Глава 3 НЕВЕСЕЛОЕ УТРО

Сеню разбудил громкий гул голосов и звон посуды, доносящиеся с веранды. Похоже, взрослые опять ссорились. Значит, наверняка, попадет и ей. Так уж было заведено: чем больше старшие кипятились, тем верней, что кто-то из них выпустит пар, наказывая детей — её или Костика — это уж кто под руку попадется.

Вставать не хотелось. Но в памяти смутно теплилось какое-то радостное событие. Что-то случилось вчера. Ну конечно, переезд, дача! Но не только это. Что-то еще… Но что?

Сеня потянулась, протерла глаза. Какое счастье, каникулы! Столько впереди интересного! Она ведь ещё толком дом не осмотрела, окрестности не разведала. Говорят, тут и лес, и речка, и какой-то овраг с остатками древней кладки… Все-таки кое-что она вчера увидала: сады чудо как хороши! Только вот… стоп! Что-то ей помешало. Опасность какая-то. Люк!

Сеня рывком соскочила с кровати. Ночные её приключения разом ожили в памяти. Да нет, этого не могло быть, это наверное сон! Домовой, тени огня на стене… Сон! Точно, это был сон. Но какой удивительный…

Сеня раздернула занавески, выглянула в сад. Маргаритки! И какой-то неведомый куст, весь усыпанный кружевными розовыми цветами, да так густо, что листьев не видно… Надо срочно понюхать!

Она принялась одеваться, решив выбраться из дому той же дорогой, что и во сне — через окно. Так интереснее. Да и не очень хотелось выходить через общую проходную комнату на веранду — тотчас возьмут в оборот, мерзкую гречку небось есть заставят!

На спинке стула висели джинсы и маечка с надписью «Happy girl». Именно эта майка и джинсы были на ней вчера. Слабая надежда шевельнулась в душе и, протянув руку, Сеня коснулась одежды — а вдруг она мокрая? Ведь ночью шел дождь — вон, дорожки ещё не просохли — и если её ночная вылазка вовсе не сон, то ткань должна быть промокшей. Зонта-то у неё не было! Но майка была сухой. И джинсы тоже сухохонькие, а ведь джинсовка сохнет ужасно долго! Нет, как ни жаль, — вздохнула Сеня, — но ночная вылазка только сон…

Она уже перекинула одну ногу за подоконник, когда дверь в комнату распахнулась и на пороге возникла мама.

— Это что ещё за выдумки? Кажется, среди людей принято выходить в дверь, а не в окно!

— Да, я знаю, мамочка. Доброе утро.

— Скорее добрый день. Мы второй завтрак заканчиваем. Как себя чувствуешь? Голова болит?

— Нет, мамочка, что ты! Все в полном порядке.

— Не выдумываешь? Ну ладно. Я разузнала — здесь, на дачах есть врач говорят, очень милая женщина. Никогда никому не отказывает. Но номера её участка наши соседи не знают. В сторожке спрошу. А пока пойдем на станцию в поликлинику. Сторож сегодня выходной и сторожка закрыта. Так что, вперед, друг мой. Позавтракай — и пойдем.

— Ну что ты, я правда хорошо себя чувствую. Не надо поликлиники, а?

Леля внимательно оглядела дочь, прикоснулась губами к прохладному лбу, заглянула в глаза…

— Ну хорошо, убедила! Быстро умываться и кушать!

Пришлось исполнять приказание. Кое-как умывшись в тесной кухоньке, где было не повернуться, потому что все пространство занимал громоздкий буфет и допотопный пузатенький холодильник, Сеня расчесала спутавшиеся волосы и выползла на веранду. От яркого солнечного света она зажмурилась и прикрыла глаза ладошкой.

— А-а-а, сонная тетеря! — приветствовал её дедушка. — Давай-ка, садись, пока булочки все не слопали.

— Это у неё на почве отравления кислородом, — прокомментировала бабушка внучкино позднее пробуждение, — сонный обморок приключился. В городе организм выхлопными газами дышит, а тут, на природе кислородцу глотнул — и брык! — ножки кверху!

— Да уж, местный кислород надо порциями принимать. Как лекарство, поддакнул дед Шура. — Так ведь, Мосина? Давай после завтрака в лес сходим?

Сеня с укоризной поглядела на деда. У них был негласный уговор: звать её излюбленным дедовым прозвищем — Мосина — только без свидетелей, наедине. Но, как видно, переезд не её одну выбил из колеи — и деда тоже. Поняв, что проговорился, дед Шура испуганно прикусил язык, незаметно подмигнул внучке: мол, никто и внимания не обратил на наше заветное имечко… И тихо шепнул:

— Не боись, старушка, прорвемся!

Это «прорвемся» было излюбленное дедово словцо, которое он перенял от одного из приятелей папы. Приятеля этого, как Сеня подозревала, дед терпеть не мог, а вот словечко его прижилось. Приятель — человек бойкий — первым из папиного отдела начал заниматься бизнесом, то ли ларек открыл, то ли ещё что… Только на все сомнения и предостережения сослуживцев отвечал: «Спокуха, ребят, прорвемся!» Отчего он так раздражал деда Шуру Сеня не знала, только дед, скрывая свое истинное отношение к чему-то за шуткой, ехидной подколочкой или глухой молчанкой, обычно держал свое мнение при себе.

Эта дедова выдержка Сеню прямо-таки восхищала. Дедушку она очень любила, между ними установилось особое тайное взаимопонимание, и если б не это — она вряд ли способна была выдерживать изнурительные семейные перепалки. В самый разгар ссор, чаще всего возникавших за столом, дед подмигивал ей, иногда тайком под столом пожимал её руку, когда лавина упреков обрушивалась на нее… И когда её лапка оказывалась в крепкой дедовой ладони, такой сильной, спокойной, — дед и по сей день железные скобы гнул, — ей становилось легче.

Вот и сейчас, когда дед ей подмигнул, Сеня сразу же успокоилась, вякнула: «Доброе утро!» и уселась за стол.

Папы и Костика не было — ушли на станцию за продуктами. Стрелки часов распялились на циферблате — половина двенадцатого. Ничего себе, полдня пролетело! Надо срочно перехватить чего-нибудь и заняться исследованием незнакомой местности. То было её излюбленное занятие, которому она предпочитала предаваться в одиночестве, труся бодрой рысцой и не уставая вертеть головой во все стороны. Сеня и жила так — бодро рыская в одиночестве, потому как была той единственной девчонкой в мире, с которой всегда интересно!

«Да, компанейской нашу девочку не назовешь!» — горько вздыхая, сетовала бабушка Дина — папина мама. И это, пожалуй, было единственное её мнение, не вызывавшее в семье разногласий. Бабушка Дина с папиной сестрой тетей Маргошей — должны были приехать к ним в следующие выходные. Здесь, на даче лето решено было провести малым составом: мама, дети, бабушка Инна с дедом Шурой, а папа только по выходным. Снять дом побольше было их семье не по средствам — зарабатывал только отец, крутился на двух работах, а мама подрабатывала на дому переводами, потому что в тур агентстве, где она работала, зимой провели сокращение штатов, и мама как раз под него угодила.

По иронии судьбы семью в последнее время кормило папино хобби — он все ещё числился в своем научно-исследовательском институте, где зарплату не платили вот уже полгода, а зарабатывал на жизнь фотографией. У него завязались неплохие контакты с редакциями двух-трех солидных журналов. Однажды он, ни на что особенно не надеясь, зашел в редакцию и показал свою натурную съемку, а там за него уцепились, потому что у папы был редкий дар: предметы или пейзажи на его фото были совсем как живые… А с весны он ещё пробовал себя на поприще рекламы — за рекламную съемку очень хорошо платили. В фирму, занимавшуюся рекламой, папу пристроил как раз тот приятель, которого так недолюбливал дедушка. Звали его Валетом. То есть, разумеется, у него имелось и имя и отчество, но институтская кличка «Валет» потянулась за папиным однокашником и во взрослую жизнь. Впрочем, ему это, похоже, совсем не мешало. Как раз в мае этот самый Валет устроил для папы очень выгодный заказ, и за одну-единственную фотографию папа получил столько, что на эти деньги смог снять дачу для семьи на все лето. В своем горе-институте он и за полгода столько не зарабатывал… И теперь папа был страшно горд, а к его мнению на семейном совете стали прислушиваться. Для детей не было особым секретом, что в их семье верховодили женщины, и оба они — и Костик, и Сеня — считали, что это в порядке вещей.

Сеня рассуждала приблизительно таким образом: не все ли равно, кто зовется главой семьи — бабушка, папа, мама… Было бы хорошо и хоть иногда — весело. Она так и расцветала, когда кто-нибудь начинал шутить, балагурить, а другой подхватывал… и начиналось! Шутки, смех, счастливые мамины глаза, дедушка, срывающий с вешалки дамскую шляпку и начинавший представлять в лицах одну из знакомых дам… Ах, как Сеня любила такие моменты! Тогда она начинала догадываться, что наверное семьи бывают разные и не во всех заведено, как у них, что в доме может быть свое особое настроение, как у каждого — свое выражение лица. Где-то — мир и покой, где-то — смех и веселье, звенящая неугомонная жизнь… А где-то — вот такой мрак как у них, когда вечно все недовольны и обвиняют друг друга во всех смертных грехах. Нет, она понимала, что гнездится этот мрачный настрой в маме с бабушкой. Точнее все-таки в бабе Инне, потому что мама иногда старалась обернуть все в шутку, разрядить обстановку, но скоро сдавалась, подхваченная мощным течением Угрюм-реки, в водоворотах которой тонула её семья. И истоком этой гиблой реки была баба Инна.

Конечно, Сеня не понимала ещё всех тонкостей во взаимоотношениях взрослых. Умом не понимала, но интуитивно все чувствовала. Она знала, что её близкие — добрые, хорошие люди, но едва они соберутся вместе — пиши пропало! Заедают друг друга до полусмерти!

И втайне она мечтала, что когда вырастет, у неё будет дружная большая семья, где не будет ругани и вечных ссор, где никто не будет ни в чем обвинять друг друга, а каждого будет поджидать в доме теплый защищающий круг — круг любви! Она мечтала, что у неё будут дети — много детей, а мама Леля, их бабушка, будет нянчить их, петь им песенки и ещё вязать — это непременно, это обязательно! Что ещё будет в её семье? О, конечно, всякое, самое разное! Она и сама толком не знала — что. Почему-то не хотелось вдаваться в подробности. Потому что тогда неминуемо возникнет вопрос, на который нужно ответить. Вопрос: КАК этого достигнуть. Как добиться того, чтобы дом согрела любовь…

Перед этим вопросом она пасовала. Потому что, не знала — как. Ей хотелось только, чтобы в её семье жили и дед, и папа, и мама, и бабушка жили долго-долго… Только бабушка перестала бы вечно хмуриться, а папа хлопать дверью, выбегая из комнаты. Но для этого должно было совершиться чудо! И Сеня его ждала.

Сеня бы сбилась со счета, если б стала перечислять, чего не должно быть в её добром доме. Но он будет. Обязательно! А иначе никак нельзя. И все, что необходимо для дома, для уюта и для любви, — о, это она придумает! Конечно, придумает и продумает во всех деталях. Но это будет потом, когда она станет взрослой. А пока… пока ей нужно отстраниться от всего, что происходит в семье. Не обращать на это внимания. Жить в своем мире, а в семье — понарошку, потому что её жизнь начнется потом.

Вот и сейчас, намазывая хлеб маслом, Сеня задумалась. Из этого отрешенного состояния её вывели гневные причитания бабы Инны.

— Ну что они себе думают? День, считай, потерян! Уже двенадцать почти, а так ничего и не сделано!

— Мам, а что ты хотела? — проронила мама Леля, задумчиво глядя в сад.

— Да мало ли… Я просила Колю чердак разобрать — нужно сложить туда кое-какие вещи хозяйские. Дров нет — в лес надо сходить.

— Мама, какие дрова? Теплынь! Вчера натопили, чтобы дом после зимы прогрелся, но при такой погоде топить каждый день — это глупо. Двадцать пять градусов в тени — посмотри на термометр!

— Леля, это ведь май — земля не прогрелась! И потом детские комнаты на северной стороне — там же сырость… Нет, надо топить!

Леля не стала спорить и только пожала плечами. Но боевой дух в бабушке ещё не угас.

— Ну, где твой муж? Я ведь просила купить только самое необходимое. До станции — минут двадцать от силы. А их нет уже больше двух часов.

— Могут они просто погулять, осмотреться? Сейчас появятся, не беспокойся. Что за пожар?

— Надо картошку сажать. Я просила взять ведро на посадку.

— Мам, дорогая моя, ну зачем? — мама Леля начинала вскипать. — И участок не наш, и возня эта… Ну, посадим ведро — и точно такое же выкопаем, если не меньше… Мы же не огородники — ни опыта, ни желания нет. Я, например, ковыряться в земле не намерена.

— Вот, всегда так! А я не могу, слышишь, не могу смотреть как земля пропадает! Тут же сколько всего можно посадить, ты только подумай — и морковку, и свеклу… петрушечку обязательно, лук. Что еще? Ну, о картошке уже говорила — непременно посадим. И что ты за глупости городишь — мол, не получится… Все вырастет! Если, конечно, руки приложить.

— Хочешь — прикладывай! А я приехала отдыхать. Мне в городе забот во! — мама провела ребром ладони по горлу. — Не хватало ещё с утра до ночи на грядке торчать!

— А ведь придется, милая, придется! Ты ведь не хочешь детей пестицидами травить — вот и надо свое вырастить. Чистое, безнитратное! Вам, молодым, придется — мне ведь наклоняться нельзя. Отдыхать она приехала! Сама знаешь, я еле хожу… А-а-а, появились! — баба Инна переключилась на новый объект: по дорожке шли папа с Костей, нагруженные сумками и пакетами. — Ну, выкладывайте, что купили. И что вы так долго, Коля, у меня даже голова разболелась! Просила же не задерживаться…

— Там на рынке народу полно, пришлось в очередях постоять. Вот, все как просили: картошка, лук, молочное всякое, крупы… Уф, дайте пожевать-то чего-нибудь!

Костя уже вертелся возле стола, хватая сыр, колбасу и одновременно помогая отцу выгружать из заплечного рюкзака продукты.

— Надо было мне на велосипеде сгонять — быстрее было бы… пробормотал он с набитым ртом.

— Костик, сядь за стол! Ну кто так ест? Ой, Коля, йогурт не тот! Я же «Фруттис» просила… И картошка не ахти… совсем не ахти! Такую сажать нельзя. Да её легче выбросить!

— Мама! — не удержалась Леля, пытаясь погасить разгоравшийся скандал. За спиной матери она делала мужу знаки, чтобы тот не реагировал на тещины резкости.

Сеня, давясь, доедала остывшую кашу. Нечего сказать, веселенькое утро!

«Надо по-быстрому смыться!» — решила она и стала выбираться из-за стола, стараясь ускользнуть незамеченной. Но это не удалось: бабушка, продолжая упрекать дочь и зятя в невнимании к ней, собрала со стола грязную посуду и, прижав эту груду к груди, понесла в кухоньку. А Сеня невзначай оказалась у неё на пути…

Грохот разлетающихся по полу вилок и ложек перекрыл грозный бабушкин голос. Хорошо еще, что тарелки она удержала…

— Бесстыдница! Вместо того, чтобы помочь бабушке, так и норовит… тут баба Инна поперхнулась, недоговорив, мама выхватила у неё из рук пирамиду посуды и сделала Сене знак: мол, успокой бабушку.

Та, сжав виски, рухнула на стул на веранде. Дед с отцом поспешили ретироваться.

— Бабуленька, я не хотела…

— Ты никогда ничего не хочешь! А вот что ты хочешь? Что у тебя на уме? Ведь большая уже, а никогда не подумает помочь взрослым. Лишь бы скакать, лишь бы скакать…

— Мама, не нагнетай, — негромко обронила Леля и обняла дочь за плечи. — Ты помоешь посуду, Киска? Помоги бабушке, хорошо?

Сеня кинулась маме на шею. Ей было обидно, ужасно обидно! Она ведь ничего плохого не сделала — сидела за столом тихо-спокойно, слова никому не сказала… Она же не виновата, что подвернулась бабушке под ноги — ну, может быть, слишком резко вскочила и побежала, может быть, надо быть повнимательней…

Сеня ничего уже не понимала — что надо, что не надо… Ясно было одно — ещё один день безнадежно испорчен. Горький осадок, комом застрявший в горле, отравил все её беззаботные замыслы. Ни бежать в сад нюхать куст, ни идти с дедом в лес не хотелось. Лежать бы, отвернувшись к стене… Она поняла, что и мама расстроена — темные глаза её повлажнели, губы плотно сжались. Сеня видела, что мама вот-вот заплачет. Она робко коснулась маминой руки, но мама руку отдернула. И поспешила в дом, бросив ей на ходу: «Вымой посуду!»

Сеня забилась в самый угол веранды и перевесилась через перила, делая вид, что разглядывает куртину тюльпанов. Не хватало еще, чтобы кто-то заметил, что у неё глаза на мокром месте. Костик тут же начнет дразниться: «Плакса-вакса гуталин!» Ах, как она этого не любила!

Тишину полдня прорезал визгливый вопль: «Коо-о-стик!» Это был Мамука. Сеня решила воспользоваться случаем, чтобы исчезнуть с веранды, и поспешила к калитке. Как будто это её звали! О маминой просьбе вымыть посуду и о бабушке, которой стало плохо, она как-то внезапно и весьма вовремя позабыла…

Ей было все равно, что делать — лишь бы поднять настроение. На этот случай подойдет и Мамука. Но поганый мальчишка даже и не взглянул в её сторону. Смерил презрительным взглядом и не спеша, вразвалочку двинулся по дорожке вглубь их участка — навстречу ему, широко улыбаясь, шел Костя. Мамукин новенький дорогущий велосипед стоял, прислоненный к забору. На багажнике, прижатый зажимом, лежал какой-то сверток в красном целлофановом пакетике.

Дальнейшее произошло очень быстро. И прочему произошло — на то Сеня и сама не знала ответа. Она осмотрелась — не видит ли её кто, не долго думая цапнула сверток, сунула под пояс джинсов и понеслась назад по дорожке. Мимо брата, переминавшегося с ноги на ногу перед новым приятелем, мимо опустелой веранды, мимо деда, колющего дрова… Она мчалась к сараю, потонувшему в зарослях одичалой малины. В нем хранилась всякая рухлядь, садовый инвентарь, бидон с керосином… На полках среди груды гвоздей, мотков проволоки, старого шланга, каких-то проржавевших металлических банок и прочего хлама лежали стопки свернутой в несколько раз целлофановой пленки. Приподняв пленку, Сеня засунула туда добычу, прикрыла за собой дверь сарая и, пригнувшись, перебежками, чтобы никто не увидел, добралась до калитки.

Дело сделано — она ликовала! Настроение поднялось, жажда жизни вновь возвращалась к ней. Жирный поганец Мамука получил по заслугам! А ещё сомневался, умеет ли она говорить… Она умеет, очень много умеет, и очень скоро он убедится в этом! Нет, конечно этот урод не узнает, что сверток взяла сестра его нового приятеля — об этом ему незачем знать… Но пускай поищет, может, похудеет немного!

Увы, Сеня злорадствовала… Самая низменная из человеческих радостей злая — зародилась в её обожженном обидой сердце. И возбужденная сознанием необычности происшедшего, она вылетела за калитку и, напевая, вприпрыжку понеслась по дорожке.

Эх, жалко нет велосипеда! Ну ничего, папа обещал купить ей велосипед со следующего гонорара. Она подождет. Бегать-то к счастью не разучилась! И пусть попробует этот жирный Мамука угнаться за ней… Интересно, что в его свертке? Ну, это узнать проще простого. Сверток никуда не убежит. Как хорошо, что у неё есть, наконец, своя тайна! Конечно, было бы в сто раз лучше, если б этой тайной был домовой, а не какой-то жалкий пакетик! Но, что поделаешь: ведь Проша — всего лишь сон… Этот сон поманил обещанием чуда и пропал. Растаял как радуга. И ей остается самой расцвечивать жизнь, черную как калоша.

Сеня вдруг почти физически ощутила как волна уныния и тоски захлестывает её.

«Этак, скоро начну причитать как бабушка: мол, все плохо, ужасно и выхода нет! Папа же говорит, что всегда есть выход. Ну, разве жизнь моя уж совсем плоха? Что уж так — как калоша?! Тоже мне, паникерша! Дача вот… Ну хорошо, домовых не бывает! Но дом, заброшенный дом — он-то был? Был! Значит надо туда проникнуть. А вдруг там что-нибудь интересненькое?»

При этом, Сеня сама себе не признавалась, что ей как-то тревожно… Причины этой тревоги она не понимала и злилась на себя. Ну почему ей так плохо? Жизнь цветет… а она как будто заперта в металлическом ящике. Девчонка постаралась разобраться в своих ощущениях и догадалась, что её жутко пугает провал в земле, куда она вчера чудом не угодила. Этот провал и страшил и притягивал… А раз так, раз она чего-то боится, значит сделает назло страху. Плевать она на него хотела!

И Сеня мчалась вперед, решив во что бы то ни стало проникнуть в заброшенный дом. Во сне у них с Прошей был уговор — он будет ждать её к вечеру. Ах, если б по правде ждал! И все же надо самой убедиться: что там, в этом пустом доме. Есть ли фанерный ящик и матрас на полу… А вдруг! Где-то в глубине души теплилась надежда.

Надо рассмотреть дом при солнечном свете. И люк — его тоже надо исследовать. Хотя бы, чтоб перебороть страх. Днем-то ничего плохого с ней не случится!

Так она саму себя уговаривала и, несмотря на доводы разума, все же боялась.

Воздух дышал свежестью после ночной грозы, промытые дождем молодые листочки отсверкивали на солнце, день расцветал, наслаждаясь ароматами цветущей земли… жизнь обещала быть легкой и радостной. И Сеня знала: если не сможет преодолеть тревогу, нараставшую вопреки всей этой радости и красоте, эта тревога навсегда поселится в ней… И если побоится разведать то место — все, считай лето пропало! Она себе этой трусости не простит, а поселившийся беспричинный страх начнет поедом есть изнутри… Нет, этого она не допустит!

Загрузка...