Простор

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ТРУДНАЯ ЗЕМЛЯ

Ашраф и Алимджан попали во вторую бригаду — к Тогжан. Тракторов не хватало, и Алимджана определили прицепщиком к Ашрафу.

Судьба, казалось, решила помучить Алимджана, поиздеваться над ним. Он пошёл к Саше за советом — не лучше ли перейти в другую бригаду.

— Можно и в другую, — согласился Саша. — Можно и в другой совхоз. От кого ты бежишь — от Ашрафа и Тогжан?.. От себя ты бежишь, вот что!

— Что же мне делать? — растерянно спросил Алимджан.

— Работать… Ашраф — хороший парень, твой друг. Вспомни, как он помогал тебе. Разве он виноват, что тоже любит Тогжан? Ты хочешь не видеть этого? Спрятаться?.. Ладно, пойдём к директору, попросим, чтобы тебя перевели.

— Нет! Не надо! — вспыхнул Алимджан. — Не веришь мне? Я докажу, что могу быть настоящим товарищем!

Ашраф оказался хорошим напарником. Работал он весело и уверенно.

Целый день они оставались одни. Их бригадир — Тогжан — наведывалась лишь изредка, особой нужды контролировать их не было, а, кроме того, как только она появлялась, и Ашраф и Алимджан дружно и восхищённо начинали глазеть на неё, вероятно не очень-то понимая, что она говорит.

Внимание Ашрафа ей было приятно, но когда они оба так смотрели, это смущало её.

Однажды Алимджан огорчённо сказал Ашрафу:

— У тебя борозды как стрелы! Я бы так не смог.

— Ничего! Не зря говорят: терпи, прицепщик, трактористом станешь!

После нескольких кругов Ашраф неожиданно остановился.

— Садись-ка за руль, Алимджан, а я отдохну на прицепе.

Алимджан рассмеялся.

— Ты читаешь мои мысли!

— Это мне иногда удаётся…

Алимджан вёл агрегат так уверенно, как будто бы он старый, опытный тракторист; только напряжённая сосредоточенность выдавала в нём новичка.

В обед пошёл дождь, и друзья, втиснувшись в кабину, заговорили о своей работе.

— Где твой костюм, Алимджан, который ты вымазал?

Юноша насторожённо посмотрел на своего приятеля: не хочет ли он напомнить, как над ним посмеялась Тося. Он хмуро ответил:

— Выстирал в бензине. Спрятал. Теперь вот в телогрейке работаю.

— Это-то я вижу. А телогрейку тебе не жалко?

— Да ведь все так работают, — Алимджан покраснел. Он, не задумываясь, лез в мотор, забирался под трактор, смазывал, чистил, вытирал и, увлёкшись работой, забывал обо всём на свете.

— Нет, друг, — сказал Ашраф, — не все такие пачкуны. Да ты не обижайся, я по-дружески. Некоторые думают так: если работа грязная, то и самому не грех извозиться. А на деле, если ты сам неряха, то и работу сделаешь чёрной!

Алимджан долго обиженно молчал. Потом он сказал, словно признаваясь в своей вине:

— Больше не говори об этом…

На следующий день после обеда Ашраф опять передал руль своему прицепщику:

— Веди… Будем с тобой состязаться…

И вечером, когда к работе приступала вторая смена, а Тогжан производила подсчёты, Алимджан с нетерпением спросил:

— Сколько я сделал?

— Подожди, подсчитаю.

— Разве так трудно?

— Надо быть терпеливым, братец, — ответила Тогжан, что-то подытоживая в своей записной книжке.

Алимджан не любил, когда она называла его братом, и в другое время он только вздохнул бы, с мольбой взглянув на Тогжан. Но сейчас он смотрел на неё требовательно и спокойно. Тогжан сама удивилась этой перемене. «Было бы хорошо, — с надеждой подумала она, — если б он в кого-нибудь влюбился».

— Поздравляю! — сказала она. — Полдневную норму ты выполнил!

Алимджан сам не ожидал этого и ошеломлённо спросил:

— Выполнил?! А по качеству?

— Тоже.

Когда об этом услышал Ашраф, он насторожился. Что бы там ни было, он должен работать лучше Алимджана. А то Тогжан посмеётся над незадачливым учителем.

На следующий день к перерыву Ашраф добился своего: вспахал больше Алимджана. Тот помрачнел и неуверенно сел за руль.

— Погоди, друг, — сказал Ашраф, — я не люблю делать секрета из своей работы. Если хочешь вспахать столько же, то слушай внимательно, что я тебе буду говорить.

И Алимджан делал так, как советовал ему Ашраф. Они подзадоривали друг друга, и каждый, вырвавшись вперёд, делился своими наблюдениями, раскрывал свои приёмы. У них установились особые отношения дружеского соперничества, соперничества с открытой душой.

Дав обещание Саше Михайлову перепахать поле, Асад почти не слезал с трактора.

Степан не мог теперь даже нескольких минут уделить музыке. Баян он оставил в вагончике.

Но надолго Асада не хватило, постепенно он стал сбавлять темп, изредка прикидывая на пальцах, сколько ещё дней займёт пахота.

Он окинул взором ещё не тронутые массивы — земля, казалось, не имеет ни конца, ни края. Асад стёр со лба пот. «Нет, это нечеловеческий труд! — подумал он. — Как это можно выдержать?»

Измотанный до предела, он уже не мечтал о славе, о снимках в газете, о выступлении по радио. «К чёрту всё это! Игра не стоит свеч!»

Его поддерживала мысль о Геярчин: она всегда расспрашивала о его работе, и единственный способ завоевать её расположение — опередить остальных. Но как это сделать? Неужели нет никакого выхода?

Асад долго думал об этом под несмолкаемый, однообразный шум трактора. Вдруг, остановив агрегат, сошёл с машины.

— Перекур! — бросил он в ответ на удивлённый взгляд Степана и растянулся на земле, глядя в ослепительную синеву неба.

Степан, устроившись в тени трактора, закрыл глаза и вскоре задремал. Он очнулся от металлического звяканья. Асад что-то делал у плуга.

— Эй, Асад, ты опять снимаешь предплужник? — с тревогой спросил Степан.

— И не думаю! — спокойно ответил Асад. — Они разболтались, надо подтянуть гайки.

Степан подошёл поближе и увидел, что хотя предплужники и не сняты, но привинчены так, что едва-едва касаются земли.

— Опять будем жульничать? — уже с угрозой сказал Степан.

Асад зло засмеялся.

— Что ты понимаешь? Сперва разберись, потом говори. Это же новый метод! Ясно?

— Дело ясное, что дело тёмное. Я с этим не согласен.

Асад махнул рукой.

— Нечего тут спорить. Работать надо.

Агрегат шёл ровно, но предплужники захватывали только поверхностный слой земли.

Соловьёв, объезжая участки, заметил, что трактор Асада стоит, а сам тракторист ожесточённо спорит о чём-то с прицепщиком.

Соловьёв вылез из машины и пошёл к ним. Заметив директора, оба, как по команде, повернулись к нему и замолкли. Соловьёв посмотрел на пахоту и перевёл взгляд на плуг.

— Оригинальная конструкция! — сердито проговорил директор. — Собственное изобретение?

— Видите ли, Игнат Фёдорович, — поспешно стал объяснять Асад, — мы решили…

— Не мы решили, а он сам решил, — кивнув на Асада, угрюмо перебил Степан.

Соловьёв спросил:

— А ты что думаешь по этому поводу?

— Я уже говорил: это жульничество.

— Приведите предплужники в нормальное положение.

Директор молча следил за тем, что делали Асад и Степан. Когда всё было исправлено и Асад снова повёл агрегат, Соловьёв, не говоря ни слова, повернулся и пошёл к своей машине.

Встретив на дороге Сашу Михайлова, он спросил:

— Ты знаешь, как Асад прославил твою бригаду?

— А что случилось?

Соловьёв, стараясь быть спокойным, рассказал о поступке Асада. Но Саша понял, что директор рассержен, и рассержен не только на Асада, но и на Сашу: бригадир не знает, что творится на его участках.

— Вечером созовёшь комсомольское собрание. Я тоже приду. Эх вы, рационализаторы!

После ужина на стане первой бригады собрались комсомольцы. Саша пригласил из соседних бригад всех, кто был свободен от работы. Приехали Тогжан и Ашраф.

Сперва собрание шло при свете фонаря. Когда взошла яркая полная луна, фонарь погасили.

Саша сообщил о сегодняшнем событии. Помолчав, он рассказал, что случилось раньше, когда Асад просил никому ничего не говорить, обещая исправиться.

Собрание глухо зашумело.

Неожиданно выступил один тракторист из бригады Тогжан:

— Асад, конечно, поступил плохо. Но водить трактор здесь трудно: он трясётся, дрожит, и тебя качает, как в океане. Здесь нужны мощные машины. Я, например, прошу дать мне сильный трактор или освободить от работы. Земля здесь дюже твёрдая.

Никто не ожидал таких слов. Наступило напряжённое молчание. Тогжан возмущённо и в то же время чуть ли не со слезами в голосе воскликнула:

— Твёрдая земля! Да как тебе не стыдно? Земля обыкновенная! Девчонка ты, а не тракторист!

Поднялся Соловьёв.

— В том, что говорит этот парень, есть доля правды. Мы с Байтеновым объезжали эти поля. Практика внесла поправку в наши расчёты: земля действительно твёрдая. И не надо так легкомысленно говорить: обыкновенная!

— Игнат Фёдорович, — перебила взволнованная Тогжан, — я не легкомысленно говорю, а с оптимизмом, а то ещё в панику ударишься, как некоторые… А что ребятам тяжело, так я это знаю.

— Ну, вот и хорошо, — согласился Соловьёв. — Трудно — это верно. На то и целина, но если не хватает сил, упрямства, воли, то надо об этом сказать прямо и честно, а не пускаться на махинации. Что сделал Асад? Решил обмануть бригадира, обмануть директора, обмануть государство. Правильно сказал его прицепщик: это жульничество. Ложь — самая большая вина.

На небе сияла луна. Асаду хотелось, чтобы появилась туча и всё скрылось бы в темноте. Он плохо слышал, что говорил Степан, внезапно утративший медлительность и равнодушие, и очнулся, лишь когда услышал гневные слова Ашрафа:

— У кого ты учился хитрости?! Рекорд хотел побить? Побил, конечно, — не по пахоте, а по обману! Я сам думал — чего тут сложного: сяду на трактор, буду поднимать целину. Ничего особенного! Даже краски взял с собой, карандаши, бумагу. Рисовать хотел на досуге. А сейчас не до этого. Земля твёрдая, упрямая. А ты будь твёрже её. Будь камнем. Будь гранитом. Что ты смотришь на меня? Трус!

У Асада появилась надежда, что его может пожалеть Геярчин, но она сказала:

— Раньше я защищала Асада. Думала, что он просто слабый, неустойчивый человек и ему надо помочь исправиться, стать другим… Но Асад пошёл на сознательный обман. Он не достоин быть трактористом. Я предлагаю дать ему выговор и просить дирекцию, чтобы его перевели на другую работу.

Соловьёв подытожил псе сказанное:

— Я думаю, что комсомольцы правы… У пас пот Алимджан закончил курсы, и пора ему переходить из прицепщиков в трактористы. Отдадим ему трактор Асада. А сам Асад пусть возвращается к уста Мейраму. Наши ремонтники сели па тракторы, и люден в мастерской не хватает…

Выступил и тракторист, поддержавший Асада. Он просил, чтобы ему позволили делом доказать, что он не трус и достоин имени целинника.

Скоро все разошлись, и вдалеке стихли голоса, а Асад всё ещё сидел в одиночестве, облитый холодным светом луны. Но вот он встал и побрёл в степь. Рядом с ним шла только его чёрная взъерошенная тень. Уйдя далеко от людей, Асад повалился на траву и заплакал от обиды, злости и бессилия.