Прошлой осенью в аду

Эпилог

Вот так наваждение рассеялось. Если б это был роман, а не истинное происшествие, как выражались старинные писатели, то книжка уже бы кончилась. А если б это было кино, то на фоне наших застывших физиономий, округленных глаз, а также водворившихся на места шкафчиков плыли бы уже бесконечные и нечитаемые списки создателей фильма. И музыка играла бы так весело, и зажигался свет, и зрители топали бы к выходу, надевая шапки. Но мне не все ясно, а я не такая дура, как думают некоторые. Поэтому стоит досказать, чем дело кончилось. Оно ведь кончилось наконец! Агафангел уволок Бека-Геренния за волосья из моей кухни, из моей жизни, может быть, вообще о т с ю д а. И не придется больше Гарри Ивановичу тасовать элементы, пить кровь и гоняться за красавицами…

Во всяком случае парковый маньяк исчез. Нападения на женщин вдруг прекратились, хотя до того следовали друг за другом чуть ли не еженедельно. По этому поводу даже передача была по телевизору. Какой-то выступал серьезный милицейский чин, стриженный квадратный дядька с крошечными неромантическими глазками (не то, что у Фартукова!). Дядька пояснил, что маньяк перестал бесчинствовать, и тому может быть два объяснения — либо он уехал из нашего города (тут он почти в точку попал!), либо помер. Если последнее, то маньяк не кто иной, как Г.И. Воронько по кличке Рифленый, известный бандит и садист, проведший в местах лишения свободы более тридцати лет. Показали и фото Рифленого, и я поразилась, до чего отсидка хорошо сказалась на его внешности — рожа у него была вполне молодая, хоть и противная, несмотря на тридцать лет заключения. Однако выяснилось, что Рифленый даже родился в тюрьме от известной в свое время аферистки Розы Болт, и на свободу потом выходил крайне ненадолго. На другой день после исчезновения Кристины Вихорцевой труп Рифленого был найден на окраине Первомайского парка с проломленной башкой. Во внутреннем кармане его пиджака обнаружили упаковку женских колготок «Кармен». Хотя парковый маньяк любил по березкам развешивать колготки ношеные, а не новенькие из пакетов, были призваны опытные психологи, которые объявили, что Рифленый и есть тот самый маньяк. Якобы он мог испытывать неодолимое возбуждение не только при виде красавиц, но и, скажем, в бельевых или колготочных магазинах. И даже просто от присутствия пакета с колготками в собственном боковом кармане. Почему бы и нет? Вопрос в том, где он держал ванну с кислотой, замяли, тревога постепенно улеглась, девушки нашего города вздохнули свободнее и оделись откровеннее. Разговоры поутихли. Но Первомайский парк сохранил свою мрачную славу. Весной буйные травы снова разрослись (не такие, правда, высокие, как в прошлом году), и отдыхающие в парк не пошли. По-прежнему там собирались лишь алкаши да бомжи. Мэрия не потерпела такого безобразия. Было принято мудрое решение парк выкорчевать под корень, а на его месте возвести автозаправку и гаражи. Что еще может украсить наш город и особенно микрорайон Березки, построенный без всякой фантазии? Не березки же?

Все позабылось, и только я, как царь Мидас (или его раб? надо уточнить в хрестоматии!) долгое время маялась лишь мне известной тайной паркового маньяка. Ведь даже Наташка не знала, что на совести Бека не одна толстозадая. Я и решила изложить всю историю в письменном виде, то есть шепнуть ее тростнику, который выболтает всем. Пока я писала, я никак не могла разобраться, кто же такие Бек и Агафангел? Чаще всего меня посещала та мысль, что возникла после первой встречи с Фартуковым в троллейбусе: было ли все это или я сама сдвинулась? Я отправилась на Фокинский рынок и купила там с лотка несколько недорогих мистических и эзотерических брошюр. Обложки у них были пугающие, но я стала читать. И даже вроде стало мелькать передо мной что-то такое знакомое — кажется, руку только протяни и схвати за крылышки (вы в детстве ловили так бабочек?). Но это подходящее и неуловимое тут же вспархивало, ныряло в потемки, терялось среди бессмысленных вычурных фраз. Я оставалась все в том же неведении и с головной болью. Кончилось тем, что я даже обзавелась навязчивым сновидением, чего в жизни со мною не бывало — я только в книжках про это читала. Теперь еженощно я видела один и тот же сон: для постижения тайного знания я должна пройти мистический путь, полный неясных откровений. Путь представлял собой теперешний Первомайский парк, сплошь залитый гудроном. Я брела по щиколотку в гудроне, не могла никак вытащить ноги из зловонной вязкой массы, и к тому же у меня в мозгах, в левом полушарии, кто-то неумолимо играл на виолончели. Я пришла в ужас: этак и в самом деле сойду с ума! Я раздарила мистическую литературу подругам. Назойливый сон ушел. Вернее, ушел гудрон, а виолончель осталась. Позже я узнала, что за нашим домом асфальтировали громадный пустырь, чтоб можно было легче подъехать к автозаправке и гаражам, задуманным вместо Первомайского парка. Из моих окон пустырь не виден, и я не сообразила обойти дом, чтоб посмотреть, что там творится. Итак, гудроном несло оттуда, а виолончелью — из-за стены слева. В соседнем подъезде как раз тогда поселился солист местного симфонического оркестра. Он и играл. Довольно сносно играл. Однако в моем сознании навсегда звук виолончели слился с запахом гудрона и поиском сокровенных знаний. Вот недавно водила я своих учеников в оперный театр, и все шло сначала хорошо, но стоило из оркестровой ямы вознестись, как темному медлительному удаву, виолончельному соло, и на меня пахнуло гудроном до головокружения.

Лучше уж не трогать мистику. Лучше досказать, что сделалось с моими знакомыми, вместе со мной попавшими в эту странную историю. Или оставить открытый финал? Это было бы прилично и солидно. Но сама-то я терпеть не могу открытых финалов и невнятных концовок. Смотришь лирический фильм: герой лезет в машину, сидит там с кислым лицом; по стеклу бегут извилистые дождевые струи, а герой не знает, к кому ехать — к жене или любовнице. Конец фильма. Да это свинство, а не конец! Но приходится объяснять ученикам, что фильм или роман для того так неясно кончаются, чтоб мы напрягали свою мысль, задумывались о времени, о себе, о смысле жизни. «Ловко устроился писатель, — сказал на это, лениво ворочая языком, Гультяев, — такого навалял, что сам не разберется, а я за него думай». Как ни хороша недосказанность, но если за меня начнет думать Гультяев…

Меня можно счесть неисправимой дурой, но сейчас я снова живу с Седельниковым. Как когда-то прыжком с моста, снова покорил он меня своей отчаянной лихостью. Никогда не забуду, как он рубашку на груди рванул. И как, весь в крови, метал в ужасного Бека то табуреты, то макароны. А ведь мог бы просто смыться! Такие вот они, наши мужики, мало подходят для выноса мусора, галантных услуг и запасов на зиму, зато рубашку на груди рванут. Это я и в школе преподаю: они прежде всего или даже исключительно «братие и дружина». Гордый «Варяг». А все прочее — как получится. Но кто другой за меня кровь прольет?

Возможно, это был глупый порыв. Надолго ли семейная идиллия — неизвестно. Алеху и Игорюху вижу уже ежедневно. «Незнайка», потрепанный, весь склеенный скотчем, гордо возлежит в моей спальне на тумбочке, обляпанной вареньем. Стали позванивать женщины, на которых Седельников, как благородный человек, обязан жениться. Недавно черепаховидная соседская мегера Раиса Михайловна дрожащим от удовольствия голосом сообщила, что в мое и Максово отсутствие к нам на дом приходит «какая-то в зеленой шляпе». Седельников божится, что не знает никаких зеленых шляп и сидит неотлучно в своей будке «Мастер на все руки». Он еще добавил, что не такой дурак, чтоб таскать подобные шляпы домой, мол, если б ему захотелось, он бы трахнул шляпу у себя в подсобке без участия рептильной Раисы Михайловны. Вот подлец!

Наташка давно оправилась от потрясения из-за гибели толстозадой. Однако третий Вова ей разонравился. Теперь на примете у нее кто-то есть, тоже Вова. Уже четвертый. Ну и что? Людовиков вообще было восемнадцать. Правда, за девятьсот лет. Наташка — натура здоровая и жизнелюбивая, голова у нее устроена, как надо, и встречу с ужасным Беком ей удалось благополучно забыть. На днях напомнила ей, а она: «Какой это Бек? Второй Танькин муж?.. Нет? А какой тогда? А-а-а…»

Не всем так повезло. Вот сгинул Бек, а бедный Дима Сеголетов так и не избавился ни от ячменей, ни от крапивницы. Мается, бедолага. Он открыл-таки психотерапевтическую практику. Из-за пакостей Бека пришлось ему даже новую методику выдумать. Сидит он перед алкашом весь в ячменях, чешет крапивницу и внушает, что он тяжелобольной и заберет все страдания алкаша себе: все равно ему с ячменями жизни нет. Алкаш тут обычно расслабляется, проникается сочувствием и, как следствие, открывает свою душу. Болячки также не помешали Диме жениться на женщине с квартирой. Не очень, наверное, женщина попалась, потому что он передает иногда через Наташку приветы моей незабываемой попке.

Сработало заклинание и с Чепыриным. Не знаю, испытывает ли он ко мне отвращение, но определенно боится, как огня. После больницы он совсем побледнел и выцвел, прическа поредела, а в глазах застыло вечное рыбье удивление. Он часто сидит на больничном, его портфель всегда полон таблеток. И жена от него ушла. Я имею в виду, снова ушла. Из тогдашнего побега в Нарым она вернулась, а потом встретила какого-то риэлтора и опять ушла. Впрочем, Евгению Федоровичу не привыкать. Свои беды он по-прежнему поверяет химичке Аде Ильиничне, а про меня ей так сказал: «Юлия — загадка. Я чуть шею не сломал, но так ничего и не понял». Если б я сама хоть что-то поняла во всей этой дикой истории! Исчезновение Кристины Вихорцевой списали на Рифленого, на больничном мне не пришлось отсиживаться, дело замялось, однако Валентина Ивановна неустанно терроризирует меня своим бюстом и придирками.

А Барбос нашелся только через месяц. Страшно облезлый и, должно быть, обгорелый, сидел он на помойке за дальними малосемейками. Макс пробирался в свою дурацкую игротеку этими именно задворками и увидел за бачком нечто знакомо-полосатое… Они с Максом сразу узнали друг друга, хотя несчастный кот одичал и не сразу пошел на руки. Макс посадил за пазуху грязного, тощего, зловонного Барбоса, больше похожего на египетскую кошачью мумию, и принес домой. Я поначалу даже думала, что ребенок обознался, притащил чужого, потомственного помоечного люмпена, но оказалось, это наш Барбос: ест рыбу, но не ест сардельки «Оригинальные» с соей и чесноком. Жадно скребет когтями новый диван. Точно он! Вот и все элементы в сборе. Теперь-то я надеюсь, история закончилась. И Гультяеву додумывать нечего.