Проиграл ли СССР «лунную гонку»?

11.1. Приказ: “Подрезать крылья!”

Дата 27 марта 1968 года навсегда останется в истории человечества: в этот день трагически оборвалась жизнь первого космонавта планеты Земля Юрия Алексеевича Гагарина.

После полета Юрия Гагарина в космос в 1961 году в советских “верхах” крепло убеждение, что Гагарин теперь - это живой символ советской социалистической системы, с идеологической точки зрения “полномочный представитель СССР во всех странах мира”. А раз так его следует поберечь. Лучше больше не выпускать в космические полеты. Да и от полетов на самолетах постараться оградить. Нет, полеты пассажирскими лайнерами - это пожалуйста, это необходимо, чтобы Гагарин продолжал колесить по миру и самим фактом своего появления прославлять “великий и могучий Советский Союз”. А вот от полетов на тренировочных и военных самолетов Гагарина нужно отговорить. А может быть, если не получится отговорить, просто запретить ему летать. Обычным армейским приказом. Эдуард Шершер в своей книге “Тайна гибели Гагарина. Почему падают самолеты” писал:

“Известно, что на просьбу Ю.Гагарина разрешить ему летать на истребителе бывший в то время Главкомом ВВС маршал авиации К.А.Вершинин ответил примерно так: “У нас есть, кому летать и без товарища Гагарина”. Видимо, в верхах считали, и не без основания, что Ю.Гагарин - это народное достояние, и подвергать его жизнь лишний раз опасности не следует. Ведь недаром же говорят, что обеспечить 100% безопасность полетов можно только в одном случае - не производя никаких полетов” [11.1].

Вот и генерал Николай Каманин отмечал в своем дневнике:

“2 марта (1963 года - С.Ч.).

Гагарин сейчас заканчивает медицинское обследование. Ему могут дать аттестат годности к полетам, а у нас не решен главный вопрос о Гагарине -будем ли мы его готовить к повторным космическим полетам? Мне кажется, что не нужно рисковать “Колумбом космоса”, посылая его в полет, который может выполнить любой другой космонавт. Гагарин сам добивается разрешения летать и готовить себя к будущим космическим полетам. Нужно будет попробовать убедить его отказаться от полетов и готовить себя на роль одного из главных руководителей космической деятельности в СССР” [11.2].

Еще одно свидетельство существования такого запрета и указание на те круги военно-политической элиты, которые это решение инициировали, находим в книге С.М.Белоцерковского “Гибель Гагарина: факты и домыслы”:

“Вопрос о запрещении летать Ю. А. Гагарину возникал и обсуждался в верхних эшелонах руководства. Вот что рассказал об этом Н.А.Миронов:

“Это было в 1962 или 1963 г. Я замещал заведующего сектором отдела административных органов ЦК КПСС. Позвонил Главнокомандующий Военно-Воздушных Сил К.А.Вершинин:

- У нас есть мнение запретить Ю.А.Гагарину полеты на самолете в качестве летчика. Нам надо его сохранить как первого космонавта. На него мы возлагаем большие надежды в будущем. Хотелось бы, чтобы Вы нас поддержали в этом.

Мой ответ был таков:

- Такое решение правомочно решить командование ВВС и нет необходимости подтверждать его в высших партийных инстанциях. Что касается целесообразности такого решения, то оно правильное и необходимое. Гагарин нужен нам как первый космонавт” [11.3].

С отстранением от космоса Юрия Гагарина почти получилось: начиная с 1961 и по 1966 год, он не готовился к космическим полетам. Да, Гагарин значился как кандидат в некоторых перспективных программах пилотируемых полетов, но всерьез не тренировался.

Но когда началась подготовка к стартам на орбиту нового пилотируемого корабля 7К-ОК (“Союз”), Гагарин все-таки настоял на том, чтобы начать реальную подготовку. Генерал Николай Каманин отмечал в своем дневнике:

“5 августа (1966 года - С.Ч.).

Решили, что командирами первых двух кораблей будут Комаров и Быковский, а их дублерами - Николаев и Гагарин.

Был у меня Гагарин. Наша очередная попытка встречи с Брежневым опять провалилась: Брежнев улетел на юг. Гагарин просил меня разрешить ему начать тренировочные полеты на самолетах и парашютные прыжки. Полеты я ему разрешил, а по поводу прыжков мы договорились, что парашютные тренировки он пройдет за 2-3 месяца до его полета в космос. Мы за повторный полет Гагарина, но не на первых кораблях серии “Союз”. В 1967 году Гагарин, возможно, снова слетает в космос” [11.4].

Решение было принято, и уже для полета в апреле 1967 года “Союза-1” Юрий Алексеевич готовился как дублер основного пилота Владимира Комарова. Правда, все знали, что это формальное дублерство -полетит именно Комаров, при любых раскладах полетит. Примерно за месяц до старта в партийных верхах подули “политические ветры” явно не в пользу участия Юрия Гагарина в будущих космических полетах. Из дневников генерала Николая Каманина:

“27 марта (1967 года - С.Ч.)

После заседания Смирнов попросил остаться Вершинина, Пашкова и меня. Леонид Васильевич сказал, что он на большом заседании и в присутствии космонавтов ничего не говорил о возможности повторных полетов Гагарина в космос, но в ЦК и правительстве многие высказываются против его повторных полетов. “Гагариным мы рисковать не можем”, - таково мнение руководства. Я высказался категорически против такой точки зрения (Вершинин поддержал меня). Я сказал, что рано Гагарина превращать в музейный экспонат, - если мы отнимем у Гагарина перспективу дальнейших полетов в космос, мы погубим его. Сейчас мы держим Гагарина на режиме (меньше встреч, приемов и выпивок и больше спорта, занятий техникой и полетов) и этим сохраняем его здоровье и работоспособность. Запретить космические полеты, полеты на самолетах, парашютные прыжки... так можно дойти до запрета заниматься спортом, автомобилем и даже ходьбой (умирают и на ходу). Выслушав такую взволнованную тираду в защиту жизненных интересов Гагарина, Смирнов и Пашков вынуждены были согласиться с моими аргументами. Смирнов сказал: “Пока объявлять что-либо Гагарину не нужно, но Министерство обороны должно высказать свою точку зрения и подготовить материалы по этому вопросу для Политбюро” [11.5].

Именно поэтому 23 апреля 1967 года в день старта “Союза-1” на стартовую позицию дублер Юрий Гагарин провожал основного пилота Владимира Комарова в обычной военной форме, даже не переодеваясь в летный костюм космонавта.

После трагической гибели Владимира Комарова над космическими планами Юрия Гагарина стали сгущаться тучи. Генерал Николай Каманин писал в своем дневнике:

“29 апреля (1967 года - С.Ч.).

Был в ЦПК, более часа беседовал один на один с Гагариным. Сейчас после гибели Комарова возможность нового полета в космос для Гагарина стала еще более проблематичной. Юра и сам понимает это. Мы договорились с ним, что в ближайшие месяцы он сосредоточит все внимание на академических занятиях, с тем, чтобы в первой половине 1968 года защитить диплом” [11.5].

Но, видимо, после трагической гибели Владимира Комарова Юрий Гагарин все же твердо решил, по крайней мере, еще один раз слетать в космическое пространство. Ему очень хотелось побывать, например, на поверхности Луны. Поэтому все его действия в тот период имеют четкую цель - “вернуться в космос”.

Для возвращения к реальной подготовке в космос требовалось возобновить и полеты на военных самолетах. Да и занимая должность заместителя начальника Центра подготовки космонавтов ВВС, Юрий Гагарин по своему служебному положению должен был летать.

И хотя Юрию Гагарину было присвоено внеочередное звание летчика 1-го класса, он все еще оставался летчиком 3-го класса, имея общий налет с момента окончания летного училища всего 379 часов - и это за десять лет летной карьеры! Налет Юрия Алексеевича за все годы после его полета в космос составил:

- 1962 год - 0 часов;

- 1963 год - 7 часов;

- 1965 год - 40 часов 30 минут;

- 1966 год - 46 часов;

- 1967 год - 24 часа.

И это не потому, что Юрий Алексеевич не хотел летать. Напротив, Гагарин рвался в небо.

В конечном итоге, Юрий Гагарин был допущен к полетам. Для того чтобы вновь начать летать, нужно было изменить приказ Главкома ВВС. И Гагарин этого добился - новый приказ маршала К.Вершинина гласил: “Допустить к полетам в установленном порядке”. Николай Каманин отмечал в своем дневнике:

“8 августа (1967 года - С.Ч.).

Был в Центре. Гагарин вернулся из отпуска и сегодня уже летал. Он очень рвется к полетам и прыжкам с парашютом. Прыжки и космические полеты ему уже запретили, а летать на самолетах разрешается только с инструкторами. Я против такой перестраховки и превращения 33-летнего Гагарина в музейную ценность, но пока наши попытки добиться большей свободы в полетах для Гагарина не увенчались успехом. Я поставил перед Юрой главную задачу: до 1 мая 1968 года закончить академию имени Жуковского, получить диплом инженера, а потом уже полностью переключиться на подготовку космонавтов к пилотируемым полетам.

30 ноября (1967 года - С.Ч.)

Звонил Гагарин, он уж третий день сидит на аэродроме Чкаловская и “ловит погоду” для самостоятельного вылета на “МИГ-17”. В принципе я не возражаю против самостоятельных полетов космонавтов на самолетах (после сформирования учебно-тренировочного полка такие возможности появились), но эти полеты надо организовать очень тщательно и продуманно. Гагарин уже семь лет не летал самостоятельно, а командир полка полковник Серегин и начальник ЦПК генерал Кузнецов, уступая нажиму Гагарина, настаивают на том, чтобы выпустить его в самостоятельный полет. Проверкой установлено, что за весь этот год Гагарин налетал с инструктором всего 8 часов, и выпускать его в полет одного при плохой ноябрьской погоде (снегопад, видимость 1-2 километра и менее) - это почти преступление. Я запретил Гагарину самостоятельный вылет. Позицию Гагарина можно понять, но роль Кузнецова в этом деле просто позорная: он заигрывает с Гагариным, хочет показать себя добрым дядей, а меня - выставить перед космонавтами в роли зажимщика их самостоятельных полетов” [11.5].

Нужно признать, что из-за большой общественной нагрузки и учебы в академии имени Жуковского времени на это у первого космонавта Земли практически не оставалось. Так, за весь 1967 год его общий налет с инструкторами составил всего двадцать четыре часа.

Кроме того, Гагарину нужно было всерьез сосредоточиться на написании диплома в академии: уже феврале-марте 1968 года предстояла защита дипломного проекта.

Поэтому 2 декабря 1967 года Юрий Гагарин подал рапорт начальнику ЦПК ВВС генерал-майору Николаю Федоровичу Кузнецову с просьбой до 1 мая 1968 года освободить его от обязанностей заместителя для сдачи последней экзаменационной сессии, работы над дипломным проектом и его защиты. В рапорте он, в частности, отмечал:

“Считаю морально неоправданным находиться на должности заместителя начальника в/ч 26266 по летно-космической подготовке, не имея возможности летать самому и контролировать летную подготовку подчиненного состава”.

Генерал-майор Николай Кузнецов отнесся к желанию Гагарина с полным пониманием и наложил свою визу на его рапорт:

“В связи со сложившейся в данное время обстановкой считаю целесообразным предоставить полковнику Гагарину Ю.А. необходимое время для завершения учебного процесса в академии имени профессора Н.Е.Жуковского. Самостоятельный полет на боевом самолете и дальнейшие тренировочные полеты перенести в наиболее благоприятные метеорологические условия весенне-летнего периода 1968 года”.

В свою очередь генерал Николай Каманин, курировавший Центр подготовки космонавтов от ВВС, написал на рапорте “Согласен”, а в своем дневнике отметил:

“Получил рапорт Гагарина - он очень обижен запретом самостоятельного вылета на самолете и просит освободить его от должности заместителя начальника ЦПК, полагая, что будучи руководителем летно-космической подготовки космонавтов он сам обязан много летать. Сейчас главная задача для Гагарина - окончание Академии имени Жуковского до мая 1968 года, - а потом мы разрешим ему летать, но лишь при организации полетов более строгой, чем та, при какой собирался это сделать генерал Кузнецов в ноябре. Придется серьезно поговорить с Юрой”.

11.2. Тот роковой день...

Тренировочные полеты на самолетах Юрий Гагарин возобновил на аэродроме Чкаловский 13 марта 1968 года - уже после успешной защиты дипломного проекта. До 22 марта он успел выполнить восемнадцать полетов с инструктором на учебном самолете “МиГ-15УТИ”. Общая продолжительность полетов составила почти девять часов. С Юрием Гагариным по очереди летали инструкторы 70-го отдельного исследовательского авиаполка, который обеспечивал все авиационные тренировки отряда космонавтов: заместитель командира эскадрильи майор Есиков, командир звена майор Лашков, капитан Хмель и командир эскадрильи подполковник Устенко.

После возобновления летных тренировок за две недели марта 1968 года Юрий Гагарин налетал семь часов. Это не так уж мало вообще, но “катастрофически мало для того, чтоб в крайней ситуации суметь за секунды принять единственно правильное решение” (по мнению летчика Г.Санина).

По мнению генерала Ю.Куликова, начальника службы безопасности полетов ВВС в те годы, Юрия Гагарина можно было отнести по наличию практических навыков к уровню бесклассных выпускников летного училища, да и то с натяжкой - другого с таким опытом в летных кругах могли бы назвать “цыпленком”. Поэтому первым шагом к катастрофе 27 марта 1968 года стало присвоение Юрию Гагарину, в нарушение всех летных правил, квалификации “Летчик 1-го класса”, которая требует не менее 2200 часов безаварийного налета на самолетах.

Однако по итогам мартовских тренировочных полетов уровень подготовки Гагарина сочли достаточным, и 27 марта Юрий Алексеевич был допущен к самостоятельному пилотированию на самолете “МиГ-17” (бортовой № 19). Были запланированы два простейших полета: по кругу, с продолжительностью 30 минут каждый (это называлось “упражнение 4 КБП ИА-67”).

Но не тут-то было. Начальник ЦПК ВВС генерал Николай Кузнецов вдруг обратился к генералу Николаю Каманину с достаточно странной просьбой - Кузнецов сам, лично хотел проверить подготовку Гагарина к самостоятельным полетам. Для этого он просил совершить еще один дополнительный вылет на самолете УТИ “МиГ-15”.

Но генерал-лейтенанта Николая Каманина отказал в этой просьбе, а в своем дневнике отметил:

“26 марта 1968 года. Генерал Кузнецов доложил мне, что завтра предполагается выпустить Гагарина в самостоятельный полет на самолете МиГ-17. Кузнецов просил меня разрешить ему лично проверить на самолете УТИ МиГ-15 подготовленность Гагарина к самостоятельному вылету. Совместный полет Гагарина с Кузнецовым я запретил, прямо заявив последнему, что он давно утратил навыки летчика-инструктора. Я разрешил командиру полка В.С.Серегину проверить завтра технику пилотирования у Гагарина, а генералу Кузнецову приказал лично проверить организацию выпуска в полет Гагарина, проанализировать и доложить мне воздушную обстановку и метеоусловия. Право на разрешение самостоятельного вылета Гагарина я оставил за собой”.

И вот наступило роковое утро 27 марта 1968 года...

Начальник Центра подготовки космонавтов ВВС генерал Николай Кузнецов в своей книге “Годы испытаний” позднее напишет:

“День в среду 27 марта 1968 года выдался пасмурным. Была низкая облачность. Летчики и космонавты, которым предстояло летать, после завтрака пошли переодеваться в специальную комнату на аэродроме, где хранилась их полетная одежда. Вместе со всеми одевался и Юрий Гагарин... По пути зашел в кабинет к В.С.Серегину.

- Почему до сего времени не вылетел разведчик погоды? - строго спросил Владимир Сергеевич своего заместителя Ремезова.

- Не разрешает местное начальство, - ответил Евгений Артамонович. - У них на мерной базе проходит испытание тяжелый самолет.

- Разве он не знает, что это наше время, а данные разведки погоды должны быть известны летчикам на предполетной подготовке?

- Я говорил ему об этом, - продолжал Ремезов. -Но Николай Терентьевич и слушать не хочет, говорит -подождите.

- Надо еще позвонить - предложил Гагарин.

- Генерал уже звонил. Его на месте нет и, наверное, не будет! - Резко сказал Серегин и, посмотрев на часы, обратился ко мне:

- Разрешите на предполетную? Уже время...

В классе, где собрались летчики, Серегин заслушал доклад инженера о готовности материальной части к полетам и отпустил его для проведения контроля.

- Товарищ Лыков, доложите о погоде на сегодня в нашем районе. Начальник метеослужбы вышел к доске и укрепил на ней

Развернутые синоптические карты. Карандашом показал движение воздушных масс за сутки и в последние часы. Подробно доложил о состоянии погоды в нашем районе.

- Держите связь с разведчиком погоды, - приказал Серегин, - Данные сообщите летному составу” [11.6].

Начальник штаба полка Евгений Артамонович Ремизов позднее вспоминал:

“В день полетов 27 марта утром я находился в своем кабинете. Прибыл полковник Серегин (Владимир Сергеевич - С.Ч.) и вызвал меня. Начался разговор о погодных условиях и о подготовке Юрия Алексеевича к самостоятельному вылету. Пришел генерал Кузнецов (Николай Федорович С.Ч.) и попросил посмотреть вместе с ним полетную документацию Юрия Алексеевича. Мы взяли летную книжку, полетные листы, стали смотреть его проверки и посчитали налет. В это время в кабинет вошел Юрий Алексеевич. Он уже переоделся в летную кожаную куртку и брюки от летного костюма. Выглядел он бодро, улыбался. Так он, ни слова не говоря, моргнул мне, указывая кивком головы на сидящего спиной к нему генерала Кузнецова, как бы говоря: “Что, начальство проверяет?” Я ему показал жестом, что все нормально. И он вышел из кабинета.

Затем я его видел, когда он выходил с каким-то летчиком из штаба, следуя на аэродром. Погода в этот день с утра была такой, когда можно было принять решение на полеты по простому варианту или при повышенном минимуме. Я предложил генералу Кузнецову пройти на метеостанцию, еще раз проанализировать прогноз погоды и решить вопрос относительно самостоятельного вылета Юрия Алексеевича. Я высказал свое предложение: “После полета Юрия Алексеевича с Серегиным мы запишем в книжку допуск к самостоятельному вылету, а в этот день выпускать не будем”.

Мы прошли к синоптикам. По их докладам погода к этому времени была следующей: облачность с разрывами, нижний край 900 м, верхний - 4000 м, но ожидалось ухудшение метеоусловий. Генерал Кузнецов согласился с моим предложением, и было принято решение: Юрия Алексеевича в этот день проверить, а самостоятельно выпустить в следующий летный день после предварительного контрольного полета.

С метеостанции мы вместе с генералом Кузнецовым Н.Ф. пошли на аэродром к самолету, в котором сидел Юрий Алексеевич. Генерал Кузнецов подошел к самолету, встал на стремянку и о чем-то говорил с Юрием Алексеевичем. Я в это время находился метрах в пяти от самолета и их разговора не слышал, а только наблюдал это. Затем генерал Кузнецов отошел от самолета и сказал мне, что почему-то задерживается начало полетов. Мы пошли на КП (командный пункт - С.Ч.) полка.

В это время из домика, где размещался КП полка, вышел Серегин В. С. и пошел к нам навстречу. Он был несколько возбужден и сказал нам: “Сейчас осуществлялся полет на километраж и нам временно задержали полеты. Но теперь разрешили”. Владимир Сергеевич пошел к самолету Гагарина, а мы с генералом зашли на КП” [11.3].

Еще одно интересное свидетельство о последних минутах перед тем роковым полетом 27 марта 1968 года:

“Космонавт Шаталов В. А.

Последний раз я увидел Гагарина уже в кабине самолета. Он сидел в передней кабине, пристегнувшись ремнями. Полковник Серегин стоял рядом, перегнувшись через борт кабины, и давал последние указания, оживленно жестикулируя. Гагарин очень серьезно слушал и согласно кивал головой. Я обратил внимание на то, как долго и тщательно Серегин уточняет задание, исходя из конкретной обстановки дня. Наконец, указания закончились. Серегин занял место в задней кабине. Юра запустил двигатель, прогазовал, опробовал системы, дал команду “убрать колодки” и порулил на старт” [11.3].

То есть какие-то предполетные наставления давали Юрию Гагарину последовательно генерал Н.Ф.Кузнецов и полковник В.С.Серегин. Теперь невозможно установить, насколько совпадали эти указания. Например, генерал мог наставлять Юрия Алексеевича на тщательное выполнение полетного задания без импровизаций, а полковник мог рекомендовать Гагарину выполнить только часть задания из-за ухудшения погоды, а потом вернуться на аэродром.

Из вышеизложенного, однако, отметим, что, по крайней мере, до второй половины дня 26 марта 1968 года полковник Владимир Сергеевич Серегин никаких совместных, а тем более проверочных полетов с Юрием Алексеевичем Гагариным не планировал.

Юрий Алексеевич Гагарин занял место в передней кабине учебного самолета УТИ “МИГ-15” с бортовым № 18 (заводской № 612739), а командир полка Владимир Сергеевич Серегин - в задней. Их немного придержали перед взлетом - приземлялся самолет метеоразведки, а потом дали разрешение на взлет. От взлетной полосы самолет оторвался в 10 часов 19 минут.

В этом полете у Гагарина и Серегина был позывной “625”. Судя по аудиозаписям, которые сохранились, радиообмен позывного “625” с руководителем полетов был кратким и деловитым. Выполнялось очень простое задание на полет -упражнение № 2 “Курса боевой подготовки истребительной авиации” (2 КБП ИА-67). Это упражнение предусматривало пилотаж в зоне с выполнением виражей, витков малой спирали, пикирований, боевых разворотов, бочек, полета на минимальной скорости горизонтального полета. Отметим, что в вышеназванном “Курсе боевой подготовки истребительной авиации” (КБП ИА-67) это задание заканчивается фразой: “Полет выполняется без подвесных баков”.

Профессор С.М.Белоцерковский пишет в своей книге “Гибель Гагарина: факты и домыслы”:

“Как обычно, радиообмен, который ведется руководителем полетов с летчиками, совершающими полеты, записывается на магнитную ленту. При переговорах строго соблюдается правило, ставшее законом в авиации: получив команду, подтверди ее. Это снижает вероятность ошибочного толкования того или иного указания, что должно быть категорически исключено из летной практики. Конечно же, Гагарин строго придерживался указанного правила.

Магнитофонная запись позволяет не только дословно восстановить содержание переговоров, но и дает нам еще два вида очень важной информации: точный хронометраж времени и живую запись речи” [11.3].

Приведем дословный текст радиообмена между самолетом Гагарина с позывным “625” и руководителем полетов:

“0. Начало полета.

10 часов 8 минут 00 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625, борт 18, прошу запуск”.

Руководитель полетов: “625, разрешаю запуск”.

10 часов 15 минут 10 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625, прошу на полосу”.

Руководитель полетов: “Запрещаю, 625”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял”.

10 часов 17 минут 33 секунды.

Руководитель полетов: “625, на взлетную”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял, выполняю”.

10 часов 18 минут 42 секунды.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625 к взлету готов”.

10 часов 18 минут 45 секунд.

Руководитель полетов: “Взлет разрешаю, 625”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Выполняю”.

1. Первый разворот.

10 часов 19 минут 40 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Выполняю первый”.

Руководитель полетов: “Понял Вас”.

3. Второй разворот.

10 часов 20 минут 45 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625 со второго уход на рубеж”.

Руководитель полета: “Разрешаю, 625”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Вас понял”.

3. Подход к рубежу.

10 часов 21 минута 46 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625 с

рубежа с набором до 4200”.

Руководитель полета: “625, разрешаю”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял, выполняю”.

Руководитель полета: “Переход на третий”.

10 часов 21 минуту 50 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял”.

4. Начало набора высоты с рубежа.

10 часов 22 минуты 16 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625, с

рубежа в зону 20, с набором до 4200”.

Руководитель полета: “Разрешаю двадцатку до четырех”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял Вас”.

10 часов 23 минуты 56 секунд.

Руководитель полета: “625, за облака выйдете, доложите”.

5. Выход за облака в наборе высоты.

10 часов 24 минуты 00 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625 между облаками”.

Руководитель полетов: “Понял”.

6. Занятие зоны, начало выполнения задания в ней.

10 часов 25 минут 50 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625 зону 20 занял, высота 4200, прошу задание”.

Руководитель полетов: “Понял Вас, разрешаю”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял Вас, выполняю”.

7. Окончание задания в зоне.

10 часов 30 минут 10 секунд.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “625

задание в зоне 20 закончил. Прошу разрешение разворот на курс 320”.

Руководитель полетов: “625, разрешаю”.

Самолет Гагарина с позывным “625”: “Понял, выполняю” [11.3].

То есть прошло всего 4 минуты 20 секунд вместо положенных на выполнение упражнения 20 минут, и последовал доклад Гагарина: “625-й задание в зоне двадцать закончил, прошу разрешения разворот на курс 320”. “625-й, разрешаю”, - ответил руководитель полетов. “Понял, выполняю”, - произнес Гагарин. Это были его последние слова, которые прозвучали в радиоэфире. В 10 часов 30 минут радиообмен прекратился. Позывной “625” больше на связь не выходил и на запросы не отвечал. Но на это тоже почему-то не обратили внимания.

Профессор С.М.Белоцерковский писал о причинах, побудивших летчиков досрочно прекратить выполнение полетного задания:

“Организация полетов осуществлялась при неточной информации о состоянии погоды. Это было установлено позже, при дополнительном анализе кольцевых карт погоды и других материалов, хранящихся в архиве. К началу полетов руководитель их не имел данных о фактической погоде в районе полета. Вылет разведчика погоды задержался и состоялся вместо 9 часов по плану в 9 часов 50 минут, а приземлился он в 10 часов 18 минут, за минуту до вылета Гагарина и Серегина.

Погода оказалась хуже, чем это следовало из прогноза, известного летчикам и руководителю полетов. Очевидно поэтому, прилетев в зону, Серегин сократил программу, отменив выполнение запланированного упражнения 2 КБП-ИА-67 в полном объеме” [11.3].

Странно, что, судя по расшифровке переговоров, приведенной выше, руководитель полета никак не прореагировал на это решение экипажа самолета. Только когда стало ясно, что горючего на УТИ “МИГ-15” остается слишком мало и его возвращение проблематично, забеспокоились. Генерал Николай Каманин был в центре всех событий того рокового мартовского дня:

“В 8:30 утра 27 марта я приехал в Главный штаб ВВС. Как обычно, Главком уже был на месте. Зашел к Вершинину, доложил ему о вчерашних заседаниях Госкомиссий, подписал приказ об испытательных полетах Германа Титова в ГНИКИ ВВС и документ о выделении денежных средств на заказ Киевскому авиационному институту телевизионного тренажера, имитирующего посадку на Луну. Уже собираясь уходить, я высказал Вершинину свое недовольство тем, что меня сегодня вызывают к 10 часам в ВПК, а к 15:30 - в ЦК КПСС по вопросу о допуске Феоктистова к полетам, что эта глупейшая возня с Феоктистовым отрывает меня от дела. На это Вершинин сказал: “Дружбу с работниками ЦК и ВПК терять нельзя. Поезжайте объясняться, но отступать запрещаю”. Я объяснил Главкому, что сегодня мне хотелось бы быть на Чкаловском аэродроме и поздравить Гагарина с самостоятельным вылетом: он вполне подготовлен к полетам на МиГ-17, и после проверочного полета с командиром полка на УТИ МиГ-15 можно будет выпустить его самостоятельно. Главком приказал: “Изучите прогноз погоды, заслушайте Серегина и Кузнецова о результатах проверочного полета и доложите о вашем решении”.

В 9:30 из ВПК по телефону сообщили, что сегодня совещания у Титова не будет. Через несколько минут позвонил Тюлин и подтвердил отмену совещания.

В 10:50 мне из ЦПК позвонил полковник Масленников и доложил: “Гагарин с Серегиным взлетели на УТИ МиГ-15 в 10 часов 19 минут, в 10:32 с самолетом Гагарина оборвалась связь, через 10 минут в самолете кончится горючее”. Сообщение было очень неприятным, но, зная задачи и условия полета и подготовленность экипажа, я надеялся еще, что такой ас, как Серегин, найдет выход из положения, и дело закончится или вынужденной посадкой, или самое большее - катапультированием летчиков. Доложив Главкому о происшествии и приказав А.И.Кутасину и Л.И.Горегляду организовать поиск, я немедленно выехал на Чкаловский аэродром.

На командном пункте аэродрома меня встретили генерал Н.Т.Пушко, Н.Ф.Кузнецов и другие товарищи. Пушко доложил: “В воздухе находятся два самолета Ил-14 и четыре вертолета Ми-4, самолеты и вертолеты ищут самолет Гагарина в районе: Киржач, Покров и восточная окраина Москвы. Погода и видимость земли хорошие, но пока никаких признаков самолета Гагарина не обнаружено”. Уточнив район поиска, мы разбили его на несколько квадратов, в каждом квадрате размером 10 на 10 километров непрерывно на высоте 50-100 метров летали вертолеты, на высоте 300-600 метров летали самолеты Ил-14 они просматривали весь возможный район вынужденной посадки или падения самолета и одновременно были ретрансляторами радиосвязи командного пункта с вертолетами.

По уточненным данным картина летного происшествия выглядела так. Экипаж получил задачу выполнить простой пилотаж в зоне над районом города Киржач. Высота полета в зоне 4000 метров. Погода хорошая, двухслойная облачность: первый слой на высоте 700-1200 метров, второй - на высоте 4800 метров. Видимость под облаками и между слоями более 10 километров. После взлета Гагарин установил связь с КП и получил разрешение занять зону. Выполнив задание в зоне, Гагарин запросил разрешение КП развернуться на курс 320 градусов для следования на аэродром. На этом в 10 часов 30 минут 10 секунд связь с самолетом прервалась. На все вызовы КП экипаж самолета не отвечал, но проводка самолета локаторами продолжалась до 10 часов 43 минут. Наблюдение за самолетом прекратилось на удалении 30 километров от аэродрома по курсу 75 градусов.

Немедленно в воздух были подняты самолеты и вертолеты для поиска самолета Гагарина. Более четырех часов поиск был безрезультатным. В 14 часов 50 минут командир вертолета Ми-4 майор Замычкин доложил: “Обнаружил обломки самолета Гагарина в 64 километрах от аэродрома Чкаловская и в трех километрах от деревни Новоселово”. Получив это сообщение, я, генералы Мороз и Мадяев тотчас же вылетели на вертолете Ми-4 к месту происшествия.

На полях и в лесу лежал еще не тронутый оттепелью глубокий снег, лишь кое-где просматривались небольшие проталины - обстановка для поиска белых куполов парашютов была очень сложной (в полете я еще надеялся, что экипаж катапультировался). Через несколько минут мы были в районе Новоселово. В 1-2 километрах от деревни увидели на земле два вертолета. В воздухе кроме нашего вертолета был еще один: он кружил над лесом, пытаясь указать нам точку падения самолета. У меня большой опыт отыскания обломков самолетов с воздуха, да и зрение еще не подводило, но на этот раз я заметил их только с третьего виража - помог трактор, который уже подошел к обломкам. Наш вертолет сел на опушке леса метрах в 800 от места падения самолета. Глубина снега была более метра, при каждом шаге ноги проваливались, идти было очень трудно. Когда мы добрались до места падения самолета, там было уже около трех десятков человек во главе с подполковником Козловым.

Самолет упал в густом лесу, скорость в момент удара о землю была 700-800 километров в час. Двигатель и передняя кабина ушли в землю на 6-7 метров. Крылья, хвостовое оперение, баки и кабины разрушились на мельчайшие части, которые были разбросаны в полосе 200 на 100 метров. Многие детали самолета, парашютов, одежды пилотов мы находили на высоких сучьях деревьев. Через некоторое время обнаружили обломок верхней челюсти с одним золотым и одним стальным зубом. Врачи доложили, что это челюсть Серегина. Признаков гибели Гагарина не было, но и надежды на его спасение катастрофически падали. Вскоре обнаружили планшет летчика. Были основания считать, что это планшет Гагарина, но утверждать, что Гагарин погиб, было еще нельзя планшет мог остаться в кабине и после катапультирования, да и принадлежность его Гагарину надо было еще доказать.

Быстро темнело, производить раскопки ночью и без аварийной комиссии было невозможно. Доложили Брежневу и Косыгину, что Серегин погиб, гибель Гагарина очень вероятна, но окончательно о судьбе Гагарина доложим только утром 28 марта после детального обследования района падения самолета.

С восьми вечера 27 марта до двух тридцати ночи 28 марта на командном пункте аэродрома Чкаловская заседала аварийная комиссия Министерства обороны. Маршал Якубовский своим приказом (маршал Гречко совершал поездку по арабским странам) включил в состав комиссии Вершинина, Кутахова, Мишука, Еремина, Каманина, Кузнецова, Поповича, Бабийчука и других товарищей. Первое заседание комиссия провела под руководством Кутахова, маршал Вершинин совещался с руководством Министерства обороны и докладывал правительству и ЦК КПСС о ходе и результатах поиска.

На заседании комиссии были рассмотрены все документы, регламентирующие и планирующие летную работу 70-го ОИТАП (отдельный истребительный тренировочный авиационный полк - Ред.), допрошены десятки специалистов летчиков, командиров

подразделений, инженеров, руководителей полетов, связистов. После длительного разбора материалов и опроса свидетелей происшествия все члены комиссии были убеждены, что Гагарин погиб, но вещественных и неопровержимых доказательств его смерти у нас не было. Было принято решение с рассветом 28 марта возобновить поиск Гагарина (еще теплилась надежда, что он мог катапультироваться) самолетами, вертолетами и группами лыжников. Маршал Якубовский приказал вести раскопки в месте падения самолета всю ночь, но комиссия после детального обсуждения обстановки пришла к выводу, что раскопки ночью вести нецелесообразно: в темноте многое можно зарыть, затоптать и поломать, что затруднит в дальнейшем ход расследования. Якубовский согласился с мнением членов комиссии. С трех до половины пятого ночи я отдыхал в профилактории ЦПК ВВС, другие члены комиссии отдыхали на Чкаловской.

В 5:15 вся комиссия собралась на аэродроме, а еще через 15 минут мы все вылетели к месту происшествия на двух вертолетах Ми-4. С рассветом возобновились поиски. До 7 часов утра ничего существенного обнаружено не было, но было уже точно установлено, что найденный вчера планшет принадлежит Гагарину (заполнен его рукой красными чернилами - Андриян Николаев подтвердил, что Юра в его присутствии заполнял бортовой журнал красными чернилами). Около восьми утра генерал Кутахов и я почти одновременно заметили на высоте 10-12 метров на одной из берез кусок какой-то материи. Он оказался частью куртки Гагарина. В грудном кармане куртки мы нашли талон на завтрак на имя Юрия Алексеевича Гагарина. Сомнений больше не было: Гагарин погиб. Мы с Кутаховым вылетели на вертолетах с места происшествия, чтобы доложить правительству печальную весть. В 8:30 Главком связался с командиром моего вертолета и попросил меня сказать одно только слово: “Один или два?” Я ответил: “Двое”. Через двадцать минут по телефону с аэродрома я доложил Вершинину подробности доказательств гибели Гагарина.

В 21:15 состоялась кремация останков Юрия Гагарина и Владимира Серегина. На кремации присутствовали родственники погибших, все космонавты, Устинов, Вершинин, Мороз, я и другие генералы и офицеры.

Поздно вечером (29 марта 1968 года - С.Ч.) с места происшествия сообщили: “Из ямы удалось извлечь двигатель самолета, основную часть передней кабины и много деталей”. Установлено, что при падении и ударе самолета о землю все его основные части (фюзеляж, двигатель, крылья, хвостовое оперение, подвесные баки, органы управления) были целыми. Обнаружен бумажник Гагарина, в нем удостоверение личности, права шофера, 74 рубля и фотография С. П. Королева. Найдены самолетные часы, наручные часы Гагарина и Серегина. Часы полностью разбиты, и по ним пока невозможно установить время удара самолета о землю, но специалисты все же надеются, что смогут его определить. От установления времени удара зависит очень многое. У нас есть данные проводки самолета локаторами до 10 часов 43 минут. Подтвердится ли это время?”

После прощания с погибшими и траурной церемонии 30 марта 1968 года урны с прахом Юрия Гагарина и Владимира Серегина были установлены в нишах Кремлевской стены.

Началось расследование катастрофы.

11.3. Официальное расследование трагедии

Еще 28 марта 1968 года, на следующий день после гибели Гагарина и Серегина для выяснения обстоятельств катастрофы самолета УТИ “МИГ-15” № 612739 была создана Правительственная комиссия. Ее возглавил секретарь ЦК КПСС Дмитрий Федорович Устинов, курировавший в Политбюро в том числе и космонавтику. На первом же заседании комиссии были образованы четыре подкомиссии:

- № 1 - по изучению летной подготовки экипажа, проверке организации и обеспечения полета 27 марта 1968 года;

- № 2 - по изучению и анализу материальной части самолета “МиГ-15УТИ” № 612739 и подготовки его к полету;

- № 3 - по проверке организации летной подготовки космонавтов в ЦПК ВВС;

- № 4 - по подготовке общего заключения и доклада в ЦК КПСС.

В состав каждой из подкомиссий вошли от 12 до 15 человек, среди которых были представители ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Комитета государственной безопасности.

1 апреля 1968 года Правительственная комиссия начала работу. Были определены обстоятельства катастрофы на основе анализа места катастрофы, обломков самолета и исследования тел погибших. Практически сразу же были сделаны и первые предварительные выводы:

1) самолет перед ударом о землю не был разрушен;

2) двигатель УТИ “МИГ-15” работал в момент удара о землю на оборотах, достаточных для горизонтального полета самолета;

3) оба летчика не пытались катапультироваться из кабины самолета;

4) оба летчика были в рабочем состоянии и, по-видимому, не теряли сознания. Не испытывали за 2-3 секунды до катастрофы Владимир Серегин и Юрий Гагарин и чувства страха - в образцах крови, взятых из тел погибших не обнаружили высокого содержания адреналина. Было так же установлено, что в крови погибших пилотов отсутствуют следы приема алкоголя в день полета и в предшествующие полету сутки;

5) было установлено, что катастрофа самолета произошла в 10 часов 31 минуту 27 марта 1968 года, то есть через 50 секунд после последнего радиообмена. Анализ был проведен по двум кабинным часам и наручным часам пилотов, найденным на месте падения самолета.

Подкомиссией № 2 после анализа состояния техники и изучения соответствующих документов было установлено, что “подготовка самолета к полету 27.III.68 года произведена в полном объеме, в соответствии с требованиями действующей документации по технической эксплуатации”. Был сделан вывод, что все системы самолета УТИ “МИГ-15” функционировали в пределах нормы вплоть до удара о землю.

По срубленным при падении самолета верхушкам берез, окружавшим место падения УТИ “МИГ-15”, был установлен угол наклона самолета к земле на конечном участке траектории полета. По размерам воронки, образовавшейся при ударе самолета об землю, была вычислена примерная скорость его полета в момент катастрофы. Не было найдено никаких следов столкновения самолета, в котором находились Гагарин и Серегин, с птицами, другими самолетами и шарами-зондами, запускаемыми для получения данных о состоянии атмосферы в районе полетов. Не было найдено никаких доказательств попадания в самолет молнии. Установили также, в каких позах находились летчики в момент удара самолета о землю: и Гагарин, и Серегин были полностью работоспособны до самого момента катастрофы. Юрий Гагарин левой рукой держался за ручку управления двигателем. Ноги у обоих летчиков были на педалях. Не были найдены и следы отравления ядами или газами, признаков повреждений самолета и травм пилотов от взрыва или пожара. Генерал Николай Каманин отмечал в своем дневнике:

“11 апреля (1968 года - С.Ч.)

Прошло уже две недели со дня гибели Гагарина и Серегина, но до сих пор мы даже предположительно не можем установить причины катастрофы. Правда, в 5 километрах от места падения самолета найден люк от фотокинопулемета - это признак разрушения самолета в воздухе. Но эту версию надо еще изучать.

...Л.В.Смирнов в предварительном порядке заслушал председателей подкомиссий

Правительственной аварийной комиссии. Никаких достоверных причин катастрофы доложено не было, никто не высказался против полетов космонавтов и не задавал вопросов в духе: “А зачем Гагарин летал?” Только Сербин и Дементьев в кулуарах брюзжали: “Погода была хорошей, материальная часть исправна, летчики хорошо подготовлены и здоровы... Почему же они разбились?”

Этот вопрос волнует всех, но на него пока нет ответа” [11.5].

Результаты расследования Правительственная комиссия изложила в двадцати девяти томах, которые немедленно были засекречены, да так, что и сегодня, через полвека после катастрофы, к ним нет доступа. Выводы комиссии так и не были опубликованы: видимо, в Политбюро ЦК КПСС посчитали, что не надо “будоражить народ”. Обломки самолета УТИ “МИГ-15” были запаяны в герметичные емкости-бочки и сданы на хранение на склад 13-го ГосНИИ Министерства обороны СССР (город Люберцы Московской области, в/ч 75360).

Через четверть века профессор С.М.Белоцерковский достаточно точно охарактеризовал работу Правительственной комиссии в своей книге “Гибель Гагарина: факты и домыслы”:

“В работе комиссии зачастую ощущалась страшная боязнь свежего взгляда на случившееся, независимого мнения, были попытки укрытия первичных данных. В итоге никакого официального сообщения по результатам расследования, к сожалению, опубликовано не было. Ни о причинах гибели — хотя бы предположительных, ни об установленных достоверно данных ничего не сообщали.

Видимо, для этого было несколько причин.

С одной стороны, не было установлено бесспорных, однозначных причин катастрофы и поэтому дать вразумительное объяснение случившемуся в таком виде, который был бы понятен всем, - а буквально все хотели узнать правду об этом -было действительно сложно.

С другой стороны, большую роль сыграло и то, что горечь утраты, нелепость ее были столь велики, что люди буквально жаждали заслуженного (и гласного!) наказания всех, кто хоть косвенно мог быть причастен к катастрофе.

Поэтому любое толкование событий, любая версия даже с нейтральным изложением того, что могло произойти, вызывали бурные споры между заинтересованными лицами. В результате установилось “дипломатическое равновесие”, сам собой сформировался пассивный выход из трудного положения - позиция умолчания. Тем более что такой уход от взрывоопасной ситуации не требовал ни от кого активных действий.

И, наконец, все это произошло в те годы, когда считалось естественным не говорить всей правды (особенно по сложным проблемам и о печальных событиях) народу” [11.3].

Поскольку официальное заключение о причинах гибели Юрия Гагарина и Владимира Серегина так и не прозвучало, по стране поползли различные слухи, начали “гулять” совершенно невероятные версии катастрофы - от секретного космического полета двух летчиков-космонавтов до похищения их “летающей тарелкой” пришельцев из космоса.

В некоторых публикациях - особенно в интернете - с гибелью Юрия Гагарина так или иначе связывают трагическую гибель почти за год до катастрофы 27 марта 1968 года Владимира Комарова при выполнении космического полета на корабле 7К-ОК № 4 (“Союз-1”). Так, автору довелось читать откровения некого Вениамина Ивановича Русяева (иногда встречается иное написание фамилии: Русаев - С.Ч.) - бывшего кадрового офицера Комитета государственной безопасности, который, по его словам, “первые несколько лет после полета Гагарина в космос - его сопровождающий, опекун, телохранитель, советчик и просто друг”. И хотя сам Русяев об убийстве не обмолвился ни словом, он убежден, что нечто “странное” вокруг Юрия Гагарина началось еще за год до его гибели, когда первый космонавт готовился выступить в качестве дублера Владимира Комарова, чей полет на принципиально новом корабле “Союз-1” намечался в конце апреля 1967 года:

“Через какое-то время мне вручили письмо. Я его не читал, но в суть меня, конечно, посвятили. Письмо было подготовлено группой, которую организовал Юрий (Гагарин - С.Ч.). Он тогда собрал большую команду из всех спецов, которые были достаточно квалифицированы для того, чтобы сделать категоричный вывод: “Союз-1” к полету не готов. А значит, запуск необходимо во что бы то ни стало отложить.

На следующее же утро я пошел к одному из влиятельнейших людей нашего ведомства генерал-майору Константину Ивановичу Макарову, начальнику технического управления...

В конце концов, письмо попало к некоему Циневу, т.к. он был одним из ближайших друзей Брежнева, они вместе войну прошли и, насколько мне известно, даже были женаты на сестрах. (Цинев Георгий Карпович - в феврале 1966 года стал начальником 3-го Управления КГБ (военная контрразведка). Член коллегии КГБ с 24 мая 1967 года, а с 24 июля того же года - начальник 2-го Главного (контрразведывательного) управления КГБ. Очень странно, что сотрудник КГБ Русяев не знает, кто такой Г.К.Цинев в системе Комитета государственной безопасности - С.Ч.).

Расчет был прост - письмо должен увидеть Брежнев.

А потом начались очень странные события.

Все, кто в той или иной степени имел отношение к этому письму, были вскоре по той или иной причине удалены из нашего ведомства. Макарова, например, уволили, лишив его даже пенсии.

Кстати, и меня самого вскорости отослали из центрального аппарата на отдаленный объект в области (и что, сотрудник “центрального аппарата” Комитета государственной безопасности не знал, кто такой Г.К.Цинев? - С.Ч.).

Что стало с письмом, не знаю.

Гагарин позвонил мне сразу же, как вернулся с космодрома (после окончания полета корабля 7К-ОК(А) №4 (“Союз-1”) - С.Ч.). И сказал, что сейчас приедет. Я его внизу встретил. Предложил зайти в лифт. Он отказался: “И у лифта уши бывают”. А дело в том, что незадолго до этого у меня в доме установили “жучки”. Пока шли, он рассказал мне о громадной исследовательской работе, которая была проделана, чтобы предотвратить пуск, и ее результаты просто обязаны были быть представлены Первому лицу (то есть Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И.Брежневу -С.Ч.). Он мне также сказал, что ему указали на меня как на человека, который передавал письмо соответствующим руководящим чинам.

Короче, закончили мы разговор тем, что Юра решительно заявил: он будет во что бы то ни стало пытаться прорваться к Брежневу. И если Первый обо всем был в курсе и спустил ситуацию на тормозах... То он точно знает, как поступить. Так он сказал. Дословно. Можно только догадываться, что он имел в виду. Мне даже неизвестно, добрался ли, в конечном счете, тогда Юра до Брежнева... По крайней мере, спросить его об этом впоследствии не удалось. Да, честно говоря, это было бы небезопасно, хотя бы учитывая ту слежку, которую за мной учинили. Сейчас я прямо могу вам сказать: нас предупредили - те, кто будет пытаться разобраться в ситуации... Ну, в общем, в воздухе вокруг нас витал страх...

Получается вот что: именно гибель корабля “Союз-1” с Владимиром Комаровым на борту вполне могла стать поводом, мотивом для будущей гибели и самого Юрия Гагарина.

Я специально интересовался: Гагарин, до того объездивший десятки стран, после гибели “Союза-1” побывал лишь в одной зарубежной командировке. Гагарина практически перестали выпускать за рубеж. Боялись? Но чего? Может быть, того, что Гагарин мог, не сдержавшись, рассказать всю правду о погибшем корабле?

Как бы там ни было, мир не должен был знать об истинных причинах случившегося. Речь, как всегда, шла вовсе не о престиже страны. Речь шла о задницах высоких чиновников, знавших о письме и не предпринявших ровным счетом ничего.

В этой ситуации Гагарин становился не просто неудобен. Он становился опасен.

Как бы фантастически и страшно это ни звучало, но все шло к тому, что Гагарин рано или поздно просто обязан был погибнуть. Каким именно образом - не суть важно”.

Насколько соответствуют действительности воспоминания Вениамина Ивановича Русяева (Русаева) - вопрос открытый, который требует отдельного детального рассмотрения вне формата этой книги.

Только через двадцать лет кое-какие обстоятельства гибели Гагарина и Серегина стали достоянием широкой общественности, да и то, в основном, по рассказам тех людей, которые принимали участие в расследовании катастрофы самолета УТИ “МИГ-15” 27 марта 1968 года. А в апреле 2011 года - к пятидесятилетию полета в космос Юрия Алексеевича Гагарина - были рассекречены и некоторые документы, связанные с расследованием 1968 года. Среди этих обнародованных документов оказалось и итоговое “Заключение и предложения Правительственной комиссии по выяснению обстоятельств гибели летчика-космонавта СССР полковника Гагарина Ю.А. и инженер-полковника Серегина В.С”. Констатирующая часть этого документа гласит:

“В результате расследования установлено, что аварийная обстановка в полете возникла внезапно и носила скоротечный характер.

Исходя и анализа обстоятельств летного происшествия и материалов расследования, наиболее вероятной причиной катастрофы является выполнение резкого маневра для отворота от шара-зонда или (что менее вероятно) для предотвращения входа в верхний край первого слоя облачности. Резкий маневр привел к последующему попаданию самолета в закритический режим полета и сваливанию в условиях усложненной метеорологической обстановки”.

Ясно, что это куцее заключение не могло удовлетворить многих специалистов, которые принимали участие в расследовании, многих профессиональных летчиков, ученых, инженеров и космонавтов. Стали выдвигаться различные версии причин катастрофы самолета УТИ “МИГ-15” 27 марта 1968 года.

11.4. Версии гибели Юрия Гагарина и Владимира Серегина

Так что же произошло в том последнем полете Юрия Гагарина и Владимира Серегина? Что стало причиной катастрофы самолета УТИ “МИГ-15” № 612739?

Кроме изложенной выше официальной точки зрения, наиболее проработанной и обоснованной является версия профессора Сергея Михайловича Белоцерковского и летчика-космонавта Алексея Архиповича Леонова, которые участвовали в расследовании катастрофы, повлекшей гибель Юрия Гагарина и Владимира Серегина. Изложим ее вкратце по книге Антона Первушина “Юрий Гагарин. Один полет и вся жизнь”:

“В марте 1987 года профессор Сергей Михайлович Белоцерковский и летчик-космонавт Алексей Архипович Леонов, участвовавшие в расследовании, выступили со своей версией авиакатастрофы, унесшей жизнь Юрия Гагарина. Они сообщили, что группа специалистов по динамике полетов Военно-воздушной инженерной академии имени Н. Е. Жуковского, произвела ряд расчетов, дублируя их в двух организациях. Примечательно, что расчеты делались на той же вычислительной машине БЭСМ-2М, на которой Юрий Гагарин производил свои исследования по аэродинамике полета космоплана “ЮГ”. С помощью моделирования удалось восстановить наиболее вероятный ход событий.

Получив разрешение от руководителя полетов на возвращение, Юрий Гагарин должен был сделать разворот с курса 70 на курс 320 со снижением. При этом полет совершался между двумя слоями облачности при отсутствии видимости естественного горизонта. Далее случилось нечто неожиданное, и “МиГ” оказался на закритических углах атаки в положении отвесного пикирования.

Тут возможны три причины.

Первая причина - при подходе к верхней границе нижнего слоя облачности, который был весьма “рваный”, с “языками” облаков, пилоты могли принять такой “язык” за препятствие: другой самолет или шар-зонд. Нельзя исключить, что там действительно возникло какое-то препятствие - например, стая птиц. Резкое сближение могло привести к маневру со взятием ручки на себя и сваливанию “МиГа”.

Вторая причина - попадание в след пролетевшего самолета. С конца крыла у каждого летательного аппарата сбегают так называемые свободные (или концевые) вихри. Авиаторы хорошо знают, что при полете строем или при дозаправке в воздухе нельзя попадать в сферу действия концевых вихрей летящей впереди машины - иначе возникает столь мощное воздействие закрученного потока, что справиться с ним почти невозможно: самолет уходит в резкий крен и сваливание.

Третья причина - восходящий вертикальный поток воздуха, который мог изменить характер обтекания “МиГа” при горизонтальном полете. С учетом приближающегося в тот день холодного фронта нельзя исключать подобные явления из анализа.

Вполне могло иметь место сочетание двух или всех трех перечисленных факторов. Если не виден естественный горизонт, как в последнем полете Гагарина, пилотирование затруднено, и пространственная ориентировка ведется только по приборам, в основном по авиагоризонту. Однако резкий маневр, особенно когда он сопровождался выходом на большие углы пикирования, способен привести к большим ошибкам в показаниях авиагоризонта АГИ-1. Правильно оценить свое пространственное положение пилоты смогли бы только при выходе из облачности, то есть на высоте около 400-500 метров. Но в том-то и дело, что для вывода “МиГа” из отвесного пикирования такого запаса высоты недостаточно.

Подводя итог, можно попытаться воссоздать картину, разыгравшуюся на последней минуте полета “МиГа-15УТИ” по версии Белоцерковского-Леонова. Доложив руководителю о выполнении упражнений в зоне и получив разрешение на возвращение, Юрий Гагарин после нисходящей спирали начал сразу же выполнять разворот. Обычно при таком маневре происходит постепенное нарастание перегрузки, углов атаки и углов крена. Вблизи верхней границы нижнего слоя облаков самолет испытал одно из перечисленных “воздействий”, что привело к сваливанию на крыло. Оказавшись в сложнейшей ситуации, оба летчика не только не растерялись, но и сделали все возможное для спасения. В течение нескольких секунд Юрий Гагарин и Владимир Серегин, сохраняя согласованность действий, боролись за жизнь, выводя самолет из пикирования, хотя и находились под перегрузками, скачком увеличившимися до 10-11 g. Им не хватило всего двух сотен метров высоты — всего лишь двух секунд полета!”

...Однако Алексей Архипович Леонов не принял появившиеся документы (то есть публикацию части документов Правительственной комиссии в апреле 2011 года, о которой говорилось выше - С.Ч.), а сделал новое заявление, в котором сообщил, что можно быть уверенным: причиной сваливания “МиГа” Юрия Гагарина стал все-таки посторонний истребитель-перехватчик “Су-15”, выполнявший полет с аэродрома Жуковский и случайно вошедший в зону маневрирования. Леонов утверждает, что пилот, управлявший истребителем и нарушивший регламент полетов, до сих пор жив, однако назвать его имя отказался, сославшись на государственную тайну.

Кстати, работа группы Белоцерковского-Леонова не вызвала особых восторгов у власть предержащих ни в партийных верхах, ни среди руководства Вооруженных сил СССР. Комиссию элементарнейшим образом пытались завалить якобы обилием мнений и версий. С.М.Белоцерковский вспоминал:

“На первом этапе расследований мы столкнулись именно с такой ситуацией, причем разноголосица поддерживалась сверху, временами даже инициировалась. Дело в том, как я понял уже позже, получив полный доступ к первичным материалам по организации полетов, что были допущены отклонения от установленных норм, поэтому многим начальникам не поздоровилось бы, если бы эти факты стали достоянием гласности.

Невозможно установить истину, когда любые частные факты заранее делятся на “приемлемые” и “неприемлемые”. Способы для нивелировки нежелательных фактов давно отработаны:

бесконечные сомнения по очевидным положениям; выдвижение новых версий, по возможности с сенсационным уклоном; увод на второстепенные вопросы; откладывание решений по созревшим ситуациям; затяжка и отмена нежелательных заседаний; “забалтывание” острых проблем и т. д. и т. п.”.

...Гибель Гагарина привела к появлению еще одного ревнивого пласта общества - тех людей, которые в той или иной степени (строго говоря, лишь косвенно) были виноваты в трагедии или причастны к ней. При организации полетов было много упущений. И в самой технике проявились недостатки: прежде всего, неудачная форма (с точки зрения аэродинамики) подвесных баков (первой конструкции), а также система аварийного покидания самолета, когда первым должен катапультироваться инструктор. В результате создалась такая ситуация, что многие участники события, представители промышленности, должностные лица, имеющие отношение ко всем этим делам, их родственники и друзья не были заинтересованы в том, чтобы предавать гласности неудобные факты и тем более делать общее заключение о причинах гибели Гагарина и Серегина.

Непосредственные участники событий, на которых могла пасть малейшая тень, вообще выбрали выжидательно-уклончивую, а то и явно отрицательную линию поведения, вплоть до враждебной. Их позиция прикрывалась словами: зачем ворошить старое, мертвых не воскресишь, живым же навредить можно” [11.3].

Существует, правда, и иной вариант версии опасного сближения двух самолетов во время полетов 27 марта 1968 года. Летчик-космонавт Владимир Александрович Шаталов в своей книге “Космические будни” (2008) утверждает, что посторонний самолет мог появиться на встречном курсе:

“События могли развиваться так. Закончив задание и доложив на землю, Гагарин начал разворот на курс 320° для входа в круг над аэродромом. В это время на встречном курсе летел самолет Су-15. Полет проходил со снижением в направлении аэродрома Раменское. Самолет шел на сверхзвуковой скорости. Наши товарищи, выполнявшие парашютные прыжки в районе г. Киржач, слышали хлопок, когда звуковая волна, идущая за самолетом, проходила через этот район. На встречных курсах, в условиях разорванной многослойной облачности летчики могли не видеть друг друга или увидеть на мгновение только в момент пролета. Суммарная скорость полета самолетов достигала при этом величины более двух тысяч километров в час. Как могла проходить эта встреча? Если бы встречный самолет летел несколько ниже, летчики инстинктивно резко схватили бы ручку на себя. Большая положительная перегрузка не могла вывести самолет на закритические углы атаки на этой скорости. Самолет резко набрал бы высоту, и летчики спокойно могли бы лететь дальше, уменьшив перегрузку.

Если же встречный самолет они увидели летящим чуть выше, то тоже естественная реакция летчика заставила бы их резко отдать ручку от себя. Это совпало бы с прохождением над ними звуковой волны от самолета, летящего на сверхзвуке. Расстояние между ними могло измеряться буквально метрами. В авиации не так уж редки случаи столкновения даже больших самолетов. Резкий бросок самолета мог привести к разрушению фонарей кабины и сильному удару летчиков головами о каркас фонаря, к мгновенной разгерметизации кабины и потере сознания летчиками. Летали мы тогда в простых мягких шлемофонах, которые не могли защитить голову от удара. Подобных случаев в авиации было несколько. Разгерметизация подтверждается показанием отрицательного давления на приборной доске, зафиксировавшегося в момент столкновения с землей. Кроме того, в заключении правительственной комиссии говорится о том, что не удалось обнаружить на месте падения более 80 % остекления фонаря кабины самолета. Он мог разрушиться где-то раньше, вдалеке от места падения самолета. Если бы эти осколки были найдены, может быть, моя версия была бы подтверждена более убедительно. Попытки поиска каких-либо предметов, способных объяснить причину гибели, результатов не дали. В глубоком лесном снегу удалось обнаружить только несколько остатков метеорологических шаров-зондов. Изучение их происхождения убедило членов комиссии, что они запускались в более ранние дни и их состояние подтверждало непричастность к столкновению с самолетом” [11.7].

Своя версия гибели Юрия Гагарина и Владимира Серегина есть и у летчика-инструктора Николая Константиновича Сергеева. Он считает, что главной причиной катастрофы 27 марта 1968 года стала слабая летная подготовка самого Юрия Алексеевича и спешка при подготовке самолета УТИ “МИГ-15” № 612739 в контрольный полет. Николай Сергеев пришел к выводу, что самолет находился в процессе переоборудования для показательных катапультирований:

“15-го марта эту “спарку” (т.е. двухместный самолет УТИ “МИГ-15” № 612739 - С.Ч.) поставили в ТЭЧ (технико-эксплуатационную часть - С.Ч.), и сняли РУС (ручка управления самолетом - С.Ч.) в задней кабине (кабине инструктора - С.Ч.), чтобы она не мешала офицеру-парашютисту при катапультировании.

Вот этот самолет и притащили 27-го утром на полеты и начали “быстренько” готовить к вылету. В результате “быстренькой” подготовки подвесные баки не сняли, самописец параметров полета бумагой не заправили, кран вентиляции кабины летчика не закрыли! И вот на этом “быстренько подготовленном” самолете, без ручки управления в задней кабине они и полетели в свой последний полет...” [11.7].

Юрий Гагарин фактически имел допуск только к полетам в тихую и ясную погоду. Вполне возможно, что уже после начала выполнения задания в пилотажной зоне - примерно на пятой минуте летного упражнения -инструктор Владимир Серегин увидел, что погода начала резко портиться и приказал Юрию Гагарину возвращаться на аэродром. Гагарин доложил руководителю полетов о выполнении задания и начал разворот на курс 320 градусов со снижением. На высоте около 3900 метров УТИ “МИГ-15” вошел в сплошные облака. Есть вероятность, что в этой ситуации Юрий Гагарин потерял пространственную ориентацию. Самолет фактически летел не к аэродрому, а от него. Кроме того, УТИ “МИГ-15” начал заваливаться в крен и опускать нос. Тогда Владимир Серегин, правильно оценив ситуацию, педалями из кабины инструктора устранил крен и стал ждать, когда машина выйдет под облака, где Юрий Гагарин мог бы выровнять ее и развернуться на правильный курс. Напомним, что по версии Николая Сергеева, сам Серегин все эти операции выполнить не мог из-за отсутствия ручки управления в кабине инструктора. Однако и Владимир Серегин ошибся в оценке высоты полета: облака оказались слишком низко - на высоте всего около 450 метров. Юрий Гагарин не успел справиться с самолетом [11.7].

Была ли вероятность спасения летчиков из падающего самолета в этой ситуации? Антон Первушин размышляет об этом в книге “Юрий Гагарин. Один полет и вся жизнь”:

“Мог ли Юрий Гагарин покинуть самолет, воспользовавшись катапультой? Да, но схема катапультирования была организована таким образом, что первым погибающую машину должен был покинуть инструктор. Вероятно, после выхода из облаков полковник Серегин понял, что Гагарин просто не успеет катапультироваться вслед за ним и принял мгновенное решение - остаться с космонавтом до конца” [11.7].

По состоянию на сегодняшний день наиболее полный перечень версий гибели Юрия Гагарина и Владимира Серегина приводится в книге Эдуарда Шершера “Тайна гибели Гагарина. Почему падают самолеты”. Кроме того, автор обращает внимание на некоторые “странности” при расследовании катастрофы 27 марта 1968 года Правительственной комиссией:

“Непонятна также ситуация с оператором проводки самолета. Имелась запись радиолокационной проводки самолета до конца полета, по времени как минимум на 2 минуты дольше, чем указано в выводах комиссии. Тем не менее, в дальнейшем эту запись объявили проводкой другого самолета, а систему фотографирования экрана локатора, применяемую в то время, — неработающей. Почему? Как утверждают некоторые специалисты, на локаторе и визуально было видно, что после последнего доклада Гагарина самолет полетел в сторону, противоположную от аэродрома и, выполняя произвольные фигуры, столкнулся с землей. При этом отметка самолета на экране локатора пропала только в 10 час 44 мин, т.е. через 14 минут после доклада! Но впоследствии стали говорить о том, что ни локатор, ни система фотографирования экрана не работали...

Не меньший интерес представляет упоминаемый некоторыми авторами факт, что оператора по приказу заместителя Главкома ВВС генерал-полковника П.Кутахова сразу куда-то “убрали”.

Генерал Н.Каманин, которого трудно обвинить в необъективности, в своей книге приводит очень важные данные, которые, вполне вероятно, являются ключом к разгадке тайны этой катастрофы. Он утверждает, что “в момент прекращения связи самолет находился в 30 км от аэродрома и летел к нему, а упал в 64 км от аэродрома и курсом на юго-запад”. Откуда такие данные у генерала? Кроме как с проводки самолета их взять неоткуда (тут позволим себе не согласиться с замечаниями Эдуарда Шершера: генерал Николай Каманин лично вылетел в район падения самолета уже вечером 27 марта 1968 года и без изучения проводки самолета знал расстояние от места катастрофы до аэродрома - С.Ч.).

Летчик-космонавт СССР, генерал-лейтенант Г.Береговой, Дважды Герой Советского Союза, первым обратил внимание на несоответствие “официального” расположения зон пилотирования в районе катастрофы с реальной схемой зон и требованиями безопасности полетов.

В этой связи нельзя обойти вниманием данные, приведенные в книге Бориса Мурасова “Убийство космонавта Юрия Гагарина”, где проблеме расположения зон пилотирования уделено достаточно серьезное внимание. Хотя при этом нельзя не отметить, что сама версия автора об убийстве так же далека от истины, как и подавляющее большинство других версий, придуманных за годы, прошедшие с момента катастрофы.

Действительно, согласно многим исследователям получается, что зона №20 есть, но где она - толком никто не знает. И никому это не интересно. Почему - понятно. Если место падения располагается в пределах этой зоны, ее границы легко разрешается нанести на любую схему. И тогда, действительно, можно предположить любую внезапную причину, по которой самолет вдруг потерял управление... А если место падения самолета расположено за пределами зоны №20? Да еще и в сторону, противоположную аэродрому, куда самолету лететь никак не меньше 3 минут? Тогда, чтобы уложиться в заданное время - 1 минута +_ 20 сек, видятся два варианта - или “передвинуть” на карте населенные пункты, или не наносить на нее границы зоны. Чтобы просто запутать дело.

Передвинуть на другое место деревню Новоселово, конечно, непросто. Куда проще переместить границы зоны или просто их не указывать -так, чтобы никто не мог сопоставить их с местом падения или усомниться, что самолет упал в строго “заданном” месте. Сказано - сделано. Результат легко увидеть на схеме профессора С.Белоцерковского, где вообще понять расположение зон весьма затруднительно. Между тем, имеется достоверное свидетельство генерала Г.Берегового о том, что деревня Новоселово, вблизи которой упал самолет, не входила в зону №20, отведенную экипажу для пилотирования.

Более того, Г.Береговой прямо указывает, что в схеме, используемой С.Белоцерковским, допущена существенная неточность в расположении зон пилотирования. Так, согласно Г.Береговому, в схеме, вероятно, взятой С.Белоцерковским из материалов комиссии, зоны №№ 20 и 21 расположены рядом и вытянуты в направлении от аэродрома, при этом зона №20 захватывает место падения самолета. Однако Г.Береговой приводит совсем другую схему, где зоны расположены в направлении от аэродрома - одна за другой. И что самое интересное, место падения самолета расположено приблизительно между зонами, т.е. явно за границей зоны №20. Кроме того, Г.Береговой отмечает явное несоответствие схемы С.Белоцерковского с принципами организации полетов в указанных зонах.

Так, в зонах №№ 20 и 21 в злополучный день практически одновременно выполнялось пилотирование самолетов с позывными 625 и 614. Если допустить расположение зон согласно С.Белоцерковскому, то самолет с позывным 625 после окончания задания при выполнении штатного маневра с левым разворотом на 320 градусов на курс аэродрома был вынужден неминуемо пересечь границы зоны №21. Что могло вызвать опасное сближение с самолетом, находящимся в соседней зоне №21. А потому такая схема расположения зон не могла иметь места в действительности, поскольку она противоречит принципам безопасности полетов. Кроме того, даже на “официальной” схеме хорошо видно направление полета самолета 614, что входит в полное противоречие с этой схемой, но полностью подтверждает схему Г.Берегового” [11.1].

Все версии Эдуард Шершер разбивает на три группы в зависимости от их категории - “самолет”, “окружающая среда” и “экипаж”. И уже по этим категориям делается анализ всех версий, а потом и соответствующие выводы:

“Итак, “самолет”. Остается лишь подтвердить заключение (Правительственной - С.Ч.) комиссии, согласно которому все системы самолета в полете были работоспособны, а разрушения явились следствием удара о землю. Единственный найденный дефект - в системе вентиляции кабины, о котором говорилось выше, вероятно, имел место, но не мог оказать существенного влияния на работоспособность экипажа.

Теперь о категории “среда”. Ни одна из выдвигавшихся версий о воздействии на самолет среды (столкновение с птицей, шаром-зондом, воздействие на самолет грозового разряда, попадание в спутную струю другого самолета, уфологическая версия, наконец, версия о возможной диверсии и др.), не подтверждается известными фактами.

Совершенно иначе выглядит третья категория -“экипаж”, или, как сейчас принято называть, “человеческий фактор”. Очевидно, сюда входит подготовленность экипажа, оценка его действий, а также организация полетов, за которые вся ответственность по обеспечению безопасности возлагается на командира полка (в данном случае - на полковника В.С.Серегина).

Эдуард Шершер задается вопросом: почему самолет УТИ “МИГ-15” после досрочного (чуть больше четырех минут вместо запланированных двадцати) выполнения летного упражнения летел не в сторону аэродрома, а от него? Может быть, как предполагают авторы других версий, экипаж потерял ориентацию в пространстве? Но в случае потери пространственной ориентировки у летчиков неминуемо должно было появиться чувство неуверенности и боязни за благополучный исход полета. Однако в анализах крови останков летчиков не было обнаружено адреналина. Это свидетельствует об отсутствии у Юрия Гагарина и Владимира Серегина чувства страха, по крайней мере, за 2-3 секунды до катастрофы. Поэтому Эдуард Шершер предполагает, что, прервав выполнение летного задания на пятой минуте полета, экипаж УТИ “МИГ-15” сознательно стал уходить от аэродрома, занимаясь произвольным пилотажем, включая и пикирование самолета. Образно говоря, Гагарин и Серегин решили в своем последнем полете просто “полихачить” в воздухе.

Эдуард Шершер приходит к следующему заключению:

“...Летное происшествие самолета УТИ МиГ-15 №612739 борт.№18, имевшее место 27 марта 1968г, произошло по вине командира полка, члена экипажа (инструктора) полковника В.С.Серегина, так как он допустил следующие грубые нарушения:

1) санкционировал взлет самолета с подвесными топливными баками, в то время как пилотаж при выполнении упражнения №2 должен выполняться без подвесных баков, что является грубым нарушением КБП ИА-67;

2) санкционировал взлет самолета через 1 минуту после посадки самолета-разведчика погоды, в результате чего экипаж не имел информации о метеообстановке в районе аэродрома, в то время как состояние погоды должно докладываться всему летному составу перед началом полетов в соответствии с плановой таблицей данного летного дня (согласно НПП — за 1 час до вылета);

3) проигнорировал тот факт, что в зоне пилотирования не была проведена воздушная разведка по определению нижней границы облачности (без этой информации НПП запрещает производство полетов);

4) знал, но проигнорировал тот факт, что упражнение №2 КБП ИА-67 (простой пилотаж) должно выполняться в простых метеоусловиях, в то время как метеоусловия были сложными (сплошная многослойная облачность);

5) знал, но проигнорировал тот факт, что в этот летный день не работал наземный радиовысотомер, в связи с чем руководитель полетов не имел возможности контролировать высоту полета самолетов и, таким образом, вмешаться, если бы имело место отступление от полетного задания;

6) будучи в этом полете инструктором, санкционировал неполное выполнение полетного задания, поскольку выполнить упражнение №2 за 4 мин 20 сек (согласно докладу Ю.Гагарина об окончании выполнения упражнения) вместо отведенных на него 20 мин невозможно;

7) несмотря на доклад о завершении полетного задания санкционировал полет в сторону, противоположную аэродрому, что подтверждается данными о том, что в момент доклада об окончании выполнения упражнения самолет находился в зоне 20, летел в направлении аэродрома и находился от него на расстоянии 30 км, а упал вблизи д.Новоселово на расстоянии 64 км от аэродрома далеко за границами указанной зоны;

8) санкционировал выполнение или сам непосредственно выполнял пилотаж (бреющий полет, горки и пикирования), не входивший в полетное задание, после доклада о завершении упражнения, что подтверждается показаниями очевидцев;

9) допустил несвоевременный выход из пикирования при выполнении пилотажа, не входившего в полетное задание.

Помимо указанных выше наиболее грубых нарушений, были допущены и другие нарушения, в том числе:

10) в день проведения полетов не выдерживалась плановая таблица полетов (А.Щербаков);

11) самолет перед вылетом не был проверен надлежащим образом, в результате чего кран вентиляции кабины был открытым и оставался в таком положении на протяжении всего полета;

12) на самолете не был заряжен бароспидограф (по другим данным он отсутствовал);

13) при выполнении полетов на аэродроме не была задействована система фотографирования экрана локатора;

14) инструктор (В.Серегин) не имел оформленного допуска к инструкторской работе;

15) инструктор не был подготовлен к действиям при сваливании самолета, особенно, в условиях недостаточной видимости - тренировки в полетах на такие режимы не были зафиксированы в летной книжке;

16) в докладе о выполнении задания экипаж не сообщил о причине преждевременного прекращения задания, а руководитель полетов не запросил разъяснения.

Все указанные нарушения, как в наземной подготовке, так и в летной практике, в совокупности и привели к этому летному происшествию.

Таким образом, есть все основания сформулировать следующие выводы о причине катастрофы самолета УТИ МиГ-15 №612739 борт.№18, имевшей место 27 марта 1968 года так:

“Вероятной причиной катастрофы является столкновение самолета с землей в результате несвоевременного выхода из пикирования при выполнении фигур высшего пилотажа, не указанных в полетном задании. Катастрофе способствовали сложная метеообстановка (сплошная многослойная облачность с нижней кромкой на высоте порядка 600 м), многочисленные нарушения НПП, в том числе, выполнение пилотажа с подвесными баками”.

С мнением Эдуарда Шершера о роли Владимира Серегина в катастрофе самолета УТИ “МИГ-15” 27 марта 1968 года категорически не согласен профессор Сергей Белоцерковский. В своей книге “Гибель Гагарина: факты и домыслы” он пишет:

“Владимир Сергеевич Серегин был ведущим летчиком-испытателем самолета УТИ “МИГ-15”. В 1964 г. Серегину присвоена квалификация военного летчика 1 класса, которую он дважды подтвердил: в 1966 г. и 1967 гг. С 1967 г. Серегин носит еще одно высокое звание — летчика-испытателя 1 класса.

С 1963 г. руководил летной подготовкой космонавтов. Весь первый отряд космонавтов может считать себя его учениками в данной области.

Сказанное дополним цифрами о его инструкторском налете. В этом качестве к полетам на УТИ “МИГ-15” он был допущен еще 15 января 1963 г. Приобрел систематическую практику таких полетов (1963 г. - 68 ч, 1964 - 50 ч, 1965 - 32 ч 1966 - 13 ч, 1967 - 15 ч, 1968 - 3 ч). Последний раз с аналогичным заданием летал 19 марта 1968 г. В январе 1968 г. выполнил контрольный полет в сложных метеоусловиях. Летных происшествий не имел” [11.3].

У писателя и популяризатора космонавтики Антона Первушина своя версия катастрофы УТИ “МИГ-15” 27 марта 1968 года:

“...Пока материалы (Правительственной комиссии - С.Ч.) не рассекречены, мы должны в своих оценках исходить из принципа Оккама, то есть оценивать как менее достоверные более сложные версии с введением в обсуждение множества новых факторов (потеря сознания летчиками, разрушение остекленения кабины в полете, ложные показания приборов, отсутствие РУД на месте инструктора и т.п.). При этом мы увидим, что наиболее достоверной выглядит самая простая версия — влияние “генеральского эффекта”.

Под “генеральским эффектом” понимают возникновение нештатных ситуаций при осуществлении различных демонстрационных мероприятий (“показух”): аварии в присутствии “высоких” комиссий возникают потому, что желание выглядеть выгодно в глазах начальства часто перевешивают требования инструкций.

“Генеральский эффект” в случае Ю.А.Гагарина “запустили” генерал-лейтенант Н.П.Каманин и генерал-майор Н.Ф.Кузнецов, которые решили, что перед началом самостоятельных полетов Ю.А.Гагарин должен еще раз, вне плана, слетать на учебном истребителе в компании с В.С.Серегиным. Они не учли два момента. Первый момент — внеплановый полет будет проводиться на первом попавшемся самолете; второй момент — В.С.Серегин не летал с Гагариным как инструктор и не знает реального уровня его подготовки. Больше того, многие очевидцы утверждали, что, получив приказ о вылете с Ю.А.Гагариным, В.С.Серегин был очень рассержен и плохо скрывал негативный настрой.

Вероятно, если учесть “генеральский эффект”, события развивались следующим образом. Прилетев в пилотажную зону, Ю.А.Гагарин выполнил часть упражнений, но погода начала меняться, и В.С.Серегин дал команду на возвращение. В этот момент ему стоило взять управление на себя, но он был очень сердит на ситуацию и, видимо, полагал, что Ю.А.Гагарин достаточно подготовлен для полетов в низкой облачности. На высоте 3900 метров Ю.А.Гагарин вошел с поворотом и снижением в облака, после чего потерял пространственную ориентировку. Чтобы обрести ее, Ю.А.Гагарин решил нырнуть под облака и еще опустил нос, случайно выйдя на закритический режим. Нижняя кромка облаков оказалась слишком низко (около 450 метров), и когда летчики, наконец, увидели землю, у них не осталось времени на выведение самолета с траектории быстрого снижения.

Таким образом, авиакатастрофу 27 марта 1968 года можно объяснить сочетанием психологических факторов без привлечения технических”.

Количество версий можно множить, наверное, почти бесконечно. Главный вопрос в том, насколько эти версии близки к истине. Правда, некоторые вещи в исторической ретроспективе выглядят настолько очевидными, что порой удивляешься, почему еще никто на их основе не предложил очередную сногсшибательную “версию”.

11.5. “Отцы и дети”

Одну из таких версий можно было бы смело назвать “отцы и дети”. Касается эта версия вполне очевидной проблемы взаимоотношений руководства Вооруженных сил СССР (так называемого генералитета) и новоиспеченных молодых космонавтов. А взаимные отношения эти были ох как не просты. Судите сами.

С одной стороны мы имеем заслуженных ветеранов вооруженных сил, генералов и маршалов, за плечами которых годы беспорочной службы, участие во Второй мировой войне, а у некоторых - еще и в гражданской и даже Первой мировой. С другой стороны - космонавтов в возрасте от 30 до 45 лет, Героев Советского Союза, буквально за пять лет “пробежавших” карьерные ступеньки от старших лейтенантов до полковников.

Мысленно перенесемся в 60-е годы двадцатого века. Представьте, что первые приезжают с визитом в некий город Н. Кто и насколько торжественно встречает генерал-майоров, генерал-лейтенантов и генерал-полковников? Да, встречают, вежливо, внимательно, но очень скромно. Иное дело - именитый Маршал Советского Союза. Например, Рокоссовский, Василевский, Малиновский. Тут уже встреча рангом выше, но тоже, в общем-то, ничего особенного. А если в город Н. приезжает космонавт? Вот тут уже совсем другой коленкор. Город Н. просто сходит с ума. Залы заполнены желающими увидеть и послушать советских покорителей Вселенной. На предприятиях устраивают митинги, на которые народ валит толпами - по той же причине. Первые секретари обкомов и крайкомов, председатели краевых и областных Советов, руководители союзных и автономных республик почитают за честь устроить банкет в честь высокого гостя. Да что там внутри страны! А за рубежом что творится! Королевы и принцы, президенты и премьер-министры едва в очередь не выстраиваются, чтобы пожать руку или сфотографироваться рядом с пилотом “Востока” или “Восхода”. И везде - и в стране, и за рубежом, - почет, уважение, улыбки и цветы. И все это не формально, а вполне искренне! Генерал Николай Каманин отмечал в своем дневнике:

“...Наш Гагарин одним своим появлением утоляет жажду многотысячных иноплеменных толп, и это всеми воспринимается как что-то вполне естественное.

Пройдут века, человечество прочно обживет околосолнечное пространство, и на всех планетах, где будет человек, никогда не забудется имя Юрия Гагарина - первооткрывателя космоса и первого гражданина Вселенной. Это пишу я, хотя мне лучше других известно, что Гагарин - это только счастливая случайность, на его месте мог быть и другой” [11.2].

Ну, как тут не обидеться генерал-лейтенанту, который всю войну прошел - от Бреста и до Берлина? Кому всемирная слава и всенародная известность? Кого каждый мальчишка в самой глубокой глубинке знает в лицо? Кому девушки пишут письма о любви и присылают свои стихи? Вчерашним лейтенантам и старшим лейтенантам, которые теперь щеголяют в кителях с полковничьими звездочками на погонах! А за что? За то, что сутки-трое-пятеро “отсидели” в шарообразной “хреновине” на высоте 300-450 километров? За то, что пили, спали и ели в невесомости? А этот вот, который Самый Первый, вообще за 108 минут стал не только всемирным героев, слава о котором действительно будет жить всегда, - да, да, именно всегда, сотни, тысячи и десятки тысяч лет, пока существует человеческая цивилизация! - но и вообще сделался Лицом Страны! Как пишут газеты, “Постоянным Представителем Советского Союза во всем мире”!

Да, космический полет - дело новое и крайне опасное. Да приходится перетерпеть и перегрузки, и перепады давлений и температур, и жизнью своей рисковать. Но ведь и мы тоже рисковали - там, на фронтах, под пулями и снарядами! И не день-два, а месяцы и годы!

Да и сами космонавты ведут себя не всегда достойно. Генерал Николай Каманин уже в конце 1962 года с тревогой отмечал:

“Ребята (т.е. космонавты - С.Ч.), конечно, обидятся на меня, но пора их всех крепче прибирать к рукам. Это очень трудная, щекотливая и, я бы сказал, малоприятная задача. Высшие руководители страны носятся с ними как с “писаной торбой” и как из рога изобилия сыплют им всяческие похвалы, звания и приглашения; а Каманин должен держать их в узде и быть готовым отвечать за то, что они перепьются на правительственном приеме и в хмельном угаре наговорят или наделают что-нибудь несуразное. Я должен объявлять космонавтам выговоры, задерживать присвоение званий и делать массу других неприятных для них вещей. Вместо того чтобы все свое время отдавать делу, приходится заниматься глупостями и “сверху” и “снизу” [11.2].

И еще одна запись из дневника генерала Николая Каманина:

“16 ноября (1963 года - С.Ч.) Космонавты немного избалованы чрезмерным вниманием к ним. Иногда они склонны думать, что им позволено почти все, - и в то же время они наши подчиненные, которым нередко требуется хороший совет, своевременное замечание, а иногда и приказ. Но они не рядовые офицеры, к ним нужен особый подход, с ними нужно советоваться. Приказывать им и наказывать их нужно так, чтобы они сами осознавали необходимость приказа или наказания” [11.2].

Обидно некоторым генералам и маршалам. Тоже очень хочется почета и славы - всенародных, искренних, безграничных. Чтобы как у этих молодых космонавтов с полковничьими погонами.

Раздражаются генералы и маршалы. Иногда до такой степени, что, пользуясь своим высоким званием и служебным положением, откровенно срывают злость на молодых космонавтах. По любому поводу. Генерал Николай Каманин вспоминал:

“25 января (1963 года - С.Ч.).

Центр подготовки космонавтов праздновал сегодня трехлетие своего существования (приказ о формировании ЦПК вышел 11 января 1960 года).

На празднике был и маршал Руденко. Выступить и поблагодарить коллектив Центра от имени командования ВВС он отказался (и это, пожалуй, благо), но очередную глупость все-таки “отмочил”. Когда за 10-15 минут до начала вечера человек 20 генералов и офицеров собрались в комнате президиума, маршал заметил, что Гагарин и Титов пришли не в казенных форменных ушанках, а в шапках из серого каракуля. Руденко не придумал ничего лучшего, как поставить Карпова и Гагарина по стойке “смирно” (а сам сидел) и при всех учинить им разнос за “недисциплинированность”. Гагарин выслушал упреки начальства внешне спокойно и заявил, что им сшили зимнее обмундирование в военном пошивочном комбинате и что там знают уставные требования по форме одежды лучше всех нас. Маршал упрямо настаивал на своем и требовал дисциплинированности. Я сидел и краснел за маршала; его выходка и по форме, и по существу была просто глупой. В пункте 35 приказа МО № 70 записано: “Офицерам разрешается носить шапку-ушанку из серого каракуля при повседневной форме одежды вне строя”. Карпов и Гагарин чувствовали всю неправоту и бестактность Руденко, но не хотели при всех “сажать его в лужу”.

В том же 1963 году разразился серьезный конфликт между космонавтами и только что назначенным начальником Центра подготовки космонавтов генералом Михаилом Петровичем Одинцовым:

“19 февраля (1963 года - С.Ч.).

Сегодня был у меня Гагарин. Он и его друзья немного обижаются на Одинцова - “Он с нами еще не разговаривал”. Они болезненно реагируют на попытки Одинцова установить в Центре более строгие порядки.

28 февраля (1963 года - С.Ч.).

Вчера я весь день провел в Центре, разбирался с “бунтом” космонавтов против мероприятий нового начальника Центра генерала Одинцова. Гагарину и всем другим космонавтам не понравилось, что Одинцов пытается поставить их в более жесткие рамки (соблюдение распорядка дня и требований “Положения о космонавтах”, наряд раз в два месяца). Гагарин и Беляев подготовили и провели 21 февраля партийное собрание отряда космонавтов с докладом Гагарина “Роль коммунистов в соблюдении режима труда и отдыха космонавтов”. На собрание пригласили генерал-лейтенанта Клокова и полковника Бутенко из Академии Жуковского, а также всех слушателей-космонавтов. Хотя доклад и решение собрания были правильными по форме, но само его проведение было задумано как “бой” новому начальству. Выступления Поповича, Леонова, Волынова и других были по существу критикой мероприятий (приказов) Одинцова. Одинцов в своем выступлении указал на недопустимость такой критики, но и после его выступления Попович и Клоков поддержали критиканов, причем Клоков заявил: “Выступления правильные, я доложу о ходе собрания Главкому и Главному политическому управлению”.

Из беседы с Одинцовым, Карповым, Новиковым, Матвеевым и другими мною установлено, что партсобрание готовилось с целью раскритиковать новое начальство и что с этой же целью на собрание были заранее и без согласования с руководством приглашены Клоков, Бутенко и слушатели-космонавты. Никерясов, Волков, да и Одинцов знали о настроениях космонавтов, и все же Одинцов разрешил проводить это собрание 21 февраля в рабочее время и даже “не заметил” присутствия всех слушателей-космонавтов.

Главный заводила всей этой кутерьмы - Гагарин. Его обидело официальное отношение к нему Одинцова: если Карпов (предыдущий начальник Центра подготовки космонавтов ВВС - С.Ч.) всегда советовался с Гагариным и часто уступал ему даже в принципиальных вопросах, то Одинцов решил держать в отношении с ним официальный тон.

2 марта (1963 года - С.Ч.).

Был у меня подполковник Беляев - космонавт, секретарь партийной организации отряда космонавтов. Мы с ним часа два беседовали о партсобрании, проведенном в отряде 21 февраля. Беляев сказал, что космонавты чувствуют себя неловко: собрание получилось не таким, как им хотелось. Он утверждал, что обдуманной подготовки “духа” собрания не было, но до собрания было много разговоров о проекте нового “Положения”, распорядке дня, перегрузках в работе и учебе, и о том, что генерал Одинцов за месяц не нашел времени встретиться с космонавтами и выслушать их предложения.

Никерясов прислал протокол этого собрания. Из протокола мне стало ясно, что космонавты и слушатели-космонавты взбудоражены рядом неправильных мероприятий Одинцова, не удовлетворены его неудачным выступлением на собрании. Я часто встречался с космонавтами; каждый месяц не менее 3-5 раз бывал в Центре и только в феврале был один раз. За три года это первый серьезный конфликт между администрацией и космонавтами. По-видимому, в нем есть доля и моей вины: я слишком многое сразу доверил Одинцову, а он не сумел найти правильный путь к сердцам космонавтов и встал на путь сухих официальных отношений с ними. Маршал Руденко неправильно оценил сложившуюся обстановку. Он сказал: “Одинцова нужно поддержать, а Гагарину объявить выговор, провести закрытое партийное собрание отряда и указать критиканам их место”. Генерал Рытов придерживается другого мнения: “Критика правильная нужно подправить распорядок дня, разъяснить ситуацию с проектом “Положения о космонавтах”, партийного собрания специально не проводить, а дать ответы на критические замечания космонавтов”. Я целиком согласен с Рытовым и буду действовать в предложенном им направлении.

4 мая (1963 года - С.Ч.).

Вчера около часа беседовал с Руденко о состоянии дисциплины летавших космонавтов “большой четверки”. Руденко был очень недоволен, что Главком отменил его запрет о выезде Титова в Киев. “Начальство портит и развращает космонавтов, скоро они с нами - руководителями будут разговаривать так: “Я - Титов, а вы кто?” - эти сетования маршала мне понятны и имеют основания. Но что поделаешь, если мы вынуждены в угоду политике (армия - служанка политики!) сами раздувать славу космонавтов и оставлять в тени тех, кто обеспечивает все наши достижения в освоении космоса.

10 июля (1963 года - С.Ч.).

Вчера был в ЦПК. Беседовал с генералом Одинцовым и еще раз убедился в том, что его нужно убирать, и чем быстрее, тем лучше для дела. Несколько дней тому назад Одинцов объявил Гагарину строгий выговор в приказе за “пьянки на старте, панибратство с подчиненными и игнорирование указаний начальника Центра”. Но пьянок на старте не было, а факт игнорирования указаний начальника выбран крайне неудачно. 22 июня, в день встречи Терешковой и Быковского, четверка героев получила пропуска на автомашины во Внуково. Одинцов эти пропуска отобрал, а ребятам приказал ехать в автобусе. Гагарин и другие пожаловались Главкому, и тот разрешил ехать вместе с ним на личных машинах. Одинцов, зная об этом разрешении Главкома, все же написал приказ со строгим выговором Гагарину. Приказ глупый, его придется отменить, что еще больше осложнит положение Одинцова.

17 июля (1963 года - С.Ч.).

Вчера Военный Совет ВВС единогласно решил: “Генерал Одинцов должности начальника Центра подготовки космонавтов не соответствует и его нужно как можно быстрее освободить от этой должности”. Одинцов своим очень неудачным выступлением на Военном Совете облегчил мне мою задачу - доказать, что мы в нем ошиблись. Одинцов начал с того, что здесь присутствуют Агальцов, Миронов, Полынин, Гудков -его бывшие начальники - и что он от них никогда не слышал о серьезных недостатках в его характере, поведении и работе. Затем он доложил, что у него и раньше были противоречия с подчиненными, но во всех случаях он был прав. Создавшееся в Центре положение он свел к своему конфликту с четверкой первых космонавтов: он пытается укрепить дисциплину, а они нарушают ее. Одинцов пытается заставить космонавтов работать, а они не хотят трудиться. Он - за энергичное освоение космоса, а Каманин и другие мешают ему, и тому подобное. В своем выступлении Одинцов очень неосмотрительно употреблял применительно к космонавтам такие выражения: “кушают, как верблюды”, “стригут купоны”, “присваивают чужой труд”, “не пишут, а только подписывают”, “работать не хотят”, “занимаются тунеядством”, “надо решить, какие у нас космонавты - разового или многоразового действия”. Это только часть из тех выражений, которые почти ежедневно употреблялись Одинцовым. В отместку космонавты и специалисты Центра прозвали Одинцова “Огурцовым” - одним из персонажей популярной кинокомедии (режиссера Эльдара Рязанова “Карнавальная ночь” - С.Ч.).

Итак, конфликт между космонавтами и генералом Одинцовым закончился в пользу первых. Все космонавты будут рады увольнению Одинцова, но нам, руководителям, радоваться нечему. Это очень печально, что в роли начальника Центра подготовки космонавтов полгода был неумный, нетактичный, себялюбивый и злой человек. К сожалению, это и моя ошибка. Правда, я могу сослаться на его заслуги, знания, академическое образование и отличные аттестации, но все это малоутешительно. С первых же дней работы с Одинцовым я, почувствовав его ошибки и недостатки, пытался помогать ему, но все мои попытки ни к чему хорошему не привели. На Военном Совете Агальцов выступил за немедленное освобождение Одинцова от должности. Миронов, Полынин и Гудков, заслушав Одинцова, меня, Руденко и Вершинина, согласились с этим предложением. Теперь Центру нужен новый начальник. Подобрать умного, толкового начальника для космонавтов - очень трудное дело, но сейчас этот вопрос надо решать быстро и безошибочно” [11.2].

Очень точно сложившееся положение в советском обществе после полета в космос Юрия Гагарина охарактеризовал профессор С.М.Белоцерковский:

“Одна из очень сильных в нашем обществе групп - начальственно-элитарная; ее отношение к героям космоса, особенно к Гагарину, было двойственным. Его хорошо и доброжелательно воспринимали как героя, глашатая успехов и “преимуществ социалистической системы” - здесь он был им очень полезен. С удовольствием “демонстрировали” они его и как восьмое чудо современного мира на всякого рода форумах, съездах, праздниках. Он был весьма престижным гостем на приемах и торжествах. Эту роль ему отводили охотно и стимулировали подобную деятельность Гагарина и других космонавтов.

Но росла и обострялась проблема, связанная с тем, что Юрий быстро вырастал из этих рамок. Наша система выработала всеобщую иерархическую лестницу с очень тщательно пронумерованными ступеньками. А вот место для Гагарина, который стал не только Первым, но и Главным космонавтом страны, не было предусмотрено. Более того, никто из сильных мира сего, особенно его непосредственные начальники, не. хотели нарушать сложившуюся служебную пирамиду, допускать функционирование Гагарина в том режиме, который складывался и приобретал силу, так сказать, самостийно. Рост его профессиональной компетенции и влияния вызывал у них не только протест, но и раздражение: нарушался привычный порядок” [11.3].

Теперь же этот Самый Первый Космонавт вот-вот станет генерал-майором - говорят, и представление уже подписано, и виза соответствующая наложена. А потом вообще возглавит Центр подготовки космонавтов.

А не тормознуть ли нам этого “звездного мальчишку”? Не сбалансировать его человеком ну почти нашего поколения? Летчиком, испытателем, бывшим фронтовиком? Чтобы не так обидно было. Чтобы высшее партийное руководство не списывало раньше времени со счетов наше фронтовое поколение. Да и скрыто угодим Самому Верховному Руководителю - тоже, кстати, фронтовику, - мы, мол, “старая гвардия”, по-прежнему на коне, мы можем летать в космос не хуже этих молодых, едва оперившихся.

Вот, кстати, есть один полковник на примете. Чистой совести человек, сам изо всех сил рвется в космос. Герой, Советского Союза, фронтовик, заслуженный летчик-испытатель СССР. Чем не достойная кандидатура? Чуть-чуть поможем. Чуть-чуть подвинем невидимой рукой кое-кого из молодых да ранних...

В дневнике Николая Каманина читаем:

“9 декабря (1963 года - С.Ч.)

Сегодня у меня на приеме были Береговой, Сидоренко и Катыс. Береговой - полковник, Герой Советского Союза (воевал у меня в корпусе), летчик-испытатель 1-го класса. Сидоренко -подполковник, заместитель командира полка, летчик 1-го класса. Катыс - гражданский, доктор технических наук, специалист по автоматизации. Каждому из них более 35 лет, год назад они прошли все отборочные комиссии и не были приняты в число слушателей-космонавтов только из-за возраста. У Руденко появилась идея: создать небольшую группу из людей с большим практическим опытом, дать им возможность выполнить по одному космическому полету и использовать их в дальнейшем на руководящей работе в Центре подготовки космонавтов. Я ничего не имею против осуществления этой идеи, но только при условии, что мы не будем делать ничего такого, что могло бы обидеть космонавтов первого набора. Руденко сказал: “Таких, как Береговой, нужно пускать в полет первыми”. Я ценю Берегового, но я категорически против того, чтобы послать его в полет первым. У нас есть подготовленные космонавты: Волынов, Комаров, Леонов и другие, которые уже больше двух лет ждут своей очереди на полет. Внеочередное назначение в полет “молодого старичка” на “Востоке” вызовет бурю протестов у “старых молокососов”, которые, если уж говорить по существу, лучше любого другого подготовлены к полетам на этом корабле. “Старички” могут быть очень полезными в составе экипажей “Союзов”, либо как специалисты, либо как лидеры, цементирующие коллектив [11.2].

И Николай Петрович Каманин оказался прав. В отношениях “старых” и “молодых” космонавтов иногда действительно искрило едва ли не до пожара.

Если проанализировать внимательно мемуары тех, кто в 60-е годы был близок к космическим исследованиям, - космонавтов, конструкторов, военноначальников, - то приходишь к выводу, что проблема “отцов и детей” действительно существовала. И существовала именно в контексте взаимоотношений советского генералитета и молодых всемирно известных офицеров-космонавтов.

Почему с карьерной точки зрения, например, Юрий Гагарин не представлял опасности для тогдашнего советского партийного руководства -Леонида Брежнева и других членов Политбюро ЦК КПСС?

Потому что у Гагарина не просматривалось намерения сделать политическую карьеру. Потому что за его спиной не стояла ни политическая партия, ни общественное движение, ни какая-то другая влиятельная общественная группа. Потому что Гагарин старался быть профессионалом в том деле, которое он уже выбрал на всю жизнь - в космонавтике.

Да, он был символом Страны Советов. И при благожелательном расположении партийных бонз СССР со временем мог дорасти до каких-нибудь высших церемониальных постов. Скажем, можно было бы через много-много лет сделать его Председателем Президиума Верховного Совета СССР - должности громкой, но чисто номинальной, поскольку в 60-е годы двадцатого века все вопросы в стране решала Коммунистическая партия Советского Союза, а отнюдь не система Советов. Именно такая “гагаринская перспектива” описана автором этой книги в рассказе “Улыбающаяся кукла на церемониальном посту”, который был опубликован в 2013 году в сборнике фантастических произведений “Историкум. Мозаика времен”, вышедшем в московском издательстве “Снежный ком” в 2013 году.

Несколько раз Юрий Гагарин обращался в высокие партийные и государственные инстанции с просьбами и предложениями, иногда даже достаточно острыми по содержанию. Но, как правило, это были коллективные письма, и инициатором их составления был далеко не всегда Юрий Алексеевич. В дневниках генерала Николая Каманина можно прочесть такие строки:

“28 октября (1965 года - С.Ч.).

Показал сегодня копию письма космонавтов в ЦК КПСС маршалу Руденко и Главкому Вершинину. У меня были основания не говорить с ними о письме до вручения его Брежневу; я был готов отражать их опасения и нерешительность, но оба маршала остались довольны содержанием письма. (Текст письма Н.П.Каманин не приводит в своих записях, но, поскольку именно он является автором этого документа, редколлегия книги дневников генерала сочла возможным поместить его в издании - С.Ч.)

“ЦК КПСС

товарищу Брежневу Л.И.

Дорогой Леонид Ильич!

Мы обращаемся к Вам по вопросам, которые считаем очень важными для нашего государства и нас.

Всем хорошо известны успехи Советского Союза в освоении космоса, нет надобности перечислять наши победы. Они есть, они останутся в истории и всегда будут гордостью нашего народа. Народ, партия и наши руководители всегда справедливо связывали успехи в космосе с успехами строительства социализма. “Социализм - лучшая стартовая площадка для полетов в космос”. Эта крылатая фраза облетела весь мир. Эти слова с гордостью произносили советские люди, в них верили народы социалистических стран, сотни миллионов людей за рубежом по нашим космическим успехам познавали азбуку коммунизма. Так было. Мы, космонавты, много раз выезжали за границу, мы тысячу раз были свидетелями того, как горячо многомиллионные массы людей различных стран приветствовали успехи Советского Союза в космосе.

Но за последний год положение изменилось. США не только догнали нас, но и в некоторых областях вышли вперед. Полеты космических аппаратов “Рейнджер-7”, “Рейнджер-8”, “Маринер-4”, “Джемини-5” и некоторых других космических аппаратов являются серьезным достижением американских ученых.

Это отставание нашей Родины в освоении космоса особенно неприятно нам, космонавтам, но оно наносит также большой ущерб престижу Советского Союза и отрицательно скажется на оборонных усилиях стран социалистического лагеря.

Почему Советский Союз теряет ведущее положение в космических исследованиях? На этот вопрос чаще всего отвечают так: США развернули очень широкий фронт исследовательских работ в космосе, на космические исследования они выделяют колоссальные средства. За 5 лет они израсходовали более 20 миллиардов долларов и только за 1965 год - 7 миллиардов долларов. Этот ответ в основном правильный. Хорошо известно, что США расходуют на космос много больше, чем СССР.

Но дело не только в средствах. Средств и Советский Союз на освоение космоса выделяет немало. Но у нас, к сожалению, много недостатков в планировании, организации и руководстве этими работами. О каком серьезном планировании космических исследований можно говорить, когда у нас нет никакого плана полетов космонавтов? Кончается октябрь месяц, до конца 1965 года осталось немного времени, а ни один человек в Советском Союзе не знает, будет ли в этом году очередной полет человека в космос, каково будет задание на полет, какова продолжительность полета. Такое же положение было и во всех предыдущих полетах кораблей-спутников “Восток” и “Восход”, что создает совершенно ненормальную обстановку в период подготовки космонавтов к полету, не позволяет заблаговременно в спокойной обстановке готовить экипажи к полету.

Мы знаем, что в стране есть планы создания космической техники, знаем решения ЦК КПСС и правительства с конкретными сроками изготовления космических кораблей. Но мы знаем также, что многие из этих решений не выполняются совсем, а большинство выполняется с большим опозданием по срокам.

Космические полеты людей становятся все более сложными и длительными. Для подготовки таких полетов нужно много времени, нужна специальная аппаратура, учебные корабли и тренажеры, которые сейчас создаются с большим опозданием, кустарным способом. Короче говоря, нужен государственный план космических полетов людей, в котором планировались бы: задача полета, дата, состав экипажа, продолжительность полета, срок готовности корабля, тренажера и другие наиболее важные моменты подготовки полета.

До настоящего времени полеты пилотируемых кораблей проводились по планам Академии наук СССР, а непосредственно управление и техническое обеспечение организовывались представителями промышленности и Министерства обороны СССР. Военные вопросы в программу полета включались довольно относительно, что можно объяснить тем, что внутри Министерства обороны нет организации, которая занималась бы комплексно вопросами освоения космоса. Космосом занимаются все: ракетные войска, ВВС, ПВО, ВМФ и другие организации. Такая раздробленность усилий и средств на освоение космоса мешает делу, много времени уходит на согласование планов и решений, на решениях часто отражается ведомственный подход к делу.

Существующее положение с организацией космических исследований противоречит духу решений сентябрьского пленума ЦК КПСС и должно быть изменено.

В 1964 году начальником Генерального штаба маршалом Советского Союза Бирюзовым была создана специальная комиссия. Комиссия, обстоятельно изучив организацию работ по освоению космоса, пришла к выводу о необходимости объединения всех космических работ на базе Военно-Воздушных Сил. Это предложение поддержали маршал Советского Союза Бирюзов С.С., генерал армии Епишев А.А. и маршал Советского Союза Гречко А.А. Но после трагической гибели маршала Советского Союза Бирюзова эти разумные предложения отбросили и организовали ЦУКОС при ракетных войсках. Но создание этой организации ничего не изменило. Остались ведомственность, раздробленность и несогласованность.

Командование ВВС и мы, космонавты, неоднократно обращались в Генеральный штаб, к министру обороны и в Военно-промышленную комиссию с конкретными предложениями по строительству и оборудованию космических кораблей, способных решать задачи боевого применения. Наши предложения, как правило, не поддерживались руководством ракетных войск. Мы получали резолюции: “Востоки” военного значения не имеют, заказывать их нецелесообразно”, “Заказывать “Восходы” не будем, нет средств”.

В 1961 году мы имели два “Востока”.

В 1962 году мы имели два “Востока”.

В 1963 году мы имели два “Востока”.

В 1964 году мы имели один “Восход”.

В 1965 году мы имели один “Восход”.

Американцы в 1965 году запустили три корабля “Джемини” и предполагают запустить еще два до конца этого года.

Почему для полетов наших космонавтов не строили корабли? Во всяком случае, не из-за недостатка средств. Это происходит потому, что руководители ракетных войск больше верят спутникам-автоматам и недооценивают роль человека в космических исследованиях. Стыдно признаться, но это факт - в нашей стране, первой пославшей человека в космос, четыре года ведутся дискуссии на тему “Нужен ли человек на борту военного космического корабля?” В Америке этот вопрос твердо и окончательно решен в пользу человека, а у нас и сегодня многие ратуют за автоматы. Только этим можно объяснить, что у нас на 30-40 спутников-автоматов строится 1-2 обитаемых корабля. Многие спутники-автоматы стоят много дороже обитаемого корабля, многие из них не достигают цели. “Востоки” и “Восходы” с человеком на борту полностью выполнили программу научных исследований и вместе с тем принесли для страны большой политический эффект.

Мы не собираемся умалять значение автоматических космических аппаратов. Но увлечение ими, по меньшей мере, вредно. На “Востоках” и “Восходах” можно было бы провести большой комплекс очень нужных военных исследований и довести продолжительность полета до 10-12 суток. Но у нас нет кораблей, нам не на чем летать, не на чем выполнять программу космических исследований.

Кроме изложенного есть и другие недостатки в организации наших полетов, устранить которые своими силами мы не можем. У нас в стране нет единого штатного пункта управления космическими полетами. В процессе полета космический корабль не имеет связи с командным пунктом в промежуток времени от 6-го до 13-го витка каждых суток. На полигоне не созданы условия для поддержания натренированности и хорошего отдыха космонавтов.

У нас есть еще другие вопросы, которые ждут своего решения. Многие вопросы можно было бы решить и без обращения в ЦК КПСС. Мы неоднократно обращались к министру обороны по этим вопросам. Нам известны обращения командования ВВС в Министерство обороны и правительство, но эти обращения в большинстве не достигали цели. Мы много раз встречались с министром обороны, но, к сожалению, это были не деловые встречи. И сегодня у нас нет уверенности, что поднимаемые нами вопросы могут быть решены в Министерстве обороны.

Дорогой Леонид Ильич! Мы знаем Вашу большую занятость и тем не менее просим Вас познакомиться с нашими космическими делами и нуждами.

Приближается 50-летие Великого Октября. Нам очень хотелось бы для этого великого праздника добиться новых больших побед в космосе.

Мы глубоко убеждены в том, что решение вопроса об объединении военного космоса на базе ВВС, продуманное планирование космических исследований и создание космических кораблей для решения задач боевого применения пилотируемых космических летательных аппаратов в значительной мере укрепят оборонную мощь нашей Родины.

Летчики-космонавты СССР: Ю.Гагарин, А.Леонов, П.Беляев, Г.Титов, А.Николаев, В.Быковский.

22 октября 1965 года”

Сегодня звонил Гагарин, ему передали из приемной Брежнева, что Леонид Ильич прочитал письмо космонавтов и направил его заместителю председателя Совета Министров Л.В.Смирнову с примерно такой резолюцией: “Космонавты поднимают очень важный вопрос. Будем рассматривать его в ЦК”. Смирнов сам виноват в наших неудачах, а в беспорядках в Министерстве обороны он разобраться не сможет. Надеяться, что Смирнов поддержит нас, нет оснований. Было бы верхом желаний, если бы Смирнов объективно признал наши основные промахи и наметил меры по их устранению” [11.4].

Как видим, никакой “политической оппозиционности” письма за подписью Юрия Гагарина и других космонавтов не имели. А от личной встречи руководство страны просто уклонялось. Каманин вспоминал:

“10 января (1967 года - С.Ч.).

Гагарин, Комаров и Леонов доложили мне об их новой попытке добиться личной встречи с Брежневым. Я одобрил их намерение, и мы договорились по вопросам, которые следует поставить перед Брежневым (усиление военных экспериментов, отбор и подготовка космонавтов, повышение роли пилотируемых полетов, ошибки ОКБ-1 в создании кораблей и т. д.). Я уже не верю, что встреча с Брежневым может что-то резко улучшить в нашем деле, но надеюсь, что и вреда она не принесет” [11.5].

Что касается военного руководства - генералов и маршалов из Министерства обороны, то для них с карьерной точки зрения Юрий Гагарин тоже был не опасен - не было у него желания “пробиться” ни в министры обороны, ни в маршалы Советского Союза.

Но вот с точки зрения почитания и всенародной любви... Подавляющее большинство генералов и маршалов вполне благожелательно относились к славе Юрия Гагарина, но были и те, кто явно испытывал нечто вроде политической ревности.

Не хочется плодить “теорий заговора”, но попробуем сформулировать ряд вопросов, касающихся отношений летчиков-космонавтов и определенного слоя “ревнивцев” в советском генералитете, и поискать на них ответы:

1. Какими были взаимоотношения между советским генералитетом и молодыми космонавтами?

В целом старшие по званию военнослужащие с пониманием относились к всемирной славе вчерашних старших лейтенантов и капитанов. Но кое-кому популярность молодых космонавтов действительно “давила на мозоль”. Любопытно, что шероховатости в отношениях высшего советского офицерства и кандидатов в космонавты начались еще до полета в космос Юрия Гагарина. Генерал Николай Каманин в своих дневниках описывает такой случай:

“5 апреля (1961 года - С.Ч.). Тюра-Там.

Сегодня вечером произошел безобразнейший случай в нашем домашнем кинотеатре. Когда шесть космонавтов, пять полковников и два генерала расселись по местам, киномеханик устроил “перекличку”, чтобы выяснить, присутствуют ли генералы Семенов, Соколов и Юрышев, а когда убедился, что их в зале нет, заявил: “Нам приказано без них не показывать”. Мы все встали и ушли в знак протеста против феодально-байских порядков у генералов ракетных войск. Через пять минут к нам прибежал адъютант генерала Семенова и извинился от его имени, но мы решили: “Пускай они одни смотрят кино” [11.2].

Но это было только начало незримого противостояния “молодых, да ранних” космонавтов и стареющего советского генералитета. После 12 апреля 1961 года ком недовольства “молодыми выскочками” у целого слоя военноначальников только возрастал.

2. Должен ли был Юрий Гагарин получить звание генерал-майора весной 1968 года?

Читаем в дневниках генерала Николая Каманина:

“28 октября (1967 года - С.Ч.).

Весь вчерашний день принимал поздравления по случаю присвоения мне нового звания. Получил приветствия от Смирнова, Устинова, Келдыша, Вершинина, от космонавтов и многих других товарищей. Стали известны фамилии и других “именинников”: Керимов стал генерал-лейтенантом, а на полигоне прибавилось три новых генерала (Меньшиков, Гурович, Вишневский). Полковнику А.С.Кириллову генеральских погон не дали - по этому поводу особенно негодует Мишин, делая вид, что он очень переживает за несправедливо обиженного “бога огня”. Но Кириллов только пять лет ходит в полковниках, и если уж решили, что даже Гагарину рановато присваивать звание генерала, то может подождать и Кириллов, ну а Мишину не следует совать свой нос в чужой огород” [11.5].

То есть представление на генерал-майорские погоны для Гагарина было написано генералом Николаем Кузнецовым еще в октябре 1967 года. Но очередное звание для Юрия Алексеевича застопорилось по желанию партийных и военных верхов. Поэтому генералы Николай Каманин и Николай Кузнецов предполагали объявить о присвоении Юрию Гагарину звания генерал-майор позже, уже после успешной защиты им диплома в академии имени Жуковского и в канун седьмой годовщины со дня полета Юрия Алексеевича в космос.

3. Должны ли были Юрия Гагарина назначить на более высокую должность в Центре подготовки космонавтов в 1968 году?

Тоже, скорее всего, да. Генерал Николай Каманин откровенно писал в своем дневнике, что уже в ближайшей перспективе видит Юрия Алексеевича начальником ЦПК ВВС. Эта мысль пришла генералу в голову еще в 1963 году:

“30 июля (1963 года - С.Ч.)

Мы говорили с ним (с Юрием Гагариным - С.Ч.) о возможности выдвижения его кандидатуры на должность начальника ЦПК. Такое назначение может состояться, хотя Руденко и Вершинин против этого. Гагарин из шестерки космонавтов самая колоритная фигура, и из него может получиться хороший начальник.

Гагарин не торопился давать согласие на его назначение на должность начальника ЦПК, да и мы оба хорошо понимаем, что до этого еще далеко. Одновременно мы знаем и другое: Гагарин и Каманин вместе могут сделать очень много. После того, как мы взвесили все за и против, решили добиваться назначения (в перспективе) Гагарина на должность начальника Центра” [11.2].

И тогда же у идеи генерала Николая Каманина назначить Юрия Гагарина руководителем подготовки советских космонавтов появились и первые противники:

“31 июля (1963 года - С.Ч.)

Говорил по “кремлевке” с Усковым (административный отдел ЦК КПСС) о Гагарине как кандидате на должность начальника ЦПК. Усков считает, что Гагарин пока еще недостаточно подготовлен для такой работы”.

Юрий Гагарин был назначен на должность заместителя начальника Центра подготовки космонавтов. Его начальником с 1963 года был генерал Николай Федорович Кузнецов. Как относился Кузнецов к тому, что у него в подчинении первый космонавт планеты? Кузнецов и Гагарин очень хорошо сработались. Правда, иногда возникали и сложности. Николай Каманин писал в своем дневнике:

“14 октября (1965 года - С.Ч.).

Генерал Кузнецов задал мне вопрос, стоит ли ему переезжать в новый гарнизон? Кузнецов очень мнительный, ему все время кажется, что его вот-вот снимут с должности и на его место поставят Гагарина. Я заявил ему, что до этого еще далеко. Когда Гагарин будет готов командовать Центром (2-3 года уйдет у него на окончание академии), к тому времени я освобожу свою должность для Кузнецова” [11.4].

“29 апреля (1967 года - С.Ч.).

„.Мы разобрали его (Юрия Гагарина - С.Ч.) взаимоотношения с генералом Кузнецовым - за последние 2-3 месяца они заметно испортились. В этом виноваты оба. Гагарин считает, что Кузнецов занимается мелочной опекой космонавтов и недостаточно работает над более важными вопросами изучения космической техники, создания учебно-тренировочной базы в Центре и укрепления взаимоотношений с научными и промышленными организациями. По мнению Гагарина, Кузнецов излишне много тратит времени на личные полеты и многовато уделяет внимания личным делам. Я согласился с тем, что у начальника ЦПК есть некоторые недостатки в работе, и обещал Гагарину оказать соответствующее давление на Кузнецова. Одновременно я указал Гагарину и на существенные упущения в его работе на должности заместителя начальника Центра: нарушение режима, обсуждение распоряжений Кузнецова, недостаточная активность в поддержке его усилий по наведению порядка, случаи подрыва авторитета Кузнецова (с легкой руки Гагарина, космонавты прозвали его “нашей теткой”). Гагарин признал свои ошибки и обещал сделать все от него зависящее для улучшения отношений с генералом Кузнецовым. Я сказал Гагарину, что мы в ближайшие дни будем представлять его к званию генерала, что он вполне достоин этого звания, а недостатки, которые мы с ним только что разобрали, он сможет легко устранить.

6 мая (1967 года - С.Ч.).

Был в ЦПК. Долго беседовал с генералом Кузнецовым. Настроения у Кузнецова мрачные: он боится, что Гагарин в любой момент может быть назначен на его место, не видит для себя перспективы, болезненно переживает “задержку” в присвоении ему очередного воинского звания. Я пытался настроить Николая Федоровича на деловой лад и обращал его внимание на необходимость более глубокого изучения космической техники, на повышение его требовательности ко всем космонавтам” [11.5].

Вот и профессор С.М.Белоцерковский отмечал в своей книге “Гибель Гагарина: факты и домыслы”:

“Ю. А. Гагарин спешил летать. Он был наиболее подходящей фигурой для очень сложной и ответственной роли начальника Центра подготовки космонавтов. Его назначение на эту должность “уже витало в воздухе”, все космонавты ждали этого. А тогда вопрос о полетах практически полностью отпадал” [11.3].

Кандидат в космонавты Валентина Пономарева в статье “Улыбка Гагарина. Память сердца”, опубликованной в газете “Красная звезда”, писала о реальном статусе Юрия Гагарина в отряде космонавтов:

“По всеобщему молчаливому согласию Гагарин считался “самым главным” в Центре. Он должен был все знать и за все быть в ответе. Что бы у кого ни случилось, по службе или дома, бежали к Гагарину... Конечно, он не был всемогущ, но на его внимание и участие мог рассчитывать каждый. Я думаю, что основным стержнем его личности было чувство высочайшей .ответственности перед людьми. Перед всеми людьми. Может быть, перед человечеством...” [11.3].

Последовательность карьерного роста Юрия Гагарина была следующей: сначала он становится генерал-майором, а потом назначается руководителем Центра подготовки космонавтов.

4. Кто мог быть против назначения Юрия Гагарина начальником Центра подготовки космонавтов?

Кто-нибудь из руководства Вооруже6нных сил СССР, а если конкретно - из генералитета Военно-воздушных сил СССР. Потому что не хотели быстрого карьерного роста “этих молокососов с полковничьими звездами на погонах”. Именно таких взглядов придерживался, если верить воспоминаниям генерала Николая Каманина, заместитель главкома ВВС СССР маршал Руденко.

Не очень-то желал скорого возвышения Юрия Гагарина и его непосредственный начальник генерал-майор Николай Кузнецов. У Кузнецова вообще было сложное положение. С одной стороны Юрий Гагарин был полезен ему в роли заместителя и исполнял роль “волшебной палочки” при решении политических, организационных и хозяйственных проблем в высших слоях управленческих структур советского государства. А с другой стороны Кузнецову было ясно, что получение Гагариным звания генерал-майор почти автоматически сделает его и начальником Центра подготовки космонавтов - этот вопрос решится в течение нескольких месяцев. Рокировка должностями между Гагариным и Кузнецовым не получится: Гагарин наверняка потянет за собой на административные посты друзей-космонавтов. Обещания генерала Николая Каманина уступить Кузнецову свою должность помощника главкома ВВС по космосу так и остались обещаниями - Каманин явно разочарован административными способностями Кузнецова, да и расставаться со своей должностью в ближайшие годы не планирует. Ну, и куда податься отставному генерал-майору? В отставку, на пенсию, не хочется. Уезжать из Подмосковья в провинцию в какой-нибудь Забайкальский военный округ командующим дивизией - хочется еще меньше. Пробиваться на какую-нибудь “хлебную и теплую” должность в армейских руководящих структурах в Москве - тоже еще вопрос, возьмут ли? Есть о чем тревожиться генералу Николаю Кузнецову.

5. Правда ли, что однажды Юрий Гагарин сказал Георгию Береговому, что “не пустит его в космос”?

Да, есть свидетельства, такой разговор действительно слышали. Однажды Федор Демчук, шофер Гагарина, в неподходящий момент вошел в кабинет своего шефа и стал свидетелем выяснения отношений между Георгием Береговым и Юрием Гагариным. “Береговой был постарше, но еще не летал в космос, - вспоминал Демчук много позднее. - Он отпускал всякие замечания насчет Гагарина, что, мол, слишком молод для звания Героя Советского Союза, слишком зазнался. Он обозвал Гагарина выскочкой, и Гагарин ответил: “Пока я руковожу, вы никогда в космос не полетите”. Потом они еще какое-то время препирались”.

Что касается взаимоотношений с Юрием Гагариным, то Георгий Тимофеевич никогда - даже в советское время, когда не слишком было принято об этом писать, - не скрывал, что они были сложными. В книге “Космос - моя работа” в 1989 году он писал:

“Мои отношения с Юрием Гагариным начались не сразу, не складывались они легко и впоследствии. Он, как и многие, не одобрил моего решения и если открыто и не осудил, то не высказал и явного одобрения... Юрий Гагарин серьезно и упорно готовился ко второму полету в космос”.

6. Правда ли, что существовало мнение о необходимости скорейшего запуска в космос летчика-фронтовика? Кто лоббировал этот вариант?

С конца 1963 года руководство ВВС СССР открыто поддерживало стремление заслуженного летчика-испытателя СССР, Героя Советского Союза, полковника Георгия Тимофеевича Берегового слетать в космос. Генерал Николай Каманин вспоминал:

“29 января (1964 года - С.Ч.).

Начались неприятности в связи с решением Военного Совета о зачислении в слушатели Берегового и о переводе Волынова из группы командиров кораблей “Восток” в группу подготовки экипажей для “Союза”. Все космонавты встретили это решение в штыки, они великолепно понимают, что это им очередная пощечина, и они ее запомнят. Гагарин уже звонил Рытову и передал, что среди ребят “пошел порох”. Трудно сейчас предсказать последствия этих решений, но ясно одно: Руденко и Главком много потеряют в глазах космонавтов, будет очень много неприятных разговоров.

Только что был у меня полковник Береговой. Я направил его в ЦПК, предварительно объяснив ему всю сложность его положения в Центре и попросив сделать все возможное, чтобы не повторить печальный опыт генерала Одинцова. Я был категорически против зачисления Берегового слушателем, но решение Военного Совета нужно выполнять. Правда, я могу так “выполнить” это решение, что Береговой никогда не увидит космоса. Но может случиться и так, что через 7-10 месяцев Береговой станет дважды Героем Советского Союза и первым космонавтом с генеральскими погонами. Я еще сам не знаю, какой из этих вариантов лучше - тут есть над чем подумать. Во всяком случае многое будет зависеть от самого Берегового. Сумеет он найти правильный путь во взаимоотношениях с космонавтами, сможет перенести большие перегрузки при форсированном режиме подготовки к космическому полету - тогда он может рассчитывать на успех. Через некоторое время я должен буду решить: поддержать ли Берегового или убрать его с дороги в космос” [11.4].

“4 февраля (1964 года - С.Ч.)

Весь день был в ЦПК. Рассмотрел и утвердил план индивидуальной подготовки полковника Берегового, рассчитанный на 10 месяцев. Пускай теперь Руденко “волевым” решением сокращает его до шести месяцев, как он обещал сделать это на Военном Совете ВВС” [11.4].

Понятно, что какое-нибудь чрезвычайное происшествие во время тренировочных полетов Юрия Гагарина, административно раздутое до масштабов гигантского скандала, могло бы отсрочить присвоение Юрию Алексеевичу генеральского звания. Такое происшествие автоматически лишало бы Гагарина и надежд в скором времени занять должность начальника Центра подготовки космонавтов. И еще, по крайней мере, на ближайшие несколько лет выводило первого покорителя Вселенной из числа готовящихся к полетам космонавтов. Зато для летчика-фронтовика открывалась прямая дорога в космос.

7. Правда ли, что в определенных военных кругах существовало недовольство тем фактом, что космонавты за несколько суток полета получают звание Героя Советского Союза, а “заслуженные генералы” его не имеют?

Такие разговоры действительно велись и велись не только в военных кругах, но и “в народе”. Космонавт Владислав Волков в своей книге “Шагаем в небо” писал:

“Как-то я услышал одну фразу школьника, а дети всегда прямодушнее и доверчивее взрослых. Парень сказал своему приятелю после встречи с космонавтами: “Подумаешь, слетал в космос! Два дня - и уже Герой!”

Книга была написана Владиславом Николаевичем в начале 70-х годов двадцатого века и издана в 1971 году комсомольским издательством “Молодая гвардия”. Понятно, что в те годы было невозможно написать о недовольстве руководства военных кругов присвоением космонавтам высоких званий и государственных наград. Поэтому космонавт Волков и вложил информацию о существовании проблемы в уста простого мальчишки.

8. Было ли достаточно любого летного происшествия во время полетов Гагарина на УТИ “МИГ-15”, чтобы снять его с подготовки к полетам на “Союзах” по дисциплинарным соображениям, а, следовательно, и отсрочить присвоение ему генерал-майорского звания и назначение на должность начальника Центра подготовки космонавтов ВВС?

Очевидно, что да. Было достаточно любого раппорта в “военные верха”, чтобы “задвинуть” Юрия Гагарина на какой-то срок, поставить административный шлагбаум перед ним. Хотя генерал Николай Каманин и протежировал Юрию Алексеевичу, но после получения указания сверху, ему пришлось бы применить к Гагарину “меры воспитательного характера”. Конечно, Юрия Гагарина не стали бы снимать с должности заместителя начальника Центра подготовки космонавтов и понижать в звании - зачем скандал? Но основания, чтобы не присваивать ему звания генерал-майор, появлялись “железные”. Соответственно закрывались бы его карьерные перспективы. Лишался бы он и надежд занять в ближайшие годы пилотское кресло в очередном корабле “Союз”.

9. Не собирался ли кто-то просто “шугануть Юрку” во время тренировочного полета?

Из беседы писателя Бориса Васильевича Мурасова с заместителем начальника по тылу Центра подготовки космонавтов Евгением Дмитриевичем Черкасовым:

“27-го марта (1968 года - С.Ч.) нас с Филекиным (полковник, главный инженер-технолог Филекин Иван Андреевич - С.Ч.) встречает Кузнецов, говорит: “Сегодня у нас важный полет, я прошу вас обоих быть на аэродроме”. Филекин в ответ: “А зачем мне там быть?” -“Вы главный инженер”, - ответил Кузнецов.

- Полковник Филекин - инженер-технолог, казалось, зачем необходимо его присутствие на полетах, тем более, Юрий Гагарин в марте месяце из полетов, как говорится, не вылезал.

Черкасов: Филекин так и сказал: “Я инженер, но не аэродромный, в самолетах не разбираюсь, и не буду там, на полетах”. Я дал указание, и уехал домой, ко мне приехали родственники” [11.3].

Совершенно непонятно, на первый взгляд, для чего на аэродроме должны были присутствовать Черкасов и Филекин. Может быть, генерал Николай Кузнецов еще до начала полетов ожидал каких-то неприятностей с Юрием Гагариным, и ему нужны были для поддержки “свои люди”? Генерал Кузнецов не болгарская бабка Ванга, вряд ли он был способен предугадывать будущее. Так, может быть, уважаемый Николай Федорович просто знал, что кто-то готовит провокацию против Гагарина?

10. Правда ли, что и в 1968 году, и позднее - даже в настоящее время! - есть заинтересованные группы, желающие увести в сторону расследование гибели Юрия Гагарина и Владимира Серегина?

Увы, есть. Приведем мнение профессора С.М.Белоцерковского:

“Объективные истоки противоречий (в деятельности как Правительственной комиссии в 1968 году, так и всех последующих расследований - С.Ч.) связаны с тем, что одна группа должностных и начальствующих лиц отвечает за организацию летной службы и подготовку летчиков, а другая - за состояние и эксплуатацию техники. Одна служба должна оказаться виноватой. Естественно, обе они стараются избежать данной участи. С другой стороны, все службы заинтересованы в том, чтобы вскрыть причины летных происшествий и предотвратить их повторение. Правда, без излишней огласки, лучше всего внутренними средствами” [11.3].

Итак, наша версия взаимоотношений “отцов и детей” такова.

К весне 1968 года в определенной части военного руководства СССР сложилось мнение, что молодых “космонавтов-полковников” нужно “осадить”, “слегка шугануть”, “поставить на место”. Особенно это касалось персонально Юрия Алексеевича Гагарина. Ему не хотели присваивать звание генерал-майора. Назначение его на должность начальника Центра подготовки космонавтов тоже считали преждевременным. В случае Гагарина проще всего было создать повод для “карьерного торможения” во время тренировочных полетов Юрия Алексеевича на самолетах - это дополнительно лишало бы Гагарина не только перспектив полета в космос, но могло быть использовано и для отстранения первого космонавта планеты от самостоятельных полетов на самолетах.

Практически организовать это можно было тремя способами:

1. С помощью активной провокации. Например, “случайно” организовать сближение самолета Гагарина и Серегина с другим самолетом, но так, чтобы вина легла на экипаж УТИ “МИГ-15”.

2. С помощью пассивной провокации.

Способствовать временной потере ориентации экипажем УТИ “МИГ-15” в условиях плохой погоды или путем выполнения экипажем “нестандартных” летных маневров, не входящих в полетное задание.

3. Просто зафиксировать в раппорте, который пойдет “наверх”, все тех недостатки, которые имелись при подготовке к полету и во время полета самолета УТИ “МИГ-15” - нарушений уже и так с лихвой хватало для написания такого раппорта.

В сложном положении оказался действующий начальник Центра подготовки космонавтов генерал Николай Кузнецов. С одной стороны он не хотел уступать свою должность Гагарину, а с другой хотел сохранить в общем-то хорошие отношения с Юрием Алексеевичем и по-прежнему видел его своим заместителем. В конечном итоге, генерал, по-видимому, решил “играть на стороне” Гагарина. Возможно, именно поэтому он и тащил с собой на аэродром своих подчиненных Черкасова и Филекина - в качестве дополнительных “свидетелей”. Может быть, именно поэтому рвался лично лететь с Гагариным 27 марта 1968 года, но его остановил генерал Николай Каманин.

Нет никаких оснований считать, что полковник Владимир Серегин, садясь в самолет с Юрием Гагариным, знал о готовящейся провокации. Скорее всего, командир полка Серегин должен был стать лишь пешкой в чьей-то грязной бюрократической игре против первого космонавта планеты.

Остановить карьерное продвижение Гагарина можно было только серьезным летным происшествием при проведении его тренировочного полета на самолете. Видимо, кто-то в военных верхах и решил “шугануть Юрку”. Но то ли степень “шуга” не просчитали, то ли произошла трагическая случайность. А в результате вместо летного происшествия “получилась” катастрофа и трагическая гибель экипажа самолета УТИ “МИГ-15” -космонавта Юрия Гагарина и летчика Владимира Серегина.

Именно поэтому Правительственная комиссия фактически замяла дело о расследовании катастрофы самолета Гагарина и Серегина. “Человеческий фактор” в случившемся просто сам лез в глаза.

Для нашего повествования имеет значение сам факт гибели первого космонавта планеты Юрия Алексеевича Гагарина 27 марта 1968 года, сказавшийся и на советской пилотируемой лунной программе - об этом мы поговорим позднее.