Простор

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ ОН КАЕТСЯ

Тарас Гребенюк казался Ларисе человеком, не похожим ни на кого: он удивительно просто, сам того не замечая, помогал людям, поддерживал их в трудную минуту. Захаров в таких случаях делал постное лицо, ожидая благодарности. Тарасу даже не приходило в голову, что он сделал одолжение, выручил из беды.

К Ларисе он относился со спокойной заботливостью, иногда даже с нежностью, как к ребёнку, которого надо опекать и беречь.

— Почему вы такой добрый? — как-то спросила Лариса. — Вы так хорошо относитесь к людям.

Тарас посмотрел на неё с удивлением, точно не понимая, о чём она говорит. Потом неловко усмехнулся:

— А я, Лариса Владимировна, гадаю, в том-то и жизнь людины, чтобы помогать один одному: работа у нас общая, цель одна. Для самого себя жить — звирем зробишься…

Тарас словно угадал, как тосковала Лариса по дому, по семье, по ласке, по человеку, о котором можно заботиться. Ответ Тараса смутил и встревожил её: ведь ему самому нужны слова утешения, у него самого большое горе, а он идёт к людям с такой душевной щедростью, с таким бескорыстием! А вот она думает только о себе. Разве же можно быть такой эгоисткой?

Отец Ларисы был железнодорожником. Он часто говорил, что жизнь человека не пассажирский поезд, который, постукивая на стрелках, катится, куда ведут рельсы. Нет, в жизни случаются и внезапные остановки, и крутые повороты, и временами полное бездорожье.

Такое время пришло сейчас к Ларисе. Казалось бы, чего проще: работает, встречается с людьми, шутит, ходит в клуб, гуляет по берегу озера. Машину её знают не только в совхозе, но и в районе, и о Ларисе уже говорят не как о жене главного инженера, а как об одном из лучших водителей совхозного гаража. И всё-таки за всем этим скрывалось почти отчаяние: мало изменить образ жизни, надо ещё что-то изменить в себе самой.

С Иваном она почти не говорила. Он приходил, как человек, снимающий угол в чужой комнате. Люди, с которыми она сталкивалась в совхозе, были ей ближе, чем Захаров, — они могли дать совет, помочь, пошутить, когда становилось трудно. Их грубоватая внимательность помогала Ларисе справиться с тяжёлой и нервной работой шофёра.

Изредка Иван заговаривал: просительно, вкрадчиво. Ларисе казалось даже, что он всё понял. Но тут же она вспоминала, как мучилась из-за своей глупой боязни потерять семью, из-за своей непростительной жалости к мужу, когда он в припадке раскаяния плакал и поносил себя. А стоило ей сдаться, и всё шло по-старому.

А Захаров, видя, что Лариса твёрдо проводит свою линию, снова стал груб и заносчив. Он спокойно пользовался всем, что делала Лариса: ел то, что она готовила, жил в комнате, которую она прибирала, носил бельё, выстиранное ею. Он ругал всех— уста Мейрама, Байтенова, Соловьёва, Тараса, Надю. Все оказывались бюрократами, тупицами, склочниками, все мешали ему работать, писать диссертацию.

Лариса отмалчивалась. Только однажды, когда Захаров особенно рьяно поносил Тараса Гребенюка, она не стерпела:

— Ты не смеешь так говорить о человеке, который в тысячу раз честнее и порядочней тебя!

Захаров нехорошо усмехнулся.

— Всё теперь понятно. Ты его любовница, потому и защищаешь!

Она дала Захарову пощёчину. Он тупо поглядел на Ларису и угрожающе процедил:

— Ну, хорошо же! Я ещё с тобой посчитаюсь за это!

Захаров решил, что во всех его бедах виноват именно Гребенюк, принявший Ларису на работу. Надо было спросить его разрешения — как-никак Захаров не только муж Ларисы, но и непосредственный начальник заведующего гаражом. Тарас этого не сделал. Мало того, увидев, что главный инженер недоволен, Тарас и не подумал освободить Ларису. Если сейчас промолчать, не отреагировать на всё это, так Гребенюк вообще выйдет из повиновения, сядет на голову. Нет, его надо сломить, поставить на колени!

Пощёчина озлобила Захарова и заставила его действовать решительно. На следующий день он отправился в гараж.

С Гребенюком он столкнулся в воротах.

— Куда это ты спешишь? — спросил Захаров.

— По делу.

— Твоё дело подождёт… Поговорить надо. А вообще-то нечего отлучаться. Помни, ты заведующий гаражом. Пропадаешь неизвестно где.

— В гараже всегда дежурит диспетчер, — заметил Тарас.

— Его дело — путёвки выписывать, а ты за всем следить должен. Ну, куда ты сейчас направился?

— К уста Мейраму. Треба договориться про ремонт одной машины.

— А утром где был?

— На дороге случилась авария. Я йздыв, чтобы…

— Постой, постой! Всё по порядку. Какая авария?

— Машина попала в кювет.

— Всё ясно, — презрительно сказал Захаров, — пьяный шофёр! Хороша же у тебя дисциплина! А ты ещё нянчишься с такими!

— Да! — с неожиданной яростью ответил Тарас. — И правильно!

— Нет, не правильно! Надо передать дело в суд! И всё!

— Передавайте!

— Как фамилия шофёра?

— Захарова, Людмила Владимировна, — Гребенюк старался говорить спокойно.

— Ты что, Тарас, шутить вздумал?!

— Яки ж тут шутки, колы вона чуть не пострадала.

— Вот и нечего ей садиться за руль! Только позорит и себя и меня!

— Вона в аварии невинна — тормоза здалы.

— Она не виновата! — передразнил Захаров. — Тогда, может быть, я виноват?

— Може буты, — уже насмешливо сказал Тарас.

— Ишь ты! Моралист! Тогда, может, именно меня под суд отдавать надо?

Тарас только усмехнулся. Захаров, почувствовав, что он потерял все преимущества в этом споре, переменил тему:

— Что с Ларисой? Ранена?

— Та ни, тильки испугалась.

— Где-нибудь прячется от стыда?

— Робыть на машини Смирнова. Вин заболел. А стылиться ей нечего. Работает добре.

— Чего это ты её расхваливаешь? Приворожила?

— Дурныцы вы говорите, Иван Михайлович! — резко сказал Тарас, не скрывая своего презрения. — Ваша жена достойна уважения. Це все понимают. Кроме вас…

И, обойдя Захарова как столб, Тарас вышел из гаража и направился к мастерским.

Взбешённый Захаров, как всегда, нашёл выход в том, что заперся в своём кабинете, предварительно зайдя в продуктовую лавку.

Вскоре, багровый и осовевший, он вышел из кабинета и направился в мастерскую.

Гудели станки, шипел воздух в горнах, звенели наковальни. Появления Захарова сразу никто не заметил. Он увидел, что Ильхам склонился над чертежом, замеряя детали и исправляя старые цифры.

— Что ж ты со мной не здороваешься? — мрачно спросил Захаров. — Не приметил?

— Здравствуйте, товарищ Захаров, — спокойно сказал Ильхам.

Главный инженер явно искал повода для скандала, и Ильхам готовился выдержать бурю ругательств и нареканий.

— Конечно, меня лучше не замечать и не считаться со мной, — как бы рассуждая вслух, заговорил Захаров. — Тогда можно и посторонними делами заняться. Поиграть в рационализацию! Так вот, слушай внимательно: никаких изобретений в рабочее время. Есть нормы, есть график — извольте подчиняться! А научные работы будешь вести, когда тебе позволит администрация и твоё образование. А его ещё получить надо! Передай уста Мейраму, что я влеплю ему выговор, если он будет потакать таким затейникам, как ты…

В этот вечер уста Мейрам долго говорил с Соловьёвым, который, зная о работе Ильхама, с недоумением услышал о позиции главного инженера.

— Вот что, — сказал директор напоследок, — вы этого дела не бросайте. А с Захаровым поговорю я.

Когда Байтенов вернулся домой, взволнованная Надя сразу же набросилась на мужа:

— И о чём вы только думаете?! Сегодня вечером

Захаров опять напился, кричал, разбросал всё в комнате, хотел избить Ларису!

— Ого!

— Вот тебе и ого! Он просто негодяй. Его пора обуздать. А вы носитесь с ним, как с гением!

— Кто это мы? — усмехнулся Байтенов.

— И ты и Соловьёв! Нельзя так: если он главный инженер, специалист, так ему всё позволено! Сегодня он оскорбил Ильхама.

— Я знаю, — хмуро сказал Байтенов. — И Гребенюка тоже.

— Что же вы медлите?! — негодовала Надя. — Боитесь?

— Не торопись, Наденька. В партком мы его вызовем. А Лариса-то где?

— Ушла в степь. Пока муж не затихнет… Ты пойми, как ей тяжело сносить всё это. Уйти и то некуда. А жить с ним — каторга! На работе она расцветает, а вернётся домой — поникнет. Посмотришь на неё — плакать хочется.

Байтенов внимательно всё выслушал. Надя успокоилась, принесла ужин. Поев, Байтенов долго сидел за столом, курил. Потом вздохнул:

— Не так всё это просто, Надя. Ну, разойдётся она с Захаровым, а дальше что? Лариса привыкла жить для него. Вот теперь ей и кажется, что всё потеряно. Нет, её тоже лечить надо.

Обычно серьёзный и немногословный Байтенов, встречаясь с Ларисой, приветливо улыбался, расспрашивал о работе, даже шутил, что скоро возьмёт её к себе персональным шофёром — вот только машины у него пока нет.

Как-то после разговора с Надей, остановив Ларису, когда она на своём грузовике выезжала из совхоза, Байтенов попросил подбросить его до опытного поля. В кабине завязался разговор.

— Вы стали совсем другая: загорели, окрепли. Вот только синяки под глазами — спите мало?

— Да. Случается, — сдержанно ответила Лариса.

— Работы много?

— Много, Байжен Муканович. Бывает, что до ночи не вылезаешь из кабины. Вожу камень и лес. А строителям всё мало.

— Знаю. Строители — народ жадный. Но нам от их жадности одна выгода — скорее построят.

Некоторое время они молчали. Лариса напряжённо всматривалась в дымящуюся под ветром дорогу.

— Между прочим, — сказал вдруг Байтенов, — скоро мы будем принимать три жилых дома.

— Да, я знаю, — безразлично ответила Лариса.

— На вашем месте, Лариса Владимировна, я бы подал заявление.

— О разводе? — с испугом спросила Лариса.

— Это вы всегда успеете. А вот комнату вам надо получить. И жить самостоятельно, без принудительного ассортимента.

— Что вы хотите сказать?

— Слушайте, Лариса Владимировна, теперь все знают, какой человек Захаров. Это сначала можно было прикидываться добряком и работягой. Но здесь всё на виду — никуда не денешься. Если вы хотите заново построить свою жизнь, надо расстаться с Захаровым. Пока вы живёте вместе, он будет вас мучить и изводить. Вы много работаете, а отдохнуть не можете: все эти придирки, выяснения, пьяный бред только изводят вас. Зачем вам это? Можно, конечно, любить и пьяницу. Говорят, такое бывает. Но скажите честно: разве вы его ещё любите?

Лариса растерянно молчала. Этот вопрос она старательно отгоняла от себя. Ей казалось, что сказать «нет, не люблю» — значит окончательно порвать с тем, чем она дорожила больше всего: семья, заботы, тревоги о близком человеке.

И странное дело, безжалостный, прямой вопрос Байтенова, вопрос, который должен был бы привести Ларису в смятение, потому что ответить на него — значило окончательно поставить точки над «и», внезапно рассеял все сомнения. Как хирург одним движением ножа рассекает опасный гнойник, так Байтенов этим вопросом освободил Ларису от скованности.

— Вы боитесь ответить? — спросил Байтенов. — Тогда я сам скажу: вы его не любите.

— Да. Я не люблю его. Он причинил мне столько страданий… А временами даже ненавижу.

— Он и нас измучил, — усмехнулся Байтенов, — я думаю, что и мы дадим ему развод. Пусть пишет свою диссертацию в городе. Что здесь, что там — наука от этого всё равно ничего не выиграет… Остановитесь-ка здесь. Посмотрю посевы… А заявление на комнату всё-таки подайте. Я знаю: вы боитесь остаться одна. Но вам никто и не позволит пропадать в одиночестве…

Узнав, что его вызывают в партком, Захаров раздражённо подумал, что сейчас ему будут читать проповедь о семейной жизни, морали, честности и тому подобной чепухе. Какое им дело до того, как он живёт с женой? Кто дал право вмешиваться в личную жизнь? Но если скажешь об этом прямо, так поднимется целая буря: начнут прорабатывать, обсуждать, выносить решение. Нет, придётся повиниться, обещать, что больше это не повторится, и всё такое прочее. Надо сказать прочувственную, самокритичную речь, и всё обойдётся. Ларису, вот ту труднее обломать: надо стать внимательным, ласковым, долго охаживать её, клясться в любви и верности…

Настроившись на покаянный лад, Захаров с лёгкой душой отправился в партком, предчувствуя, как он ловко обойдёт Байтенова и выйдет сухим из воды.

В кабинете Байтенова сидел ещё и Соловьёв, хмуро ответивший на фамильярное приветствие Захарова. А Байтенов, глядя прямо в глаза, сразу спросил:

— Скажите, Иван Михайлович, чем вы занимались в последнее время? Какая у вас была работа?

Неподготовленный к такому повороту событий и сбитый с толку официальным обращением на «вы», Захаров сбивчиво ответил:

— Я… видите ли, дело в том, что… я ездил по участкам.

— Это мы знаем, что вы ездили. Но зачем? Какие вопросы механизации вы решали на участках, где сейчас нет техники?

— Я знакомился с постановкой дела в МТС, которая обслуживает «Жане турмыс». Мне это необходимо для сравнения.

Соловьёв пожал плечами:

— Вы знакомились с этой постановкой уже несколько раз.

— Но ведь всё зависит от времени года, — упорствовал Захаров, — я там был весной, а сейчас лето.

Он понимал, что говорит сущую чепуху, по никак не мог найти убедительного довода, который объяснил бы, почему он отсутствовал. Он понимал — Соловьёв раздражён, но сдерживается. А этого Захаров боялся больше всего. Если человек кричит — значит, он выведен из себя и плохо соображает. Сейчас же Соловьёв был сильнее Захарова.

Заметив замешательство Захарова, Соловьёв спокойно заговорил:

— Речь идёт не о том, что вы делали, а именно о том, чего вы не делали. Уборка на носу, а все ремонтные и профилактические работы передоверены уста Мейраму. Он, правда, опытный мастер, но уследить за всем просто не в состоянии. До сих пор вопрос о воде не решён, и всю переписку по этому поводу веду я, хотя это прямая ваша обязанность. Гребенюк заведует гаражом, но не отвечает за авторемонтное оборудование и комплектование парка. Это тоже ваша обязанность. А что вы предприняли? Расчёт количества механизмов, потребных на уборке, вами сделан халтурно. Старшему агроному пришлось вносить поправки. На строительстве не хватает бетономешалок и транспортёров. Вы пальцем не ударили, чтобы устранить недостатки. График работ уже нарушен. Мы идём с отставанием. Только самоотверженная работа строителей не привела к абсолютному срыву сроков. Вас неоднократно предупреждали, вам советовали, вам помогали. Но вы не сделали должных выводов. К людям относитесь просто возмутительно, с барской заносчивостью. Нам, очевидно, придётся на партсобрании поставить вопрос о вашем поведении.

Соловьёв замолчал, а Байтенов довершил:

— Никто не спорит, что обязанности главного инженера весьма разнообразны и велики. Только ведь на то и главный инженер с его полномочиями и его… окладом. Мы вправе требовать от вас выполнения всех ваших обязанностей. Если трудно — всегда поможем. Но помогать тому, кто ничего не делает, — это значит работать вместо него. А за вас никто не станет работать.

В одно мгновенье Захаров понял, что всё сказанное куда серьёзнее вопроса об отношениях с Ларисой. Сейчас речь шла о его пребывании в совхозе, а следовательно, и о судьбе диссертации, обо всей дальнейшей карьере.

— Игнат Фёдорович! Байжен Муканович! Я, безусловно, глубоко виноват во всём, о чём вы говорили… Я многое упустил, потому что меня торопят с диссертацией… И потом мои семейные неурядицы выбили меня из колеи. Я находился в таком состоянии, что не мог сосредоточиться… Даю слово, что положение будет исправлено…

— Посмотрим, — сухо сказал Соловьёв, — но имейте в виду, что времени у вас мало, а вы его тратите, мягко выражаясь, не по назначению… И заняты вы были вовсе не диссертацией.

— Я обещаю сделать всё, чтобы наверстать упущенное! Вот увидите!..

Когда Захаров ушёл, Байтенов взволнованно сказал:

— Не понимаю, Игнат Фёдорович, как вы, человек с большим опытом, настоящий коммунист, не видели фальши в этом субъекте?! Ему ни на грош нельзя верить!

— Вы правы, Байжен Муканович, — твёрдо сказал Соловьёв, — и если Захаров делом не оправдает себя, я буду, может быть, ещё решительней и беспощадней, чем вы.

Из парткома Захаров вышел в смятении и тревоге. Как все хвастливые и самонадеянные люди, он видел причину своих неудач не в себе самом, а в том, что другие относятся к нему недоброжелательно и завистливо. И главная причина — козни Байтенова, который с самого начала невзлюбил Захарова и всячески портил ему кровь. И если уж сам Соловьёв заговорил так резко и сердито, значит Байтенов взял верх. Его надо как-то обезвредить.

Дав обещание работать честно и упорно, Захаров вовсе не собирался сдержать своё слово. Просто он знал, что если человек обещает исправиться, это всегда действует на руководителя умиротворяюще. Люди любят наставлять на путь истинный и довольны уже одним тем, что кто-то признаёт свои ошибки и кается.

Захаров заперся в своём кабинете и принялся обдумывать, как ему поступить. Обычно он избегал обращаться к самому Родиону Семёновичу. Он умело пользовался другим способом: на некоторых руководителей безотказно действовало одно только сообщение о том, что родной дядя Захарова — директор крупного завода, депутат Верховного Совета, личный друг Мухтарова.

Но давить на Соловьёва дядиным авторитетом было бессмысленно: Родион Семёнович и Соловьёв старые приятели и относились друг к другу без всякого чинопочитания. Именно из этого обстоятельства Захаров после некоторых колебаний решил извлечь выгоду. Он написал дяде, что работать в совхозе трудно. Не только потому, что мало механизмов и сложна общая обстановка, но ещё и потому, что многие люди не понимают роли механизации в сельском хозяйстве и смотрят на главного инженера как на дармоеда. А директор совхоза, Игнат Фёдорович Соловьёв, человек прекрасной души и славного боевого прошлого, окружён здесь недостойными, завистливыми людишками, которые наговаривают на главного инженера, мешают ему, срывают все лучшие начинания в области техники и рационализации производства. Нужна безоговорочная поддержка директора, чтобы он, Захаров, мог бы вывести совхоз на путь постоянных успехов и перевыполнения плана.