Проблемы общей теории права и государства: Учебник для вузов

§ 1. Феномен государства: уровни рассмотрения

Феномен государства можно рассматривать с разной “высоты” теоретического изучения, в разном контексте, в разном теоретическом приближении, “извне” и “изнутри”.

В первом приближении' “извне”, в контексте международных отношений или с “высоты” международного права, государство выступает как совокупность людей, проживающих на определенной территории и объединенных публичной политической властью (нация, публично-властная ассоциация или публично-правовой союз). В таком контексте, как “политическая целостность” или “коллективный гражданин”, государство выступает и как субъект, обладающий определенными “первичными” правами[378]. Это права государства как субъекта международного права — по отношению к тем субъектам, которые не входят в данную публично-властную ассоциацию (но не по отношению к отдельным гражданам, составляющим эту ассоциацию). В таком виде государство предстает “внешнему наблюдателю”, который может различать в государственном целом лишь наиболее крупные его элементы —- население государства, государственную территорию и организацию государственной власти.

Во втором приближении наблюдатель находится “внутри” того, что в первом приближении, “извне”, выглядело как публично-властная ассоциация. Здесь он вступает в отношения повеления-подчинения и, как подчиняющийся субъект, воспринимает государство в качестве повелевающей, властной организации. Он противопоставляет (или не противопоставляет) себя этой организации в той мере, в которой он участвует (не участвует) в формировании и осуществлении государственной власти. Но и как “рядовой гражданин”, и как носитель властных полномочий он не отождествляет государство со всем народом, со всей совокупностью граждан или подвластных.

Иначе говоря, для субъекта, существующего в обществе, в котором есть государство, последнее выступает как особый политический институт, организация, осуществляющая публичную политическую власть, или аппарат этой власти.

Рассматривая государство в таком виде, можно понять его социальное назначение, его функции в обществе, выявить его связи с другими политическими (политизированными) институтами в обществе — партиями, общественными организациями и т. д.

В этом контексте можно говорить о первичных (по отношению к законоустановленным) правах и обязанностях, связывающих человека (гражданина) и государство (аппарат власти). С одной стороны, у человека есть обязанность подчиняться государственной власти, быть законопослушным; соответственно у государства есть право принуждать к повиновению. Это “право” вытекает из самого факта существования государственной власти. С другой стороны, гражданин или свободный член общества (несвободные исключаются из государственно-правового общения) обладает первичными правами по отношению к государству, известными в Новое время как естественные права человека, — правами, гарантирующими человеку минимум свободы в обществе и отношениях с государством. Если у подвластных нет прав по отношению к власти, то это власть не государственная, а деспотическая.

Наконец, в третьем приближении появляется возможность рассмотреть аппарат государственной власти как сложную систему, совокупность властных органов и должностных лиц и их отношения, связи между ними. В таком контексте, в частности с “высоты” конституционного права, государство рассматривают как систему государственных институтов, органов законодательной, исполнительной и судебной власти. В этой системе связи между ее элементами — государственными органами и должностными лицами — определяются их компетенцией. Здесь изучают отношения субординации и координации “внутри” аппарата государственной власти.

В таком приближении для описания государства используются понятия строения и формы государства, механизма государственной власти. Эти понятия раскрывают внутреннюю организацию, структуру аппарата государственной власти, территориальное устройство государственной власти и т. д.

Таким образом, термин “государство” употребляется в трех значениях, а именно обозначает (1) государственно организованное сообщество, (2) аппарат государственной власти как целое (для краткости в этом контексте говорят просто “государственная власть”) и (3) систему государственных органов. Во всех трех случаях речь идет об организации и функционировании публичной политической власти как власти государственной, но о разных ее аспектах. Поэтому понятие государства, т. е. объяснение сущности феномена государства, охватывает все три аспекта государственности.

Так что три естественных значения термина “государство” — это не три разных понятия государства. Однако есть разные концепции государства. Каждая из этих концепций может учитывать все три значения термина “государство”, но при этом сущность государства в каждой концепции объясняется по-своему. При этом понятие государства всегда объясняют через понятие публичной политической власти. Но в разных концепциях по-разному объясняют, каково соотношение публичной политической власти и государства.

§ 2. Публичная политическая власть

Родовым понятием для всех вариантов понимания государства является понятие публичной политической власти.

В обществе существуют различные виды личной и социальной власти — власть главы семьи, власть господина над рабом или слугой, экономическая власть собственников средств производства, духовная власть (авторитет) церкви и т. д. Все названные виды представляют собой либо индивидуальную, либо корпоративную, групповую власть. Она существует в силу личной зависимости подвластных, не распространяется на всех членов общества, не осуществляется именем народа, не претендует на всеобщность, не является публичной.

Власть же публичная распространяется по территориальному принципу, ей подчиняются все, кто находится на определенной “подвластной” территории. Эти “все” представляют собой подвластный народ, население, совокупность абстрактных субъектов (подданных или граждан). Для публичной власти неважно, связаны подвластные кровнородственными, этническими узами или нет. Публичной власти на ее территории подчиняются все, включая иностранцев (за редким исключением).

Власть политическая — это власть, осуществляющая Управление народом в интересах благополучия общества в целом и регулирующая общественные отношения в целях достижения или поддержания стабильности и порядка.

Публичная политическая власть осуществляется особым слоем людей, профессионально занимающихся управлением и вставляющих аппарат власти. Этот аппарат подчиняет все слои общества, социальные группы своей воле (воле правителя, парламентского большинства, политической элиты и т. д.), управляет на основе организованного принуждения вплоть до возможности физического насилия в отношении социальных групп и отдельных людей. Аппарат публичной политической власти существует и функционирует за счет налогов с населения, которые устанавливаются и взимаются либо по праву — когда налогоплательщики являются свободными собственниками, либо произвольно, силой — когда они несвободны. В последнем случае это уже не налоги в собственном смысле, а дань или подати.

Аппарат публичной политической власти предназначен для того, чтобы действовать во всеобщих интересах. Но аппарат и прежде всего его руководители выражают интересы общества так, как они их понимают; точнее, при демократии аппарат выражает реальные интересы большинства социальных групп, а при авторитаризме правители сами определяют, в чем состоят интересы и потребности общества. В силу относительной независимости аппарата власти от общества корпоративные интересы аппарата и отдельных правителей могут и не совпадать с интересами большинства других социальных групп. Аппарат власти и правители всегда стремятся выдавать свои интересы за интересы общества в целом, а их интересы в первую очередь заключаются в сохранении и упрочении власти, в сохранении власти именно в их руках.

В широком смысле аппарат публичной политической власти включает в себя законодателя (им может быть и парламент, и единоличный правитель), правительственно-административные и финансовые органы, полицию, вооруженные силы, суд, карательные учреждения. Все высшие полномочия публичной политической власти могут быть соединены в одном лице или органе власти, но могут быть и разделены. В узком смысле аппарат власти, или аппарат управления, — это совокупность органов власти и должностных лиц, исключая выборных членов законодательного собрания (органов народного представительства) и судей.

Аппарат публичной политической власти обладает монополией на принуждение вплоть до насилия на всей подвластной территории и в отношении всего населения. Никакая другая социальная власть не может конкурировать с публичной политической властью и применять силу без ее разрешения. Это означает суверенитет публичной политической власти, т. е. ее верховенство на подвластной территории и независимость от организаций власти, действующих за пределами этой территории. Только аппарат публичной политической власти может издавать законы и другие общеобязательные акты. Все приказы этой власти обязательны для исполнения.

Таким образом, публичная политическая власть характеризуется следующими формальными признаками:

— объединяет подвластных (народ, население страны) по территориальному признаку, создает территориальную организацию подвластных, политическую ассоциацию, интегрируемую публично-властными отношениями и институтами;

— осуществляется специальным аппаратом, не совпадающим со всеми членами общества и существующим за счет налогов, организацией, управляющей обществом на основе принуждения вплоть до насилия;

— обладает суверенитетом и прерогативой законотворчества.

Организация публичной политической власти и ее функционирование могут быть регламентированы законами. При этом реальные политические публично-властные отношения могут более или менее существенно отклоняться от того, что установлено законом. Власть может осуществляться по закону и независимо от закона.

Наконец, публичная политическая власть может быть разной по содержанию, а именно возможны два принципиально противоположных типа: либо власть ограничена свободой подвластных и предназначена для защиты их свободы, либо она существует в обществе, где нет свободы, и является неограниченной. Таким образом, различаются правовой тип организации и осуществления политической власти (государственность) и силовой тип (от старого деспотизма до современного тоталитаризма)[379].

Если хотя бы часть подвластных свободна по отношению к власти, то это значит, что они политически свободны и участвуют в государственно-правовом общении, обладают правами по отношению к аппарату власти, а поэтому участвуют в формировании и осуществлении публичной политической власти. Противоположный тип, деспотия — это такая организация власти, при которой подданные несвободны, не имеют никаких прав. Власть такого типа формирует и регулирует все отношения между подвластными, создает и общественный порядок, и само общество.

В современной науке общепризнана взаимосвязь государства и права, необходимость правовой основы власти в государстве. Но если считать, что право и закон тождественны, то государственной можно считать любую организацию публичной политической власти, так как и деспотическая власть опирается на законы. Если же исходить из различения права и закона и либертарного понимания права, то следует признать, что государственной властью является лишь такая публичная политическая власть, при которой хотя бы часть подвластных, часть членов общества обладает свободой.

На такой основе строятся разные концепции государства, т. е. в разных концепциях сфера публично-властных политических явлений, описываемая как государство, оказывается более или менее широкой. В рамках позитивистского типа понимания права и государства известны социологическая и легистская концепции государства. В рамках непозитивистского, юридического типа правопонимания в современной науке развивается либертарная концепция[380], объясняющая государство как правовой тип организации и осуществления публичной политической власти.

§ 3. Социологическая концепция государства

Государство как социальная сила. В социологической концепции государством называется организация публичной политической власти любого типа независимо от формы и содержания. Общей чертой для всех вариантов социологической концепции государства является отрицание юридической природы государства и абсолютизация его силовой природы, рассмотрение в качестве основы государства фактических отношений властвования[381]. Это силовая концепция. Сущность государства объясняется здесь как организованное насилие, как политическая сила, которая не может быть ограничена правом и которая произвольно определяет меру свободы подвластных. Такое понимание допускает и политическую несвободу подвластных, неограниченность политической власти, а поэтому в круг объектов, описываемых здесь как “государство”, попадает и деспотия.

Общее определение государства в социологической концепции сводится к следующему: это наиболее действенная (наиболее сильная, верховная, суверенная) организация власти у населения определенной территории.

Эта концепция государства использовалась в классическом легистском позитивизме (Дж. Остин, Г. Ф. Шершеневич, Л. Гумплович) для объяснения права (при отождествлении права и закона): “Право — это приказ государства, верховной власти, суверена” При таком правопонимании получается, что государство как сила первично, а “право” (законы) вторично, что государство — это голая монополия силы, предшествующая закону. Поэтому законная форма власти, ее наличие или отсутствие, не имеет значения для социологической концепции. Верховная власть может осуществляться по закону и вопреки закону — на то она и верховная. Закон (“право”) — это то, чего желает верховная власть, волеизъявление суверенной власти. Поэтому социологическая концепция лишь допускает, что полномочия государственной власти могут быть регламентированы законом, но утверждает, что закон для государственной власти необязателен. Здесь государство — это фактические отношения повеления и подчинения, фактическая организация и деятельность власти, а не то, что формально предписывается законами о власти. Государство как социальная сила может соблюдать законную форму осуществления власти, но может и не соблюдать.

Разновидностью социологической концепции является марксистско-ленинская концепция государства. Здесь сущность государства объясняется через классовое господство и классовое насилие.

Согласно марксистско-ленинскому учению, общество со времени утверждения частной собственности разделяется на антагонистические классы, а государство является политической организацией экономически господствующего класса. Сущность государства — это диктатура, насилие господствующего класса для подавления других классов (В. И. Ленин). Государственный аппарат, опираясь на насилие, управляет обществом так, как это выгодно и угодно господствующему классу, и в принципе может не считаться с интересами других Классов. Государство есть машина в руках господствующего Класса для подавления сопротивления своих классовых противников (И. В. Сталин). По отношению к такой силе у поделанных, даже у представителей господствующего класса, не Может быть никаких естественных прав. Фактическая (экономическая) сила членов общества дает им большую или меньшую фактическую свободу произвола. Диктатура класса означает несвязанность власти какими бы то ни было законами. Диктатура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами (В. И. Ленин). Таким образом, марксизм-ленинизм объясняет государство как антиправовую организацию публичной политической власти, природа которой такова, что она не может быть ограничена даже законом.

Установленную большевиками в России “диктатуру пролетариата” (фактически — диктатуру большевистской элиты и ее вождя) марксизм-ленинизм объясняет как “полугосударство”, или “отмирающее государство” Диктатура класса пролетариата (“социалистическое государство”) уничтожает собственность на средства производства и тем самым основу антагонистических классовых противоречий. При диктатуре пролетариата уже нет эксплуататорского, экономически и политически господствующего класса, а поэтому политическое насилие постепенно исчерпает свою роль, власть перестанет быть политической, и на месте диктатуры пролетариата сформируется организация коммунистического общественного самоуправления. Правда, руководивший процессом “отмирания государства” Сталин объявил, что классовая борьба в стране будет обостряться по мере строительства социализма и диктатура пролетариата будет “отмирать” через ее усиление (чем сильнее будет диктатура, тем быстрее она решит свою историческую задачу и “отомрет”; но закономерно возникает вопрос: пожелает ли столь сильная диктатура “отмереть”, не будет ли она изобретать для себя новые “исторические задачи”, решаемые путем тотального насилия?). После смерти “вождя” в СССР было официально объявлено, что диктатура пролетариата уже завершилась, в стране сложился монолитный советский народ, состоящий из дружественных классов (рабочий класс, колхозное крестьянство и социальная “прослойка” — трудовая интеллигенция); но государство еще не “умерло”, а превратилось в “общенародное социалистическое государство”, в котором установится режим “социалистической законности” (имелось в виду, что при сталинском режиме допускались “нарушения социалистической законности”, связанные с трудностями строительства социализма во враждебном империалистическом окружении).

С последовательной марксистско-ленинской точки зрения “общенародное государство” — это нонсенс: если власть принадлежит всему народу, то эта власть не государственная, не политическая. Политическая власть в марксистско-ленинском понимании должна осуществляться в интересах класса, части народа. Если такого класса нет, подвластные составляют однородную массу, а власть тем не менее остается политической, принудительной, то получается, что она действует в интересах самого аппарата политической власти, в интересах господствующей в обществе бюрократии. Значит, это не “общенародное”, а бюрократическое государство. (Конечно, такой вывод для официальной советской идеологии был неприемлем.)

Поскольку марксистско-ленинское понимание государства было единственным официально допускавшимся в СССР, его влияние сохранилось в преподавании учебных дисциплин. Определение государства, данное в одном из последних учебников, гласит: “Государство — это особая организация публичной, политической власти господствующего класса (социальной группы, блока классовых сил, всего народа), располагающая специальным аппаратом управления и принуждения, которая, представляя общество, осуществляет руководство этим обществом и обеспечивает его интеграцию”[382]. Никакая “особость” государства из данного определения не вытекает. Любая организация публичной политической власти, в частности деспотическая, подпадает под признаки, приведенные в этом определении. С позиции такого понимания государства, чем сильнее власть, чем она деспотичнее, тем она “государственнее”, тем больше она выражает природу государства вообще.

Сторонники социологической концепции государства не обязательно выпячивают политическое насилие. Со времен древности политическая мысль различала две наиболее яркие стороны политической власти: (1) организованное насилие как средство достижения цели и (2) решение общих дел, достижение общественного благополучия как цель власти. Если хотят подчеркнуть силовой момент, говорят: государство — это организация принудительного управления обществом (диктатура, аппарат насилия и т. д.). Если же хотят подчеркнуть социальную цель политической власти, то говорят: государство — это власть, призванная решать общие дела.

Вообще политическое общение — это вовсе не обязательно организованное насилие, произвольное силовое регулирование отношений. У древних греков, т. е. в первоначальном значении слова, политика — это искусство управления сообществом людей с целью достижения общего блага. Современная политология видит социальный смысл политики, политической власти не в том, что одни социальные группы силой навязывают свою волю другим, а в том, что политическая власть умеряет столкновения социальных сил, создает стабильный порядок в обществе. При этом стабильность в обществе может достигаться и за счет организованного насилия, предотвращающего распад общества, и за счет достижения согласия социальных групп ради прекращения конфликтов, ослабляющих общество в целом. Политика как организованное насилие есть признак исторической неразвитости цивилизации.

По мере исторического прогресса организованное насилие в интересах одного класса, одной группы все дальше-отходит на задний план политической жизни, а на передний выдвигается общесоциальная деятельность политической власти. В постиндустриальном обществе, в наиболее развитых странах социальные противоречия утрачивают остроту, умеряются до такой степени, что и политическое насилие в отношении больших социальных групп становится ненужным. Здесь просто нет классов в марксистском понимании. Политическая власть устанавливает цивилизованные рамки разрешения конфликтов между социальными группами и, выражая стремление большинства членов этого благополучного общества к гражданскому миру, не только гарантирует интересы социально сильных, но и защищает интересы социально слабых. Государство занимается перераспределением национального дохода, в частности, для того, чтобы примирить интересы социально сильных и социально слабых. Главной целью его политики являются социальный мир и гражданское согласие. Средство достижения этой цели — не организованное насилие, а нахождение компромисса, согласование интересов разных социальных групп.

Итак, теория насилия непригодна для объяснения публичной политической власти в постиндустриальном обществе. Сегодня сторонники социологической концепции государства полагают, что классовый, диктаторский, деспотический xapaктер власти присущ лишь частным историческим формам государства, а именно решение общих дел населения преимущественно силовым путем характерно для исторически неразвитого государства, а для современного государства более характерно стремление власти к социальным компромиссам.

“Деспотическое государство”. В любом варианте социологическая концепция государства не позволяет различать государство и деспотию. Здесь сущность явлений, определяемых как государственные, усматривается в организованном принуждении вплоть до насилия (пусть даже для решения общих дел населения страны) и поэтому допускается “государственная” власть, не ограниченная свободой подвластных. Тем самым безосновательно расширяется сфера политических явлений и отношений, обозначаемая термином “государство” Государство может быть демократическим, либеральным, диктаторским, деспотическим, тоталитарным и т. д. Во всех случаях это будет государство. Власть можно оценивать как хорошую или плохую, справедливую или несправедливую и т. д., но все эти оценки не имеют отношения к понятию государства в социологической концепции. Получается, что любая организация произвольного насилия называется государством только потому, что она оказывается наиболее сильной на определенной территории у определенного народа.

В таком случае, чем, в сущности, отличается понимаемое таким образом “государство” от большой разбойничьей шайки? Этот вопрос задавал еще в V в. один из “отцов церкви”, Блаженный Августин, стремясь доказать, что государственно-организованное сообщество (civitas) основывается на справедливости, а деспотические царства (regnum) язычников нельзя называть государствами. “Что суть царства, лишенные справедливости, — риторически вопрошал Августин, — как не большие разбойничьи шайки?” В представлении христианского мыслителя, в языческих царствах нет государственноправового общения, но в них, как в разбойничьих шайках, есть власть одного предводителя, которому никто не смеет прекословить, а “право” сводится к тому, что захваченная на войне добыча делится по установившемуся обычаю.

Через полторы тысячи лет Августину возразил Г. Кельзен, возразил именно с позиции социологической концепции государства: разбойничью шайку нельзя считать государством Лишь потому, что на той же территории, на которой действует разбойники, есть другая социальная сила, власть, более Могущественная, чем власть разбойничьей шайки. Она-то и Называется государством. Поэтому приказы уличных грабителей нельзя отождествлять с велениями государства, правовыми актами государственных органов. Но уж если порядок, навязываемый бандой грабителей, будет на определенной территории наиболее действенным, то его следует считать правопорядком, а социум, организованный в рамках такого правопорядка, — государством. В качестве примера Г. Кельзен ссылался на так называемые пиратские государства, существовавшие в XVI—XIX вв. на северном побережье Африки (Алжир, Тунис, Триполи), а также на тоталитарный режим большевиков, отменивших в России частную собственность на средства производства. Сначала, писал Г. Кельзен, суды США не признавали акты большевистского режима государственно-правовыми актами, так как считали, что власть большевиков — это преступная власть банды гангстеров, и она скоро кончится; но когда стало очевидным, что этот режим устойчив и более эффективен, чем любая другая власть на территории СССР, признали его в качестве государственно-правового порядка. Интересно, что Г. Кельзен несколько изменил свои взгляды после того, как он пострадал от преследований нацистов.

Правовое государство и государство законности. Социологическая концепция государства отрицает естественные права человека и понятие правового государства. Все субъективные права считаются октроированными, производными от воли законодателя.

В социологической концепции понятие суверенной власти означает политическую власть, которая по своей природе не может быть связана какими-то дозаконотворческими правами подвластных или международным правом. “Право” здесь объясняется как приказы верховной власти, а основные права и свободы человека — как продукт властного законотворчества. Получается, что не государство связано правом, а наоборот: право -— это то, что находится в полном распоряжении государства. Следовательно, в социологической концепции “правовое государство” — это нонсенс: государство может быть деспотическим, но не может быть правовым в смысле связанности власти свободой подвластных; никакая сила не может ограничивать государство, поскольку, по определению, это наиболее сильная организация власти. Если другая социально- политическая сила способна ограничить политическую власть неким “правом”, то в такой ситуации государством следует считать не ту власть, которую можно ограничить, а ту силу, которая ограничивает других, но сама остается полновластной, неограничиваемой. Поэтому, в частности, в рамках социологической концепции невозможно объяснить природу конституционного права и международного права, ограничивающих политическую власть.

Понятие правового государства невозможно гносеологически и логически, если объяснять природу государства вообще как организацию власти силового типа. Вот типичные рассуждения, показывающие отношение к теории правового государства с такой позиции: “В научном отношении эта теория несостоятельна потому, что право по своей природе таково, что не может стоять над государством. К тому же совершенно необъяснимы по природе и неопределенны по содержанию те “абсолютные правовые принципы и начала... которые якобы должны стоять над государством, связывать его... Буржуазная теория “правового государства’’ — лживая и фальшивая теория”[383].

Но после того как в современной России понятие правового государства стало, по меньшей мере, модным, сторонники социологической концепции государства вынуждены объяснять это понятие, несмотря на то что эта концепция и понятие правового государства несовместимы. Правда, возникает проблема: как в рамках силового понимания государства объяснить подчинение власти праву, или господство права? И поскольку при таком понимании право отождествляется с законом, то господство права, требование правового содержания законодательства, подменяется формальным требованием верховенства закона. В лучшем случае сторонники силовой трактовки государства признают, что верховенство закона не тождественно господству права, так как законы могут быть и неправовыми; но и в этом случае остается неразрешимый для них вопрос: что такое “право”, если право не тождественно закону, приказу государства? Поэтому и понятие правового государства остается для них необъяснимым: “...основной недостаток теории правового государства конца XIX — начала XX в. — неясность в вопросах о том, какое конкретно право Должно связывать государство, кто является источником такого права, каков механизм связанности государства правом, — остается неустраненным и по настоящее время”[384].

Социологическая концепция государства допускает лишь Понятие “государство законности” Последнее означает государство, “самоограничивающееся” своими законами, т. е. такое, в котором власть “связана” законами, но в то же время может произвольно изменять законы. Получается конструкция государства, в котором власть связана собственным произволом: “Тот факт, что нормы права исходят от государства... не противоречит положению о связанности органов государства этими нормами. Речь идет не о подчинении органов государства каким-то абсолютным правовым принципам, а о связанности государственных органов нормами действующего права (т. е. законами. — В. Ч.)... Конечно, высшие органы государственной власти вправе издавать любые юридические акты. Никакой ранее изданный закон не связывает органы государственной власти в том смысле, что любой закон, включая конституционный, в установленном порядке может быть отменен или исправлен”[385]. Такая конструкция государства законности в принципе не опровергает тезис Ленина о том, что государство есть диктатура, не связанная никакими законами.

§ 4. Легистская концепция государства

Легистская концепция государства возникла в Германии во второй половине XIX в. и доведена до логического завершения в теории Г. Кельзена в XX в.[386] Сегодня она распространена в государствоведении в Западной Европе.

В этой концепции феномен государства отождествляется с содержанием законов о публичной политической власти. Прежде, с позиции отождествлении права и закона, эта концепция государства называлась “юридической”, т. е. “правовой” Но правильнее называть ее именно легистской, т. е. за- коннической.

Легистская концепция государства подразумевает оформленный законами аппарат политической власти, его законную организацию и функционирование, законную компетенцию властных органов. Фактически государство отождествляется с предписаниями конституционного и административного законодательства, законодательства о судоустройстве и т. д. Государством считается то, что предписывают законы о монархе, президенте, правительстве, суде, прокуратуре, полиции и других институтах власти и должностных лицах, причем независимо от того, что именно предписывают эти законы. Содержание законов о власти может быть любым, произвольным. Государство определяется через законную форму власти, но не через содержание законов.

Социологическая концепция государства называет элементами государства подвластную территорию, подвластное население и суверенную власть. В легистской концепции государства эти элементы получают законническую трактовку. Так, население государства — это “сфера действия законов страны по кругу лиц” Государственная территория — это “сфера действия законов в пространстве” Государственная власть — это сами предписания законов, действующие в определенном пространстве и по определенному кругу лиц.

Распространение легистской концепции государства вызвано стремлением позитивистской науки рассматривать государство с “чисто юридической”, вернее, с легистской точки зрения: социологи и политологи изучают реальные властные отношения, философы задаются вопросом об идеальном государстве, а юристы-законоведы должны изучать действующие законы; следовательно, государство представляет профессиональный интерес для законоведов только как содержание законов о власти.

Действительно, законная форма является неотъемлемой чертой государственной власти. Законы регулируют организацию и деятельность государственного аппарата (в меньшей мере это относится к деспотической власти), устанавливают компетенцию государственных органов и должностных лиц. Поэтому если реальные публично-властные отношения совпадают с предписаниями законов, то знания об организации и функционировании власти законоведы могут черпать из законов. Но при этом не следует забывать, что предписания закона — это еще не само государство, что законы устанавливаются законодательной властью и что действительность публичной политической власти может и не совпадать с тем, что предписано законом.

В легистской же концепции государства получается, что не власть создает законы, а законы создают государственную власть. Если социологическая концепция государства ориентируется только на фактические отношения властвования и пренебрегает законной формой власти, то легистская концепция, наоборот, абстрагируется от фактических политических отношений и изображает государство в виде законодательных предписаний о власти. То, что в действительности власть может Функционировать и не так, как это предписано законом, в Легистской концепции не учитывается.

Законнический способ понимания государства широко распространился в тех странах, где социально-политическая действительность мало чем отличается от требований конституции и законов. Например, для ученых-конституционалистов в этих странах характерна убежденность в том, что их профессиональное знание о государстве заключается в знаниях законов о власти, что государство — это то, что написано о нем в конституции. Если попросить такого государствоведа описать государство в определенной стране, ему будет достаточно прочитать действующую в этой стране конституцию. А если возразить, что на самом деле в этой стране власть осуществляется не так, как предписывает конституция, он ответит, что не изучает “то, что есть на самом деле” и для него как “юриста” (читай — законоведа) в отличие от социологов или политологов важно только то, что написано в официальных текстах, прежде всего в конституции страны. И в определенном смысле он будет прав. Если конституция не фиктивная, а реально действующая, то, в частности, из нее следует черпать знания о государстве.

Но конституции и законы могут быть и фиктивными. Деспотическая власть, не связывающая себя никакими законами, может прикрываться внешней государственно-правовой атрибутикой, создавать видимость конституционной законности, издавать конституции как пропагандистские документы,, не рассчитанные на их применение. Фиктивными были, например, советские конституции. Они провозглашали демократию, власть рабочего класса, трудящихся, всего народа, но в действительности существовала жесткая диктатура, которая лишь имитировала демократические учреждения. Советские конституции описывали федеративное устройство страны, а в действительности власть была сверхцентрализованной и не допускала никакой самостоятельности местных властей и т. д.

Таким образом, легистская концепция государства оказывается явно несостоятельной применительно к политическим режимам с фиктивными конституциями. Но с точки зрения самих легистов, это не так. Для них как бы не существует никаких реальных отношений властвования, кроме тех, которые предписаны конституцией и законом. Их не интересует, в какой мере власть отклоняется от законодательных предписаний. Вообще для легизма характерны представления о первичности законодательных текстов и вторичности общественных отношений, о том, что в жизни все должно быть так, как предписано официальными актами. Такие представления о соотношении закона и общественной жизни — это “юридический идиотизм” или “юридический кретинизм”

Легистская концепция государства, так же как и социологическая, не позволяет разграничивать государство и деспотию (например, тоталитарные системы XX в.). Если считать, что государство — это предписания законов о власти, то получится, что деспотический, насильственный порядок будет государственным только потому, что он закреплен в законах.

С позиции легистской концепции государства невозможно объяснить, что такое правовое государство. В зависимости от того, что предписывают законы, как они описывают организацию власти, государство, в легистском понимании может быть названо демократическим, республиканским, тоталитарным, фашистским, пиратским и т. д. Но понятие “правовое государство” становится здесь бессмысленным, а сам этот термин представляет собой плеоназм (речевое излишество, добавление ненужного слова). Поскольку для легистов законы любого содержания — это “право”, а государство — это предписания законов, т. е. “правовые” предписания, то всякое государство является “правовым” установлением уже по определению', не бывает неправового государства. Любая организация власти произвольно-силового типа оказывается “правовой” в той мере, в какой она оформлена произвольными законами.

Легистская концепция государства неверна гносеологически. С одной стороны, бесспорно, что в условиях развитой государственно-правовой культуры публичная политическая власть существует в законной форме. Столь же бесспорно и нормативно-законническое требование: государственная власть должна быть организована и функционировать в строгом соответствии с законом. Но из того, что в определенной стране содержание государства в основном исчерпывается предписаниями законов о государственной власти, не следует, что общее понятие государства можно сводить к таким предписаниям.

С другой стороны, современная юридическая теория объясняет государство как правовую организацию политической власти, как власть, ограниченную правовым законом, и противопоставляет государству антиправовую, силовую организацию политической власти. Поэтому можно говорить, что государство не существует за пределами ограничения силы правом. Легистская же конструкция государства как власти, описанной “позитивным правом” (законом), не дает никакого объективного содержательного критерия правового характера законов и, следовательно, государственной власти. “Позитивное право” в легистской концепции — это то, что власть установила в законе, причем не исключено, что установила произвольно (этот вопрос для легистов не имеет значения). Получайся новая конструкция “государства законности” В социологической концепции считается, что власть может по своей прихоти устанавливать (или не устанавливать) в законе пределы ее осуществления; причем, если такие пределы не установлены, политическая власть все равно не утрачивает качество государства. В легистской же концепции власть, не связанная законом, не признается государственной, но при этом допускается чисто произвольный характер законов, “связывающих” власть. Иначе говоря, в легистской концепции государством называют такую (и только такую) организацию политической власти, какую она сама предписывает себе в законах[387].

§ 5. Понятие государства в современной либертарной теории

Государство как правовая форма власти. Юридическое понимание государства, объяснение государства как соединения силы с правом или ограничения власти правовым законом, противопоставление государства и деспотии имеют древнюю традицию — начиная с древнегреческой политической мысли[388]. Полный список классиков юридической теории государства, перечисление ее направлений заняли бы слишком много места. Достаточно сказать, что социологическая и легистская концепции государства воцарились в политической мысли лишь в период господства в науке позитивизма, но во второй половине XX в. юридическое понимание государства восстанавливает некогда утраченные позиции в науке.

Смысл юридического понимания государства выражен в определении, предложенном В. С. Нерсесянцем: государство — это правовая форма (правовой тип) организации и функционирования публичной политической власти. Термин “правовая”, естественно, предполагает различение права и закона. В противном случае, при отождествлении права и закона, суждение “государство — правовая организация власти” будет содержать элемент тавтологии — объяснение государственной власти через понятие закона, т. е. через то, что является результатом самой властной деятельности.

Это вовсе не означает, что государство нельзя рассматривать через призму правового законодательства, конституирующего государственные институты и отношения. Современная либертарная теория объясняет законы о государственной власти как необходимую форму обеспечения свободы подвластных и оценивает законы в зависимости от того, как они сообразуются с основным предназначением государственной власти — обеспечивать свободу, безопасность и собственность. Если законы о власти отрицают свободу подвластных, то с юридической точки зрения такие законы соответствуют не государству, а деспотии. Государство — это форма институционального бытия и осуществления свободы людей в их социальной жизни[389].

Таким образом, понятие государства предполагает организацию публичной политической власти, но государством является лишь организация публичной политической власти правового типа. Это значит, что, с одной стороны, внешними признаками государства являются подвластное население, подвластная территория и суверенная власть, но, с другой стороны, этим признакам, или элементам, государства дается юридическая трактовка. В частности, государственный суверенитет означает, что государственная власть является верховной, но не всесильной. Государственная власть -— это такая публичная политическая власть, которая введена в правовые рамки, хотя бы минимально ограничена свободой граждан (подданных), участников государственно-правового общения. Это такой “механизм” политического господства (принуждения вплоть до организованного насилия), который так или иначе опосредован правом, действует не произвольно, а в рамках правомочий. Оговорки “хотя бы минимально”, “так или иначе” вызваны тем, что “всякое государство связано правом в меру его цивилизованности, развитости права и правовой культуры у соответствующего народа и общества”[390]. Эта мера является разной для государства в архаичном аграрном обществе и в современном индустриальном или постиндустриальном обществе, для государства авторитарного и демократического, для государства с вековыми традициями конституционализма и государства посттоталитарного и т. д Далеко не всякое государство соответствует сегодняшним стандартам правового государства. Но всякое государство является государством постольку, поскольку власть в нем хотя бы минимально ограничена хотя бы минимальной свободой хотя бы части подвластных.

Либертарное понимание государства терминологически неочевидно в русском языке, ибо термин “государство” этимологически является родственным слову “суд” (“государь” — судья”). Но если считать, что русский термин “государство” в современном понимании означает, в сущности, то же, что и греческие πόλις, πολιτεία, латинские civitas, respublica и, наконец, термины, возникшие в романских и германских языках на основе латинского status (stato, state, Staat, Etat etc.), тогда следует считать, что “государство” означает публично-властное и публично-правовое состояние общества.

Термин “stato” применительно к организации публичной политической власти ввел в литературный оборот в XVI в. великий итальянский политический мыслитель Николо Макиавелли. До Макиавелли в политическом языке использовались термины “республика”, “правление”, “империя”, “княжество” и т. п., т. е. европейские политические мыслители не знали общепринятого термина “государство вообще” и оперировали названиями конкретных государственных форм. В итальянском языке “stato” (как и латинский термин “status”) означает также состояние, положение, сословие и т. д. Термин “stato”, как и немецкий “Staat” или английский “state”, этимологически не связан с такими понятиями, как “государь”, “царь”, “господин”, “властелин” и т. п. Эти термины, производные от “stato”, возникли в европейской персоноцентристской цивилизации применительно к типу организации публичной политической власти, складывавшейся здесь в Новое время[391].

Государство и деспотия. Современное либертарное понимание государства учитывает различение власти в персоноцентристских и системоцентристских цивилизациях[392] и опирается на следующие доводы. В любой относительно развитой цивилизации существует публичная политическая власть. Однако типы публичной политической власти в цивилизациях системоцентристского и персоноцентристского типов противоположны. Если политическая власть в персоноцентристской цивилизации называется государством, тогда противоположный вариант является антигосударством.

А именно: в условиях системоцентризма власть первична, а в условиях персоноцентризма власть вторична по отношению к обществу. Публичная политическая власть, полностью подчиняющая человека интересам социального целого, задающая его место в системе разделения труда, закрепляющая его принадлежность к сословию, касте, создает саму системоцентристскую цивилизацию, формирует ее социальные и экономические структуры, ее культуру, духовный мир. Здесь все социальное бытие политизировано, человек всегда существует в политических отношениях повеления-подчинения. Это деспотия. В персоноцентристской цивилизации люди, живущие в определенном социально-экономическом и духовно-культурном мире, для решения общих дел создают институты публичной политической власти, исполняющие служебную роль по отношению к уже существующему обществу. Так формируется государство. В государственно организованном обществе хотя бы часть членов общества свободна по отношению к власти и может существовать независимо от политических отношений.

Причем рабы и другие несвободные в исторически неразвитой цивилизации персоноцентристского типа просто исключены из политических отношений, они представляют собой объекты собственности частных лиц. Государство в доиндустриальном обществе — это не диктатура класса или сословия свободных над классом несвободных. Если общество делится на свободных собственников и несвободных (рабов, крепостных крестьян), принадлежащих частным хозяевам, то несвободные суть объекты собственности, а не государственной власти.

Политическое силовое господство над несвободными означает деспотизм, в частности, тоталитаризм. Так, крестьяне-общинники, бывшие основной производительной силой в древневосточных деспотиях, составляли подвластное сословие (касту). Они, как и все подданные деспота, были несвободны политически, но они не принадлежали частным лицам, не являлись объектами собственности. Они управлялись аппаратом политической власти, которая в лице деспота выступала верховным управителем всего достояния страны, “общинной собственности” Вообще политические отношения силового типа не допускают или не гарантируют частную собственность.

Всякая публичная политическая власть служит обществу в целом и поэтому выражает такой всеобщий интерес, который состоит в обеспечении целостности и стабильности социальной системы. Но государственная власть выражает еще и общие интересы частных лиц — обеспечение свободы, безопасности и собственности.

Сущность государственного общения, отношений повеления-подчинения в государстве — это обеспечение свободы, безопасности и собственности членов общества в обмен на их повиновение власти в пределах, установленных правом. Сила государства заключается не в том, что власть способна ограничивать свободу подвластных, а в том, что она способна эффективно обеспечивать их свободу, безопасность и собственность, действуя в пределах, установленных правовыми законами.

Исторический прогресс государственности выражается в распространении государственно-правового общения на все более широкий круг членов общества и в расширении объема свободы, гарантированной в политических отношениях. В древних полисах, городах-республиках не только несвободные полностью исключались из государственно-правового общения, но и свободное население подвластных (покоренных) территорий, колоний, провинций не включалось в число полноправных граждан. Для феодальных государств была характерна разная мера участия различных сословий в государственноправовой жизни, причем большая мера являлась привилегией. В Новое время первоначально существовали цензовые демократии, в которых неимущие были юридически свободны, но их участие в формировании и осуществлении государственной власти существенно ограничивалось; в то же время крупные землевладельцы пользовались здесь особыми привилегиями. Лишь в XX в. возникает развитый феномен государства, в котором человеку и гражданину гарантированы равные права независимо от половых, национальных, имущественных, религиозных и других различий.

Деспотия характерна для доиндустриального, аграрного общества, в эпоху индустриального развития она неконкурентоспособна по отношению к государственно-правовым системам. Однако деспотия оказалась способной приспосабливаться к условиям индустриального общества. В XX в. в рамках персоноцентристской цивилизации произошел исторический рецидив деспотии, возникла новая форма деспотизма — тоталитаризм. Вначале тоталитарные режимы установились в России, Италии и Германии как реакция на кризис индустриального развития в этих странах[393], а затем и в некоторых азиатских странах — как модернизация традиционной деспотической власти. Странам Восточной Европы тоталитаризм был навязан Советским Союзом, занявшим их в ходе второй мировой войны, так что эти страны относительно легко избавились от тоталитаризма после крушения советской империи. В Германии и Италии тоталитарные режимы были уничтожены в ходе второй мировой войны западными державами-победительницами. Тоталитарные режимы, сохраняющиеся в более или менее жестком виде в Китае, в Северной Корее, на Кубе и в Некоторых других странах, постепенно разлагаются.

Подобно тому как в древневосточных деспотиях власть создавала аграрную цивилизацию, в тоталитарных системах XX в. власть искусственно создавала подобие индустриального общества. Тотальная (всеобъемлющая) власть является антиподом государственной власти. Так что не может быть “тоталитарного государства” Например, так называемое советское государство лишь имитировало государственно-правовые формы. Законодательство тоталитарных систем в общем и целом является неправовым, произвольным, силовым, уравнительным, хотя в некоторых сферах общественной жизни, в ограниченной мере может сохраняться или использоваться правовое регулирование. Но в любой момент тотальная власть способна отбросить любой закон и прибегнуть к открытому насилию, террору. Эта власть уничтожает свободу подвластных, и если допускает “личную потребительскую собственность’’, то не гарантирует ее[394].

Правовое государство и полицейское государство. Понятие правового государства возможно только в рамках более общего юридического понятия государства вообще. Как уже говорилось, с позиции социологической концепции государства правовое государство — это нонсенс, а с позиции ле- гистского понятия — это плеоназм.

В любом государстве власть в общем и целом существует в правовой форме. Но в конкретных государствах бывают периоды авторитарного правления, когда власть нарушает правовую форму, действует насилием вопреки закону, а затем постепенно восстанавливается государственно-правовая форма. Авторитарное государство не уничтожает свободу подвластных, но оно не дает надлежащих гарантий свободы, безопасности и собственности.

Государство может быть либеральным, т. е. максимально ограниченным свободой подвластных и минимально вмешивающимся в их жизнедеятельность. В либеральном (минимальном) государстве институты власти рассчитаны на то, что граждане, как автономные субъекты, способны самостоятельно решать свои частные дела, и поэтому государство приходит им на помощь лишь тогда, когда они требуют полицейской или судебной защиты свободы, безопасности и собственности. В таком государстве власть, как правило, не вмешивается в экономику или сферу культурной жизни общества, не ставит задачу оказывать помощь неимущим за счет богатых, не стремится перераспределять национальный доход и т. д.

Наоборот, в социальном государстве власть максимально вмешивается в жизнедеятельность подвластных (в современном государстве “максимально” означает — до тех пор, пока такое вмешательство не нарушает естественные права и свободы человека и гражданина), оказывает всевозможные социальные услуги, причем неимущим — бесплатно (за счет перераспределения национального дохода). Но и в либеральном, и в социальном государстве власть так или иначе связана правом.

Наконец, известны разные исторические типы государства: в доиндустриальном обществе государство признает и защищает свободу только части членов общества, в индустриальном обществе все становятся равными в свободе перед государством, равными в правах.

Таким образом, в реально существующих государствах власть в разной мере ограничена правом. Понятие же правового государства предполагает максимальное ограничение власти правом. Это идеал, идеальный тип государства, понятие с исторически изменяющимся содержанием. Ибо источником знания о том, что такое максимальное ограничение власти правом, является исторически развивающаяся реальность государства. Представления о правовом государстве изменяются в ходе исторического прогресса государства. То, что считалось максимальным ограничением власти правом в Германии в первой половине XIX в., когда возникло понятие правового государства (Rechtsstaat), сегодня уже таковым не считается. Знание о правовом государстве постоянно обогащается. Так что правовое государство — это нормативная модель, предполагающая высокий уровень развитости права и государственности, отражающая уровень, уже достигнутый в наиболее развитых странах. Иначе говоря, правовое государство — это наиболее развитая с сегодняшней точки зрения, с позиции сегодняшнего знания, институциональная форма свободы.

Противоположностью правового государства является полицейское государство. Это также идеальный тип, предполагающий лишь минимальное ограничение власти свободой подвластных.

Понятия правового государства и полицейского государства применимы только к реальной государственности Нового времени; государственность более раннего времени следует оценивать как исторически неразвитую, хотя в ней прослеживается развитие отдельных компонентов правовой государственности. В индустриальном обществе критерием минимально необходимого ограничения власти правом служат естественные и неотчуждаемые права человека и гражданина, объем и Содержание которых обогащаются по мере развития общества. Таким образом, с позиции сегодняшнего знания любое современное государство, а не только правовое, должно хотя бы минимально соблюдать права человека и гражданина.

В полицейском государстве законы дозволяют правительственно-административным (полицейским) институтам власти все, что не нарушает права человека, а нередко и более того, класть всегда стремится вырваться из правовых рамок, и в полицейском государстве законы чрезмерно ограничивают права человека (под предлогом защиты нравственности, общей пользы, государственной безопасности и т. п.), дозволяют полицейским органам вторгаться в сферу минимальной неотъемлемой свободы. Типичными являются неправовые, хотя и законные, ограничения свободы выражения мнений и средств массовой информации, свободы передвижения, неприкосновенности жилища и частной жизни, свободы создания политических партий и профсоюзов, свободы собраний и манифестаций, а также свободы предпринимательства. Формально полицейское государство может и не отрицать эти права и свободы, но оно дозволяет административной власти контролировать их осуществление. Например, действует цензура, собрания и манифестации не запрещаются, но для их проведения требуется разрешение административных органов. Гражданам не запрещается выбирать место жительства, но с разрешения тех же административных органов. В сфере предпринимательства административная власть разрешает, регулирует, контролирует, квотирует, лицензирует и т. д. деятельность частных лиц.

В результате в полицейском государстве получается следующая картина. С одной стороны, государство гарантирует определенный набор прав и свобод. С другой стороны, законы прямо или косвенно запрещают почти любую деятельность, не контролируемую государством, запрещают делать что-либо без разрешения соответствующих полицейских органов. Полицейское государство сводит к минимуму действие принципа “незапрещенное разрешено”. Оно как бы исходит из презумпции, что граждане склонны злоупотреблять свободой, а поэтому нуждаются в контроле. Полицейское государство более или менее эффективно защищает свободу, безопасность и собственность от посягательств частных лиц, но не от полицейского вмешательства.

Полицейское государство отличается от деспотии, в частности от тоталитарного режима, тем, что последний вообще не признает права и свободы человека и гражданина по отношению к власти, в то время как идеальное полицейское государство считается минимально связанным неотъемлемой свободой граждан. Деспотическая власть — это власть иного, силового, типа, существующая в принципиально иной политической культуре, где просто нет никакой неотъемлемой свободы подвластных.

Правовое и полицейское государство — это идеальные типы. Реальные современные государства лишь ориентируются на эти идеальные типы. Формирующееся ныне российское государство лишь делает свои первые шаги на пути к конституционно провозглашенному правовому государству.

§ 1. “Теория трех элементов”

Государство в целом представляет собой единство трех элементов: государство существует постольку, поскольку существуют 1) население государства (нация, государственноорганизованный народ), 2) государственная территория и 3) государственная власть.

В позитивистском социологическом понимании государства определяющим выступает элемент власти: государство — это организация власти, наиболее сильная (эффективная) у данного народа на данной территории[395]. В легистском понимании (например, в теории Г. Кельзена) государство изображается как принудительный нормативный порядок (законопорядок), обладающий наибольшей силой у данного народа на данной территории. В обоих вариантах властно-принудительный элемент как бы формирует два других элемента: государственная власть превращает общность людей (народ, этнос) на соответствующей территории в население государства (нацию) и создает государственную территорию. В обоих вариантах государство воспринимается как данность, и то обстоятельство, что именно общность людей на определенной территории создает организацию государственной власти, а не наоборот, остается за рамками объяснения элементов государства.

Так, для Кельзена население государства — это не этническая или социокультурная общность, а единство людей, подчиненных общему для них законопорядку, а государственная территория — не географическое пространство, а пространственная сфера действия законопорядка. При таком понимании отрицается необходимость какого-либо внепотестарного (внесилового) критерия, объясняющего формирование нации и определяющего границы государственной территории.

Напротив, современная юридическая теория государства и современное международное право трактуют понятия нации и государственной территории как элементы, относительно самостоятельные по отношению к государственной власти. В современном понятии государства нация признается субстанциональным, исходным, основным образующим элементом государственности[396]. Причем современное государство (в более широком смысле — государство Нового времени) признается результатом исторического этнополитического развития, а именно результатом, достигнутым на определенной стадии исторического процесса формирования нации[397].

В современном мире юридическое основание государственности (равно как и в современной теории понятия государственной власти и государственного суверенитета) связывается с естественными правами человека. Причем внешний государственный суверенитет объясняется не как силовые внешнеполитические отношения, а как международно-правовые отношения, вытекающие из права народов или наций на политическое самоопределение. Права народов (наций) признаны современным международным правом как особые права человека, или “права третьего поколения” В частности, эти права зафиксированы в ст. 1 Устава ООН и ст. 1 Международного пакта о гражданских и политических правах.

§ 2. Субстанциональный элемент государства

Этнос как естественный субстрат общества и государства. Каждое общество (культура, цивилизация) и государство создается конкретным народом — этносом или суперэтносом (группой этносов, возникших в одном регионе и противопоставляющих себя другим суперэтносам)[398]. Этнос — это естественный субстрат, в котором формируются общество и государство. Конкретное государство возникает в процессе этногенеза — исторического развития этноса и является формой существования этноса. При этом происходит внешнее (по отношению к другим этнополитическим образованиям) политическое самоопределение этноса. Политически самоопределяющийся этнос — это субстанция государства. В процессе политического самоопределения этносов (суперэтносов) возникают нации, или “государствообразующие народы” Именно нация представляет собой субстанциональный элемент государства.

Однако возникновение и формирование государства — это не естественно-исторический, а общественно-исторический процесс. Причиной возникновения государственности у определенного этноса является не непосредственно этногенез[399], а социальный контекст, в котором он происходит.

Тезис о государстве как форме существования этноса не означает, что государство — это непременно моноэтническое политическое образование. Вместе с тем полиэтническое государство не создается множеством этносов, объединенных общей властью. Полиэтническое государство (в частности, империю) можно рассматривать, во-первых, как государство, которое образовано одним этносом, выступающим в качестве так называемой титульной нации, и в котором другие этнические группы существуют как этнические меньшинства в составе “государствообраэующего народа” Во-вторых, его можно рассматривать как государство, образованное суперэтносом (например, принято считать, что российское государство в XVI—XVII вв. создавалось русско-евразийским суперэтносом[400]); но в рамках суперэтноса, создающего государство, тоже есть этническое ядро, выступающее в качестве “титульной нации”

Понятие этноса и права народов на самоопределение. Этнос — это сообщество людей, обладающее естественными правами на политическое, а также культурное и социально- экономическое самоопределение. Поэтому вопрос о понятии этноса актуален не только для этнологии, но и для теории права и государства.

В литературе[401] уже указывалось на предпочтительность теории этногенеза для объяснения этноса в контексте теории государства в сравнении с канонизированным в бывшем СССР объяснением этноса как социального явления, подчиненного законам развития общества и не имеющего собственных закономерностей. При рассмотрении этноса как социального явления он определяется как исторически возникшее на определенной территории сообщество людей, обладающее общностью языка, культуры, религии и другими социально обусловленными признаками. К этим другим признакам относится и общность государственной власти, если этнос существует в государственно-организованном обществе. Такой подход ничего не дает для понимания субстанционального элемента государства.

Согласно теории этногенеза, этнос — это общность естественная. Однако антропологический признак не может быть определяющим для идентификации этноса, так как этносы возникают из этнически неоднородного субстрата, состоят из смешения двух и более рас первого или второго порядка, а каждая раса входит в состав многих этносов[402]. Этнос — это сообщество, допускающее антропологическую несхожесть составляющих ее людей.

На первый взгляд такое отрицание определяющего характера антропологического признака позволяет предположить, что этнос — это социобиологическое явление. А именно этнос — это не только естественная, но и социокультурная общность, т. е. сообщество людей, связанных общностью языка, религии, материальной культуры и т. д.

Конечно, эти признаки в той или иной мере есть у каждого этноса. Но они либо недостаточны для идентификации этноса, либо необязательны. Например, общность языка может быть присуща не одному этносу (суперэтносу), а нескольким. Если этнос в определенной фазе этногенеза существует во враждебной этнической среде, то определенная религия может быть фактором, укрепляющим этническое сообщество. Но это отнюдь не обязательный признак этноса: для большинства этносов в поздних фазах этногенеза характерна религиозная и духовно-культурная дифференциация внутри одного и того же этноса. Аналогичные доводы можно привести против всех социокультурных признаков. Это свидетельствует о том, что социокультурные признаки вторичны и порождаются условиями взаимодействия этносов со средой обитания.

Этнос — это природная общность людей, которая противопоставляет себя всем другим таким же общностям из чувства комплиментарности (подсознательного ощущения взаимной симпатии и общности людей), определяющего противопоставление “мы — они” и деление на “своих” и “чужих” Ощущение этнической принадлежности является разновидностью системной связи между людьми и отражает объективно существующую общность. Различаются этносы стереотипами поведения[403]. Естественное обособление этносов влечет за собой их социокультурное обособление (однако естественное и социокультурное развитие подчинены разным закономерностям).

По мере исторического развития социальных структур происходит культурное, социально-экономическое и политическое самоопределение этносов, их политико-территориальное обособление в отношениях с другими этносами. Естественное стремление этносов противопоставить себя другим этносам особенно наглядно проявляется в их стремлении к созданию своей организации политической власти. В условиях правового международного общения такое естественное стремление признается как естественное право народов на политическое самоопределение.

Этнос возникает в определенном ландшафте, что порождает связь этноса с определенной территорией. Эта географическая территория является для этноса родиной, и связь с этой территорией становится определяющим фактором формирования этноса. Следовательно, этнос имеет право на территориальное самоопределение, или право на родину, в частности, право создавать свою организацию публичной политической власти на той географической территории, на которой он сформировался, с которой он связан естественно-исторически.

Итак, в рамках данной темы этнос можно рассматривать как общность людей, объединенных чувством общей этнической принадлежности, возникающую на определенной территории (в определенном ландшафте), приобретающую социокультурные особенности и стремящуюся к политическому самоопределению в отношениях с другими такими же общностями.

Понятие нации в международном праве. Термин “нация” употребляется в двух значениях. Во-первых, как синоним термина “этнос”[404]. Во-вторых, в международном праве этот термин употребляется как синоним термина “государство”, а “национальность” понимается как принадлежность к определенному государству, гражданство или подданство. Такое понятие нации связано с пониманием государства в качестве независимого политического сообщества людей, публично-властной ассоциации. Иначе говоря, “нация” в смысле международного права — это “государствообразующий” народ, в состав которого входят все, кто относится к определенному государству, независимо от этнической принадлежности. Таким образом, Объединенные Нации (ООН) — это Объединенные Государства, но не этносы. Также международное право (International Law) — это межгосударственное, а не межэтническое право.

В практике ООН субъектами права на самоопределение признаются прежде всего нации, а также народы, находящиеся в колониальной зависимости. Но право наций на политическое самоопределение — это совсем не то, что право народов (этносов). Нация (в смысле международного права) — это уже существующее государство, точнее, субстанциональный элемент государства. Поэтому о праве наций на политическое самоопределение можно говорить лишь в смысле принципа невмешательства во внутренние дела государств[405]. Правда, возможно политическое самоопределение нации в виде свободного присоединения к другому государству. Но действительно добровольный отказ “государствообразующего народа” от своей государственности является скорее исключением, чем правилом.

Также право наций на политическое самоопределение не следует понимать в смысле так называемого “народного суверенитета” Последний означает, что власть принадлежит народу и осуществляется народом непосредственно (прямая демократия) и через органы государственной власти (представительная демократия). Обычно при этом подчеркивается, что никто не вправе присваивать власть в государстве: только народ через демократические процедуры вправе определять внешнюю и внутреннюю политику государства. Однако “народный суверенитет” — это санкция, ибо государственную власть, по определению, осуществляет государственный аппарат, а не народ или нация.

Право на внешнее политическое самоопределение. Субъектом этого права является любой народ (этнос, суперэтнос), компактно проживающий на определенной территории, не рассеянный по миру. Причем нация (политически самоопределившийся, “государствообразующий” народ) — это народ, уже реализовавший свое право на внешнее политическое самоопределение.

Это право этноса либо создавать свое независимое, суверенное государство, либо не создавать и войти в состав уже существующего государства. Следовательно, право на внешнее политическое самоопределение особенно актуально для тех народов, которые еще не создали свое национальное государство. Любой этнос, выражающий волю к внешнему политическому самоопределению, вправе создать свое государство. Не может быть никаких юридических аргументов против внешнего политического самоопределения любого, даже малочисленного этноса.

Однако осуществление права на внешнее политическое самоопределение, как и любого субъективного права, не должно нарушать права других субъектов. Международное право защищает территориальную целостность и суверенитет государства. Так что стремление этноса стать независимой нацией не должно нарушать права других этносов на политическое самоопределение и суверенитет существующих государств.

В этом контексте следует различать понятия “титульная нация” и “этнические (национальные) меньшинства” “Титульная нация” — это этнос, создающий свое независимое государство, дающий государству название, официальный язык и т. д. Но в состав “государствообразующего народа” может входить не только “титульная нация”, но и другие этнические общности (этнические меньшинства). Они бывают двух типов. Во-первых, это этносы или части этносов, живущие на своей исконной территории и не имеющие своей национальной государственности за пределами данного государства. Эти этнические меньшинства, как и все этносы, имеют право на внешнее политическое самоопределение. Это право применительно к этническим меньшинствам означает возможность отделения от государства с целью либо создать свое национальное государство, либо присоединиться к другому, уже существующему государству (с согласия последнего).

Во-вторых, национальным меньшинством в государстве может быть часть этноса, имеющего свою национальную государственность за пределами государства, в котором оно составляет меньшинство. Если территория проживания такого меньшинства является его исторической родиной, то оно вправе претендовать на внешнее политическое самоопределение. Но оно не вправе претендовать на внешнее политическое самоопределение, если территория является родиной для титульной нации или другого меньшинства. Однако все национальные меньшинства имеют право на внутреннее политическое самоопределение.

Общепризнанно, что право на внешнее политическое самоопределение этнических меньшинств ограничено суверенитетом государств, в которых живут эти меньшинства. Это порождает следующую коллизию. Реализация этническим меньшинством права на внешнее политическое самоопределение означает сецессию — отделение от существующего государства его части. Но сецессия, по общему правилу, юридически недопустима без согласия этого суверенного государства (суверенной организации власти, выступающей от имени нации в целом). В частности, субъект федерации не вправе выйти из состава федерации без ее согласия. Нередко сецессия фактически невозможна в одностороннем порядке, без поддержки мирового или макрорегионального сообщества государств.

Получается, что право этнических меньшинств на внешнее политическое самоопределение — это право отделиться от существующего государства с согласия этого государства.

Вместе с тем существующие государства не вправе вообще отрицать право этнических меньшинств на политическое самоопределение. Практика же такого отрицания порождает терроризм на этнической почве и даже войны за национальную независимость. Так что если происходит силовое решение данной коллизии, то оно возможно и в пользу сецессии — если у самого этнического меньшинства достаточно для этого силы, или же оно опирается не только на правовую, но и на силовую поддержку мирового сообщества государств. Такая поддержка допускается международным правом в тех случаях, когда борьба этнического меньшинства за политическое самоопределение вызвана массовыми грубыми нарушениями индивидуальных прав человека в отношении представителей этого меньшинства[406].

Однако оптимальным является такое решение данной коллизии, которое приводит к внутреннему самоопределению этнических меньшинств.

Право на внутреннее политическое самоопределение. Это право их меньшинств на политическое самоопределение без сецессии — в рамках того государства, в котором они существуют как меньшинства. Цель такого самоопределения — обретение этническим меньшинством регионального самоуправления в рамках существующего государства. В данном контексте региональное самоуправление означает формирование этническим меньшинством на территории его компактного проживания органов государственной власти, самостоятельных в отношениях с центральными органами государственной власти. Такая самостоятельность достигается на основе конституционного разграничения компетенции между центральными государственными органами и государственными органами самоуправляющегося образования.

В унитарном государстве самоуправление национальных меньшинств — это этнотерриториальная автономия, т. е. предоставление отдельным административно-территориальным единицам самостоятельности по этническому принципу.

Другой вариант решения проблемы — федеративное государственное устройство, в рамках которого этническими меньшинствами создаются субъекты федерации. При этом другие субъекты федерации создаются по территориальному принципу — территориальными общностями “титульной нации” По такому смешанному, территориально-этническому принципу образована Российская Федерация.

Таким образом, внутреннее политическое самоопределение — это создание этносом (этническим меньшинством) либо автономного образования в унитарном государстве, либо субъекта федерации в государстве федеративном.

Для того чтобы этнические меньшинства могли претендовать на внутреннее политическое самоопределение, не требуется никаких причин вроде грубого нарушения государством прав человека в отношении представителей этих национальных меньшинств. Достаточно ясного волеизъявления национального меньшинства по правилам, установленным в государстве (например, референдум). Государство в силу своего суверенитета вправе противиться сецессии, но, по общему правилу, оно не должно отказывать своим меньшинствам в самоуправлении, ибо последнее не нарушает суверенитет. Но в силу того же суверенитета внутреннее политическое самоопределение части нации возможно только с согласия суверенной государственной власти.

Вместе с тем если осуществление внутреннего политического самоопределения не противоречит названным ниже условиям, то уже сам отказ в предоставлении этническим меньшинствам самоуправления следует расценивать как грубое нарушение (коллективных) прав человека.

При реализации права на внутреннее политическое самоопределение должны соблюдаться два условия. Во-первых, внутреннее политическое самоопределение не должно преследовать такие цели, которые несут в себе нарушение индивидуальных прав человека, например равноправия (независимо от пола, расы, национальности, языка и т. д.), свободы вероисповедания, свободы выражения мнений и т. д. Во-вторых, не должны нарушаться права других этнических групп, если таковые живут на территории, на которой происходит внутреннее политическое самоопределение этнического меньшинства. В частности, государство вправе препятствовать внутреннему политическому самоопределению этнической группы на такой территории, на которой представители этой группы составляют меньшинство населения.

В последнем случае внутреннее политическое самоопределение этнического меньшинства возможно в форме так называемой этнокультурной автономии, имеющей экстерриториальный характер. В этом случае этническим меньшинствам гарантируется представительство в центральных или региональных представительных органах государственной власти.

Таким образом, субстанциональный элемент государства — это нация, т. е. политико-правовая общность, которая возникает в результате внешнего политического самоопределения этносов и в рамках которой возможно внутреннее политическое самоопределение этнических групп.

§ 3. Территориальный элемент государства

Территориальный принцип действия государственной власти. Государственная власть территориально “распространяется”, т. е. воздействует, не на саму территорию, не на пространство, а на людей, находящихся в пределах определенной территории, в определенном пространстве, включая водное и воздушное. Таким образом, территориальный элемент государства — это пространство, в пределах которого действует власть определенного государства и которое эта власть защищает как жизненное пространство граждан или подданных.

Любая публичная власть в той или иной мере регулирует отношения подвластных к объектам, находящимся на территории действия этой власти, в частности, отношения к земле и другим природным ресурсам. Но территориальный элемент государства — это не объекты, составляющие государственную территорию.

Государство возникает с появлением собственности, с разделением частного владения (dominium) и публичной власти (imperium). Это еще не обособление сфер гражданского общества и государства, которое достигается в индустриальном обществе (в доиндустриальном, например феодальном, обществе власть может быть соединена с собственностью на землю), но это уже появление сферы экономической деятельности, свободной от публичной власти. Так что государственная власть может распространяться на объекты, включая природные, в пределах территории государства постольку, поскольку они находятся в государственной собственности, или постольку, поскольку отношения людей к этим объектам являются предметом правового регулирования.

Деспотическая же власть исключает свободу подвластных в отношении территориальных объектов, особенно в отношении земли и других природных ресурсов. Следовательно, она распространяется на определенную территорию в более широком смысле, нежели государственная власть, а именно она распространяется на все объекты, включая природные, находящиеся в пределах ее пространственного действия, полностью определяет отношения людей к этим объектам.

Территориальный и субстанциональный элементы государства. Территориальный элемент непосредственно свяэан с субстанциональным элементом государства. Территории, на которых возникают государства, суть территории, освоенные этносами, формирующими государство.

Исторически государственность возникает в процессе перехода от кровнородственных форм социальной организации этносов к территориальной социальной (политической) организации. И первоначально государственная власть распространяется только на территорию обитания этнической общности, создающей государство. Затем кровнородственные связи на этой территории и даже этническая принадлежность отдельных людей утрачивают свое определяющее значение для социальной организации: государственная власть — это такая власть, которая распространяется на всех, кто находится на территории ее действия. Подобно тому как нация формируется на этнической основе, но затем в ее состав включаются подвластные независимо от их этнической принадлежности, территория государства возникает как территория обитания этноса, формирующего государство, но государственная власть распространяется на всех находящихся в пределах этой территории независимо не только от их этнической, но и от их государственной принадлежности.

Вместе с тем положение на территории государства лиц, принадлежащих и не принадлежащих к этому государству, различно. С точки зрения идеологии естественных прав человека граждане и неграждане должны быть равноправны в сфере личной свободы и собственности. Но в государстве до- индустриального общества даже в этой сфере положение граждан и неграждан могло существенно различаться. Кроме того, даже современное государство возлагает на своих подданных такие обязанности и дает им на своей территории такую защиту и покровительство, которые не распространяются на иностранцев.

Итак, территориальный элемент — это не просто территория в признанных границах государства, а географическая область существования этнической общности, образовавшей государство. Это область, естественные границы которой предопределяют демаркацию и политическое признание границ- Но в тех случаях, когда территория государства изменяется в результате захвата других территорий, граница может быть установлена произвольно, вне связи с естественными границами проживания этносов, особенно если захватчика интере- суют не людские, а природные ресурсы территории.

Политическое самоопределение этносов происходит на территории, которая является для них родиной. Следовательно, территория государства — это страна, являющаяся родиной для нации или ее этнического ядра[407]. Признание в современном мире естественных прав на самоопределение с необходимостью ведет к признанию естественного права этноса на родину, т. е. территориальное самоопределение[408]. С этой точки зрения территориальный элемент государства можно рассматривать как территорию, на которую нация, этнос, создающий государство, имеет право — право на родину. Однако возможна такая конфликтная ситуация, когда два этноса или две нации претендуют на одну и ту же географическую область как на свою родину. Примером служит Палестина, являющаяся родиной и для евреев, и для палестинских арабов. Разрешение такого конфликта происходит в пользу той нации (этноса), у которой достаточно силы для реализации территориальных притязаний и за которой стоит силовая поддержка мирового сообщества (великих держав). Вместе с тем силовое решение такого конфликта в пользу одного этноса не лишает другой этнос права на внутреннее политическое самоопределение на своей родине.

Изменение государственной территории. В общем учении о государстве основания изменения государственной территории ранее (до возникновения современного международного права) трактовались главным образом с силовой позиции. В частности, различались “оккупация”, аннексия, цессия и адъюдикация[409].

“Оккупацией” (лат. occupatio — занятие, завладение) называлось занятие территории, не принадлежащей другому государству. Так, колониальные державы придерживались доктрины, согласно которой “ничья” территория или страна, населенная неевропейскими аборигенами, может быть правомерно (в смысле старой доктрины) присоединена к европейскому государству путем “оккупации”, в результате длительного фактического владения. Это понятие “оккупации” не имеет ничего общего с существующими в международном праве понятиями occupatio belloca и occupatio pacifica. Последние означают захват территории другого государства без ее формального включения в состав оккупирующего государства. Аннексия (лат. annexio — присоединение) означает одностороннее, не основанное на договоре присоединение территории другого государства.

Сегодня с юридической точки зрения очевидно, что в обоих случаях речь идет лишь о расширении государственной территории de facto. Но ни факт аннексии, ни факт “оккупации” сами по себе не могут порождать юридических основании для включения территории в состав других государств, даже если речь не идет о присоединении территории в результате агрессии. Ибо если эти территории населены, то вопрос об их вхождении в то или иное государство может решаться только политическим самоопределением населения.

Цессия (лат. cessio — официальная уступка, передача своих прав другому лицу) означает переход территории от одного государства к другому по договору. Нередко цессия происходит по окончании войны в результате заключения мирного договора. Как правило, при этом меняется государственная принадлежность населения передаваемой территории. Но чтобы не унижать национальное самосознание этого населения, жителям передаваемой территории часто предоставляется возможность оптации — право выбора гражданства.

Адъюдикация (лат. adjudicatio — присуждение) — это переход спорной территории по решению компетентного международного суда. Здесь, как и в случае “оккупации безгосударственной территории”, территория, присоединяемая к государству, рассматривается как некий “объект”, на который некий властный “субъект” приобретает право собственности по давности владения, в результате присуждения и т. д. Очевидно, что такая позиция в вопросе о юридических основаниях присоединения к государству других территорий является результатом силовой трактовки права. Она соответствует феодальным или абсолютистским представлениям о территории государства как о принадлежащей суверену с “людишками”, “городишками”, “сельцами” и т. д. и никоим образом не соответствует современному международному праву, праву народов на самоопределение. Если бы речь шла о ненаселенных территориях, тогда можно было бы говорить об этих территориях как “объектах”. Но если речь идет о населенных территориях, то в контексте современного международного правопорядка вопрос о правомерности изменения государственной принадлежности этих территорий не может решаться без и помимо волеизъявления населения этих территорий. В частности, адъюдикация возможна лишь как подтверждение правовых последствий такого волеизъявления.

Таким образом, следует различать два принципиально возможных варианта изменения государственной территории — силовой и правовой. Критерий их различения — политическое самоопределение населения территорий.

§ 4. Институциональный элемент государства

Государственная власть и право на неповиновение. Государство — это институциональная форма свободы, или политическая институция, обеспечивающая свободу хотя бы части членов общества, организация публичной политической власти правового типа. Такая институционально-правовая природа государственности все больше проявляется по мере исторического прогресса свободы и права. Применительно к государству индустриального общества можно говорить, что государственная власть является таковой, а не произвольным диктатом силы, поскольку это власть, ограниченная естественными и неотчуждаемыми правами и свободами человека и гражданина.

Патерналистская концепция правового положения индивида в государстве, сформировавшаяся в условиях абсолютизма и авторитаризма, ставила на первое место безусловную обязанность подчиняться власти и допускала только октроированные права подвластных по отношению к государству. С позиции же господствующей ныне доктрины естественных прав человека государственная власть, государственный суверенитет производны от свободы подвластных. Следовательно, с юридической точки зрения оправданна обязанность повиновения государственной власти, но не может быть безусловной юридической обязанности повиноваться любой политической власти. Со времен античности политико-правовая мысль признает естественное право на неповиновение, в частности, в современной науке различаются “консервативное” право на сопротивление попыткам узурпировать власть в демократическом конституционном государстве (право на защиту существующего правового порядка) и революционное право на неповиновение тиранической, правонарушающей власти[410]. Если власть нетерпимо нарушает права человека, то это дает подвластным основание реализовать свое право на (гражданское) неповиновение вплоть до восстания. Правда, ни теория, ни международно-правовая практика не ставят вопрос о четких критериях, позволяющих установить, до какого предела подвластные обязаны повиноваться и терпеть противоправные проявления власти. Очевидно, это вопрос конкретной правовой и политической традиции, культуры.

Право на неповиновение правонарушающей власти — это “право против государства” (разумеется, речь не идет о “праве” на неповиновение деспотической власти, так как последняя существует в принципиально ином социально-политическом, цивилизационном контексте, в условиях несвободного социального бытия). Следовательно, это особое естественное право, которое не может быть гарантировано существующим государством. Но в современном мире оно может и должно быть гарантировано мировым или макрорегиональным государственно-правовым сообществом. Здесь возникает вопрос о допустимости силового вмешательства (“гуманитарной интервенции”) и правовых основаниях такого вмешательства со стороны правового сообщества государств. По существу, это тот же вопрос о пределах противоправности власти: до какого предела международно-правовое сообщество обязано уважать суверенитет государства, в котором грубо нарушаются права человека? Или: каковы критерии, позволяющие различать правомерные и юридически неоправданные акции неповиновения (сопротивления) противоправному режиму? В каких случаях юридически допустимо вмешиваться во внутренние дела суверенного государства ради защиты прав человека?

Исторический опыт показывает, что на практике о праве на неповиновение, на восстание говорят тогда, когда восстание победило. В противном случае говорят, что был бунт против законной власти или попытка государственного переворота, но власть восстановила законный порядок. Отсюда можно заключить, что право на неповиновение вплоть до восстания — это не нормативная, а объяснительная категория: с помощью этой категории нельзя установить, до каких пор следует терпеть произвол власти и когда его следует считать нестерпимым; зато эта категория позволяет post factum давать правовое объяснение революций, меняющих организацию власти.

По существу, то же самое относится и к правам на политическое самоопределение, на родину: если у определенной этнической группы достаточно силы или за ней стоит силовая поддержка мирового или макрорегионального сообщества, то в случае сецессии признается, что эта этническая группа реализовала свое право на создание государства на территории, которая является ее родиной. Но если такой силы (силовой или иной авторитетной поддержки) нет, то эту этническую группу просто не признают субъектом права на внешнее политическое самоопределение, а ее стремление к сецессии расценивается как преступная деятельность, угрожающая целостности государства. Возникает впечатление, что права на неповиновение и внешнее политическое самоопределение существуют лишь как право сильного, “право силы”, достаточной для революции или сецессии.

Но не всякая сила, способная осуществить государственный переворот или сецессию, признается современным международно-правовым сообществом в качестве силы, имеющей правовые основания. Так что оценка прав на неповиновение и на внешнее политическое самоопределение в качестве объяснительных категорий отнюдь не отрицает собственно юридический характер этих категорий.

Юридическое понятие государственного суверенитета. В социологической концепции государства, при чисто силовой трактовке государственности суверенитет государства изображается как “право силы”, как верховенство власти, не имеющей правовых границ. С этой позиции внутренний суверенитет государства означает патерналистское отношение верховной организации власти к подвластным, ничем не связанную монополию на политическое принуждение, на применение силы внутри страны (никакая другая социальная власть не вправе применять силу, во всяком случае без дозволения государственной власти). Внутренний суверенитет здесь трактуется как “полновластие” в том смысле, что организация верховной власти сама является источником и носителем всех возможных властных полномочий и сама, произвольно, определяет пределы этих полномочий. Внешний суверенитет государства в такой трактовке означает не просто независимость от других государств или от их объединений (от мирового сообщества), но и принципиальную несвязанность государства международными договорами, выполнение государством внешних обязательств лишь по соображениям силы или целесообразности[411]. Такая авторитарная и патерналистская парадигма соответствовала эпохе абсолютных монархий (первоначально, например в учении Ж. Бодена, суверен — это абсолютный монарх, источник всех властных полномочий), но уже в XIX в. она устарела. В частности, в этой парадигме невозможно объяснить природу и назначение конституционного права (как отрасли, устанавливающей правовые пределы власти внутри страны) и международного права (как правовой системы, ограничивающей силу в межгосударственных отношениях). Социологическая концепция государства вообще отрицает возможность такой отрасли права и такой правовой системы.

В современной юридической трактовке государственный суверенитет означает верховенство и независимость власти, подчиненной праву, монополию на принуждение в рамках государственных правомочий и независимость государства в рамках международного правопорядка.

Внутренний суверенитет в современном понимании — это право государства на принуждение по отношению к другим субъектам права, ограниченное обязанностью государства признавать и соблюдать права этих субъектов. Доктрина естественных и неотчуждаемых прав человека исходит из того, что свобода индивидов в современном обществе первична по отношению к создаваемой ими организации государственной власти и правомочия государственной власти производны от этой свободы. Устанавливая государственную власть, индивиды, образующие публично-правовую ассоциацию, отчуждают в пользу учреждаемой власти часть своей естественной свободы и в этих пределах обязуются подчиняться власти. Объем отчужденной свободы эквивалентен объему правомочий государственной власти, закрепленных в конституции и законах. Оставшаяся часть свободы состоит из:

1) наиболее фундаментальных прав и свобод, которые формулируются прежде всего в конституции и не подлежат отчуждению;

2) других прав и свобод, существование и значение которых не отрицается и не умаляется перечислением наиболее фундаментальных прав и свобод и которые впоследствии также могут быть сформулированы в качестве неотчуждаемых.

В такой теоретической конструкции правовое положение человека в государстве модельно описывается не одним, а двумя фундаментальными правоотношениями между человеком (гражданином) и государством. Первое, конституционноправовое, отношение означает, что у человека существуют естественные (естественные и неотчуждаемые права и свободы человека и гражданина) по отношению к государственной власти и этим правам соответствует безусловная обязанность государства признавать, соблюдать и защищать права и свободы человека и гражданина. В рамках этого правоотношения у государства нет никаких прав по отношению к человеку (гражданину), а у последнего нет никаких обязанностей по отношению к государству, нет обязанностей, исполнением которых обусловлена реализация его прав и свобод. Естественные права человека — это безусловные притязания индивида на свободную самореализацию в обществе и государстве.

Второе правоотношение вытекает из существования в обществе государственной власти, обладающей принудительной силой для защиты свободы, безопасности и собственности членов общества и решения социальных задач. В рамках этого второго отношения государство выступает как власть, обладающая правом на принуждение. В этом отношении у государства есть право устанавливать законы и принуждать к их соблюдению, к законопослушности. Этому праву корреспондирует обязанность человека (гражданина) соблюдать законы, быть законопослушным. Причем человек должен быть законопослушным постольку, поскольку законы и другие официальные акты в общем и целом не нарушают его естественные и неотчуждаемые права. Если же власть своими законами грубо нарушает права человека, то подвластные могут реализовать свое естественное право на гражданское неповиновение вплоть до восстания.

Итак, есть и в принципе возможна только одна обязанность человека (гражданина) по отношению к государству — это абстрактная обязанность выполнять любые конкретные обязанности, установленные законами. Причем поскольку государственная власть в общем и целом соблюдает права человека, то действует презумпция правового характера и правового содержания отдельных законов (это не исключает возможности отдельных правонарушающих законов и других противоправных властных актов). И если человек (гражданин) считает, что конкретный закон или основанный на законе административный приказ нарушает его права, возлагает на него неправовые обязанности, то это еще не значит, что он вправе отказаться выполнять предписания закона (законные требования административных органов) и что государство в лице административных органов не может принуждать его к законопослушности. Если допускать, что частные лица вправе сами определять, какие законы — правовые и поэтому обязательные для исполнения, а какие — правонарушающие, и их можно не соблюдать, то получится анархия. Обязанность быть законопослушным в конкретных случаях является безусловной обязанностью человека (гражданина) в государстве до тех пор, пока речь не идет о праве на гражданское неповиновение власти и ее законам в целом. В то же время в государстве должны быть правоохранительные институты и юридические механизмы, позволяющие индивиду восстанавливать и защищать свои права, если они нарушены, в частности, государственными органами и должностными лицами государства.

Если человек (гражданин) считает, что решения или действия государственной власти нарушают его права и свободы, то конечно же он не может препятствовать осуществлению власти, например административным действиям, особенно если это законные действия. Но после того как эти действия совершены, он вправе использовать юридические механизмы и процедуры для защиты и восстановления своих прав. При этом человек (гражданин) вступает в спор о праве с государственными органами, а в правовом государстве он может вступать в спор о праве с самим законодателем. Отдельные законы, нарушающие конституционные права человека (гражданина), в правовом государстве можно обжаловать в суд конституционной юрисдикции.

Обязанность быть законопослушным неверно изображать так, как будто она корреспондирует естественным правам в рамках конституционно-правового отношения между человеком и государством. Отношение, в котором власть обязана признавать, соблюдать и защищать права человека, и отношение, в котором человек обязан быть законопослушным, — это не рядоположенные отношения. Если соединить их в одно, то получится некая конструкция “общественного договора”, юридическая фикция, порожденная исторически неразвитыми представлениями о правах человека. Согласно такой конструкции подвластные и государственная власть (как некая внешняя по отношению к подвластным сила) заключают соглашение о взаимных правах и обязанностях, по которому первые вправе требовать от власти защиты своей свободы и обязаны соблюдать законные ограничения свободы, а власть обязана защищать свободу подвластных и вправе для этого налагать на них законные ограничения свободы.

Естественные права и свободы вытекают из условий существования человека в индустриальном обществе. Они описывают сферу неотъемлемой свободы человека и устанавливают правовые пределы государственного суверенитета и законных ограничений свободы. Права человека не “даются” властью в награду за законопослушность. В противном случае получилось бы, что человек, нарушающий обязанность быть законопослушным, не говоря уже о конкретных “основных обязанностях” (платить законно установленные налоги и т. п.) может быть лишен прав. Однако права человека по отношению к государству — это права естественные, не дарованные государством, неотъемлемые. И государство не может отнять у человека его естественные права и свободы, даже если он нарушает обязанность быть законопослушным. Государство вправе ограничить осуществление человеком его прав и свобод в качестве наказания за совершение им преступления (по существу, то, что называется лишением свободы, — это временное или пожизненное ограничение возможности использовать некоторые права и свободы). Государство, применяя правовую санкцию, может лишить человека права собственности на конкретное имущество. Но оно не вправе, даже в наказание за преступление, лишать человека права быть собственником или отказать ему в признании его человеческого достоинства. Даже смертная казнь — это лишение жизни, а не права на жизнь.

Конкретные обязанности человека (гражданина) по отношению к государству устанавливаются законами, а права человека по отношению к государству имеют внезаконотворческий характер. Никаких конкретных дозаконотворческих и внезаконотворческих обязанностей, аналогичных естественным правам, у человека по отношению к государству нет, и закреплять, например, в конституции какие-то особые обязанности человека и гражданина просто бессмысленно. Любая законная обязанность, если она не противоречит естественным правам и свободам, действительна уже постольку, поскольку она установлена законом. И если такие обязанности ставить в один ряд, на один уровень с неотчуждаемыми правами человека, то это значит принижать права человека, умалять их юридическую силу, низводить до уровня произвольных суждений законодателя, иначе говоря, считать их октроированными.

Государство обязано признавать и соблюдать не только индивидуальные, но и коллективные права, в частности права этносов (этнических меньшинств) на самоопределение.

Последнее обстоятельство не укладывается в силовую парадигму суверенитета, в рамках которой “государственноорганизованный народ” выступает как “достояние” суверена, верховной власти, которая монопольно распоряжается судьбами народов. С этой точки зрения возникает впечатление, что необходимость признать права народов разрушает государственный суверенитет: “...если считать, что субъектами права на самоопределение, о котором говорится в международном пра- являются народы в социологическом понимании (т. е. этносы. — В. Ч.), то это значит подрывать суверенитет существующих государств. Противное означает полную свободу государства угнетать национальные меньшинства”[412].

В действительности здесь нет противоречия. Признание верховной организацией власти прав других субъектов — это не подрыв суверенитета, а проявление правовой природы государственного суверенитета. Признание прав этнических меньшинств отнюдь не означает оправдание безусловных притязаний на сецессию. Напротив, признание и соблюдение этих прав дают юридическое оправдание государственного принуждения.

“Народный суверенитет” и права человека. Пределы воли большинства в конституционном государстве. В прежней авторитарной трактовке суверенитета эпохи абсолютизма сувереном выступал монарх. В условиях демократии сторонники той же старой силовой трактовки суверенитета провозглашают сувереном (“носителем суверенитета”) народ.

По существу, конструкция “народного суверенитета”, как и “непосредственное осуществление народом своей власти”, — это фикция, выполняющая легитимирующую функцию в демократическом государстве[413]. Это своего рода демократический эквивалент суверена-монарха. Народ здесь мыслится как носитель и источник всей полноты государственной власти. Идея народного суверенитета используется в политических документах в целях создания эффекта “народности” гос} дарственной власти, производности государственного суверенитета от народа как некоего сакрального источника власти, в Новое время занявшего место Бога. Народ обычно представляют как коллективное целое, что очень удобно для того, чтобы преподносить политически оформленную волю политической элиты или части общества как волю этого коллективного целого (“всеобщую волю”). Так что серьезное восприятие идеологической конструкции “народ — носитель суверенитета” — это шаг назад даже в сравнении с учением марксизма-ленинизма, не говоря уже о том, что эта конструкция, по существу, несовместима с современной теорией конституционализма, ограничения публичной политической власти правами человека.

Во-первых, суверенитет не может принадлежать народу, если он принадлежит государству как организации публичной политической власти, не совпадающей с народом. Понятие суверенитета означает качество верховенства власти; этим качеством обладает государственная власть, и там, где есть государственная власть, возможен только государственный суверенитет. Если народ — “носитель суверенитета”, то получается, что институциональный элемент государства (организация суверенной власти) и народ суть одно и то же. Либо получается два суверенитета — народный и государственный (или два аспекта суверенитета, который, видимо, обладает идеальным бытием, существует сам по себе —- как “эйдос”), что противоречит понятию суверенитета. Так что институциональный элемент государства —- организация верховной власти — не допускает иного суверенитета, кроме государственного.

Народный суверенитет — это конструкция из утопического учения Ж.-Ж. Руссо, противопоставлявшего Правительство как аппарат государственной власти и Государство как совокупность граждан, решающих (в традициях непосредственной демократии швейцарских кантонов) все основные политические вопросы. Только в утопии Руссо народ существует как “носитель суверенитета”: когда действует народное собрание, полномочия государственного аппарата приостанавливаются. Такая конструкция отвергает саму постановку вопроса об ограничении верховной политической власти свободой подвластных, т. е. о конституционности власти. “Народный суверенитет” предполагает верховную (народную) власть, ничем не ограниченную. Здесь свобода индивида, действующего в отношениях гражданского общества, “снимается” свободой политического коллективного целого — народа.

Во-вторых, следует иметь в виду, что в демократическом правовом государстве (а именно к такому государству применяют конструкцию “народного суверенитета”) народ как “источник государственной власти” выступает не только в качестве коллективного целого, но и в качестве совокупности отдельных граждан, обладающих естественными и неотчуждаемыми правами и свободами. Каждый отдельный гражданин обладает неотъемлемой свободой по отношению к народу как Коллективному целому или к большинству, формирующему Политическую волю, и государству (организации суверенной власти), выражающему эту волю. В этом отношении права человека и гражданина означают правовую защиту индивида от произвола большинства, от “народного суверенитета”, как и от любого абсолютизма[414]. В частности, такую защиту призван обеспечивать суд конституционной юрисдикции. Такой суд вправе признавать законы, принятые органами народного представительства, даже квалифицированным большинством, недействительными (утратившими силу). Это оправдано в демократическом правовом государстве тем, что высшей ценностью в этом государстве являются отдельный человек, его права и свободы, а не воля народа — даже если она выражена в законе, принятом путем референдума.

§ 1. Понятие аппарата (механизма) государственной власти

Аппарат государственной власти и механизм государства. Институциональный элемент государства — это организация государственной власти. Говорить о государстве как об организации можно в разном контексте. В широком смысле государство —- это иерархическая организация, охватывающая все население определенной страны; в данном контексте речь идет о субстанциональном элементе государства. В этой организации всего населения страны есть ее “рядовые члены” (“простые” граждане и т. п.) и ее аппарат, осуществляющий управление всей организацией. Аппарат —- это совокупность управленческих должностей или органов управления организацией, делами организации. В то же время аппарат можно рассматривать как совокупность лиц, замещающих эти должности (совокупность должностных лиц), и лиц, подчиненных должностным лицам, помогающих должностным лицам, обеспечивающих выполнение функций должностных лиц. Отсюда понятно, что аппарат организации — это тоже организация, или организация в узком смысле, управляющая организация в более широкой иерархической организации, это организация, управляющая общими делами более широкого объединения людей, нежели те, кто служит в аппарате.

Таким образом, институциональный элемент государства — это организация власти в узком смысле, или иерархическая организация, осуществляющая государственную власть. Для ее описания используются понятия “аппарат государственной власти” (“государственный аппарат”) и “механизм государственной власти” (“механизм государства”).

Аппарат государственной власти обычно определяют как систему органов, посредством которых осуществляется государственная власть, реализуются функции государства, достигаются стоящие перед ним задачи[415]. При этом иногда понятие “государственный аппарат” отождествляют с понятием “механизм государства”[416]. Вместе с тем существует точка зрения, согласно которой понятие “государственный механизм” более широкое, нежели “государственный аппарат”, а именно если субъектный состав государственного аппарата означает только систему органов государственной власти (законодательную, исполнительную и судебную подсистемы), то механизм государства включает в себя не только государственные органы в данном понимании, но и так называемые силовые структуры, аппарат принуждения, материальные средства государственной власти, государственные учреждения[417].

Очевидно, что во всех случаях речь идет об институциональном элементе государства, который в данном контексте выступает как управляющая система с определенной структурой, состоящая из специфических элементов, связи между которыми определяют форму государства. Причем ключевым понятием, объясняющим и “аппарат”, и “механизм” государства, является понятие “орган государственной власти” (“государственный орган”).

Ниже термины “аппарат государства” и “механизм государства” будут считаться синонимами. Для удобства будет использоваться один термин — “аппарат государства” (“государственный аппарат”). Он будет обозначать систему государственных органов, включая “силовые структуры” и иные организации, осуществляющие государственную власть. При этом необходимо различать государственный аппарат и государственные учреждения, подчиненные государственному аппарату (хозяйственные единицы, системы коммуникаций, СМИ, транспорт, научные, образовательные, медицинские и другие социально-культурные учреждения). Государственные учреждения не участвуют в осуществлении государственной власти, но способствуют решению задач государства.

Термин “механизм” применительно к осуществлению государственной власти может нести особую смысловую нагрузку. “Механизм” — это всегда некая функциональная характеристика объекта. Поэтому термин “механизм” следует использовать не для структурного описания системы государственных органов, а для уяснения функциональной специфики различных частей (подсистем) и элементов государственного аппарата. В этом контексте можно говорить о механизме осуществления государственной власти, или о механизме функционирования государства. В общем и целом этот механизм строится на основе разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную ветви власти, выполняющие разные функции единой государственной власти.

Государственные органы. Государственный орган — это основной элемент аппарата государства, наделенный определенной компетенцией. Компетенция государственного органа означает установленные правом полномочия (правомочия) в определенной сфере государственной деятельности, по определенным предметам ведения. Государственный орган обязан осуществлять свою компетенцию. В то же время в компетенцию некоторых государственных органов входят отдельные полномочия, которыми орган вправе пользоваться по своему усмотрению. Например, высшие государственные органы обладают правом (но не обязанностью) законодательной инициативы, вправе (но не обязаны) обращаться в конституционный суд с запросом о конституционности закона и т. д. Компетенция государственных органов устанавливается по принципу “запрещено все, что прямо не разрешено правом (правовым законом)” Но возможны и такие случаи, когда компетенция органа расширяется путем установления прецедента; если такой прецедент не признается правонарушающим, то он становится достаточным основанием компетенции. Например, Верховный Суд США своим прецедентом приобрел правомочия конституционного надзора. Наконец, возможны дискреционные Полномочия, позволяющие государственным органам действовать по своему усмотрению в чрезвычайных ситуациях. Возможность дискреционных полномочий тоже должна быть предусмотрена законом.

Организационно государственный орган складывается из Публично-властной должности или должностей, обычно иерархически связанных, и так называемого технического аппарата, обеспечивающего публично-властную деятельность государственного органа. Соответственно различаются единоличные и коллегиальные органы. Единоличный состоит из одного должностного лица государства. При этом единоличный орган, например президент, отличается от должностного лица государства, не являющегося государственным органом, тем, что в первом компетенция должностного лица и государственного органа совпадают. Глава коллегиального государственного органа может одновременно выступать и как единоличный орган, если он обладает самостоятельной компетенцией не только в рамках компетенции возглавляемого им коллегиального органа. Например, председатель правительства может обладать самостоятельной компетенцией при формировании правительства — коллегиального органа.

В зависимости от порядка формирования различаются органы, представляющие собой наследственную должность или состоящие из таких должностей (монарх, отчасти палата лордов в Великобритании), а также органы, избираемые гражданами (представительные органы) или формируемые другими государственными органами.

В последнем случае порядок формирования может быть простым и сложным. Простой означает избрание или назначение должностных лиц одного органа другим государственным органом. Например, Уполномоченный по правам человека в РФ назначается (по существу — избирается) Государственной Думой Федерального Собрания РФ. Правительство РФ формируется путем назначения Председателя и членов Правительства указами Президента РФ, причем назначению Председателя Правительства предшествует голосование по его кандидатуре в Государственной Думе. Судьи Верховного Суда США назначаются Сенатом по представлению Президента США.

Сложным способом формируются коллегиальные органы, в состав которых “по должности” входят представители других государственных органов. Так, верхняя палата парламента ФРГ — Бундесрат — состоит из членов правительств земель (субъектов федерации). Еще более сложным является порядок формирования Совета Федерации Федерального Собрания РФ, в состав которого по должности входят главы исполнительной власти и главы законодательных собраний субъектов РФ. В частности, представитель законодательного органа субъекта РФ, являющийся одновременно членом Совета Федерации, сначала избирается (гражданами) депутатом этого законодательного органа, а затем избирается (депутатами) главой этого органа субъекта РФ. Глава исполнительной власти субъекта РФ, избранный гражданами на эту должность, автоматически становится членом Совета Федерации.

В зависимости от государственно-территориального устройства различаются органы центральные и местные (региональные), а в федеративном государстве — органы федеральные и органы субъектов федерации. Государственный орган субъекта федерации —- это не просто орган, действующий на территории субъекта федерации. Такой государственный орган образуется на основании закона субъекта федерации, формируется населением или другим государственным органом этого субъекта федерации и, наконец, финансируется из бюджета субъекта федерации. (То же самое относится и к государственным органам автономии.) В федеративном государстве местные государственные органы могут быть как федеральными, так и образованными субъектами федерации.

Органы, называющиеся органами местного самоуправления (в действительности это могут быть местные государственные органы), обычно не являются государственными и не входят в систему органов государства. Но как правило, они не только осуществляют местное самоуправление (самостоятельно решают вопросы местного значения), но и выступают как специфические элементы механизма государственной власти, поскольку по закону наделяются отдельными государственными полномочиями, реализация которых подконтрольна государству.

§ 2. Организационная структура аппарата государственной власти

Системное единство государственной власти и разделение властей. Государственная власть едина в том смысле, что она осуществляется государственным аппаратом в целом (институциональным элементом государства) и что не существует нескольких конкурирующих “государственных властей” В частности, в этом заключается государственный суверенитет. Но во-первых, единую государственную власть осуществляют законодательные, исполнительные и судебные органы. Во-вторых, по мере исторического развития государственности и права формируется определенный принцип взаимоотношений и кооперации этих органов, который называется разделением властей. Разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную ветви (разделение властей “по горизонтали”) — это не раздробление единой власти, а принцип строения институционального элемента государства, структурно-функциональная характеристика организации, или механизма, государственной власти.

Единую государственную власть осуществляет государственный аппарат, который представляет собой систему государственных органов. В рамках этой системы различаются три подсистемы (три относительно самостоятельные и взаимодействующие системы), образующие законодательную, исполнительную и судебную ветви аппарата государственной власти как целого. В основе такого структурного строения аппарата государства лежит функциональная дифференцированность государственной власти[418]. Обычно эту функциональную дифференцированность объясняют как разделение труда по государственному управлению. Имеется в виду, что государственная власть функционально предназначена для законотворчества, исполнения законов (принуждения к соблюдению законов) и отправления правосудия. Рациональная организация и разделение труда по государственному управлению порождают государственные органы, обладающие разной компетенцией: есть органы, которые устанавливают общеобязательные нормы, органы, которые управляют в соответствии с этими нормами, и органы, которые в соответствии с этими нормами разрешают споры о праве.

Подчеркнем, что теоретическая конструкция разделения труда по государственному управлению объясняет лишь наличие законодательных, исполнительных и судебных органов. Причем из этой конструкции вовсе не вытекает разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную ветви, не вытекает разграничение законодательных, исполнительных и судебных полномочий. Например, эта конструкция допускает, что орган исполнительный, управляющий в соответствии с общеобязательными нормами, одновременно Сам может издавать общеобязательные нормативные акты. Эта конструкция не отрицает и такое разделение труда по государственному управлению, при котором один и тот же орган устанавливает и исполняет законы, например может принять закон по любому вопросу индивидуального характера.

В любом более или менее развитом государстве в структуре государственного аппарата различаются законодательные, исполнительные и судебные органы. Но наличие этих органов еще не говорит о разделении властей. Так, в абсолютной монархии есть законодатель (сам монарх, при котором может быть законосовещательный орган), исполнительные органы (правительство или министры, административные органы) и суды. Но здесь нет разделения властей, все государственные органы замыкаются на фигуру монарха. Абсолютный монарх не только законодатель, но и глава исполнительной власти и верховный судья.

В структуре деспотической организации власти тоже есть властные институты, порожденные разделением труда по управлению. Например, в советской тоталитарной системе были органы, реально принимавшие общеобязательные решения, и органы, ответственные за выполнение этих решений, был номинальный законодатель, были формально разделенные суд и прокуратура. Но, разумеется, власть тотальная исключает какое бы то ни было разделение властей или разграничение полномочий.

Разделение властей —- это не любое разделение труда по государственному управлению, а такое, которое обеспечивает свободу субъектов государственно-правового общения. Это такой принцип организационной структуры государственного аппарата, который достигается в исторически развитых государственных формах и создает институциональные гарантии свободы, безопасности и собственности.

Концепция единой государственной власти, отрицающая разделение властей. Для диктаторских режимов Нового времени, особенно для тоталитарных диктатур XX в., характерна идеология, отрицающая саму возможность разделения властей. По этой идеологии власть принадлежит одному коллективному субъекту — нации, народу, политически господствующему классу, “трудящимся” и т. п., и этот субъект ее ни с кем не делит (социальное единство власти). От имени этого субъекта, например народа, власть осуществляется иерархической системой органов, в рамках которой может быть только разделение труда, но не разграничение компетенции (организационное единство власти). Имеется в виду, что в единой иерархической системе есть высший властный орган, получающий свои полномочия как бы непосредственно от народа, а все остальные органы получают свои полномочия от этого высшего органа, подотчетны ему и подконтрольны. Следовательно, этот высший орган прямо или косвенно определяет деятельность всех остальных органов, может вмешиваться в их компетенцию[419]. По смыслу этой концепции власть является не только единой в ее социальной сущности, но и неделимой в ее организационной форме.

Разновидностью такой идеологии является концепция системы Советов, официально принятая в СССР. С точки зрения этой концепции “органами государственной власти" являются только Советы депутатов (рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов, депутатов трудящихся, народных депутатов). Вся полнота власти принадлежит системе Советов, включающей в себя верховный и местные Советы. Советы полновластны (всевластны), так как получают полномочия непосредственно от якобы первичного носителя власти — пролетариата, трудящихся и т.д. Все остальные органы формируются и контролируются Советами. Все эти органы, создаваемые “Советской властью”, не считаются органами государственной власти" и делятся на органы государственного управления, суды и прокуратуру. Функционеры органов управления, судьи и прокуроры могут быть одновременно депутатами Советов, законодателями; в этом случае исполнители законов, выступая как законодатели, будут заботиться о качестве решений, которые им надлежит выполнять.

Концепция системы Советов претендует на радикальный демократизм. Она отвергает разделение властей как такую структурную организацию государственной власти, при которой государственные органы не могут вмешиваться в компетенцию друг друга, следовательно, органы, избираемые народом, не всевластны и не могут контролировать другие государственные органы. В действительности это антидемократическая, авторитарная концепция, оправдывающая сосредоточение власти в одном органе и узурпацию государственной власти кликой, которая прикрывает свою диктатуру видимостью демократических учреждений. Хорошо известно, что всевластные органы реально не избираются народом и что диктаторская власть может лишь имитировать выборы в такие органы. Система Советов в СССР и подобные системы сталинистского типа в Китае, Северной Корее, странах Восточной Европы служили псевдодемократическим фасадом тоталитарных режимов, при которых единство власти реально объясняется не “народовластием”, а неограниченной деспотической властью диктатора, вождя.

Сторонники псевдодемократической концепции единства государственной власти безосновательно приписывают государству вообще и современным развитым государствам в частности организационное деление государственного аппарата на органы власти, управления, суды и прокуратуру. “Органами государственной власти” они называют парламенты — представительные законодательные органы. Поскольку эти законодательные органы избираются народом (а народ здесь объявляется источником государственной власти), то вместо разделения властей в этой конструкции получается верховенство законодателя[420]. Органы исполнительной власти (правительство, административные органы) в этой конструкции оказываются подконтрольными парламенту "органами государственного управления”[421]. В этой конструкции не находится места для президента — главы исполнительной власти. Такой президент избирается народом, следовательно, не несет ответственности перед парламентом и его нельзя относить к органам государственного управления, подотчетным парламенту; но в этой конструкции его нельзя считать и “органом государственной власти”, так как президент осуществляет исполнительную власть, исполняет решения “органов государственной власти” Далее в этой конструкции следуют суды, применяющие законы, и органы прокуратуры, надзирающие за законностью[422]. Получается, что государственную власть осуществляет только демократически избранный законодатель, а остальные звенья государственного аппарата подчинены законодателю и лишь исполняют его волю, осуществляют решения “органов государственной власти”

Рассмотренная конструкция отрицает ценность разделения властей исходя из ложной посылки, что существует некая “власть народа”, которая сама по себе представляет абсолютное политическое благо. Здесь считается, что общество может застраховать себя от тиранической диктатуры лишь тогда, когда в государстве будет верховный орган, получающий власть от народа, а все остальные органы будут подчиняться верховному органу, будут ему подконтрольны. Но во-первых, сама “власть народа” может быть формальным источником диктатуры. Классический пример: национал-социалисты в Германии пришли к власти после того, как на демократических выборах в 1932 г. они получили относительное большинство (40%) в Рейхстаге. Во-вторых, демократически избранный орган является относительно независимым от избравшего его народа. И если власть этого органа не ограничена компетенцией других органов, если все остальные органы ему подчинены, то, ссылаясь на волю народа, он легко может превратиться в коллективного тирана или выдвинуть из своей среды диктатора и даже начать террор против собственного народа, о чем красноречиво свидетельствует практика Национального конвента в 1793 г. во Франции. Наконец, история свидетельствует, что при отсутствии разделения властей верховный представительный орган становится псевдодемократическим прикрытием для диктатуры политического лидера, победившего в борьбе за власть внутри этого органа.

Напротив, теория разделения властей признает высшей политической ценностью не “власть народа”, а свободу. Свобода обеспечивается такой структурой аппарата государственной власти, в которой нет верховного органа, и никакой государственный орган не может сосредоточить в своих руках власть, достаточную для установления диктатуры.

§ 3. Разделение властей как надлежащая правовая форма организации аппарата государственной власти

Разделение властей в контексте философии права. Государственная власть состоит из трех относительно самостоятельных ветвей, каждая из которых имеет свое юридическое обоснование. Эти ветви власти — законодательная, исполнительная и судебная — обособились как три основополагающие институционально-правовые формы публично-властной деятельности.

Обособление именно этих ветвей власти и соответствующих им форм не есть просто проявление некой целесообразности, упорядочивающей управление обществом. Это проявление правовой природы государственности в целом и естественных различий трех направлений и правовых форм публично-властной деятельности. По мере того как в ходе истории все больше проявлялось правовое начало государственности, обособлялись именно законодательная, исполнительная и судебная власти, но не “контрольная” или, скажем, “карательная” Ибо именно эти три власти, и только они (четвертой в этом ряду не дано), исчерпывают предназначение государства — публично-властное обеспечение свободы, безопасности, собственности.

Законодательная ветвь государственной власти в официальной форме устанавливает правовые нормы, общие правила, определяющие меру свободы человека в обществе и государстве. В частности, законодатель устанавливает правила применения политической силы, необходимого и допустимого с точки зрения обеспечения свободы, безопасности, собственности. Исполнительная власть воплощает в себе принудительную силу государства. Это система органов, обладающих, в частности, полицейскими полномочиями, способных осуществлять организованное принуждение вплоть до насилия. Эти полномочия должны быть правомочиями, т. е. должны быть установлены законом для обеспечения свободы, безопасности, собственности. Судебная власть разрешает споры о праве, устанавливает право (права и обязанности) в конкретных ситуациях, для конкретных субъектов. В частности, судебные решения дозволяют или предписывают правовые меры государственного принуждения в отношении конкретных субъектов.

Разделение властей означает, что органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны в пределах своей компетенции и не могут вмешиваться в компетенцию друг друга. В то же время компетенция этих органов такова, что они не могут действовать изолированно, и государственная власть осуществляется в процессе кооперации трех ее самостоятельных ветвей: деятельность законодателя не принесет желаемого результата без соответствующей деятельности исполнительной и судебной власти, осуществление правосудия невозможно без власти законодательной и судебной и т. д. Кроме того, во взаимоотношениях ветвей власти должны быть сдержки и противовесы, не позволяющие каждой из ветвей власти выходить за пределы ее компетенции и, наоборот, позволяющие одним ветвям власти удерживать другие в рамках компетенции.

Юридический смысл разделения властей выражен в следующем рассуждении великого французского просветителя Ш. Л. Монтескье в его основном сочинении “О духе законов”: “Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их. Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не будет отделена от власти законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной властью, то жизнь и свобода граждан окажутся во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем”[423]. Следует пояснить, что Монтескье отводит роль главы исполнительной власти монарху не потому, что он сторонник монархии и противник республики (в этом контексте его теорию рассматривать неуместно), а потому, что исполнительная более эффективна, когда она осуществляется единоличным органом власти.

Из этого рассуждения Монтескье вытекает, что разделение властей существует в трех аспектах или на трех уровнях — функциональном, институциональном и персональном.

1. Функциональное разделение властей. Ради обеспечения свободы необходимо установить раздельно функцию принятия решений о принуждении (применении силы) и функцию осуществления государственного принуждения. Законодательная власть устанавливает правила применения силы, судебная власть допускает или предписывает конкретные меры применения силы. Следовательно, эти ветви власти не должны обладать принудительной силой, не должны осуществлять государственное принуждение. Поскольку такой силой обладает исполнительная власть, она сама не должна принимать нормативные или индивидуальные решения о применении силы. Следовательно, исполнительная власть должна действовать на основании и во исполнение законов и судебных решений.

В правовом государстве во всех случаях, когда действия исполнительной власти связаны с ограничениями свободы и собственности, эти действия не только должны быть законными, но и должны сопровождаться предварительным или последующим судебным контролем за их законностью и обоснованностью. В частности, ст. 5 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (1950 г.) устанавливает, что: (1) арест (заключение под стражу), задержание, содержание под стражей возможны лишь на законном основании и в порядке, предусмотренном законом; (2) эти ограничивающие свободу административные действия допустимы лишь с санкции суда или для выполнения соответствующего судебного решения; (3) несанкционированные судом арест (заключение под стражу), задержание нуждаются в незамедлительной судебной проверке их законности и обоснованности; (4) содержание под стражей допустимо лишь на основании обвинительного приговора суда.

2. Институциональное разделение властей. Осуществление функций законодательной, исполнительной и судебной не должно быть соединено в одном лице или учреждении. Разделение властей означает отделение инстанций, обладающих принудительной силой, от инстанций, принимающих решение о применении силы. Иначе говоря, нужно разделить государственные органы, компетентные применять силу и компетентные принимать решения о применении силы.

В этом контексте разделение законодательной и исполнительной власти означает, во-первых, что органы исполнительной власти не вправе заниматься первичным нормотворчеством, издавать нормативные акты, имеющие силу закона.

Российская Конституция (ст. 10) провозглашает разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную. Но в противоречие функциональному и институциональному разделению властей ст. 90 Конституции позволяет Президенту РФ — главе исполнительной власти — издавать указы не на основании и во исполнение законов, а всего лишь не противоречащие Конституции и законам. Это означает конкурирующую нормотворческую компетенцию номинального законодателя (Федерального Собрания) и Президента. Так, если вопрос не урегулирован законодательно, Президент имеет право издать по этому вопросу свой нормативный акт. Президент может внести законопроект, а в случае отклонения законопроекта — издать по этому вопросу указ. Президент может реализовать свое право отлагательного вето, отклонить федеральный закон и издать по этому вопросу указ. Следовательно, в России возглавляемая Президентом исполнительная власть выполняет функцию законодательной власти. Нормативные указы Президента, не противоречащие Конституции, имеют силу закона до тех пор, пока иное не установлено вступившим в силу федеральным законом. Конституционный Суд РФ признал такое положение не противоречащим Конституции: Президент РФ вправе издавать указы, восполняющие пробелы в законодательном регулировании, а их действие во времени ограничивается периодом до принятия соответствующих законов[424]. Между тем такое нарушение разделения властей несовместимо с конституционным идеалом правового государства.

Во-вторых, законодатель не вправе вмешиваться в деятельность исполнительных органов, не вправе принимать решения индивидуального характера, входящие в компетенцию исполнительной власти. В противном случае законодатель превратится в институциональную силу, одновременно устанавливающую правила применения силы.

Концепция, отрицающая ценность разделения властей, исходит из того, что законодатель (орган народного представительства) должен контролировать деятельность исполнительных органов и может своим законом или иным актом решить любой вопрос, входящий в компетенцию исполнительной власти. Получается, что законодательная власть должна быть одновременно и исполнительной, по меньшей мере, руководить исполнительно-распорядительной деятельностью. Но можно оценить такое положение и с другой стороны: орган исполнительной власти становится законодателем. Ибо с точки зрения политической арифметики безразлично, законодатель ли становится исполнителем или исполнитель — законодателем. Возникает своего рода “симбиоз” органов законодательной и исполнительной власти, в котором законодатель уже не заботится о гарантиях свободы, безопасности и собственности, а подводит законодательную базу под административный произвол.

Недопустимость соединения судебной власти с законодательной достаточно очевидна. Если судья будет сам устанавливать и менять правила, по которым он судит, то получится “Шемякин суд”, в котором дело будет выигрывать та сторона, которая больше заплатит. Но это требование не отрицает возможность прецедентного права. При установлении прецедента суд создает норму, но в дальнейшем судьи связаны этой нормой.

Законодатель не вправе косвенно вмешиваться в процесс отправления правосудия, изменяя законы, которые должны применяться в делах, интересующих законодателя, если такое вмешательство угрожает свободе, безопасности, собственности. Поэтому существует правило: “закон, устанавливающий или отягчающий ответственность, обратной силы не имеет” Вместе с тем допустима юридическая ответственность лишь за те деяния, которые признаются правонарушениями в момент применения санкции. Поэтому смягчающий закон имеет обратную силу. По аналогичным мотивам амнистию, объявляемую законодателем, следует считать допустимым вмешательством в процесс отправления правосудия.

Отмечая недопустимость соединения судебной власти с исполнительной, Монтескье обратил внимание лишь на одну сторону проблемы — “судья получает возможность стать угнетателем” Действительно, полицейские органы, творящие “суд и расправу”, напоминают чрезвычайный карательный аппарат тоталитарных режимов, например Особое совещание при НКВД и “тройки”, действовавшие в СССР в 1938 г. Но есть и другая сторона: если суд не отделен от администрации, то нет государственного органа, который давал бы правовую защиту от административного произвола. Суд должен быть независим от любых органов исполнительной власти, включая министерство юстиции.

Если же судьи, хотя бы в силу так называемого организационного подчинения суда министерству юстиции или же в силу их фактической зависимости от бюрократического аппарата, ведающего распределением социальных благ, так или иначе инкорпорированы в структуры исполнительной власти, они объективно вынуждены защищать корпоративные интересы этой власти, если таковые затрагиваются спором о праве. При таком положении суд не может быть гарантом законности, противовесом незаконным акциям исполнительной власти. В целях достижения административной независимости судов от органов законодательной и исполнительной власти в США, Японии и некоторых европейских странах формирование бюджета судов, назначение персонала, расходы на ведение дел и тому подобные вопросы находятся под судебным контролем.

3. Персональное разделение властей. В состав законодательных органов не входят функционеры исполнительной власти и судьи, т. е. депутатами легислатуры не могут избираться будущие исполнители законодательных решений. Однако этот, казалось бы, очевидный принцип несовместимости депутатского мандата с занятием других государственных должностей не соблюдается в парламентарных странах (Великобритания, ФРГ и др.), где члены правительства одновременно являются депутатами парламента. Причем такое нарушение персонального разделения властей — это не упущение в процессе формирования системы разделения властей в отдельных странах, а принципиальная черта парламентарных стран.

Контрольные органы государственной власти в системе разделения властей. В науке существует точка зрения, согласно которой не все государственные органы можно отнести к законодательным, исполнительным и судебным, и существует четвертая — контрольная ветвь власти[425]. Следует подчеркнуть, что существование в странах с недостаточно развитой государственностью таких органов, которые не укладываются в разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную, свидетельствует о том, что в этих странах либо вообще нет разделения властей, либо оно принципиально нарушено.

Также существует понятие “учредительная власть”, но оно не относится к характеристике аппарата государственной власти. Обычно об “учредительной власти” говорят как о “власти народа”, выражающейся в принятии конституции путем референдума. Либо имеется в виду компетенция особого представительного органа — учредительного, или конституционного, собрания, которое принимает конституцию и тем самым как бы учреждает новое государство. Понятие “учредительная власть” не стоит в одном ряду с понятиями законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти, объясняющими структуру “учреждаемого” или уже существующего аппарата государственной власти.

Если механизм государства построен на основе разделения властей, то есть только органы законодательной, исполнительной и судебной власти. При этом возможно такое соотношение законодательных и исполнительных органов, которое отклоняется от строгого разделения законодательной и исполнительной властей в президентских республиках, образцом которого служат США. Но такое отклонение не порождает новые ветви государственной власти наряду с законодательной и исполнительной.

Там, где есть разделение властей, там не бывает власти президентской, не совпадающей с исполнительной, “отделенной” от законодательной и исполнительной, и самостоятельной контрольной власти, выходящей за пределы контрольных полномочий законодательной, исполнительной или судебной. Иначе говоря, если есть разделение властей, то нельзя в одном ряду ставить “власти” президентскую, законодательную, исполнительную, судебную, контрольную и т. д. Такой ряд, по существу, отрицает не разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную, а разделение властей вообще.

Там, где нет разделения властей (притом что в рамках “разделения труда по государственному управлению” есть законодательные, исполнительные и судебные органы), реальный глава государства (монарх, диктатор, “суперпрезидент” и т. д.) действительно играет самостоятельную роль. Но фигура такого реального главы государства стоит не в одном ряду с другими государственными органами (законодательными, исполнительными, судебными), а над ними. Здесь может имитироваться разделение властей, притом что глава государства обладает решающим комплексом полномочий в законодательной и исполнительной сферах и, возможно, даже полномочиями высшей кассационной или надзорной судебной инстанций.

Если специальные контрольные (надзорные) органы играют самостоятельную роль в аппарате государства, даже стоят в одном ряду с парламентом, правительственными органами и

судами общей юрисдикции, то это еще не означает особую “контрольную” ветвь власти. Так, прокуратура, осуществляющая надзор за законностью, вместе с правительственно-административными органами относится к исполнительной власти. Для контроля за конституционностью законов и действий высших государственных органов не требуется особая ветвь государственной власти. По существу, конституционный контроль — это проверка правового характера законов, и такой контроль входит в задачу судебной власти, разрешающей споры о праве. Конституционный контроль осуществляют суды общей юрисдикции или специальные конституционные суды. В тех редких случаях, когда конституционный контроль осуществляют квазисудебные органы (например, Конституционный совет во Франции), полномочия такого контроля ограниченны и не позволяют органу конституционного контроля встать в один ряд с законодателем.

Контрольные полномочия могут осуществлять и вспомогательные органы при законодателе, например счетная палата, омбудсман (уполномоченный по правам человека). Разумеется, такие вспомогательные органы не образуют самостоятельную ветвь государственной власти.

§ 4. Законодательная власть

В условиях разделения властей законодательную власть осуществляет демократически избираемый парламент — один из высших государственных органов. В федеративном государстве законодательную власть на основе разграничения компетенции осуществляют легислатуры (законодательные органы) федерации и субъектов федерации. Не бывает местных органов законодательной власти.

Демократически избираемый законодатель — это представительный орган. Он принимает решения в рамках открытого, гласного политического процесса, дающего формально равный доступ к законотворчеству всем носителям социальных интересов. Легитимация закона с помощью демократической процедуры — необходимое, но еще не достаточное условие правового характера, юридичности закона. Поэтому необходим институт конституционного контроля, предназначенный Для защиты от возможных законодательных нарушений прав человека.

Понятия “представительный орган” и “законодательный орган” не тождественны. Во-первых, “представительный” означает избираемый гражданами, представляющий интересы субъектов гражданского общества (“представительная демократия”); избираемый народом президент — это тоже представительный орган, хотя он представляет далеко не все интересы, представленные в парламенте. Во-вторых, органы местного самоуправления — это тоже представительные органы, но — это не органы государственной власти, они не устанавливают “местные” законы.

Современные парламенты обычно состоят из двух палат — верхней и нижней. Такая двухпалатная организация легислатуры является элементом сдержек и противовесов в рамках законодательной власти: обычно нижняя палата является фактическим законодателем (парламент в целом является номинальным законодателем), а верхняя обладает контрольными полномочиями в законодательном процессе. Верхняя палата далеко не всегда формируется путем всеобщих прямых выборов. В большинстве стран часть или все члены верхней палаты назначаются или избираются путем косвенных выборов.

В некоторых странах общего права, прежде всего в Великобритании, считается, что в состав парламента входят не только две палаты, но и номинальный глава государства. Так, британский парламент состоит из монарха, полуаристократической палаты лордов и демократически избираемой палаты общин, и все три элемента участвуют в осуществлении законодательной власти.

Сдержки и противовесы в отношениях между ветвями государственной власти проявляются и в сфере законодательного процесса.

Теория различает в законодательном процессе пять стадий. Первая стадия — внесение законопроекта в нижнюю палату парламента субъектами законодательной инициативы. Прежде всего такими субъектами являются сами депутаты нижней палаты. Строгое разделение властей на законодательную и исполнительную должно исключать право законодательной инициативы для органов исполнительной власти. Ибо подготовка законопроекта органом исполнительной власти означает, что будущий исполнитель закона закладывает его фундамент, задает содержание закона номинальному законодателю- Однако такое строгое разделение властей соблюдается только в президентской республике (США).

Вторая стадия — рассмотрение законопроекта в нижней палате, как правило, в трех чтениях. Необходимость трех чтений вызвана самой логикой демократической процедуры законотворчества. Первое чтение означает первое формальное ознакомление законодателей с законопроектом. Если законопроект принимается в первом чтении, то назначается второе чтение, во время которого происходит обсуждение законопроекта по существу. Затем в него вносятся поправки, снимаются взаимоисключающие поправки, после чего он выносится на заключительное, третье чтение, по итогам которого законопроект утверждается в окончательном виде.

Третья стадия — вотирование закона нижней палатой, т. е. голосование по законопроекту, в результате которого либо закон считается не принятым, либо вотированный закон направляется в верхнюю палату парламента. Таким образом, вотирование еще не означает принятие закона: закон принимается не нижней палатой, а парламентом. Обычно для вотирования простых законов требуется простое большинство голосов от общего числа депутатов нижней палаты. Для органических или конституционных законов требуется квалифицированное большинство.

Четвертая стадия — одобрение вотированного закона верхней палатой парламента. Как правило, если простой закон в течение определенного срока не рассмотрен верхней палатой, то он считается “одобренным по умолчанию” Органические или конституционные законы, а также законы по определенным вопросам, указанным в конституции, не могут быть “одобрены по умолчанию” Рассмотрев закон, верхняя палата может одобрить его требуемым большинством голосов либо не одобрить (отклонить, заявить возражения). Во втором случае закон, как правило, направляется в нижнюю палату парламента, которая вправе преодолеть возражения верхней палаты квалифицированным большинством голосов. В противном случае закон считается не принятым.

Пятая стадия — промульгация. Закон, принятый палатами парламента, не вступает в силу автоматически. В условиях разделения властей номинальный глава государства или глава исполнительной власти, на которого возложены обязанности номинального главы государства, должен подписать закон и опубликовать его для всеобщего сведения. Если иное не предусмотрено в самом законе, то он вступает в силу с момента его опубликования. Если государственный орган, промульгирующий законы, обладает правом отлагательного вето, то палатам парламента дается право преодолевать вето квалифицированным большинством голосов каждой из палат. Существующее в некоторых монархических государствах (дуалистические монархии) абсолютное вето не может быть преодолено парламентом.

§ 5. Исполнительная власть

Система органов исполнительной власти обладает заключенной в правовые рамки институциональной принудительной силой, обеспечивающей исполнение законов и судебных решений. Государственное принуждение непосредственно осуществляют полиция, внутренние войска, уголовно-исполнительные учреждения. Оборону страны и обеспечение внешней безопасности государства осуществляют находящиеся в ведении исполнительной власти вооруженные силы, учреждения тайной полиции, внешней разведки и контрразведки. Не вполне верно называть все эти институты и учреждения “силовыми структурами” Такое название создает впечатление, что часть аппарата государства воплощает в себе организацию власти не правового, а силового типа.

Если органы исполнительной власти обладают автономными нормотворческими полномочиями, то это значит, что они не только обладают принудительной силой, но и сами для себя устанавливают нормы, позволяющие осуществлять принуждение. Такие органы фактически будут доминировать в аппарате государства, ибо в отличие от номинального законодателя они обладают не только властью принимать нормативные решения, но и силой, чтобы проводить эти решения в жизнь. Это в очередной раз показывает, что разделение властей нельзя отождествлять с разделением труда. Разделение нормотворческой компетенции между органами законодательной и исполнительной власти можно рассматривать как “разделение труда” по осуществлению государственного нормотворчества. Но такое “разделение труда” является нарушением разделения властей.

С точки зрения права органы исполнительной власти должны быть подчинены требованию “запрещено все, что прямо не разрешено правом (правовым законом)” Исполнительные органы не должны заниматься нормотворчеством, но должны действовать во исполнение закона и в рамках бюрократических процедур, регламентированных законом. Если высшие исполнительные органы все же издают нормативные акты (в современном обществе издание таких актов по частным вопросам может быть более целесообразным, нежели детальная законодательная регламентация), то это не может делаться в силу какой-то общей нормотворческой компетенции исполнительной власти. Президентское или правительственное нормотворчество оправданно лишь в рамках полномочий, специально делегированных законодателем по конкретному вопросу. Законность актов исполнительной власти может быть оспорена в судебном порядке. Недопустимо издание секретных нормативных актов, тем более в порядке делегированного нормотворчества, ибо акты правительственно-административных органов не могут быть легитимированы демократической процедурой законотворчества. Существует правовая аксиома: нормативный акт, не опубликованный официально для всеобщего сведения, не применяется.

Органы исполнительной власти занимаются не только исполнением законов, но и административной, распорядительной деятельностью — управляют подчиненными им органами и учреждениями.

В условиях разделения властей высшими исполнительными органами являются монарх (в дуалистической монархии), президент (в президентской или полупрезидентской республике) и правительство, формируемое монархом или президентом либо ответственное перед парламентом (в парламентарных странах и в полупрезидентской республике). Прокуратура как контрольная подсистема исполнительной власти должна быть независимой от этих высших исполнительных органов. Местные административные органы обычно формируются центральными органами исполнительной власти. В федеративном государстве компетенция исполнительной власти разделена между федеральными органами и органами субъектов федерации. Наряду с исполнительными органами субъектов федерации могут создаваться местные органы федеральной исполнительной власти.

Система органов исполнительной власти имеет иерархическую структуру, нижестоящие органы несут ответственность перед вышестоящими. Вместе с тем в правовом государстве иерархически соподчиненные органы исполнительной власти самостоятельны в рамках своей компетенции и вышестоящие органы не вправе вмешиваться в компетенцию нижестоящих.

§ 6. Судебная власть

Суды общей, административной и конституционной Юрисдикции. Разрешая споры о праве, суд защищает права в Рамках надлежащей правовой процедуры: субъект, права которого нарушены, как равноправная сторона вступает в спор о праве с любым частным или должностным лицом, с любым государственным органом, нарушившим его права. Перед лицом суда все формально равны — и частные лица, и носители публично-властных полномочий.

Различают суды общей, административной и конституционной юрисдикции. Суды общей юрисдикции рассматривают споры о праве, возникающие между формально равными субъектами. Это гражданско-правовые споры, возникающие между частными лицами, и уголовные дела. В последних формально равными субъектами (сторонами спора о праве) выступают обвиняемый (подсудимый) и общество (народ), от имени которого действует государство в лице компетентных органов.

Суды административной юрисдикции рассматривают споры о праве, возникающие между частными лицами и правительственно-административными органами по поводу законности их решений, которыми, по мнению частных лиц, нарушены их права. Если суд признает такое решение незаконным, то он объявляет его недействительным. Если суд установит, что административное решение законно, но закон, лежащий в его основе, противоречит конституции, то он признает административное решение недействительным. Однако в последнем случае суд административной юрисдикции не вправе объявлять недействительным сам закон.

В России нет специальных административных судов. В случаях нарушения прав физических лиц административную юрисдикцию осуществляют суды общей юрисдикции, юридические лица обращаются в арбитражные суды.

Суды конституционной юрисдикции рассматривают споры о праве между гражданином и законодателем по поводу конституционности закона, нарушающего, по мнению гражданина, его конституционные права и свободы. Закон, признанный судом противоречащим конституции (нарушающим конституционные права и свободы), объявляется недействительным полностью или частично. Причем закон утрачивает силу по решению конституционного суда, т. е. не требуется отмена закона издавшим его законодателем.

Различаются европейская (австрийская) и американская модели конституционной юрисдикции.

Европейская модель конституционной юрисдикции. По европейской модели специально создается судебный или квазисудебный орган (он может называться “конституционный суд”, “конституционный трибунал”, “конституционный совет” и т. д.), который один обладает правом признавать законы противоконституционными и недействительными. У других судов, в частности у верховного суда (высшего суда общей юрисдикции), такого права нет. Первый конституционный суд был создан в Австрии, отсюда и название — австрийская модель.

Конституционный суд рассматривает особые, конституционно-правовые дела. В основном это либо проверка конституционности законов и других актов высших органов власти, либо рассмотрение споров о конституционной компетенции государственных органов. Для этого ему даются полномочия конституционного надзора или конституционного контроля.

Конституционный надзор означает, что конституционный суд не только проверяет конституционность государственных актов, но и наблюдает за тем, чтобы высшие государственные органы в своих решениях не нарушали конституцию. Если конституционный суд усомнится в конституционности подсудного ему акта, то он может сам, по собственной инициативе, возбудить процедуру проверки конституционности этого акта. Нетрудно заметить, что в этом случае он выступает как судья в своем деле, что противоречит природе правосудия и одному из основополагающих правовых принципов. Иначе говоря, конституционный надзор несовместим с конституционным правосудием.

Конституционный контроль допускает проверку конституционности законов и других актов лишь в случае обращения в конституционный суд с запросом о конституционности акта или с иском о защите конституционных прав и свобод.

Различают абстрактный и конкретный, предварительный (превентивный) и последующий (репрессивный) конституционный контроль.

Конкретный контроль осуществляется в отношении закона, который применен или может быть применен в конкретном случае, к конкретным лицам. Абстрактный контроль осуществляется по запросам компетентных государственных органов — независимо от того, применяется закон, нарушает он чьи-либо права или нет.

Предварительный контроль осуществляется в отношении законов, не вступивших в силу, или законопроектов. Соответственно последующий — в отношении законов, вступивших в силу. Абстрактный контроль может быть как предварительным, так и последующим, конкретный — только последующим.

Конкретный конституционный контроль возможен в двух вариантах. Во-первых, инцидентный контроль: суд общей или административной юрисдикции, рассматривающий конкретное Дело, вправе обратиться в конституционный суд с запросом о Конституционности закона, примененного или подлежащего Применению в этом деле, и конституционный суд будет проверять конституционность закона в связи с тем, что возник конкретный повод для проверки. Во-вторых, и это главное, граждане обладают правом так называемой индивидуальной конституционной жалобы, т. е., по существу, они вправе обращаться в конституционный суд с иском о признании недействительным закона, применение которого нарушает их конституционные права и свободы.

Право индивидуальной конституционной жалобы выражает сущность и предназначение конституционной юрисдикции, осуществляемой по европейской модели. Если в государстве создается специальный орган, компетентный признавать законы недействительными, т. е. фактически стоящий над законодателем, то это может быть оправдано лишь тем, что гражданин обладает естественными правами по отношению к законодателю и должен защищать их от законодательного произвола в особой судебной процедуре. Поэтому нельзя учреждать конституционный суд и при этом не предоставлять гражданину право индивидуальной жалобы.

В любом случае конституционный суд в системе сдержек и противовесов играет роль “суперзаконодателя” (“негативного законодателя”). Во-первых, он вправе признавать законы недействительными. Во-вторых, он дает официальное (казуальное и нормативное) толкование конституции. В-третьих, признав закон не противоречащим конституции, суд может дать такое толкование закона, которое изменяет смысл, вложенный в него законодателем. Причем формально нет никаких оснований считать, что узкая коллегия профессиональных юристов — назначаемых судей конституционного суда (“аристократический элемент разделения властей”) — будет защищать права граждан надежнее, чем избранные гражданами законодатели.

Но не следует забывать, что смысл разделения властей состоит не столько в том, чтобы “создать свободу”, сколько в том, чтобы затруднить нарушения прав и свобод граждан государственными органами. В системе разделения властей конституционный суд является элементом, “сдерживающим” законодателя. Он не позволяет законодателю существенно изменить конституционный строй ни в отрицательную, ни в положительную сторону.

Американская модель конституционной юрисдикции. По этой модели, возникшей в США, не создается конституционный. суд, а полномочия конституционной юрисдикции осуществляются верховным судом — высшим судом общей юрисдикции, выступающим, как правило, в качестве апелляционной или надзорной инстанции.

Американская модель имеет свою предысторию. Еще в XVII в. британские суды создавали прецеденты общеправового судебного контроля за законодательством. Начало было положено установлением прецедента в судебном решении по делу врача Томаса Бонхэма против Врачебной палаты (1610 г.)[426]. В основе этого прецедента лежит аксиоматический принцип права “никто не может быть судьей в своем деле”. Применение этого принципа как общепризнанного правового критерия при оценке законов позволяет признавать соответствующие законы противоправными, а значит, недействительными.

В Англии существовал орган сословного самоуправления врачей — Врачебная палата. Она рассматривала споры между врачами и жалобы на врачей. По закону Врачебная палата могла наложить штраф на врача, причем половина суммы штрафа поступала председателю Палаты. Врач Томас Бонхэм, приговоренный Палатой к уплате штрафа, счел решение Палаты необоснованным и обжаловал его в суд. Знаменитый английский судья сэр Эдуард Коук, рассмотрев дело, установил, что Врачебная палата не вышла за пределы своей законной компетенции. Однако, заявил судья, есть общеизвестный правовой принцип “никто не может быть судьей в своем деле”, и никакой закон не может отменить этот принцип. Если же закон нарушает этот принцип, то такой закон противоречит праву, а значит, является недействительным и не применяется судом. Закон (парламентский акт), дозволяющий председателю Врачебной палаты получать в свое распоряжение половину суммы назначенного штрафа, ставит председателя и подчиненных ему судей Палаты в положение судей в своем деле. Ибо поскольку председатель и судьи Палаты прямо заинтересованы во взыскании штрафа, в каждом подобном деле они фактически выступают не только как судьи, но и как сторона. Закон был признан недействительным, и тем самым был установлен судебный прецедент, в соответствии с которым любой закон, противоречащий требованию “никто не может быть судьей в своем деле”, не применяется судом[427].

Это был первый известный случай судебного инцидентного надзора за правовым содержанием закона. Такой инцидентный надзор означает проверку судом правового характера закона, примененного или подлежащего применению в том деле, которое рассматривает этот суд.

Верховный Суд США как суд общей юрисдикции является высшим судом по всем вопросам, которые в странах европейского континентального права составляют предмет гражданского, уголовного и административного судопроизводства. Это не такой суд, который специально предназначен для решения конституционно-правовых вопросов и проверки конституционности законов, а такой, в компетенцию которого, в частности, входит инцидентный конституционный надзор — проверка конституционности нормативных актов в процессе разрешения гражданских, уголовных и административных судебных дел.

Верховный Суд США не занимается абстрактным конституционным контролем. Нижестоящие суды не обращаются в Верховный Суд США с запросами по конкретному поводу, они должны сами решать вопрос о конституционности закона, применяемого или подлежащего применению в конкретном деле. Здесь нет специального института индивидуальной конституционной жалобы, которую можно было бы подавать непосредственно в Верховный Суд, и граждане вправе обращаться за защитой любых своих прав в нижестоящие суды (по подсудности).

Верховный Суд США, осуществляя конституционный надзор, проверяет конституционность закона, примененного или подлежащего применению в деле, которое он сам рассматривает. Нетрудно заметить, что при этом Суд выступает как судья в своем деле — выбирает законы, которые, по его мнению, неконституционны (правда, он редко пользуется этим правом). Вместе с тем Суд связан инцидентом — делом, спором о праве, в Связи с рассмотрением которого возникает повод проверить конституционность (правовой характер) применяемого закона. Тем самым Верховный Суд устанавливает обязательный для всех судов прецедент применения или, наоборот, неприменения закона по причине его соответствия или несоответствия Конституции США. По существу, то же самое может делать и любой другой суд. Но только Верховный Суд создает общеобязательный прецедент недействительности закона в случае, если он установит его несоответствие Конституции США. Это право Верховного Суда не предусмотрено в Конституции. Верховный Суд приобрел его своими действиями в результате установления прецедента по делу Мэрбери против Мэдисона (1803 г.)[428].

Вкратце содержание этого дела сводится к следующему[429]. Джона Адамса, шестого Президента США, представителя партии федералистов, в 1801 г. сменил республиканец Томас Джефферсон. Но прежде, стремясь сохранить влияние федералистов в государственных органах, Адамс добился учреждения новых судебных должностей, в частности, в результате принятия Конгрессом США Органического закона о федеральном округе Колумбия (столица США город Вашингтон). Это довольно искусственное образование в федеративной структуре США. Его создание, в частности, объясняется тем, что каждому новому Президенту США “достаются в наследство” судьи, назначенные при его предшественниках. Выделив столицу страны в самостоятельную единицу, Адамс создал ранее не существовавшие судебные вакансии и добился назначения судьями сторонников федералистов. Голосование в Сенате по их кандидатурам и оформление судейских патентов затянулось до полуночи в последние сутки пребывания Адамса в должности (отсюда название — “полуночные судьи”). Когда они обратились уже к новой государственной администрации за получением судейских патентов, Джеймс Мэдисон — государственный секретарь в администрации Джефферсона — отказал им, откровенно нарушив свои обязанности. Тогда один из “полуночных судей”, Мэрбери, обратился в Верховный Суд с иском, в котором требовал обязать Мэдисона выдать судейский патент.

Судьи Верховного Суда и его председатель Джон Маршалл были федералистами. Последний, видимо, хорошо понимал, что заставить Мэдисона выдать патент фактически невозможно, и если решение будет принято в пользу Мэрбери, а республиканцы его не выполнят, то престиж Верховного Суда упадет и позиции федералистов в политике ослабеют. Поэтому Маршалл решил пожертвовать сиюминутными интересами и выиграть в долгосрочной политической перспективе. Решение было принято в пользу Мэдисона, но с таким расчетом, чтобы извлечь из него максимум пользы для Верховного Суда, а значит, для федералистов. А именно: Маршалл, формулируя мнение Суда, указал, что Мэрбери имеет право на назначение, а по закону (Акту о судоустройстве 1789 г.) Верховный Суд вправе давать предписания государственной администрации о выполнении требований истца. Но по Конституции, подчеркнул Маршалл, власть в США разделена на законодательную, вверенную Конгрессу, исполнительную, врученную Президенту, и судебную, возглавляемую Верховным Судом; и нигде в Конституции не сказано, что одна ветвь власти может вмешиваться в компетенцию другой. Отсюда вытекает аксиоматичный для Маршалла вывод (власти все, что не разрешено, запрещено): если какой-либо закон дозволяет такое вмешательство, то он противоречит Конституции и его следует считать недействительным.

Таким образом, в иске Мэрбери было отказано по чисто формальным основаниям: закон, позволяющий дать предписание Мэдисону, недействителен. Тем самым Верховный Суд несколько сузил свою юрисдикцию — в отношении права отдавать предписания. Но одновременно федералисты в Верховном Суде получили право признавать любые акты, противоречащие Конституции, недействительными., Был установлен судебный прецедент, по которому Верховный Суд приобрел право инцидентного конституционного надзора, т. е. пра,во устанавливать обязательный для других судов прецедент конституционности или неконституционности закона.

§ 1. Понятие формы государства

В наиболее общем виде государство предстает как множество людей (субъектов государственного общения, граждан или подданных), объединенных на определенной территории публичной политической властью правового типа. Отдельные государства, их виды, различаются не только по содержанию публично-властных отношений, функций и задач государственной власти, но и по форме объединения людей в государство.

Существуют две основополагающие формы объединения людей под властью высших органов государства — форма подданства и форма гражданства. Эти исходные формы предопределяют формы государства, различаемые в современной теории, форму правления, государственный режим и территориальное устройство государства.

Форма подданства (реальная монархия) представляет собой исторически неразвитую форму государства. В этой форме субъекты государственного общения (те, на кого распространяется государственная власть) объединены под властью династического правителя (монарха) как его поданные, отделенные от института верховной власти. По существу, это такая форма государства (форма правления), при которой субъекты государственного общения по происхождению делятся на тех, кто допущен и кто не допущен к осуществлению верховной власти, кто может быть только подданным государя, даже занимая высокие посты на “государевой службе”

Со времен античного полиса известна противоположная форма, при которой субъекты государственного общения составляют совокупность граждан государства. Граждане обладают политическими правами, участвуют в формировании и осуществлении государственной власти. Такая форма государства в политической мысли прошлого обозначалась как демократия или республика. Демократия в этом контексте означает причастность каждого полноправного гражданина к управлению общими делами, принципиальную возможность участвовать в формировании и деятельности высших магистратов. Смысл понятия “республика” в этом контексте выражается Известной формулой Цицерона “respublica — res populi” (республика, т. е. государство, — это дело народа).

Современная теория описывает эти исходные формы государства прежде всего понятием “форма правления” и различает по форме правления монархии и республики. Но при этом, с одной стороны, в категорию монархий попадают не только государства, в которых реальная власть принадлежит монарху, отделенному от подданных, но и номинальные монархии, в которых у монарха нет реальной власти; последние — это, как правило, демократические государства, которые, по сути, представляют собой республики. С другой стороны, под республиканскую форму правления подпадают и такие государства, в которых гражданская политическая активность существенно ограничена, политические права и свободы грубо нарушаются.

Иначе говоря, и монархии, и республики могут быть реальными и номинальными. Поэтому в современной теории форма государства описывается не только понятием формы правления, но и понятием “государственный режим” Последнее позволяет различать демократическую форму государства, реально обеспечивающую политическую свободу, и авторитарную форму,- при которой политическая свобода либо еще не достигнута, либо ущемляется, подавляется. Различение демократических и авторитарных режимов показывает, что субъекты государственного общения в номинальной монархии лишь формально остаются подданными, но фактически они являются гражданами, причастными к формированию и осуществлению реальной государственной власти. Наоборот, при авторитарном режиме в номинальной республике большинство граждан фактически могут превратиться в пассивный объект власти, в подвластных, не способных влиять на формирование и осуществление власти.

Наконец, в современной теории при описании формы государства используется понятие “территориальное устройство государства”, или “форма территориального устройства” Возможны централизованная и децентрализованная формы территориального объединения людей в государство. Причем территориальная организация государственной власти, мера ее централизации или децентрализации определяются не только географическим фактором. Авторитарная власть требует большей территориальной централизации власти (унитаризм), хотя при больших размерах страны центральная власть, создавая региональные органы власти, может предоставлять им некоторую автономию. Демократическая, же власть, даже при относительно малой территории страны, допускает как централизованную, так и децентрализованную форму территориальной организации государства. При этом население регионов (частей, из которых складывается территория государства) может самостоятельно формировать региональные органы государственной власти, обладающие компетенцией, в которую центральные органы государства вмешиваться не вправе (федерализм). В той мере, в которой граждане обладают политической свободой, они с учетом исторических, территориальных и этнических факторов определяют меру территориальной централизации или децентрализации государственной власти.

Таким образом, форма государства — это понятие, объясняющее характер объединения людей в государство, способы формирования и осуществления государственной власти, меру ее территориальной централизации. Форма государства складывается из трех элементов: форма правления, государственный (политический) режим, территориальное устройство государства.

Не существует строгой взаимосвязи между формой государства и содержанием или функциями государственной власти. Так, и правовое, и полицейское государство допускают республиканскую и монархическую формы правления, унитарное и федеративное территориальное устройство. Государственная власть в форме монархии и в форме республики может решать одни и те же задачи. Социальная направленность государственной политики, патерналистские функции государства возможны в условиях и демократического, и авторитарного государственного режима. В истории известны не только демократические, но и аристократические республики, а парламентарная монархия в постиндустриальном обществе обеспечивает реальное политическое участие большинства социальных групп. Вместе с тем абсолютная монархия или авторитарный режим несовместимы с правовой государственностью.

Категории формы государства нельзя применять к тоталитарным системам XX в. Тоталитаризм имитирует республиканские демократические институты, но по существу он означает деспотизм. Тоталитарные системы в территориальном аспекте являются сверхцентрализованными. Например, “советская федерация” — это нонсенс, ибо федерализм — это форма децентрализации государственной власти.

§ 2. Форма правления

Понятие формы правления объясняет, из каких основных институтов складывается организация государственной власти, как они формируются и как они взаимодействуют друг с другом. По форме правления прежде всего различаются монархии и республики.

В монархии высшие полномочия государственной власти (реальные или номинальные) приобретаются единоличным правителем обычно по наследству и осуществляются, как правило, пожизненно. Но династический принцип наследования короны соблюдается не всегда. Во-первых, династии могут меняться в результате захвата власти. Во-вторых, известны выборные монархии, в которых судьбу короны решала аристократия. Власть монарха (и сам институт монархии) легитимируется ее божественным происхождением. Даже в номинальной монархии монарх не подлежит юридической ответственности. Монарх, осуществляющий реальные властные полномочия, не несет законной политической ответственности за свою деятельность.

В республике высшие полномочия государственной власти осуществляются должностными лицами (президент, депутаты парламента и т.д.), избираемыми на определенный срок. Признаки реальной республики — это выборность, коллегиальность одного или нескольких высших государственных органов, законность, краткосрочность легислатур и замещения высших должностей исполнительной власти.

Различение монархии и республики по критериям выборности, коллегиальности, законности и краткосрочности осуществления должностных обязанностей весьма условно, если учитывать, что выборы монарха не составляют редкое исключение, что коллегиальность в республике характерна не для всех государственных органов, что судьи несменяемы и т. д. Когда противопоставляют монархию и республику, то под монархией подразумевается монархия реальная — прежде всего абсолютная монархия, которая складывается в период позднего феодализма и которая действительно является противоположностью республике. Как реальные монархии к абсолютным монархиям примыкают древние монархии[430], в частности Римская империя эпохи домината, а также раннефеодальные и сословно-представительные монархии, в которых власть монарха была ограничена привилегиями вассалов или органом сословного представительства типа парламента, созывавшимся монархом. Реальные монархии характерны для доиндустриального общества, а для индустриального характерны республики и номинальные монархии, причем в XX в. номинальная монархия сохраняется как традиция во многих наиболее развитых странах. О номинальных или конституционных монархиях нельзя говорить как о противоположности республиканской формы правления.

В теории различаются монархии неограниченные, или абсолютистские (абсолютарные и примыкающие к ним монархии)[431], и ограниченные (конституционные). При этом последние обычно подразделяются на дуалистические и парламентарные. Следует иметь в виду, что парламентарная — это номинальная монархия, в которой у монарха нет реальных властных полномочий, в то время как в дуалистической монархии есть реальные прерогативы монарха. Поэтому правильнее различать монархии реальные (неограниченные и ограниченные, абсолютистские и конституционные) и номинальные (парламентарные). Или же можно рассматривать дуалистическую монархию как форму правления, переходную от абсолютистской монархии к парламентарной.

В абсолютистской монархии нет разделения властей, монарх (реальный глава государства) сосредоточивает в своих руках все высшие полномочия государственной власти. Он является единственным или верховным законодателем — только по его волеизъявлению нормативные установления могут приобретать силу закона[432]. Он является верховным судьей, от его имени творится правосудие, он обладает правом помилования. Он назначает и смещает должностных лиц исполнительной власти, перед ним ответственно правительство. Абсолютный монарх подчиняется законам в той мере, в которой он желает им подчиняться. В этом отношении абсолютистская монархия противостоит республике, где все должностные лица обязаны действовать в соответствии с законом. Законность, власть законов — явление, характерное для республики; для абсолютистской монархии характерно правление людей — добрых или злых монархов, справедливых или несправедливых, “грозных” и “тишайших” и т. д.

Вместе с тем не следует путать неограниченную (абсолютистскую) монархию как форму государства с деспотией — властью силового, антигосударственного типа. При неограниченной монархии единоличный правитель пользуется полномочиями государственной власти неограниченно и независимо от каких-то других государственных органов. Например, парламент здесь может созываться лишь по воле монарха, а решения парламента не будут иметь силы, если монарх с ними не согласен. Но государственная власть, которую осуществляет такой монарх, не является властью неограниченной. В неограниченной монархии государственная власть — это власть, минимально ограниченная свободой части членов общества, например привилегиями высших сословий.

В конституционной монархии власть монарха либо существенно ограничивается конституцией, либо превращается в номинальную. В дуалистической конституционной монархии устанавливается разделение властей такого рода, что монарх как минимум лишается законодательных и судебных прерогатив. Следует отметить, что теория разделения властей, исторически формировавшаяся в условиях господства монархической формы правления, первоначально отводила роль главы исполнительной власти именно монарху.

В дуалистической монархии (пример — Северогерманский союз и Германская империя, Австро-Венгрия в XIX—XX вв.) законодательную власть осуществляет избираемый народом парламент, а исполнительную — правительство, ответственное перед монархом. Здесь власть монарха существенно ограничена прерогативой парламента принимать государственный бюджет. Но в случае конфликта между правительством и парламентом монарх выступает на стороне формируемого им правительства. В частности, в конфликтной ситуации он вправе распустить неугодный ему парламент, а правительство фактически законодательствует до тех пор, пока не будет избран новый парламент. Право монарха распускать парламент не ограничивается.

Иное дело — парламентарная монархия (все монархии в современных развитых странах — Японии, Великобритании, Австралии, Испании, Швеции, Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии и др.). Здесь монарх — номинальный глава государства, т. е. такое должностное лицо, у которого нет реальных полномочий какой-либо ветви государственной власти. “От имени” или “по поручению” монарха фактические полномочия высших органов законодательной и исполнительной власти осуществляют парламент и образуемое им правительство. Конституция формально относит к компетенции номинального монарха широкий круг вопросов, но монарх не вправе решать их самостоятельно. В парламентарной монархии существует институт контрасигнатуры, означающий, что подпись монарха действительна лишь при наличии подписи премьер-министра или другого компетентного члена правительства.

Система разделения властей в парламентарной монархии ничем не отличается от парламентарной республики (ФРГ, Италия и др.). С точки зрения формирования высших государственных органов есть одно формальное различие: в республике номинальный глава государства — президент — избирается на определенный срок обычно верхней палатой парламента; в монархии номинальным главой государства становятся в порядке престолонаследия. Но с точки зрения распределения реальных властных полномочий неважно, избирается или нет номинальный глава государства. Поскольку в обоих случаях речь идет о конституционно-правовой фигуре без реальных властных полномочий, то, по существу, нет никакой разницы между номинальной монархической и республиканской формами парламентарного правления.

Для современных развитых государств характерны парламентарные монархии и республики — президентские, парламентарные и смешанные (полупрезидентские). Причем, поскольку парламентарные монархии, по существу, ничем не отличаются от парламентарных республик, эти варианты одной и той же формы правления объединяют в одном понятии: “парламентарные страны”, или “страны с парламентарной формой правления” Таким образом, для современных развитых государств характерны следующие три формы правления: 1) президентская республика; 2) парламентарная форма правления; 3) смешанная (полупрезидентская) республика.

Форма правления и разделение властей. В президентской республике, образцом которой являются США, существует строгое разделение властей на законодательную и исполнительную. В частности, здесь соблюдается разделение властей на персональном уровне: депутатский мандат несовместим с занятием иной платной государственной должности.

Президент, являющийся главой исполнительной власти, избирается народом и не несет политической ответственности перед парламентом. Соответственно здесь нет и парламентской ответственности правительства. Правительство существует при президенте. Парламент только законодательствует, не вмешивается в формирование правительства и осуществление исполнительной власти. Парламент несет ответственность за свою законодательную деятельность только перед избирателями в процессе очередных выборов в парламент; поэтому здесь невозможен досрочный роспуск парламента. Президент не обладает правом законодательной инициативы и не вмешивается в законодательный процесс до тех пор, пока закон не принят парламентом. Фактически исполнительная власть подготавливает наиболее важные законопроекты, но она вынуждена находить окольные пути для внесения законопроекта в парламент. Правительственный законопроект может быть изменен парламентариями без согласия правительства, и такой законопроект, переработанный в парламенте, может быть не похож на первоначальный[433].

Действующая в президентской республике система сдержек и противовесов не позволяет органам законодательной и исполнительной власти выходить за пределы их компетенции. Президент обладает правом отлагательного вето в отношении законов, принимаемых парламентом, но оно преодолевается квалифицированным большинством голосов (обычно две трети) в обеих палатах парламента. В случае нарушения президентом конституции нижняя палата вправе возбудить против президента процедуру импичмента; но решение об отрешении президента от должности может принять только верхняя палата парламента. В США, стране общего права, деятельность законодательной власти контролируется Верховным Судом страны. Последний вправе устанавливать обязательный для всех судов прецедент неприменения закона, если закон признается противоречащим Конституции США. Верховный Суд дает толкование Конституции, обязательное для законодателя. Но и здесь действует “противовес”: данное Судом толкование Конституции может быть отменено принятием поправки к ней. Судьи Верховного Суда назначаются Президентом США (с согласия Сената), но назначаются пожизненно, и каждому Президенту “достаются” судьи, назначенные его предшественниками.

В парламентарных странах парламент не только осуществляет законодательную деятельность, но и формирует правительство. Точнее, правительство формируется партией или коалицией партий, располагающей большинством мест в нижней палате парламента. Поэтому здесь нет стрргого разделения властей на законодательную и исполнительную ветви.

В контексте различения законодательной и исполнительной ветвей власти в парламентарных странах можно обнаружить только институциональное разделение властей: есть парламент — институт законодательной власти, и есть правительство — институт исполнительной власти. Однако здесь нет функционального и персонального разделения властей на законодательную и исполнительную ветви. Премьер-министр и, как правило, все остальные члены правительства одновременно являются депутатами нижней палаты парламента. Поэтому на парламентских выборах избиратели фактически голосуют и за будущее правительство: избирательные списки партий возглавляют кандидаты на должности премьер-министра и членов правительства. Законодательную и правительственную политику здесь определяет партия, побеждающая на парламентских выборах, точнее, партийная политическая элита, контролирующая нижнюю палату парламента и формирующая правительство. Столь важная роль политических партий в сферах деятельности законодательной и исполнительной властей позволяет характеризовать парламентарные страны как “государство партий”[434].

В “государстве партий” правительство правит, опираясь на законодательную поддержку парламентского большинства. Одни и те же лица, составляющие правительство и представляющие большинство в нижней палате парламента, проводят законы через парламент и организуют исполнение этих законов. Законопроекты готовятся правительством, и обычно парламент не вносит изменения в законопроекты. Если премьер-министр и другие министры не вправе вносить законопроекты как члены правительства, то фактически они делают это как депутаты парламента. Следовательно, правом законодательной инициативы не обладают только такие члены правительства, которые не являются депутатами парламента. Однако для министра утрата депутатского мандата обычно влечет за собой уход из правительства. Кроме того, в парламентарных странах распространена практика делегированного, законодательства, когда парламент поручает правительству издавать нормативные акты, фактически имеющие силу закона.

Тем не менее в “государстве партий” в правовом поле деятельности институтов законодательной и исполнительной власти существует функциональное и персональное разделение властей. Правда, функционально здесь различаются не законодательная и исполнительная, а так называемая партийная и административная ветви власти. Термин “партийная” отнюдь не означает, что аппарат какой-то политической партии подменяет собой государственную власть. “Партийную” ветвь власти составляют парламентское большинство (возможно, коалиционное) и образованное им правительство. “Партийная” власть — это не “власть партии”, а такая сфера осуществления государственной власти, в которой действует политическая партия (коалиция партий), победившая на выборах.

Административную власть осуществляет внепартийная профессиональная бюрократия, организованная в систему органов (институтов) исполнительной власти. Состав функционеров административной власти не меняется в зависимости от того, какая партия приходит к власти и формирует правительство. Административная власть действует на основании и во исполнение законов (или актов, имеющих силу закона), но не партийных решений. Она не подчиняется политическим решениям, не получившим законодательного оформления.

Таким образом, в парламентарных странах высшие государственные решения, прежде всего законодательные, принимаются номинальным законодателем, но фактически предопределяются правительством. Исполняются эти решения бюрократическим государственным аппаратом, составляющим административную власть, аппаратом, которым правительство (“партийная” власть, правящая партия) не может распоряжаться по своему усмотрению. Получается, что в парламентарных странах функцию законодательной власти выполняет не только парламент, но и правительство, институционально отделенное от парламента, но функционально выступающее “продолжением” нижней палаты парламента, парламентского большинства. Вместе с тем правительство выполняет и функцию исполнительной власти. Однако исполнительную власть осуществляет не только правительство, но и система органов административной власти, и в правовом государстве правительство не может вмешиваться в компетенцию этих органов.

Конечно, то, что называется системой органов административной власти, существует и в президентской республике. Но в последней президент -и правительство строго отделены от законодателя, президент и парламентское большинство могут принадлежать к разным партиям. Так что в президентской республике партии играют важную, но не главную роль в системе разделения властей. Здесь прежде всего есть строгое разделение властей на законодательную и исполнительную, и в сравнении с этим разделением властей самостоятельная компетенция административных органов в отношениях с правительством не имеет принципиального значения.

В парламентарных странах правительство ответственно перед парламентом, т. е. нижняя палата вправе выразить правительству недоверие или отказать в доверии. Парламентская ответственность правительства означает, что недоверие (отказ в доверии) неизбежно влечет за собой прекращение полномочий правительства; прежде всего, возможна его незамедлительная отставка. Но возможно и другое развитие событий: в ответ на недоверие премьер-министр вправе рекомендовать номинальному главе государства досрочно распустить нижнюю палату парламента и назначить новые парламентские выборы. В этом случае правительство слагает свои полномочия после избрания нового парламента. Хотя фактически оно может сохраниться, если в новом составе нижней палаты парламента прежний премьер-министр получит поддержку абсолютного большинства. Формально решение о роспуске, как и решение о назначении премьер-министра, принимает номинальный глава государства, но при этом он связан мнением премьер-министра или решением лидеров парламентских фракций, если правительство не сформировано.

Досрочный роспуск нижней палаты парламента как противовес требованию отставки правительства имеет свою логику. Досрочный роспуск происходит обычно в случаях правительственного кризиса. (1) Когда ни одна из партий или образующихся коалиций в нижней палате парламента не располагает абсолютным большинством, необходимым для формирования правительства, тогда такой неработоспособный состав палаты следует распустить и назначить новые выборы. (2) Если коалиционное правительство утратит поддержку нижней палаты в результате распада правящей коалиции и при этом не возникнет новая коалиция, располагающая абсолютным большинством, то правительство может сохраниться как “правительство меньшинства” Если такому правительству выражено недоверие или его решения не получают необходимой законодательной поддержки, то на этот случай у премьер-министра должно быть право рекомендовать главе государства распустить нижнюю палату и назначить новые выборы. (3) Когда однопартийное правительство утрачивает поддержку абсолютного большинства в результате внутрипартийных разногласий, то премьер-министр, как фактический лидер правящей партии, должен решать вопрос о дальнейшей судьбе правительства.

Особенности сдержек и противовесов в отдельных парламентарных странах облегчают или, наоборот, затрудняют досрочный роспуск нижней палаты. В Великобритании досрочный роспуск палаты общин происходит тогда, когда правящая партия (премьер-министр, кабинет) считает целесообразным проведение досрочных выборов — независимо от правительственного кризиса. Такая возможность вытекает из самой сущности парламентарной формы правления. Ибо, по существу, здесь для роспуска нижней палаты достаточно одного желания правящего партийного большинства: это большинство, руководимое правительством, по конъюнктурным соображениям может формально выразить своему правительству недоверие, и в ответ последует роспуск нижней палаты. Все это подчеркивает, что досрочный роспуск парламента в государстве партий не следует расценивать как роспуск законодательного органа по решению органа исполнительной власти. Роспуск и досрочные выборы или отставка правительства — это внутреннее дело “партийной” власти.

В ФРГ во избежание частых роспусков нижней палаты допускается только конструктивный вотум недоверия. Последний означает, что отставка правительства по воле парламентского большинства происходит лишь тогда, когда абсолютным большинством избран новый премьер-министр. Такое положение исключает досрочный роспуск нижней палаты парламента в ответ на недоверие (отказ в доверии) правительству.

Необходимо подчеркнуть, что в парламентарных странах механизмы сдержек и противовесов не исчерпываются полномочиями нижней палаты и правительства внутри “партийной” власти. Так, в Великобритании — в классическом варианте парламентарной формы правления — важнейшую роль играет судебная власть. Здесь, в стране общего права, именно судебная власть составляет основной противовес “партийной” власти: законы и правительственные нормативные акты приобретают реальную юридическую силу постольку, поскольку они применяются судами и трансформируются в прецедентное право. В ФРГ основными противовесами "партийной” власти являются верхняя палата парламента и конституционный суд.

Смешанная республика (Пятая республика во Франции, Португалия, Финляндия, большинство посттоталитарных стран Европы) соединяет в себе институты президентской и парламентарной республик. От президентской республики заимствуется институт избираемого народом президента, обладающего полномочиями исполнительной власти. От парламентарной формы берется парламентская ответственность правительства, возглавляемого премьер-министром. Такая система исполнительной власти называется бицефальной (“двуглавой”). Если президент и парламентское большинство принадлежат к одной партии (коалиции), то президент сам формирует правительство и фактически является его главой. Если же они принадлежат к разным партиям, то президент вынужден назначить премьер-министром лидера парламентского большинства, и возникает ситуация так называемого сожительства президента и правительства. В этой ситуации президент политически относительно “слаб”, но правительство тем не менее вынуждено учитывать позицию президента.

Так, во Франции президент и в ситуации “сожительства” остается важной политической фигурой, сохраняющей самостоятельные полномочия. Он является верховным главнокомандующим, принимает решение о проведении референдума, а главное — издает регламентарные акты по вопросам, которые не могут быть предметом законодательства. Правда, регламентарные акты контрасигнуются премьер-министром и в случае необходимости — ответственными министрами. Так что можно говорить, что регламентарные акты издаются правительством с учетом позиции президента. Как бы то ни было, в период “сожительства” президент и правительство вынуждены учитывать интересы друг друга[435].

Для смешанной республики характерно то, что президент и парламентское большинство (если они политические оппоненты) могут конкурировать при формировании правительства. Премьер-министра назначает президент, но реально премьером может стать лишь тот, кто получит поддержку нижней палаты. Президент не обязан назначать премьером представителя парламентского большинства, но нижняя палата вправе не одобрить программу правительства или выразить ему недоверие. В обоих случаях премьер-министр обязан подать президенту заявление об отставке правительства. Но в ответ президент вправе, не приняв отставку, один раз распустить нижнюю палату парламента и назначить новые выборы.

Так, во Франции президент вправе досрочно распустить нижнюю палату, если она отвергнет кандидатуру премьер- министра, назначенного президентом, или примет резолюцию порицания правительства. Тем самым президент вынесет свой спор с парламентом на суд народа. Но вновь избранную нижнюю палату в течение одного года нельзя распустить ни по каким основаниям. И если народ изберет новый состав нижней палаты с прежним партийным большинством и это большинство примет резолюцию порицания, то президент будет вынужден принять отставку правительства и назначить премьером представителя парламентского большинства. Ибо нижняя палата одобрит только то правительство, которое представляет парламентское большинство, а распустить палату президент уже не имеет права. Реально президент может распустить нижнюю палату в связи со спором по вопросу о правительстве лишь тогда, когда он избран на свой пост после парламентских выборов. В этом случае есть вероятность того, что в новом составе нижней палаты оппозиция президенту не получит абсолютного большинства.

Если в смешанной республике президент и парламентское большинство не находятся в оппозиции друг другу, то складывается “партийная” власть, в рамках которой главную роль играет президент. Если же они стоят в оппозиции друг другу, то возникает специфический вариант разделения властей на законодательную и исполнительную. При этом исполнительную власть осуществляют президент и правительство, которое ответственно перед парламентом, но в то же время оно вынуждено учитывать позицию президента. В таком варианте разделения властей правительство находится в существенно меньшей, зависимости от парламента, чем правительство в парламентарных странах.

Россия по Конституции 1993 г. похожа на смешанную республику[436], но у российского Президента существенно больше полномочий, чем, например, у французского. Президент Российской Федерации — это прежде всего конституционно-правовой институт исполнительной власти. Он обладает решающими полномочиями в сфере исполнительной власти, в сравнении с которыми фигура премьер-министра оказывается слабой и зависимой. Он формирует Правительство Российской Федерации и самостоятельно принимает решение об отставке Правительства, непосредственно руководит деятельностью важнейших федеральных министерств и ведомств, является верховным главнокомандующим. Но у Президента РФ есть конституционные полномочия, выводящие его власть за границы исполнительной власти, нарушающие баланс законодательной и исполнительной ветвей власти. Полномочия Президента в области законодательной власти включают в себя: право законодательной инициативы; право издавать указы по любым вопросам, не урегулированным законом, т. е. неподзаконные указы; право отлагательного вето в отношении федеральных законов. В совокупности эти полномочия создают конкурирующую нормотворческую компетенцию парламента и Президента.

Главное, чем отличается российская республика от смешанной, состоит в том, что Правительство РФ несет ответственность только перед Президентом. Правда, российская Конституция 1993 г. создает иллюзию парламентской ответственности Правительства. Во-первых, нижняя палата парламента — Государственная Дума — вправе дважды отклонить представленную ей Президентом кандидатуру Председателя Правительства; но если Дума отклонит кандидатуру в третий раз, то она будет распущена и Президент назначит премьер- министра без согласия Думы. Президент не вправе распускать Думу в экстраординарных ситуациях, а также в течение последних шести месяцев срока президентских полномочий; но в таких случаях Президент может, не распуская Думу, тем не менее назначать премьера вопреки позиции нижней палаты парламента. Причем Президент не обязан назначать премьер- министром того, чью кандидатуру Дума трижды отклонила; он может предлагать заведомо неприемлемые кандидатуры только для того, чтобы распустить Думу. Получается, что процедура одобрения кандидатуры премьера Думой направлена против самой нижней палаты парламента.

Во-вторых, Дума вправе выразить недоверие (или отказать в доверии) Правительству; в этом случае Президент обязан либо принять решение об отставке Правительства, либо распустить Думу. Резонно предположить, что Президент не будет отправлять в отставку сформированное им Правительство (он может сделать это и без подсказки Думы) и распустит Думу. Правда, вновь избранную Думу нельзя распускать за выражение недоверия (отказ в доверии) в течение года после ее избрания. В такой ситуации Президент будет вынужден формально принять решение об отставке Правительства. Но он может сразу же его восстановить, предложив Думе кандидатуру прежнего Председателя Правительства; если Дума, добившаяся формальной отставки Правительства, трижды отклонит эту кандидатуру, она будет распущена, а Президент формально восстановит Правительство в его прежнем составе. По меньшей мере, Президент восстановит Правительство, не распуская Думу. Так или иначе в случае конфронтации Президента и нижней палаты парламента позиция последней не может реально влиять на судьбу Правительства.

Необходимо подчеркнуть, что Президент РФ вправе неоднократно распускать Думу, и при этом он не связан волей Избирателей, участвующих в выборах Думы. Поэтому нельзя говорить, что Президент, распуская Думу, выносит свой спор с Думой на суд народа. Исход выборов в Думу не предрешает судьбу Правительства, сформированного Президентом. Такое полномочие российского Президента распускать нижнюю палату независимо от воли избирателей означает, что Президент выступает в споре с Думой как судья в своем деле; следовательно, это полномочие противоправно по существу. Такого полномочия нет ни в парламентарных странах, ни в смешанной республике. В этих странах после досрочного роспуска парламента правительство формируется в соответствии с волей избирателей.

Кроме того, роспуск нижней палаты без парламентской ответственности правительства является абсурдным. Угроза роспуска вынуждает нижнюю палату парламента формально брать на себя часть ответственности за деятельность правительства, которое, в свою очередь, ответственно только перед президентом.

Таким образом, в России нет парламентской ответственности правительства; следовательно, Россию нельзя считать смешанной республикой. Но это и не президентская республика, так как предусматривается досрочный роспуск парламента. Предусматривается и отрешение Президента от должности, но эта процедура чрезмерно усложнена и выглядит нереальной. Такое несбалансированное соотношение исполнительной и законодательной ветвей власти противоречит логике разделения властей и несет в себе угрозу диктатуры.

§ 3. Государственный (политический) режим

Понятие “государственный режим” объясняет способы осуществления государственной власти. Это категория, выражающая меру и характер участия субъектов государственного общения (граждан или подданных, социальных групп, общественных объединений) в формировании и осуществлении государственной власти.

Различаются режимы демократические и авторитарные (диктаторские).

Демократия в современном смысле этого понятия означает формально равное участие полноправных граждан в формировании и осуществлении государственной власти. Принцип демократии —- это формальное равенство в политике, формальное равенство политических идеологий и объединений, партий, формально равная для всех субъектов государственно-правового общения возможность участвовать в формировании государственной воли.

Признаком современной демократии прежде всего являются политические свободы — идеологический и политический плюрализм, многопартийность, свобода выражения мнений, свобода средств массовой информации, свободы объединений, собраний и манифестаций, всеобщее и равное избирательное право, право петиций. В условиях демократии регулярно проводятся свободные выборы высших государственных органов, т. е. избираемые органы несут политическую ответственность перед избирателями. К участию в выборах допускаются все полноправные граждане и их объединения, за исключением тех, кто преследует цель свержения демократического режима и установления диктатуры, а также иные антиправовые цели.

Принято различать непосредственную (прямую) и представительную формы демократии. Представительной демократией называют осуществление государственной власти демократически избираемыми представителями народа. По существу, представительная демократия — это и есть демократия в современном смысле. В современном демократическом государстве власть осуществляется не народом, а “от имени народа” и формально “для народа”, “в интересах народа”. Причем демократические выборы — это не прямая демократия, а необходимая предпосылка и процедура представительной демократии.

В демократическом государстве легитимность (рационально-правового типа) обеспечивается представительным характером высших органов государственной власти. “Представительный” не значит обладающий прерогативой нормотворчества. Однако демократия предполагает, что основные нормотворческие (законотворческие) полномочия принадлежат представительным органам. Представительными являются не только коллегиальные, но и единоличные органы государственной власти. Однако между ними есть различие. Единоличный орган (избираемый народом президент) является представителем большинства избирателей, участвовавших в выборах. В коллегиальных же представлены и меньшинства. Правда, и в коллегиальных органах, например парламенте, представители большинства могут игнорировать интересы меньшинства (фактически это вопрос политической культуры общества).

Непосредственная демократия (“прямое народоправие”) означает принятие политических решений, непосредственное осуществление государственной власти всей совокупностью полноправных граждан или их большинством (в данном контексте “народ” — это совокупность полноправных граждан). Такая форма демократии характерна для государства типа античного полиса (гражданской общины), т. е. для исторически неразвитой государственности республиканской формы при относительно малой численности населения, проживающего на малой территории. Признаком прямой демократии является народное собрание, в котором участвуют все полноправные граждане. Прямая демократия не характерна для современного территориального государства и возможна скорее как форма местного самоуправления.

Элементы прямой демократии сохранились, например, в некоторых швейцарских кантонах (субъектах федерации, федеративного государства), в которых раз в году проводится собрание граждан, имеющих право голоса. Такое собрание открытым голосованием принимает решения по вопросам компетенции кантона и выбирает должностных лиц кантона. Но даже в таких кантонах действуют кантональные парламенты. В других швейцарских кантонах и на уровне федерации существует только представительная и так называемая полупрямая демократия. Последняя означает, во-первых, право на референдум по инициативе народа: правительство представляет народу все намеченные законопроекты, и в случае инициативы определенного числа граждан законопроект или закон, принятый парламентом, но еще не вступивший в силу, выносится на референдум. Во-вторых, “полупрямая демократия” гарантирует права на законодательную и конституционную инициативу народа: население кантона путем сбора необходимого количества подписей может потребовать изменения или отмены существующего закона либо принятия нового закона; также население может потребовать изменения конституции кантона. На уровне федерации действует только право на конституционную инициативу народа.

Авторитаризм означает такой способ публично-властного, государственного управления общественными отношениями, при котором сигналы обратной связи, показывающие реакцию общества на управление, блокируются и не воспринимаются организацией власти. Ибо сама авторитарная организация власти (управляющая система) перекрывает каналы распространения этих сигналов, исходящих от управляемой системы. А именно: в условиях авторитарных государственных режимов действует предварительная цензура, нет свободы выражения мнений, свободных выборов, свободы объединений и других политических свобод (либо они существенно ограничены). Здесь нет легальных оппозиционных политических партий, не контролируемых властью профсоюзов либо власть чинит препятствия деятельности оппозиционных организаций. Средства массовой информации контролируются авторитарной властью в зависимости от меры жесткости авторитарного режима.

В XX в. можно выделить два вида авторитарных государственных режимов — прогрессивные и консервативные. Цель прогрессивных режимов — догоняющее индустриальное развитие на основе экономического принуждения (например, режим Пиночета в Чили). Консервативные режимы (например, мусульманские фундаменталистские режимы) возникают в условиях разрушения традиционного общества и представляют собой реакцию традиционно правящей политической элиты на ослабление ее господства.

Авторитарное воздействие на общество происходит независимо от воли большинства членов общества (диктатура). Любой авторитарный режим, даже самый прогрессивный, имеет вероятность успеха 50%. Это вытекает из самого смысла государственного авторитаризма. Управляющая система воздействует на управляемую, не обладая при этом информацией о результатах воздействия, имея ограниченные возможности для корректировки воздействия.

Известны менее жесткие и более жесткие авторитарные режимы. Так, любая реальная монархия означает авторитарный режим, поскольку подданные монарха в основной массе не участвуют в формировании государственной власти. Но монархический авторитарный режим опирается не только и не столько на силу, сколько на политическую традицию и убежденность подданных в легитимности режима. Если при таком режиме обеспечивается благосостояние общества (например, в современных нефтедобывающих странах Азии), то в обществе нет радикальной оппозиции режиму, и режим не прибегает к репрессиям. Наоборот, режим Пиночета в Чили — это более жесткий авторитарный режим, сопровождавшийся массовыми грубыми нарушениями прав человека.

Понятие тоталитарного режима. Жесткие авторитарные государственные режимы не следует путать с тоталитарными режимами — коммунистическим (социалистическим), национал-социалистическим, фашистским и т. д. Тоталитаризм — это не просто крайний вариант авторитаризма. Это разновидность деспотии, рецидив деспотии в XX в., в эпоху индустриального развития. Деспотия — власть, ничем не ограниченная, власть над несвободными, опирающаяся на насилие или угрозу его применения. При тоталитаризме нет никакой свободы — политической, экономической, духовной и т. д. Тоталитаризм создает общество, основанное на внеэкономическом, т. е. чисто силовом, принуждении.

В политологии понятием “политический режим” обозначаются способы осуществления политической власти независимо от ее типа. В частности, различаются режимы демократические, авторитарные и тоталитарные.

С точки зрения современной либертарной теории понятия “государственный режим” и “политический режим” не тождественны. Тоталитарный режим не является разновидностью государственного режима. В то же время тоталитарный режим можно рассматривать как такую крайнюю форму авторитаризма, при которой уничтожается всякая свобода. В любом случае нельзя ставить в одном ряду авторитарные и тоталитарные режимы. Авторитаризм — понятие более широкое. Существует авторитаризм государственный, отрицающий (ограничивающий) политическую свободу, но допускающий свободу личную и экономическую, и авторитаризм деспотический (тоталитарный), отрицающий свободу вообще.

Интересно, что тоталитарные режимы стремятся имитировать демократию, прикрывают псевдодемократическим фасадом свою деспотическую сущность. Но при этом псевдодемократические институты (например, институты “советской демократии”), во-первых, реально не избираются, а формируются из самих функционеров власти и лиц, доказавших свою лояльность режиму. Во-вторых, даже сформированные таким способом органы не принимают никаких самостоятельных решений, а лишь формально утверждают решения, принятые институтами реальной власти.

Тоталитарные системы характеризуются следующими основными признаками:

1) внеэкономическое принуждение к труду;

2) политическое, экономическое, военное и идеологическое господство тоталитарной бюрократии (номенклатуры, партократии);

3) монолитная партия нового типа, построенная по строго иерархическому принципу (это не политическая партия в обычном смысле, а основная организационная структура в механизме тотальной власти. Аппарат этой партии составляет тоталитарная бюрократия, а ее рядовые члены — это те, кто демонстрирует особую лояльность по отношению к власти и готовы стать функционерами режима);

4) политизированная иерархическая социальная структура (положение человека в обществе определяется его местом в структуре власти, отношением к власти);

5) венчающая пирамиду тоталитарной бюрократии харизматическая фигура вождя, сосредоточивающего в своих руках верховную политическую, экономическую, военную и идеологическую власть;

6) псевдодемократизм, имитация “народовластия” и заботы о благосостоянии народа (рабочих, трудящихся);

7) мощные следящая и карательная системы, способные обеспечить тотальный контроль; периодический массовый террор; псевдоправосудие как элемент карательной системы; фиктивность законодательства;

8) милитаризованная экономика, подчинение внутренней политики интересам военно-промышленного комплекса, агрессивная внешняя политика;.

9) принудительная идеология, открытое отступление от которой карается как тяжкое преступление; мощный аппарат идеологического воздействия;

10) нагнетание путем репрессий атмосферы страха, что обеспечивает тотальное повиновение; насаждение в обществе образа врага, что позволяет убедить часть населения в необходимости тотального контроля, репрессий, уничтожения некоторых социальных групп (“врагов народа”).

Плюралистическая демократия и “народовластие” Обычно демократию объясняют как “народовластие”. В этом контексте понятие “народ” не имеет этнического смысла и не совпадает с понятием “население” Имеется в виду народ как некий абстрактный субъект власти. Однако в демократическом процессе формирования и осуществления государственной власти участвует не народ как целое, а полноправные граждане и их объединения, выражающие интересы разных частей народа. В современной плюралистической демократии конкурируют политические элиты, отражающие различия и даже противоположность интересов разных социальных групп[437].

История знает разные варианты участия граждан в формировании и осуществлении государственной власти. Не всегда и не везде все граждане были равноправны, обладали равной политической свободой. Да и само понятие “гражданин” исторически менялось. Так, в древних Афинах в совокупность полноправных граждан, или демос (“народ”), входили в основном весьма зажиточные торгово-ремесленные круги населения[438]. Для Доиндустриального и раннего индустриального общества характерно включение в совокупность граждан лишь части свободного населения, а также деление граждан на полноправных и неполноправных по признакам происхождения, пола, имущественного положения и т. д. В доиндустриальном обществе существовали аристократические республики, в которых только часть граждан, принадлежащая к высшему сословию (сословиям), могла претендовать на занятие высших государственных должностей. Только в демократиях индустриального общества постепенно достигается равноправие граждан и совокупность полноправных граждан в основном совпадает с взрослым населением страны (исключая лиц, временно проживающих в стране, а также лиц, признанных недееспособными).

Термин “народовластие” в современном значении нельзя понимать буквально. “Народовластие”, как и “непосредственная власть народа”, “народный суверенитет”, в современном государстве — это фикции, призванные легитимировать реальное господство политических элит. Государственная власть всегда претендует на выражение всеобщих интересов. Власть демократическая претендует на выражение воли народа. Но реально в современном демократическом государстве нет никакой “власти народа”, тем более “непосредственной власти народа”, а есть демократически организованная государственная власть. Строго говоря, идея народовластия и понятие народного суверенитета искажают смысл государственной власти, создают впечатление дуализма власти народа и власти государства (публично-властной организации народа).

“Эффект народовластия” в современных конституциях (например, в Конституции РФ 1993 г.) достигается следующим образом. Во-первых, народ объявляется единственным источником власти в стране и носителем некоего суверенитета (ч. 1 ст. 3 Конституции РФ); это положение признается непременным признаком демократии в смысле “народовластия”[439]. Во-вторых, провозглашается, что народ не только является источником власти, но и “осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и местного самоуправления” (ч. 2 ст. 3 Конституции РФ). В-третьих, референдум и свободные выборы называются высшим непосредственным выражением власти народа (ч. 3 ст. 3 Конституции РФ).

В действительности в плюралистической демократии источником власти является не народ (абстрактное коллективное целое), а большинство (часто относительное большинство) политически активных граждан, участвующих в формировании государственной власти и составляющих меньшинство народа[440]. На выборах высших органов государственной власти конкурируют партии, за которыми стоят организованные группы, каждая из которых представляет интересы части народа — нередко очень малой части. Побеждают на выборах партии, имеющие большие ресурсы влияния на избирателей. Электорат победившей партии обычно составляет меньшинство народа, но правящая элита всегда утверждает, что она получила власть “от народа" или “по воле народа” Между тем “любые группировки граждан остаются лишь частями народа, даже если они благодаря своей сплоченности и активности становятся влиятельной силой; и в этом случае они еще не народ и даже не его представители”[441]. Попутно заметим, что при тоталитарных режимах народ тоже провозглашается источником власти, а механизм тотальной власти изображается как “власть народа”.

Смысл демократии не в том, что народ провозглашается источником власти, не в том, что органы государственной власти объявляют себя органами, через которые “народ осуществляет свою власть”, а в том, что все полноправные граждане (их объединения, организованные группы) формально в равной мере допускаются к формированию высших органов государственной власти и тем самым — к формированию государственной воли. Формально равный доступ к власти означает свободную конкуренцию политических интересов и фактически неравную меру политического участия граждан, фактически неравное выражение государством политических интересов разных социальных групп. В обществе существует глубокое неравенство ресурсов политического влияния: есть слабоорганизованные группы с малыми ресурсами политического влияния (безработные, пенсионеры, инвалиды и т. д.) и есть олигархические группы, способные отчасти предопределять результаты выборов[442]. Таким образом, в современной развитой демократии в формировании и осуществлении государственной власти реально участвуют конкурирующие организованные группы. Поэтому вместо термина “народовластие” используется название “полиархия”[443]. Последнее подчеркивает, с одной стороны, что социальные группы, реально определяющие государственную власть, не совпадают со всей совокупностью граждан, с народом. С другой стороны, определяющее политическое участие не является привилегией какой-то одной группы, и в демократическом процессе конкурирует множество организованных групп.

Поскольку государство в политическом смысле — это организация верховной власти, то “осуществление народом своей власти непосредственно” (“непосредственно” означает осуществление власти народа помимо органов государственной власти) следует считать фикцией с легитимирующей нагрузкой.

В современном государстве “народовластие” не означает “прямое народоправство” Выборы должностных лиц государства и референдум — это не разновидность прямой демократии. Это не “высшее непосредственное выражение власти народа”, не осуществление верховной власти, а участие в формировании и осуществлении государственной власти.

Так, сами по себе выборы и выборность государственных органов являются атрибутом республиканской формы правления, а не демократии. О демократическом характере выборов свидетельствует то, в какой мере граждане и их объединения формально допущены к участию в выборах и в какой мере они реально могут в них участвовать. Выборы могут быть прямыми и косвенными; прямые выборы означают большую меру участия граждан в процессе формирования государственной власти, но не “прямое народоправство” Избранные гражданами депутаты формально представляют интересы своих избирателей. Но после выборов по общему правилу избиратели уже не могут оказывать влияние на решения своих представителей. Избиратели могут выразить неодобрение своим представителям только на следующих выборах. Это означает относительную независимость представительных государственных органов от избирателей, их существенную самостоятельность в принятии государственных решений.

Таким образом, выборы — это государственно-организованный процесс избрания представительных органов. Это участие в формировании государственной власти, а не осуществление “власти народа”

Референдум представляет собой волеизъявление граждан по определенному вопросу, вынесенному на всенародное голосование. Если референдум проводится по инициативе граждан, то это — элемент “полупрямой демократии” швейцарского типа. Но и в этом случае реально можно говорить лишь об участии граждан: вопрос, выносимый на референдум, формулируется компетентным государственным органом; государство, а не народ определяет результаты референдума.

Обычно же референдум организуется не в порядке народной инициативы. Причем проведение референдума реально зависит от государственного органа, компетентного назначать референдум. Практика показывает, что такой референдум проводится лишь тогда, когда компетентный государственный орган заинтересован в проведении референдума, а вопрос референдума формулируется так, чтобы гарантировать нужный ответ.

Иначе говоря, представительная демократия предполагает, что высшие государственные органы при решении некоторых вопросов общественной и государственной жизни ссылаются на волеизъявление народа (референдум), и в этом случае они выступают как реальные представители народа.

§ 4. Территориальное устройство государства

Понятие территориального устройства государства. Это понятие относится к территориальной организации государственной власти. Оно характеризует уровень централизации государственной власти, соотношение компетенции центральных и региональных (местных) органов государства.

Различаются две основные формы территориального устройства — унитарная и федеративная[444]. Унитаризм означает принципиальную централизацию, федерализм — принципиальную децентрализацию государственной власти[445]. Сосредоточение властных полномочий в центральных органах унитарного государства не исключает возможность относительной децентрализации государственной власти, т. е. допускает автономию некоторых частей централизованного государства. Унитарное государство, в котором есть автономные образования,— это нечто среднее между унитаризмом и федерализмом. Принципиально децентрализованное государство (федеративное государство, федерация) — это сложносоставное государство, в котором власть рассредоточена между центральными (федеральными) органами государства и органами его составных частей. Для федеративного государства характерно двойное политическое участие граждан: во-первых, они выступают как представители всего народа, формирующие федеральные органы власти, во-вторых — как представители составных частей народа, формирующих самостоятельные региональные (местные) органы власти.

В Новое время однозначно прослеживается тенденция от абсолютистской централизации к децентрализации государственной власти. Но существуют доводы как в пользу федерализма, так и в пользу унитаризма. Например, при большой территории государства децентрализация власти обеспечивает более эффективное управление, но при этом компетенция центральных и самостоятельных региональных (местных) органов власти нередко пересекается, что затрудняет управление. Децентрализация, создание региональных (местных) представительных органов, приближение власти к населению способствует реализации политических прав и свобод, росту политической активности граждан; с другой стороны, централизованное государство способно более эффективно защищать права человека от местных злоупотреблений властью. Децентрализация власти затрудняет проведение реформ в масштабе всей страны; однако тем самым она препятствует не только прогрессивному реформированию общества и государства, но и возможному разрушению институтов демократического правового государства, авторитарным тенденциям. Современное социальное государство при большей централизации власти более эффективно перераспределяет национальный доход в интересах общества в целом, в целях выравнивания уровня социально-экономического развития регионов; наоборот, федерализм в определенной мере препятствует такому выравниванию, т. е. препятствует развитию одних регионов за счет других. Федерализм обеспечивает формальное (правовое) равенство регионов, из которых складывается федеративное государство. Следовательно, федерализм препятствует такой социальной (перераспределительной) политике центральной власти, которая противоречит господству права, подрывает основы рыночной экономики и эффективность производства.

Унитарное государство — это единое государство, территория которого подразделяется на административно-территориальные единицы. В унитарном государстве есть только один законодательный орган, обладающий нормотворческой компетенцией по всем отраслям законодательства; нормотворческие органы автономий в унитарном государстве, по существу, обладают подзаконной компетенцией, даже если акты этих органов называются законами. Исполнительную власть осуществляют центральные органы исполнительной власти и созданные ими территориальные (местные) административные органы. Реже территориальные административные органы избираются местным населением. В унитарном государстве судебная система является единой.

Помимо административно-территориальных единиц, управляемых органами центрального подчинения, в унитарном государстве могут быть автономные образования. Население автономных образований самостоятельно формирует свои парламенты и органы исполнительной власти, действующие на основе разграничения компетенции между центральными органами власти и органами власти автономии.

Наряду с территориальными органами исполнительной власти в унитарном (также и в федеративном) государстве существуют формируемые населением органы местного самоуправления. Последние не входят в систему государственных органов. Но государство может передавать этим органам полномочия территориальных органов государственной власти и контролировать их деятельность в пределах переданных полномочий. Унитарные государства, в которых органы местного самоуправления выступают и как территориальные органы власти, называют относительно децентрализованными. Чисто централизованными считаются унитарные государства, в которых власть на местах осуществляют исключительно чиновники, назначаемые из центра.

Автономия может быть территориальной и экстерриториальной. Территориальная автономия — это определяемая конституцией или законом государства самостоятельность части населения государства в решении определенных вопросов социально-экономической и культурной жизни на территории проживания этой части населения. Эта часть населения страны создает либо территориальное, либо этнотерриториальное автономное образование. Территориальное автономное образование создается населением, не имеющим этнических отличий, но имеющим особенности хозяйства и культуры, которые вызваны историческими или географическими факторами. Этнотерриториальное автономное образование создается этническим меньшинством на территории его компактного проживания. На территории автономного образования действуют не только законы государства, но и нормативные акты, издаваемые органами автономии в пределах их компетенции.

Существует также понятие этнокультурной автономии. Эта автономия имеет экстерриториальный характер. Если этническое или религиозное меньшинство в стране проживает разрозненно, то государство может гарантировать ему право создавать свои представительные органы на общегосударственном уровне. Эти органы обычно обладают консультативными полномочиями в отношениях с высшими государственными органами и специальной компетенцией, позволяющей защищать интересы представителей соответствующих меньшинств.

Унитарное государство, в котором есть автономные образования, можно рассматривать как сочетающее в себе централизованное и децентрализованное начала. Государственная власть на уровне автономного образования осуществляется на основе разграничения компетенции между органами власти автономии и территориальными органами государственной власти, которые создаются центральными органами. На уровне других территориальных единиц такого государства государственная власть осуществляется только территориальными органами центральной власти.

Автономия известна с древних времен. В частности, в до- индустриальном обществе автономии существовали в рамках империй. Империя — это не форма межгосударственного объединения и не особая форма сложного государственного устройства. Это унитарное государство, для которого характерна автономия входящих в него этнополитических образований, утративших суверенитет. В эпоху индустриального развития империи распадаются, ибо все этносы, политически существующие в рамках империй, стремятся к созданию своей суверенной государственности.

Федерализм. Это форма децентрализации государственной власти, предполагающая разграничение компетенции между органами власти федерации и субъектов федерации. Субъекты федерации (штаты, земли, республики, области и т. д.) — это составные части федеративного государства, в которых создаются органы законодательной и исполнительной власти (реже — суды), действующие в соответствии с разграничением компетенции между федерацией и ее субъектами.

Разграничение компетенции в федеративном государстве называется разделением властей “по вертикали” При этом разграничиваются предметы ведения федерации и субъектов федерации, а также полномочия федерации и субъектов федерации по предметам совместного ведения.

Предметы ведения разграничиваются таким образом, что законодательные полномочия по наиболее важным предметам ведения осуществляются федерацией. Полномочия же исполнительной власти в большей мере осуществляются субъектами федерации: исполнение федеральных законов возлагается не только на федеральные исполнительные органы, но и на органы исполнительной власти субъектов федерации. Например, в ФРГ земли самостоятельно исполняют федеральные законы, поскольку иное не устанавливается или не допускается Основным законом ФРГ.

Судебная власть обычно осуществляется федеральными судами. Судебная система должна быть единой, что максимально обеспечивает равный доступ к правосудию и равную судебную защиту на всей территории государства. Возможно и разграничение юрисдикции федеральной судебной системы и судебных систем субъектов федерации; но при таком разграничении не должно быть исключительной компетенции судов субъектов федерации, не допускающей апелляционное, кассационное или надзорное производство в высших федеральных судах. Иначе говоря, решение самого высокого суда, созданного в субъекте федерации, подлежит обжалованию в верховный или иной компетентный федеральный суд.

Различаются четыре вида законодательной компетенции в федеративном государстве.

Исключительная компетенция федерации означает, что по определенным предметам ведения принимаются только федеральные законы и основанные на них другие федеральные нормативные акты.

Конкурирующая компетенция федерации и субъектов федерации означает, что по определенным предметам ведения субъекты федерации вправе принимать свои законы, поскольку по этим вопросам не приняты федеральные законы. Практически в сфере конкурирующей компетенции федеральный законодатель может урегулировать все вопросы, если он считает, что это нужно для сохранения единого экономического и правового пространства или что эти вопросы не могут эффективно регулироваться законодательством отдельных субъектов федерации.

Совместная компетенция федерации и ее субъектов означает, что по определенным предметам ведения сначала принимаются федеральные законы, а затем в соответствии с ними принимаются законы субъектов федерации. В сфере совместной компетенции субъекты федерации не вправе принимать законы, не основанные на федеральных законах.

Исключительная компетенция субъектов федерации предполагает круг вопросов, в решение которых федерация вмешиваться не вправе. Если в федеративном государстве существует такая компетенция, то применительно к такому государству нельзя говорить о безусловном приоритете федерального законодательства.

Существуют две теоретические модели, объясняющие соотношение компетенций федерации и субъектов федерации. Если считать, что федеративное государственное устройство складывается в процессе децентрализации государственной власти (пример — Индия), тогда действует презумпция компетентности федерации. Она означает, что федерация вправе решать все вопросы, поскольку они не отнесены к компетенции субъектов федерации. В этом случае в конституции должны быть перечислены все вопросы, которые относятся к исключительной компетенции субъектов федерации.

Если считать, что федеративное государство возникло в результате объединения нескольких суверенных государств (пример — Швейцария), передавших часть своей компетенции в пользу федерации, то действует презумпция компетентности субъектов федерации. Она означает, что субъекты федерации обладают исключительной компетенцией по всем вопросам, решение которых не отнесено к иной компетенции.

Презумпция компетентности субъектов Российской Федерации закреплена в ст. 73 Конституции РФ 1993 г. — как будто до этой Конституции не существовало единой России и российское государство возникло в результате объединения суверенных республик, краев, областей и т. д. Очевидно, что это фикция, ибо российское федеративное государство формируется путем децентрализации власти, существовавшей в сверхцентрализованном политическом образовании (СССР, РСФСР), а вовсе не путем объединения ранее суверенных государств, превращающихся в субъекты Российской Федерации. Поэтому, несмотря на презумпцию компетентности, Конституция РФ (ст. 71, 72) не оставляет для исключительной компетенции субъектов РФ практически никаких предметов ведения.

Федерализм может быть важным элементом в системе разделения властей “по горизонтали”, в механизме сдержек и противовесов в “государстве партий” Так, в ФРГ в правовом поле деятельности законодательной и исполнительной властей на федеральном уровне взаимодействуют “партийная власть” (партийное большинство в Бундестаге, нижней палате парламента, и ответственное перед ним правительство) и Бундесрат, аналог верхней палаты парламента. Бундесрат состоит из представителей земельных правительств. Партия, имеющая большинство в Бундестаге, может оказаться в меньшинстве в Бундесрате. Такое произойдет в том случае, когда большинство избирателей в землях будет недовольно политикой федеральной “партийной власти” Тогда Бундесрат превратится в “партийную контрвласть”, которая сможет блокировать некоторые решения “партийной власти” Более того, в ФРГ возможна такая ситуация, когда будет действовать правительство, не имеющее поддержки абсолютного большинства в Бундестаге, но опирающееся на поддержку Бундесрата[446].

Суверенитет в федеративном государстве не делится между федерацией и ее субъектами. Федерация — это одно государство, а не союз суверенных государств, отдающих “часть суверенитета” в пользу федеральной власти. Суверенитет — это качество верховенства и независимости государственной власти, и это качество нельзя разделить между государством как целым и его частями. В федеративном государстве делится не суверенитет, а компетенция, причем делится таким образом, что суверенитетом обладает федерация, а не субъекты федерации.

Различаются федерации, построенные по этническому (“национальному”) и по территориальному принципам.

По этническому принципу: население государства составляют несколько этносов, каждый из которых образует субъект федерации.

По территориальному принципу: население — преимущественно этнос или этнически однородная общность — живет на исторически обособившихся территориях. Население каждой такой территории образует субъект федерации.

Федерации, построенные по этническому принципу, — это редкое исключение. В эпоху индустриального развития суверенная государственность самоценна для этносов. В постиндустриальную эпоху происходит экономическая и политическая интеграция постиндустриальных стран, возникают формы межгосударственных объединений типа Европейского Сообщества, существенно ограничивающие суверенитет объединяющихся стран.

Индустриальное общество, развивающееся по экстенсивному пути, нуждается в большем количестве населения и в постоянном приросте природных ресурсов. Столкновение интересов стран, идущих по такому пути развития, приводит даже к мировым войнам за ресурсы (за “жизненное пространство”). Но постиндустриальное общество, развивающееся по интенсивному пути, общество, в котором большинство членов не занято в процессе производства, не нуждается в большом приросте населения. Постиндустриальные страны с их высокотехнологичной экономикой не нуждаются в дополнительных ресурсах. Крупные национальные товаропроизводители, исходя из своих экономических интересов, объединяются в рамках международной интеграции и кооперации, возникают транснациональные корпорации. Межгосударственные границы только препятствуют дальнейшему постиндустриальному экономическому росту. В таких условиях наиболее развитые страны Западной Европы стремятся к экономическому, таможенному, валютному и отчасти политическому объединению.

Российская Федерация построена по этнотерриториальному принципу. Русская нация, проживающая на разных территориях, создает субъекты РФ по территориальному принципу. Другие этносы создают субъекты РФ по национальному принципу. В то же время ненцы и буряты в России номинально имеют по три субъекта РФ, а некоторые этносы не имеют даже автономии в рамках субъекта Федерации.

Федеративная финансовая система означает, что налоги устанавливаются совместно федерацией и ее субъектами, но федеральные и региональные налоги собираются субъектами независимо друг от друга. В каждом субъекте федерации полномочия субъектов федерации осуществляются почти исключительно за счет средств, полученных субъектом федерации от своих налогов. Дотации или субвенции субъектам федерации из федеральной казны возможны в исключительных случаях по решению федерального государственного органа, в котором представлены все субъекты федерации.

Межгосударственные объединения. От формы территориального устройства государства следует отличать форму межгосударственного объединения (образования). Последняя означает такой союз государств, в рамках которого существуют общие государственные или надгосударственные органы, но объединяющиеся государства сохраняют свой суверенитет. В этом контексте различаются личная и реальная унии, протекторат и ассоциированные государства, конфедерация, содружество и другие формы[447].

Личная уния — это простейшая форма межгосударственного объединения, возникающая как следствие монархической формы правления. Она возникает тогда, когда монарх приобретает права на корону другого государства (нескольких государств) либо в порядке престолонаследия, в результате случайного совпадения, либо вследствие того, что одно государство передает права на корону монарху другого государства- При этом конституционное право не устанавливает, что главой государства должен быть монарх другой страны. Получается, что одно и то же лицо занимает два совершенно самостоятельных поста главы государства. Поэтому, строго говоря, личная уния не означает юридический союз двух государств и не приводит к созданию общих государственных органов. Она прекращается, как только на престолы в этих государствах вступают разные лица. Примерами личной унии являются уния между Саксонией и Польшей (1697—1763), возникшая вследствие передачи польской короны Августу Сильному, а также унии между Великобританией и Ганновером (1714— 1837), Нидерландами и Люксембургом (1815—1890), возникшие в результате наследования монархом одного государства престола другого государства и прекратившиеся вследствие различного порядка престолонаследия в этих государствах.

В противоположность личной унии реальная уния означает правовой союз государств на основе создания общего института главы государства — монарха и других общих органов государственной власти. В рамках реальной унии может сохраняться суверенитет союзных государств. Такой пример дает уния Швеции и Норвегии (1814—1905), в которой помимо общего монарха общими были только органы внешних сношений; здесь суверенитет союзных государств был ограничен только в области внешней политики. Наоборот, в Австро-венгерской унии (1867—1918) помимо императора существовали общие внешнеполитическое ведомство, финансы и вооруженные силы. Фактически Австро-венгерская уния представляла собой одно сложносоставное государство.

Под содружеством обычно понимается Содружество наций (ранее — Британское содружество наций). Это международно-правовой союз, отраженный в конституциях союзных государств, в состав которого входят Великобритания и. суверенные государства — ее бывшие колонии. Первоначально принцип Содружества заключался в следующем: британский монарх является номинальным главой государства во всех членах Содружества; в каждом из них он представлен через назначенного им генерал-губернатора. Однако сегодня институт общего главы государства признается лишь в нескольких странах Содружества (например, в Австралии). В других странах (как в республиках, так и в монархиях) британский монарх признается лишь номинальным главой Содружества. В настоящее время Содружество наций имеет чисто формальный характер.

Содружество Независимых Государств отчасти напоминает Содружество наций. СНГ тоже образовалось после распада имперского политического образования — СССР. Однако глава российского государства не является номинальным главой государства в странах СНГ, а лишь избирается главой координирующего органа, состоящего из глав государств СНГ.

Фактически в СНГ участвуют лишь те страны, которые зависят от России в экономическом и военном отношении.

Протекторат означает такой правовой союз между государствами, при котором одно государство оказывает внешнеполитическое и военное покровительство другому, фактически зависимому от него государству. Во внутренней политике последнее обладает определенной самостоятельностью. При этом соответствующие органы покровительствующего государства одновременно осуществляют компетенцию защищаемого государства. Протекторат возможен на начальном этапе отношений между бывшими колониями и их метрополией.

С отношениями протектората сходны межгосударственные отношения, возникающие в форме ассоциированных государств. Так, Пуэрто-Рико является государством, ассоциированным с США — “основным” государством. Юридически такие государства обязаны лишь согласовывать внешнюю политику с “основным” государством, что формально ограничивает их внешний суверенитет, но фактически они зависят от него и в своей внутренней политике, и в экономике[448].

Конфедерация — это международно-правовой союз государств, в рамках которого создаются надгосударственные органы. Решения этих органов нуждаются в подтверждении со стороны органов субъектов конфедерации. Конфедерация неустойчива. Она либо распадается, когда достигаются цели союза или же выясняется неэффективность союза для достижения поставленных целей, либо -превращается в федеративное государство. Так, конфедерациями были Североамериканские Соединенные Штаты (1781—1787) и Швейцария (1815—1848), ставшие федеративными государствами. Последней известной конфедерацией считалась Сенегамбия (1981—1988), возникшая в результате объединения Сенегала и Гамбии, а затем распавшаяся[449]. Однако процессы межгосударственного объединения, происходящие в рамках Европейского Сообщества (создание системы надгосударственных органов, ликвидация таможенных границ, введение общей валюты), позволяют говорить о становлении новой конфедерации. Причем если для традиционных конфедераций была характерна в первую очередь общая внешняя политика, то членство в Европейском Сообществе означает не унификацию внешней политики, а формирование общего экономического пространства и координацию внутренней политики.

§ 1. Гражданское общество и государство

Всякий функционально определяемый объект действует в определенной системе типа “субъект-объект”, т. е. выполняет некие функции по отношению к определенному субъекту. Государство как институция, правовая организация публичной политической власти выполняет определенные функции по отношению к обществу — совокупности индивидов, объединенных обменными отношениями[450]. В доиндустриальном обществе социальные группы несвободных или полусвободных полностью или частично исключаются из государственно-правового общения. Тем не менее доиндустриальное государство выполняет свои функции не только по отношению к совокупности участников государственно-правового общения, но и по отношению к обществу в целом. Последнее достигается хотя бы за счет того, что государство гарантирует определенный порядок общественных отношений, в рамках которого обеспечивается существование всех социальных групп.

По мере исторического прогресса общества, государственности и права в индустриальном обществе достигается разделенность политических и экономических отношений, сферы политической власти и сферы собственности, публичного права и частного права. Сфера обменных отношений становится относительно независимой от государственно-властного вмешательства, возникает феномен гражданского общества, в котором отношения между частными лицами не опосредованы публичной властью и в котором все члены общества в равной мере формально свободны. В исторически развитой государственно-правовой ситуации следует говорить о функциях государства как публично-властной институции по отношению к гражданского обществу, точнее, к общности индивидов, социальных групп, ассоциаций, объединенных в гражданское общество.

Такой подход к функциям государства предполагает различение сфер гражданского общества и государства.

Первая — это сфера свободной, автономной активности, в которой действуют индивиды, преследующие частные цели и интересы. Сюда входят прежде всего экономика и культура.

Субъекты гражданского общества формально равны, их отношения регулируются частным правом. В качестве таких субъектов выступают не только и не столько отдельные индивиды, но и социальные группы и ассоциации — общественные объединения, политические партии, профсоюзы, союзы предпринимателей и т. д. В этом контексте государство выступает как публично-властная институция, управляющая гражданским обществом в целом и призванная действовать во всеобщих интересах. Государство при этом не должно мешать реализации частных устремлений, конкурирующих в сфере гражданского общества. В современном демократическом правовом государстве отдельный человек, его права и свободы признаются высшей ценностью и по общему правилу имеют приоритет по отношению к общим, или государственным, интересам[451]. Однако в конкретных случаях коллизии прав человека и общих интересов могут разрешаться и в пользу последних.

Государство как публично-властную институцию можно рассматривать в качестве управляющей системы по отношению к гражданскому обществу как системе управляемой. Вместе с тем гражданское общество — это саморегулирующаяся социальная система, детерминирующая государство. Саморегулирующаяся — это такая система, которая сама способна закреплять в себе все полезные для нее элементы и связи и отбрасывать все вредное. Основные механизмы саморегулирования гражданского общества — это свободный рынок (экономический механизм), политическая свобода и свободный доступ к независимому правосудию (юридический механизм). Описание гражданского общества как системы управляемой и одновременно саморегулирующейся не означает противоречия. Гражданское общество саморегулируется, в частности, так, что само формирует для себя управляющую систему, задает параметры и пределы государственного вмешательства и предопределяет функции государства (модель демократии). Вместе с тем государство как публично-властная институция обладает относительной самостоятельностью по отношению к гражданскому обществу. Последнее означает возможность такого государственного вмешательства в дела гражданского общества, которое происходит независимо от воли большинства субъектов гражданского общества (авторитарная модель).

§ 2. Функции и задачи государства

Функции государства по отношению к обществу (гражданскому обществу) — это основные направления его деятельности, нацеленной на решение общих дел субъектов общества (гражданского общества). Необходимость решения этих общих дел ставит перед государством определенные задачи, набор и содержание которых различны в доиндустриальном, индустриальном и постиндустриальном обществах. Таким образом, функции государства — это основные направления деятельности государства по решению стоящих перед ним задач. Объяснить функции государства — значит объяснить стоящие перед ним задачи и способы их осуществления.

В современной литературе используется понятие “генеральная функция государства”[452]. Это понятие должно объяснить предназначение государства по отношению к обществу (гражданскому обществу). Этим понятием, по существу, охватывается решение всех возможных задач государства — задач, относящихся к минимальной функции государства, и особых задач современного социального (социального правового) государства.

Различаются внутренние и внешние функции государства. Последние означают осуществление задач государства в международных отношениях. Следует иметь в виду, что и внутренние, и внешние функции осуществляются по отношению к одному и тому же субъекту — гражданскому обществу, обществу, в котором существует государство. При этом решение некоторых задач, например экологической, достигается за счет деятельности государства как внутри страны, так и за ее пределами, за счет участия государства в деятельности мирового или регионального сообщества государств.

У международного сообщества есть свои функции и задачи. Так, отдельное государство, осуществляя функцию обеспечения свободы, безопасности и собственности, создает и защищает правопорядок внутри страны (внутренняя правовая функция) и осуществляет оборону страны, дипломатическим путем защищает права и интересы своих граждан за границей (внешняя правовая функция). Но отдельное государство не может устанавливать мировой, международный правопорядок, не вправе вести борьбу с международным терроризмом на территории других государств без санкции этих государств и т. д. Международный правопорядок, его защита, а также международно-правовая защита прав человека в тех странах, где они явно нарушаются, — это задачи и функции правового сообщества государств, но не отдельных государств, даже если это сверхвеликие державы. Поэтому внешнюю правовую, равно как и внешнюю экологическую, функцию государства в международных отношениях следует понимать как участие государства в деятельности международного правового сообщества государств.

С точки зрения современной парадигмы права и государственности агрессивную внешнюю политику, ведение агрессивных войн, империалистическую деятельность нельзя считать функциями государства. Это — деятельность, противоречащая международному праву, противоправная деятельность.

Функции государства следует отличать от функций государственных органов. Так, у государства в целом по отношению к гражданскому обществу нет и не может быть функции сбора налогов, или фискальной функции. Противное означало бы, что государство необходимо членам общества, в частности, для того, чтобы собирать с них налоги. Государство — это такая публично-властная институция, которая не ставит задачу сбора налогов, а существует за счет налогов и выполняет определенные функции за счет средств, полученных от налогов. Налоги — это основа выполнения задач, средство и условие осуществления функций государства, а налогообложение и сбор налогов — это задача законодателя и функция налоговых органов государства.

§ 3. Минимальные функции государства

С точки зрения либертарной теории прежде всего выделяются минимальные функции государства. Это решение двух основных задач, стоящих перед любым государством, на всех этапах исторического развития государственности. Сюда относятся: (1) обеспечение свободы, безопасности и собственности (правовая функция) и (2) создание системы коммуникаций.

Направленность деятельности любого государства на решение правовой задачи, все большее проявление этого направления государственной деятельности по мере исторического прогресса права и государственности подтверждают тезис либертарной теории о том, что государство — это институциональная форма свободы. В исторически неразвитом или современном авторитарном государстве свобода, безопасность и собственность не гарантируются надлежащим образом, особенно с точки зрения стандартов правового государства. Однако не может быть такого государства, которое никак не обеспечивает свободу, безопасность и собственность. Отсутствие свободы свидетельствует о деспотическом, т. е. антигосударственном, чисто силовом характере власти.

Что касается создания системы коммуникаций, то любая организация публичной политической власти — как организация власти, распространяющейся по территориальному принципу, — по определению должна создавать коммуникации, по меньшей мере необходимые для территориального управления (транспорт и связь). Отличие государства от деспотии в этом вопросе заключается в том, что свободные субъекты социального обмена создают частные коммуникации в масштабе всего общества. Однако даже в развитом гражданском обществе важнейшие коммуникации (почта, отчасти железные дороги) остаются публичным делом и не передаются в частную сферу. Иначе говоря, все коммуникации, которые необходимы обществу в целом и не под силу субъектам частной сферы или не могут быть надежно обеспечены в случае их перехода в сферу гражданского общества, остаются задачей государства.

Государство представляет собой правовую форму функционирования публичной политической власти. Правовая форма применительно к решению правовой задачи означает, что обеспечение свободы, безопасности и собственности достигается в рамках законодательной, исполнительной и судебной деятельности государства. Необходимость именно этих трех функциональных форм порождает необходимость разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную ветви. Эти три функциональные формы присутствуют в деятельности государства независимо от того, существует ли в государстве строгое институциональное и персональное разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную. Так, несмотря на то что в парламентарных странах партия, победившая на выборах в парламент, одновременно формирует правительство, эти органы раздельно осуществляют законодательную и исполнительную деятельность.

Решение правовой задачи в форме законодательной деятельности — это установление общеобязательных правил, гарантирующих свободу, безопасность и собственность. В форме исполнительной деятельности — это прежде всего принуждение к соблюдению названных правил и полицейская защита свободы, безопасности, собственности, включая защиту прав и интересов граждан за границей государства. Кроме того, исполнительная деятельность обеспечивает безопасность общества в целом (сюда входит и так называемая “безопасность государства”) и оборону, внешнюю защиту общества в целом. Судебная деятельность — это защита свободы, безопасности и собственности в форме разрешения споров о праве. Любое государство по определению предоставляет полицейскую и судебную защиту независимо от состояния экономики. Если власть не способна предоставлять такую защиту, она перестает функционировать как государственная власть.

§ 4. Пределы государственного вмешательства в сферу гражданского общества

Либерализм и этатизм. Существуют две основные модели соотношения гражданского общества и государства — либерализм и этатизм. С позиции либерализма, чем меньше вмешательство государства в сферу гражданского общества, тем лучше для гражданского общества и, следовательно, субъектов гражданского общества. Этатизм занимает противоположную позицию в этом вопросе: чем больше вмешательство государства (в пределах разумного), тем лучше гражданскому обществу.

Классический либерализм (Дж. Локк, А. Смит), отстаивавший максимальную свободу индивида, сводил государственное вмешательство в сферу гражданского общества к минимальным функциям государства. Минимальное государство изображалось в образе “ночного сторожа”, полностью предоставляющего гражданское общество механизмам саморегулирования.

В рамках этатизма различаются два варианта регулирующего воздействия государства на общество — авторитарный и демократический этатизм.

Авторитаризм вообще означает такой способ властного воздействия на общество, при котором блокируется или разрывается обратная связь между управляющей и управляемой системами, власть стремится формировать общественные отношения. Авторитарный государственный режим (разумеется, авторитаризм характерен и для тоталитарных систем, но это — крайний авторитаризм, слияние управляющей и управляемой систем) представляет собой крайнее проявление этатизма. Такой режим задает общее направление социально- экономического развития, блокируя действие механизмов саморегулирования, но не разрушая их, не подавляя гражданское общество. Более того, авторитарный государственный режим может быть даже нацелен на ускоренное формирование этих механизмов, если они недостаточно развиты или были разрушены тоталитарной системой. Авторитарный вариант этатизма не может быть долговременной, стабильной формой социально-экономического развития, каковой является демократия.

Противоположность авторитарному варианту составляет демократический вариант государственного интервенционизма, который воплощен в теории и практике “государства всеобщего благоденствия” или социального правового государства. Это такой вариант этатизма, при котором параметры и пределы государственного вмешательства, особенно в экономику, определяются потребностями гражданского общества, точнее, большинством субъектов гражданского общества.

Минимальное (либеральное) государство. Либеральное, минимальное в функциональном отношении государство сформировалось в индустриально развитых странах в эпоху свободной конкуренции. В таком государстве воздействие на экономику осуществляется главным образом в рамках решения правовой задачи и создания системы коммуникаций, необходимых для саморегулирующегося гражданского общества.

Согласно теории классического либерализма, только свободный рынок позволяет выявить социально-экономические интересы, наиболее эффективные и полезные для общества в целом. Таковыми являются конкурирующие интересы субъектов гражданского общества, для реализации которых требуется относительно меньше затрат природных и социальных ресурсов. Ибо всякая система, в частности социальная система, существует в определенной среде, из которой она черпает ресурсы, а устойчивость системы зависит от ее равновесия со средой: чем меньше системе требуется новых ресурсов, тем она устойчивее.

В условиях свободного рынка действуют автономные субъекты, производители и потребители социальных благ. Цена на социальные блага, обмениваемые на свободном рынке, определяется их себестоимостью и соотношением спроса и предложения. Если это соотношение выше себестоимости у конкретных производителей, то для них производство становится выгодным, предложение производимого ими товара растет, цена понижается. Если цена, определяемая соотношением спроса и предложения, ниже себестоимости у конкретного производителя, то этот производитель разоряется и перестает существовать как хозяйствующий субъект.

Для общества в целом полезны только те экономические субъекты, у которых себестоимость социальных благ ниже Цены, определяемой соотношением спроса и предложения. Чем ниже — тем полезнее, так как снижение себестоимости означает снижение расходов природных и человеческих (социальных) ресурсов. Свободная конкуренция заставляет производителей заботиться о модернизации и рационализации производства, т. е. о снижении затрат природных и социальных ресурсов. На такой базе достигается научно-технический и экономический прогресс в индустриальном обществе.

Свободная конкуренция естественным образом ведет к монополизму. Производители, интересы которых оказываются наиболее эффективными и полезными для общества в целом, сосредоточивают в своих руках большую часть производства и сбыта определенных товаров. Причем, пока идет процесс монополизации, он не противоречит объективной потребности общества в относительном сокращении затрат природных и социальных ресурсов. Ибо монополистами по общему правилу становятся те, кто успешно осуществляет модернизацию и рационализацию производства. Но уже сложившийся монополизм оказывается силой, разрушающей гражданское общество, уничтожающей механизмы саморегулирования. Таким образом, свободный рынок позволяет гражданскому обществу саморегулироваться в экономике лишь до определенного предела. Свободный рынок порождает монополии, и начинается относительный рост затрат природных и социальных ресурсов. Монополии не заинтересованы в сохранении свободной конкуренции, политической свободы и независимого правосудия.

В период формирования индустриального общества, в XIX в., минимальное (либеральное) государство действовало в интересах развития общества в целом в той мере, в которой оно предоставляло гражданское общество саморегулированию, благодаря чему и получило название “ночной сторож” Но в конце XIX в. положение изменилось. Социальная власть, сосредоточенная в руках монополистических групп, усилилась настолько, что либеральное государство уже не отвечало потребностям социально-экономического развития. Невмешательство (в той мере, в какой оно было реальным) государства в сферу гражданского общества стало оборачиваться против свободной конкуренции и господства права, характерного для рыночной экономики.

Таким образом, невмешательство государства в сферу гражданского общества тогда, когда в последнем господствовали отношения свободной конкуренции, с одной стороны, содействовало социально-экономическому развитию и тем самым соответствовало интересам общества в целом, с другой — объективно создавало основу для сосредоточения социально-экономической власти в руках отдельных групп, подавляющих плюрализм и конкуренцию частных интересов, что закономерно приводит к падению эффективности общественного производства.

Развитие событий в XX в. показало, что, несмотря на стремление власти монополий подавить механизмы саморегулирования гражданского общества и использовать в этих целях государственные институты, саморегулирующееся начало оказалось сильнее. Интересы экономической эффективности как интересы общества в целом восторжествовали. Там, где механизмы саморегулирования оказались достаточно развитыми, государство стало интенсивно вмешиваться в дела гражданского общества с целью рассредоточения социальной власти и формирования новых, защитных механизмов саморегулирования.

Напротив, там, где эти механизмы были развиты недостаточно, в определенных социально-исторических условиях произошло подавление гражданского общества и возникли менее жесткие тоталитарные режимы (Италия, Германия). Экономическая неэффективность этих режимов (с точки зрения потребностей естественного развития общества), равно как и созданного в СССР жесткого тоталитарного режима, заставляла их ориентироваться на милитаризацию экономики и агрессивную внешнюю политику. В итоге второй мировой войны менее жесткие тоталитарные режимы прекратили свое существование.

Неолиберализм и практика социального правового государства. Способы ограничения монополизма могут быть административными и экономическими. Административные способы сводятся к запрету монополизма. Например, это может быть запрет сосредоточивать в одних руках определенную долю производства определенных товаров. Экономические способы сводятся к государственной поддержке конкуренции путем перераспределения национального дохода. В результате на смену свободному рынку приходит государственно-регулируемый рынок. Последний с точки зрения теории неолиберализма (М. Фридмен, Ф. А. Хайек), куда менее эффективен, чем свободный рынок, но, после того как свободный рынок исчерпает свои возможности, активное государственное вмешательство в дела гражданского общества следует воспринимать как “неизбежное зло”

С точки зрения классического либерализма идеальным было бы невмешательство государства в сферу гражданского общества. Но в XX в. оказалось, что саморегулирование без помощи государства оборачивается все большей ценой, которую обществу приходится платить за экономическое развитие по схеме “подъем — спад — кризис — подъем и т. д.” Государство своим рациональным воздействием способно уменьшить эту “плату” Правда, есть опасность чрезмерного государственного вмешательства, которое грозит еще большими потерями, чем естественное саморегулирование. Поэтому с точки зрения неолиберализма если нельзя обойтись без государственного вмешательства, то следует его максимально ограничивать. Недопустимо удовлетворять социально-экономические притязания социально слабых субъектов гражданского общества в ущерб свободе. Недопустимо прибегать к административным методам, если возможны экономические. Недопустимо прибегать к перераспределению национального дохода вместо создания в обществе условий для максимальной активности всех субъектов.

Напротив, с позиции умеренно этатистской теории кейнсианства (Дж. М. Кейнс, Дж. Гэлбрейт) государственное вмешательство однозначно является благом для гражданского общества и отсутствие такого вмешательства в условиях свободного рынка закономерно привело к кризису индустриального общества. Но кейнсианство не отрицает саморегулирования гражданского общества вообще, а требует такого государственного вмешательства, которое исправляло бы пороки саморегулирования, предотвращало экономические кризисы и обеспечивало социальный мир.

В действительности в постиндустриальном обществе сложилось социальное правовое государство, сочетающее в своей практике идеалы неолиберализма и умеренного этатизма. Хотя это государство и ограничивает сферу общественного саморегулирования, тем не менее оно оберегает механизмы саморегулирования и плюрализм интересов и в этом смысле является умеренно либеральным. Вместе с тем в его деятельности проявляются черты этатизма, поскольку оно “не доверяет” саморегулированию и вмешивается в общественную жизнь, в результате чего происходит огосударствление прежде автономных секторов сферы гражданского общества (социальная структура, экономика, культура, отношение к природным ресурсам).

Социальное правовое государство — это понятие, характеризующее современное государство, которое в отношениях с гражданским обществом решает социально-экономические, культурные и экологические задачи. Принцип социальной государственности — перераспределение национального дохода в интересах общества в целом, в частности — в пользу социально слабых.

Социальная государственность — это характеристика лишь одной из сторон современного государства, которое в целом следует рассматривать как социальное правовое государство. Социальное правовое государство — это не разновидность правового государства, а исторически новый тип государства, в деятельности которого принцип правовой государственности (господство права, формальное равенство) сосуществует и конкурирует с противоположным ему принципом социальной государственности. Классическое (либеральное) правовое государство как идеальный тип соответствует развитому индустриальному обществу. Постиндустриальному обществу соответствует социальное правовое государство.

В постиндустриальном обществе малоквалифицированный труд в производстве заменяется автоматизированным. Поэтому, во-первых, эффективность производства становится качественно более высокой, а национальный доход — достаточным для удовлетворения постоянно растущих потребностей практически всех членов общества (возникает “общество потребления”). Во-вторых, качественно большая, чем в индустриальном обществе, часть членов общества реально исключается из процесса производства и потенциально — из сферы экономической активности вообще (постепенно значительная часть малоквалифицированной рабочей силы перетекает в сферу услуг). Между первым и вторым результатами перехода к постиндустриальному развитию существует противоречие. Второй сдерживает развитие производства, так как наращивать производство при относительном снижении доходов все большей части населения бессмысленно — некому покупать производимую продукцию. Кроме того, рост числа людей, выключенных из сферы экономической активности, означает рост люмпенских маргинальных слоев, угрожающих уничтожить такое общество, в котором им не находится места. Происходят кризисы перепроизводства и жестко подавляемые государством массовые акции протеста социально ущемленных слоев общества, требующих повышения цены рабочей силы и перераспределения национального дохода в пользу социально слабых (например, в 20—30-е годы в США и Западной Европе).

Между тем постиндустриальное общество объективно способно обеспечить всеобщий высокий уровень потребления при сохранении относительно высокой прибыли собственников средств производства. В таком обществе социальное регулирование преимущественно по принципу права, без перераспределения национального дохода в пользу социально слабых, становится не только нецелесообразным в смысле экономического развития, но и опасным в общественно-политическом плане. Либеральное (минимальное) государство в этом обществе объективно уже не нужно ни социально сильным, ни социально слабым.

После второй мировой войны в большинстве развитых стран к власти приходят новые политические элиты, реализующие некоторые идеи социал-демократии, кейнсианства и неолиберализма, оправдывающие ограниченное вмешательство государства в дела гражданского общества. В этих странах (прежде всего в Западной Европе, в меньшей мере в США) складывается государство, которое не только гарантирует свободу, безопасность и собственность, но и обеспечивает социальный мир и экономический рост, создает социальные гарантии (особенно в сферах занятости, образования и здравоохранения), позволяющие большинству членов общества более эффективно добиваться благополучия за счет самостоятельной активности. В юридической сфере это выражается в формальном признании государством и гарантировании его реальной политикой так называемых социальных, экономических и культурных прав человека и гражданина, или “прав человека второго поколения” (сюда включаются права на минимум заработной платы, обеспечивающий достойное существование, на охрану труда и защиту от безработицы, на отдых, поддержку семьи, социальное обеспечение по возрасту или инвалидности, на бесплатное или социальное жилище, на бесплатное или за доступную плату образование и здравоохранение и т. п.). Признание некоторых из этих “прав” в наиболее развитых странах начинается еще в первой половине XX в., а после второй мировой войны они включаются в число общепризнанных прав человека.

“Права второго поколения” в основном складываются в результате деятельности социального правового государства. В этом их сущностное отличие от “прав человека первого поколения” — естественных и неотчуждаемых прав и свобод. “Права первого поколения” объективно возникают в гражданском (индустриальном) обществе и порождают либеральное государство, соблюдающее и защищающее эти права и свободы. Наоборот, в процессе формирования постиндустриального общества сначала государство решает задачи по перераспределению национального дохода, а уже затем констатируется факт, что в результате социальной деятельности государства складывается система защищаемых законами интересов социально слабых членов общества, т. е. возникают “права второго поколения”

Это “права”, производные от деятельности государства, т. е. октроированные, а не естественные и неотчуждаемые. Это “права” в кавычках, так как в действительности большинство из них суть не права, а привилегии, льготы и преимущества социально слабых. Например, право на жилище означает прежде всего, что малоимущим, нуждающимся в жилище, оно предоставляется государством бесплатно или за доступную плату. Другие же члены общества самостоятельно приобретают жилье за реальную справедливую цену. Но для того чтобы одним давать жилье бесплатно, государство должно у других отнять в виде налогов часть имущества. Подобные привилегии социально слабых означают, что общество делится на тех, в чью пользу перераспределяется национальный доход, и тех, за чей счет он перераспределяется. Причем привилегии устанавливаются произвольно (в нейтральном смысле) и также произвольно реализуются — в зависимости от объективных возможностей экономики и политики конкретного правительства (левой или правой ориентации).

Вместе с тем государство решает общесоциальные задачи: за счет гибкой налоговой политики поддерживает конкуренцию и способствует развитию отстающих секторов экономики, стимулирует реструктуризацию народного хозяйства; финансирует социальные программы, направленные на повышение квалификации рабочей силы, рост образовательного уровня, сохранение физического и духовного здоровья нации и т. д.

Чрезмерная ориентация государства на принцип социальной государственности в ущерб господству права приводит к перегруженности государства, непомерному разбуханию и неэффективности государственного аппарата, снижению производства, оттоку капитала и инфляции. В результате механизмы саморегулирования гражданского общества приводят к власти новую политическую элиту, которая больше ориентируется на правовое начало государственности. При новой внутренней политике уменьшается налоговое бремя, сокращаются расходы на социальные программы, растет рентабельность производства и начинается приток капитала. Но положение социально слабых ухудшается, и после оздоровления экономики к власти опять приходит политическая элита социал- демократической ориентации. Так социальное правовое государство действует по принципу маятника, колеблющегося между началами правовой и социальной государственности: при Правительстве правой ориентации в ущерб социальным задачам государства происходит накопление ресурсов, необходимых для их решения; при правительстве левой ориентации эти ресурсы растрачиваются, и политический “маятник” начинает движение “вправо” и т. д.

§ 5. Патерналистские функции государства

Принцип социальной государственности в деятельности современного государства ориентирует это государство на осуществление патерналистских функций по отношению к гражданскому обществу и отдельным группам субъектов гражданского общества. Государственный патернализм является результатом общественных ожиданий в постиндустриальном обществе и проявляется как недоверие к саморегулированию, особенно в сфере производства и распределения. Но во второй половине XX в. общественные ожидания, связанные с воздействием государства на темпы экономического роста, планированием, содействием научно-техническому прогрессу, оправдались далеко не полностью, породили отрицательные побочные последствия как для общества, так и для государства. На основе этой практики в теории разработана типология задач современного социального правового государства, выходящих за пределы осуществления минимальных функций[453].

Социально-экономическая задача — это задача поддержания эффективности народного хозяйства и способствования формированию такой социальной структуры, которая исключала бы антагонистические противоречия между отдельными группами. Решение этой задачи достигается путем перераспределения национального дохода и государственного стимулирования экономического роста. При этом должны создаваться условия, способствующие наибольшей экономической активности наибольшего числа людей (трансформация либерального принципа Дж. Бентама в эпоху государственного интервенционизма). Экономический и социальный аспекты решения этой задачи неразрывны: социальная деятельность государства возможна только на базе эффективной экономики.

Экономическая политика государства осуществляется как стимулирующая бюджетная, кредитная и налоговая политика на основе экономического прогнозирования, как предоставление субвенций в малоэффективных, низкорентабельных или слаборазвитых отраслях народного хозяйства, сохранение и развитие которых выгодно обществу в целом, как приоритетные затраты на развитие транспорта и инфраструктуры. Создание, а тем более расширение государственного сектора в народном хозяйстве признается крайней мерой по поддержанию уровня занятости населения. Неэффективность этой меры подтверждается периодическими реприватизациями в государственном секторе.

Таким образом, в социально-экономической сфере современное государство осуществляет две взаимосвязанные функции. Во-первых, государство содействует экономическому развитию (по меньшей мере, обеспечивает стабильность). Во- вторых, оно способствует максимальной активности (занятости) населения и обеспечивает социально слабым уровень потребления, соответствующий современным представлениям о человеческом достоинстве. Патерналистский характер этих функций заключается в том, что государство, или правительство, определяет (по меньшей мере, стремится определять) приоритеты экономического и социального развития. Роль гражданского общества здесь сводится к тому, что оно реагирует на эффективность осуществления этих функций, и в результате к власти приходят политические элиты то левой, то правой ориентации. Экономическая и социальная функции реализуются главным образом в социальном законодательстве и в деятельности исполнительной власти.

Задача содействия развитию культуры — это задача создания благоприятных условий для развития творческих способностей человека. Социальное правовое государство тратит на выполнение этой задачи часть государственного бюджета, сопоставимую с расходами на экономические программы. Эта задача включает в себя развитие культуры в самом широком смысле — от системы воспитания и образования до религии, науки и искусства.

Если с финансовой точки зрения государственное вмешательство в сферу культуры вряд ли может быть чрезмерным, то с точки зрения форм такого вмешательства возникают проблемы. Во-первых, государство не должно монополизировать деятельность в отраслях культуры, особенно в области воспитания и образования. Во-вторых, государство не должно под предлогом “создания наиболее благоприятных условий” подчинять сферу культуры какой бы то ни было государственной идеологии (религии); идеологический плюрализм и толерантность — основа развития культуры. В-третьих, под тем же предлогом недопустимы любая цензура и любые ограничения свободы выражения мнений; это относится только к предмету правовой задачи государства. В-четвертых, недопустимо любое вмешательство в сферу свободы научного и художественного творчества; то, что государство может делать в рамках выполнения своей правовой задачи (например, устанавливать или запрещать определенные формы распространения информации порнографического содержания), оно не может делать в рамках рассматриваемой задачи, т. е. не может вмешиваться в процессы преподавания, создания произведений науки, искусства или оценивать их содержание не с точки зрения права, а с точки зрения науки и искусства и т. д.

Таким образом, в том, что касается функции содействия развитию культуры, государственный патернализм должен быть максимально ограничен. Например, государство может определять приоритеты в развитии науки или образования лишь в той мере, в которой оно выступает заказчиком определенных научных разработок или работодателем для специалистов определенной квалификации.

Экологическая задача — это задача защиты, восстановления и формирования среды обитания человечества, регламентации разумного использования экосистем, предотвращения их разрушения в эпоху научно-технического прогресса. Вмешательство государства в этих целях в общественные отношения, с одной стороны, необходимо, поскольку только государство может эффективно защищать окружающую среду и только оно в процессе сотрудничества с другими государствами способно нести бремя расходов на финансирование экологических программ. Гражданское общество, даже если его субъекты осознают угрозу экологической катастрофы, по определению не способно решить экологическую задачу; гражданское общество — это сфера частных интересов, и любая частная экологическая деятельность хозяйствующих субъектов повышает себестоимость их продукции, делает их экономически неконкурентоспособными. С другой стороны, сегодня уже очевидно, что регламентация и запреты, связанные с выполнением государством экологической задачи, — это не просто форма заботы государства об общем благе, а элементарное и наиболее фундаментальное условие сохранения жизни и цивилизации на земле. Сохранение среды обитания — такое же естественное требование, как и требование не нарушать права и свободы других лиц.