Проект "Веспасий"

Глава 14

Путешествуя в седле, Лео умудрялся сохранить вид то ли британского, то ли американского джентльмена, в начале XIX века культуры не настолько разошлись, заокеанские парни ещё не принялись класть ноги на стол и говорить «о’кей, гайз», уминая челюстями жвачку. Недели в Вильно, отведённые на ожидание Великой армии, он истратил не только на акклиматизацию, но и пополнение гардероба. Потому за путниками тащилась запасная вьючная лошадь.

Глеб позволял себе не больше, чем во время прежних экспедиций. Всё его было надето на нём, исключая комплект запасного белья — кальсоны, рубаха, портянки. Носил сапоги, конечно же — грубее хозяйских, суконные штаны и сюртук. Отпустил бороду, за летние месяцы отросшую, но не принявшую ещё форму лопаты.

Утро перед Смоленской операцией Наполеона встретило их на берегу Днепра.

— Знаешь, Глеб… Ловлю себя на мысли, что мы изучали историю не так. Да, наши через несколько дней боёв отступят к Москве, действия Барклая, Багратиона и французских маршалов описаны досконально, в деталях, но здесь я ловлю себя на внимании к другим подробностям — как стучат копыта по земле и по булыжнику, пахнет конский пот, как люди одеты, разговаривают, ведут себя, что употребляют в пищу… Совершенно иная жизнь, ничуть не похожая на «Войну и мир» Бондарчука и на романы об этом времени. Нет, определённое сходство есть, но нам, находящимся среди французских солдат, совершенно нет дела, сколько их дойдёт до Бородино — сто тысяч или полмиллиона, наш кругозор ограничен несколькими сотнями конных, чей быт виден в сотнях подробностей, не описанных в романах. Конечно, современники Бонапарта и Александра I не уделяли внимания — как, чем и сколько раз в день чистили зубы. Для них привычно, для нас — экзотика.

— Поверь, я как-то соблюдал гигиену и в 1654 году, тогда отнюдь не было чище.

— Везёт! Я в «Веспасии» только на одну миссию. Эх, увидеть бы Париж — настоящий.

— А ты не был в Париже? — удивился Глеб, сам, правда, находившийся во французской столице лишь проездом, не выбравшись в исторический центр.

— Был. Ну, как… Это уже не тот город-легенда. Эйфелева башня, Лувр и обгорелый после пожара Собор Парижской Богоматери на месте. Улочки Монмартра по-прежнему крутые и узкие. Бутики на Елисейских полях. Летние кафе у набережной, где за чашку кофе и круассан платишь столько, сколько за полноценный обед в Минске. Только накатывает ощущение, что это шкура мёртвого динозавра, заселённого другими существами, не французами. Которым похер всё это историческое наследие, высокая культура, о Гюго, Бальзаке, Мопассане, Экзюпери они даже не слышали. Грязища! Оставленный нами Вильно XIX века и то чище. Все стены домов в Париже в паскудных граффити. Улицы и газоны сплошь в пустых упаковках, пластиковых бутылках, грязных бумажных тарелках и стаканчиках. Люди темнолицые, ни разу не французы и вообще не европейцы, кроме туристов (если не китайцы) и отдельных местных смельчаков, которые зачем-то осмелились выползти в центр. Снуют арабские и негритянские подростки на электросамокатах, норовящие вырвать сумку у зазевавшегося гуляки.

— Колоритно…

— А знаешь, как пахнет центральный Париж? Это не запах кофе, выпечки, коньяка, шампанского и даже автомобильного выхлопа. От Сены тянет гнилостью. Но в основном — вонь от мочи. Там отливают, в лучшем случае, слегка углубившись в кусты. Версаль такой же — обоссаный. Говорят, во французской глубинке, где меньше туристов и эмигрантов из арабских стран, ещё остались островки старой культурной Европы. Но я такого не видел, — тон Леона стал агрессивно-жёсткий. — И эти недоевропейцы втирают нам про «общечеловеческие ценности». Для начала научились бы не гадить себе под ноги прямо на улице.

— Ты прямо как рекламный флаер туристической компании, зазывающей провести отпуск на Байкале.

— Байкал тоже пачкают. Но медленнее. И да, там экология лучше.

Пока они болтали, многие тысячи туристов из будущего Евросоюза перебрались через реку. Издалека доносилась ружейная перестрелка.

— Наши под Смоленском первый раз потрепали лягушатников, — заметил Глеб, которому по мере приближения к местам боёв всё больше становилось поперёк натуры, что он — в оккупационной вражеской армии. Пусть в обозе, не на передовой, но всё же будет прислуживать пану доктору, врачующему неприятельских военных, а то и самого главнокомандующего. Понятно, что их истории уже прописаны и не изменятся, эти люди, по большому счёту, давно мертвы, но, тем не менее, противно.

— Да, надрали зад. Барклай, упрекаемый, что он не «титульной нации», даже предпринял попытку локального контрнаступления. Но имей в виду, мы по легенде — поляки. Попадёмся — кранты. А поляков русские в плен не берут. В отличие от французов и пруссаков, считают предателями и кончают на месте.

— Дык я… Того… Крепостной клятого польского пана. Ежели чо.

Леон засмеялся.

— «Ежели чо», — передразнил он. — «Калi нешта здарылася» надо говорить. На белоруса ничуть не похож. Мову не знаешь — сразу спалишься. Короче, соблюдаем осторожность.

Рисковать действительно не пришлось, Наполеон держал пана Ястржембского при себе, поскольку от нервного возбуждения получил кучу неприятных симптомов, включая отёк ног, а поляк лучше французов облегчал страдания. Повод для беспокойства русские дали серьёзный: Смоленск никак не желал сдаваться «освободителям». Стены кремля запросто держали удары ядер французских и прусских полевых пушек, а осадной артиллерии Великая армия попросту не брала, поскольку поход на Восток задумывался как психологический, без серьёзных штурмов, и необходимость в большом калибре характеризовалась средним словом в немецком названии кампании «Дранг нах Остен». К тому же части огромного войска подтягивались небыстро, а местность изобиловала лесами, речками, болотами, русло Днепра изгибалось, совершить маневр окружения города-крепости не вышло. По непреложным законам войны штурмующие несли большие потери, нежели защитники, и, в отличие от Барклая и Багратиона, восполнить поредевшие ряды французам не было из кого.

В бригаде генерала Сегюра, развернувшего батальоны на штурм, одно-единственное русское ядро снесло целый ряд инфантерии, убив на месте двадцать два пехотинца за один миг.

Что ряд… Целые батальоны уходили в небытие под градом картечи.

Штурм Смоленска. Источник https://dzen.ru/a/YNVeNVO6yheFKcuq

Понимая, что растрачивает немалые силы далеко не в генеральном сражении и при штурме совершенно второстепенного города, Наполеон бросил вперёд тех, кого менее всего жалко — поляков Понятовского. Они захватили предместья и выкатили орудия, чтоб расстрелять мост через Днепр, по которому защитники имели возможность совершить ретираду на противоположный берег. Но к орудиям крепости внезапно присоединились русские батареи из-за реки, поляки в панике откатились назад, потеряв свою артиллерию.

Всё, что удалось французам, так это только поджечь город, в основной массе строений — деревянный, после чего русские, не имея смысла дальше его удерживать, отступили к Москве.

18 августа французы вошли в Смоленск, от которого мало что осталось. В том числе — домов, куда разместить на отдых солдат и дать помощь раненым.

После очередного втирания успокаивающих составов в бонапартовы ляжки, снова натёртые сиденьем в седле, причём осадой император ровно с тем же успехом командовал бы с походного кресла, Глеб отловил напарника, мывшего руки после соприкосновений с кожей корсиканского мерзавца.

— Лео! Беда. Наши не смогли вывезти около трёх сотен раненых солдат и унтеров. Они в одном из соборов, лежат на шинелях. Шпапнельные, штыковые раны. Воспалённые до гангрены.

Врач с возмущением откинул тряпку.

— Дьявольщина! Им же не выжить. Да, в той истории, что мы знаем, не выжили… Суки! Как можно было забыть или бросить раненых⁈ Уходили же ночью, планово… — он скривился и передразнил излюбленную реплику персонажей российского кино: — «Своих не бросаем».

— Может, и не смогли. Я понимаю, глупо, всё уже решено до нас и без нас. Но…

— Но — ты прав. Идём!

— А Наполеон?

Леон прокомментировал, куда императору стоит засунуть его шаловливый отросток, если тот снова заболит из-за триппера. Но тихо. Адъютанты «великого человека» достаточно времени провели в этой части континента, чтоб понимать русский мат.

Отправились пешком. В городе, наводнённом мародёрами, запросто лишиться лошадей. А их уже сейчас ощущалась острая нехватка, по существу, в самом начале компании.

— Знаешь, Глеб… Трудно выразить словами… Почем-то именно в прошлом я чувствую настоящую жизнь. Для себя. У любого врача, решившегося стать чиновником, время от времени накатывает: я страдаю хернёй, а не работаю. Колупаюсь с бумажками, сижу на совещаниях, готовлю отчёты, получаю пыжа от вышесидящего и спускаю его подчинённым… Нет, конечно, в любом случае медицине требуется управление, организационное обеспечение, расстановка кадров, снабжение оборудованием и медикаментами. Вот только это никак не заменит основного призвания врача — лечить живого человека.

— Наполеону член проспринцевал, и душа взлетела ввысь?

— Я же не его одного принимал. Сейчас поможем русским раненым. Если не спасём тех, кому предначертано умереть, то облегчим страдания. Кстати, ты в Смоленске был?

— Разок. Но вряд ли сориентируюсь. До XXI века сохранились некоторые храмы и несколько участков стены. Центр полностью перестроен.

Внутри полосы укреплений по улице стелился густой удушливый дым, ароматом напоминающий кухню нерадивой хозяйки, забывшейся и спалившей на сковороде мясо. Только это был запах горелой человеческой плоти, а не свинины или говядины.

Неубранные трупы валялись повсюду и во множестве. Преимущественно — нонкомбатанты. Бабы, старики, дети. И просто обгорелые тела, чей пол и возраст не установить.

Глеб и Леон ступали осторожно, чтоб не споткнуться, и зажимали рукавами носы.

Завтра здесь будет ещё хуже, тела в жаркую погоду начинают разлагаться и смердеть в считанные часы.

Там, где клубы дыма не создавали плотной завесы, шныряли французы. Посланные, очевидно, на поиски провианта, те тащили из разрушенных домов какую-то утварь и одежду. Самые предприимчивые успели разжиться иконами с золотыми окладами, совершенно наплевав на греховность содеянного — война и отданный на разграбление город начисто отключили триггер добро-зло, вытесненный низменными инстинктами.

Раненые русские нашлись в Духово-Рождественской церкви, возможно — далеко не все, и здесь упрямый характер Мироздания явил себя в полный рост. Леон при помощи Глеба промывал раны, перевязывал чистыми тряпицами, но кровь не останавливалась, не помогли даже жгуты. Когда третий или четвёртый солдат испустил дух прямо под его руками, а соседствующие страдальцы начали глядеть с враждой и подозрением, врач не выдержал и бегом побежал к выходу, под палящее солнце, полузакрытое дымом.

На глазах чиновника выступили слёзы.

— Боже… В храме твоём не позволяешь проявить милосердие.

— Значит, сам Бог не в состоянии что-то предпринять, если это создаст парадокс в истории, — уныло бросил Глеб.

— Но отёки Наполеона Господь позволяет снимать! Эх, если бы проклятый карлик сдох до острова Святой Елены…

А тот не собирался в лучший мир. Приказал убрать трупы и потушить пожары, а через четыре дня скомандовал движение на Москву.

До неё оставалось порядка четырёхсот вёрст — безумно много для рассыпающейся военной машины.

— Александр боится и избегает решительного сражения! — вопил «великий человек». — Как я могу дать ему генеральную битву, если его армия постоянно ускользает? Впереди нас только дым — мерзкая вонь от спаленных деревень, позади трупный запах павших лошадей. Коварные русские изнуряют мою армию трусливым отступлением по нищей местности. Уводят население, увозят или портят все припасы. Не оставляют ни скот, ни зерно, ни посевы!

— Да, сир! — склонил голову де Коленкур.

Император, в этот момент сидевший голый по пояс с ногами в тазу с лечебным отваром, гневно вскочил, потряхивая хозяйством, и принялся орать ещё громче:

— Они сами уничтожают Россию, лишь бы не досталась мне! Александр готов отступать до Урала, пока у меня не упадёт последняя лошадь, не умрёт от голода последний солдат. Тактика варвара и труса!

Но она принесла нужные русским плоды. К битве у Бородино 7 сентября численность Великой армии уже практически сравнялась с войсками Кутузова, десятки тысяч потерь на поле боя уже нечем было восполнить, как и ядра, порох, пули, а также павших лошадей.

Вряд ли понимающие смысл происходящего, кони буквально зверели от немилосердного орудийного грохота, запаха крови и горелого мяса. Глеб, не раз бывавший на поле боя, и то был сражён величественной картиной битвы, в XXI веке войска никогда не сражаются столь плотно, не ходят в наступление ротными коробками, не стоят плечом к плечу, выставив штыки, чтоб неприятель не прорвал строй. Лошади же, потеряв седоков, порой буквально сходили с ума, носились как угорелые, вставали на дыбы, а иногда набрасывались на людей. Прямо на глазах Глеба, в какой-то сотне шагов от императора, гнедая кобыла сбила с ног офицера ударом передних копыт и вонзилась длинными желтоватыми зубами ему в лицо. Француз дико заверещал, а животное сорвало ему не менее половины кожи на лице вместе с ошмётками мяса и унеслось прочь. Леон, дёрнувшись было к пострадавшему оказать помощь, только развёл руками, произвести пересадку кожи и закрыть разрывы возможно лишь в подготовленной операционной, но никак не на траве, пропитанной кровью. Глеб отвернулся, не в силах смотреть в глаза, оставшиеся в черепе и сверкавшие красным в обрамлении кусков мышечной ткани… Человек чем-то напоминал Шварценеггера-Терминатора, обгоревшего после пожара цистерны с топливом.

Наполеон тоже мучился, правда — простудой. Будь у кого-то из русских стрелков хотя бы СВД, а лучше дальнобойная снайперка, стоило засадить под треуголку… Но пули гладкоствольных ружей, да и пушечные ядра не могли достать мерзавца. Если бы Глеб или Леон подобрались ближе, на расстояние пистолетного выстрела или удара кинжалом, трипперного коротышку спасло бы Мироздание — для Ватерлоо и острова Святой Елены. Вот их не пощадило бы, обоим не время находиться в этом месте.

Адольф Нортен. Отступление Наполеона из Москвы

Их самих близость к императору хранила до последнего. Даже при отступлении из Москвы, потеряв лошадей и большую часть вещей, пан Ястржембский со слугой ехали в санях, укрытые медвежьей полостью. «Великий» император с де Коленкуром катили впереди, причём Наполеон перебрался в карету, где стянул со своего приближённого все меха, образовав вокруг себя нечто вроде кокона. Из-за холода отказался от процедур и стоически терпел сильный зуд. Тем более, не пытался взгромоздиться на лошадь — и холодно, и больно раздражённой коже на бёдрах.

За Сморгонью опустились на снег и отказывались подняться ещё две кобылы. Наполеон вылез, наконец, из кареты. Лично осмотрел их с выражением на физиономии: и вы меня предали.

Мороз был, по ощущениям, градусов под тридцать. С несколькими санными экипажами следовало ещё около двух сотен конных гвардейцев, усталых, голодных злых.

— Сир! Нам не на чем больше везти… — начал де Коленкур.

— Знаю! — оборвал Наполеон.

По стечению обстоятельств, лошади тащили сани с награбленными ценностями из Московского Кремля. При всей своей бдительности ни Глеб, ни Леон не засекли момент, чтобы приближённые императора что-то прятали в мёрзлой белорусской земле. Все многочисленные поиски у Березины двести лет спустя шансов не имели. «Великий» полководец похоронил в русском походе около шестисот тысяч солдат и офицеров, но золото оставлять не желал.

Теперь, похоже, время пришло.

— Мы можем освободить один экипаж, — де Коленкур кивнул в сторону кареты, у которой стоял врач со слугой.

— Ни в коем случае! Пан Ястржембский мне нужен в Париже более кого из вас. Арман! Поручаю вам найти колодец в какой-то из деревень, разбить лёд и утопить сокровища. Они принадлежат мне по праву как трофеи! В следующем году возьмём реванш и вернём их себе!

Разговор Наполеона с его самым доверенным помощником, вещавшего простуженным голосом и каким-то по-бабьи визгливым тоном, долетал до путешественников во времени через слово. Главное они поняли: сейчас!

Хуже всего, что место крайне сложно идентифицировать. Ближайшая деревенька о двух десятках дворов, естественно — покинутая и без грамма провианта, не носила никакого названия на дорожном указателе по причине отсутствия самого указателя, и спросить тоже не было ни у кого. Практически единственный ориентир — день пути от Сморгони на Вильно… И никакого GPS. Никакой приметной речки, если и была — заметена снегом. Невысокие холмы, сосновые леса. Половина Беларуси именно такая.

Он поделился сомнениями с Леоном.

— Чепуха! — не смутился тот. — Сведения обо всех деревнях и подушные списки сохранились. Вёрст двадцать от Сморгони на северо-запад. Думаешь, много здесь таких деревень? Ради полумиллиарда долларов… Да-да, именно во столько оценивается похищенное гадами из Москвы. Правда, не факт, что всё едет с нами.

Удрать из наполеоновского поезда удалось лишь на следующий день, посветлу. Спереди донеслось «ур-ра!!!» из десятков, если не сотен глоток. Даже старая гвардия, закалённая как дамасский клинок, дрогнула, всадники заметались, сломали колонну, кто-то бросился в кусты, чьи-то лошади повалились в снег, роняя наездников.

Глеб и Леон выбрались из кареты, приготовив пистолеты. Вот так умирать — от русских пуль и сабель, выведав, где схрон Наполеона, глупо.

— Стреляй только в лошадей! — промолвил более опытный темпонавт. — По человеку запросто выйдет осечка. Да и не душегубы мы — своих бить.

Часть гвардейцев сгрудилась вокруг императорской кареты, прикрывая вождя конскими тушами. Спереди неслись выстрелы, потом довольно быстро всё стихло.

— Мердо! — бросил кто-то из гвардейцев. — Проклятые ляхи!

Видимо, это они имитировали нападение русских чтобы ограбить растерявшихся и не оказывающих сопротивления лягушатников.

— Валим, — тихо скомандовал Глеб.

Разбежавшиеся по лесу верховые постепенно возвращались на дорогу, не подозревая, что двоих из них ждёт неприятность в лице майора разведки из следующего тысячелетия. Рывок, и оккупант на снегу, удар по голове выключает сознание. А уж очнуться ему и бежать в сторону наполеоновской колонны либо замерзнуть на снегу — пусть решает Мироздание.

Беглецы углубились в чащу и остановились, когда звуки суеты стихли позади. Их путь лежал юго-западнее — к Гродно, и можно было уже не спешить, соревнуясь, впрочем, с двумя серьёзными врагами — голодом и холодом.

Через двое суток лошади пали от бескормицы. Навьюченные здоровенными кусками конины, сколько только могли унести, путники продолжили путешествие пёхом. И хоть одеты были по погоде, не то что два горе-монаха зимой 1654 года, прогулка выдалась не из лёгких и растянулась до середины января. К счастью, не однажды набредали на хуторы в лесу, где были приняты вполне по-людски, хуторяне переждали военное время относительно спокойно в стороне от главных событий. День-два отдыхали — и в дорогу.

Ответственный за историческое обеспечение экспедиции Леон не учёл, правда, одной очевидной штуки. Русские части, маршировавшие по дорогам, особенно передовые казачьи и гусарские отряды, вышли к Гродно куда раньше, и как-то утром, вывалившись из леса на опушку, темпонавты услышали храп лошадей, потом сердитый окрик:

— А ну стоять, ляди хранцузские!

Их привели в деревню, где расположился эскадрон. Уверения Леона, что он — врач из Литовского уланского полка, сражавшегося на русской стороне и покрывшего себя славой, а ныне отпущен проведать родню, вот только потерял коня в дороге, никакого доверия не вызвали. Казачий подъесаул, хмуро осмотрев пленного, перевёл взгляд на его слугу.

— Ты — хто? Назовись.

— Трофимка я… — от близости неминуемой гибели перед самым окончанием задания у Глеба обострились все его актёрские навыки, к сожалению — довольно жидкие. — Лакей я господ Волхонских из Смоленску…

— Что голова у тебя трясётся?

— Так когда со Смоленска шли по мосту… Што за Днепр… Хранцуз ударил. Пушки, значицца. Как ударили — и тьма… Богу душу отдал… Ан — нет. Оклемался — в телеге еду. Потом барин подобрал. Литовского полку, — Глеб ещё раз тряхнул головой и добавил: — Добрый барин. Да чуть не уморил, как по лесу шли. Матерь Божья заступница — вас послала.

Ситуация разрядилась. И, быть может, пронесло бы, но подъесаул скомандовал: обыскать.

У Глеба ничего компрометирующего не нашлось. Офицерский двуствольный пистолет, конечно, был не по чину простому слуге, но на войне всякое встречается. А вот у Леона обнаружилась фляга с французским имперским орлом, и никакие вопли, что снята с тела француза, не помогли.

Их вывели из избы. Взгляды двух дюжин казаков были устремлены исключительно на «ляха», кем, собственно, Ястржембский и родился лет через полтораста с хвостиком.

— Последний раз пытаю, скотина! — грозно молвил подъесаул. — У Понятовского служил?

— У Лопатина Григория Михайловича, — не отступал Леон, досконально знавший резервную легенду и имя командира Литовского полка, действительно воевавшего у Смоленска, где он мог подобрать лакея Трофимку, а эта воинская часть и вправду содержала офицеров и унтеров происхождения из бывшей Речи Посполитой.

— Врёт, — вынес вердикт один из казаков. — Нутром чую — врёт.

Его заставили снять шубу и стать к стене деревенского дома.

Грохнул залп из нескольких стволов, Леона прикончили с честью, а не просто порубили шашкой.

Выстрелы Глеб услышал за спиной, погоняя вглубь леса смирную казачью кобылку. Угон транспортного средства обнаружился, видно, не сразу, потому что погони не было, как и самых необходимых в дороге вещей, всё осталось у казаков.

Верного товарища рядом — тоже.

И это была самая тяжелая утрата, хоть за семь месяцев в этом времени видел многие тысячи смертей.