Проксима лжи

Глава 1

Мать всю жизнь проработала на Люблинском литейно-механическом, да на вредном производстве и здоровье сохранила, пожалуй, только чудом. Но даром ничего в этой жизни не проходит, и долгожданную в семье Рюхиных дочку Антонина Васильевна родила семимесячной, очень слабенькой и по образному определению доброй акушерки в роддоме «немножко недоделанной». Мать акушерку чуть не прибила, и несмотря на то, что та была не так уж и не права, нарадоваться не могла на девочку, отказывалась отпускать от себя, постоянно приговаривая: «Доча ты моя, доча ненаглядная!» С тех под и на долгие годы так и приклеилось к ней в семье — Доча, да Доча.

Федор проснулся сам и как-то сразу. Пару минут он еще лежал с закрытыми глазами, ожидая, что вот-вот раздастся истошное верещание сволочного будильника, но тот почему-то включаться не спешил. Федор открыл глаза. Пробивающийся сквозь неплотно задернутые шторы рыжий лучик фонаря со стройки напротив слегка рассветлял кромешную темь февральского утра и позволял, хоть и не без труда, рассмотреть стрелки на циферблате. Удивительно, но до столь же ненавидимого, сколь и неизбежного подъема было еще почти полчаса. Это тем более поражало, потому что сна не было ни в одном глазу. А ведь по отношению ко времени смены сна и бодрствования Федор был «стопроцентной совой», и даже не помнил, когда в последний раз его разбирало в такую рань и так легко освобождаться от сладких уз Морфея. Такое бывало разве что в детстве, когда наутро предстояло что-то долгожданное, от одного предвкушения чего сладко замирало сердце. Например, поход с отцом на рыбалку. Или отъезд к бабушке в деревню. Федор улыбнулся воспоминаниям и тому, как же, по сути, мало в чем-то меняется, взрослея, человек! Ведь и сегодня в его, Федора Ионычева, жизни, может произойти нечто значительное и очень, очень давно ожидаемое, — отсюда и утренняя бессонница.

Но все равно вставать так рано ярко выраженных причин не было, и с намерением коль уж не поспать, то просто понежиться в теплой постели, Федор повернулся на другой бок. Его рука привычно обхватила талию Ирины. Жена спала в своей любимой позе — на боку, свернувшись калачиком, с головой зарывшись под подушку. Ночнушка на ней задралась, и ладонь Федора наполнилась горячим теплом ее тела. Десять с лишним лет, прожитых в браке, ровным счетом ничего не изменили в отношении Федора к жене, — он все так же любил и хотел ее. Вот и сейчас прикосновение к острому выступу Ирининого бедра отозвалось в нем мощным приступом желания. Как с крутой горки, пальцы Федора заскользили по атласно-гладкой коже ее живота вниз и зарылись в густую поросль шелковистых волос на лобке. Ирина вздрогнула, просыпаясь. Секунду, видимо, соображая, что происходит, она была все так же неподвижна, потом из-под подушки раздался ее разгневанный шепот:

— Ты что, Ионычев, рехнулся? Который час? Отстань, я спать хочу!

С этими словами Ирина решительно сбросила с себя мужнину руку и натянула на бедро подол ночнушки. Федор затих, еще минуту лежал, прижимаясь к безучастной Ирине всем телом, потом вздохнул, и отвернулся. Делать нечего, нужно было вставать.

Федор вылез из-под одеяла, будучи готовым, как обычно, зябко содрогнуться всем телом, но в спальне было на удивление тепло. Пожалуй, даже градусов восемнадцать. То ли сменился обычно садящий прямо в окна северный ветер, то ли коммунальщики, сжалившись, наконец, над людьми, замерзающими этой студеной зимой в таких вот панельных девятиэтажках, подкинули в топки своих котлов пару лопат угля. Федор подошел к окну и приоткрыл штору. Лучик сразу превратился в яркий, как у маяка, сноп света, резанул по глазам. Федор поморщился. Блин, почему же эти строители освещают не стройплощадку, а лупят тясячесвечовыми фонарями прямо в окна квартир? Федор сам строитель, и в своей практике всегда тщательно следил за тем, чтобы как можно меньше беспокоить обитателей жилых домов по соседству. Ведь для жильцов стройка под окнами — все равно, что военные учения с танками и стрельбами для мирных граждан какой-нибудь деревушки. Особенно беда летом — жарко, душно, а окно не откроешь, потому что гремит ржавым железом ветхий кран, и особенно отчетливо среди ночного безмолвия матерятся злые работяги, со страшным грохотом лупя кувалдой по упрямой железобетонной плите, никак не «садящейся» на место. Слава Богу, что в связи с недавними морозами ночные смены на стройке прекратились! Хотя толстый слой инея на кирпичной кладке и переставший искриться под светом прожекторов, потускневший снег говорили о том, что за ночь резко потеплело. Федор вздохнул, подумав, что в связи с оттепелью ночные концерты строителей, пожалуй, могут и возобновиться, и открыл форточку. В лицо дохнул влажноватый воздух, напитанный ароматами снега и солярки, подтекающей из бака стоящего прямо под окнами старенького бульдозера. На подоконник, серой тенью материализовавшись из мрака, с коротким горловым мяуканьем взлетела их кошка Рашель и застыла, полуприсев на задние лапы и вопросительно глядя на Федора своими цвета марокканских мандаринов глазами. Благовоспитанная, в общем-то, британка Рашель имела одну дурную привычку. Ее было рыбой не корми — дай повисеть, наслаждаясь жизнью, на противомоскитной сетке, которой была затянута форточка в спальне. Естественно, острые когти упитанной кошары оставляли в сетке дыры, вполне достаточные для того, чтобы через них в комнату залетали комары, которыми начнет по весне изобиловать тутошняя низменная местность. Кошку в семье Ионычевых обожали, тем не менее Федор на любимицу брыськнул и с подоконника согнал, для верности слегка подтолкнув ладонью. Рашель, раздосадованная таким непониманием ее маленьких кошачьих радостей, обижено мяукнула, тяжело спрыгнула на пол и снова растворилась в темноте. Федор посмотрел на жену, наполовину скрытую подушкой, наполовину — одеялом, подумал, что хоть теплолюбивой Ирине замерзнуть явно не грозит, но форточку все же прикрыл, накинув планку похожего на редкий гребешок ограничителя на вполне достаточные для проветривания два зубца. Потом поддернул штору, чтобы полоса свет от прожектора ушла с подушки, и на цыпочках вышел из спальни.

На кухне он включил плиту, ткнул красную клавишу налитого с вечера электрочайника и пошел умываться. Привычно протиснувшись в дверь ванной, из-за массивного трюмо в прихожей открывающейся не полностью, ловко вильнув бедром между острым углом стиральной машины и ручкой бельевого бака, Федор успешно добрался до раковины. Черт, насколько же, все-таки, малогабаритна их малогабаритная квартира! Конечно же, права Ирина, постоянно зудящая о том, что квартирный вопрос надо как-то решать. Ведь их квартирка не только маленькая, она еще и по сторонам света сориентирована из рук вон, смотрит окнами прямехонько на север, из-за этого на подоконниках загибаются даже неприхотливые кактусы. А в полукилометре за окнами — серая полоса МКАД, над которой черной шапкой, издалека напоминающей рой мошкары, всегда висит облако выхлопных газов. А прямо за Кольцевой продолжением сугубо промышленного пейзажа высится серая громада ТЭЦ с дождевыми облаками пара над конусами градирен. И ни деревца вокруг. В общем, экология и всего этого Богом забытого места со страшным названием Коровино, и их отдельно взятой малогабаритки — ни к черту. И, наверное, все-таки именно из-за этого постоянные проблемы со здоровьем у шестилетней Полинки. Какое счастье, что Иринина мама, озабоченная здоровьем внучки, поставила вопрос ребром и забрала ребенка к себе в благополучное Кунцево, где от ее болячек мигом не осталось и следа. Но на следующий год Полинке в школу и, значит, ей неизбежно придется возвращаться, и что тогда? Тогда Ирина, которая после Полинкиного отъезда сцены на тему: «Надо что-то делать!» стала устраивать Федору все-таки несколько реже, совсем его сгрызет! И, главное, что ведь она права! Но, с другой стороны, что толку в ее правоте, как будто Федор сам не понимал, что так больше жить нельзя! Но что делать, если на их микро-двушку, да в таком районе никто не хочет меняться даже с приличной доплатой! На которую, тем более, денег не было и в помине. И все чаще Иринины сольные выступления с квартирного вопроса скатывались на вопрос утилитарно денежный. И, более того, на самую болезненную, наверное, для любого главы семейства его часть, называющуюся: «Ну, что это за мужик, который денег заработать не может?!» А неприятнее всего в этом было то, что Ирина при этом как будто бы забывала, что денег-то не всегда не было. Но то, что было раньше, для Ирины не имело никакого значения.

А ведь раньше было многое. Ну, хотя бы то, что десять лет назад военный строитель капитан Федор Ионычев, недавно женившейся на красавице Ирине Кротовой, практически сразу получил эту квартиру. По тем временам, когда люди стояли в очереди на жилье по полжизни, это уже была фантастика! А случилось это только потому, что у начальства Федор был на счету отменном, ему прочили хорошую карьеру и квартиру дали из фонда главка, в виде поощрения и стимула к дальнейшей безупречной службе. Но Федор, решив главный по тем временам вопрос — жилищный, из армии сразу же уволился, даже не пытаясь прокормить созданную им ячейку общества на гроши, громко именуемые офицерской зарплатой. Оказавшись на «гражданке», он устроился на работу в строительный кооператив, и быстро стал зарабатывать хорошие деньги. Именно тогда в их квартирке появилась обстановка, всякая техника, у Ирины — мечта любой советской женщины — стиральная машина, у Федора — машина, чтоб ездить. Каждое лето, пока не появилась Полинка, Ионычевы ездили отдыхать — сперва в Турцию, потом и на Канары, и в Тайланд. Дела в кооперативе, преобразовавшемся сначала в АОЗТ, а потом в ЗАО, благодаря Федору шли все лучше, и он, прекрасно понимая, что для троих их жилье маловато, начал откладывать на покупку новой квартиры. К девяносто восьмому году накопилось свободных шестьдесят тысяч долларов, и Федор начал присматриваться к предложениям риэлторов. За такие деньги тогда можно было купить что-нибудь панельное площадью метров семьдесят где-нибудь в Жулебине или Митино. Но Ирина категорически хотела поближе к маме, в престижные Кунцево или Крылатское. Там квадратные метры стоили в полтора раза дороже, а хотела их Ирина не меньше ста. Даже с учетом тысяч двадцати пяти, которые можно было выручить за их двушку, денег не хватало, а ведь предстоял еще ремонт! Занимать Федор категорически не хотел, и тогда кто-то надоумил Ирину, что надо положить деньги на депозит. Федор не устоял перед тогдашними предложениями, сулящими вкладчикам чуть не десять процентов в месяц в валюте, и в марте девяносто восьмого положил все деньги в один из банков, чья репутация казалась незыблемой, как скала. В августе того же года и от репутации, и от денег остались только корешки приходных ордеров. Скала, как и вся частная банковская система России, рассыпалась в прах.

Но это было только начало. На счетах другого «надежного» банка оказались замороженными деньги их ОАО. Все крупные контракты были заключены в национальной валюте, которая в мгновение ока подешевела в четыре раза. Начались проблемы. Почти два года бизнес ни шатко, ни валко еще шел, но все-таки рухнул. Какое-то время Федор «крутился» сам на мелких подрядах. Ситуация, вроде бы, начала выправляться, но два года назад один вполне приличный с виду заказчик на самом деле оказался бандитом и «кинул» Федора, в наглую не заплатив. Другой — вполне порядочный — прямо перед сдачей его роскошного коттеджа натуральным образом помер. Контракт был частично неофициальным, и Федора «кинули» уже наследники покойного, заявив, что по бумагам «все уплочено», а ни о каких договоренностях они ничего не знают и знать не хотят. Чтобы рассчитаться с рабочими, поставщиками и субподрядчиками, Федор соскреб по сусекам все, продал свой не новый, но очень приличный Мерседес, Омегу с руки в придачу, и еще не хватило. И — все, денег осталось только на хлеб, на квас уже не было.

После этого Федор впал в тяжелейшую депрессию. Ирина, последние лет шесть небезуспешно осваивавшая профессию домохозяйки, для прокормления семьи устроилась сразу на две работы. Федор же сначала просто сидел дома, целыми днями играя в одну и ту же компьютерную игру. Потом начал пить.

Странно, но поначалу Ирину такой тихий мужнин депрессняк не то, чтоб устраивал, но и не сильно раздражал. Может быть, у нее банально не хватало времени на то, чтобы заметить, что происходит с мужем. Она была слишком занята на двух своих работах, на которых быстро преуспела. А, может быть, понимала, как тяжело Федор переживает крах целого десятилетия своей жизни. Но в один прекрасный момент Ирина или заметила, или ей надоело понимать. А, скорее всего, она осознала, что меньше, чем за год из домашней наседки она стала, вроде как, бизнес-леди, пусть и невысокого пока пошиба. Но уж главой семьи с материальной точки зрения — определенно. И устроила Федору форменный разгром. Она кричала, что выходила за сильного, уверенного в себе мужчину, а не за безвольного тряпку и алкоголика. Что хватит сидеть сиднем дома и заливаться водкой. Что если не хватило ума удержать собственный бизнес, надо идти, как она, на зарплату. И что если он сам не в состоянии найти себе более-менее приличную работу, то за него это сделает она.

Одновременно пораженный, что и в каких тонах он слышит от супруги, но и радуясь тому, что его эдак вот тряхнули, Федор с водкой сразу же завязал. Но, продолжая пока вынужденно сидеть дома наедине с любимым компьютером, Федор неожиданно для себя начал… писать. У него еще со школы было все в порядке с русским языком, он много и жадно читал, а его сочинения на всех конкурсах неизменно занимали первые места. Он даже подумывал о том, чтобы по окончании школы податься куда-нибудь в литературный, но прагматичные предки восприняли эту идею в штыки и отправили отпрыска по папиной стезе, в строительный. По окончании ВУЗа последовала обязательная в те годы двухгодичная лейтенантская служба, после которой Федор прагматично остался в кадрах, — работа была точно такая же, как на гражданке, а зарплата — чуть не втрое. И даже в эти бесконечно далекие от литературы времена умение ясно, лаконично и точно выражать мысли, пусть и в казенных рапортах, очень помогало Федору.

И все это время, то чаще, то реже где-то глубоко внутри Федора всегда теплилась мысль, что а вот неплохо было бы ему взять, да написать книжку о чем-нибудь, стать известным писателем, и доказать «старикам», что не правы они были с выбором жизненного пути сына. И вот теперь, после краха бизнеса, после странного и страшного периода застоя в мозгах и в душе, когда уже нечего было доказывать давно умершим родителям, Федору вдруг записалось. Слова, фразы, абзацы, целые куски чего-то сначала не совсем понятного начали литься из-под пера на бумагу (то бишь, с клавиатуры на экран монитора) легко и непринужденно. Куски сливались в страницы, те — в главы, и вскоре стало получаться нечто вполне осмысленное про современную жизнь, про ситуацию в стране и в Москве, и все это — немного с детективным уклоном. Главный герой книжки, которую про себя Федор иронично называл рОманом, занимался таким близким автору строительным бизнесом, вокруг которого заворачивался весьма увлекательный сюжет. Федор чувствовал, что рОман получается интересным и вполне «забойным». Правда, никак не приходила в голову некая основополагающая часть интриги, но Федор чувствовал, что она придет, что что-то обязательно подведет его к ней.

Ирина знала, что муж «что-то там пишет», но относилась к этому скептически и не стеснялась это высказывать. Так, что когда с полгода назад она тоном, не терпящим пререканий, объявила мужу о том, что нашла для него работу, а Федор, даже и не думая возражать, всего лишь в риторически вопросил, а когда же, мол, он теперь будет писать, ведь надо же заканчивать книгу, Ирина взорвалась, как вулкан Кракатау. Правда, она быстро взяла себя в руки, и извержение было недолгим. Но страшным. Федор еще никогда, включая и тот первый «разгром», не узнавал о себе столько негатива за такой короткий промежуток времени. Ирина впервые открыто назвала литературное увлечение мужа «времяубийством» и «бредятиной», а самого Федора — «вещью, мало пригодной в быту» и «романтиком хрЕновым». В заключение прозвучала сентенция о том, что «только полный идиот может променять бумагомарание на ТАКУЮ работу», а с идиотом она жить не собирается. Федор ставить перспективы семейной жизни под угрозу не собирался, на работу, разумеется, пошел, и с тех пор о своем писательстве в присутствии супруги больше не поминал, урывая для окончания рОмана время в основном в выходные.

Надо признать, что работу Ирина подыскала для мужа и денежную, и интересную. Как и в свое время вакансию для себя самой, Ирина нашла это место через свою давнюю, еще с институтских лет, подругу Ольгу Куницыну. Ее муж Алексей возглавлял компанию под названием «Лого-Строй», занимавшуюся инвестициями в строительство недвижимости. Отправляясь на собеседование, Федор примерно представлял, что «Лого-Строй», подобно многим расплодившимся за годы строительного бума в Москве аналогичным компаниям, находит в столице земельные участки под застройку и, возведя на них то, что на казенном языке именуется «объект недвижимости», затем выставляет построенные площади на продажу. Спрос на такие новостройки в столице был устойчиво велик, а особенно популярным было так называемой «элитное» жилье в престижных районах. На встрече с Алексеем Куницыным это представление Федора о компании, где ему предстояло работать, полностью подтвердилось с той лишь поправкой, что занимался «Лого-Строй» не жильем, а объектами «административного назначения». Вернее, по крайней мере в настоящий момент, строился всего один «объект», правда, весьма и весьма крупный даже по столичным меркам.

На территории старейшего московского завода «Конвейер» «Лого-Строй» возводил трехэтажную надстройку над главным сборочным корпусом для последующего размещения в ней офисов, контор и тому подобной «недвижимости коммерческой направленности». Целый этаж, по слухам, собирался занять под филиал известный банк. Количество квадратных метров этой надстройки, которое эдак небрежно обронил в разговоре глава «Лого-Строя» — почти пятьдесят тысяч — внушало уважение не только само по себе. Федор, быстро помножив в уме эту площадь на пятьсот долларов, — а такова в Москве минимальная себестоимость «усредненного квадратного метра» — получил в результате двадцать пять миллионов, и проникся уважением также и к количеству денег, которыми ворочал Алексей Куницын.

Вот на этом-то объекте Федору и предлагалось в течение обозримого будущего трудиться в качестве так называемого «технадзора», то есть инженера, основные обязанности которого состояли в контроле за качеством строительных работ. За эту непыльную работенку господин Куницын готов был платить восемьсот американских долларов в месяц. Такая сумма хоть и не была по современным меркам манной небесной, но небогатый бюджет семьи Ионычевых почти удваивала, и Федор, не раздумывая, согласился.

Такая работа для Федора, за годы «государевой» службы возводившего объекты и покрупнее, и посложнее, была проста и понятна. Коллектив в «Лого-Строе» тоже подобрался нормальный, так что Федор быстро освоился и на стройке, и в конторе. Единственное, что сначала немного тяготило, это строгий график работы. К девяти утра обязательно нужно было быть на заводе, и до обеда — были реальные дела, не было ли — предписывалось находиться там, «осуществлять технический надзор». К трем нужно было прибывать в офис и там торчать строго до шести, каковое время надлежало «работать с документацией». Документацию же эту, то есть рабочие чертежи, по которым велось строительство, Федор по многолетней привычке запоминал наизусть с первого просмотра. В общем, кроме ежедневного доклада начальнику, как правило, сводившемуся к фразе: «Все в порядке, шеф!», делать в конторе нечего было совершенно. Федор изнывал от скуки, втихаря разгадывал кроссворды, чего, глядя, как его коллеги по офису корпят, не поднимая головы, попервоначалу даже стеснялся. Потом, приглядевшись и поняв, что атмосфера общей пахоты — чистой воды фикция, и на самом деле каждый тоже по-своему убивает время, стесняться перестал и решил наполнить часы вынужденного безделья содержанием.

Небывалое дело по нынешним временам, но компьютер в офисе был один — у секретарши Юли. Конторская дива, по слухам, была директору «из своих» и, вероятно, в связи с этим обстоятельством умениями, необходимыми современной секретарше, не блистала. В частности, быстро печатать она не могла, щелкала по клавишам двумя пальцами, а ее длиннющие, под стать ногам, искусственные ногти не оставляли ей никаких шансов в ближайшие пару лет в этом деле преуспеть. Собственно, печатной работы у нее было немного, но уж когда подваливало, бедная Юля за безупречный маникюр платила в полный рост, засиживаясь с печатанием документов чуть не заполночь. Федор же, которому за время его писательства текстовый редактор «Майкрософт Ворд» стал за старого приятеля, скорость набора на «клаве» имел изрядную. Смекнув это дело, в один такой раз, когда в конце рабочего дня на Юлином столе выросла кипа рукописных листов, к утру долженствовавшая превратиться в безупречный с точки зрения грамматики и оформления договор, Федор предложил девушке свою помощь, каковую та приняла с нескрываемой радостью. Федору это стоило какого-то часа сверхурочной работы, но с той поры все бумаги, которые по долгу службы ему время от времени приходилось составлять, Федор получил официальное право набирать на компьютере сам. Разумеется, с умным видом сидя перед экраном монитора, девяносто процентов времени Федор посвящал не актам приемки выполненных работ и служебным запискам, а своему рОману.

Неудивительно, что написание книги с мертвой точки сдвинулось и быстро пошло вперед. Придумалась наконец-то и интрига, на отсутствии которой, собственно, Федор и буксовал. В общем, пару месяцев назад Федор с победоносным видом, сыграв в голове туш, с размаху стукнул по клавише с символом точки, эту самую точку в конце рОмана и поставив. Но написать книгу — это меньшая часть дела, самое трудное — опубликовать ее. И что для этого нужно делать, представлялось лишь в самых общих чертах. Федор начал с самого начала. В пухлом справочнике «Желтые Страницы» он открыл раздел «Издательства», и прошерстил его весь. Издательств в Москве оказалось много — более четырехсот, и только на то, чтобы обзвонить их все, могло уйти и месяц, и два. К счастью, иногда сами названия, типа «Медицинская книга» или «Техническая литература» — уже позволяли отсеять такие издательства из списка подходящих. Но даже тех, чьи названия звучали вполне индифферентно, осталось около сотни. Федор крякнул, и засел за телефон. Свой рОман сам автор преподносил как «книгу о современной жизни с детективным уклоном», и чаще всего на том конце провода с разной степенью скуки в голосе отвечали, что такая тема издательству не подходит. Золотыми крупинками среди гор пустой породы звучали ответы: «Ну, приносите, почитаем». Таких в результате набралось пять. Федор купил две пачки бумаги для принтера, в очередной раз напросился помочь Юле и, оставшись после рабочего дня в офисе одни, распечатал пять экземпляров рукописи. И, только уже запаковав пачки листов в заранее подготовленные большие конверты, сообразил, что нигде не указал свое авторство. Надо было бы, конечно, перепечатать первые листы, но не было больше конвертов, и Федор фломастером на каждом пакете от руки крупно вывел псевдоним, казавшийся ему очень удачным — Александр Агатов. И номер своего мобильного. В один из дней он взял отгул, и развез рукописи по заинтересовавшимся издательствам. На прочтение везде брали не меньше месяца, и потянулось томительное ожидание. Первым пришел ответ из самого крупного и известного издательского дома, чьими «дюдиками» в мягких обложках были наводнены ларьки Роспечати и книжные развалы. Корифеи книгопечатного бизнеса вежливо расшаркивались, давали рОману высокую художественную оценку, однако же со словами, что «…сугубо социальная ориентированность сюжета выводит книгу за привычные границы жанра, что снижает ее коммерческую привлекательность», публиковать отказывались. Федор подивился затейливости формулировочки и стал ждать ответа из других издательств. Три из них последовали вскоре, но тоже были отрицательными. Федор впал в уныние. Но дней десять назад ему на мобильный раздался звонок, и дама, представившаяся Дашей Копейниковой, редактором из издательства «Фаэтон», прокуренным басом Фаины Раневской с места в карьер сообщила, что книга лично ей очень понравилась, и она рекомендовала ее к опубликованию. Уважаемый автор не против? У Федора от неожиданности перехватило дыхание, и он только что-то невнятно промычал в ответ. Редактора Дашу такое красноречие, видимо, позабавило, и она громоподобно и эдак чуть покровительственно рассмеялась:

— Ну, вот и славно. Наш «главный» гриппует, поэтому на этой неделе редакционного совета не будет. Придется вам набраться терпения до следующей среды, ладно?

— Ладно, чего уж, потерпим, — выдавил из себя первую связную фразу Федор.

— Отлично! — гулко воскликнула Даша. — Тогда вы мне звоните в среду после обеда, часика в четыре, в пять. Я думаю, к тому времени все уже случится.

— А чего должно случиться-то? — совсем уже придя в себя, решился на вопрос Федор.

— Как, чего? — не поняла Даша. — На редакционном совете принимается решение о том, подписывается книга к печати, или нет. Конечно, никто мое мнение оспаривать не будет, но — официоз, знаете ли.

— А-а, — содержательно прокомментировал информацию Федор. — Ясно.

— А вы, Александр, похоже, автор еще совсем молодой? — хмыкнула в трубку Даша. — Это у вас какая по счету книга?

— Да первая, однако, — чуть не поперхнулся, услышав обращение к себе по вымышленному имени, Федор.

— Надеюсь, не последняя! — воскликнула Даша. — У вас получается, вам обязательно нужно писать!

— Значит, буду, — не стал спорить польщенный Федор, чувствуя, что беседу на эту тему мог бы поддерживать бесконечно долго.

— Да, и еще мне нужны ваши данные, — бесцеремонно увела разговор в сторону Даша.

— Какие данные? — не понял Федор.

— Для авторского договора, — тоном терпеливой училки младших классов пояснила Даша, — Фамилию и имя я знаю, нужно отчество, прописка, ну, и все прочее.

— Вообще-то, я пишу под псевдонимом, — признался, почему-то краснея, Федор.

— А гонорар вы будете тоже под псевдонимом получать? — съехидничала Даша. — Бухгалтерия деньги выдает по реальным паспортным данным.

— А что, и гонорар будет? — воскликнул Федор.

— А как же? — удивилась Даша. — Написали — получИте! Конечно, миллионером с одной книги вы не станете…

— Но хоть на банкет-то по такому поводу хватит? — перебил редакторшу разошедшийся Федор.

— Если для узкого круга лиц, то и не на один, — понизив голос чуть не до инфразвука, со смехом уверила Федора Даша.

— Ну, тогда — записывайте! — махнул рукой Федор, доставая паспорт.

В ответ Даша сообщила Федору свои редакционные телефоны, и они распрощались. Только выключив трубку, Федор понял, насколько он счастлив.

Сегодня было утро той самой долгожданной среды. Как в институтские времена перед экзаменом, Федор особенно долго скреб себя бритвой и особенно тщательно драил зубы щеткой. В завершение утренних процедур он по армейской привычке умылся ледяной водой и, оставшись чуть меньше, чем обычно, недовольным своим отражением в зеркале, вернулся на кухню. Чайник как раз вскипел, и конфорка раскалилась докрасна. Федор достал пачку кофе, автоматически отметил, что напиток заканчивается, засыпал четыре чайных ложки ароматного порошка в турку, залил кипятком и поставил на плиту. Через несколько секунд кофе вспенился в узком горлышке шапкой мелкопупыристой пены, до ужаса напоминающей знаменитую прическу Анжелы Дэвис, и Федор снял турку с плиты. Прежде, чем быть налитым в чашку, напитку нужно было пару-тройку минут отстояться, и во время этой паузы в годами отработанном утреннем ритуале Федор Ионычев обычно включал стоящий на подоконнике маленький телевизор, чтобы посмотреть новости.

В стране и в мире творилось все одно и то же — разбивались машины и самолеты, люди убивали друг друга в войнах и на бытовой почве, планета Земля насылала на своих неразумных детей землетрясения, цунами и прочие мелкие беды. От льющейся с экрана безнадеги Федора аж передернуло. Решив посмотреть что-нибудь более жизнерадостное, он фехтовальным выпадом простер в сторону «ящика» руку с пультом. Последнее, что он увидел по новостному каналу, был сюжет о том, что на Таджикско-Афганской границе задержали целый караван с героином и фальшивыми долларами, причем качество последних оказалось настолько высоким, что подделки беспрепятственно проходили через любые детекторы. Лишь информация от самих проводников, в один голос заявивших, что везли фальшивки, заставила видавших виды пограничников усомниться в подлинности купюр. Федор хмыкнул, поражаясь искусности неизвестных фальшивомонетчиков, и переключил программу. И тут же резко обернулся, почувствовав спиной чей-то взгляд. В дверях кухни, накинув на плечи одеяло, стояла Ирина.

— Ой, Ир, ты меня напугала! — улыбнулся жене Федор. — Доброе утро! Чего не спишь?

— Сам вскочил ни свет, ни заря, — не отвечая на приветствие, констатировала, хмуро прищурившись на мужа, Ирина. — Куда собрался-то в такую рань? На свидание?

Ни на секунду не допуская, что Ирина может его ревновать, Федор пропустил жёнину реплику мимо ушей, и только кротко улыбнулся, давая понять, что шутку оценил.

— Да нет, просто не спится что-то, — пожал он плечами, помедлил и добавил: — Сегодня — я говорил тебе, если помнишь, — книжку мою должны к печати подписать…

Не закончив фразу, Федор замолчал, ожидая реакции Ирины. Скепсис жены по поводу своего писательства Федора ужасно огорчал, и он не оставлял надежды это положение дел рано или поздно изменить.

— Я впечатлена! — не скрывая сарказма, фыркнула в ответ Ирина, давая понять, что за последние полгода ее отношение к «бредням» мужа существенных изменений не претерпело.

— Даже гонорар обещали заплатить, — стараясь не обращать внимание на Иринино ехидство, выбросил на стол тщательно скрываемый им ранее козырь Федор, но, похоже, сделал этим только хуже.

— Не так деньги надо зарабатывать, Ионычев! — повысила голос, уперев руки в боки Ирина. — Не так!

— Ты, конечно, знаешь, как? — позволил себе легонько съехидничать Федор.

— Я — знаю! — безапелляционно ответила Ирина, поставив жирный акцент на слове «я».

Эти ее слова прозвучали так, что если Ирина до сих пор еще не стала зарабатывать истинно больших денег, то это точно случиться в самом ближайшем будущем. Хотя справедливости ради приходилось отметить, что на своих двух работах Ирина и теперь получала в совокупности побольше того, что приносил в семейный бюджет Федор.

Он смотрел на Ирину, стоявшую с решительно нахмуренными бровями и сжатыми губами в позе мальчишки-драчуна, готового кинуться в свалку, и думал о том, какая все-таки его жена красивая! С точки зрения общепринятого разделения женских типов «по мастям» Ирина была, разумеется, блондинка, но на этом возможность описать ее красоту общепринятыми штампами и исчерпывалась. Ее волосы были не просто светлые, — они имели удивительный оттенок, который в зависимости от освещения менял их цвет от соломенного до русого. В чертах ее удлиненного лица угадывались и европейские, и славяно-скифские предки, а глаза могли быть по настроению и небесно-голубыми, и серо-стальными. Очаровательная юная девушка, какой была Ирина, когда они познакомились, к ее нынешним тридцати четырем стала восхитительной зрелой женщиной, как свежий тугой бутон, распустившись, превращается в ослепительную розу. Причем несмотря на то, что и беременность, и роды прошли тяжело, и кормила Полинку своим молоком Ирина чуть не до двух лет, ей удалось не набрать ни килограмма лишнего веса, а ее грудь осталась по-прежнему остроконечной и упругой. В течение всех последних без малого одиннадцати лет, что они были знакомы, Федор не уставал поражался тому, насколько же Ирина красива! Безусловно, она была самой красивой женщиной в его жизни, самой яркой звездой в созвездии тех, кого он когда-либо любил. Эдакой, выражаясь языком астрономов, Альфой Любви. Но последнее время Федор все чаще ловил себя на мысли, что, пожалуй, жена даже слишком красива и ярка для него. Может быть, такие мысли приходили ему в голову потому, что все реже глаза жены при взгляде на него были нежно-голубыми, и все чаще — холодно-серыми.

Сейчас же они и вовсе метали молнии, но в сочетании с творческим беспорядком на голове и haut couture в виде одеяла, накинутого на решительно вздернутые плечи это только добавляло Ирине шарма. Несмотря ни на что, Федор обожал жену в любых проявлениях ее непростого характера, и даже сердиться на нее по-настоящему не умел. Ругаться же с нею было для него и вовсе немыслимо, поэтому сейчас в ответ на Иринину тираду он только вздохнул и, терпеливо улыбнувшись, спросил:

— Кофе будешь?

— Нет! — отрезала Ирина, развернулась на месте, полами одеяла чуть не смахнув турку со стола, и сердито вышла с кухни.

М-да, за последние пару лет картины семейного быта Ионычевых все чаще начинали более напоминать изображения бушующего океана, чем сентиментальные пасторали, каковыми они казались все предшествующие годы их совместной жизни. «Сам виноват!» — подумал Федор, сокрушенно покачал головой и сел завтракать.

На улице, как всегда бывает в оттепель, во всем ощущалась влажность. Старенькая «шаха», к счастью, не проданная в благополучные времена, когда Федор рассекал на «мерине», долго содрогалась всем своим отсыревшим за ночь нутром, но на последнем издыхании стартера все-таки завелась. Федор прогрел двигатель машины приличествующее ее почтенному возрасту время и, пробуксовывая лысоватыми покрышками по подтаявшему снегу, отправился в свой ежеутренний рейс на завод.

Несмотря на будний день, на дорогах было относительно свободно. Федор любил ездить быстро, умел делать это даже в постоянных московских пробках, а сейчас, когда движение позволяло, он продвигался и вовсе без проблем. При этом даже когда под Федором была не убитая «шестерка», а престижная иномарка, на дороге он всегда вел себя, как джентльмен — не моргал нетерпеливо фарами плетущемуся впереди «чайнику», и не жал истерично на клаксон, подгоняя какую-нибудь засидевшуюся на светофоре дамочку с буквой «У» на стекле. Свой стиль вождения сам он называл «сквозить, как нож сквозь масло», имея в виду, что искушенный водитель практически всегда может двигаться существенно быстрее потока, сам при этом никого не «подрезая» и своими маневрами никому не мешая. Но сегодня «лавирование» Федора из ряда в ряд кому-то не понравилось. А, может быть, водителя начерно затонированного джипа «Мерседес-Геландеваген», за рубленные формы кузова прозванного «чемоданом на колесах», просто жаба заела, что какая-то «шаха» едет быстрее него. Как бы то ни было, но пристроившись за несколько машин от Федора еще на развилке Коровинского шоссе с Дмитровкой, у Петровско-Разумовской «Геландеваген» уже висел у «шестерки» на хвосте. «А, так ты бодаться?!» — усмехнулся про себя Федор, которому постоянное маяченье треугольной мерседесовской звезды в зеркале заднего вида начинало действовать на нервы. Он резко повернул руль и влез в узкую щель между двумя машинами слева. В правом ряду тоже открылся просвет, и Федор немедленно нырнул в него, за несколько секунд сразу оказавшись на несколько машин впереди «Геландевагена». Тот засуетился, попытался повторить маневр, но «калитка» уже давно захлопнулась, а сердитый сигнал не менее крутого «Рейндж-Ровера», перед которым попытался протиснуться преследователь Федора, вернул «Геландеваген» на место. Федор еще несколько раз выполнил такую же «перестановочку» и окончательно оторвался от «чемодана», оставив его в окружении раздраженно бибикающих иномарок далеко позади. «Понакупляли Мерседесов, а ездить научиться позабыли», — усмехнулся Федор, посылая преследователю воздушный поцелуй. Но пора была уходить с Дмитровки в сторону Ленинградского проспекта и, перед перекрестком с улицей Руставели включая поворотник направо, Федор уже забыл о незадачливом гонщике на «Геландевагене».

Завод «Конвейер» уютно пристроился в глубине огромной треугольной проплешины в плотной городской застройке, одной стороной своей территории подходя почти к самой Ленинградке, а двумя другими гранича с Илюшинским авиакомплексом и Ходынским полем. Фасады жилых домов, тянущихся от стадиона Юных Ленинцев до Аэропорта почти сплошной линией, надежно скрывали высоченный заводской забор от людских глаз, и большинству горожан даже невдомек было, что чуть не в сердце Москвы уже больше полувека стоит и работает промышленное предприятие, по площади равное иному столичному району. К этому большинству принадлежал и коренной москвич Федор Ионычев, впервые услышавший о заводе «Конвейер» только придя на работу в «Лого-Строй».

Но с тех пор завод стал ему, как дом родной. Одетые в ветхозаветные форменные бушлаты с перекрещенными винтовочками на зеленых петлицах бабушки-старушки, дежурившие при заводских воротах, машину Федора уже знали, и пропускали его на территорию, не требуя предъявления пропуска. Как обычно, проезжая мимо них, Федор в знак благодарности наклонил голову, что очень нравилось стареньким охранницам, некоторые из которых работали на заводе чуть не с самого его основания. Федор припарковал машину на стоянке, и пешком направился к месту своей работы.

Главный сборочный корпус завода «Конвейер» был громаден. Начинаясь у самой проходной, он гигантской змеей, несколько раз поворачивая, петлял по всей территории завода, и заканчивался почти у того места, где начинался. Собственно, завод и был по сути этим одним гигантским цехом. Длиной он была чуть не километр, и все остальные заводские постройки, коих насчитывалось чуть не три десятка, служили лишь для обеспечения его работы. Поэтому заводчане по привычке называли Конвейером не только завод, но и сам ГСК, не делая между этими понятиями большой разницы. Контролем за ведением работ по надстройке Конвейера и занимался Федор Ионычев, инженер технического надзора компании «Лого-Строй».

Федор еще только подходил к первому подъезду корпуса, как из дверей навстречу ему выскочил, прихрамывая, Юра — прораб строительной фирмы, которая на подряде у «Лого-Строя» вела собственно стройку. Правда, на самом деле его звали не Юра, а Юнус, потому что по национальности он был таджик. Таджики были и рабочие на стройке, и вся фирма «Сервисспецстрой», хоть и была зарегистрирована в Москве, была, по сути, таджикской. Поэтому Федор в шутку переделал это название в «Салямспецстрой», которое всем понравилось, да с тех пор так и прижилось.

— Ассалям алейкум, товарищ технадзор! — еще издалека закричал Юра Федору.

Федор, хотя слышал это приветствие пять дней в неделю, не смог сдержать улыбки. Юра, которому было уже за пятьдесят, был выходцем из той, советской эпохи, и все его привычки и манера общения были соответствующими. У немалого коллектива, работавшего на стройке, Юра-Юнус обладал непререкаемым авторитетом, проистекавшим из двух его качеств. Во-первых, в отличие от большинства своих молодых земляков, он неплохо говорил по-русски, а во-вторых, у себя на родине в горном ауле у него было три жены. В детстве Юра упал с лошади, и с тех пор остался хромым, что не мешало ему быть очень подвижным. Вот и сейчас он проворно подскочил к Федору, закланялся, прижимая ладонь к сердцу, а когда Федор протянул ему руку, затряс ее обеими своими руками.

— Валейкум ассалям, Юнус-ага! — ответствовал на приветствие Федор, со времен своего военно-строительного прошлого помнивший несколько фраз на универсальном, понятном любому среднеазиату языке.

Прораб Юра, которому величание «ага», то есть «старший», явно было маслом по сердцу, совсем расцвел, заулыбался морщинистым смуглым лицом, всем своим видом выражая готовность служить высокому начальству, каковым являлся для него Федор.

— Сколько бетона за ночь приняли? — перешел от расшаркиваний к делу Федор.

— Совсем много, товарищ технадзор, — с готовностью отвечал Юра, смешно выпучив глаза и обрисовав в воздухе руками что-то круглое, что, вероятно, должно было символизировать очень большое количество уложенной в конструкции бетонной смеси. — Десять миксеров, однако, принимали.

«Семьдесят кубов, — прикинул про себя Федор. — Да, прилично!»

— А как насчет качества работ? — строго нахмурил брови Федор. — Провибрировали бетон хорошо? Прогрев включали?

— Все вибрировали, все включали! — масляным голосом зачастил Юра, снова прикладывая руку к сердцу. — Пойдем, товарищ технадзор, сам посмотришь!

— Пойдем, Юра, обязательно пойдем, — засмеялся Федор, первым заходя в подъезд.

По узкой темной лестнице они с Юрой поднялись на чердак, пролезли через узкий лаз слухового окна и оказались на стройплощадке. Здесь кипела работа. Одни таджики в одинаковых синих утепленных куртках и оранжевых касках железными крючками вязали арматуру колонн, другие с помощью крана одевали уже готовые арматурные каркасы в щиты опалубки, третьи ворочали толстым шлангом бетононасоса, заливая в конструкции густой серо-зеленый бетон. Надсадным звуком, напоминавшим жужжание огромного роя рассерженных пчел, гудели вибраторы, которыми уплотняли свежий бетон. Сверкали звезды электросварки, звенел звонок башенного крана, стропальщики на чистом русском с легким таджикским акцентом кричали «вира!», «майна!» и «давай-давай!». В общем, было весело. Да, надо отдать «Салямспецстрою» должное — работали таджики быстро, причем круглые сутки, и надстройка над Конвейером росла не по дням, а по часам. На том месте, где сейчас стояли Федор с Юрой, еще на прошлой неделе была старая железная крыша корпуса, а сейчас возвышалось уже два новых этажа. По прикидкам Федора, при таких темпах надстройка над всем Конвейером могла быть готова к середине мая.

Сопровождаемый Юрой, Федор обошел всю стройку, тщательно проверил выполненные за ночь работы, проконтролировал ведение многочисленных журналов и остался всем этим удовлетворен. Потом обсудил с приехавшими на стройку проектировщиками кое-какие технические вопросы, после чего пообедал в заводской столовой. Когда, покончив со всеми делами, Федор уже направлялся на стоянку, чтобы ехать в офис, ему навстречу попался главный энергетик завода Виктор Николаевич Соколов, общительный толстяк, с которым Федор был в добрых отношениях. Федора уже поджимало, чтобы к трем не опоздать на доклад начальнику, но о том, чтобы не перекинуться с жизнерадостным энергетиком парой слов, не могло быть и речи.

— Как на дрожжах растет стройка-то, — с улыбкой кивнул на возвышавшийся над корпусом башенный кран Соколов, крепко пожимая Федору руку. — Не боишься ты, Федор Андреич?

— А чего я должен бояться-то, Виктор Николаевич? — не понял Федор, поворачивая голову в направлении взгляда энергетика. — Что кран упадет, что ли?

— Что корпус упадет! — хохотнул Соколов, доставая из кармана пачку сигарет. — Закуривай!

— Да не курю я, ты же знаешь, — нахмурился Федор, давая понять, что разговор ему неприятен.

Глупая шутка энергетика резанула ему слух. Со свойственным строителям суеверием Федор Ионычев избегал досужих обсуждений всевозможных строительных катастроф, особенно после недавнего обрушения одного из московских аквапарков. Но, как на зло, Соколов явно был расположен эту тему развить.

— А что, виданное ли дело — так корпус нагружать? — для убедительности по-ленински выставив вперед руку, воскликнул энергетик. — Конвейер — он старенький, разве ему снести на голове такое?!

— Вот ты образованный человек, инженер, а несешь всякую ерунду! — тоже завелся Федор. — Ты же знаешь, расчеты были, обследования. Они показали, что корпус надстройку выдержит, и с большим запасом!

— Ну, тогда ладно! — заулыбался, неожиданно сдавшись, Соколов, и дружелюбно похлопал Федора по плечу. — Да ты не серчай, Федор Андреич, это я так. Сам-то я не сомневаюсь, вот только люди говорят…

Умные маленькие глазки энергетика вроде улыбались, но в их глубине явно была тревога.

— Кто говорит? — остывая, уже более миролюбиво спросил Федор.

— Да все говорят, — махнул рукой Соколов и обернулся на звук приближающегося автомобиля.

Федор тоже повернул голову. Рядом с ними, мягко шурша шипованной резиной, остановился длинный черный БМВ. Темное боковое стекло лимузина бесшумно опустилось.

— Здравствуйте, господин Ионычев! — произнес человек, сидящий за рулем.

Это был собственной персоной директор завода «Конвейер» Евгений Эдуардович Дерябин. Круглое, как солнце, лицо директора источало добродушие, светлые прозрачные глаза просто лучились дружелюбием. Дерябин не был Федору начальником, и все же из уважения перед директорским рангом, отвечая на приветствие, он слегка наклонил голову.

— Ну, как дела на стройке? — обратился Дерябин к Федору, словно и не замечая стоящего рядом Соколова. — Как работает ваш «Салямспецстрой»? Выполняет план по валу?

— Нормально работает, Евгений Эдуардович, — ответил Федор, из субординации шутливого директорского тона не поддержав. — Плана у них как такового нет, но есть срок окончания — начало июня. Вроде бы, укладываются.

— Надо быстрее, — вдруг посерьезнел Дерябин. — Передайте, пожалуйста, Алексею Дмитриевичу, что я просил быстрее.

И — снова засиял, засветился радушием.

— Обязательно передам, — ответил Федор и в ответ на прощальный директорский кивок по-военному приложил два пальца к шапке.

Лимузин дохнул ароматным дымком из двух прямоугольных труб под бампером, и плавно покатил к заводским воротам.

— Да, кру-той у нас директор, кру-той, — протянул Соколов, провожая лимузин взглядом. — Круче только яйца всмятку. И откуда он только взялся на нашу голову?

Федор непонимающе посмотрел на энергетика, но тот только хмуро сунул ему ладонь на прощание, и тяжело пошагал в направлении стоящей неподалеку подстанции. А Федор, чувствуя, что опаздывает, поспешил в контору.