Проект "Веспасий"

Глава 5

Кроме двух-трёх ночлегов под открытым небом, в холоде, но без извечной вони, удавалось найти пристанище — в придорожном общепите или в деревнях. Так и доехали до окрестностей Менска, без особых приключений, где нашлось место для очередной остановки.

Корчма близ Ракова впечатляла размерами. По меркам XVII века это был целый придорожный комплекс для путников. Наверно, сказывалась близость замка князей Сангушко. Вряд ли кто осмелился бы бузить и грабить, поскольку сюда постоянно заходили ратники из замковой дружины, корчмарь их обслуживал с особым рвением.

Вечером, когда сюда добралась пара путешественников из «Веспасия», зал корчмы был набит битком, едва нашлись места за общим длинным столом.

Как и всюду, заведение служило своего рода клубом. Атмосферу подогревали музыканты, воспевавшие преимущественно ратные подвиги литвинов — как против Московии, так и европейских противников. Будущих партёров по НАТО шляхта не жаловала и не жалела. Пирующие радостно подхватили нестройным хором, когда лабухи затянули балладу о походе гродненских хулиганов на Гамбург, где победителям достался оригинальный приз: пять тысяч чистокровных немецких фройлян. Когда пара литвинов не поделила одну из красоток, самый «мудрый» из них разрубил немку, сказав товарищу: выбирай любую половинку.

Глеб заметил, что здесь, отъехав каких-то две с половиной сотни вёрст от Гродно, они с Генрихом увидели совершенно иную Литовскую Русь — глубинную, практически не ополяченную. Здорово изменился язык. Например, пан Заблоцкий называл дочь «цу́рка мо́я», ближе к Минску в такой же ситуации говорили «мая́ дачка́». Песня про расчленение германской пленницы звучала на языке, похожем на белорусский XXI века:

Але неяк два літвіна

Сварку распалілі,

Найпрыгожую дзяўчыну

Між сабой дзялілі.

Не змаглі прыйсці да згоды

Мірным годным чынам,

Першы вырваў меч із похваў

І рассек дзяўчыну.

І прамовіў, што ня варта

Торгаць немку тую.

Падзяліў яе на часткі:

«Выбірай любую!»

Накричавшись в такт музыке, посетители принимались обсуждать политику. Особенно — начинавшуюся войну с русским царём Алексеем Михайловичем. Собственно боевые действия начнутся позже — в мае, пока ещё ничего не было потеряно, настроение преобладало шапкозакидательское, вспоминали победы над московитами, поход Острожского на Оршу, захваченный и присоединённый к Литве Смоленск…

— Когда Гитлер напал на Польшу, в первый же день войны поляки заключали пари: через две или через три недели непобедимое Войско Польское войдёт в Берлин. А где-то через три недели немцы взяли Варшаву. Вот оно с каких времён тянется, — вполголоса шепнул Глеб. — Понторезы хреновы!

— Чо… Это мы с тобой умные, знаем, что литовцы способны мобилизовать лишь какие-то жалкие четыре-пять тысяч «посполитого рушення», ещё сколько-то в «компутовое» войско, наших же с боярином Шереметевым пришли десятки тысяч, в «Веспасии» говорили. Пока живут представлениями о прошлых успешных походах, победах над Ордой у Синих вод да над немцами под Грюнвальдом, иллюзии непобедимы.

Глеб из почёрпнутого перед отправкой в прошлое вспомнил бы Ведрошскую битву с примерным численным равенством сил, когда армия Русского государства разгромила и почти полностью истребило литовско-ляшское войско под командованием «великого» литовского гетмана Острожского, после чего Литва потеряла около трети территорий, а приставку «великий» к титулу гетмана уже невозможно было воспринимать без кавычек и иронии. Пленённый, тот изменил Литве и принёс присягу русскому государю, потом изменил московитам и вернулся к Литве. Хоть разбил передовой русский отряд под Оршей, но провалил компанию по взятию Смоленска… А теперь на юге белорусских земель бушевало казацкое восстание, бунтари убивали шляхтичей сотнями, забирали целые города. В общем, к началу очередной русско-литовско-польской войны количество военных неудач литвинов уже намного превышало удачи, о чём хихикали сыновья пана Заблоцкого в адрес «героического» пана Анджея, участника всех слитых Речью Посполитой битв.

А ещё Глеб не любил войну. После 24 февраля 2022 года волонтёрил в Донецкой области, на службу в армию России или в ополчение двух республик уже не взяли бы и по возрасту, и состоянию здоровья. Работал спасателем и видел, что наделала ракета, попавшая в больницу. Украинский «хаймерс» или сбившаяся с цели российская, в первый момент было не важно. Вытаскивали уцелевших. Потом просто тела и их фрагменты. Оттесняли обезумевших от горя родственников. В двадцать третьем вернулся в Москву — не выдержал.

Война не щадит и совершенно к ней непричастных. Об этом Глеб помнил по KFOR. В девяносто девятом «особо точные» управляемые ракеты НАТО порой не попадали не то что по военным объектам, но даже по Югославии, прилёты отгребли соседи. Любой, желающий развязать войну, должен учесть: массово пострадают гражданские и, вероятнее всего, не только на стороне противника. Здесь, на рубеже Средневековья и Просвещения, никто ни о чём подобном не задумывался, ни Алексей Михайлович, сделавший войну неизбежной присоединением Гетманщины, ни поляки, нарушившие Виленское перемирие 1656 года ради отвоевания утраченных белорусских земель.

Историческому экскурсу и воспоминаниям помешали рекрутёры.

Их было трое, один держал шест с прибитым наверху изображением герба Сангушко, украшенного двумя «пагонями», то есть всадниками, поднявшими меч над головой. Другой, в коричневой рясе, походил на священнослужителя-униата. Он держал стопку листов, чернильницу и перья. Третий, прилично одетый как шляхтич, но без сабли, громко вещал, призывая вступить в хоругвь его господара — князя Сангушко.

Стало быть, в преддверии военных действий с Московской Русью в Литовской Руси объявлено посполитое рушенне. Каждый шляхтич обязан явиться на службу сам, а если по старости или от ран не способен держать меч или копьё, отправит сына, с ним — сколько-то ополченцев, в зависимости от числа проживающих семей на его землях. Коль нет в семье воинов, должен снарядить сколько-то вооружённых конных слуг… В теории. Похоже, в реальности военкомат не справляется, и Сангушко оказался вынужден призывать наёмников, хотя те обходятся дороже.

Что примечательно, о нём говорили «господар» Сангушко, а не «пан». Чем дальше на восток, тем меньше полонизмов.

Поскольку желающих вступить под знамя с двумя «пагонями» пока набралось… примерно — ни одного, свободный от записи новобранцев литвинский поп втиснулся между мирянином и Глебом. Кружка у святого писаря имелась собственная, но пустовала, и майор щедрым жестом плеснул «коллеге» пива до краёв из своего кувшина.

Эдуард фон Грютцнер. Монах, сидящий с пивной кружкой. 1904 г. Из частной коллекции

Литвин обрадовался.

— Да возблагодарит тебя Господь, брат во Христе. Откель? Из каких краёв будете?

Он был старый, седой, толстый. Макушку прикрыла коричневая шапочка.

Отработанная в Гродно и у Заблоцких легенда о вояже из-за океана была воспринята без сопротивления. Просто послать униата подальше Глеб не рискнул: время военное, в корчме полощут горло стражники из замкового гарнизона, с любыми подозрительными типами разговор будет короткий… Майор добавил:

— Скажи, брат. Слыхали мы ещё об одном пилигриме, собирающем древнюю мудрость. Не чул о таком?

При описании Кирилла поп пожал плечами и снова протянул кружку. Халявное пиво святоша усваивал весьма охотно. Тем более, здесь его варили на славу: тёмное, терпкое, с лёгкой горечью и небольшой кислинкой, оно отлично заходило и под мясо, и соло. В прежней жизни отставные капитан и майор вынуждены были мириться с ограничениями: в возрасте шестьдесят-плюс пиво могло поднять давление, да за объёмом пуза и за весом приходилось следить. Главное, нет у российского пива третьего тысячелетия столь натурального аромата (если не считать крафтовое), то ли вода другая, то ли химию добавляют, то ли бодяжат этиловым спиртом вместо натурального наброда… В общем, в этой аутентичной обстановке пиво из местного кустарного бровара (пивоварни) доставляло куда больше удовольствия, чем бутылочное в Москве.

Учитывая аппетиты униата, Глеб купил ещё один кувшин. Местный сорт назывался «Раковски бурштын», то есть «Раковское янтарное».

— Не время вы избрали, братья, ехать к восточной меже. Московия близко. Война! А что наши брешут — погонят московских ссаными тряпками, так вы не слухайте. Совсем малой я был, вот точно так же шляхта хвалилась — вернём Смоленск во славу литовскую! И где они? Смоленск у Москвы, литвинские ваяры — в сырой земле.

— Неужто дружинники царя Московского убьют слуг Божьих?

— Нас не тронут, — понадеялся старик. — А вот римских католиков ненавидят люто!

Он прочитал целую лекцию, убеждённый, что униаты для православных — «свои», и никаких репрессий ждать не стоит. Литовским иудеям, татарам и католикам придётся куда хуже. Под конец, расчувствовавшись, пригласил даже, обещав замолвить словечко перед отцом-настоятелем. Но путники отказались. Скоро мартовское солнце прогреет землю, и дороги станут непролазными, а проехали лишь примерно половину пути.

На следующий день, на пути к минской заставе, Глеб вспоминал откровения вчерашнего собутыльника.

— Мы с тобой знаем, что полоцкая шляхта русским не сопротивлялась и охотно перешла на их сторону. Поэтому никаких расправ те не чинили. Не рубили женщин на две половинки как литовские беспредельщики. Но в главном святоша не прав. К «своим» всегда безжалостнее, чем к чужим. Вот Ленин с чего начал? Вырезал всех подчистую меньшевиков, а это же была его партия — РСДРП, только менее радикальное крыло…

Генрих, в истории не особо эрудированный и изучавший только XVII век, что необходимо было для задания, задумался над более практическими делами: во что им обходится путешествие. Кроме покупки транспорта, в целом — не слишком дорого.

— Глеб! Я вот почему-то только сейчас прикинул. Если на «Веспасии» научились синтезировать что угодно, почему не производить золото? Беларусь озолотилась бы — в самом прямом смысле слова. Значит…

— Я спрашивал. Электроэнергии уходит столько, что не выгодно.

— Ага… Так я и думал. Теперь прибросим… Мы с тобой были худыми дрыщами, килограмм по шестьдесят. Одежда, обувь, ножи, деньги, итого — под семьдесят кило на брата. Сколько золото стоит?

— Лом — что-то около трёх с половиной тысяч рублей, не помню точно.

— За грамм… Ну, чистое золото раза в два дороже. Пусть семьдесят долларов. Белорусы всё дорогое на доллары считают, заметил? Итого нас в прошлое только по цене электроэнергии… Шоб я так жил! Не менее шести-семи миллионов долларов на каждого! — впечатлился Генрих от устного счёта. — Мы с тобой как Юлия Пересильд и Клим Шипенко на МКС. Но им нормально забашляли. Наверно. А нам капнет командировочных за секунду времени… Нет в жизни справедливости, — потом он хохотнул. — Я вспомнил один боевик про лётчиков, название вылетело из головы, там один пилот-истребитель снимает тёлку, втирает ей: «Правительство Соединённых Штатов доверило мне самолёт ценой шестнадцать миллионов долларов. Так что я кое-чего стою, крошка!»

— Давай, проверь здесь, — поддержал Глеб. — Прилепись к какой-нибудь мещаночке и скажи: ради встречи с тобой белорусы списали из долга перед Росатомом семь миллионов долларов. Как думаешь, отдастся?

— А наш ребёночек вырастет, проберётся в Москву и прирежет в колыбели Петра Алексеевича… Вряд ли. Скорее Мироздание вмешается. Или обломает меня с сексом, или вообще оставит импотентом. Короче, брат Глен из Массачусетса, соблюдаем сдержанность как правильные католические священнослужители.

— Ну а в Лиде чего разошёлся?

При воспоминании о том приключении с вдовушкой не слишком строгих нравов капитан улыбнулся как кот, только что слопавший сметану. Даже облизнулся.

— Надеюсь, Господь мне простит эту слабость. Но, сам понимаешь. Отнимать чужие жизни в прошлом или творить новую жизнь одинаково рискованно.

— Но ты с успехом проделал и то, и другое, не поплатившись.

— Откуда ты знаешь, Глебушка? Миссия далека от завершения. И факт, чо мы с тобой не нашли таблички с призывом срочно бежать назад, оно, конечно, воодушевляет. И всё же мне с каждой неделей оно меньше и меньше кажется гарантией успешного возврата в двадцать четвёртый. Слишком много неизвестных параметров.

Лёгкость нравов женского пола, по меркам эпохи — чрезвычайная, их удивила именно в Лиде. Оба читали, что даже в XIX веке в викторианской Англии молодая женщина не имела права выйти на улицу без сопровождения, а уж заговорить с незнакомым мужчиной на улице, пусть в монашеском облачении, вообще верх непристойности… Но, оказывается, вдовая шляхтянка хоть и не приравнивалась в правах к шляхтичу мужского пола, получала известную самостоятельность. Коль в обязанность входили все заботы по дому, включая хозяйственные, панна распоряжалась имуществом, сама решала, как ей жить, и, что любопытно, несла те же повинности, что и покойный муж на случай посполитого рушення — собрать отряд вооружённых конных слуг и отправить в хоругвь, формируемую в повете. Но, оказывается, это был ещё не предел эмансипации, о чём партнёры узнали, миновав Минск и отмахав больше сотни вёрст в сторону Полоцка.

Весеннее солнце к тому времени обнажило землю, полозья немилосердно скребли, и в одной из деревень местный кузнец снял их с телеги, поставив колёса. Хоть литвин отнёсся к делу серьёзно и смазал оси чем-то пахучим вроде дёгтя и смолы, вскоре путников начал досаждать немилосердный скрип. Поскольку потепление продолжалось, дороги размякли, растоптанные сотнями пар тележных колёс, обода местами проваливались на ладонь, и лошади тянули экипаж с куда большим трудом, чем сани у Гродно. Темп движения снизился до десятка вёрст в день.

А затем с треском сломалась «подвеска». То есть задняя ось. Колесо отлетело, Глеб, дремавший на корме, скатился влево, в грязь, вызвав гомерический хохот проходящих пешком крестьян. Правда, те же крестьяне помогли приспособить трёхметровый дрын вместо колеса, суррогат полозьев. На этом недоразумении выходцы из технологического века добрались до местечка Лепель, сами шли пешком, дабы пара кобыл могла утянуть облегчённую повозку.

Когда дотащились до корчмы, вечерело. Справа от дороги виднелось обширное озеро, ещё не освободившееся ото льда.

Первым делом Генрих кинулся узнавать, где тут можно найти тележный сервис, но его постигло разочарование: прежний кузнец, умелец на все руки, преставился, нового нет, кузня закрыта. Кое-как деревянные оси способны склепать себе в любой сельской семье, но…

В общем, решили расположиться на ночлег, а утром, переспав с проблемой, думать о её решении. А вот за ужином произошло событие, повлиявшее на ближайшие планы.

— Эй! Пилот истребителя за семь миллионов. Гляди, вон подходящий таргет. Для испытания целибатных обетов.

Генрих обернулся. Дама лет двадцати пяти, тридцатилетние в эту эпоху выглядят как пятидесятилетние в третьем тысячелетии, критически окинула взором зал корчмы и отдала короткую команду сопровождающему холопу. Тот мигом отодвинул деревянный стул от свободного стола, смахнул невидимую грязь и умчался делать заказ, чтоб благородная шляхтянка не изволила томиться в ожидании.

Знатность её не вызывала сомнений. Длинная вышитая накидка, пелерина, плащ, сюрко или клок, путешественники так и не выучили названия разновидностей ниспадающих одеяний, так вот, одна только эта деталь верхней одежды стоила, наверно, весьма недёшево — с ценным мехом и золотым шитьём. Даже странно, что панна путешествовала в сопровождении единственного лакея, и с ней не ввалилась целая команда холопов-бодигардов. На дорогах шалили, и не только под Гродно. На постоялых дворах отирались воришки, спешащие умыкнуть что-либо из экипажей.

Черты лица её не отличались от привычных литвинских. Кареглазая, она выпустила из-под меховой шапки с пером длинные блондинистые косы. Лоб, который стоило бы назвать «челом», прорезала единственная морщинка, свидетельница раздумий.

— Благослови меня, брат Глен, на испытание стойкости.

Генрих обтёр руки и губы тряпицей, утираться подолом сутаны подобно местным монахам он не привык, и решительным шагом двинул к «таргету». Монашеский балахон, не слишком уместный для пикапа, здесь пришёлся к месту. Это в московских барах и клубах девушка без сопровождения парня как бы намекает: открыта для общения. Здесь, как бы ни была эмансипирована дворянка, разъезжающая с одним только кучером, переться к ней без приглашения некомильфо… Но совсем другое дело, если ты — духовная особа, несущая слово Божье.

— Желаешь меня упрекнуть в безнравственности и своеволии? — долетело до Глеба.

— Напротив, выразить понимание и поддержку. Неспроста же благородная панна решилась на долгий путь в неспокойное время, когда началась война с Московией. Я — брат Генрих из заморской общины в Массачусетсе, со мной брат Глен. Нас тоже Господь отправил в дальнюю дорогу — к христианским святыням Литовской Руси.

Через несколько минут за столом сидели все трое. Заокеанское происхождение парней из Массачусетса женщину мало волновало. София Понятовская, так дама отрекомендовалась, приняла их статус и только спросила:

— Из какого ордена вы, святые отцы?

— Побойся Бога, господарыня! Какие из нас Генрихом святые отцы… Это — праведники, писавшие великие книги о вероучении. Мы же — обычные люди, принявшие на себя обеты во славу Господа и продолжающие жить среди мирян. Ни к какому ордену не принадлежим, служим Всевышнему и несём его Слово по образу ранних христиан. В священнический сан не рукоположены. На паломничество по Руси нас благословил отец Джонатан, ныне представший перед Небесным Престолом, земля ему пухом. С кротостью несём свой крест… А что тяготит твою душу, сестра?

— Гнусность мужа моего, Чеслава Понятовского. Еду со слушаний дела нашего о разводе. Никогда бы и подумать не могла… Обвинил меня, подлец, что женила его на себе, околдовав волшебными чарами! Так что, святые братья, перед вами натуральная ведьма.

— А красоту тебе даровал сам дьявол? — подхватил Генрих. — Коль так, наши души пришли в смятение. Для чего же пану Чеславу столь глупое обвинение?

— Не столь уж и глупое. В Менске у него торговые дела, там и высмотрел по случаю молодую купеческую дочку, пухлую и свежую как пасхальная булка. Влюбился и задумал развестись, на той жениться. А коль церковь не одобрит развод, вздумал оговорить меня, да так, что имение, мне от покойного батюшки доставшееся в приданое, себе желает оставить. Чает там отдыхать со своей купчишкой.

— Неужто, пани София, не нашлось достойного шляхтича, особенно из вашего рода, поставить наглеца на место? — удивился Глеб.

— Обмельчал мой родительский род, — печально сообщила она. — Что же касается наших так называемых друзей, гостивших в Межице, там моя усадьба и две деревеньки с холопами, поднимавших кубки за мою красоту, хваливших хозяйку за гостеприимство, то весь их гонор вышел как дым в трубу. Кто решится за честь дамы вызвать на поединок её мужа? Тем паче, если шляхтянка обвиняется в ведьмовстве.

— Что же суд постановил? — спросил практичный Генрих.

— Внял доводам моего поверенного. Тот призвал свидетелей, поклявшихся под присягой, что Чеслав, лишь раз увидав, год меня добивался, сватов слал к «коханой»… Ни одни чары так долго не держат душу в плену. Судья спрашивает: отчего же в ведьмовстве жену подозреваешь? Тот: так семь лет живём, и Бог детей не послал, понятное дело — без ворожбы не обошлось. А я не постеснялась: слаб мой муженёк на это дело, какие уж дети. Надеется после развода, что свежая купчишка его вдохновит. Нет, только ещё одной бабе жизнь испортит.

— Представляю…

Глеб отпил большой глоток пива. В каждом новом месте оно отличалось вкусом, но не уступало качеством.

История незадачливого супруга и возмущала, и одновременно всколыхнула некую мужскую солидарность. Признать свою половую слабость — мужику тяжко в любом веке. Но вот перекладывать грех на жену да ещё пытаться её обобрать — подло.

— Суд решил: иск Чеслава Понятовского отклонить, мой встречный признать. Имущество теперь разделено, муж не вправе продать моё приданное и пользоваться доходами с него. Так что я теперь самостоятельная… и чрезвычайно одинокая женщина. С клеймом ведьмы.

— Слышал, у каждой ведьмы есть небольшой хвост. Сестра, не пытался ли твой супруг этим оправдать своё дерзкое обвинение?

Генрих состроил улыбку, замаскировав истинный вопрос: так имеется хвост или как?

— Ему же лучше других известно — никакой чепухи у меня на теле не имеется. Но как показать это судьям? Там же — мужчины!

— Которые могли бы пригласить монахиню, уединившуюся с вами и осмотревшую. Потом под присягой рассказала бы, что не узрела никакого ведьминского знака. Но, я так разумею, итог тебя устроил?

— Как тебе сказать, брат Генрих… От козней господара Понятовского я получила охранный лист. Но по-прежнему остаюсь мужней женой. Встретив достойного, не вправе идти под венец, при живом-то первом супруге. Стало быть — не видать мне детей. Прижить внебрачного — грешно…

— Прелюбодеяние есмь грех, — согласился Глеб. — Но Господь велел сотворённым им чадам: плодитесь и размножайтесь. Коль муж не дал тебе счастья продления рода, то Бог простит, если найдёшь иной путь.

Щёки шляхтянки опалил пунцовый румянец.

— Непременно расскажу своему духовнику…

— Ты вольна в своих поступках, панна. Но батюшка, даже рукоположенный, не то что мы с Генрихом — простые монахи, всего лишь человек. А Бог живёт в вашем сердце. Спроси своё сердце и тем самым спроси Бога.

— Матерь Божья! — женщина всплеснула руками. — Какой же камень вы сняли с моей души!

Далее говорили о вещах более практических. Софья настояла всем вместе ехать в Межицу, там повозке заокеанских братьев дадут достойный ремонт, чтоб экипаж выдержал дорогу до Полоцка и обратно.

— Только чтоб не случилось, как в фильме «Формула любви», где местный мастер специально разобрал карету графа Калиостро ради задержки их отъезда, — промолвил Глеб по окончании ужина. — Нам необходимо в Полоцк. Следов Кирилла ни разу не обнаружили, а дорога-то одна. Он верхом ехал, колёса не менял. Быстрее нас. И вряд ли задерживался, как мы в монастыре. Что с ним стряслось, не знаем.

— Верхом соглашусь только на мотоцикл… А София-то какова! Расцвела прямо, когда ты разрешил ей грешить. Приедем к ней в поместье, держите меня трое!

Для усиления искуса Глеб на следующий день отправил сладкоречивого монаха в её возок, а сам шёл рядом с лошадьми, тянущими сломанную телегу. Часа в три после полудня действительно прибыли в поместье, гораздо большее, чем у Заблоцкого. Двухэтажный особняк, возвышающийся в стороне от хозпостроек на невысоком холме у излучины реки, крупным шрифтом сообщал о состоятельности владельцев, круче — только магнатский замок. Почему София сэкономила и не взяла сопровождающих слуг с оружием? Верно, лишний раз пыталась показать самостоятельность.

Изображение из открытого источника https://babiki.ru/blog/zawieruszynski/62966.html

— Задержимся хоть на денёк? — полувопросительно заявил Генрих, выбравшись из экипажа. — Помоемся как люди, в баньку сходим. А то запаршивеем скоро. Умерщвление монашеской плоти — не для меня, майор.

— Убедил. Ночуем. Только завтра утром — в путь.

Боевая задача никуда не делась. Но одновременно произошло врастание в местную жизнь. Привыкли к её мелким радостям. А как иначе?

Авторское примечание к главе пятой. Баллада «Поход на Франкфурт» поэта XVI века М. Стрыйковского приведена в обработке З. Сосновского. Исполнение этой баллады фолк-рок группой «Стары Ольса» можно услышать и увидеть тут: https://www.youtube.com/watch?v=nqGWhQf9LxU