Пробудившие Зло

Глава 11

Тягучий глухой звон металлического рельса, отразившись эхом от вековых деревьев, сплошной стеной окружающих лагерь, победно ворвался в затихший на ночь барак. При первых звуках самопальной «рынды» стихли натужное сопение и храп измотанных тяжелыми работами зеков. Заключенные, тихо ругаясь, завозились на твердых топчанах, с трудом пытаясь сбросить ночное оцепенение, едва напоминающее мирный сон. Прерывистый звон гудел тревожным набатом, требовал подняться, грозил страшными карами за неповиновение.

— Димка, вставай! — Крылов, еще хватаясь дремлющим сознанием за остатки расползающегося лоскутами сна, почувствовал, как трясет его за плечо. — Вставай, а то опять палкой от Голохватого выхватишь!

— Голохватый — сука! — просипел «закорженевшим» за ночь горлом Дмитрий. Слова царапали сухую носоглотку словно крупный наждак. Неужели простыл?

Превозмогая боль в ноющих мышцах, Крылов скинул ноги на земляной пол барака. Жутко чесалось искусанное комарами и гнусом лицо. Тело после длительного лежания на твердых дощатых нарах задубело, и само превратилось в некое подобие бревна. Димка покрутил головой из стороны в сторону, разминая затекшую шею. После чего, проклиная все на свете, поднялся на ноги, и застыл соляным столбом возле лежанки. Вовремя!

— Подъем, вражины! — заорал ворвавшийся в палатку дебелый мужик — начальник лагпунта Голохватый, вооруженный увесистым дрыном. — Для кого побудку «сыграли», хорьки! — продолжал надрываться он, щедро «угощая» дрыном не успевших подняться зэков. — Встать! Смирно! Я вас, твари, научу Советскую власть уважать!

Проштрафившиеся заключенные закрывались руками и пытались увернуться от крепких ударов палкой, сваливались с нар на пол, подскакивали и становились по стойке смирно.

Наведя «порядок», Голохватый прошелся вдоль выстроенных в две шеренге возле нар зэков.

— Кто завтра не поднимется вовремя — останется без утренней пайки! — объявил он во всеуслышание. — При повторном нарушении дисциплины — без жратвы на весь день! Ну а третий залет — на трое суток в кандей [47]! А сейчас по одному на выход! Пайку в зубы, разбираем иструмент — и на деляну! И попробуйте мне только норму не выдать! Вех сгною! — Барин [48] «на прощание» погрозил палкой и вышел на улицу.

Зеки выстроились в цепочку и по одному пошли к выходу из барака.

— Ну, чуть было не было, — зашептал в спину Димке, пристроившийся сзади Витек Полевой — 27-летний архитектор из Питера, с которым Димка успел крепко сдружиться. — Пронесло! Как сам? Че так долго сегодня возился?

— Не знаю, — пожал плечами Крылов, — похоже простыл я… Горло дерет — спасу нет! Суставы ломит…

— А ничего удивительного, — заявил Полевой, неторопливо продвигаясь за товарищем к входной двери, — после вчерашнего-то дождя. Лето в Якутии, к сожалению, на медовый сироп мало походит!

Вскоре приятели выбрались из влажного, душного и насквозь пропитавшего плесневелой вонью и запахом давно не мытых тел, барака. Густой утренний туман, накрывший лагерь толстым, но промозглым одеялом, заставил узников ГУЛАГа зябко ежиться по дороге к столовой. Стараясь не споткнуться о торчавшие то тут, то там пеньки, так и не выкорчеванные после расчистки «поляны» под лагерь, приятели добрались до столовой. Место общественного питания заключенных представляло собой слепленный на скорую руку из горбыля и неструганных досок барак, такой же кособокий и нелепый, как и все строения в лагере, кроме барака охраны. Забежав в продуваемую всеми ветрами столовку, (стены, как и потолок, собранные из плохо подогнанных друг к другу досок, пестрели огромными щелями), зеки похватали свои положенную пайку хлеба и миски с баландой и, рассевшись за грубо сколоченными столами, принялись стремительно набивать рты едой. Заключенные давились, кашляли, стараясь поглотить за короткий промежуток времени, как можно больше пищи (если эту клейкую и противную на вкус субстанцию можно вообще было назвать пищей). Иначе…

— Кончай жрать! — зычно крикнул Голохватый, заглянув в столовку. — Кто не успел — тот жрать не хочет! Сдаем шлемки [49] — и на развод! Время пошло!

Зеки засуетились, пытаясь разом поглотить все, что осталось в оловянных мисках. Димка, вымакав кусочком прогорклого хлеба остатки баланды, сбросил пустую тарелку столовскому шнырю и, присоединившись к основной массе заключенных, побрел на построение. После переклички осужденные выстроились побригадно, получили на руки инструмент, и в сопровождении конвоя отправились по делянкам. Туман слегка развеялся, и сквозь высокую лесную поросль проглянуло не особо ласковое в этих краях солнце. Конвойные особо зэкам не досаждали, лениво перетирая какие-то свои проблемы. Но следили зорко: шаг влево, шаг вправо… Лето на дворе, самое время для побега. От лагеря до делянки, выделенной бригаде лесорубов, было не менее пяти километров ходу по уже вырубленной в лесу просеке — будущей дороге Хандыга-Кадыкчан. Километра через два, немного размявшись и разогревшись, стряхнув болезненное недомогание, Димка обрел некое подобие благодушного настроения.

— Слушай, Витек, — спросил он топавшего рядом приятеля, — как думаешь, закончатся когда-нибудь наши мытарства или нет?

— Не знаю, — пожал плечами Витек, — стараюсь не задумываться об этом. День прожили — уже хорошо! Лето — вообще замечательно! Еще барина вменяемого…

— Да, не повезло с Голохватовым, — согласился Крылов. — Тварь, каких поискать! Может, успокоится со временем? Он в начлагах меньше года — вот буденовку и сносит от безнаказанности…

— Слишком многим у нас в стране буденовку снесло, — усмехнулся Полевой. — Ну, скажи, как может обычный архитектор, или, вот как ты — простой археолог, быть врагом народа? Чего такого ты мог из земли выковырять, чтобы тебя на десятку лагерей раскрутили?

— Знать бы? — в тон приятелю, ответил Димка. — Посмотри вокруг: вон Иваныч — обычным учителем географии был, Толик Сафронов — почтальоном… Коля-Николай, а ты кем был в той, свободной, жизни? — спросил Крылов шагающего рядом молодого эвена Нуолана, непривычное имя которого в бригаде переиначили на русский манер.

— Ветеринаром, однако, — ответил Николай.

— А сюда за что попал?

— Вредитель, однако, — невозмутимо произнес эвен. — Олени мал-мала в колхозе болели — я лечил. Хорошо лечил, однако — все поднялись. А в соседнем колхозе издохли все. Сказали, моя виновата…

— Сказали, порчу напустил — вредитель, однако, да. Председатель того колхоза, где оленя пали, письмо в органы писал… А у меня — дед шаманом был, отец шаманом был…

— И ты тоже в бубен колотушкой стучал? Когда оленей на ноги ставил? — предположил Полевой.

— Обижаешь, однако, — прищурил и без того узкие глаза парень. — Нуолан — ученый, ветеринарное училище заканчивал! Оленей по науке лечил! Колотушкой в бубен не стучал!

— А чего так? — хохотнул Витек. — Не умеешь?

— Не умею, — невозмутимо произнес якут. — Дед давно умер, отца в 33-ем в ОГПУ забрали, с тех пор вестей нет. Не успели научить и силы передать, однако… — со вздохом произнес он.

— Коль, а ты ведь сам из этих мест будешь? — спросил вдруг Крылов.

— Рядом, — кивнул парень, — Оймяконский улус родом. Ючю-гей, слышал?

— Откуда? — мотнул головой Димка, перебрасывая тяжелый топор из одной руки в другую. — Мы тут без году — неделя, нас только в апреле с БАМлага этапом сюда перекинули. А до этого в Облучье топорами махали…

Наконец просека закончилась — впереди высился нетронутый лес.

— Построиться! — скомандовал старший караула — сержант Фомин, угрюмый рыжеватый мужик с перебитым носом.

Зэки забегали, толкаясь и выстраиваясь в колонну по два. Фомин быстро пересчитал всех по головам, убедившись, что за время пути никому из заключенных не удалось «уйти в бега».

— Терентьев, иди сюда! — Из строя вышел абсолютно лысый дядька с грубым волевым лицом человека, привыкшего распоряжаться. Поговаривали, что в свое время, до лагеря, Осип Никанорыч занимал видный и ответственный пост директора какого-то большого завода. Но что-то у него там не так пошло, впрочем, как и всех здесь присутствующих. — Ну, что, Директор, — ехидно ухмыляясь, произнес Фомин, доставая из планшета свернутую карту, — фронт работ тебе известен?

— В общих чертах, — не дрогнув ни единым мускулом лица, ответил Осип Никанорыч — к своему «погонялу» он давно уже привык.

— Тогда прикинем на местности, — разложив карту на ближайшем пеньке, сказал Фомин, — значит вашей бригаде на сегодня такая норма: чистим лес от вон той опушки и до вон того пригорка.

— Не слишком ли большая норма? — невозмутимо уточнил Терентьев. — У меня людей едва на две трети бригады наберется…

— Поговори у меня еще! — незлобиво рыкнул Фомин, зная характер бывшего директора. — Норма обозначена? Обозначена! Не выполните — снизим пайку! Придет новый этап — пополним бригаду. Все, хватит базлать без толку! Веди своих заморышей на деляну — время-то капает!

Что-что, а руководить Осип Никанорыч умел на славу — не зря штаны в директорском кресле протирал! Через пятнадцать минут зэки были организованы должным образом, и работа закипела: те, кто посильнее валили деревья, кто хилее — рубили сучья и стаскивали их в одну большую кучу и поджигали. Симулянты отсутствовали как класс — благо в бригаде блатных не было. Не то что в БАМлаге, где довелось хлебнуть того добра вволю…

Где-то в третьем часу пополудни, выполнив чуть больше половины нормы, бригада заключенных выбралась к подножию небольшого пригорка, заросшего редким листвяком.

— Повезло ублюдкам, — оценив лысоватый склон пригорка, произнес Фомин, — работы на пару часов, даже таким доходягам. Поторапливайся, босота — если жрать охота! — схохмил старший конвоя.

Как ни странно, но он оказался прав — пологий склон удалось очистить от деревьев за полтора часа. Выполнив норму, изнеможенные зэки попадали на землю.

— Че разлеглись? — окрикнул «сидельцев» Фомин. — Солнце еще высоко! В кои-то веки план перевыполним…

— Гражданин начальник, дай хоть полчаса на перекур, — попросил Терентьев. — Потом и верхушку зачистим…

— Ладно, курите, — вальяжно разрешил сержант, довольный выполненным планом. — Но смотри у меня! — на всякий случай пригрозил он Директору кулаком.

— Я фронт работ оценю? — произнес Осип Никанорыч, указав на вершину пригорка.

— Валяй, — согласился Фомин, закуривая папиросу. — Коротаев, Ухримчук! Проследите! — распорядился он.

Директор в сопровождении конвойных поднялся на пригорок. Не было его минут десять-пятнадцать.

— Работы немного, — отрапортовал по возвращении Директор. — До вечера вершину зачистим. Только там это… Аккурат по курсу якутская могила… Никак не обойти.

— Чё за могила? — заинтересовался Фомин, явно маясь бездельем.

— Лабаз такой из бруса, — пояснил Терентьев, — на помосте меж деревьев торчит. Так, говорят, шаманов тут испокон хоронили…

— Шаманов? — глазки Фомина алчно заблестели. — Слышал я, что шаманам в такие гробы иногда всякую всячину ложили… Золотишко, конечно, редко… Хотя здесь оно в изобилии водится! Авось, чего стоящего попадется?

— А еще болтают, что лучше такие могилы стороной обходить, — предостерег главного вертухая Терентьев.

— Как тебя в директорах-то держали такого пугливого? — обидно заржал сержант. — Возьми двоих-троих зэка покрепче — пойдем, посмотрим на эту твою могилу. Коротаев, Ухримчук! Со мной!

— Крылов, Полевой и Уяганов! — крикнул Терентьев, поднимаясь по склону следом за конвоирами. — Догоняйте! Помощь нужна!

— Гребана жись! — выругался Витек, поднимаясь на ноги. — Ну почему я?

— Знать, судьба такая, правда, Коль? — в шутку спросил эвена Крылов.

— Твоя правда! — закивал Уяганов. — Эн айыын инньэ: по-русски — доля такой!

— То-то и оно! — шагая за ушедшими вперед приятелями, продолжал возмущаться Полевой. — А на кой она мне — такая доля?

Витек жаловался на тяжелую долю до самой вершины. Выбравшись на пригорок, осужденные остановились.

— Это что за явление? — выпучил глаза Полевой, уставившись на необычное сооружение, раскорячившееся в центре небольшой полянки. — На избушку бабы-Яги похоже.

Дмитрий тоже остановился, внимательно изучая бревенчатый сруб, закрепленный на высоте примерно четырех-пяти метров меж двух мощных лиственниц со спиленными вершинами. Деревья, с очищенными от коры до самых корней стволами, действительно напоминали куриные ножки гигантских размеров.

— Сдается мне, Витек, что это самый натуральный якутский арангас, — пояснил он опешившему товарищу по несчастью. — В простонародье — «воздушная» могила шамана… А насчет избушки бабы-Яги ты верно подметил — на Руси в древности, еще до христианства, тоже хоронили подобным образом: лежит баба-Яга — костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос…

— Ойуун Тулуурдаах! — неожиданно ахнул молодой эвен. Его колени подогнулись, и он медленно осел на землю, что-то шепча на своем наречии.

— Коля, ты чего? С дубу рухнул? — Витек тряхнул за шиворот замершего в почтительном поклоне эвена.

— Арангас Великий Шаман Тулуурдаах! — с придыханием произнес Коля. — Его искать сотни и сотни лет!

— С чего ты взял, что это именно его арангас? — с профессиональным интересом спросил Дмитрий. Он, как настоящий археолог, понимал, что иногда легенды и мифы имеют под собой реальную основу.

— Глаза есть? — не поднимая головы, спросил эвен. — Видеть можешь? Где такой большой и толстый дерево раньше видел? А тут два дерева рядом!

— Серьезный листвяк, — согласился с Николаем Крылов. — Обхвата в три будет, а то и больше! Решительно ничего подобного раньше не встречал!

— Духи леса дерева растить для Великого Ойууна! Потому такой толстый и крепкий вырос, — пояснил эвен. — Знаки на деревах видеть? Фигуру белоголовый орел над арангасом видеть? Какой еще шаман может такое позволить? Только настоящий Великий Ойуун!

Действительно, найденный на вершине арангас, отличался от всех, ранее виденных Дмитрием. И не только размерами — на крыше воздушной могилы шамана «сгорбился», наклонив голову с раскрытым клювом, и развернув могучие крылья, искусно вырезанный из дерева белоголовый орел — прародитель всех шаманов. Дмитрий изумился насколько тщательно и выразительно древний резчик передал всю мощь и величие благородной птицы. Казалось, что вот-вот орел взмахнет крыльями, оторвется от деревянного перекрытия арангаса и взмоет над земной суетой. Даже издалека было видно, с какой ювелирной точностью исполнено каждое перышко на деревянных крыльях и каждая пушинка на груди орла. Исполинские деревья, на которых покоился могильный сруб, были покрыты сложным резным орнаментом, явно несущим какой-то сакральный смысл.

— Че рты раскрыли? — крикнул Фомин приятелям. Остановившись между деревьями, он задрал голову, рассматривая сложенный из бревен помост. — Сюда свои задницы тащите!

— Коль, пойдем, — Витек вновь дернул за шиворот так и не поднявшего с колен Уяганова.

Эвен испугано замотал головой, вцепившись руками в чахлые кустики травы.

— Коль, не дури! — чтобы не услышал Фомин, «страшно» прошипел Витек. — Все огребем…

— Пусть… Нуолан не ходить! Гневить ойууна не будет! — Вновь затряс головой эвен.

— Забьют ведь, — еще раз попытался образумить Уяганова Полевой.

— Пусть забьют! — словно заведенный повторил эвен. — Ойуун мстить будет! Покоя и после смерти не даст!

— Вот, блин, заладил! — выругался Полевой. — Двадцатый век на дворе, а он мертвых боится! Живых надо бояться, Коля! Живых! Пойдем, последний раз говорю!

— Нуолан не ходить!

— Вить, да оставь ты его! Видишь, как парня крутит? — заступился за Уяганова Крылов. — Он, хоть и в двадцатом веке живет, но из каменного еще не вышел.

— Ладно, пусть, — согласился Полевой. — Пойдем, пока Фомин не осатанел.

— Че так долго возились? — недовольно спросил начальник караула у подошедших заключенных. — И чего этот узкоглазый там разлегся? — от внимательного взгляда Фомина не укрылось странное поведение эвена.

— Перепугался до смерти, гражданин начальник, — сообщил Крылов. — Говорит, что в этом арангасе сильный шаман похоронен. Боится навлечь его гнев.

— А моего гнева он, значица, не боится? — «встал в позу» Фомин. — Я могу ему такую веселую жизнь устроить…

— Боится, еще как боится! — ответил Крылов, стараясь смягчить «гнев» старшего «вертухая». — Но ведь они как дети, все эти малые народности — боятся всего непонятного. Только-только из каменного века… Какой уж тут прогресс в сознании?

— Дикари! — фыркнул Фомин. — Пусть его — я таких дурней в Узбекистане в свое время насмотрелся. Их проще до смерти забить, чем против слова муллы пойти… Ладно, не о том сейчас: ты Крылов ведь до лагеря археологом вроде был?

— Был, — согласно кивнул Дмитрий.

— Че по этому поводу скажешь, профессор кислых щей? Есть там наверху что-нибудь стоящее?

— Ну, если подходить с научной точки зрения — настоящий арангас уникален…

— Слышь, Крылов, не умничай! — одернул его начальник караула. — Не у себя в институте! Скажи мне, может там быть что-нибудь ценное? И не с научной точки зрения, — передразнил он Дмитрия, — а с целью положить в карман?

— Не исключено, — произнес Крылов. — Я таких арангасов раньше не встречал, возможно — он единственный в своем роде, — пояснил Дмитрий. — Судя по уникальной отделке столбов и резному орлу на крыше — личность умерший был явно неординарной! Вы бы, гражданин начальник, сообщили о такой находке куда следует…

— А вот это не твоего ума дело! — прикрикнул на археолога Фомин. — Сообщу… может быть… когда время придет! Только сначала сам посмотрю…

— Товарищ сержант! — произнес рядовой сопровождения.

— Чего тебе, Ухримчук?

— Тут без специального снаряжения не забраться, — сообщил рядовой. — Деревья толстые и гладкие — не ухватиться. У нас в древне раньше на пасху по ледяным столбам лазали… Но здесь таким макаром не выйдет!

— Да понял я это и без тебя уже, Ухримчук! — Фомин потер подбородок, заросший рыжеватой щетиной.

— Товарищ сержант, а если перерубить хотя бы одну лесину? — предложил второй рядовой — Коротаев. — Весь этот лабаз на землю и грохнется!

— А что, можно попробовать, — оживился Фомин. — Полевой, я смотрю, ты топор захватил? Руби! — приказал он Витьке.

— Гражданин начальник, может не стоит? — попытался я образумить Фомина. — Это же научная ценность…

— Не рыпайся, профессор! Туточки я определяю, что ценность, а что нет! Руби, Полевой! А ты, Крылов, метнись за остальными — толпой вы его быстро свалите…

Витька размахнулся и с силой хрястнул топором по высушенному древесному стволу. Сухое дерево возмущенно зазвенело, топор отскочил, словно отброшенный неведомой силой и, по какой-то нелепой случайности, заехал обухом прямехонько Витьке в лоб. Полевой даже охнуть не успел, как свалился без чувств на землю.

— Че, вырубился, что ли? — не поверил своим глазам Фомин, пиная мыском сапога неподвижное тело заключенного. — Набрали косоруких интеллигентов… Мать вашу так! Ухримчук, давай ты!

— Так точно, товарищ сержант! — Ухримчук закинул автомат за спину, поплевал на руки и поднял оброненный Витькой топор. — Уж мне-то в лоб не прилетит!

Крылов, ухватив тело Витька под мышки, оттащил его подальше от арангаса.

— Бам-м-м! — разнеслось эхом по лесу. — Бам-м-м! Бам-м-м!

— Прям как по железу, товарищ сержант! — Ухримчук остановился, с удивлением рассматривая неглубокие зарубки, оставшиеся на древе после молодецких ударов топором.

— Может топор тупой? — проведя рукой по отливающей краснотой древесине, спросил Фомин.

— Да нормальный топор, товарищ сержант, — пробуя лезвие пальцем, произнес сержант. — Дерево, что камень… Не выйдет у нас ничего. Пилой тоже не взять — слишком толстое…

— А если лестницу сварганить? — вдруг предложил Коротаев. — Леса хватает…

— Головастый ты, Пахом! — расплылся в улыбке Фомин. — Не то, что некоторые! А еще умники! Правильно, что вас поганой метлой… Ибо неча трудовой народ объедать!

Вскоре собранная руками зэков из тонких древесных стволов лестница была приставлена к арангасу. Засунув за ремень топор, Фомин, сгорая от нетерпения, первым забрался на высокий помост. Следом за ним по шаткой лестнице, слепленной на скорую руку, поднялся и рядовой Ухримчук. Вблизи резной деревянный орел, восседающий на крыше сруба, выглядел настоящим произведением искусства.

— А ведь здорово сделано! — оценил работу неизвестного мастера Ухримчук, — Как живой прямо! Только великоват — аршина на три будет…

— Хорош на деревяшки пялиться! — оторвал подчиненного от созерцания деревянной скульптуры Фомин. — Внутри, авось, чего поинтереснее найдется! Ну-ка, подмогни! — Он всадил острое лезвие топора в щель между бревнами сруба, где, по его мнению, должно было находиться что-то вроде дверцы, через которую в рубленый лабаз затаскивали долбленую домовину с телом умершего шамана.

Пахом сноровисто загнал свой топор в щель с противоположной стороны дверцы и навалился на всем на топорище. Внутри сруба что-то затрещало, и на землю посыпалась какая-то труха вперемешку с мусором, долгие годы копившегося в щелях меж бревен.

— Есть! — довольно воскликнул Фомин, тоже орудуя топорищем на манер рычага. — Пахом, цепляй за угол и тяни!

Затрещало еще сильнее, и на землю упал квадратный кусок стены, собранный, как и сам сруб, из ошкуренных бревен.

— Ну, вот и ладушки! — произнес Фомин, заглядывая в образовавшееся отверстие.

Почти все свободное пространство намогильного лабаза занимала внушительных размеров дубовая колода, вся поверхность которой была покрыта затейливой резьбой. На помосте вокруг колоды лежали пожелтевшие черепа животных: оленей и волков, а на противоположной от входа стене крепился невероятных размеров медвежий. Сдвинув ногой черепушки в сторону, Фомин, пригнувшись, вполз в низенький сруб. Не заметив бубна, подвешенного над погребальной колодой на кожаных шнурках, прибитых к потолку, сержант ткнулся в туго натянутую кожу головой. Бубен тревожно загудел, позвякивая многочисленными бубенцами, проклиная незваного гостя, так немилосердно вырвавшего почивший вместе с хозяином инструмент из тысячелетнего сна.

— Чтоб тебя! — ругнулся Фомин, отодвигая бубен в сторону. — Пахом, со света отойди — не видно ни черта!

— Понял, Сергеич, — произнес рядовой, сдвигаясь в сторону. — Шикарный у этого мертвяка гроб! — восхитился он, когда закатные лучи солнца осветили внутренность лабаза. — Не каждый резчик так изукрасит…

— Ты не разглагольствуй, а лучше помоги крышку с долбленки снять, — сказал Фомин.

— Это мы мигом! — произнес Ухримчук, ужом вползая в тесный сруб и двигаясь вдоль стены. — Здоровущая хреновина, — оценил Пахом размер дубовой долбленки, — и тяжеленная, наверное, что мельничный жернов…

— Где же она раскрывается? — Фомин задумчиво возил пальцами по резной поверхности. — Ни щелочки ни полщелочки…

— Товарищ сержант, а ты топором ковырни, — посоветовал Пахом. — Может они щели чем замазали-законопатили — глиной например.

— Молодец, Ухримчук! — похвалил подопечного Фомин, отковырнув кончиком лезвия топора кусок сухой замазки, забитой в щель между основанием гроба и крышкой. — Сразу видно крестьянскую смекалку! Давай-ка теперь мы и крышечку сковырнем, — сказал сержант, вновь пуская в дело топор.

Пахом, секундой позже присоединившись к командиру, тоже вогнал в щель узкое лезвие топора. С крышкой тоже пришлось повозиться, но вскоре их потуги увенчались успехом: казавшаяся единым целым долбленка, развалилась на две части. Сдвинув тяжелую дубовую крышку с массивного основания и привалив её к стене, чекисты уставились на бренные останки почившего неизвестно когда шамана.

— А мужичонка-то, неказистым оказался, — немного разочаровано произнес Ухримчук, разглядывая съеженную мумию. — И рожей похабен, и росточком невелик, даром, что гробина в финфлюшках…

— Зато, какой иконостас? — хищно раздувая ноздри, произнес Фомин, указывая на обилие разнообразных побрякушек, «украшающих» одежду мертвеца.

Обнаруженная в долбленой деревянной домовине мумия была облачена в меховой кафтан глубокого синего оттенка, сшитый мехом внутрь. Кафтан был обшит неимоверным количеством металлических колокольчиков, фигурками зверей, растений и прочей непонятной хренью.

— Так это ж простые медяхи, да обычная бронза, — расстроился Пахом. — Такого добра у местных в чумах — завались! И ни грамма золотишка!

— Погоди ныть! Нужно тщательно все перетряхнуть! — не сдавался Фомин. — Вон, и археолог сказал, что это… уникальная могилка, как его… арангас… Должно быть золотишко, должно! Этот сухарь у узкоглазых чем-то вроде нашего митрополита был, а то и патриарха! Ну, никак не мог он свою паству не доить! Религия, она во всех временах и странах была опиумом для простого трудового народа! — словно на политинформации вещал сержант. — Тут где-то его добро сховано! Ищи лучше, Пахом! Навар поделим… Не боись — не обижу! — заметив недоверчивый взгляд рядового пообещал Фомин. — Если чего найдем, конечно…

— Сергеич, а давай, прости господи, жмура из гроба вытащим, — предложил Ухримчук. — Ему-то, поди, все равно, а под ним, глядишь, чего и сыщем!

— Почему нет? — пожал плечами Фомин, ухватив шамана за ноги. — Давай, помогай!

— Поднимаем? — Ухримчук просунул руки под спину мертвеца.

— На раз-два, — скомандовал Сергеич. — Раз… два…

При счете «два» чекисты выдернули тщедушное тело шамана из долбленки. Мелодично звякнули колокольчики и бронзовые подвески, в изобилии пришитые к кухлянке.

— А чего он тяжелый такой? — удивился рядовой, укладывая мумию на пол лабаза. — Пуда на два потянет. Неужели столько побрякушек наберется?

— А то, — усмехнулся Фомин, — финтифлюшек на нем, как игрушек на новогодней елке. Вот только с золотишком мы, похоже, пролетели! — удрученно заявил он, заглянув внутрь домовины.

На дне долбленки обнаружилась масса интересных для любого археолога, но не имеющих никакой ценности для распотрошивших захоронение чекистов, вещей: маленькие уродливые человечки из окислившейся от времени бронзы, фигурки животных из камня, кости и дерева, какие-то веревочки и сетки, с вплетенными в них сложными узорами из бусинок, птичьих костей и перьев.

— Хлам, — авторитетно заявил Ухримчук, вволю порывшись в пыльном богатстве шамана.

— Сам вижу, что туфта, — согласился Фомин. — Ну, должно же у него быть что-нибудь ценное?

— Смотри, Сергеич, блестит что-то! — На голову шамана упал солнечный луч и сквозь перья странной высокой шапки, натянутой едва ли не до самого носа мумии, что-то действительно блеснуло.

— Ну-ка! — Недолго думая, Фомин сорвал головной убор мертвеца. — Я же говорил! — победно воскликнул он, демонстрируя подчиненному драгоценную находку. — Натуральное рыжьё!

При ближайшем рассмотрении оказалось, что пернатая шаманская шапка состоит из чеканной золотой пластины с выпуклыми изображениями сказочных существ и животных. Концы пластины были соединены друг с другом на манер обода, этакого подобия царского венца. Чтобы венец держался на голове, к нему была приклепана крестообразная конструкция из согнутых золотых прутков, декорированных орлиными перьями в виде сложенных крыльев. Со временем перья слежались и закрыли от чужих глаз золотой шаманский венец.

— Натуральная корона! — напялив шапку на голову и распинывая по углам лабаза черепа, радостно отбил чечетку Фомин. — Надо еще пошукать, — предложил он, немного успокоившись, — может у него под кухлянкой чего заныкано?

Сказано — сделано: не мудрствуя лукаво, чекисты спороли закорженевшие завязки с кухлянки и вытряхнули скукоженную мумию из одежды. На смуглой до черноты коже мумии виднелись многочисленные татуировки.

— Да он почище наших блатных расписан, — хохотнул Ухримчук, разглядывая ссушеное до состояния воблы маленькое тельце, — места свободного нет!

— Не на то пялишься, — проворчал Фомин, без всякого почтения стаскивая сдергивая с рук шамана сплетенные из тонких золотых проволочек браслеты. — Поторапливаться надо — стемнеет скоро! А нам еще зеков до лагеря вести. В темноте, сам знаешь, все что угодно может случиться…

— Понял, командир! — кивнул Ухримчук, выдергивая из ушей мумии серьги из красноватого камня с золотистыми прожилками. — Может драгоценные? — произнес он, пряча серьги в карман форменных брюк.

— Может, — согласился Фомин. — Берем все, что сможем унести, а в лагере рассмотрим.

— Так на нем уже ничего не осталось, — заявил рядовой. — Обобрали бедолагу до нитки…

— Ему ни к чему, а нам пригодиться, — сказал Фомин. — Заворачиваем весь найденный хабар в кухлянку и валим!

— Слушай, Сергеич, а можно я череп медвежий заберу? — спросил Ухримчук. — Никогда таких громадных не видал…

— Бери, что хочешь, — отмахнулся от подчиненного Фомин. — Бубен не нужен?

— Да на кой он мне?

— На стенку рядом с черепом повесишь, — предложил сержант.

— Не-е, не надо, — отказался Пахом. — Мне черепа за глаза… Ну и долю… Не обманешь, Сергеич?

— Я ж сказал — не обижу! — произнес Фомин, пакуя находки в шаманский кафтан. — Все, пора!

До лагеря бригада Терентьева добралась уже в темноте. После развода и сдачи зеками рабочего инвентаря, осужденные, получив за выполнение плана повышенную, но не ставшую от этого более сытной, пайку, разбрелись по сырым баракам. Витек, «сверкая» огромной фиолетовой шишкой, со стоном повалился на лежанку:

— Черт, как башка-то трещит! Надо же было так опарафиниться! До сих пор не пойму, как так вышло? Сам себе в лоб заехал…

— Я говорить, что ойуун сердится будет? — Нуолан уселся на лежанку рядом с Витьком. — Мстит! — безапелляционно заявил он.

— Так почему только мне мстит-то? — поглаживая шишку ладонью, спросил Полевой. — С Ухримчуком ничего страшного не случилось! Они с Фоминым целый мешок барахла из могилы выперли! И хоть бы что!

— Нельзя Великий Шаман тревожить! — не «съезжал с темы» эвен. — Нельзя могилы грабить! Плохо всем будет! Очень плохо, однако! Не простит Тулуурдаах обиды…

— А, заладил, словно Попка-попугай! — отмахнулся от предостережения Николая Полевой. — Не простит, плохо всем будет… — передразнил он эвена. — Пока плохо только мне!

— Повиниться тебе перед ойууном надо, однако, — подумав, произнес Николай. — Задобрить. Жертву малую принести…

— Коля, ты чего с дуба рухнул? Какая жертва в наше-то время? — Витек, забыв про головную боль, даже голову от лежанки оторвал. — Ну, съездил я себе по лбу — значит, сам дурак косорукий! И никакие мертвые шаманы тут не причем!

— Нужна жертва, — продолжал талдычить свое Нуолан. — Не задобришь Шамана — умрешь!

— Да иди ты со своей ерундой! — Витек вновь упал на нары и отвернулся спиной к эвену. — Спать буду! Не мешай!

Нуолай смотрел в спину Полевому с таким жалостливым выражением лица, словно Витек уже кончился, или вот-вот отдаст Богу душу.

— Моя предупредить, твоя сам думай! — со вздохом произнес он, занимая свое место на нарах.

— Не переживай, Коля! — постарался «утешить» эвена Крылов. — Все нормально будет… Если нашу теперишнюю жизнь можно назвать нормальной.

Над погрузившимся в темноту лагерем, вновь поплыл звон стального рельса.

— Отбой! — продублировал команду пребывающий в наряде «вертухай». — Потушить свет!

Зэки быстро задули мерцающие в разных углах барака свечи и светильники. Крылов уткнулся носом в тюк с тряпьем, заменяющим ему подушку — так меньше доставали кровососы, и вскоре соскользнул в тревожный сон.

Короткая и резкая, как удар хлыста, автоматная очередь стеганула по ушам. Не понимая спросонья, что происходит, Дмитрий скатился с кровати на пол и, присев на корточки, огляделся. Сквозь многочисленные щели в барак пробивались отблески полыхавшего на улице огня. Громко вопили люди, беспорядочно стреляя в белый свет, как в копеечку.

— Мужики, че за байда? — перекрикивая звук выстрелов, спросил у таких же перепуганных зэков Крылов.

— Может немцы? — предположил один из сидельцев.

— Черт его знает! — ответил кто-то. — Но шухер знатный!

— Ойуун приходить мстить! — подал голос Николай. — Моя чувствовать, однако! Его с рассветом уходить только… О-о-о! Ойуун Тулуурдаах не губи! — взмолился Уяганов. Глаза эвена закатились, он резко побледнел и, шепча нечто нечленораздельное, медленно завалился на пол. Оказавшись на земле Николай забился в конвульсиях, а на его губах выступили клочья пены.

— Припадочный! — выкрикнул кто-то из зэков. — Держите его, хлопцы, а то язык проглотит!

Никто не заметил, как Полевой, сидевший на корточках возле нар, неожиданно поднялся в полный рост и, разбежавшись, боднул головой сучковатую бревенчатую стену, как будто хотел проломить её головой. Стена выдержала нечаянную атаку, чего нельзя было сказать о пробитой насквозь острым еловым сучком голове.

— Витек? Ты чего? — Крылов кинулся к приятелю, но Полевой уже сучил ногами в предсмертных судорогах. — Как же это? — Димка отшатнулся от мертвеца, не отрывая взгляда от сучка, торчащего из затылка товарища.

Продолжая пятится, Крылов добрался до нар и тяжело опустился на сбитые плахи. Окружающий мир вдруг утратил для Крылова весь свой незыблемый материализм, превратившись в зыбкий и нереальный кошмар. Как жить в этом кошмаре дальше, Дмитрий не знал. Оцепенев от осознания своей ничтожности и никчемности перед лицом древних, как мир, сил, он полностью ушел «в себя», не замечая, что твориться вокруг.

С первыми лучами солнца прекратилась беспорядочная стрельба, Горящий барак, оказавшийся бараком охраны — потушен. А в лагере наведено некое подобие предшествовавшего инциденту порядка. На работы в этот день зэков не погнали — у лагерного начальства хватало в этот день других проблем. Охранники, закинув в барак «утреннюю пайку», удалились, заперев двери. Радуясь нежданному отдыху, зэки чесали языки о ночном происшествии, но, ни к каким выводам не пришли. На бредни пришедшего в себя эвена никто не обращал внимания. Мало ли что привиделось болезному в припадке? Полоумные они, эти дети природы, вот и весь сказ. Николай не обижался. Оставив попытки убедить народ в существовании мстительных духов, он уселся на нары рядом с лежавшим навзничь Крыловым, так и не прикоснувшимся к еде.

— Моя говорил, мстить будет? — невозмутимо поинтересовался Коля. — Витек не верил!

— Ты думаешь… это он… Витьку? — Крылов повернулся к эвену, стараясь не смотреть на сук, с которого утром охрана сняла Полевого.

— Зачем думать, Уяганов знать! — самодовольно заявил эвен. — Он быть здесь ночью! Нуолан видеть! Принес бы Витька жертву Тулуурдааху — может, и дальше жил, однако…

— Ты думаешь, что и Фомин с Ухримчуком тоже того? Померли?

— Стрельба ночью слышал? — поинтересовался эвен. — А ойууна пуля не остановить!

— Ясно, — кивнул Крылов, усаживаясь бок о бок с Николаем. — А нас с тобой почему не тронул?

— Ага! — улыбнулся паренек. — Димка верить Уяганову, однако!

— Не поверишь тут, — вздохнул Крылов, — когда такая чертовщина твориться! Не мог Витька сам на себя руки наложить! Мы с ним не один годок лагерную баланду из общей миски хлебали. Не стал бы он сам себе башку проламывать! Вот убей меня — не стал бы!

— Шаман это, — согласно покивал головой эвен. — Тебя-меня не трогать — мы вреда не причинять! Витька — ногу арангаса рубить…

— Да понял я, не дурак! — перебил эвена Крылов. — С вертухаями и так все ясно… А бригадир? С ним как, он ведь тоже с нами был и живым остался?

— Бригадир умереть может, — невозмутимо сообщил Коля. — Он возле арангаса мочиться. Помнишь? Плохо. Шаман не простить обида.

— Из-за пары обоссаных кустов кони двинет? — не поверил Крылов.

— И за меньшая провинность люди умирать, — сказал Уяганов. — Сам увидишь: сегодня-завтра унесут бригадир…

— Может уговорить его… ну… на эту… твою жертву…

— Не-е-е, смеяться бригадир над Уягановым. Не верить!

— Ну да, ну да, не будет он требы класть упырям и берегиням, не той закалки мужик! — согласился Дмитрий. — Он даже здесь, в лагере, считает себя коммунистом! Ошиблись, мол, доблестные стражи порядка! Вот-вот разберутся и ошибочку-то исправят… Только хрен дождется!

— Не дождется, — степенно согласился эвен. — Умрет. Сегодня-завтра, однако! — вновь повторил он.

Целый день зэков не беспокоили, только небольшими кучками выводили «на дальняк» справить нужду. А к вечеру, как и «пророчествовал» Уяганов, бригадиру поплохело. Он пожелтел, лицо отекло, а к вечеру началась обильная рвота. К утру следующего дня во время очередного «припадка» Нуолана, бригадир Терентьев скончался.

— Моя, однако, прав был, — сообщил утром эвен Крылову, придя в сознание. — Ойуун вновь приходить. Моя видеть.

— Боязно мне как-то, — признался парню Димка. — А вдруг он и нас приголубит? Кто его знает?

Ответить эвен не успел: дверь в барак распахнулась и появившийся на пороге охранник крикнул:

— Крылов, на выход!

Дмитрий сполз с нар и вышел следом за конвойным на улицу. Сгоревший барак охраны уже не чадил, но в воздухе до сих пор висел удушливый запах гари.

— Куда? — поинтересовался у вертухая Крылов.

— К начлагу топай, — буркнул сопровождающий, пристраиваясь «в спину» заключенному.

Неподалеку от сгоревшего барака прямо на земле лежало несколько тел, закрытых окровавленными простынями. По торчащим из-под ткани сапогам Крылов определил, что это не заключенные, а кто-то из охраны. Уяганов и тут оказался прав — Великий Шаман обид не прощает!

— Стой! Лицом к стене! — скомандовал конвоир возле дверей, ведущих в кабинет начальника лагеря Голохватова. — Товарищ старший лейтенант… — открыв дверь кабинета, отрапортовал рядовой.

— Привел? — оборвал подчиненного Голохватый.

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— Заводи! — скомандовал начлаг.

— Заходи! — произнес конвойный, толкнув Крылова меж лопаток автоматным стволом.

Крылов переступил порог кабинета и вытянулся по стойке смирно. Крылов быстро стрельнул глазами по сторонам: в маленьком накуренном помещении находилось двое чекистов — начлаг и незнакомый капитан госбезопасности. Причем капитан восседал за столом, накрытым какой-то дерюгой, на месте начальника лагеря. Сам же Голохватый примостился на колченогой табуретке возле окна.

— Крылов Дмитрий Михайлович, одна тысяча девятьсот восьмого года рождения, осужденный по статье пятьдесят восемь часть три! — выпалил Крылов на одном дыхании.

— Да не ори ты так, зараза! — рявкнул на Дмитрия Голохватый, болезненно схватившись пальцами за виски. — И так башка лопается! Третьи сутки без сна, товарищ капитан! — произнес он, глядя на незнакомого чекиста глазами преданной, но основательно побитой, собаки.

— Понимаю, — кивнул капитан, — кокой сон, когда такое творится! Вот что, старлей: ты иди, покемарь часок, — неожиданно предложил капитан, — а я с заключенным сам пообщаюсь…

— Да я нормально, товарищ капитан… — возразил Голохватый, — не беспокойтесь…

— Иди-иди, — мягким, но в тоже время непререкаемым, заявил капитан. — Мы сами…

— Есть! — озадаченно ответил Голохватый, поднимаясь с табуретки. — Если что я…

— Иди, разберемся! — настоятельно повторил приезжий чекист.

— Слушаюсь, — произнес начальник лагеря и поспешно вышел за дверь.

— Присаживайтесь, Дмитрий Михайлович, — капитан указал на табурет, на котором мгновение назад сидел начлаг, — разговор у нас долгий, чего ноги зазря напрягать?

— Ну, если настаиваете… — пожал плечами Дмитрий, опуская на жесткое сиденье.

— Меня фамилия Петраков, Сергей Филимонович, — представился чекист. — Особый отдел госбезопасности. Дмитрий Михайлович, вам знакомы эти предметы? — Чекист поднял дерюгу, закрывающую стол.

— Да, знакомы, — не стал отпираться Крылов, опознав слегка обугленную синюю шаманскую кухлянку. — Это предметы из воздушного захоронения — арангаса, на которое наткнулась наша бригада во время работ. Можно, я поближе посмотрю? — спросил разрешения Дмитрий, нетерпеливо привстав с табурета. — Очень интересный экземпляры: особенно вон то медное зеркало с остатками позолоты… очень уж похоже на сарматские аналоги из могильника… — Дмитрий осекся и испуганно вернулся на место. — Простите, забылся…

— Понимаю, — сочувственно произнес Петраков. — Я читал ваше дело. Вы же до суда археологом были?

— К тому же подающим большие надежды… — вздохнув, добавил Крылов. — Скифы, сарматы… Но все это, увы, в прошлом…

— Вы не стесняйтесь, полюбопытствуйте, — предложил особист. — Мне интересно ваше мнение, как специалиста.

— Правда… можно? — подскочив с табурета Дмитрий подошел к столу. — Интересно, какой путь проделало это сарматское зеркало, чтобы навеки упокоиться в могиле якутского шамана? — Уже протянув руки к зеркалу, Дмитрий, вспомнив предостережения Николая, одернул их от стола, а после и вовсе убрал за спину. Брови капитана удивленно поползли вверх.

— Можете взять, не бойтесь, — предложил он.

— Нет! — поспешно отказался от предложения Крылов. — Мне и так хорошо видно.

— Сами догадались? — неожиданно спросил особист.

— Не понимаю, о чем вы?

— Дмитрий Михалович, вы же умный человек. Давайте нее будем ходить вокруг да около! — взял «быка за рога» приезжий чекист. — Все эти предметы, говоря по-простому — прокляты. Теперь понимаете, о чем я?

— Вы тоже в это верите? — недоверчиво произнес Крылов.

— Я не только в это верю, — усмехнувшись, сказал Петраков, — по роду деятельности мне приходиться устранять последствия…

— Так ваш особый отдел… — ахнул Дмитрий, догадавшись.

— Да-да, наш особый отдел занимается расследованием именно таких преступлений, — не разочаровал Крылова капитан. — Так сами догадались, или подсказал кто?

— Николай Уяганов, — не стал «темнить» Крылов. — Он из местных… Его отец тоже шаманом был, — вспомнил Дмитрий.

— Ну, так я и думал, — кивнул чекист, задумавшись. — Уяганов, значит… Парень из семьи потомственных шаманов, по какому-то недоразумению не прошедший инициацию… — размышлял Петраков, словно бы забыв о присутствии Дмитрия. — Чистый лист… Теперь все становиться на свои места: неожиданное появление сокрытого на протяжении столетий арангаса, чистый лист, благоприятное расположение звезд… Один к одному! Вот что, Дмитрий Михайлович, вам крупно повезло, в отличие от уже почивших…

— А что с ними случилось? — осторожно поинтересовался Крылов.

— Вы действительно хотите это знать?

— Тяжело жить в неведении… — пролепетал Дмитрий.

— Что ж извольте, — вновь усмехнулся капитан, — о судьбах Терентьева и Полевого вам известно не понаслышке. Так ведь?

— Да.

— Сержант Фомин скончался от банального удушья: все его, так сказать, естественные отверстия были забиты шаманскими атрибутами… Вот этими самыми, — чекист развел руками над столом. — Они обнаружились и в глотке, и в пищеводе, и в желудке. Даже в прямой кишке…

— Наказан за алчность, — догадался Крылов.

— Рядовые Ухримчук, Коротаев, Синицын и те, кто ночью находился с ними в одной казарме, были растерзаны каким-то крупным зверем. Предположительно медведем, — сообщил Петраков.

— А медведь-то откуда появился в казарме? — не понял археолог. — Периметр вокруг лагеря не нарушен…

— Медведь не из леса пришел, — сказал капитан, — он просто появился в казарме…

— Медвежий череп! — Крылов брякнул первое, что пришло в голову. — Ухримчук прихватил из арангаса медвежий череп!

— Я же говорил, что вы умный человек, Дмитрий Михайлович! — улыбнулся чекист. — Я распоряжусь, и вас сегодня же отправят по этапу подальше от этих мест. Не стоит будить лихо…

— А Уяганав? Что с ним?

— Не волнуйтесь, о нем я тоже позабочусь! Грех таким материалом разбрасываться… Значит так, Дмитрий Михайлович, собирайте вещи. Вас сегодня же доставят в Хандыгу.