Проект "Веспасий"

Глава 9

С датой попаданства в прошлое ситуация оказалась совсем не такой простой, как казалось в кабинете начальника «Веспасия». Алесь Юшкевич, принятый раньше москвичами за простого техника на побегушках у профессора Бронштейна, на самом деле — кандидат исторических наук с перспективой на докторскую, притащил описание креста в том виде, как он попал из шаловливых рук лжеакадемика Вацлава Ластовского в загребущие руки ОГПУ.

В большинстве исторических источников значилось, что реликвия сравнительно благополучно пережила в Полоцкой Софии Первую мировую войну и «триумфальное шествие Советской власти», пока товарищи в кожаных тужурках, те самые — с чистыми руками и горячим сердцем, не подрядились изъять церковные ценности. В Полоцке реквизиция состоялась то ли в двадцать первом, то ли в двадцать втором году, когда Белоруссия считалась как бы суверенной республикой, а договор о создании СССР ещё не подписали. Ушлый тип Вацлав Ластовский, академик без среднего образования, возглавлявший Белорусский государственный музей, якобы обнаружил Крест Ефросиньи там же — в Полоцке, но не в храме или монастыре, а в райфинотделе, затем перевёз его в Минск. В двадцать девятом снова вмешались чекисты и забрали часть музейных ценностей в Могилёв, куда большевики думали переносить столицу Белоруссии, подальше от границы с «панской» Польшей, населённой, ясное дело, белополяками. 21 ноября того года датирован акт приёма-передачи церковных сокровищ от музея к ОГПУ, где крест описан так, словно им забивали гвозди или откупоривали бутылки с пивом: часть золотых пластинок утеряна, как и часть камней, на месте некоторых камней — крашеное стекло.

— Ластовский — известный шулер, косивший под белорусского историка, — рассказал Алесь. — Именно он придумал «Кастуся» Калиновского, борца за свободу белорусов от москальского ига, взяв за прототип польского шляхтича Винцента Калиновского, психически больного маньяка, казнившего многие сотни белорусских крестьян, не спешивших приветствовать его вооружённое бандформирование. Сочинил несколько песен, назвав их народными-фольклорными. Был премьер-министром так называемой Белорусской народной республики, чьё правительство отправило лизоблюдскую телеграмму кайзеру во время немецкой оккупации нашей страны. В общем, тот ещё тип. И вот он передаёт ОГПУшникам отдалённое подобие креста, уверяя: это — Крест Ефросиньи Полоцкой, те, не разбираясь в реликвиях, забирают и прячут в сейфе.

— Думаешь — подделка? Может, кто-то просто спёр часть камней, — уточнил Генрих. — Нынешняя копия креста — красивая. Если положить вместо того уёжища, описанного в акте, любой дурак заметит.

Они беседовали в лаборатории времени, совсем недалеко от коек с установками, вообще-то довольно зловещего места — здесь души покидали тела. Временно, но, как оказалось с Мазуровым, иногда и насовсем.

Юшкевич переложил несколько страничек из лежавшей перед ним стопки.

— Вариант «спёрли» возможен, но зачем тогда подменять стеклом? Товарищи комиссары, уверен, просто выколупали бы отвёрткой самые яркие камушки и сменяли на водку. Тут что-то другое. Возможно, это сделал мошенник Ластовский, пока крест около года находился в его руках. Боялся, что ухудшение состояния как-то выплывет наружу.

— Думаешь, чо, крест попал к нему в состоянии «не бит, не крашен»? Юзался столько веков!

— Да, после реставрации XVI века сведений о ремонте нет. А крест исправно выносился во время религиозных праздников. К нему прикладывались тысячи, не удивлюсь, если многие сотни тысяч раз. Такой вот религиозный фетишизм, в православии, как и в католичестве, создано множество тотемов. Люди поклоняются не Богу, потому что Бог — это идея, невидимая сущность, а чему-то очевидному, осязаемому. Пережиток язычества. Священники, конечно, объясняют это связью реликвии с Богом, поскольку там щепки с Креста Господня, Кровь Господня и так далее… Но, как по мне, верность чистой идее привлекательнее.

— Например? — заинтересовался Глеб.

— Ислам, вы же знаете, собирает всё больше верующих из традиционных христианских локаций. Но в мечетях вы не увидите иконы с Аллахом. А за одно только предложение вскрыть погребение пророка Мухаммеда в Аль-Масджид ан-Набави, разделить его останки на фрагменты и распространить для поклонения по всему миру, мусульмане, не колеблясь, просто прикончат инициатора и будут правы. По белорусским законам это тоже преступление — осквернение могилы. Не смертная казнь забиванием камнями, но сколько-то лет созерцания неба в клеточку. Христиане, напротив, не смущаются и таскают кусочки трупов своих святых по разным храмам, там собираются толпы верующих и целуют раку с мощами. COVID и прочие инфекции им до лампочки.

— Ты — неверующий, Алесь? — Глеб иронично прищурился.

— Смеёшься? Работать на установке, переносящей бессмертную душу в иное тело и измерение, оставаясь атеистом? Коль есть душа, без которой здоровое с виду тело мертво, значит, существует и остальной набор. Хоть в институте считал всё это поповскими сказками. Но вот ритуалы, придуманные людьми, а многим они кажутся исполненными глубокого смысла, меня выбешивают. Пусть даже смысл понятен. Когда человек лобзает контейнер, воображая, что прикасается к чему-то святому, он концентрирует сознание на Боге и божественном. Запускает мощные процессы в сознании, душе и, как следствие, в теле. Оттого столько случаев чудесного исцеления. Бог в помощь — не пустые слова. Но до Бога надо дотянуться. Постом, молитвой, ударами лба в пол — вопрос технический. Во что верит человек, то и срабатывает. Я вот не дотянусь, к сожалению. Моё чувство рационального не даст достигнуть религиозного экстаза, даже если я проглочу святую реликвию, — молодой учёный вытер лоб, почувствовав, что сам себя опроверг. «Выбешивающие» ритуалы, выходит, позволяют дойти до просветления, а сухая вера, основанная лишь на научном экспериментальном познании, на подобное не способна, так что же лучше? Не углубляясь дальше в философствование, он закруглился: — Но мы уклонились от темы.

— Может, Ластовский спёр весь крест, не только камни и часть золота, а товарищам большевикам вручил грубую подделку?

Алесь размышлял несколько секунд. Потом отрицательно качнул головой.

— Не похоже. Если он что-то мухлевал, а делал это постоянно, то тщательно. К примеру, история с «Кастусём» Калиновским. Расскажу вам про самый известный кусок завещания польского террориста. Уже приговорённый к смертной казни за массовые убийства белорусов, по скромным подсчётам — многие сотни, он якобы написал: «Бо я табе з-пад шыбеніцы кажу, народзе, што тагды толькі зажывеш шчасліва, калі над табою маскаля ўжэ не будзе». Понятно без перевода? «Из-под виселицы скажу, народ, что тогда только заживёшь счастливо, когда над тобой москаля уже не будет». Видишь, здорово напоминает нечто, что мы слышим из-за границы. Но это — фейк. Калиновский действительно написал похожие строки по-белорусски, но до ареста, и ни о какой виселице речь не шла. Чистая агитка в адрес нашего крестьянства, пердёж в муку: белорусы его всерьёз не восприняли. Другой пример. Из Калиновского:

Братья мои, мужики родные!

Марыська, черноброва голубка моя…

То же место, отредактированное Ластовским:

Белорусы, братья родные!

Белорусская земелька, голубка моя…

— Это совершенно меняет смысл, — согласился Глеб.

— Именно. Так Ластовский превращал польского маньяка в белорусского патриота. Его труды не пропали даром, в СССР «Кастусь» Калиновский был причислен к положительным персонажам истории, в Минске и Гродно в честь него названы улицы, а после девяностого белорусская националистическая оппозиция считает урода национальным героем. Понятное дело, у каждого народа должны быть исторические мифы, неприглядные поступки персонажей замалчиваются, подвиги выпячиваются… Вот только, по-моему, менее подходящей персоны для возвеличивания, чем этот шляхтич, я не знаю. Ластовский, русофоб до мозга костей, именно потому и вытащил Калиновского со свалки истории — за русофобию. И тщательно подчищал стрёмные места. Не верю, что там, где его могли взять за задницу, он был столь беспечен, что баловался цветным стеклом.

— Не взяли?

— Потом, уже в тридцатые годы, когда частой гребёнкой вычёсывали всю белорусскую интеллигенцию, заподозренную в национализме. Тогда было просто как раз-два: ты — шпион белополяков, пан Ластовский. Изволь к стеночке. Расстреляли.

— То есть приземлиться в Западной Беларуси в марте тысяча девятьсот двадцать девятого года, перейти советскую границу и прихватить лжеакадемика за жабры — бессмысленно, — резюмировал Глеб. — В лучшем случае мы получим обезображенный крест и жалкое блеяние в оправдание кражи.

— Я вообще не уверен, что этот скользкий тип нашёл в Полоцке подлинник.

Глеб и Генрих с удивлением уставились на историка.

— Но ведь какой-то крест осматривали, хоть и повреждённый, — сказал майор.

— Не в повреждениях дело. Точнее — не только в них. В тысяча восемьсот девяностых годах член совета Полоцкого церковного братства некто Дубровский сделал описание креста. Он отметил, что из двадцати эмальных иконок отсутствует одна, а пять других повреждены. В тысяча девятьсот двадцать девятом году три изображения святых уже выломаны, а тринадцать — испорчены. Из всех драгоценных камней уцелели два, фактически — полудрагоценных, те, за которые что-то можно выручить, выдраны и похищены. Одна рака пустует. В таком состоянии крест можно забрать прямо сегодня: в марте тридцатого он ещё экспонировался в Могилёвском музее под минимальной охраной, для вас его стащить — несложно. В конце весны его переместили в закрытый сейф, потому что верующие начали наведываться к витрине, чтоб помолиться кресту как иконе или святым мощам. Но он совсем не соответствует копии, от былого великолепия сохранился лишь жемчуг.

Генрих отпустил непечатное словцо, поблагодарив Алеся за то, что считает российских военных, пусть — отставных, квалифицированными музейными грабителями.

— Чо, выходит, если нам спускаться в конец XIX века, то всё равно придётся портить подменный крест? Без всякой гарантии, что получится похоже, и подмену не просекут. Как в том анекдоте — фигня получается, товарищ Чапаев, а тот возражает: сам понимаю, что фигня, но Фурманов утверждает, что ножницы.

— В приличном виде он, выходит, был в руках мастера Бокши, изготовившего крест для Ефросиньи, и неизвестного нам реставратора, чинившего его для Ивана Грозного. Понимаю — чувство долга, приказ, контракт… Но вписаться нам с Генрихом в Московию XVI века ещё сложнее, чем в Литву следующего.

— Разве что прикинуться шведскими иноземцами, — откликнулся напарник. — Как в «Иване Васильевиче»: Кемска волость, я-я, Кемска волость. Но шведский язык не выучу до конца контракта. Без вариантов.

— В XII веке, в Полоцком княжестве, нам ничуть не проще. По крутости нравов, подозреваю, Полоцкая Русь ничем не уступает Московской. Язык вообще непонятный, это же на пять веков раньше нашего вояжа. Но если партия прикажет… — обречённо начал Глеб, не договорив.

— Не прикажет, — мягко возразил Алесь. — Во-первых, профессор считает, что чем глубже в историю, тем сильнее «эффект бабочки». Соответственно, Мироздание примется вмешиваться куда интенсивнее. Во-вторых, только не надо ухмыляться, изъятие креста до Первой мировой войны, я почти уверен, повлечёт парадоксы и ту же реакцию. Можете верить в Бога, в сверхъестественные силы или, наоборот, пребывать в неверии, объективно православные святыни обладают особыми свойствами. Тем более — намоленные, их энергетика ощутима и без приборов. Соответственно, влияют на поступки людей и ход событий. Так что с высокой степенью вероятности предполагаю, вам просто не удастся осуществить подмену. Мы вынуждены действовать непосредственно перед тем, как крест исчез из доступа и перестал на что-либо воздействовать. Причём спрятавшие его должны быть уверены, что в их руках — подлинник. После сорок первого о него столько копий сломано, что изменить ход поисков неверием в происхождение реликвии — снова парадоксы. Эх… какая тема для докторской диссертации! Но мне не дадут её даже представить на защиту.

— Тогда… Третьим будешь? — усмехнулся Генрих. — Своими глазами посмотришь на «предмет научного исследования».

— Дорого. Да я и по психофизическим характеристикам не подхожу. Проще говоря, трушу и теряюсь в сложной ситуации, — признался Алесь. — Моя доля — ждать вас на берегу. Хотя, какое ждать, вы закрыли глаза и тотчас открыли. У вас месяцы прошли, здесь — неощутимый миг. Поэтому верится с трудом.

Наверно, следовало устроить мозговой штурм, но вот только пригласить к участию в штурме — некого. Та же проклятая секретность.

Правда, некоторую завесу над проектом приоткрыли в поисках спонсора. Как легко догадаться — Белорусского экзархата Русской православной церкви.

— «Крест в истории был символом белорусской святости и государственности, потому что создавался он как орудие объединения славянских племен. Этот крест должен был, по идее преподобной Евфросинии, объединить враждовавшие, подчас родственные племена. Так что это — символ победы добра над злом, символ единства, ибо победа добра над злом есть результат единства сил добра», — прочитал по бумажке Осокин во время очередного рандеву с темпонавтами. — Эти слова принадлежат владыке Филарету, нынешний патриарх всецело поддерживает. Если добудем Крест Ефросиньи Полоцкой, РПЦ оплатит расходы. Наши выкатили условие: он должен остаться в Полоцке и не покидать Софийский собор даже краткосрочно, находясь под постоянной охраной МВД РБ. В общем, крест получат и белорусы, и РПЦ. Как итог, в прибыли все православные.

— Россияне согласились? — не поверил Глеб.

В его представлении церковь всегда была заточена принимать подаяния и пожертвования, инвестиции — не её конёк. Финансирование постройки танков в годы войны производилось в добровольно-принудительном порядке, ценой отказа Сталина от полного удушения РПЦ, сейчас совсем другая ситуация, церковь в фаворе и в Москве, и в Минске.

— Они уверены, что белорусы не заявят об отделении своей церкви от Русской православной. Как некоторые.

Решение финансового вопроса не снимало другого — в какой год отправляться. Алесь предупреждал: в марте двадцать первого, куда стоило бы отправиться вплотную к дате конфискации креста, большевики хозяйничали в Полоцке во всю ширь пролетарской натуры. Уже была создана так называемая милиция, фактически — городская стража вроде виденной темпонавтами в XVII веке, состоящая из красноармейцев. Поскольку граница с Литвой была близко, уездный город стал логистическим центром для перевалки контрабандных грузов. Соответственно, милиционеры и чекисты боролись с контрабандистами, бандитами, конокрадами, а также «бывшими» из эксплуататорских классов. Граница там — кипучее место, почти прифронтовое.

— То есть десантируемся в Польше, переходим границу с контрабандистами, меняем крест, обратно в Польшу… Не многовато ли препятствий? — усомнился Глеб.

— Под контролем Красной армии Гродно находился в двадцатом году около четырёх месяцев. Если ждать 20 июля, в вашем распоряжении будет это окно, когда между Гродно и Полоцком не пролегает ни государственная граница, ни линия фронта.

— Согласен! — немедленно заявил Генрих. — До июля лучше изучим эпоху.

Историк пожал плечами.

— Вряд ли командование утвердит. Где-то наверху доложено: наша цель — Крест Ефросиньи Полоцкой. Столько месяцев тянуть или кидать вас на другие задания вряд ли позволят. От нас ждут результата.

— Хорошо… Девятнадцатый год? — спросил Глеб.

— Двадцать восьмого апреля произошла рокировка: немцы покинули Гродно, поляки заняли, у них война с РСФСР. И хотя сплошной линии фронта нет, квест рискованный.

— Можно подумать, прошлый был лёгкой прогулкой, — фыркнул Генрих. — А что с Первой мировой?

— Относительно благоприятное время только до февраля пятнадцатого года, пока не начались бои под Гродно.

— Чо, коль вопрос столь важный, перенесём шарманку к Смоленской АЭС? Оттуда всяко безопаснее шлёпать до Полоцка с золотой штукой за пазухой.

— Нет, Генрих. Не позволят. А что касаемо переноса креста, полковник считает, что реликвию вам лучше спрятать в самом Полоцке. Копию если утратите — хреново, но не смертельно. Подлинник жалко.

— Тогда четырнадцатый год, — прикинул Глеб. — Весна, о мировой войне никто ещё не думает, и Гродно, и Полоцк — города Российской империи… Но крест здорово отличается поношенностью от нашей подделки…

— Как говорил корчмарь Моисей, приютивший Мазурова, «шоб я так жил», — Генрих почесал затылок и выдохнул: — Коль так, то лучше в весну двадцать первого. Там — бардак, война с поляками едва закончилась. В мутной воде легче спрятать концы. Разберёмся. Да, пан майор?

Экипировка на этот раз была лучше. Пошевелив ногой землю в новой яме и не обнаружив ничего особенного, кроме таблички TEST, Генрих прихватил заплечный мешок и выбрался наружу вслед за Глебом.

— Слушай, майор… Как в себя вернулся!

Для простоты адаптации им снова воспроизвели те же обличья, что и прошлый раз, только без бород, одна лишь щетина, Глеб — под тридцать, с лёгкой проседью, Генрих чуть старше двадцати. Оба худые и жилистые, примерно метр шестьдесят.

— Проверяем!

Старший в паре развернул свой ранец. Снова толстое Священное Писание, внутри — копия Креста Ефросиньи Полоцкой, неиспорченная в отличие от оригинала, пострадавшего от времени и вандалов. Решили, что при необходимости Глеб сумеет достаточно ободрать его под стать подлиннику. Для этого — стопка тонких листочков с описанием реликвии на разных этапах её существования, чтоб убедиться: забирают подлинник. Дубликаты креста уже делались — для опускания в воду во время обряда водосвятия, чтоб не мочить деревянные части святыни.

Кроме креста, у каждого имелась абсолютно не святая штука — револьвер «наган» в офицерской самовзводной версии. Теперь у них были подробные топографические карты нужного времени с отметкой расположения ямы, ручные часы, компас, три комплекта документов — о принадлежности к красноармейской части, разбитой вдрызг во время бесславного похода Тухачевского к Варшаве, паспорта подданных Российской империи, проживавших в Царстве Польском, и мандаты ВЧК. Из денег — царские червонцы, основной капитал экспедиции, а также сколько-то ассигнаций, в том числе польских марок и самых разнообразных российских рублей: «керенки», «думки», а также украшенные впечатляющим количеством нолей совзнаки РСФСР выпуска девятнадцатого года.

Оба получили комплект обмундирования эклектического вида: шинели непонятной армии, английские ботинки, просторные штаны, кители-френчи а-ля Керенский, фуражки без кокард наподобие унтер-офицерских, в общем, чтоб по первому представлению не сразу определить, откуда взялись эти вояки. Впрочем, с упразднением единообразия формы в семнадцатом году и Красная, и Белая армия одевалась хаотично, так что — вполне в духе времени.

Оба старались не оборачиваться туда, где лежали их тела из 1654 года. Вообще, поляна была необычная, испещрённая ямами, словно пехота тренировалась окапываться. Странно только, что сделала она это до их похода в Полоцк, и до XXI века углубления в какой-то мере сохранились, а не сравнялись с местностью.

Пока Глеб занимался вещами, Генрих скинул шинельку и выполнил разминку как перед тренировкой по рукопашному бою.

— Супер! Не нужно тратить времени на овладение телом. На привале устроим кумите?

— Сначала дойдём до привала. Ты что щупаешь?

— Да остались ли потёртости от лошадиного седла… Хреново. Придётся привыкать заново.

— Второй раз — намного легче. Пошли, что ли?

У карты, довольно точно отражавшей рельеф и границы государств, был один недостаток: не обозначены гарнизоны и воинские части. Если Литва и Россия, заключившие в прошлом году мирный договор, как-то налаживали отношения, поляки находились на ножах и с РСФСР, и с Литовской Республикой, в том числе — отобрали у литовцев Виленский край с центром в Вильно, оставленный отступавшей Красной армией. С Советами Пилсудский заключил перемирие, пока ещё шаткое — до подписания Рижского мирного договора, оттого на границах спорных территорий болталась масса войск и постоянно происходили столкновения. Что никак не способствовало гуманитарной миссии — умыкнуть из храма святой крест.

После яростных споров и тяжких раздумий полковник Осокин утвердил кружной, но более надёжный путь. С точки высадки пара взяла курс на север, в сторону литовской границы, несколько более спокойной (очень относительно), чем польско-советская. Бывшие подданные бывшего российского императора переезжают из Польши в Латвию к родственникам — в поисках лучшей доли, под этим соусом можно пересечь границу.

Далее нужно проехать всю Литву с юго-запада на северо-восток, затем юг Латвии в районе Даугавпилса. Наконец, перебраться в Псковскую губернию РСФСР, где превратиться в двух сотрудников Московского губернского ЧК, выполняющих очень особенную миссию в западной части России и в ССРБ. Обратный маршрут — по обстановке, тем более поедут налегке, без креста.

Документы красноармейцев пригодились бы, если план перекраивали бы по ходу и сразу от Гродно двигали к польско-белорусской границе. Бумажки, по идее, должны были выручить при встрече с какими-то большевистскими отрядами. Правда, Алесь считал, что напороться на бандитов шанс выше, им любые мандаты до звезды… Тогда главный их мандат — два «нагана» и умение выкручиваться из подобных ситуаций.

— Хочу быть Джеймсом Бондом. Чтоб на месте выполнения миссии меня ждала длинноногая блондинка, подогнавшая «Астон Мартин» и перспективу отметить с ней удачное завершение квеста. Тогда и рискнуть не грех, чего не сделаешь ради Её Величества Королевы. Сейчас, правда, Его Величества.

— Пошли, суперагент. Не знаю, как «Астон Мартин», но автомобили здесь уже есть. А длинноногие блондинки никогда не переводились. Только не забывай: даже у Джеймса Бонда было задание, бабы и роскошная жизнь — просто фон.

Они углубились в сырой весенний лес, ничуть не напоминавший Багамы, Мальдивы, Таиланд или хотя бы Париж, где обычно резвился 007.