Пельмень недоумевая взглянул на авторитета:
— Хобот, я не понял: о чем это ты?
— Забудь! — отмахнулся Носастый, зажав бумажный мундштук кривыми, желтыми от никотина зубами. Сжевав половину папиросной гильзы, Хобот бросил окурок на землю. Сплюнув тягучую слюну на свежий земляной холмик, рецидивист спрыгнул в могилу. Влажно захрустели под подошвами ботинок подгнившие гробовые плахи. Хобот громко выругался и перевернул одну из уцелевших досок.
— Эта та могилка, Пельмень! — внимательно изучив внутреннюю поверхность крышки, сообщил он подельнику.
— С чего ты взял? — не понимая, о чем идет речь, спросил Первушин, наблюдая за действиями Носастого.
— Снулый сказал, что гроб предварительно просмолили, а мертвяка засыпали солью…
— Нифига себе, яка вобла получилась! — присвистнул Славка. — И чё?
— Ничё! — в тон ему отрезал Хобот. — Смотри: на доске виднеются остатки смолы, а вот этот белый налет — не иначе остатки соли, которая ушла в землю, после того, как гроб все-таки рассохся.
— Нахрена столько непоняток с обычным жмуром? — пожал плечами Пельмень. — Столько соли перевели…
— Знал бы ты, Пельмень, сколько соль по тем временам стоила… Не обычный это был жмур — особенный! Знать бы только, кто меня кинул — порвал бы на немецкий крест! — Носастый сжал до хруста кулаки.
— Хобот, а чё дальше делать будем, раз нас уже все равно кинули? — выразительно шмыгнув мясистым носом, спросил Пельмень. — Может обратно похиляем?
— Не суетись, Пельмеха — для начала поковыряемся немного в могилке, — огорошил уже «навострившего домой лыжи» подельника Хобот.
— А на кой? Ты ж сказал — уперли уже всё! — нерешительно «запротестовал» Славка, которому страсть как не хотелось копаться в старой могиле заброшенного черте-знает-когда кладбища.
— А вот мы и проверим! — отрезал авторитет. — Давай, чё встал словно фраер? Отрабатывай филки, которые я охране забашлял!
Славка тяжело вздохнул и спрыгну в яму к подельнику.
— Выбрасывай требуху из могилы! — распорядился авторитет, переваливая крышку гроба через земляной бруствер. — И пошевеливайся — стемнеет скоро!
Пельмень театрально вздохнул в очередной раз, и принялся выкидывать из могилы на поверхность куски осклизлых досок. Подгнившее дерево, источающее неприятный запах, крошилось под пальцами. Славка брезгливо морщился, передергивая плечами, но ослушаться «авторитетного» Хобота не смел. Однако, он старался по возможности не трогать останки, выбрасывая наружу лишь куски заплесневевшей древесины.
— Не понял? — протянул Хобот, очистив скелет от мусора. — А где черепушка?
— Точно! — подхватил Пельмень. — Нету!
— Значит, её забрал тот, кто нас опередил… Либо я чего-то не знаю, либо Снулый что-то не договаривал…
— А что искали-то хоть? — вновь «закинул удочку» Славка. — Хоть узнать, раз уж все равно ничего не нашли. Может, я пошукаю чего в деревне, у меня ж в Нахаловке родни не счесть!
— Книга должна была в могиле лежать, — неохотно произнес Хобот, признавая правоту Пельменя — вдруг и правда чего узнает, — старинная… Большая. С замочком…
— А что в ней написано, в книге этой, раз её даже на замок заперли?
— А вот это уже не твое собачье дело! — вдруг окрысился носастый. — Если вдруг чего узнаешь — сразу мне маякуй! Сам не лезь — себе дороже будет! А за мной не заржавеет!
— Опаньки! Хобот, зацени, чего нашел! — довольно воскликнул Пельмень — в его растопыренных пальцах, перемазанных сырой землей, покачивался нанизанный на тонкую цепочку покрытый зелеными окислами ключ. — Знатный мальчик (ключ) от комода.
— Ну-ка, — авторитет требовательно протянул руку, — дай сюда!
— Держи, — Славка вложил в раскрытую ладонь Хобота находку.
— Эх, молодец, Пельмеха! — неожиданно обрадовался Носастый. — Не всё еще, оказывается, потеряно!
— Чего, не всё? — «затупил» Славка, не разделяя радости «старшего товарища» от находки старинной отмычки. — Фуфел обычный! Таких «мальчиков» любой кустарь из обычного болта…
— Много ты понимаешь, — хмыкнув, перебил подельника Хобот, — этот фуфел помажорней хорошей жмени рыжья!
— Прям-таки золотой ключик черепахи Тортилы? — не удержался от едкого замечания Славка.
— Ты на что это намекаешь, сявка мелкокалиберная? — окрысился Хобот, недобро сверкнув глазами.
— Еп… — запоздало прикусил язык Пельмень, совсем забыв еще об одном, «неофициальном» погоняле авторитета — Буратино. — Не, пахан, ты не подумай чего…
— Смотри у меня, — проворчал Носастый, остывая, — а то я твои вареники лопоухие отрежу и сожрать заставлю.
— Пахан, да я…
— Все, завали хайло! В следующий раз тщательнее базар фильтруй! А то нарвешься ненароком… Усёк?
— Усек, — облегченно выдохнул Славка — Хобот вполне мог «претворить в жизнь» свои угрозы.
— Ключик — это «зер гут»! — торжествующе произнес Носастый, возвращаясь к теме разговора. — Обломались наши крысюки недоделанные: без отмычки они книгу не откроют, а значит — не прочтут!
— Че-то я не пойму, пахан: а что им мешает ломануть замочек? Судя по отмычке — плевое дело. Обычной отверткой такой сковырнуть можно.
— Снулый сказал, без ключа книгу не открыть, хоть отбойным молотком замок сбивай, хоть автогеном жги — нифига не выйдет.
— Пахан, а такое в натуре бывает? — выпучил зенки Первухин. — Это невозможно!
— Бывает так, Пельмеха, что невозможное становится возможным…
Стылый сквозняк гулял по мрачному бараку, заставляя спящих зеков ежиться под тонкими колючими одеялами, а то и вовсе вынуждая продрогших «сидельцев» укрываться ими с головой. Заключенные ворочались с боку на бок, забывшись на время чутким тревожным сном. В самом углу барака, отделенном от остального пространства занавеской, на единственной в помещении одноярусной кровати лежал изможденный человек, укрытый цветным стеганым одеялом. Такое привилегированное положение: отдельный угол, теплое одеяло и прочие маленькие радости жизни давал этому уголовнику его высокий чин в блатной иерархии — в этой колонии он был первым после Бога, положенцем, смотрящим, чьи приказы заключенные выполняли с куда большим рвением, чем приказы Хозяина — начальника колонии. Несмотря на толстое одеяло и обилие теплых вещей, положенца била крупная дрожь. Даже при скудном освещении был заметен нездорово-землистый цвет его лица, запавшие слезящиеся глаза, обрамленные темными кругами, заострившиеся нос и скулы, обтянутые сухой пергаментной кожей. Смотрящий болен, причем серьезно — это понимал любой, даже очень далекий медицины человек. Больной надсадно закашлялся и долго не мог остановиться. Когда кашель наконец его отпустил, он хрипло, со свистом задышал, втягивая воздух мелкими судорожными глотками.
— Ты как, Хобот? — К больному подошел низенький коренастый зэк, с изуродованной горбом спиной. В одной руке горбун держал исходящую паром алюминиевую кружку.
— Херово… Квазимодо… — с трудом просипел смотрящий, утирая тыльной стороной ладони выступившую в уголке рта кровь. — Помираю… я…
— На больничку тебе надо, пахан, — низким грудным голосом произнес горбун. — С чахоткой не шутят! А в бараке в натуре загнешься…
— Сам знаю, — кивнул Носастый, немного отдышавшись. — Лепила [1] местный еще неделю назад направление в районный тубдиспансер справил. Да сучий буран мне все карты перемешал…
— Да, снегом знатно завалило, — согласился горбун. — Еще дней пять до наших дибунов ни одна тварь не доберется.
— Вот-вот, — Хобот потер пальцами слезящиеся глаза, — здесь и откинусь. Лепила сказал, что моё дело швах — не протяну долго…
— Ты это, пахан, не гоношись заранее, — прогудел Квазимодо, — может обойдется еще… На вот, чифирю горячего дерябни… Полегчает…
— Слышь, Квазимодыч, — Хобот порывисто схватил горбуна за руку и рывком подтянул к себе, — ты-то мне хоть в уши не лей! Сам видишь — плох я… Загнусь на днях…
— Пахан, да нормуль все будет! — излишне оптимистично заявил горбун, стараясь не смотреть в покрасневшие глаза положенца.
— Нормуль, говоришь? — кисло усмехнулся Хобот. — А харю-то воротишь… Эх, не ко времени все… — Он вновь закакшлялся.
— Попей, чифиря-то, попей! — Квазимодо помог Хоботу подняться и почти силой влил смотрящему в горло несколько глотков теплой жидкости.
— Вот что, Горбатый, — когда прошел приступ, прошептал Хобот, обессилено упав на подушки, — хочу тебя положенцем оставить… Когда откинусь… — он вновь усмехнулся. — Навсегда откинусь…
— Да ты с ума сошел, Хобот! — возбужденно воскликнул горбун. — Не в том весе я, чтобы положенцем…
— Я маляву братве отпишу, — сипло пообещал Хобот, — чтобы по закону всё… Люди есть у меня, кто подпишется… На сходе утвердят…
— А до сходняка мне как? — развел руками Квазимодо. — Твое-то положение без вопросов — по праву… А мне как тут все без тебя разрулить?
— А, ты про Печеного и его кодлу? — догадался Хобот.
— А то! Он спит и видит себя на твоем месте!
— Прав ты, Квазимодыч, — согласился смотрящий. — Меня-то ему не достать… А вот тебе, конечно, может веселую жизнь устроить… Падла он, ссученная! Правилку б ему устроить, да только доказать ничего… — Неожиданно Хобот осекся, бросив быстрый взгляд на занавеску.
Горбун тоже обернулся, успев заметить мелькнувшую на занавеске тень. Одернув ткань, он заметил стоявшего неподалеку полоумного старика — Снулого, пару месяцев назад пришедшего по этапу. Старикашка, как не безосновательно считал Казимодо, был, в общем-то, безобидным идиотом, попавшем на зону по какому-то недоразумению. Его место в дурке, где Снулый, по его же собственному заверению, бывал неоднократно.
— Ты чего тут шкуру трешь, Снулый? — зловеще прошипел горбун.
— Как он? — указав на занавеску, спросил старик. — Сильно плох?
— С какой целью интересуешься? — подозрительно спросил Квазимодо.
— Помочь хочу…
— Ты? Помочь? — опешил горбун. — Ты себе помоги, болезный! Кантуй отсюда…
— Кто там, Квазимодыч? — донесся слабый голос Хобота из-за занавески.
— Да деятель тут один, базарит, что помочь тебе хочет, лепила доморощенный!
— Давай его сюда, — неожиданно распорядился смотрящий.
— Топай, — подтолкнул в спину старика горбун, — раз пахан зовет.
От мощного тычка тщедушный старичок пулей влетел в отгороженный угол, где обитал тяжелобольной.
— Помочь… говоришь… можешь… — с придыханием произнес Хобот, впиваясь взглядом в маленькое морщинистое личико Снулого.
— Могу, — кивнул Снулый. — Если ничего сейчас не предпримешь — через два-три дня тебя из барака вперед ногами вынесут, — бесстрашно предрек он смотрящему, не убоявшись его гнева.
— Вот даже как? — спокойно воспринял слова старика Хобот. — Лепила наш мне поболе твоего отмерил… Как же так? Ведь еще недавно был здоров, как бык! Как могла меня чахотка так быстро сглодать?
— Не чахотка это! — порывисто мотнул головой старичок, взъерошив жиденькие седые волосенки. — Порча на тебе!
— Ну вот, — развел руками горбун, — я же говорил тебе, пахан, полоумный он… Гнать его взашей надо в петушиный угол…
— Погоди гнать, — остановил «верного оруженосца» смотрящий. — Пусть попробует… Знахарь… Хуже все равно не будет.
— Смотри, пахан, ты банкуешь, — пожал плечами Квазимодо. — А ты, — он повернулся к Снулому, — если просто мозги нам паришь… Не завидую я тебе.
— Значит, порча, говоришь? — переспросил Хобот.
— Сам увидишь, — пообещал Снулый. — Я докажу!
— Что нужно делать? — по-деловому осведомился смотрящий, немного приободрившись.
— Ничего, я только за вещами схожу, — сказал Снулый, покинув отгороженный угол Хобота.
— Пахан, ты серьезно? — осведомился Квазимодо. — Он же больной на всю голову этот Снулый!
— А мне уже все равно… Пусть его, хоть развлечемся. Подыхать, как говорится, так с музыкой.
— Ну, хозяин — барин, — пожал плечами горбун.
— У меня все готово! — произнес вернувшийся старик, держа в подрагивающих руках толстую свечу. — Ах да, табуретка еще нужна… — дернулся он.
— Стой здесь, — распорядился Квазимодо, — сам принесу.
— Что дальше? — спросил он, поставив возле кровати Хобота табурет с облупившейся краской.
— На табурет сядь, — неожиданно изменившимся голосом твердо произнес старик, обращаясь к смотрящему. В считанные мгновения изменился не только голос полоумного старика, но и его повадки: пропала излишняя суетливость, перестали дрожать руки, распрямилась сутулая спина, маленькие глазки перестали бегать из стороны в сторону.
Хобот с трудом поднялся с кровати и, поддерживаемый под руку горбуном уселся на табурет. Старик покрутился из стороны в сторону, шумно втягивая носом воздух.
— Лицом на восток! — отрывисто произнес он, показывая направление. — И замри!
Квазимодо мельком столкнувшись взглядом со стариком, отчего-то почувствовал себя не в своей тарелке и поспешно отвел глаза в сторону. Старик встал за спиной смотрящего, зажег свечу и едва слышно забормотал молитву:
— Отче наш, иже еси на небесах. Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь!
С последними словами молитвы жиденькие волосы старика, словно наэлектризовавшись, встали дыбом. Снулый отступил от табуретки примерно на метр, и неспешно принялся обходить смотрящего по кругу. Сделав несколько шагов, он провел свечой от уровня головы сидящего авторитет до пола. Примерно на уровне груди, свеча, до этого горевшая спокойно и равномерно, неожиданно громко зашкворчала, брызгая по сторонам расплавленным воском. Пламя сменило окрас на кровавый, жирно зачадило. Резко пахнуло тухлыми яйцами.
— Ты чего палишь, уродец балаганный? — недовольно чертыхнулся горбун.
— Цыц! — каким-то замогильным голосом бухнул старик, и Квазимодо неожиданно для себя прикусил язык.
Снулый продолжал нарезать круги вокруг сидящего Хобота, с каждым кругом увеличивая радиус обхода. Но свеча точно так же продолжала трещать, чадить и вонять падалью именно в районе груди сидящего авторитета.
Добравшись до занавески, старик, задув свечу, произнес:
— Достаточно, мне все ясно.
— Что со мной? — обессилено проскрипел Хобот.
— Плохо дело, — покачал головой старик, убирая свечу в сидор. — Я не думал, что заклятие настолько мощное… Ты умрешь завтра к утру… Максимум к обеду…
— И это все? — вскипел горбун, хватая старика за грудки. — Все, что ты можешь сделать?
— Охолонь, горбун, — не дрогнув ни единым мускулом, произнес старик. — Я еще ничего не сделал, только определил… Думать надо.
— Ну так думай! Думай скорее!
— А я чем, по-твоему, занимаюсь? — накинулся на Горбатого Снулый. — Не мешай!
— Все-все! Не буду! — пообещал Квазимодо, убирая руки за спину.
— Так-то оно получше будет, — улыбнулся старик, обнажив ровные и крепкие не по возрасту зубы. — Я вот чего думаю: такую мощную порчу просто так, на расстоянии, навязать трудно… Тут контакт личный нужон. Ты, милок, ни с какими посторонними людьми надысь не контачил? — спросил он Хобота.
— Нет, — качнул тот головой, — тут у нас не проходной двор — зона, как-никак.
— Вот и я о том, — согласился Снулый, — зона…
— Значит, поклад ведьмовской искать надо…
— Чего, какой подклад искать? — не понял Квазимодо.
— Поклад, — внятно произнес старик. — Ведьмы такой порчей промышляют. Мешочек ведьмовской или науз… Ну, веревочка такая с узелками… Искать надо, чем быстрей найдем — тем шансов у нас больше с порчей совладать.
— Да где искать-то? — засуетился горбун. — Сейчас пацанов подниму — они все кверху дном перевернут…
— Если поклад, то рядом должен быть, — сказал Снулый, — иначе бы он такой силы не набрал… Чтобы так человека извести совсем близко быть должен…
— Нары? — Горбун переглянулся со смотрящим.
— В первую очередь, — согласился старик. — Подушки, матрасы, белье… Все тщательно осмотреть, каждый шов распороть! Туточки поклад будет, зуб даю!
— Разберемся! — сквозь зубы процедил горбун, вынимая из сапога заточку.
— Все потроши, — кивнул Хобот, — не жалей! Вдруг прав старик.
— Сделаем, пахан! — сказал Квазимодо, вонзая заточку в подушку. Затрещала ткань, по закутку полетели перья. Следом за подушкой пошли в расход матрасы, которых у Хобота было несколько. Горбун методично вспарывал грубую полосатую ткань и внимательно осматривал содержимое матраса, ссыпая вату под ноги. Нечто похожее на описываемый стариком поклад Квазимодо обнаружил распотрошив последний.
— Это что за херь? — произнес Горбун, цепляя кончиком ножа огрызок веревки, фигурно завязанной сложным узлом. — Снулый, ты это искал? — спросил он, протягивая руку к находке.
— Не смей! — громко выкрикнул старик, бросаясь к кровати и отталкивая горбуна в сторону. — Не трогай руками, — повторил он уже тише, — а то хуже будет. Пусть и не на тебя завязан — но мало не покажется!
— Что там? — едва слышно поинтересовался Хобот, состояние которого продолжало ухудшаться.
— Оно самое — науз! — довольно сообщил старик, разглядывая находку горбуна. — Настоящий мастер своего дела вязал… — не без зависти добавил Снулый, — вернее — вязала. Я уж говорил — ведьмовские это штучки.
— Так делай чего-нибудь побыстрее! — накинулся на старика Квазимодо. — Пахану, вон, совсем плохо!
— Тут быстро нельзя, — мотнул головой Снулый, — чуть что не так… Тут надо с толком, с расстановкой, с пиететом даже — сурьёзная вещица! Дай-кась мне твой ножичек, — попросил он горбуна.
Квазимодо протянул старику заточку. Снулый взял её двумя пальцами и поднёс к самым глазам, внимательно осмотрел, затем не менее тщательным образом обнюхал, разве что не облизал. Квазимодо следил за ужимками старика с немым изумлением.
— Из чего сделано? — полюбопытствовал знахарь.
— Старая рессора от «козла», — ответил горбун.
— Сойдет, — кивнул старик. — Людей этим ножичком, случаем, не резал?
— А тебе какая разница?
— Большая! — отрезал старик. — Очень большая! Все на смарку пойдет, если железо это кровушки людской попило…
— Чистая заточка, — сообщил горбун, — нет за ней ничего.
— Годится, — сказал Снулый, поддевая науз острым кончиком ножа за один из узелков. Бросив поклад на стол рядом с кроватью, старик рьяно принялся изучать хитросплетение узелков и вплетенные в них предметы: камешки, косточки, птичьи перья.
— Изумительно! Вот это исполнение, вот это я понимаю! — поминутно цокая языком, восхищался Снулый. — Настоящая мастерица вязала! Так сходу и не разобрать…
— Ты давай… это… разбирайся как-нибудь, — засуетился Квазимодо — Хобот резко «сдавал позиции» на глазах подручного: глаза пахана закатились, и он едва не свалился с табурета на пол. Горбун подхватил Хобота подмышки и, дотащив до кровати, уложил авторитета поверх распотрошенных матрасов.
— Не-ме-шай! — отмахнулся от паникующего горбуна старик. — Так, — бормотал он вполголоса, водя кончиком ножа по узелкам поклада, — это у нас энергетическая подпитка… Это, по всей видимости, связь с заказчиком… Это… Это… Это… Да, скорее всего, то, что нужно! Так проверим еще разок: вот эта засохшая какашка должна быть кусочком легкого мертвяка, умершего от чахотки… Угу… Вот этот кончик заплетен в узел Лубена, который через кольцо Уфира и пожирает жизненные силы нашего страдальца. Да, давненько я не встречал такой филигранной работы! Думал, что на такое уже никто не способен. Ан, нет, не перевелись еще на Руси умельцы! Не перевелись… Так, значит, если я рассеку вот эту связку, пагубное действие должно прекратиться, — произнес знахарь, аккуратно перерезая заточкой один из узелков. — Сделано! — довольно произнес он, оборачиваясь к горбуну.
— Что ты сказал? — не расслышал Квазимодо, тормошивший в это время впавшего в забытьё Хобота.
— Я разобрался с наузом, — не без гордости повторил старик. — И если я не ошибся, а я не ошибся, ему сейчас полегчает.
Как подтверждение его словам землистое лицо Хобота начало стремительно розоветь, посветлели темные мешки под глазами, прерывистое хриплое дыхание смотрящего выровнялось.
— Ну, старик… Ну… — Горбун не мог найти подходящих слов. — Да я для тебя…
— Не надо благодарностей, — вновь отмахнулся Снулый, отворачиваясь от больного, — эта работа и без того принесла мне несказанное удовольствие и еще одну спасенную душу.
— Слушай, Снулый, — убедившись, что безмятежно спящий пахан пошел на поправку, пристал к старику Квазимодо, — может нужно было просто сжечь эту гадость?
— Не-е, — протянул старик, качнув головой — не все так просто: слишком сильное и искусное колдовство. Эта смертоносная магическая конфигурация уже впечатана в астрал и никуда не исчезнет, даже если уничтожить её физическое воплощение. Только выполнив своё предназначение, она развеется…
— Кто-то по любому должен зажмуриться? — догадался Квазимодо.
— В точку!
Горбун нервно обернулся, мельком взглянув на смотрящего.
— Ему уже ничего не грозит, — успокоил его Снулый. — Связь я разорвал.
— Тогда кто?
— Тот, кто все это придумал: есть связь, подпитка таких вещей ненавистью обязательное условие. Я замкну, закольцую потоки энергий: чем больше он будет исходить гноем, тем быстрее все произойдет…
— Пусть издохнет в муках, падла! — сквозь стиснутые зубы процедил Квазимодо.
— Да воздастся каждому по делам его…
— Во-во, в самую точку, старик, — оскалился горбун. — Тебе что-нибудь для этого нужно?
— Нужна пара кожаных перчаток, пара спиц…
— Да где же я спицы-то возьму?
— На худой конец подойдет пара больших гвоздей.
— Ну, это другой базар, гвозди найду, — обрадовался Квазимодо. — Жди…
На следующее утро Хобот проснулся абсолютно здоровым. Той же ночью в соседнем бараке скоропостижно скончался вор-рецидивист Печеный. Кто сделал для него тот злополучный науз, осталось загадкой.
Выскочив из леса, мальчишки продолжали без устали накручивать педали, пока не добрались до окраины поселка. Страх быть разоблаченными, подстегивал не хуже отцовского ремня. Только углубившись в частный сектор, занимающий львиную долю Нахаловки, ребята остановились, чтобы перевести дух.
— Так, пацаны, — отдышавшись произнес Алик, — как думаете, никто нас не спалил?
— Не-а, — мотнул кудрями Андрюха, — я пока ехал, по сторонам зыркал. Нормуль — только Ероха-пастух на лугу возле протоки кантовался.
— Фиг с ним, с Ерохой, — отмахнулся Алик, — он с детства не в себе. Его и слушать-то никто не будет. Погоди, а Филимоныча с ним не было?
— Нет, один на выпасе был. Филимоныч, по ходу, куда-то свалил.
— Здорово! — обрадовался крепыш. — Значит, никто нас не видел, когда мы из леса выезжали?
— Никто, — подтвердил Андрюха.
— Леньчик, а ты кого-нибудь видел? — спросил Алик толстячка.
— Не… не… не видел… — выдохнул Леньчик, утирая лоснящееся от пота лицо. — Вы так вжарили, что я за вами едва поспевал, — попенял он приятелям. — Некогда было по сторонам смотреть.
— Ну, с тобой все ясно! — фыркнул Алик. — Так, пацаны, ща разбегаемся по домам, но не забываем держать язык за зубами!
— А что с барахлишком делать будем? — Андрей указал на привязанный к багажнику велосипеда Алика мешок.
— Книгу я у бабки на чердаке в опилки зарою, — сказал крепыш, — туда все равно никто не заглядывает. Черепушку тоже закопаю, только где-нибудь в саду. Есть у меня закуток один…
— Договорились, — согласился Патлатый.
— А с кольцом мне что делать? — спросил Леньчик, доставая находку из кармана.
— Да выброси просто, — посоветовал ему Андрюха. — Невелика потеря.
— Не, — надевая кольцо на палец, возразил мальчишка, — я его сначала пастой почищу — на нем вроде бы чего-то написано.
— Да без разницы, — отмахнулся Андрей. — Это, чуваки, а как с Севкой разбираться будем?
— Да пошел он в задницу! — сплюнул на дорогу Алик.
— Ржать будет… — вставил отдышавшийся Леньчик.
— Придумаем, как его заткнуть, — хрустнул сжатыми в кулак пальцами крепыш. — Ну, разбежались, что ли?
— Давайте, пацаны! — попрощался Андрей.
— Ага, увидимся, — ответил Леньчик, вновь взгромоздившись на велосипед. Сегодняшняя бешеная езда его основательно измотала. Докатившись до дома, паренек распахнул калитку и загнал велосипед во двор. Прислонив «верного коня» к завалинке, мальчишка вернулся к забору, чтобы закрыть калитку. Через дорогу, на обочине у соседского дома, он заметил неподвижно стоящего незнакомца — пожилого мужчину, одетого в легкий парусиновый костюм странного покроя. Словно почувствовав интерес мальчика к своей персоне, незнакомец обернулся. Встретившись взглядом с Леньчиком, мужчина печально улыбнулся и приветственно, с легким полупоклоном, приподнял соломенную шляпу, обнажив абсолютно лысую голову. Неестественная бледность незнакомца озадачила мальчишку не меньше, чем его давно вышедший из моды костюм: Леньчик вспомнил, что видел подобную одёжку в старых, еще довоенных фильмах. Мальчишка ответно кивнул старику, после чего тот водрузил на место шляпу и отвернулся.
— Ленька! — услышал мальчишка окрик матери, вышедшей из дома. — Где тебя целый день черти носят?
— Мам, так каникулы ж! — возмущенно отозвался мальчишка, поворачиваясь к дому.
— Ага, каникулы, — беззлобно проворчала мать, — ты бы хоть поесть приходил.
— Не хотелось, мам…
— Как же, не хотелось, — передразнила его женщина, — совсем вон исхудал.
— Если бы! — фыркнул Леньчик, хлопая себя рукой по животу. — Есть еще куда худеть.
— Ох, ты, горе мое луковое! — покачала головой мать. — Иди, мой руки и за стол. Только хорошо вымой, с мылом, а то скоро от грязи цыпки заведутся… А чего это ты на палец нацепил? — заметила она кольцо на руке сына.
— Да колечко нашел, — соврал мальчишка. — На дороге валялось…
— Покажи, — попросила женщина.
Леньчик стянул колечко и протянул матери. Та внимательно его осмотрела:
— Медяшка, да еще и погнутая…
— Мам, а чего к бабке Лукьянихе гости приехали? — вспомнив о незнакомце, поинтересовался мальчишка.
— С чего ты так решил? — удивилась мать — в гости к одинокой старухе никто не приезжал уж лет двадцать.
— Да вон мужик какой-то незнакомый около её хаты топчется.
— Где? Нет там никого, — произнесла женщина.
— Как нет? — Леньчик обернулся — на дороге действительно никого не было. — Куда ж он делся-то? — озадаченно почесал затылок мальчишка. — Я его только что видел.
— Держи свое кольцо, и иди мыть руки, — распорядилась мать.
Леньчик взял кольцо и засунул его в карман.
— Привет Галина! — поздоровалась с матерью Леньчика проходящая мимо по улице дородная тетка нагруженная авоськами.
— И тебе не хворать, теть Маш! — приветливо улыбнулась женщина.
— Галь, ты знаешь, что бабка Лукьяниха сегодня померла? — спросила женщина.
— Как померла? — ахнула Галина.
— Аккурат в обед и преставилась, — с грустью произнесла тетя Маша. — Её Акулина, почтальонша наша, проведать зашла, а она уже того…
— Ох, горе какое! — всплеснула руками Ленькина мать. — Это ж надо…
— Надо будет собраться, помочь с похоронами, поминками… Она ж одинокая-то, Лукьяниха-то… была…
— Конечно-конечно! — поспешно произнесла Галина. — Поможем…
— Ну да ладно, я вечерком забегу, обсудим что да как… Ох, горе-то какое! — повторила тетка слова Галины и пошла дальше.
— Ну вот, тот мужик — наверно бабкин родственник, — произнес мальчишка.
— Да нет, не было у неё родственников. Наверное с собеса кто-нибудь приходил… Ну, чего встал? — накинулась она на сына. — Иди, руки мой!
Домой Алик заезжать не стал — сразу направился к бабке, решив для начала спрятать находки.
— Привет, ба! — крикнул он старушке, возившейся на маленьком огородике возле дома.
— Ой, Алик, детка! — всплеснула руками бабушка, узнав внука. — А я и не ждала тебя сегодня — ничего вкусненького не приготовила.
— Ба, я же просил, — беззлобно буркнул крепыш — бабушку он любил, и обижать не хотел, — не называй меня деткой! Я уже давно вырос… Большой…
— Большой-большой, внучек, — согласно повторила бабушка. — Почитай меня, старуху, уж на две головы перерос. В деда пошел… Пойдем в хату, хоть молочком парным тебя угощу.
— Хорошо, ба, — не стал расстраивать отказом старушку мальчишка, — ты пока наливай, а я сейчас…
— Давай, пострел! — улыбнулась бабушка, заходя в дом.
Оставшись один, Алик быстро отвязал мешок от багажника и прошмыгнул мимо хаты к большому сараю. Когда-то, когда дедушка был еще жив, в этом сарае держали животных: парю хрюшек и корову. Теперь же, в сараюшке обитали только куры — справиться с коровой и свиньями одной бабушке было не по силам. Забравшись по скрипучей лестнице на чердак сарая, Алик вынул из мешка книгу и, разворошив опилки, спрятал её в самом темном углу. Немного подумав, он решил пока оставить на чердаке и мешок с черепом.
— Завтра зарою, — буркнул он себе под нос, накрывая мешок с черепушкой мятым проржавевшим ведром, валяющимся на чердаке с незапамятных времен. — Завтра, все завтра…
Спустившись с крыши, он забежал в хату:
— Ба, ну где там твое молоко? И проголодался же я сегодня!
Всю ночь Андрюхе снилась какая-то бузумно-кошмарная хрень: разрытые могилы, плесневелые гробы, сгнившие безголовые покойники. Умруны гоняли мальчишку по заросшему бурьяном кладбищу и вопили на все лады замогильными голосами: отдай голову… отдай голову… отдай голову… Проснулся Андрюха поздно, с дурным настроением, разбитый и опустошенный. Мало кто из друзей-приятелей мальчишки знал, что на самом деле он был натурой тонкой и впечатлительной. А вчерашние приключения на кладбище, потеря сознания, да еще и кровь носом, совсем доконали пацана. Откинув одеяло в сторону, он встал с кровати и пошлепал в ванную комнату.
— На кладбище я больше не пойду! — решительно заявил мальчишка, разглядывая в зеркало свою бледную и помятую физиономию. — Пусть что хотят, то и думают… Друзья, называется!
Открыв кран, мальчишка набрал полную пригоршню холодной воды (горячей у них отродясь не бывало, а чтобы принять ванную, нужно было топить дровяной титан) и сполоснул лицо. Немного освежившись, Андрюха вновь взглянул в зеркало, висящее над умывальником, и едва не закричал от ужаса: из зазеркалья на него пялился налитыми кровью глазищами костлявый мужик со всклоченной пегой бородой. Мальчишка попятился, запнулся о стульчак ватерклозета (ванная комната в его квартире была совмещена с санузлом) и шлепнулся на пол. Вскочив, он, замирая от ужаса, вновь взглянул в зеркало, но кроме своей обескровленной физиономии никого не увидел.
— Фух! Привидится же такое! — облегченно выдохнул Андрей, смахивая со лба холодную испарину. — Так и заикой недолго остаться! Все, завязывать надо с такими развлечениями, а то всякая жуть мерещится!
Уже выходя из ванной комнаты, мальчишка резко обернулся — но мужик в зеркале больше не появлялся.
Всю ночь Леньчик дрых «без задних ног», словно младенец. В отличие от Патлатого, его не мучили кошмары — он с самого детства был мальчишкой спокойным и рассудительным, с крепкой психикой, так что приключения на кладбище его, если и взволновали, то самую малость. Его больше страшила неотвратимость физического наказания, чем «бабкины сказки». Отец долго разбираться не будет — враз на заднице живого места не оставит! А ремень у него… Но, если никто их не видел, все шито-крыто, то чего переживать-то? Леньчик сладко потянулся и посмотрел на часы — половина одиннадцатого. Каникулы — это вещь! Каникулы — это здорово! Мальчишка не спеша встал: родителей уже не было — на работу ушли. Еще один приятный моментик — весь дом теперь в его распоряжении! Подзаправившись оставленной матерью на печке яичницей, Леньчик вышел во двор. Солнце уже ощутимо припекало — денек будет, что надо. На речку, что ли пацанов приболтать? — подумал он, спускаясь с крыльца. Искупаться сейчас — самое оно! Мальчишка сунул руки в карманы штанов и, весело насвистывая ненавязчивый мотивчик, направился к сараю за великом. В одном из карманов он нащупал колечко, найденное на кладбище. Леньчик достал колечко и подкинул его на ладони. Со вчерашнего дня находка преобразилась кардинальным образом: не поленившись, мальчишка сначала выпрямил сплющенное кольцо пассатижами, а затем начистил медный кругляк пастой ГОИ до зеркального блеска. Теперь вместо поеденного временем плесневелого какалика он стал обладателем чудесной вещицы: на ободе кольца под слоем безжалостно счищенной патины обнаружилась витиеватая гравировка из буковок на непонятном языке, «разбавленная» повторяющимися рисунками оскаленных черепушек. Полюбовавшись игрой солнечных зайчиков на отполированном металле, Леньчик нацепил кольцо на большой палец левой руки (именно на нем кольцо сидело как влитое), вывел из сарая велосипед и, распахнув калитку, выкатился на дорогу. Возле дома покойной Лукьянихи он опять заметил пожилого мужчину в немного помятом старомодном костюме, который вновь приветливо снял при виде мальчишки свою соломенную шляпу.
— Здрасьте! — ответно крикнул Леньчик, промчавшись мимо странного незнакомца.
— Эт ты мне что ли, шкет? — Через две избы от дома покойницы вольготно развалившись на скамеечке возле калитки, покуривал едкую махру Ванька-сапожник — мужичок неопределенного возраста, с кирпично-красной физиономией большого поклонника бормотухи. Неразлучная Ванькина спутница — початая бутыль «трех топориков» (портвейн 777), накрытая сверху граненым стаканом, обнаружилась рядом, на газетке, расстеленной на колоде для рубки дров.
— А? — Из-за проволочной велосипедной трещотки не расслышал слов сапожника Леньчик, тормозя возле Ванькиного дома. Незаметно от соседа, он засунул руку с кольцом в карман, где и снял его с пальца — мало ли чего…
— Я говорю, Ленька, ты б еще от сельмага свое «здрасьте» орал! — смачно потянувшись, заявил алкаш.
— А, так это я не вам, дядь Вань…
— А кому? — показушно закрутил головой по сторонам Ванька. — Нет же никого: я тут уже минут сорок в одинокого лечусь.
— Как никого? — удивился мальчишка. — Вон же у Лукьянихиного дома старик какой-то стоит.
Ванька озадаченно прищурил один глаз — видимо бутыль «топориков» была не первой за это утро:
— Слышь, шкет, я хоть и поддал с утра, но еще не все мозги пропил! Нету там никого, и в помине не было! Ну… по крайней мере с тех пор, как я из шараги вернулся…
— Как не было? — опешил Леньчик. — Только вот… — Он обернулся — у дома Лукьянихи никого не было. — Ну… я же видел… Такой дед в светлом костюме… в полосочку… Лысый… в шляпе… Ушел… наверное…
— Не было никого! — мотнул головой сапожник. — Слышь, Лёнька, может хлопнешь со мной по стописят? — предложил он. — Чтобы старики в светлых костюмах в полоску не мерещились. А? Как?
— Я не пью, дядь Вань… — заторможено отозвался Леньчик.
— И я не пью, — заплетающимся языком произнес сосед-алкоголик. — Зачем оно мне? Пьянству бой! Пятилетку за семь лет…
Леньчик, не слушая соседа, задумчиво катил велосипед по улице: вчера мать не заметила, сегодня сосед-алкоголик никого не видел. Ну не может же так быть! Не-мо-жет! И все тут! А может это… колдовское кольцо? — молнией сверкнула догадка. Ведь оба раза он то снимал его, то надевал… Леньчик медленно повернулся лицом к дому покойницы — никого! Затем он осторожно, с опаской надел находку на палец и чуть не заорал от испуга: странный незнакомец соткался из пустоты, проступил, словно изображение на фотобумаге, помещенной в ванночку с проявителем. Мальчишка сорвал кольцо, как будто боялся, что оно откусит ему палец, вскочил в седло и стремглав помчался прочь, подальше от невидимого старика.
Алика в это утро мать подняла ни свет ни заря:
— Накачаешь воды, и польёшь огурцы! Сушь стоит, дождя уже неделю не было — повяло всё. Отец в командировке, а тебя не дождешься…
— Ма-ам, — возмущенно протянул крепыш, — каникулы же…
— Вот сделаешь дело, тогда гуляй смело, — мать не спешила поддаваться на «провокацию» со стороны сына. — Всё, на работу опаздываю. — Она поцеловала мальчишку в щеку. — Борщ в холодильнике, — уже на бегу произнесла она, — когда поешь — не забудь поставить обратно в холодильник! А то прокиснет, как неделю назад.
— Уберу, — не стал спорить с матерью Алик.
— Тогда — пока!
— Пока, мам! — Алик махнул в след убегающей матери рукой и тяжело вздохнул: качать воду и поливать огурцы, ему жутко не хотелось. Однако он знал, что стоит ему в этот раз проигнорировать ЦУ «домашней партии» — ближайшая неделя, а то и две каникул превратится в кошмар. Быстро позавтракав, он поплелся в летнюю кухню, где была установлена помпа. Разобраться с водой и огурцами удалось только к десяти часам. Облегченно разогнув натруженную спину, Алик отер пот, выпил полный ковш студеной артезианской воды и помчался к бабушке. С друзьями мальчишка решил встретиться только после того, как зароет черепушку. Чем меньше народу будет знать, где она спрятана, тем лучше, решил крепыш, забираясь на чердак сарая. Без этого кумпола никто ничего доказать не сможет, книга не в счет… Хотя и про её существование тоже стоит забыть. Хотя бы на некоторое время. Потом, когда все уляжется, можно будет и поглядеть… Но это потом, если все в поряде будет. Алик пинком отбросил в сторону старое ведро, поднял мешок с черепушкой и, выглянув из чердачного окна — никого, спустился по лестнице во двор. Юркнув за сарай (чтобы старики не заметили), мальчишка прихватил прислоненную к стене лопату. С инструментом наперевес он добежал до забора. Участок, на котором располагался дом бабушки, граничил с большим колхозным садом. Некогда образцово-показательные садоводческие угодия ныне пришли в упадок. За деревьями уже давно никто как следует не ухаживал, так что некоторые уголки сада превратились в настоящие непроходимые джунгли. Вот в одном из таких укромных мест Алик и решил спрятать улики. Закопав череп под старой сливой, довольный мальчишка вернулся назад.