы почище грецкого ореха под ударом пудовой кувалды. Топор вонзился в землю, герцог застыл над ним в неприглядной позе, а Вася резким движением ноги провел удачную подсечку, которой выучился у одной из своих любо́вей, знавшей толк в восточных единоборствах. Если бы кто знал, сколько ему пришлось выстрадать от этой своенравной подруги, пока он добился ее благосклонности. Нередко удачной подсечкой она сажала маэстро на ягодицы, если ей казалось вдруг, что деликатные ухаживания кавалера выходят за рамки системы Станиславского.

Всплеснув руками, непобедимый Балкруа шлепнулся на срандель (ягодицы). Вздох облегчения прошелся по зрителям. В одно мгновение Василий оказался над противником.

– Поднимайтесь, герцог! – добродушно улыбнулся он, перекрывая зычным голосом счастливый хохот и аплодисменты зрителей.

Герцог слишком резво для своей массивной фигуры вскочил на ноги и вновь занес тяжелый топор над более удачливым боксером, но Василий, ждавший нового всплеска бешенства, сделал шаг в сторону и послал вдогонку за промахнувшимся герцогом левый боковой обухом по забралу. Тихо ойкнув, грозный завоеватель Антиохии послушно вытянулся у ног чемпиона. Наступив на железную грудь «Меченого», Василий с достоинством поклонился Королю и его погрустневшей супруге. Затем он кивнул неистово ревущей от восторга публике и, не мешкая, направился к даме своего сердца.

Зная нетерпеливую натуру друга, Цион уже ждал его у ложа девицы де Блюм. Он кинулся поздравить приятеля с победой, но тот, не удостоив его взглядом, устремился к той, ради которой, не задумываясь, принял бой с супертяжем, хотя сам работал во втором среднем весе. Признание в любви было коротким и романтичным.

– Герцогиня, – с пылом сказал Василий, припав на левое колено, – я хочу вас! – Толпа ахнула от неслыханной дерзости рыцаря

– Ты что с винта сорвался, Вася?! – ужаснулся Цион.

– Заткнись, эякуля́тор, – усмехнулся Василий, – я знаю, что делаю.

И он бросил железные рукавицы в сторону оторопевшего оруженосца.

Цион был слабак в любовных играх и это было его извечным проклятием, из-за которого он почти перестал общаться с прекрасным полом, лишь изредка заглядывая к проституткам, которым, в сущности, было наплевать, что он торопыга, только бы уплатил согласно установленному тарифу.

Однажды он поделился своей бедой с маэстро и тот взял над ним шефство.

– Торопливость твоя происходит от неуверенности в себе, – с видом знатока поучал Вася, – тут нельзя подходить с мерками – раньше начнешь, скорее, кончишь! В постели женщина ценит игру, а в жизни – натиск. Скажи ей прямо все, что ты от нее хочешь, и приступай к комплиментам.

– А вдруг не поймет? – засомневался Цион.

– Делай, как я и будешь правильно понят! – твердо заявил Василий.

Самое удивительное, что маэстро был прав, во всяком случае, по отношению к самому себе. Его идеология, при ближайшем рассмотрении, отдавала грубым мужским шовинизмом, но никто из новоявленных феминисток, которых он пачками соблазнял в свободное от тренировок время, не ставила ему это в укор. Напротив, даже несвязная глупость неприемлемая в исполнении любого другого мужчины в его устах расценивалась прекрасным полом как одно из проявлений многочисленных достоинств и выглядела неким признаком находчивости и ума. Всем видом своим он источал некую хищную сущность, которая непостижимым образом притягивала женщин, факт непонятный и в каком-то смысле несправедливый для понимания его неудачливого друга. «Убедительное свидетельство некоего иррационали́зма, наблюдаемого в дикой природе» – рассуждал Цион. Сам Василий умело подводил логическую базу под сей удивительный феномен:

– Моя теория перекликается с системой Станиславского, – утверждал он, – Константин Сергеевич производил впечатление на зрителя, а я на дам. Отличие между нами в том, что он давил на психику зачарованной публики, в то время как я ставлю объект обхождения в определенную и недвусмысленную позу.

Зачастую это была поза, когда объект находился сверху. Василий сознательно предпочитал именно эту акробатическую композицию, дабы подчеркнуть свое непременное уважение к принципам современного феминизма.