Призраки в Тель-Авиве. Одиночный мир

Обещанный Генрихом ужин проходил в охотничьей палате королевского дворца. Это была ярко освещенная просторная зала, украшенная скульптурными композициями, изображающими сцены королевской охоты. Стены палаты, облицованные белым с прожилками иерусалимским мрамором, который английская знать вывозила из Палестины для строительства фамильных склепов, были обвешаны старинным оружием и бронзовыми светильниками, отлитых в виде могучих атлантов, поддерживающих гигантские своды замка. Куполообразный потолок был выполнен в романском стиле и как бы вытягивал все здание к небесам.

Длинные крепко сколоченные дубовые столы ломились от жареной снеди и кувшинов с пуатинским вином. В воздухе стоял крепкий запах мужского пота и копоти, исходящей от тусклых лампад. Обманчивые блики огня весело плясали на стенах и мозаичных полах необъятного дворца. Громогласный хохот бывалых воинов, не выбирающих выражений, эхом отзывался во всех уголках необозримой залы.

За Генрихом, кроме склонности к своеобразному юмору, водился еще один грешок – приверженность к чревоугодию. Король любил поесть и не

сдерживал себя в этом удовольствии: народившийся второй подбородок и заметно округлившаяся талия были следствием этой неуправляемой страсти.

– Маркиз, – громко сказал он, аппетитно впиваясь мелкими кроличьими зубами в сочное мясо молодой лани, – не желаете ли присоединиться к кампании, которую я начинаю нынешней осенью?

Василий, всецело занятый разжевыванием нежнейшего мяса, от неожиданности проглотил слишком большой кусок и, выкатив округлившиеся от легкого удушья глаза, выразил горячую солидарность со всеми предполагаемыми проектами Генриха Четвертого, хотя не совсем представлял себе, о чем идет речь.

– Ваше величество, – придушенно сказал он, опасаясь, как бы с трудом двигающийся кусок не встал окончательно в глотке, – я всегда к вашим услугам во всех ваших благородных начинаниях!

Услышав знакомую фразу, Цион от души посочувствовал королю. Он хорошо знал, чего стоят обещания скорого на слова маэстро и особенно те из них, которые он произносит столь драматическим тоном.

– Разве вы не знаете, – деланно подивился король, – что все мои начинания не что иное, как страстное желание стоять на страже интересов христианского мира?

– Разумеется, – поспешил заверить его Василий, – я никогда не рассматривал английскую корону в отрыве от общих интересов христианского мира.

– Мы пойдем на Иерусалим, – задумчиво произнес король, устремив мечтательный взор на Восток, – помолиться у гроба Господня.

С этой минуты он только и делал, что обсуждал детали будущего крестового похода, рассказывая храброму рыцарю, как на его взгляд, лучшим образом укрепить крепостные стены города, в свете «Участившихся попыток неверных воротить святой град в лоно египетского эмирата»

Василий, хорошо знавший Иерусалим и рад был поддержать стратегические прожекты Генриха, но не мог – нечто неожиданное и непредвиденное тяготило его, мешая сосредоточиться на светской беседе. Растерянный взгляд боксера искал, казалось, и не мог найти выход из возникшей дилеммы. Сначала Цион подумал, что Васе просто приспичило по-маленькому, но, зная его бесцеремонную натуру, решил, что из-за такого пустяка, тот не станет столь беспомощно ерзать на стуле. И вдруг он понял, что именно так остро занимает маэстро в эту минуту. Отличный спортсмен и трезвенник в повседневной жизни, на сей раз, он был вынужден пить на равных с королем; так поступали все участники шумного застолья, выказывая этим, особое почтение монарху, ревниво следившему, кто и сколько поднимает кубков за его августейшее здоровье. Отказаться от вина значило вызвать неудовольствие Генриха, а этого маркизу не хотелось, поскольку он рассчитывал на помощь монарха в одном неотложном деле.