Проша

Глава 6 В НЕВОЛЕ

Удивительно как все быстро меняется! Только Сеня обрела друга, только мир, в котором нет ничего невозможного, приоткрылся перед ней, как — крак! — крышка захлопнулась. Она снова угодила в плен привычной реальности. Стала пленницей собственной семьи!

Девчонка и не надеялась, что дома её встретят с распростертыми объятиями — день уж клонился к вечеру, когда она добралась до участка. В Прошином прибежище время текло незаметно, но оказалось, что Сеня отсутствовала больше шести часов!

Конечно, по головке её не погладили. А когда шишку на лбу приметили что тут началось… Ужас! Землетрясение, цунами и смерч вместе взятые! Кончилось все категорическим запретом покидать участок одной — только в сопровождении взрослых.

— А с Костей можно? — со слабой надеждой взмолилась она.

— Никаких Кость! — был ответ. — Только со взрослыми…

Голос бабушки Инны гремел на весь сад. Сене стало даже как-то неловко перед соседями, маячившими за забором, — что-то они подумают об этой новой семейке… И какими только эпитетами её не награждали! В результате Сеня от ужина отказалась и залегла в своей комнате носом к стенке. Бабушка тоже слегла, наглотавшись лекарств, папа ушел, стукнув дверью так сильно, что с притолоки краска посыпалась… Он был против «драконовских методов воспитания», как называл тещин метод.

Сеня всхлипывала в кулачок, горюя, что к моменту её возвращения дедушка как назло куда-то ушел. Обычно он гасил пламя семейных раздоров и переключал бабушкино внимание с нашкодивших внуков на что-нибудь более приятное. На какую-нибудь передачу по телевизору, например, — бабушка любила политику. Или на интересную статью в газете. На кроссворд, наконец…

Вечер нехотя угасал, закатное солнце жгло угол участка. Оплетенная диким виноградом беседка тонула в тревожном багряном мареве. Золото проливалось с небес на пушистые соцветья рябины. Это зрелище напоенного светом и запахами, пресыщенного и угасавшего дня дух захватывало! Такая печаль разлита была в природе, в её предзакатном безмолвии… Она прощалась с ним — с этим днем, который никогда не вернется. Единственный, неповторимый — он прожит, выпит до дна и теперь уйдет навсегда, чтобы оживать только в памяти.

Но Сеню ничто не трогало — ни гаснущие краски майского дня, ни голоса за забором: как видно, Костик резвился в компании новых приятелей. Были среди них и девчонки — их громкий смех рвался за занавешенное окно. Выйти к ним, может, тогда полегчает? Нет, все напрасно — жизнь потеряла для неё всякий смысл! Она ей больше не интересна… Будет лежать тут, пока не умрет!

Внезапная мысль заставила её подскочить на постели: а как же Проша? Как теперь она встретится с ним? Весь сюда он не явится, в этом можно не сомневаться… Не придет, пока её дом не станет ему своим. А до тех пор порога не переступит. Он гордый — Проша! Уж это-то она поняла.

Что же делать? Без взрослых её теперь не отпустят. А при взрослых он не покажется — это ясно как дважды два! Ай, беда! Вот влипла-то… Ну ничего, она что-нибудь придумает. Не может же этот запрет длиться вечно! Сменят родичи гнев на милость…

Она долго ворочалась, вспоминая прошедший день. Ведь рассказать кому ни за что не поверят! Да и рассказывать-то нельзя, а то все испортит. Как там говорил Проша про какую-то книгу писателя Погорельского: «Черная улица»? Нет, кажется, «Черная курица». Она засыпала…

Однако, вопреки всем надеждам новый день не принес никаких перемен. И следующий тоже. Дни сменялись ночами, те — снова днями, май отгорел, а её по-прежнему не выпускали одну с участка.

И Сеня совсем скисла. Даже прогулки по лесу её не радовали. Зацветавший июнь ворожил ароматами; нежный, как будто воркующий запах жасмина проникал прямо в душу, он улыбался… Он пел свои песни без слов, пел о том, что мир создан для радости — только взгляни!

Летучий волан взлетал над кустами шиповника: Костя играл в бадминтон. Над головой рыжеволосой надменной девицы Ирочки с соседнего проезда вилась легкокрылая бабочка капустница. Костя махал ракеткой, чтобы прогнать её, девица смеялась… Сеня столбом стояла возле калитки, исподлобья глядя на брата, лягухой скакавшего возле девицы — похоже, он в неё втюрился!

— Ксенечка, что ты там топчешься, иди к нам! — стреляя глазками, сюсюкала Ирочка сладким голосом.

Сеня насупилась и ушла, демонстративно хлопнув калиткой. Не будет она развлечением для всяких Ирочек-Бирочек… У неё своя жизнь!

А Ирочка явно кокетничала с Костей и подсмеивалась над ним. Похоже, она была старше брата, ей лет семнадцать наверное — дылда противная! Нет, эта девица Сене совсем не нравилась, надо её отвадить! И прячась за кустами шиповника, она прокралась к забору, за которым на улице шла игра.

Ждать подходящего случая пришлось недолго. Воланчик, вспорхнув, перелетел через забор, отнесенный легким порывом ветра. То, что надо! Игравшие не заметили куда упал их волан — кусты за забором разрослись, образуя живую изгородь, и полностью закрывали участок от любопытных взоров прохожих на улице. Пока Костя копошился в кустах, шарил в траве, пытаясь найти пропажу, Сени и след простыл! Она вприпрыжку неслась к своему тайнику — к сараю. Воланчик перекочевал в кармашек её сарафанчика. Она решила пристроить его в тайнике, рядом со свертком, под целлофановой пленкой.

Оглядевшись, не видит ли кто, Сеня потихоньку проникла в сарай, приподняла край пленки, быстро сунула воланчик… стоп! Она внезапно застыла как громом пораженная. Что ж она делает? Ведь Проша предупреждал дурной поступок дает власть над ней темным силам! Этому… Самому! Ой, нет, — об этом даже подумать страшно, Проши-то нет поблизости. И никто ей про это ничего толком не объяснит…

Взрослые что — их беспокоит только её манера вести себя за столом, отметки в школе и пятна на юбке… А вот почему нельзя делать то или другое, почему это плохо — нет, этого они ей не говорят! Страшная мысль закралась ей в голову: а что если взрослые и сами про это не знают?!

Но Сеня тут же крамольную мысль отогнала. Взрослые знают все! И все понимают. Во всяком случае, так думать гораздо спокойнее. А иначе… Нет, нет, иначе мир был бы слишком страшен и давно провалился бы в тартарары!

Она решила — сама теперь будет спрашивать обо всем, что её на самом деле волнует. О самом главном! Когда теперь Проша появится, а жить без таких вот доверительных разговоров просто глупо. Не может она без этого! А для начала попробует поговорить с мамой.

Да, это все хорошо, но что же делать с её добычей? Не извиняться же перед жирным Мамукой: «Ой, извини, я тут по ошибке твой сверток стащила!»

Кстати, что-то этого Мамуки не видно. Вот и прекрасно — нечего ему тут мелькать! И все-таки как же быть? Просто уму непостижимо! Для начала Сеня решила исследовать содержимое свертка. А то глупо как-то: стащила, а сама не знает, что! Затолкав поглубже воланчик, она извлекла сверток, развернула пакет и в руках у неё оказался незапечатанный плотный конверт без надписи. Заглянула внутрь — фотографии. Вроде бы, ничего особенного: какие-то кусты, овражек, ручей… На заднем плане коттеджи… Нет, ничегошеньки интересного!

Тут она услышала мамин голос — её звали к обеду. Быстро запихнула конверт под пленку, вздохнула и, незаметно выбравшись из сарая, направилась к дому.

Сели обедать. Сеня уныло размешивала сметану в тарелке с супом, думая чем бы заняться после обеда, когда на веранду вторглось какое-то пугало. То был жутко взлохмаченный и в стельку пьяный мужик с мутным взором. Одной рукой он утирал слюну, а другой придерживал брюки. Ремня на них не было и они то и дело норовили соскользнуть вниз. От него за версту несло перегаром.

— Хоз-зяйка! — издал сиплый возглас пришелец и, пошатнувшись, задел таз с бельем, который стоял на перилах веранды.

Таз с грохотом полетел наземь. Бабушка Инна от неожиданности выронила ложку и жирные брызги борща угодили на её белоснежный воротничок.

— Коля… — она растерялась и, вскочив, кинулась было спасать белье, валявшееся на земле… Но дорогу ей преграждало чудовище! Бабушка охнула и поспешила укрыться в доме.

Тогда Сенин папа с видом защитника баррикад поднялся и преградил мужику путь на веранду. Сеня только успела подумать: как хорошо, что папа дома — без мужчины с этим чудищем им не справиться, а дедушка как назло в город уехал…

— Хоз-зяева, с п… приездом! В-валера я! Это… меня тут, — он икнул, — все знают. Вам… не надо чего? Кран там починить, то да се… А мож-жет люк надо? Ну, крышку такую чуг… гунную… — он попытался изобразить руками окружность, зашатался, потерял равновесие и ухнул навзничь в раскрытую дверь кухонки, брыкнув ногами. Там загремели кастрюли, послышался звон стекла…

— Дети, давайте в дом! — велела мама и бросилась папе на помощь.

Вдвоем они с трудом подняли нежданного гостя и выдворили с участка.

Сеня, конечно, не могла удержаться, чтобы не подсмотреть финал этой сцены. У калитки Валера немного очухался и принялся извиняться.

— Я…. если что… Да я для вас! — ему явно не хватало слов, чтобы выразить все свое расположение к новым дачникам.

— Спасибо, спасибо, нам ничего не надо, — наступал папа, оттесняя его с участка.

— Мне бы… х-хозяин, мне бы на опохмел… д-десятку! А?

— Идите, идите!

— Зря вы люк не х-хотите! Хороший! У меня их много! Я их тут… ох… с-собираю. А в хозяйстве они — все, что хошь! Можно бочку накрыть… Можно все!

— Спасибо, не нужно.

На калитке щелкнул замок, мама с папой вернулись к столу. Ну вот, теперь из-за этого гнусного Валеры нужно ещё ключ от замка на калитке просить — теперь без ключа с участка не выйдешь! Сеня, вконец удрученная, незаметно шмыгнула в дом, будто все это время там смирнехонько просидела… Бабушка уже овладела собой и прибирала на кухне.

Прерванный обед возобновился с грехом пополам: все сидели какие-то вялые, точно Валера подсыпал в тарелки отраву.

А Сеня, наоборот, оживилась. Ее вдруг озарило: выходит, этот Валерка-пьяница — виновник её падения! Это он ворует канализационные люки, чтобы продать их на опохмел, а ни в чем не повинные дачники валятся вниз как подбитые кегли! Ужас какой — это же форменная ловушка! Надо что-то делать, нельзя это так оставлять!

Сеня дернула отца за рукав: тот пил чай, поглощенный чтением, кажется, это был детектив.

— Пап!

— Угу…

— Пап, знаешь… Эти люки — ну, про которые Валера говорил…

— Да.

— Коля, прекрати! — возмутилась мама. — Сколько раз я просила тебя не читать за столом?!

— А? — очнулся отец, откладывая книжку в сторону. — Да, извини. Ксюша, ты что-то сказала?

— Да, пап. Эта шишка… ну, у меня на лбу. Я вам не говорила…

Бабушка тут же насторожилась — как охотничья собака, которая почуяла дичь.

— Понимаешь, там провал на дороге. Ну там, где ворота, которые выходят на пруд…

— Ксана, не тяни, говори по-человечески, — рассердилась мама. — Никто тебя за эту шишку не убьет — ты ведь уже наказана.

— Этот Валера ворует люки с колодцев канализации. А туда можно свалиться и все себе переломать — там же яма глубокая!

— Так! — папа поднялся, залпом допив свой чай. — Ну-ка пойдем, покажешь.

Результатом Сениной борьбы за здоровье дачников явилось расследование, проведенное её папой. В результате расследования обнаружилось ещё три зиявших колодца — Валера потрудился на славу! На семейном совете мнения разделились: бабушка стояла за то, чтобы заявить в милицию — дело-то ведь нешуточное и впрямь покалечиться можно! А если местный пьяница не успокоится на достигнутом?! В общем, бабушка требовала заявить! Мама с папой не были сторонниками столь решительных действий. Они считали, что нужно дождаться, когда «герой» протрезвеет, и предупредить: если он не вернет украденное на место, заявят в милицию.

Решено было выяснить, где живет эта колоритная личность, а пока поместить записку на доске объявлений возле сторожки: предупредить, чтобы глядели под ноги.

Составили текст записки и Николай Константинович в сопровождении несколько оживившейся дочери направился к сторожке.

По пути они миновали весьма примечательное строение с явной претензией на роскошь. Это был не дом, не дача, даже не коттедж, а скорее вилла, горделиво взиравшая на окрестные халупы глазницами-окнами с высоты своих трех этажей и башенки в готическом стиле. Этот дворец, занимавший едва не две трети участка, стоял за сплошным высоким забором — чтоб ни одна душа не приметила, что делается на участке с ухоженной зеленой лужайкой. Однако, за раскрытыми настежь въездными воротами, которые с истовым тщанием красил какой-то угрюмый мужик в спортивном костюме, видно было мощеную аллею, ведущую к высокому крыльцу, уставленному цветами в горшках, альпийскую горку, беседку, диван-качалку под тентом и большой надувной бассейн. В этом бассейне плескалась курчавенькая чернявая девчушка лет пяти, за ней, восседая в плетеном кресле, бдительно наблюдала пышная дама в шляпке.

— Да-а-а, размах у людей! — покачав головой, изрек папа. — Башенка одна чего стоит! Нравится тебе? — он испытующе поглядел на дочь.

— Мне-то?

Сеня ещё раз оглядела круглую башенку, крытую черепицей, высокие арочные окна, спуск в подземный гараж, громадный вензель на воротах, покрашенный бронзовой краской… Нечего сказать, впечатляет! Вот только слишком много тут всего было. Или наоборот — не хватало чего-то… Дом был какой-то холодный. Неживой. Все здесь было напоказ, как на картинке в красочном иллюстрированном журнале. Все взывало к восторгу: поглядите, какое богатство, как круто, престижно!..

Нет, в этом доме Сеня жить не хотела. Ей в нем было бы попросту неуютно. А вот беседка… она была чудо как хороша! Деревянная, с резными ажурными столбиками и перильцами, она вся была оплетена цветущим вьюнком. Не беседка, а сказка! Веселая и в то же время таинственная — так и манила укрыться и помечтать. Или почитать какую-нибудь интересную книжку.

— Беседка хорошая. И плетеная мебель… Мне такая ужасно нравится. А дом — так себе! Надутый какой-то.

— Понятно, — протянул папа.

И тут из беседки появился Мамука. Совсем на себя не похожий — сникший, точно воду опущенный. Он остановился, потоптался на месте, точно не зная, куда направиться, и неуклюже зашагал к дому, смешно выкидывая при ходьбе ноги в стороны.

В это время на крыльце показались двое: коренастый крепыш с волнистой густой шевелюрой и выбритым до синевы смугловатым лицом и белозубый усатый щеголь, щерившийся в улыбке, с яркими чуть припухлыми губами. Крепыш что-то объяснял белозубому, оживленно жестикулируя, тот кивал и деланно улыбался. Отчего-то улыбка его Сене жуть до чего не понравилась — ненастоящая какая-то! Она ещё подумала: неужели он не понимает, что всем все ясно про его улыбку, — что она нарисованная, как ценник на прилавке…

Мамука при виде этих двоих заметался, как видно стараясь скрыться, но крепыш его увидал и поманил к себе. Мамука, еле шевеля толстыми ляжками, поплелся к дому, а папа… Папа замер от удивления. Потом лицо его расплылось в улыбке, но все же смутная тень тревоги пряталась за этой широкой улыбкой.

— Андрей? — словно не веря своим глазам, подивился папа. Интересно…

Белозубый почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и стал приглядываться к двум фигурам, замершим за забором. Кажется, он узнал папу, кивнул ему и, что-то сказав крепышу, быстро двинулся по дорожке навстречу.

— Привет, Николай! Ну, что я говорил — разве места не сказочные? Век меня поминать будешь!

— Ты мне зубы не заговаривай! — рассмеялся папа. Но Сеня видела глаза его не смеялись, в них затаилась обида. — Значит, чтоб друга со скарбом перевезти — на это у тебя нету времени, из Москвы, понимаешь ли, ни на шаг! А сам, гад такой, на природе кайфуешь…

— Слушай, не бери в голову, у меня и правда в Москве дел до черта. Думаешь, была бы возможность, я б отказался перевезти? Я тут по делам, старик, фирмачи просто берут за горло — срочный заказ горит и меня тут так полируют, что… — Он недоговорил и присел перед Сеней на корточки. — А это твоя дочурка? Привет, красавица!

Сеня инстинктивно отпрянула — уж очень противная улыбка была у папиного знакомого. Его обволакивал какой-то незнакомый густой терпкий запах, судя по всему, дорогого модного одеколона.

— Угадал, Валет! Это моя младшая — Ксения.

Так значит, это и был тот самый папин приятель Валет, которого так недолюбливал дедушка…

— Слушай, старик! — Валет оглянулся, увидел, что коренастый за что-то резко отчитывает Мамуку, и заговорил шепотом. — Есть работенка одна. Ты как раз вовремя подвернулся. Очень срочная работенка! Вон тому человеку, — он кивнул в сторону коренастого, — хорошая съемка нужна.

— А что за работа? — рассеянно жуя стебель травинки, поинтересовался папа.

— Да пустяк, делать нечего… а заплатят полтыщи баксов! У тебя аппаратура с собой?

— Слушай, чего так — на ходу? Пошли к нам, там спокойно все и обсудим. Чайку попьем. А? Мы только с Ксюхой объявление возле сторожки повесим — и двинемся. Ну что, идет?

— Ладно. — Андрей по прозванью Валет поглядел на часы. Давайте, по быстрому, а я вас тут подожду.

Папа кивнул, они с Сеней ускорили шаг, быстренько прикнопили объявление и вернулись к поджидавшему их Андрею. Тот, по-видимому, успел переговорить с коренастым, который по-прежнему этаким живым изваянием торчал на крыльце. Окинув их пристальным взором, коренастый наконец скрылся в доме. А у забора маячил Мамука, который, завидев Сеню, со всех ног кинулся к ней.

— Послушай… — от волнения его акцент сделался гораздо заметнее. Помнишь тот день, когда вы приехали? Ну, когда мы познакомились?

— Помню. И что? — она старалась говорить самым независимым тоном, хоть на душе было мерзко — украденный сверток так и маячил перед глазами.

— А на другой день я к вам на велосипеде заехал. Помнишь? — он умоляюще глядел на нее, от былой его снисходительности не осталось следа.

— Ну, помню. Дальше-то что?

— У меня был сверток. Пакет такой целлофановый… На багажнике. Ты не видела? Ну, пакетик этот, синий с красным. А?

— А что? — самым небрежным тоном спросила Сеня и принялась ковырять землю носком сандалеты — только бы не глядеть на него, только бы он не заметил её смущения…

— Этот сверток… ну… папа просил на станцию отвезти. Надо было его… в общем, неважно! Он пропал. Я все обыскал, но он как сквозь землю… Я сначала с Костиком на пруд поехал — перед тем, как ехать на станцию. Гляжу — его нету. Может, по дороге обронил? Ты не видела?

Только тут Сеня заметила, что Мамука бледный какой-то и вроде бы похудел. Ногти на толстых коротких пальцах обгрызены до крови, на лбу капельки пота. Сене его стало жаль.

— Нет, не видела. А что, там было что-то важное? — вскользь поинтересовалась она.

— Очень важное! Для отца. Я не знал! И он… он… — но Мамука недоговорил, поперхнулся. Отчаянно махнул рукой, закашлялся. Поднял глаза. — Ладно. Передай своему брату, что я на озеро не поеду — меня из дому не пускают.

Он повернулся и поплелся к дому.

«Еще один пленник!» — подумала Сеня, и ей стало совсем тошно.

Дама в шляпке, прикрывая глаза ладонью, — прямо в лицо било солнце, крикнула гортанным голосом:

— Мамука! Иди сюда! Последи за Лаличкой! Не могу больше — голову печет…

Экая цаца! Это в шляпке-то голову ей печет! Сеня фыркнула и проводила взглядом удалявшуюся фигурку Мамуки. На душе у неё кошки скребли, словно кто-то царапал внутри острыми ранящими коготками — и вот тут она вспомнила об угрызениях совести… Какая точная фраза! И в самом деле — будто тебя разгрызают… И насколько же эти терзания превозмогали минутное удовольствие от обретения треклятого свертка!

«Надо что-то делать! — Сеня припустилась вдогонку за папой. — Надо мальчишке помочь! И вовсе он не такой уж противный. Жалко его… И что скажет Проша? И где-то он? Ох, беда!»

Наконец добрались до дома, и мама усадила мужчин пить чай. А сама позвала Сеню сажать салат — бабушка таки настояла! Со своей грядки Сеня не могла услышать ни слова из разговора, шедшего на веранде, и это было паршиво — она чуяла, что съемка, заказанная отцу, каким-то образом связана с исчезновением конверта с фотографиями.

Широко распахнув калитку и бодро помахивая объемистыми пакетами, явился дедушка.

— Люди! Я вам гостинцев привез!

Сеня кинулась деду на шею, мама отобрала у него сумки и повела к столу. Заметив Валета, дед помрачнел, но поздоровался с ним как ни в чем не бывало, обнял зятя и принялся за еду. У деда был диабет и ему нужен был строгий режим питания — есть полагалось часто и в строго определенное время.

— Вот, Мосина, я тебе сладенького привез, — шепнул дед ей на ушко, чтобы никто не расслышал. — На-ка вот, к себе унеси…

Дед частенько баловал внучку сладостями тайком от бабушки. Зная, что диабет — болезнь наследственная, да ещё особо цепляется к любителям сладкого, баба Инна следила, чтобы Сеня со сладким не перебарщивала. А та его страсть как любила!

Сеня кинулась к себе в комнату прятать гостинец: коробочку клюквы в сахаре. Вернувшись, Валета уже не застала — он ушел, а дед напал на зятя с расспросами.

— Ничего особенного, говоришь?

— Александр Алексеевич, уверяю вас — никакого криминала тут нет! Самая обыкновенная натурная съемка: пейзаж, овражек, участки… Видно, кто-то хочет купить… Это неподалеку отсюда — за деревней. Там сейчас многие строятся.

— И, говоришь, пятьсот долларов? Николай, ну сам посуди: могут за безделицу такие деньги платить? Значит тут что-то нечисто!

— Ой, Александр Алексеевич, вам всюду что-то мерещится! Я Валета со студенческих лет знаю — нормальный парень. Он прожектер — это да! Но знаете, мы ведь все немного того… не без этого. Помечтать, да повитать в облаках все горазды. Но это ведь не смертельно, так?

— Ох, Коля! Так-то так… Да только дело тут не в мечтаниях. Очень нехорошо это дело попахивает — а я такое за версту чую! И Валет этот твой… Гнилой он парень, Коля, насквозь гнилой. Я бы с ним ни за какие коврижки не связывался.

— Слушайте, но ведь это только слова! Гнилой… А этот гнилой, между прочим, мне хорошую работу нашел. Такую, которая на дороге сейчас не валяется… Вы ж сами знаете — если б не он, не видать бы нам этой дачи! Он связан с очень денежными людьми. И заказчики его — ого-го-го! Птицы высокого полета! Им что пятьдесят долларов, что пятьсот — невелика разница.

— Э-э-э, не говори, такие люди каждую копейку считают! А иначе не были бы они, как ты говоришь: ого-го-го! Сам-то себя не дури… Дело, конечно, твое, но я бы не стал с этим связываться. Откажись пока не поздно, догони дружка своего, извинись, что не сможешь взяться за эту работу, выдумай что-нибудь… мол, по семейным делам срочно в город нужно… Ну, я не знаю! Можно же что-то придумать…

— Нет, я не понимаю… — папа вскочил из-за стола и зашагал взад-вперед по веранде. — Почему вы так странно настроены? Вы что, не хотите, чтоб я для семьи пятьсот долларов заработал? Это ж огромные деньги! Сколько всего можно было бы… у Лельки туфель приличных нет! Вы поглядите, в чем она ходит? Я уж не говорю про зимнее: сапоги, дубленка… А это моя жена! Моя!!! И ваша дочь, между прочим! Вам приятно, что зять жену обеспечить не может?

— Коля, не заводись. Никто тебя ни в чем не винит — ты и так пашешь с утра до ночи! Но… — дед Шура и сам вскочил, и они оба заметались возле стола, рискуя стукнуться лбами. — Понимаешь, не любой ценой, вот я о чем говорю! Нельзя же связываться со всякой… шушерой, понимаешь ли! И Валет этот твой… хоть он меня озолоти — не нравится мне и все тут! Ты его просил помочь с переездом? Просил! Он тебе помог? А? Помог, я тебя спрашиваю? Что молчишь?

— У него закрут на работе, — хмуро буркнул отец, но Сеня, которая папино настроение чувствовала как свое, поняла, что в душе он сердит на Валета. И совсем его не оправдывает.

— Ах, закру-у-ут, понимаешь ли! — дед ехидно ощерился и упер руки в боки. — Значит, когда ему надо — он тебя на все сто нагружает, и ты как мальчишка кидаешься ему помогать! А как нужно тебе — у него закрут! Ха! Видали мы таких, да, батенька мой! И вообще, у него глаза бегают! Этакий лощеный хмырь! И тебя он втянет в свои делишки, ой, Коля, смотри, недалеко до беды! — дед с грохотом отодвинул свой стул и уселся за стол, ненароком толкнув локтем сахарницу — и сыпучие сладкие бисеринки разом посыпались через край. — Ах, зараза! Черт! Ксенька, подотри тут быстренько, пока бабушка не видала. Ну! В два счета — раз-два…

Пока Сеня прибирала на столе и смахивала в ладошку рассыпанный сахар, дед сидел молча, уронив голову на руки. Она невольно взглянула на его поникшую голову: надо же, совсем белая! А вены на руках — синие, вздувшиеся, они едва заметно пульсировали… Как живые существа! И ей отчего-то стало страшно за дедушку. Она постояла секунду возле него и вдруг неожиданно для себя крепко поцеловала. Дед поднял голову и с изумлением взглянул на внучку — такие телячьи нежности были не в её духе. Он улыбнулся ей — ласковой, грустной улыбой, взял её лапку, выпачканную в сахаре и… нежно поцеловал. Потом легонько шлепнул по попке, подталкивая на улицу.

— Иди, детка, гуляй. Гуляй! Да… — потом перевел взгляд на зятя. Взгляд у него был сокрушенный, растерянный. — Ты ведь знаешь, Коленька, грязные деньги счастья в дом не приносят. И прошу тебя: помни об этом — я ведь ничем, кроме стариковских нотаций, помочь тебе не могу… А ты не отвергай их сходу — слова-то мои… Боюсь ведь я за тебя. И люблю тебя, Коля, да… Я ухожу… а вы остаетесь. Кажется — взял бы душу, да перелил всю до капли, чтоб вы поняли то, что понял я. Ну вот, разворчался старик пора и честь знать!

Мама как раз внесла блюдо с дымящимися купатами, политыми кетчупом, но дед на них даже и не взглянул, тяжело поднялся и весь поникший, потерянный скрылся в комнате.

— Папа! — окликнула его мама и умолкла, перехватив мужнин взгляд. — Ну вот, купаты остынут… Ладно, ешьте, я их потом для дедушки разогрею.

А Сеня сбежала в сад. Что-то поднялось в ней — точно колючая ледяная поземка завихрила в душе…

«Дедушка мой умрет! Мой дедушка — он умрет. Нет, не хочу! Не хочу-у-у-у!»

Зима ворожила в её душе — и душа замерзала под её поцелуями.

Мысль о смерти тех, кого любишь, кто всегда, всю твою жизнь был рядом с тобой… и цветущие деревья, трава, кусты, это светлое небо… дыхание радости… Нет, это невозможно понять, это нельзя пережить… и кто только это придумал?! И Сеня вдруг ясно, отчетливо поняла, что это придумал Враг. И она всю свою жизнь будет с этим врагом бороться. Но дедушку, бабушку, папу, маму… — она же тоже когда-то умрет! — так вот, чтоб он знал: и маму, и папу — всех! — она ему не отдаст.

И успокоенная этим решением, примиренная с миром, она вернулась к столу, разом став мудрей и спокойней. И теперь — когда цель ясна, когда решение принято, можно вернуться ко всем заботам текущего дня. А о цели своей — о своем великом решении она подумает позже. Когда чуть-чуть успокоиться. Ведь нельзя же так волноваться — от этого сердце выскочит! А ещё надо поесть… и Сеня набросилась на купаты.

— Пап! — с набитым ртом пробубнила она. — Так ты согласился?

— На что? — отец сидел мрачный: как видно дедушкины слова задели его за живое и её болтовня была сейчас явно некстати…

— Ну, на эту срочную съемку.

— Ах, на это… Да, согласился. — Папа тряхнул головой, как видно, отгоняя дурные мысли. — Завтра утречком все отсниму, в город смотаюсь, проявлю пленку — и порядок. Так что, считай, новый велосипед у тебя в кармане!

Сеня завизжала и бросилась его целовать. У неё будет велосипед! Значит, вышло так, что стащив эти дурацкие фотографии, она подыграла отцу невольно, конечно! Этому надутому Мамукиному папаше срочно понадобились фотографии — старые-то пропали… А тут подвернулся папа — он же фотограф, а этот воняющий одеколоном Валет знал про это… И папа получил выгодный заказ! И у неё будет новый велосипед! Вот так штука… Получается, гадость обернулась радостью! Похоже, Проша был не совсем прав, и все, что ни делается — к лучшему! Не зря баба Инна так любит эту поговорку.

Но все-таки Сеня решила во всем лишний раз удостовериться.

— Пап, а заказчик твой… тот, которому нужны фотографии…

— Ну?

— Это тот дяденька, который вместе с дядей Андреем возле дома стоял? Ну, того дома — с башенкой? Он что, там живет? То есть… ну, ты понимаешь! — она почему-то смутилась и не могла подобрать нужных слов.

— Да, он хозяин этого дома. А что?

— Да так… Просто мы с сыном его познакомились. Его Мамукой зовут. Пап! А почему это надо так срочно?

— А почему это тебя так интересует? — вопросом на вопрос ответил папа.

— Ну просто… Дедушка чего-то волнуется и я не пойму почему.

— Детка, не лезь во взрослые дела. Дедушка зря волнуется — ты же знаешь: разве я могу делать что-то дурное… Да, ни за какие коврижки! Работа есть работа, дело обычное: сфотографировать, проявить, отпечатать фото — и все! Это плохо?

— Ну что ты! Просто я подумала… А если бы мы мимо не проходили, как бы они фотографии срочные получили? Этот Андрей ведь случайно на нас наткнулся. Знает, что ты фотограф…

— Это называется — стечение обстоятельств. — Ответил папа снисходительным тоном, но она видела — его самого явно смущает что-то. Человеку понадобились фотографии, его знакомый случайно встречает другого знакомого — то есть, меня, про которого знает, что тот хороший фотограф. И все! Что ж тут странного, так уж сошлось… А для нас это к лучшему.

— Пап, и все-таки, почему им нужно так срочно?

— Слушай, Ксюша, это их дело! Я знаю, что у них уже были готовые фотографии, и Нугзар, владелец этого дома, папа твоего приятеля отправил с ними сына на станцию — передать их кому-то. Как, говоришь, зовут знакомого твоего? Мамука? Вот, этого Мамуку он и послал. А тот их посеял где-то. И его наказали. В общем-то справедливо, по-моему… Вот так и получилось, что я их выручу, а ты получишь новый велосипед. Пойдешь со мной завтра на съемку? Хорошо, что я с собой заряженный аппарат прихватил! Чутье подсказало — а вдруг понадобится? Вот и понадобилось. Ну как, пойдем?

— Ой, пап, конечно! Прямо утречком?

— Прямо-прямо! Только встанем пораньше — утреннее солнышко самый лучший свет для натурной съемки.

Сеня немножечко успокоилась, хотя угрызения совести все точили её. Точно мерзкой промозглой сыростью душу окутало и освободиться от этой незримой давящей пелены никак не получалось. Поговорить с кем-то? Но с кем? Нет, об этом она могла говорить только с Прошей!

Прошенька, миленький, где же ты!