Прощай, моя красотка

Глава 21

Машина — темно-синий семиместный «паккард» последней модели, сделанный на заказ, — была припаркована недалеко от пожарного поста. За рулем сидел шофер, по виду иностранец, с кислым выражением на неподвижном, словно деревянном, лице. Мое внимание привлекла обивка на сиденьях внутри «паккарда» — из дорогого серого велюра. Индеец посадил меня назад. Сидя там, я чувствовал себя высокопоставленным покойником в катафалке похоронной компании с утонченным вкусом.

Индеец сел возле шофера, и машина рванула к центру квартала. Полицейский на противоположной стороне улицы выкрикнул слабым голосом что-то, похожее на «Эй!», но вдруг нагнулся, чтобы завязать шнурки.

Мы свернули на запад, выехали на Сансет и быстро, бесшумно заскользили по ней. Индеец сидел без движения. Его запах случайным дымком приплыл ко мне и витал рядом всю дорогу. Водитель, казалось, дремал, взявшись за руль, но он с такой скоростью обгонял парней в открытых быстрых «седанах», что те завистливо пялили глаза, будто их машины тащились на буксире. Для нас на всех перекрестках включался зеленый свет — есть такие умелые водители. Мы не остановились ни разу.

Мы проехали пару миль по Стрип, мимо антикварных лавок с именами кинозвезд на них, мимо окон с кружевами и древней посудой, мимо сияющих вывесками ночных клубов со знаменитыми поварами и не менее знаменитыми игорными комнатами, мимо красивых модернистских зданий Голливуда, мимо небольшого, но популярного ресторанчика, где девушки носили белые шелковые блузки, черные ботфорты, высокие кивера и, правда, больше ничего.

За широким гладким поворотом на верхнюю дорогу, ведущую в Беверли Хиллз, чуть южнее заискрились огни всех цветов радуги и необычайной чистоты — предвестники приближающегося вечера. Еще были видны особняки на северных холмах, которые оставались позади вместе с Беверли Хиллз. А когда мы въехали в предгорье, извилистая дорога вскоре привела во внезапные сумерки и порывы ветра с океана. Тепло дня заметно сменилось прохладой.

Мимо нас вдалеке промелькнуло тесное скопление многоэтажных домов, а вскоре поодаль от дороги потянулась бесконечная цепочка освещенных особняков. Мы, круто нырнув вниз, обогнули поле для игры в гольф и такую же по размерам тренировочную площадку, взлетели на вершину холма и повернули в сторону гор, выехав на уходящую вверх бетонную дорогу. Показалась апельсиновая роща, должно быть, — любимое детище какого-нибудь богатея, ибо места здесь совсем не апельсиновые. Мало-помалу дома миллионеров остались позади, дорога стала однорядной, и мы мчались не сбавляя скорости.

Вдруг сквозь вонючий запах индейца в салон «паккарда» пробилась пыль с ближайшей поляны и напомнила мне о ночной трагедии под безлунным небом. Беспорядочно разбросанные, отштукатуренные дома прилепились к холму, как баррикады. Мы въехали в Стиллвуд Хайтс. А дальше домов уже не было, только тихие холмистые места с редкими ранними звездами над ними. По одну сторону бетонной ленты тянулся крутой склон, за ним простирались заросли карликового дуба, и, если бы мы остановились и подождали в тишине, то наверняка услышали бы крики куропаток. С другой стороны дороги был глинистый склон, на котором росли редкие дикие цветы, похожие на капризных детей, отказывающихся спать.

Затем дорога резко повернула на 180 градусов, шины издали звук наждака по металлу, мотор загудел сильнее, и машина устремилась вверх мимо зарослей дикой герани.

Дорога уперлась в дом, стоящий одиноко, как маяк, и высоко, как орлиное гнездо. Угловатый дом из бетона и стеклянного кирпича, какой-то сырой и модернистский, но вместе с тем далеко не уродливый. Отличное место для психиатрической лечебницы! Никто бы не услышал криков отсюда.

Машина остановилась у дома, и я увидел черную дверь, врезанную в тяжелую стену. Индеец, бормоча что-то, вылез из машины и открыл заднюю дверцу. Шофер раскурил сигарету с помощью электрической зажигалки, и резкий неприятный запах табака заполнил машину. Я вышел.

Мы подошли к черной двери. Она медленно и, как мне показалось, угрожающе открылась сама. За дверью начинался узкий коридор, ведущий вглубь дома. Сквозь стеклянные стены проникал уличный свет.

Индеец буркнул:

— Эй, входи.

— После вас, мистер Посев.

Он зло посмотрел на меня и вошел первым. Дверь закрылась следом за нами так же тихо и таинственно, как и открылась. В конце коридора мы втиснулись в маленький лифт, индеец закрыл дверь и нажал кнопку. Поднимались мягко, без звука. Вонь индейца в моем офисе показалась мне слабой, как лунная тень, по сравнению с тем, что я испытывал в лифте.

Лифт остановился. Дверь открылась, и я вошел в светлую круглую комнату, расположенную, как я понял, в башне.

Почти со всех сторон были окна. Вдали блестел океан. Темнота уже наползала на холмы. Там же, где не было окон, были стены, обитые панелями, а на полу ковры с нежными цветами Персии, резной же стол, казалось, был украден из древней церкви.

За столом сидела женщина и улыбалась мне сухой улыбкой, которая, казалось, сразу превратится в порошок, если ее коснуться.

У женщины были гладкие прилизанные волосы и темное худое азиатское лицо. В ее ушах висели тяжелые цветные камни, а на пальцах поблескивали массивные кольца. Возможно, там действительно были и лунный камень, и изумруд в серебряной оправе, который вполне мог быть натуральным, хотя выглядел такой же подделкой, как браслет в дешевых лавках. Ее узкие руки были смуглыми, стареющими, и кольца не очень-то на них смотрелись. Она заговорила. Голос с акцентом был знаком мне.

— А, мистер Марло. Хорошо, что вы приехали. Амтор будет очень доволен.

Я положил стодолларовую купюру на стол и оглянулся. Индеец уехал на лифте.

— Сожалею. У вас была прекрасная мысль, но я не могу это взять, — сказал я.

— Амтор хочет нанять вас, не возражаете? — она снова сухо улыбнулась. Ее губы шелестели, как оберточная бумага.

— Я бы сначала хотел выяснить, что за работа.

Она кивнула и неторопливо вышла из-за стола. Прошуршала передо мной платьем, облегающем тело, как хвост русалки, и продемонстрировала хорошую фигуру. Если вам нравятся фигуры, которые ниже пояса на четыре размера больше стандартных, то вам следует подняться в эту башенку.

— Я провожу вас, — сказала азиатка.

Она нажала кнопку в стене, и дверь бесшумно открылась. Я еще раз посмотрел на улыбку смуглянки, прежде чем вошел в молочно-белое сияние лифта. Дверь так же бесшумно закрылась.

В восьмиугольной комнате, обшитой черным бархатом снизу доверху, с высоким черным потолком, никого не было.

В центре, на черном матовом ковре, стоял восьмиугольный белый столик, на котором едва поместились бы два локтя, с молочно-белым шаром на черной подставке. Шар светился. У столика стояли два белых и тоже восьмиугольных табурета, как дополнение к столу. У стены располагался еще один такой табурет. Окон не было. И вообще больше ничего в комнате не было. Даже бликов света на стенах. Если и были двери, то я их не видел, как не видел ту, через которую вошел.

Я стоял четверть минуты с неясным ощущением, что за мной наблюдают. Где-то был глазок, но я его не мог обнаружить. Бросив попытки его найти, я стал прислушиваться к своему дыханию. В комнате было так тихо, что а слышал, как проходит воздух через мой нос, издавая звук, похожий на шелест занавесей.

Вдруг у противоположной стены открылась невидимая дверь, впустила в комнату человека и бесшумно закрылась. Человек подошел к столу, глядя вниз, и сделал жест красивой рукой. Такой мужской руки я никогда не видел.

— Пожалуйста, садитесь. Напротив меня. Не курите и не волнуйтесь. Постарайтесь полностью расслабиться. Чем могу быть полезен?

Я сел, взял губами сигарету и стал ее пожевывать, не зажигая. Я оглядел этого человека. Он был худым, высоким и прямым, как стальной стержень. Светлые волосы красивы, кожа свежа, как лепесток розы. Ему могло быть лет 35 или 65, человек без возраста. Волосы тщательно зачесаны назад, брови черного цвета, как стены, пол и потолок в этом восьмиграннике. Глаза очень глубоки, как глаза лунатика, как колодец, про который я когда-то читал. Давно, лет 900 назад, в старинном замке в колодец бросали камень и ждали. Долго прислушивались, теряли терпение, хохотали и уже собирались уходить, как слабый, еле различимый отдаленный всплеск со дна колодца достигал ушей. Люди верили и не верили в существование такого колодца. Так вот, глаза сидящего напротив человека были также глубоки, без выражения, без души, глаза, способные равнодушно наблюдать, как голодные львы разрывают человека. Двубортный костюм на нем был сшит не портным, а художником.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — сказал он, рассеянно уставившись на мои пальцы, — это разрушает волны, расстраивает мою сконцентрированность.

— Ту, что плавит лед, заставляет масло течь, а кошку визжать, — сказал я.

— Я уверен, что вы пришли сюда не для того, чтобы наглеть, — ледяной тон, и едва заметная улыбка.

— Кажется, вы забыли, зачем я здесь. Кстати, я вернул сто долларов вашей секретарше. Я пришел, насколько вы помните, из-за папирос, набитых марихуаной. С вашими визитками в мундштуках.

— Вы хотите выяснить, почему так случилось?

— Да. Это мне следовало бы заплатить вам сто долларов.

— Не стоит. Ответ прост. Есть вещи, которых я не знаю. Это — одна из них.

На мгновение я почти поверил ему. Его лицо было гладко, как крыло ангела.

— Тогда зачем вы прислали мне сто долларов с вонючим индейцем и свою машину? Кстати, так ли необходимо индейцу быть таким зловонным?! Если он на вас работает, не могли бы заставить его принять ванну?

— Он — естественный медиум. Они редки, как бриллианты, и, как бриллианты, их иногда можно отыскать в грязных местах. Насколько я понял, вы — частный детектив?

— Да.

— Полагаю, вы — очень тупая личность. Вы тупо выглядите. Вы впутались в тупое дело и вы пришли сюда с тупыми намерениями.

— Понял, — сказал я. — Я — тупица. Вот теперь дошло.

— И я полагаю, что не стоит вас больше задерживать.

— Вы меня не задерживаете, — сказал я. — Это я вас задерживаю. Я хочу узнать, почему ваши визитки оказались в папиросах?

Он еле заметно повел плечами.

— Мои визитные карточки доступны любому. Я не даю моим друзьям папирос с марихуаной. Ваш вопрос по-прежнему туп.

— А вот это не прояснит ли вашу память? Папиросы были в дешевой японской или китайской коробочке из искусственной черепаховой кости. Что-нибудь подобное видели?

— Нет. Не припоминаю.

— Я могу еще что-нибудь добавить. Коробочка лежала в кармане человека по имени Линдсей Мэрриот. Слышали о нем?

Он подумал.

— Да. Я когда-то пытался вылечить его от страха перед кинокамерой. Он хотел сниматься в кино. Это было впустую потраченное время. Кинематограф в нем не нуждался.

— Я догадываюсь об этом, — сказал я. — Меня все еще волнует одна проблема. Почему вы мне прислали банкноту в сто долларов?

— Дорогой мистер Марло, — надменно заявил он. — Я не дурак. Я занимаюсь очень тонким делом. Я — знахарь. То есть, я делаю то, что не могут врачи в своей мелкой, боязливой, эгоистической гильдии. Меня всегда подстерегает опасность со стороны людей таких, как вы. Но я всегда хочу оценить опасность прежде, чем разбираться с ней.

— Довольно тривиально в моем случае, а?

— В вашем случае ее вообще не существует, — вежливо сказал он и сделал плавный жест левой рукой. Затем он положил ее на стол и стал на нее смотреть. Насмотревшись, поднял свои бездонные глаза и скрестил холеные руки.

— Вы слышали о…

— Я что-то унюхал, — перебил я, поводя носом, — о нем-то я и не подумал.

Я повернул голову налево. Индеец сидел на третьей табуретке у самой стены. На нем поверх одежды была надета какая-то спецовка. Он сидел без движения с закрытыми глазами, наклонив голову вперед, как будто он спал здесь уже час.

Я снова посмотрел на Амтора. Он опять улыбался своей незаметной улыбкой.

— Готов поспорить, что он заставляет высокопоставленных старушек терять свои искусственные зубы, — сказал я. — Что он делает для вас за деньги — сидит на ваших коленках и поет французские песни?

Он сделал нетерпеливый жест.

— Ближе к делу, пожалуйста.

— Прошлой ночью Мэрриот нанял меня и взял с собой в путешествие, целью которого было выкупить одну штуковину, похищенную какими-то проходимцами. Меня оглушили. Когда я пришел в себя, Мэрриот был мертв.

Ничто не изменилось в лице Амтора. Он не закричал, не побежал по стене. Но реакция была резкой. Он разомкнул руки и уперся в край столика, словно собирался его опрокинуть. Он сидел, как каменный лев у входа в Публичную Библиотеку.

— Папиросы были найдены у него, — сказал я.

— Но не полицией, полагаю, так как ее здесь еще не было, — победно посмотрел он на меня.

— Верно.

— Да, — очень ласково сказал он, — ста долларов было явно недостаточно.

— Все зависит от того, что вы собирались за них купить.

— Те сигареты у вас?

— Одна из них. Но они ничего не доказывают. Как вы сказали, кто угодно мог иметь ваши карточки. Меня просто интересует, почему они были там, где были. Пожалуйста, какие-нибудь мысли!

— Насколько хорошо вы знали Мэрриота? — почти дружески спросил он.

— Нисколько. Но я уже имею о нем некоторое представление. Оно до того очевидно, что прилипло к нему сразу.

Амтор легко постукивал пальцами по столу. Индеец с крепко закрытыми глазами, должно быть, все еще спал, положив подбородок на огромную грудь.

— Кстати, вы знакомы с миссис Грэйл, богатой дамой из Бэй Сити? — поинтересовался я. Он безразлично кивнул.

— Да, я лечил ее. У нее был небольшой дефект речи.

— Вы хорошо над ней поработали, — сказал я. — Она говорит так же хорошо, как я сейчас.

Это не позабавило его. Он все еще постукивал по столу. Я прислушался. Что-то в этом стуке мне не нравилось. Он звучал, как код. Амтор сложил руки и немного отклонился назад.

— Что мне нравится в этом деле, так это то, что все знают друг друга, — сказал я. — Миссис Грэйл тоже знала Мэрриота.

— Откуда вы это взяли? — настороженно спросил он. Я ничего не ответил.

— Вы должны рассказать полиции об этих папиросах, — посоветовал он. Теперь я неопределенно пожал плечами.

— Вам интересно, почему я до сих пор не вышвырнул вас? — приятно, аж под ложечкой похолодело, сказал Амтор. — Второй Посев может сломать вам шею, как стебель сельдерея.

— Признаюсь, меня это интересует, — огрызнулся я.

— Кажется, у вас на происшедшее свой взгляд, есть какая-то теория? Имейте в виду, выкупы я не плачу, особенно ни за что. Кроме того, у меня много друзей. Но есть люди, которые хотели бы выставить меня в плохом свете. Психиатры, сексопатологи, невропатологи, отвратительные человечки с резиновыми молотками и полками, уставленными книгами. И, конечно же, все они мои враги, а я для них — шарлатан. Так какая у вас теория?

Я попытался привести его в замешательство пристальным взглядом, но ничего не получилось. Я почувствовал, что облизываю губы.

— Я не могу вас винить за то, что хотите скрыть. Об этом деле мне надо немного поразмыслить. Возможно, вы более интеллигентный человек, чем мне показалось. Я тоже ошибаюсь. А тем временем… — он положил руки на белый шар.

— Я думаю, Мэрриот сам не вымогал у женщин, — сказал я. — А был наводчиком у банды. Но кто говорил ему с какими женщинами связываться, чтобы узнавать, когда и куда они выходят? Он сближался с ними, поил их, вывозил в свет, а затем ускользал на мгновенье к телефону и рассказывал соучастникам где действовать. Вот и вся моя версия.

— Вот, оказывается, как, — осторожно сказал Амтор, — вы представляете Мэрриота в тесной связи со мной. Я чувствую небольшое отвращение к такой версии.

Я подался вперед, и мое лицо теперь было на расстоянии фута от его лица.

— Вы — шантажист. Как бы вы не выкручивались — это шантаж. И дело не в визитке, Амтор. Как вы говорите, у любого они могут быть. Не в марихуане даже — вы не будете заниматься такой дешевкой с вашими возможностями. Но на обратной стороне каждой визитки ничего не написано, чистое место. А на чистых местах, иногда бывает и на исписанных, проявляются какие-то невидимые надписи.

Он сурово улыбнулся, но я едва ли заметил это. Его руки двигались по белому шару.

Свет погас. Стало темно, хоть глаз выколи.