Пророчество Черной Исабель

13

Огонек свечи выхватил из темноты пещеры две блестящие точки: глаза сокола. Линдсей поставил свечу в небольшую нишу в каменной стене, повернув так, чтобы птица могла видеть огонь, и наклонился к маленькой железной жаровне в углу, в которой он в свой первый приход разжег несколько кусков торфяного угля. Теперь они горели ровным жарким пламенем. «Хорошо, – подумал Линдсей. – Холод и сырость ловчим птицам никак не нужны».

Когда-то он держал в этой небольшой пещере, похожей скорее на щель, своих пернатых любимиц – Астолат и Рагнел, поэтому старый сундук в дальнем углу был битком набит всевозможными охотничьими принадлежностями: перчатками, сумками, разнообразными ремешками, креплениями, колокольчиками и колпачками. Открыв его, Линдсей нашел свою любимую перчатку – кожаную, с хорошей стеганой подкладкой – и надел на левую руку.

Старая, давно не ношенная, она тем не менее сидела как влитая. Он согнул и разогнул пальцы, любуясь ею, потом натянул до локтя. Старая кожа немного подсохла, требовала смазки, но в остальном перчатка была еще хоть куда.

Линдсей печально покачал головой. Он дал себе зарок больше никогда ее не надевать и не заводить ловчих птиц, и вот, пожалуйста…. Согретая теплом человеческого тела, перчатка, поначалу жестковатая, уже через несколько минут мягко облегала хозяйскую руку.

На ладони темнело пятно. Как ни пытался Линдсей его вывести, пятно все еще было отчетливо видно: это была кровь верной Астолат, принявшей смерть прямо на руке хозяина.

В тот злополучный день несчастья обрушивались на Линдсея одно за другим, и теперь при взгляде на старую перчатку его сердце снова сжалось от давней, неизбывной тоски.

Усилием воли заставив себя сосредоточиться на работе, он выбрал из хранившихся в сундуке вещей охотничью сумку и путы для птицы, прикрепил сумку к поясу и подошел к новому питомцу. Тот зачарованно смотрел на золотистый огонек свечи, и Линдсей не смог удержаться от грустной улыбки: этот полудикий красавец-сокол, похоже, не обладал особым умом.

Куда ему до бедной Астолат! Необыкновенно сообразительная, она отличалась не только изумительными охотничьими качествами, но и исключительной преданностью хозяину. «Такой птицы у меня больше никогда не будет», – с горечью подумал Линдсей.

Что ж, тем лучше: он без сожаления отпустит Гэвина на все четыре стороны, когда тот поправится. К тому же забота об этом прекрасном, но своенравном создании требует много времени и сил, к чему обременять свою и без того нелегкую жизнь?

– Привет, птичка, – тихо поздоровался Линдсей. Сокол не обратил на него никакого внимания, продолжая следить за пламенем. Джеймс потянулся к нему и, бормоча все ласковые слова, которые приходили в голову, принялся снимать с птичьих лап самодельные путы.

Заменив их на пару хороших, надежных пут, принадлежавших когда-то Астолат, он обмотал концы ремешков вокруг мизинца и безымянного пальца одетой в перчатку руки, сжал ее в кулак и легонько подтолкнул им сзади сухие, мускулистые лапы пернатого хищника.

Прежний владелец Гэвина, по-видимому, немало потрудился над своим питомцем: сокол тотчас сделал шаг и уселся на кулаке нового хозяина, крепко вцепившись когтями в кожу перчатки.

– Молодец, хороший мальчик, – похвалил Линдсей и наградил птицу куском сырого мяса, которое захватил с собой еще в первый приход. Сокол с жадностью проглотил пищу. – Кое-что ты еще помнишь или просто слишком устал, чтобы закатывать истерики.

Дав ему еще кусочек, Джеймс спрятал мясо в сумку на поясе и продолжал:

– Бедняга, ты мне вообще-то совсем ни к чему, но не бойся, я позабочусь о тебе, пока ты не сможешь летать как следует. Только придется заняться твоим воспитанием, потому что манеры у тебя просто из рук вон плохи, – и он погладил птицу по спинке, зная, что это ее успокоит.

Птица в два счета покончила с едой, и Линдсей задул свечу. Уставший и, видимо, страдающий от боли в крыле сокол издал недовольный крик, но потом притих, успокоенный темнотой, которую нарушало лишь пурпурное свечение раскалившейся жаровни.

– Итак, сэр Гэвин, дрессировка начинается, – негромко, напевно произнес Линдсей, продолжая гладить птицу. – Запомни: ты мой пленник, а я твой хозяин. Я буду тебя кормить и даже выпускать на волю, когда придет время. Так что учись узнавать мой голос и слушаться.

Перед глазами Линдсея возникло нежное лицо Исабель. «Она тоже моя пленница, как и ты, Гэвин», – подумал он. Но сокол – часть дикой природы, его можно приручить, подчинить своей воле с помощью силы и опыта.

Девушка – совсем другое дело, ее не приручишь, как птицу. Линдсей вздохнул. Ему так хотелось, чтобы Исабель ему верила! Но вражда между ними слишком сильна, и соколу, видимо, суждено остаться у него гораздо дольше, чем прорицательнице из Аберлейди…

Птица окончательно успокоилась, и Джеймс тихонько затянул строчку из ектеньи, как певал в детстве на клиросе:

– Господи помилуй, господи помилуй…

В лунном свете, который тонкими нитями просачивался в узкую щель входа, замаскированную ветвями деревьев и ползучими растениями, горец заметил, что сокол наклонил голову и внимательно прислушивается к непривычным звукам.

– Господи помилуй, господи помилуй…

Еще в пути, во время многочасового путешествия с Исабель по лесу, Линдсей решил, что будет подзывать птицу именно так: церковный напев, плавный, полный беспредельного спокойствия, чем-то напоминал ему полет сокола.

Повторив напев еще и еще раз, – птица должна запомнить мелодию и голос хозяина, – Джеймс опять негромко заговорил со своим питомцем и принялся медленно, осторожно ходить с ним по темной пещере, чтобы не дать заснуть птице, да и себе самому: время было слишком дорого, чтобы тратить его на сон. Хотя в дальнейшем сокол будет жить на воле, сейчас его следовало как можно скорее приручить, чтобы прекратить припадки буйства: они усугубляли его болезнь; к тому же он мог еще больше пораниться и вообще потерять способность летать.

«Он должен привыкнуть ко мне и поверить, что я желаю ему только добра», – думал Джеймс. Странная вещь – доверие: хрупкое, переменчивое, оно может быть и непоколебимым, как скала. Вот тетя Элис верит ему, Линдсею, что бы о нем ни говорили люди. А Исабель… временами он замечал в ее глазах искорку веры, и тогда у него теплело на сердце. Но теперь, когда он признался, что предал Уоллеса, эта искорка погасла, и, видимо, уже навсегда.

Что ж, Исабель трудно винить, ведь он и сам уже в себя не верит…

Окончательно разбуженная непонятным спросонок шумом, девушка выглянула из-за занавески и умилилась домашней идиллии: тетя Элис с закатанными по локоть рукавами хлопотала у стола, что-то бормоча себе под нос, в очаге потрескивали дрова, тихо клекотала озабоченная чем-то Рагнел, и все эти милые сердцу звуки перекрывал уютный стук дождя по крыше.

– Ну, наконец-то ты проснулась, красавица! – обрадованно воскликнула женщина, и Исабель заметила, что она обеими руками месит тесто.

– Добрый день, госпожа Кроуфорд, – поздоровалась девушка хриплым со сна голосом.

– Пожалуйста, называй меня просто Элис, – поправила та и улыбнулась. – Долго же ты спала – целых два дня! Впрочем, это даже хорошо, ведь добрый сон тоже лекарство.

– Неужели я спала два дня? – изумилась Исабель. – Но я вроде бы несколько раз вставала, чтобы поесть…

– Вставать-то ты вставала, но от усталости не могла даже слова сказать и тотчас снова засыпала, – с улыбкой ответила Элис, продолжая месить тесто. – Давай садись за стол, если тебе больше не хочется спать. Нужно подкрепиться, чтобы восстановить силы.

– А где ваш племянник? – спросила девушка, оглядывая комнату. – Со своим соколом, с Гэвином, как ты его назвала, – усмехнулась женщина. – Неплохое, между прочим, имечко. А мне Джейми велел испечь для этой птицы хлеба, вот я и вожусь с тестом.

– Я не знала, что хищные птицы едят хлеб.

– Они и не едят, хлеб нужен для другой цели. Джейми знает, что я большая мастерица по части выпечки, немногие шотландские хозяйки могут этим похвастаться. Одна беда: сейчас пшеничной муки днем с огнем не сыщешь. Проклятые англичане отказываются продавать нам свои товары, в том числе и муку, а у нас, горцев, пшеницы мало. Спасибо Джейми: он иногда привозит мне муку. Вот и недавно, недели две назад, привез несколько фунтов. А откуда он ее взял, я не спрашиваю. Да хоть бы и украл у англичан, мне все равно.

– Неужели он действительно ворует муку у англичан?

– А что тут удивительного? – пожала Элис плечами, продолжая месить тесто. – Ведь он разбойник, объявленный вне закона. А у этих негодяев и украсть не грех. Несколько раз Джейми со своими людьми грабил в лесу англичан, везших съестные припасы и другие товары, и раздавал все отнятое обнищавшим жителям! Разве ты не знаешь, милая, сколько народа из-за набегов англичан осталось с пустыми кладовыми, без крыши над головой? Ведь эти безбожники грабят и сжигают все, что попадается им на пути, разоряя наш край. Джейми говорит, что они у нас в долгу, и он возвращает обратно то, что они украли. – Она разделила тесто на две части и сформировала из каждой большую круглую буханку. – Ну вот, какой славный хлебушек у нас получился! Я ведь в пшеничную муку добавляю ячменной и еще овсяной и тесто замешиваю на закваске из хмеля – оно прекрасно поднимается. Тебе, голубушка, надо есть побольше моего хлеба, ты вон какая тощая, просто кожа да кости.

Исабель порозовела и смущенно посмотрела на свои тонкие руки.

– Вы правы, милая Элис, – проговорила она. – Знаете, я бы не отказалась сейчас что-нибудь съесть.

– Прекрасно! Но сначала тебе надо одеться. Твое платье и накидка лежат в ногах кровати, я их починила и постирала, – сказала добрая женщина, накрывая свои караваи чистой тряпицей. – Давай-ка я помогу, поди, одной рукой тебе нелегко будет управиться.

Вскоре Исабель, умытая, причесанная и в чистой одежде, уже сидела за столом, держа в здоровой руке чашу вина со специями. Раненая рука, перевязанная чистыми бинтами, висела на груди, продетая в аккуратную матерчатую петлю.

– Когда караваи испекутся, мы отнесем хлеб Джейми, – сказала Элис, поставив перед гостьей большую миску наваристой овсяной каши и втыкая в гущу ложку. – А сейчас ешь.

Исабель набросилась на еду с жадностью изголодавшегося человека, поэтому, когда Элис вернулась, поставив караваи в большую печь за домом, миска была пуста. Не говоря ни слова, женщина снова наполнила миску, и Исабель почти так же быстро расправилась и с новой порцией.

– Да, ты и впрямь оголодала, девонька, – сочувственно пробормотала тетушка. – Джейми рассказывал, что ты почти ничего не ела несколько недель, когда эти ироды-англичане осадили твой замок.

Исабель кивнула, и Элис принялась расспрашивать ее об осаде. Заслышав отдаленный гром, она замолчала и посмотрела в окошко – совсем крохотное, оно пропускало очень мало дневного света. Дождь с новой силой застучал по крыше.

– Ничего, гроза вроде далеко, – заметила женщина. – Но, боюсь, мы вымокнем, пока доберемся с хлебом до Джейми.

– А где он?

– В пещере. Много лет назад он приспособил ее под жилище для своих ловчих птиц. Как твоя лодыжка, ты можешь идти?

Исабель наступила на раненую ногу. Прежней боли уже не было.

– Болит гораздо меньше, – ответила девушка. – Думаю, я дойду.

Неожиданно Рагнел перелетела на спинку стула напротив, тихо звякнув о дерево серебряным протезом, и уставилась на гостью кроваво-красным глазом.

– Разве вы не привязываете ее к жердочке? – спросила Исабель.

– Нет, – улыбнулась Элис, ласково поглядывая на свою любимицу, – наша королева летает, где хочет, иногда даже покидает дом. Но она всегда возвращается на свой трон, потому что знает: сама она не прокормится в лесу. Куда ей, с одной-то лапой.

– А как она лишилась конечности?

– Ох-хо-хо, давно это было. Ее еще птенцом достали из гнезда, и мой муж Найджел взял малышку к себе. Он был лучшим королевским сокольничим, – с гордостью сказала Элис, вновь наполняя дымящимся пряным напитком чашу девушки, а заодно и вторую – для себя.

– Да-да, Джеймс мне рассказывал.

Женщина взяла со скамьи кожаную перчатку, надела и подняла руку. Тотчас покинув спинку стула, птица уселась на перчатку, и хозяйка продолжила свой рассказ:

– Когда Рагнел подросла, во время охоты на нее напал злобный кречет, принадлежавший одному из придворных. Он завидовал успехам малышки и в отместку очень сильно ее покалечил. Найджел боялся, что молодая птица умрет, но она обладала недюжинной стойкостью и выжила назло своему недругу.

Элис взяла с блюда, стоявшего у очага, кусочек сырого мяса, дала его соколу, вытерла тряпкой пальцы и снова повернулась к своей слушательнице.

– Израненная лапа Рагнел почернела и отпала, – продолжала она. – Тогда Найджел сделал ей искусственную из серебра, а потом еще несколько, меняя их по мере того, как птица росла. Рагнел научилась жить с протезом, она умеет даже охотиться, но больше любит сидеть у меня на руке. Например, ест она только на руке. Ах ты, моя ленивая, глупая птичка, – любовно проговорила Элис, улыбаясь своей питомице.

Рагнел заклекотала, наклонилась и почистила о перчатку клюв, а потом, уставившись на Исабель, широко расправила хвост, и на пол шлепнулась лепешка помета.

– Фу, скверная девчонка! – всплеснула руками Элис и повернулась к гостье: – Это она хочет тебе показать, что она здесь главная. Не надо подтирать, я сама, – поспешно добавила она, видя, что Исабель хочет убрать за птицей. – Леди Рагнел уже давно превратила меня в свою горничную: вот цена, которую мне приходится платить за то, что она снисходит до моего общества. Кроме нас с Рагнел, кота, козы и кур, здесь никого нет. Впрочем, кота она тоже заставила себе служить, а куры ее боятся. Только коза не обращает внимания на нашу королеву.

– Должно быть, хорошо жить одной, никому не подчиняясь… – мечтательно произнесла Исабель.

– Хорошо-то хорошо, девонька, да только очень одиноко.

– Иногда мне кажется, что это все же лучше, чем жить в постоянной зависимости и подчинении, как я, – ответила девушка. – С самого детства мной распоряжались отец и пастор, а теперь придется подчиняться жениху… Не лучше ли уйти в лес и стать отшельницей?

– Мне кажется, это не для тебя, милая.

– Но ведь вы довольны своим уединением? Может быть, повезет и мне.

– Поверь, я ушла в лес не от хорошей жизни, – пожала плечами Элис, поглаживая птице грудку. – Мои муж и сыновья погибли, сражаясь за свободу Шотландии, – она вздохнула, прогоняя непрошеные слезы. – Кроме Джеймса и Маргарет да этой заносчивой птицы, у меня больше никого не осталось на этом свете. Надеюсь, когда-нибудь Маргарет и Джейми поженятся, они ведь не кровная родня: Маргарет моя племянница по покойному мужу.

– Джеймс к вам очень привязан, Элис, – тихо проговорила Исабель, еще раз подумав с горечью: «Наверное, он и впрямь очень любит эту Маргарет, раз рискует жизнью, чтобы вызволить ее из плена». От этой мысли у нее мучительно заныло сердце.

– Он мне как добрый сын, – лицо женщины осветилось улыбкой, – хотя другие обзывают его разбойником и негодяем.

– Люди обвиняют его и в предательстве, – осторожно сказала девушка, которой не давало покоя ужасное признание Линдсея. – Неужели это правда?

– Что ты, что ты, – замахала руками Элис. – Да он скорее умрет, чем пойдет на такое!

– Но сэр Ральф утверждает, что у него есть доказательство.

– Я ему не верю, – нахмурилась женщина. – Хотя Джейми определенно что-то мучает, как будто у него есть какой-то секрет, которым он не хочет ни с кем делиться. Впрочем, может быть, у него просто тяжело на душе. С тех пор как англичане отняли Уайлдшоу, его мучают угрызения совести.

– Вот как? Почему?

– Слишком много людей тогда погибло.

– От его руки, в бою?

– Конечно, ему не по душе убивать даже в бою, – ответила Элис, – но он воин, а не священник, как хотел когда-то его отец, и не его дело скорбеть о павших в битве. Ведь даже святая церковь отпускает грех убийства на поле брани. Нет, милая, Джейми мучает совесть из-за гибели близких, дорогих ему людей, а не врагов, хотя он и не повинен в их смерти. Ладно, что-то мы с тобой заболтались, хлеб, должно быть, уже готов. – Женщина решительно поднялась на ноги, посадила птицу на жердочку и сняла перчатку. – Пойдем отнесем его Джейми.

Она накинула плащ, потом протянула накидку Исабель и пошла к двери, приговаривая:

– Надеюсь, из-за дождя сэр Ральф отложит обещанный визит. Он был бы сейчас совсем некстати.

Вслед за хозяйкой под усилившийся дождь вышла и Исабель. От волнения у нее тяжело билось сердце. Ей очень хотелось увидеть Линдсея и не терпелось узнать, как он распорядится ее судьбой: оставит ли в заложницах или отпустит на все четыре стороны? А может быть, лучше воспользоваться его отсутствием и бежать?

«Нет, – подумала она, ковыляя по мокрой траве, – пока рана на ноге не заживет окончательно, далеко не убежишь. Придется остаться с Джеймсом и Элис».

Когда она оказалась под сенью леса, порыв ветра сорвал с ветвей несколько крупных капель; они шлепнулись ей на лицо и на волосы. Исабель встрепенулась и стала жадно вдыхать сырой и чистый лесной воздух: казалось, он был напоен пьянящим ароматом свободы.

Жизнь за стенами Аберлейди под присмотром тех, кто претендовал на роль ее защитников и покровителей, вдруг показалась девушке бессмысленной и жалкой. Разве можно быть счастливой в заточении? Но сейчас они далеко, и она свободна, свободна, как птица!

Обидно, что это ощущение пришло к ней теперь, когда она стала заложницей…