Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

4. Шапка из английской шерсти

упец Клаас ван Рейн имел несколько имён и ещё больше хозяев. При этом действительно был верен всем, кому служил; важно лишь соблюсти очерёдность, вот и всё.

Когда Андрей Остафьев привёз письмо от Юстина в торговый город Росток, то не знал этого, посему удивился, отчего ван Рейн настолько прохладно относится к интересам шведского короля.

Не объяснять же юному московиту, что уже неделю купец верно служил германскому императору, но подумывал, как бы перейти под крыло английской королевы. Сама-то она дама, конечно, скупая, но граф Уильям Сесил не жалел денег для своих агентов.

Так что не судьба была Молчану попасть в Швецию. Скорее всего, к счастью. Король Юхан мог, не разбираясь, приказать сварить московита живьём в медном чане или просто отрубить юноше голову.

Теперь же Клаас ван Рейн, склонившись над письмом, определял путь молодого человека. Чехия или Англия? Прага или Лондон? Признаться, интересы государственные были для купца делом второстепенным, а вот свои... Где же больше нужны верные и пристальные глаза? Куда отослать московита, готового сапоги лизать новому хозяину, лишь бы устроиться на чужбине?

Беспокойнее, конечно, в Священной Римской империи, сотрясаемой религиозными войнами. Нет чтобы деньги зарабатывать, так бюргеры как с ума посходили, оторвались от глиняных пивных кружек, взяли в руки мушкеты да мечи, рубят, стреляют... Купеческие обозы грабят, через германские земли только с отрядом наёмников-ландскнехтов проедешь, да и то если наёмники тебя же и не ограбят.

С иной стороны, во владениях германского императора много людей знакомых и значимых, и нечего чужаку знать лишнее о тайнах ван Рейна.

Англия. Спокойная и чужая. С выбеленной до трупного цвета королевой, страшной, как Божий гнев, но считающей себя первой красавицей острова. Поссорившейся со своей родственницей, Марией Стюарт, не столько из-за трона, сколько из-за женского соперничества.

Остров, где засланные туда наблюдатели исчезают с неприятной регулярностью, как Одиссеи по дороге на Итаку. Торговый союз Ганза чувствовал, как заштормили под днищами его кораблей английские волны, но не понимал, что происходит.

И тут — московит. Придётся на Альбионе ко двору — честь и почёт Клаасу, что верного слугу английской короне подыскал. Вздёрнут его на суке какого-нибудь вяза... Что ж, может, хоть смертью прояснить поможет, отчего горят чадящим пламенем соглядатаи на острове. Всё равно сослужит службу прибрежной Ганзе.

Купец встряхнул серебряным колокольчиком, спросил у бесшумно появившегося слуги:

— Московит ждёт ли?

Получив утвердительный ответ, приказал привести.

Андрей Молчан при входе поклонился низко, не как на Западе принято, а по-московски, на восточный манер. Знал, что напыщенный голландец воспримет поклон как знак самоуничижения. Да и пускай: посмотрим ещё, кто кого в дураках оставит.

— Павел Юстин хорошо о тебе отзывается, — широко и фальшиво улыбнулся ван Рейн.

Говорил он на немецком. Медленно, чтобы глупый московит смог разобрать каждое слово.

— Исполненный христианским милосердием, я решил принять участие в твоей судьбе. Что скажешь, юноша?

— Да благословит вас Господь, сударь, — заново склонился в поклоне Андрей.

— Благословение Божье... эээ... как-то нематериально. Ничто на свете не даётся нам даром, кроме смерти, да и о той многие молят, как о милости. Жестокий век, увы!

Ван Рейн сделал паузу, чтобы варвар из Московии мог оценить всё величие фразы. Андрей изобразил приличествующее моменту восхищение, и, очевидно, удачно, потому что купец продолжил:

— Ты сможешь заработать денег и получить приличную работу, московит! Но — не всё сразу! Сначала придётся отбыть в славный и богатый Амстердам, ко мне на родину, — купец умильно вздохнул, — а оттуда путь твой будет лежать за пролив, в Лондон, точнее — в Штальхоф, ганзейский квартал. Я многое доверю тебе, московит, а это тоже недёшево стоит.

— Я оправдаю ваше доверие...

— Ещё бы! Иначе тебе не зацепиться за нашу жизнь. Господь не любит бедных!

Доверенные ему письма Молчан вскрыл ещё до того, как прибыл на корабль, в портовой таверне. Мало ли чего понапишет купец своим компаньонам, тут на доверии не прожить! Бумаги оказались в порядке, и Андрей запечатал их заново, ещё и лучше прежнего. Так и не поверишь, что печати трогали.

Путешествие проходило на редкость благополучно, встречные корабли оказывались такими же мирными торговцами. Андрей со скрытой печалью посмотрел вслед английской трёхмачтовой каракке, ощерившейся дюжиной пушек и завёрнутой в абордажные сети, затруднявшие пиратам атаку на корабль. Каракка, как говорили, шла курсом на Германию, а оттуда — на Русь.

Но кому Русь — матушка, а кому и мачеха. Андрей встретился взглядом со стоявшим на кормовой надстройке господином в длинном бесформенном одеянии, в какие тогда одевались врачи. Доктор был невесел и явно не радовался перспективе оказаться на землях Ивана Васильевича. Хотя и платил северный варвар иноземным лекарям гораздо щедрее его европейских коллег.

Амстердам понравился Андрею деловитостью, не понравился нравами. Портовые блудницы с вываливающимися через низкие декольте телесами, утратившие не то что скромность, но и сами воспоминания о существовании подобной добродетели. Торговцы в убогих одеждах, скрывающих раздутые кошельки. Расфуфыренные дворяне, не имеющие ни гульдена за душой.

Честнее всех казались вездесущие ландскнехты, менявшие свою кровь на чужое золото. Наёмников было много, сказывалась война с Испанией, странная, то вспыхивающая пожаром, то затухающая старыми углями. Война за веру, что часто означало — за то, у кого будет полнее сундук с золотом.

Андрей одни письма передал, другие получил. С приятно звякнувшим кошельком, разумеется.

В портовой таверне, в комнате, снятой на час, привычно вскрыл печати. Бумаги оказались интересными. За такие в любой стране могли укоротить на голову. А что, глупцам этот отросток без надобности.

Купцы Ганзы, протестанты и истовые борцы за веру, давали, оказывается, крупные суммы на поддержку католического мятежа в Англии. И тут же, в бумагах, были инструкции, как и кого из католиков передать на суд королевскому Тайному совету. Нашим и вашим, так сказать. Tertium non datur[14]. Что значит — выбрать одну из сторон? Играть следует наверняка, чтобы в любом случае быть с победителями.

Вот в этот клубок друзей предстояло забраться Андрею. Что ж, работа!

Чужие письма Молчан старательно запечатал. Как, впрочем, и своё, тут же, в таверне, и написанное.

И, пока ганзейский когг[15] тяжело плыл в сторону Англии, письмо Андрея Остафьева неспешно ехало в другую сторону, в город-склад Нюрнберг, в дом герра Михаэля Колмана, торговца оружием и драгоценностями.

На самом деле уважаемого купца родители крестили Михаилом, а прозвание у него было Томила — вот как намучились отец да мать, наследника ожидая. И служить его удалось пристроить удачно, в Посольский приказ, к толмачам на выучку.

Это и определило судьбу Томилы.

В начале Ливонской войны после недолгой осады русские войска взяли город Дерпт. Руководившие обороной епископ с приближёнными выторговали у воеводы Петра Шуйского выгодный мир с сохранением самоуправления, свободы вероисповедания и беспошлинной торговли с Русью.

Туда, в покорившийся московитам Дерпт, пришёл вскоре оборванный человек в прохудившихся сапогах. Всё его имущество уместилось в заплечной суме, на какую не позарился ни один грабитель. С мужчиной было девочка лет пяти-шести, испуганно и робко прижимавшаяся к его ногам.

Странник рассказывал ужасные вещи. Как была взята штурмом и разграблена Нарва, как дикие московиты не только вверх дном переворачивали всё в домах, но (страшное дело, Господи Иисусе!) вскрывали склепы и раскапывали могилы в поисках сокровищ.

Господин Михаэль Колман потерял дом, родителей, жену, но сохранил собственную жизнь и жизнь дочери. И сбежал из уничтоженной московитами Нарвы не совсем пустым. В свёрнутой суконной ленте, служившей ему поясом, Колман вынес ощутимую колбаску серебряных талеров и золотых цехинов.

Этих денег хватило, чтобы прилично одеться, закупить добрую партию русских мехов и нанять место в отправлявшемся в Германию купеческом охраняемом обозе. От предложения остаться в благополучном, но контролируемом московитами Дерпте Колман вежливо, но твёрдо отказался. Видеть красные стрелецкие кафтаны он больше был не в силах, что с пониманием выслушал епископ, написавший рекомендательные письма знакомым нюрнбергским купцам.

Так Михаил Томила покинул Русь, чтобы не возвращаться. Подобранная на улицах горящей Нарвы девочка стала называть его отцом, не подозревая даже об оборотной стороне жизни почтенного купца.

В Нюрнберге, изредка и ночами, к нему наведывались таинственные люди, пробиравшиеся незаметно, бывшие в гостях недолго. Приносили монеты и украшения, уносили бумаги и пергамены. Информация была дороже денег, но купец не скупился — не корысти ради, но для Отечества старался.

Бывает же такое...

Когда названой дочери исполнилось пятнадцать, отец рассказал ей всё. Он не рисковал. Присматриваясь к девушке, Михаил-Михаэль понял, что она не выдаст, а вот помочь может сильно.

Так и вышло, и теперь отец и дочь работали вдвоём, помогая друг другу и страхуя от возможных несчастий.

Письмо Андрея вскрыла Маргита, дочь Михаэля. Машенька, как он называл её про себя. Только про себя, чтобы не услышал никто!

Знала бы девушка, как далеко заведёт её это письмо, как переменит жизнь...

Лондон. Штальхоф. Кусочек германской Родины в далёкой чужой Англии. Фахверковые белые дома с остроконечными крышами и переплетением потемневших деревянных балок, державших стены. Склады у порта, цепные псы у складов. Купцы, подобные своим псам, норовящие вцепиться в глотку любому, кто хоть на пенс может уменьшить барыш.

Всё, что продаётся за деньги — это товар. В том числе тайны и государственные интересы.

Человек из Штальхофа, забравший бумаги у Андрея, был невысок, худ и некрасив. Казалось, что все силы природа истратила, вылепив его нос, большой, горбатый и тяжёлый. Всё прочее — так, как получится, без раздумий и творческих изысков. Молчан испугался даже, что носатый прорвёт письма своим выдающимся во всех смыслах украшением, не успев прочитать их.

— Вам нужна работа, молодой человек, не так ли? — осведомился носатый.

— Благодарю, сударь! Я знаю несколько языков и, думаю, не пропаду.

— Да, нам, купцам, такие люди нужны. Не ищите далеко, здесь, в Штальхофе, я могу замолвить за вас словечко.

— Ещё раз благодарю! Только позвольте найти для начала комнату. Сойдя с корабля, я сразу к вам, сударь...

— К герру Нойману, там уютно и недорого — рекомендую.

— Уже и не знаю, как вас благодарить, сударь!

— Об этом мы тоже подумаем. Когда вы вернётесь, юноша...

— Непременно!

Выйдя на улицу, Андрей направился совсем не в сторону гостиницы герра Ноймана. У Молчана были иные планы.

Отправить пару писем, к примеру.

Одно, ясное дело, в милый город Нюрнберг. Только через английскую почту, а не, Боже упаси, с ганзейским кораблём. Андрей понимал, что любителей читать чужие письма хватает, раз уж и сам не без греха.

Второе же письмо не должно покинуть пределы острова. И адресовано было некоему почтенному господину, проживающему в Уимблдоне, тихом и близком к столице районе, где единственным развлечением жителей стала игра в мяч, приличная даже для дворян, но опасная. Славный удар мячом в лицо вполне мог искалечить неуклюжего игрока.

Вот письмо Андрея опускается в суму почтальона, вот оно едет в почтовой карете... А мы — неотступно за письмом, не так ли? Вот — новый почтальон, укатанная грунтовая дорога и уютный, увитый плющом дом.

— Сэру Уильяму Сесилу! — говорит почтальон слуге, вышедшему на стук к воротам.

Вот и он сам, всемогущий приближённый королевы Елизаветы, член государственного Тайного совета. Создатель британской разведки.

Холёные ладони с длинными, унизанными перстнями пальцами взяли лист дешёвой бумаги. Круглые детские глаза цепко оценили почерк, уверенный, писарский, но слишком старательный. Автора учили писать не латинским алфавитом. Турок? Араб?

Граф Сесил любил такие письма. Чаще всего в них не содержалось ничего примечательного, но всё равно они проходили мимо секретаря непосредственно адресату. И в навозе можно отыскать драгоценность, если быть упорным и знать, что ищешь.

— Интересно, — сказал сам себе сэр Уильям.

И распечатал письмо.

«Милорд!

Считаю, что Вам будет интересно узнать, где граф Нортумберленд нашёл деньги на мятеж.

Ваше любопытство готов удовлетворить лично и доказательно.

Прикажите слугам держать открытым чёрный ход сегодня после вечерни.

Нижайше кланяюсь

Ваш покорный слуга».

Да, Уильям Сесил любил такие письма, короткие и деловые. Интереснее (и дороже!) сразу показать товар лицом, чтобы вам без торга предложили максимум.

Сэр Уильям оставит сегодня вечером двери открытыми, как и положено гостеприимному хозяину. Но слуги при входе будут необычными.

Очень необычными. Сесил даже позволил полным губам, скрытым под холёными усами, немного искривиться в улыбке.

Купить коня в Лондоне не проблема. Проблема — деньги, но их-то у Молчана хватало, не с пустыми же руками был отправлен за рубежи. Коня московит купил простого, незаметного, но достойного. Не слуга на таком едет, но джентри[16]. В общем, уважаемый, но не самый зажиточный человек; таких и поигрывающие кистенями (или чем ещё тут у них, в Англии) жители лесов не трогают. Не от человеколюбия, а из малости добычи, разумеется.

На такой вот лошади и приехал Андрей в Уимблдон.

Всё, как описали: с одной стороны рвут горизонт шпили Святого Павла, с другой — разлёгся большой нескладный дом, увитый плющом, с неухоженным парком перед входом.

Молчану всё равно огибать дом, сам же назначил встречу с чёрного хода.

Объехать дом он смог, а вот подойти к двери чёрного хода — нет.

Откуда-то выскользнули люди и сбили Андрея с седла в нестриженую траву. И спрятаться им было негде, и Молчан был наготове — а не заметил ничего и пропустил удар.

Заломив московиту руки за спину, нападавшие рывком поставили его на ноги. Умелые ладони (таким бы на рынке по кошелькам шарить) обыскали одежду, извлекли из-за сапожного голенища нож.

Худой смуглый господин с явной скукой смотрел за происходившим. Однако Андрей успел заметить, как правая ладонь незнакомца всё время возвращается к эфесу испанской шпаги. Умело возвращается и привычно, человек много часов провёл в фехтовальном зале, ясно же!

Плохо, если Андрея приняли за человека Сесила и захватили его враги. Смуглый походил на испанского гранда, не на англичанина. Католическая Испания не может не быть врагом английской королевы, воюющей со своими католиками. Если и остальные нападавшие такие же смуглые и темноволосые... Но их Андрей не видел: скрутили его мастерски, не до осмотра было.

— Значит, сударь, без рекомендательного письма и с ножом нанести визит решили?

Уже лучше. Перед ним англичанин, испанский выговор даже московит с иным не спутает.

— Мне больно, — сообщил Андрей смуглому.

— Уверяю, сударь, будет ещё хуже, если не договоримся, как полагается достойным людям. Сообщите мне, будьте любезны, кому на этот раз захотелось лишить жизни хозяина этого дома?

— Уж не мне, сударь, поверьте! Я говорить пришёл!

— С ножом?

— Э, сударь, у вас вон на перевязи шпага, что не делает вас разбойником... Надеюсь.

Смуглый хохотнул.

— Висельный юмор у вас, юноша. Отчаянный. И мне это, признаться, нравится. Так что же за дело привело вас к сэру Уильяму?

— Дело только для его ушей, сударь!

Смуглый сделал знак, и руки Андрея рванули кверху, так что боль ударила сразу и сильно.

— Предупреждал же — будет хуже...

— Что за тайна, если её первому встречному доверить можно? С милордом Сесилом говорить буду, и только. Или убейте сразу, сударь. Я к боли привычен, но умирать предпочитаю без мучений!

— Вы готовы к смерти, молодой человек?

От дерева, росшего у дверей, отделился прятавшийся там до времени мужчина со строгой осанкой и благородной внешностью.

Вот и Сесил, понял Андрей.

— Извините, милорд, лишён возможности поклониться, как того требуют приличия. Целую руки вашей милости. К смерти — да, готов, хотя, признаться, предпочёл бы ещё пожить.

— Вы самоуверенны, юноша!

— Что ещё прикажете делать московиту в стране, где нет ни друзей, ни родственников?

— Тем не менее, чужеземец знает тайны, не известные приближённым королевы этой страны?

— Мне повезло. У меня есть сведения, нужные вам. А у вас — деньги, необходимые мне.

— Зачем вам деньги, сударь? — усмехнулся смуглый. — На ром и портовых девок?

— На книги и учителей, сударь, — ответил Андрей. — Чтобы удобно устроиться, нужны деньги. Можно продать товары, но у меня их нет. Можно — силу, но... видите же сами, как легко со мной справиться. А можно — ум. Но он, как нож, что у меня отобрали, нуждается в заточке.

— Как интересно. Сэр Френсис, прикажите своим людям отпустить молодого человека. Вы же не натворите глупостей, не так ли, сударь?

— У сэра Френсиса есть неплохое лекарство от глупости.

Андрей глазами показал на шпагу смуглого. Уильям Сесил приподнял брови.

— Да вы философ, юноша! Похвально! И что же вы хотели сообщить нам, молодой Анахарсис[17]?

— О, милорд, вещи, далёкие от Скифии! Но, увы, близкие к событиям в Шотландии.

— Ах, да, вы, кажется, обещали раскрыть нам ту тайну, что граф Нортумберленд предпочёл унести в могилу.

— Вы совершенно правы, милорд!

— Так вы из мятежников? И, верно, хотите помилования?

— Нет, милорд! Я только несколько дней на острове.

— Как интересно!

Это уже смуглый. Сэр Френсис, как называл его Сесил. Узнать бы, что за птица... хотя и так видно, что высокого полёта.

— Пройдёмте в дом, юноша. Вы меня, признаться, заинтриговали.

— Слушаюсь, милорд!

— Сэр Френсис, вы нас, надеюсь, сопроводите?

Смуглый церемонно поклонился, пошёл следом за Андреем, вонзив в его спину взгляд. Пока — взгляд. Молчан не сомневался, что так же бестрепетно сэр Френсис вгонит в его спину и клинок шпаги. Если на то будет воля графа Сесила.

У всех свои опричники, верные и безжалостные — иначе не прожить. Жестокость на службе государства, такая вот работа.

Уильям Сесил сопроводил невольных гостей в свой рабочий кабинет, обставленный скромно, но удобно и уютно. Стены, обшитые панелями морёного дерева; потемневшие от времени резные книжные шкафы; большой стол, заваленный бумагами и книгами. И простые ореховые стулья для посетителей. Здесь не рассиживались, здесь делали дело.

Хозяин кабинета сел в кресло за столом. Андрей остался стоять, не дойдя до стола пару шагов. За своей спиной он по-прежнему слышал негромкое дыхание сэра Френсиса. Интересно, его ладонь всё ещё на эфесе шпаги или уже нет? Обернуться Андрей не решился.

— Итак, — откинулся Сесил на спинку кресла, — что знают в Московии о мятеже Нортумберленда, не известного нам здесь?

— В Московии об этом мятеже, вероятно, и не слышали. Но я больше не подданный московского царя...

— Герцога, великого герцога, — вмешался сэр Френсис.

— Уолсингем, не перебивайте молодого человека!

Так вот кто он такой, этот смуглый дворянин! Ещё в Амстердаме Андрей, выспрашивая о королевских чиновниках, слышал отзывы о новом цепном псе Елизаветы. О человеке, делавшем всю грязную работу за графа Сесила.

Перед Андреем был Малюта Скуратов, но говоривший по-английски.

— Государь Иван Васильевич помазан на царство, — заметил Андрей.

— Не важно, сударь! Что с заговором?

— Простите, милорд! К вам на остров я добрался на корабле Ганзы, и не с товарами, но с бумагами. Адресованными важным людям в Штальхофе, милорд.

— И вы...

— Имел смелость прочесть, что в них написано, милорд.

— Вы их вскрыли?!

Уолсингем за спиной Андрея расхохотался, громко и искренне.

— Вы — честнейший из людей, юноша!

— Рад найти здесь взаимопонимание, — поклонился Молчан и услышал ожидаемую волну ответного веселья.

— Ив этих бумагах...

— Были распоряжения, как и куда передать новые деньги для мятежников, оставшихся на свободе.

Уильям Сесил скрестил руки. Правая ладонь графа нащупала свисавший с цепи на грудь медальон, стала теребить его. Рубин в медальоне ловил свет свечей, то разгораясь багрянцем, то темнея.

Как кровь, ещё свежая или уже свернувшаяся.

— А вы не знаете, юноша, — голос графа звучал вкрадчиво и мягко, — зачем ганзейским купцам, протестантам в большинстве своём, помогать католикам в Шотландии?

За спиной Андрей услышал перестук металла о металл. Перстни об эфес? Один знак Сесила, и Уолсингем потянет шпагу из ножен, и тогда...

— Кесарево, как известно, кесарю...

Андрей смотрел на графа Сесила, не опуская глаза. Опустит — значит, лжёт.

— Дела религиозные отступают для Ганзы на второе место, когда возможна потеря прибылей. Штальхоф гудит; купцы боятся, что королева Елизавета закроет дорогу в Англию.

— Верно боятся. Наш остров, нам и торговлю вести!

— А Нортумберленд Штальхоф бы не тронул...

— И есть доказательства?

— Письмо.

— Вы его где-то спрятали, разумеется?

— Здесь.

Андрей потянулся к голенищу сапога. Не всё нашли люди в чёрном: нас в Москве тоже не лаптем делали!

Френсис Уолсингем за спиной молодого человека с лязгом потянул шпагу из ножен.

— У меня больше нет ножа, — сообщил Андрей, вынимая из-за подкладки завёрнутое в кусок кожи письмо. — Имя адресата вы найдёте внутри. Но я просил бы, милостивые государи, разрешить мне лично вскрыть печати. Возможно, придётся всё приводить в порядок.

— Прошу, юноша, покажите, насколько вы искусны!

— Тогда придётся попросить сэра Френсиса одолжить мне кинжал.

— Пожалуйста! Но не забывайте, лезвие шпаги несколько длиннее!

— Я хочу жить, сударь...

Над пламенем свечи Андрей нагрел лезвие кинжала.

Затем очень осторожно, стараясь, чтобы не дрогнула рука, срезал восковую печать под основание, так, чтобы не повредить оттиск на поверхности.

— Прошу взглянуть, милорд!

— Э, нет, юноша, сначала я!

Левой рукой Уолсингем взял листок, одновременно отодвигая Андрея остриём шпаги от стола, за которым сидел Сесил.

В Европе шестнадцатого века ходило множество историй об отравлениях.

Ножи с одной отравленной стороной, чтобы, разрезав, скажем, персик, можно было поделиться ядовитой половиной с жертвой и ждать её смерти через пару дней. Отравленные перчатки, яд с которых впитывался порами кожи. Отравленные шипы на перстнях. Пропитанные ядовитыми веществами бумаги тоже использовались, так что опасения Уолсингема были совсем не беспочвенны.

— Убить милорда я мог бы без таких сложностей, — тихо заметил Андрей.

— Да? И как же?

Кусок кожи, в который было завёрнуто письмо, бесшумно выскользнул из пальцев Молчана и полетел на стол графа. Остро заточенная игла в две ладони длиной, прятавшаяся, помимо письма, в коже, ударилась о столешницу рядом с подсвечником.

Андрей отшатнулся от метнувшегося к нему клинка.

— Полегче, сударь! — сказал Молчан, обращаясь к бывшему вне себя от ярости Уолсингему. — Милорд спросил меня, я показал. Я не убийца, сударь, я ищу кров и заработок, вот и всё.

— Оставьте юношу, сэр Френсис, он прав.

Уильям Сесил посмотрел на вонзившуюся в стол иглу, но не сделал попытки вытащить её, даже просто прикоснуться.

Вдруг всё же яд?

— А вы опасны, молодой человек...

— Рядом с сэром Френсисом это звучит как шутка, милорд.

— Наглец, — сказал Уолсингем.

Но в глазах смуглого англичанина сверкнула усмешка.

Между тем граф Сесил пробежал глазами аккуратные строки письма. Удивлённо приподняв брови, перечитал содержимое.

— Непостижимо и безумно! Сэр Френсис, что вы можете сказать о Ридольфи?

— Флорентийский банкир. Болтун и позёр. Кажется, несколько сумасшедший.

— А наш юный собеседник утверждает, что именно через Ридольфи шли деньги мятежникам.

— Исключено, милорд!

Сесил поднялся из кресла, сделал несколько шагов в сторону Уолсингема.

— Может, в том и игра, что Ридольфи будет заподозрен в последнюю очередь? Недооценивать испанцев — большая ошибка, сэр Френсис. Вдруг мы её допустили?

— Милорд, одно письмо ничего не доказывает. Его могли подделать недоброжелатели и конкуренты германских купцов — да хотя бы и наш юный друг, к примеру. Или же умные головы из Ганзы специально подвели к нам этого молодого человека, чтобы мы поверили в ложь и рассорились с Филиппом Испанским...

— Вы правы, сэр Френсис, одно письмо ничего не доказывает.

Уильям Сесил внимательно посмотрел на Андрея, о существовании которого, казалось, забыл во время стремительного диалога с Уолсингемом.

— Хотите поступить ко мне на службу, юноша? Не отвечайте: вижу, что хотите. Тогда — добудьте мне весомые доказательства, что за спиной мятежников стоят Ридольфи и испанцы, и я обеспечу вас не только тяжёлым кошельком, но и шапкой из английской шерсти.

— Милорд любит выражаться поэтично, — ухмыльнулся Уолсингем. — Вы поняли, что вам обещано, юноша?

—Да, сударь, — почтительно поклонился Андрей.

Среди немногих товаров, которыми славилась Англия того времени, была овечья шерсть. Пряжа, сукно, одежда. Пахотные земли превращались в пастбища, крестьян сгоняли с веками обрабатываемых наделов. «Овцы съели людей», говорили тогда на острове.

Шерстью гордились, но её же брали иногда по принуждению, чтобы не ввозить лен и шёлк с материка. Каждый подданный королевы Елизаветы обязан был раз в год купить шапку из английской шерсти.

Так что Уильям Сесил много пообещал Андрею Молчану. Стать англичанином, если называть вещи своими именами.

Однако на пути к признанию стояло небольшое дело: распутать нити заговора, оставшегося неизвестным вездесущей, как казалось, секретной службе её величества.

Интриги и комбинации возможны, если за вами стоят люди и знания.

Андрей был лишён всего, поэтому обратился к рекомендациям Божьим. Не мудрствуйте лукаво, сказано где-то в Писании.

Поэтому-то и стучал Андрей поздно вечером колотушкой в дверь лондонского дома, принадлежащего итальянскому банкиру Ридольфи. А что время терять? Раскланялся с будущими хозяевами — и за работу.

Слуга, открывший дверь после долгой задержки, оказался, если верить его монологу, близким родственником и интимным другом не только родителей Андрея, но и всех домашних животных, принадлежавших его семье. И даже с письмом от Ганзы, с которым прибыл поздний гонец, у слуги были противоестественные греховные связи.

Но разбудить хозяина слуга согласился, и, как показалось Андрею, с плохо скрываемым злорадством.

Ещё какое-то время ожидания на холодном ночном ветру — и слуга объявился вновь, не в пример более предупредительный и вежливый.

Банкир Ридольфи ждал Андрея в приёмном покое, в Руси названном бы сенями. Молчан уже начал привыкать к странностям Европы. Например, к манере встречать гостей в большой, а значит, сырой и тёмной каменной коробке.

— Как, синьор, вы один, без груза? Но в письме говорится о деньгах, о больших деньгах! Где же они, осмелюсь спросить?

Ридольфи был высок, светловолос, лицом похож на языческого истукана Аполлона. А манерами — на балаганного шута, недавно побитого публикой. Больно и страшно, но представление должно продолжаться! А голос, что за голос! Скрежет железа по граниту, а не голос...

Странный он всё-таки господин, этот Ридольфи.

Но для Андрея — дверной ключ к Англии и службе у графа Сесила.

— Хороший вопрос вы задаёте, сударь! Прекрасный, можно сказать, вопрос! Только — для ушей ли прислуги?

Ридольфи поморгал, помолчал, застыв. Затем понял, что от него требуется.

— Пройдёмте, синьор, в доме есть комнаты поменьше и потише...

— С удовольствием, сударь!

В кабинете, куда Ридольфи привёл Молчана, как видно, велись банковские дела. Столы и полки, стулья и кресла — всё было занято грудами бумаг, в стопках и грудах, в вызывающем удивление беспорядке. Что за банкир способен работать в подобном хаосе?

Андрей не только закрыл за собой дверь, но и подождал возле неё, прислушиваясь. Вдруг разбуженному слуге захочется полюбопытствовать, чем это занимается господин с поздним гостем? Слуге же, видимо, хотелось лишь спать: успокоенный, Андрей, смахнув какие-то бумаги на пол, уселся перед продолжавшим стоять хозяином дома.

— Что вы хотите услышать, сударь? Что велено вам сказать, или — что мне надо сделать, не ставя вас в известность?

— Второе, синьор, — тотчас откликнулся Ридольфи.

«Как интересно, — подумал Андрей. — Флорентиец умнеет на глазах».

— Вы знаете, как казнили графа Нортумберленда?

— Не надо подробностей, синьор, мне же ещё спать сегодня, а кошмары...

— А знаете, что его доверенного камердинера тогда оставили жить?

Ридольфи застыл, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб.

— Он умер на дыбе, но успел рассказать людям милорда много интересного.

— Милорда?

— Вы разве не знакомы с графом Сесилом, сударь? Милейший, скажу вам, человек. С мягкими руками и детским взглядом. Добрым таким...

Андрей ядовито улыбнулся. «Забирает», — подумал он, глядя, как лицо банкира начинают покрывать бисеринки пота.

— Например, о том, сколько денег передал мятежному графу неизвестный доброжелатель.

— Ага! Неизвестный?!

Ридольфи явно оживился. Соляной столб оттаял.

Ничего, думал Молчан, сейчас мы доведём тебя до кипения. Выпаривать соль будем, значит...

— О да, милорд не знает его имени. Не то, что мы с вами, не так ли, сударь? Но знает суммы, напомню. Как и мы с вами, сударь. Но не Ганза...

Bueno, как говорил учивший его в Москве итальянец, пробивая защиту и касаясь кончиком шпаги незащищённой груди. Хорошо, сударь, вот я обозначил удар. Вести руку дальше или признаете поражение?

Ридольфи выпарился.

Мятежникам Нортумберленда досталось гораздо меньше денег, чем давала Ганза. Ридольфи хватило глупости и жадности, чтобы обокрасть немецких купцов. Банковский процент, per favore...

— Что вы хотите, сударь?

— Взаимопонимания, не больше. Знать о переписке, что идёт через вас. О людях, к вам обращающихся. Обо всём, сударь, что делается против её величества...

— Это же петля, — в ужасе прошептал Ридольфи.

— Отнюдь! Быть может, для кого-то, но не для нас с вами, сударь! Мы ещё не заработали всех денег, не так ли?

Андрей улыбался. Дружелюбно, как волк, нашедший овечье стадо.

— Сколько вы хотите?

— Предлагаете долю? Польщён. Но можете и дальше продолжать обкрадывать Ганзу и испанцев, это не моё дело. Я буду, если не возражаете, торговать полученной от вас информацией.

— Разве у меня есть выбор?

— Ну... Если не рассматривать вариант петли, то нет.

Ридольфи, совершенно убитый, стек на стул, сминая задом лежащие на нём свитки.

— Я рад, что мы нашли общий язык, — дожимал Андрей близкого к реальному безумию банкира. — Осталось написать одну бумагу, и я откланяюсь. Время позднее, спать пора...

— Что за бумага? — потянулся к перу Ридольфи.

Даже не спорил, не сопротивлялся. Андрей сам удивился, как легко сломался великий заговорщик. Что ж, там, наверху, столько навоза плавает...

— Я продиктую. Пишите, сударь!

«Расписка

Получено от короля Испании сполна на нужды графа Нортумберленда через Ганзу.

Лондон, Штальхоф.

Ридольфи».

— И число поставьте... скажем, семнадцатое ноября прошлого года... Вы ведь были в то время в Англии, сударь?

— Да.

Ридольфи подписал расписку, как смертный приговор. Что, собственно, в этом случае было одним и тем же.

— Это страховка, сударь, на случай, если вам захочется меня обмануть или выдать кому... Вы же не сделаете такой глупости, правда?

— Но и вы меня не обманите, сударь! Мы же с вами — честные люди, не так ли?

— О да, сударь!

Андрей, честно солгав, засунул драгоценный листок за обшлаг рукава и откланялся.

Вот и необходимое графу Сесилу доказательство.

Покидая дом, Андрей заглянул в привратницкую. Слуга, открывавший ему дверь, мирно спал, всхрапывая во сне.

Засапожным ножом, возвращённым при расставании одним из людей Уолсингема, Молчан перерезал горло так и не проснувшемуся мужчине.

Больно смуглым тот был для англичанина. Как Уолсингем. Или, Боже избави, испанский соглядатай.

Андрей хотел быть уверен, что никто посторонний не узнает о его визите к флорентийскому банкиру. И взял грех на душу.

Уильям Сесил молча следил глазами за женщиной, метавшейся по длинной стрельчатой галерее.

По представлениям шестнадцатого века она, приближаясь к сорока годам, уже давно перешла границу молодости. Сесил же помнил её ещё юной хрупкой девочкой. Годы своё забрали, изменив женщину, и, как он думал, не в лучшую сторону. Хотя — мужчинам она продолжала нравиться. Вкусы у нас, уважаемые читатели, бывают настолько странными и необъяснимыми...

Итак, дама уже не юна. Лицо, когда-то приятно-округлое, высохло и заострилось, став похоже на обтянутый кожей череп. Волосы, прежде густые и белокурые, порыжели и сильно вылезли. Парикмахерам приходилось идти на многие ухищрения, чтобы зачесать остатки в более-менее пышную причёску.

Цветом лицо подходило больше покойнице, а не живой. Когда у дамы стала сохнуть кожа и появились выдававшие возраст морщинки, она стала белиться, увлекаясь всё больше и больше. Теперь лицо — уже не естественный образ, но маска знатной дамы.

Сесила выводили из себя её побагровевшие от гнева уши, словно обмороженные, страшные. Но эмоции опытный вельможа держал глубоко в себе.

— Граф, вы решили перессорить меня со всей Европой?

Тёмные глаза, особо выразительные в обрамлении бледного лица, неподвижно смотрели на Уильяма Сесила. Блёклые, совершенно незаметные редкие ресницы... Дама смотрела не мигая, по-птичьи, как охотничий сокол.

— Нет, ваше величество, только с её частью, опасной для Англии!

Граф Сесил ещё раз поклонился своей королеве Елизавете, маленькой, худой и гневной.

— Вы не можете не понимать, Сесил, что принесённые вами бумаги способны вызвать войну с Испанией. И если бы только с ней!

— Вы правы, ваше величество, способны.

Если мы дадим им ход и раздуем скандал. Но мы же не будем этого делать, правда? Я уверен в уме и выдержке моей прекрасной королевы.

— Вы подхалим, Сесил...

За очередным поклоном граф скрыл торжествующую усмешку. Прекрасно, королева меняет гнев на милость!

— Увы, ваше величество, нет. Не умею льстить, что, признаться, иногда мешает службе на благо королевства. Что до бумаг... Давайте выждем, сударыня! Давайте выпустим Ридольфи за пределы острова, пусть поездит по Европе, поговорит с королём Филиппом, с папой, с кем там ещё. Пусть высветит нам всех врагов Англии.

— Опасная игра, Сесил!

— Осмелюсь не согласиться со своей королевой. Банкир спелёнут прочнее, чем парус при шторме. Без нашего дозволения он не произнесёт ни слова, не напишет ни строчки...

— Стараниями Уолсингема? — спросила Елизавета. — Моего Мавра?

— Стараниями Эндрю. Помните, ваше величество, я рассказывал вам? О моём, — выделил Сесил, — московите.

— Да он пройдоха, ваш Эндрю!

— Он очень хочет выслужиться, ваше величество. И стать полноправным подданным моей госпожи.

— Мы подумаем, господин граф, и решим, что можно сделать для юноши, — величественно подняла голову королева.

Сесил заметил, как на бархатный корсаж королевского платья осыпалась ранним снегом пудра с бледных щёк государыни.

— Скажите, Сесил, какие интересы у вас в Московии? Деньги, товары?

— У меня нет своих интересов, ваше величество, только интересы государства!

— Слова, слова... Вы привечаете московита, берёте его к себе на службу; в Москву отправляете людей, необходимых здесь...

— Я, ваше величество?!

— Я не только величество, Сесил! Я ещё и женщина, плевок чёрта в ваш рот!

Уильям Сесил привык за много лет, что Елизавета ругается не хуже портового грузчика. При этом — всегда с поводом. Что могло так разгневать государыню на этот раз?

— Смотрите, что с моей кожей, Сесил! А знаете отчего? Оттого, что без моего ведома с острова отослали Елисея Бомелия! Что, я уже не королева, раз меня не спрашивают, как поступить со слугами?

— Бомелий — опасный человек. Отравитель и вор.

— Бомелий — единственный, кому удавалось составлять бальзам для моей кожи, сударь! А мне сообщают, что он под охраной был силой вывезен на корабль и отправлен в Московию. Вас так беспокоит цвет лица московитского герцога? А, Сесил?

— Вашему величеству не о чем беспокоиться. Бальзам, который вам так понравился, делал иной человек; Бомелий — лишь поставщик ко двору. Новый лекарь может быть хоть сегодня представлен государыне...

— И лекаря, разумеется, нашёл ваш московит, Сесил?

— Нет, моя королева, ваш Мавр!

Сесил вежливо улыбался. Женщина... Даже в делах государства — женщина. Внешность дороже безопасности, дороже всего. Суета сует...

— Бомелий действительно отправлен в Московию, ваше величество. Лекарем к герцогу Ивану; а вернее всего — отравителем и чернокнижником. Там грязная история, ваше величество, и, мне кажется, не для ваших прекрасных ушей, привыкших к любовным мадригалам...

— В задницу мадригалы, граф! В какое дерьмо вы снова меня впутали, рассказывайте!

— Как будет угодно моей королеве! Известно ли вам, что у мудрейшего астролога доктора Ди были неприятности с... вашим Мавром? Нет? Там не мелочи. Учёнейший доктор попытался оживить мёртвого человека.

Если бы у королевы Елизаветы не были выщипаны брови, то они наверняка взметнулись бы до границы лба и высокой причёски.

— Но милый доктор немного ошибся и вызвал не мертвеца, но демона... Продолжать ли, ваше величество?

— Интересная сказка, Сесил! Врите дальше!

— Слушаюсь. Как выяснилось, этот демон способен, разумеется, причинить много зла, но не нашей благословенной стране, а исключительно Московии. Можно было провести обряды экзорцизма, изгнать мерзкое создание обратно в ад, но... По-государственному ли это? Вы наслышаны, мне кажется, как московит Иван начал притеснять наших купцов, как мы не получаем возможных прибылей. Почему бы не создать северному варвару проблемы, которые отвлекут его от дел торговых?

— Вам служат и демоны, Сесил? Это попахивает адской серой...

— Демоны Служат сатане, ваше величество. Но могут и нам сослужить, если правильно взяться за дело. И если найдётся человек, способный магическим путём влиять на действия порождений ада.

— Так Бомелий — такой страшный колдун?

— Наши друзья в испанской инквизиции, — Сесил ядовито ухмыльнулся, — говорят, что колдовство не опасно само по себе. Врага человеческого легко пригласить, но почти невозможно от него избавиться. Поэтому я и рассудил — пускай Бомелий со всеми своими гримуарами и снадобьями едет прочь, подальше от Англии. Пускай зло объявится не в нашей стране, но в наших интересах. Однако, если вашему величеству так угодно, можно послать письмо в Москву и вернуть лекаря обратно.

— Зачем же? Вы, как обычно, убедили меня, Сесил. Я — слабая женщина, со мной так просто справиться любому мужчине...

— Вашему величеству угодно надо мной посмеяться? Вижу, как за внешностью истинной женщины скрывается мужской ум и характер...

— Все-то вы видите, милый граф!

Елизавета была польщена настолько, что даже кончики ушей, выглядывавшие из-под начёсанных рыжеватых волос, снова покраснели, теперь — от удовольствия. Бледное лицо и алые уши... Сесил иначе представлял себе женскую красоту. Но, в конце концов, Елизавету он ценил не за смазливую внешность, а как государыню, может, и тщеславную, но умную. И Сесил готов был и дальше льстить и лгать, раз это помогало делу.

— Сегодня вечером я хочу увидеть нового лекаря, Сесил! Потом — московита.

— Как будет угодно вашему величеству!

Корнелиус Ленной был внешностью мал, худ и бородат; происхождением — датчанин; дела ми — алхимик; душой — обманщик и шарлатан. Когда за ним пришли неразговорчивые мужчины, одетые, на испанский манер, в чёрное, Ленной решил, что это арест.

Но...

Вместо тюрьмы — домик в Сомерсет-Хаусе, маленький, но чистый и тёплый, с прекрасной лабораторией, мечтой алхимика. Конечно, датчанин не думал, что ему предоставлена полная свобода. Молчаливые люди в чёрном были и в доме, и в привратницкой. Огромные сторожевые псы, скалящие зубы на невысокого алхимика, ластились к этим людям, хорошо понимая, кто в доме хозяин.

А хозяином над чёрными людьми был господин, отличавшийся смуглостью лица и называемый всеми не иначе, как сэр Френсис.

Сегодня он пожаловал очень рано, с рассветом, перебудив сонное царство датского алхимика и его охраны. Прибыл не один, в сопровождении доброй дюжины всадников, таких же молчаливых и одетых в чёрное, как и он сам.

Судя по суете, ждали важных особ, и Корнелиус Ленной удивился, когда ещё до обеда завидел на ведущей из Лондона дороге двух всадников без сопровождения.

В то беспокойное время, полное мятежей и разбоя, знатные особы так не ездили.

Итак, гости.

Один из них, средних лет, с благообразной длинной бородой, тронутой проседью... Силы небесные! Никак сам доктор Джон Ди пожаловал, личный астролог королевы!

Только в милости ли он? Молодой человек, державшийся на шаг позади почтенного доктора, не производил впечатления ученика-адепта. Скорее — тюремщика, сопровождавшего важного узника к новому месту заключения. Строгое лицо, сжатые в линию губы, ладонь правой руки на эфесе шпаги. Чёрный, с серебряными нитями, камзол, явно подражающий стилю сэра Френсиса.

Точно — тюремщик!

— Здравствуйте, сударь! — сказал между тем молодой человек.

Сказал, несколько странно выговаривая слова, словно язык, искусанный пчёлами или муравьями, распух и не слушался хозяина. Проблемы с зубами? Или... Иностранец? Но на службе короны? Светловолосый, голубоглазый, с несколько выступающими скулами... Уж не земляк ли перед Ленноем? Не датчанин ли? Или норвежец?

Молодой человек согнулся в поклоне, низком, явно почтительном. Такого алхимик не ожидал и несколько растерялся.

Выяснилось, однако, что кланялись не ему.

За спиной датского алхимика из ниоткуда материализовался сэр Френсис.

— С благополучным прибытием, Эндрю, — сказал смуглый джентльмен. — Или что-то не так? Вы несколько напряжены...

— Пришлось по дороге испачкать шпагу, сударь, — ответил молодой человек. — В Англии ужасное количество разбойников, увы!

— Сэр Эндрю бился, как лев! — закивал головой Джон Ди. — Я видел, как он заколол одного из нападавших, а остальные позорно сбежали, устрашившись!

— Остальных было всего двое, — уточнил Эндрю, — а я — не сэр, господин доктор[18].

— Времена меняются, — с загадочной улыбкой заметил сэр Френсис. — Скажите лучше, мой молодой друг, было ли это случайностью или нападение спланировано?

— Обычные разбойники, сэр! Нищий, озверевший от голода сброд, не более. От опытных убийц мне бы не отбиться, вы же знаете.

— Продолжайте учиться фехтованию, сударь, в нашем деле это может спасти жизнь!

Сэр Френсис с той же загадочной улыбкой оглядел алхимика и астролога.

Два сапога — не всегда пара.

Вот Джон Ди, ухоженный, в одеждах из дорогого бархата, с прекрасным цветом лица, плавными, важными движениями. Недавно женившийся на особе много моложе его. Часто это уменьшало физические силы мужчины, рисовало круги под глазами, но почтенному доктору женитьба явно пошла на пользу.

А вот и датский алхимик, маленький, с багровой кожей, давно не стриженными волосами, топорщившейся бородой. В балахоне неопределённого покроя, прожжённом в нескольких местах.

Этого человека граф Сесил хочет показать королеве? Милорду, конечно, виднее, но... И ещё много раз — но!

— Мне велено взглянуть на вашу лабораторию, сударь!

Доктор Джон Ди величественно вскинул голову. Как журавль в начале брачных игр, подумал Эндрю, он же Андрей Молчан, старательно служивший новым хозяевам. Ради интересов Руси, разумеется.

—Да, конечно, прошу вас, милостивые государи!

Корнелиус Ленной шёл первым, показывая незваным гостям свою сокровищницу.

Жалкую, если смотреть глазами купца, привыкшего к сундукам денег и тюкам с товарами; или воина, привыкшего такое богатство грабить и разорять.

Вот шкафы и столы тёмного дерева, заставленные стеклянными и металлическими сосудами разнообразной и странной формы. Камин с мехами и, рядом, нелепо и нелогично, большая открытая жаровня, полная багровых углей. Книги в самых неожиданных местах, небрежно брошенные, часто раскрытые на мятых страницах, словно и не стоили солидных денег.

Пятна на столах и стенах, копоть, неприятный кислый запах. Маленькое окошко, пропускающее свет, казалось, только из милости.

— Неуютное место, — заметил сэр Френсис.

Андрей был с ним согласен. Кабинет доктора Ди, для сравнения, был больше, чище и светлее. Возможно, сказался вкус самого доктора; возможно, усилия верного слуги, Акройда. Андрей, кстати, так пока и не разобрался, имя это или фамилия.

Однако самому доктору Ди казалось явно совсем иное. Придворный астролог с видимым интересом рассматривал собранное в комнате, спрашивал о чём-то, что-то трогал, не обращая внимания, что пачкал ладони сажей или жиром.

Козла пустили в огород, сделал вывод Андрей. Сам он отошёл к Френсису Уолсингему, вопросительно поглядев на начальника и покровителя.

— Лунная богиня Цинтия попросила любезного сэра Духа сопроводить её сегодня к знаменитому волшебнику, — продолжал ухмыляться сэр Френсис.

Казалось, что усмешка на сегодня прилипла к смуглому лицу начальника королевской полиции. Андрей успел немного разобраться в странностях правительницы острова, где пришлось поселиться по воле государя Ивана Васильевича. В её мистицизме, в вечных играх в мифологию и античный театр. Перевёрнутое Сердце, Диана-охотница, Цинтия, — как только не называла себя Елизавета Английская в переписке, да и просто во время дворцовых приёмов. Сэр Дух — это что-то новое; но Андрей, быстро сложив факты, предположил, что за этим именем скрывается не кто иной, как Уильям Сесил. Поэтому и прикрывала негласный визит королевы не просто тайная служба, а лично сэр Френсис, верный слуга всесильного графа.

— А наш уважаемый доктор будет Цицероном? Поскольку датское косноязычие хозяина не даст её величеству полного представления о проделанной здесь работе ?

— Вы знаете, что ваши шутки иногда излишне язвительны и злы? — осведомился у московита сэр Френсис, тем не менее охотно обнажив в улыбке здоровые белые зубы, гордость человека его возраста.

— Не злее нашей жизни, сэр.

Андрей казался совершенно серьёзным.

Королева прибыла во второй половине дня. С ней — Уильям Сесил и две дюжины алебардщиков в тяжёлых кирасах, словно раздутых изнутри. Это и называлось — неофициальный тайный визит.

«Никогда не появляйся на людях без белил и румян», — поучала в иное время и по другому поводу Екатерина Медичи, истинная владычица Франции. Но то же самое могла сказать и Елизавета Тюдор, сама свято следовавшая такому принципу.

— Лицо государыни — это лицо государства, — изрекла, вместо приветствия, королева. — Можете ли вы помочь мне хорошо выглядеть, сударь?

Ленной, низко кланяясь, открыл было рот, чтобы ответить, но вперёд уже вышел доктор Джон Ди.

— Ваше величество, — сказал он, — перед вами не шарлатан, но врач, и искусство его ведёт исток от времён Гиппократа и Галена, от Греции и Рима. Что нам говорят эти великие античные мудрецы и врачеватели?

Из последовавшей лекции присутствующие узнали, чем отличаются косметика и коммотика. Что последняя — это не для порядочных женщин, но для падших. Что размалёвывать себя сверх меры — не искусство, но его профанация, умение гетер и куртизанок.

Косметика же — часть медицины, и цель её — сохранить женщине естественную красоту. Для этого же помогут различные мази, отвары и притирания.

— Вот, государыня, взгляните!

Доктор Ди распоряжался в лаборатории, как полновластный хозяин. Датчанин был оттеснён, но, по-видимому, не переживал из-за этого. Кто-то рекламирует, а кто-то получает прибыль. Разделение труда актуально не только для сегодняшнего дня, судари и сударыни мои!

Взглянуть же было на что. Вот, например, в небольшой баночке с широким горлышком и серебряной нарезной крышкой Елизавета обнаружила мазь, тёмную, с острым кисловатым запахом.

— Скотологическое средство, — не удержался от комментария датчанин.

— Как это? — удивилась королева.

— Это итальянское средство, ваше величество, — вмешался Джон Ди, — составленное по рецепту врача Алессандро Пикколомини с применением животных субстанций.

— Понятно, — кивнула ничего не понявшая Елизавета.

Джон Ди даже не солгал своей королеве. Но и не сказал всей правды. Мазь была смесью уксуса и кошачьих экскрементов.

«Красота рождается из дерьма, как стихи — из сора», — подумалось почтенному доктору.

— Я хотел бы сделать подарок её величеству, — сказал, волнуясь, Корнелиус Ленной. — Это одна из лучших книг по косметике, чрезвычайно полезная, но, увы, очень редкая.

С поклоном датчанин протянул изящный томик в кожаном переплёте. Королева, открыв книгу, прочла заголовок. Екатерина Сфорца. «Опыты».

— Только женщина знает толк в красоте, — сказала Елизавета. — Вы, мужчины, только потребители. Но не ценители! Там есть что-либо о цвете лица, сударь?

— Конечно, ваше величество! Рекомендуется, к примеру, сцедить у кормилицы, выкармливающей мальчика, чашку молока. Втирать каждый день на ночь, и кожа станет белой, как само молоко.

— Молоко? Как интересно! Правда, граф?

— Ваше величество и так бледна, служа примером дамам из высшего общества.

— Пока, милорд, к сожалению — пока! Годы властны и над королевой... Мы запомним ваши советы, сударь, — королева повернулась к Ленною. — И мы желаем, чтобы вы продолжали радовать нас своими знаниями и снадобьями.

Это означало королевскую службу и королевские милости. Датчанин упал перед Елизаветой на колени.

— Встаньте, сударь, у нас свободная страна! — сказал Уильям Сесил.

— Да, сударь, встаньте же скорей!

Покинув дом алхимика, королева задержалась у кареты.

— Мой Мавр, как и обычно, на страже моей жизни!

Френсис Уолсингем молча поклонился, благодаря за похвалу и внимание.

— А где же ваш московит, о котором я так много наслышана?

— Вот он, ваше величество!

Андрей вышел из группы охраны, встал перед Елизаветой на колено.

— Как, он так юн?! Молодой человек, так это вы едва не поссорили меня с Филиппом Испанским?

— Я только скромный сборщик знаний, ваше величество...

— Цените свою службу дороже, сударь! Информация важнее всего. Важнее силы для мужчины и красоты для женщины. Важнее жизни, бывает! И я умею ценить тех, кто такую информацию мне добывает. У себя вы были дворянином, не так ли?

— Да, ваше величество!

— Будете и у меня, клянусь телом Господним! Сэр Френсис!

Уолсингем подошёл ближе.

— Вашу шпагу, сэр!

Уолсингем обнажил оружие, подал королеве шпагу эфесом вперёд.

Елизавета Английская достаточно сильно ударила продолжавшего стоять на колене Андрея лезвием по плечу. «Хорошо, плашмя, а то разрубила бы одежду до тела», — подумал Молчан.

— Встаньте, сэр рыцарь, — величественно сказала королева.

«Красиво, — подумал граф Сесил. — И, что важно, не стоило казне ни пенса».

— А это — от меня! Помните, я обещал?

И граф извлёк из-за пояса красный вязаный берет.

— О да, — улыбнулся Андрей, — шапка из английской шерсти! Милорд умеет держать слово!

— Тайный знак? Это очередной мужской заговор за моей спиной?

Её величество изволила пошутить, что не часто случалось, поэтому и ценилось чрезвычайно дорого.

Все расхохотались.

— Мой друг, а он, мне кажется, не хуже Бомелия, — решила королева на обратном пути в Лондон.

Уильям Сесил, деливший с Елизаветой диван кареты, кивнул головой.

— Лучше, ваше величество, во много раз лучше. У него есть знания, но нет злобы вашего бывшего косметолога.

— Сесил, чтобы я делала, если бы вас не было рядом со мной?

— Правили бы королевством, ваше величество. И не хуже, чем сейчас!

Уолсингем и доктор Ди задержались у алхимика.

Датчанин в ожидании королевы наговорил такого, что требовалось разобраться, не безумен ли новый косметолог королевы.

— Философский камень, говорите? — с недоверием процедил сквозь зубы начальник тайной полиции. — Стало быть, золото добывать собираетесь, сударь? Только вот интересно, из свинца или из королевской казны, что будет финансировать ваши опыты ?

— Глупости повторяете, сэр!

Ленной заметно осмелел, почувствовав милости королевы. И это он зря, заметил про себя Андрей. Продлевающие красоту не так важны, как отбирающие жизни...

— Позвольте объяснить! Философский камень не для хрисопеи создаётся...

— Я не знаю датского, — кротко заметил Уолсингем.

Глаза его при этом опасно блеснули.

— Хрисопея, — вмешался Джон Ди, — это, на языке алхимиков, получение золота из иных металлов. Трансмутация, иными словами.

— Коллега прав, — закивал датчанин. — Не для богатства мы стараемся, но для жизни! Я начинаю процесс, именуемый «магистерий». Если будет мне удача и благоволение Божие, то увидим мы с вами, как в одном из атаноров... вон тех сосудов, сударь... появится камень, прозрачный для света, красноватый по цвету. Измельчив его, мы получим порошок жёлтого цвета. Часть порошка, смешав с жидким серебром, мы расплавим, соединим со свинцом, подождём немного, пока пересыпятся песчинки вот в этих часах.

— И получим золотой слиток, не так ли?

— Не просто слиток! Мы получим уверенность, что опыт удался.

— Сколько же золота вы хотите получить?

— Нам не нужно золото, сэр! Измельчённый порошок философского камня станет источником долгой молодости и жизни, вот ради этого я и буду трудиться!

— Эликсир молодости? И вечная жизнь?

— Не вечная, к сожалению, сударь! Но известны алхимики, продлевавшие свои годы на несколько поколений. Про Раймонда Луллия слышали, быть может? Говорят, что живёт до сих пор, уже несколько столетий...

— Что же так мало долгоживущих, сударь?

— Уж больно сложен процесс, — тяжело вздохнул датчанин.

— А полученный после магистерия порошок часто оказывался не целебным средством, но ядом для принявшего его, — дополнил Ди.

Френсис Уолсингем взглянул на алхимика.

— Дерзайте, сударь! Вам будут созданы все условия. Но помните, что первым, кто примет полученный порошок, будете вы сами.

— Я готов, господин!

Новоявленный английский рыцарь сэр Эндрю вместе с доктором Ди расстались с Уолсингемом и его людьми у ворот дома алхимика. Учёный-доктор отправлялся домой, королевскому же Мавру необходимо было вернуться в Лондон.

Много тайных дел накопилось в королевстве!

За два квартала от дома, где жил доктор Ди, наказывали преступников. На городской площади под вечер уже не торговали, но жизнь кипела пуще прежнего.

Под весёлый гомон толпы помощники палача заканчивали привязывать к позорному столбу женщину, на удивление покорно терпевшую наказание. Андрей, к недоумению своему, заметил, что на лицо женщины, наподобие конской уздечки, надета конструкция из железных полос, сделанная таким образом, что не давала несчастной раскрыть рот и закричать.

— Не видели такого у себя в Московии?

Доктор Ди с превосходством взглянул на молодого человека.

— Это бренк, средство наказания для сварливых жён. Достаточно недовольному мужу привести к себе тюремщика, и судьба строптивицы решена. Видите, женщина молчит? Под обручем, закрывающим рот, приклёпана пластина, заходящая в горло, а на пластине — шипы. Поневоле замолчишь, когда шипы впиваются в язык!

— Вы это на своей жене ещё не пробовали? — поинтересовался Андрей.

— Пока нет, но кто может предрекать будущее ?

Андрей, воспитанный на «Домострое», творении бывшего царского духовника, протопопа Сильвестра, решил промолчать. Ему были отвратительны мужья, не умеющие разобраться со своими жёнами без помощи городского палача. Мельчают люди в Европе, печально подумал Молчан.

Между тем у палача нашлась новая работа. Молодой человек, точнее, совсем ещё мальчишка, моложе Андрея, был выведен на помост, скручен дюжими помощниками палача...

— Господи, сударь! Смотрите, ему режут уши!

— И такое бывает. Изготовление фальшивых бумаг, к примеру...

— После урезания ушей Эдуард Тальбот приговаривается к изгнанию из города! — объявил глашатай.

Они ещё встретятся — Андрей, Ди и молодой человек, лишившийся ушей. В следующей книге, быть может.