Проткрываем завесу тайн. Книги 1-25

Начало начал

О древнейшем периоде русской истории мы знаем из текста «Повести временных лет», которая была написана в Киево-Печерском монастыре, затем дополнена и переработана в XII веке по просьбе князя новгородского Мстислава Владимировича игуменом Сильвестром в Выдубицком Михайловском монастыре. Первоначальный текст, по преданию, был написан монахом Нестором, а Сильвестр довел его летописание до времени, в котором жил сам. Андрей Никитин, исследовавший структуру «Повести временных лет» и ее возможных авторов, пришел к выводу, что одним из них был, несомненно, новгородец, поскольку в тексте использованы новгородские легенды и события, а другой был киевлянином, его Никитин называет «краеведом». Первый описывал и знал легенду о призвании варягов, которые «придоша къ словеномъ первее», то есть сначала явились в Новгородскую землю, второму пришлось объяснять, что имеется в виду под этнонимом «Русь», поскольку, как пишет Никитин, в XII веке этноним был уже непонятен – называли тех варяг русью, как другие называются шведами, урманами, англичанами, готами, так и эти были русью, и одновременно пришлось пояснять, что «от техъ варягь прозвася Руская земля», хотя сама Новгородская земля, куда призвали троих братьев княжить, никогда Русью не называлась, и автор этого различия уловить не мог, ибо новгородские реалии были ему неведомы.

Следовательно, начальный текст появился в Киеве, о чем говорят массовые киевские топонимы IX века и упоминание варяжского вопроса, затем текст правился в последующие годы, как в Киеве, так и не в Киеве. Словом, каждый переписчик вносил в первоначальный текст свою лепту и расшифровывал то, что для киевлянина прежних веков было простым и понятным. Киев в XII веке был центром большого государства, заселенного славянами, точнее, союза княжеств (поскольку с 1054 года говорить о централизованном государстве смысла не имеет), и историческая правка того времени как раз и согласуется с признанием за Киевом роли, выраженной в летописях как «мать городов русских». По наименованию главного города этой земли и была названа вся земля Киевской.

Предков обитателей Киевской земли летописцы выводили из великого разделения народов после библейского потопа: «взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошел и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне. Спустя мною времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи – лутичи, иные – мазовшане, иные – поморяне. Так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Миною и назвались дреговичами, иные сели по Авине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Мину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Мене, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянской».

Рядом со славянами и территорией Руси летописцы помещают и другие известные народы, среди коих один нас очень может заинтересовать. Поляки, пруссы и чудь сидят по берегу Варяжского (Балтийского) моря, по нему же сидят и варяги, до восточных окраин, где помещаются народы Симовы (о чем ниже), а на запад – до земли английской и франкской. Варяги (совершенно небезразличный нам народ, поскольку именно по отношению к ним историки прошлого ругались до хрипоты) относятся тоже к колену Иафетову, как и шведы, урмане (норвежцы), готы, русь, англичане, галичане, волохи (франки), римляне, немцы, корляды, венеды, итальянцы и прочии. Но то, что сообщает летопись нам о варягах, всегда позволяло связать этих несчастных с какой-то непоименованной родиной, будто то Норвегия или Финляндия. Со шведами, наилучшими претендентами на варяжское именование, не получалось: они значатся в списке под своим собственным именем. В списке поименована и русь, что ставило ученых в тупик: если варяги на самом деле русь и русь – варяги, и те и другие совсем не шведы, то кто тогда варяги и кто тогда русь? Это именование ухудшало ситуацию и в том плане, что корней названия племени «русь» никто найти не мог. Не помогала даже летописная отсылка: «В год 6360 (852), индикта 15, когда начал, царствовать Михаил (византийский царь), стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при вышеназванном царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом». Хорошо, при Михаиле Русь ходила на Царьград (то есть на Константинополь), но кто населял эту Русь, почему и отчего стали днепровские славяне называть себя Русью, если пока что до киевлян не добрались варяги-русь Аскольд и Дир, принявшие в этом городе княжеские функции? Если варяги и Русь синонимы, то при Михаиле они не могли быть таковыми, и значит, в нашем Допущении что-то совсем не так!

Противники норманнской теории так и говорят: не было варягов, а русь – самонаименование одного из славянских племен.

Но – какого?

Снова поглядим, какие племена перечисляет летопись: морава, чехи, белые хорваты, сербы, хорутане, ляхи (поляки), лутичи, мазовшане, поморяне, поляне, древляне, дреговичи, полочане, ильменские словяне, северяне. Есть в летописи и перечисление княжений согласно происхождению славян, главное место занимают в нем поляне (племя, основавшее Киев). «А у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волш, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город – Смоленск; именно там сидят кривичи. От них же происходят и северяне. А на Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере также меря. А по реке Оке – там, где она впадает в Волгу, – мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. Вот только кто говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы., полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, жря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимшола, корсь, норова, ливы – эти говорят на своих языках, они – от колена Иафета и живут в северных странах». Или в другом месте летописи: «…и древляне произошли от тех же славян и также не сразу назвались древляне; радимичи же и вятичи – от род а ляхов. Были ведь два брата у ляхов – Радим, а другой – Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи. И жили между собою в мире поляне, древляне, северяне, радимичи, вятичи и хорваты. Дулебы же жили по Бугу, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели по Днестру и возле Дуная. Было их множество: сидели они по Днестру до самого моря, и сохранились города их и доныне; и греки называли их „Великая Скифь“». Никаких русов или россов нет даже и близко! Нет даже среди «неславянских» народов. Либо племя было невелико настолько, что в список не попало, либо дело в чем-то ином. Но от малого племени не могла прозваться «вся земля Русьская», которую греки именовали «Великая Скифь»! Следовательно, дело в чем-то ином. Сторонники норманской теории убеждены: эта территория была названа по варягам-руси. Но что делать с указанной в летописи датировкой? Если варяжские князья еще не правили Киевом, то и земли вокруг Киева не могли называться «по-варяжски». Это все равно что получить «Ленинградскую область» за полвека до рождения самого Ильича. Антинорманисты предлагали возможное происхождение самоназвания днепровских славян от речки Рось. Но в древнерусском языке по законам языка «о» не могло переходить в «у», так что рось и русь были разными словами (наиболее упертые антинорманисты с яростью провозглашают, что русь на юге называлась рось, а русь на севере – русь, совершенно забывая, что восточные, то есть определенно южные источники как раз и именуют славянскую русь русью!). Да и славянское племя по законам языка называлось бы «росичи», «росяне», на самый худой конец – росы. А общая территория была бы… Рось или Рса. Вот если бы варяги оказались на южных землях ранее 852 года! То есть до призвания княжить в Новгороде! Казалось бы? Никитин дает и такую возможность: он предлагает список западных народов, где поименованы варяги, и рассмотреть несколько пристальнее. Сам этот список он считает калькой с описаний Амартола, известного на Руси источника, и если восстановить побитый текст, то получится, что варяги не сидели на востоке до самого Мурома, а сидели они на берегах Чермного моря, то есть до владений Симовых. На юге, по Никитину, идентифицировать с варягами можно только племя готов. Но даже в дурном сне готов никто не назвал бы варягами!

Славянские народы были близки по языку и культуре, хотя, конечно, общего языка в ту пору не было: северные славяне отличались от южных и западных и речью, и психологией, и нормами поведения. «Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями, перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывали, но умыкали девиц У воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон».

Поскольку текст родился на земле киевлян, то и поляне предстают в нем наиболее культурным народом – имеют свой закон, предания, кротки и стыдливы. Зато остальным соседям полян достается от киевского летописца: древляне, радимичи, вятичи, северяне, даже более культурные кривичи – все они куда как хуже полян. Но опять же среди упомянутых племен нет руси, и тем более среди этого перечисления нет варягов.

Изучая не только тексты летописей, но и документы Византии и Скандинавии, ученый Василевский пришел к интересному выводу: в византийском государстве были наемники, поименованные словом «варанг», они перечислены наряду с росами, саракинами, франками, кульпингами, булгарами, инглингами, немицами, аланами, обезами, императорской гвардией «бессмертных». Всё это воинские отряды, получившие в Константинополе прописку благодаря сложной международной обстановке. Никитин считает, что при поздней правке текста «варяги» двенадцатого века, явление, характерное не только для Византии, попали в легенду о призвании Рюрика, поскольку призывали князя «из-за моря», а варяги были «заморскими наемниками». Именно с такими наемниками ходили в походы и первые русские князья. Именно поэтому в текст одной из «Русских правд» – уголовного кодекса средневековой Руси, попали статьи о возмещении вреда при обиде варяга Варяги, варанги, варанхи, варяны были явлением распространенным. Некоторые считают, что именно от их деятельности море получило название Варяжского – варяги использовались как охранные отряды для идущих с товарами купеческих судов. Но как же быть тогда с «варяжским гостем» – то есть с варяжским купцом? Может быть, все-таки самоназвание военных отрядов, работавших за оплату, родилось ранее XII столетия? И как же быть с тем перечислением состава войск, которые даются для походов князей по Руси, когда там названы чудь, меря, поляне, словене, кривич… и варяги? А когда дело доходит до победного конца, остаются только словене да варяги? Пожалуй, лишь в одном случае указываются две составляющие войска – чтобы сделать различие между теми, кто «призван» князем (например, как в более позднее время «и все новгородцы»), и теми, кому он платит за труд, своего рода регулярное войско. Недаром Ярослав, впоследствии Мудрый, посылает за море за варягами, когда собирается идти на своих киевских братьев – в этом плане наемное заграничное войско лучше, чем славяне, потому как не примет ничьей стороны, кроме единственной – стороны того, кто платит за войну. Дословный перевод «варанга» на русский язык – мечник или меченосец. В немецком языке «вара» означало клятву. И воины, нанятые князьями «на чужой стороне», давали клятву новому хозяину на своем мече. Скажем еще проще: варяги наших летописей – это рыцари средневековой Европы. Ими в качестве надежной охраны пользовался богатый Новгород, их по примеру новгородцев стали брать в войска и все русские князья. Немаловажен и такой факт; в Новгороде были для варягов своя «варяжская церковь» и свой «латинский поп» – то есть богослужение в церкви шло по римскому образцу. Моду на варягов завели именно новгородцы, которые были гораздо больше Европой, чем любая иная славянская земля на территории будущей России. Впрочем, за использование чужеземного войска новгородцы первыми и поплатились. Впрочем, варягами в скором времени стали называть и наемную военную силу, состоявшую из новгородцев. Иначе как еще объяснить приведенный Никитиным такой факт; во времена Ярослава, когда нанятые за морем варяги у молодого князя взбунтовались, пришлось ему нанимать новых, но уж не за морем, а прямо в новгородской земле. Это войско князя тоже именуется варягами, хотя он входит в Киев не с заморской дружиной, а с новгородцами! Из летописи нам известно также, что этими «варягами» Ярославу пришлось воспользоваться еще раз, когда он был разбит на Буге, и сохранилась даже цена, которую вынужден был платить Новгород за далекий южный поход: 80 гривен от боярина, 10 гривен от старосты и 4 куны с каждого мужчины. Известна и дележка денег – по гривне смердам, по 10 гривнам старостам и всем новгородцам. Однако – варяги!

До какого времени в Новгороде существовало варяжское войско? Примерно до тринадцатого, потому что позже упоминания о варягах в летописях мы не встречаем. А если говорить о заморском, истинно варяжском военном корпусе – так и вовсе до середины XI века. Именно в это время Ярослав и нанимает своих варягов из местного населения, горожан, почему, когда он встречается с войском брата-противника, ему кричат, издеваясь: мол, зачем ты, хромец, пришел сюда со своими плотниками? Но первые варяги были – само собой – не плотниками, то есть не жителями Новгорода Первые варяги отличались этнически.

Новгородцы и заморский Рюрик

«В год 6367 (859). Варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей. А хазары, брали с поля, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма». Так в летописи под 859 годом появляются наши варяги, в которых многие видят завоевателей и грабителей. Причем первое предложение относится к Новгороду и северным территориям, а второе – к югу и южным территориям Хазары до Новгорода не доходили, главной мишенью для них были города южной Руси. Новгородцы, которые охотно создавали из иностранцев наемную армию, похоже, использовали ее не только для охраны во время морских и речных переходов, но и для «работы с подчиненным населением», склонным к бунтам. Средневековые северные города кормились не только за счет торговли, они были крупными землевладельцами, и земли, на которых они стояли, автоматически считались «новгородскими», недаром именно Новгород ставил на этих землях сторожевые посты, крепости и новые города Раскопки в одном из первых торговых городов Новгородской земли – Старой Ладоге – показали, что на этой небольшой территории жили словене, чудь, шведы. Это был интернациональный город, расположенный в удачном для торговли месте, а рядом с Ладогой стояли дополнительные крепости – форпосты, готовые защитить торговых людей. Для Новгорода таким форпостом была сама Ладога, защищающая начало водного пути «из варяг в греки».

«Первые постройки, которые мы открыли в Ладоге на Земляном городище, – рассказывал мне доктор исторических наук Евгений Александрович Рябинин, – датируются серединой VIII века – 753 год, а в летописи Ладога упоминается среди других древнейших русских городов, и связано это с фрагментом о призвании варягов – 859-862 годы. Мы обнаружили отлично сохранившиеся деревянные постройки, которые относятся к этому времени. Судя по результатам раскопок, население Ладоги было смешанным. Там хорошо прослеживаются скандинавы с острова Готланд, славяне, выходцы с более южных территорий, и балты. Поэтому то население, которое было в Ладоге, нельзя называть славянским, нельзя называть скандинавским. Нигде не сказано, что она была столицей. Просто варяг-Рюрик сел в Ладоге, то есть ее захватил. Для того, чтобы была она столицей, нужно, чтобы создалось само русское государство. Что ж выходит, северная Русь – это когда он в Новгороде сидел, а Киевская – когда в Киев перебрался? Поэтому будем называть это так: первая база основателя династии Рюрика». К сожалению, от того начального периода русской истории не сохранилось крепостей, так что, как выглядела Ладога в это время, можно только предполагать. «В ходе раскопок мы обнаружили два дворца, – продолжает Рябинин, – сменяющие друг друга на протяжение полувека. Но это эпоха Олега _и эпоха князя Игоря. В первые 80 лет существования поселение было очень маленьким. Собственно говоря, по-настоящему начало заселения Ладоги относится к X веку. Именно в X веке поселение Ладога превращается в город. Что же касается значения этой Ладоги, то академик Рыбаков правильно написал, что это была естественная база норманнов. И если мы обратимся к средневековым сагам и географическим сочинениям второй четверти X века, то скандинавы не считали Ладогу русским городом. Они говорят: мы пришли в Ладогу, потому что нельзя было плыть до Новгорода. Если перейти на современный язык, то речь идет о свободном экономическом пространстве. Вольный город. Ладога держала контроль над Балтикой». Рядом с Ладогой, в полутора километрах, есть и другой исторический памятник – Любша. Евгению Александровичу посчастливилось найти здесь древнюю каменную крепость. В те времена, когда Ладога была просто деревянным селом, в Любше существовали каменные укрепления: «Пока мы не можем суверенностью сказать, кто основал эту крепость. Может быть, западные славяне, может быть, Великая Моравия, чехи. Неизвестно. Потому что в восточной Европе этого времени нет крепостей. Но люди, строившие крепость, знали, что такое каменная архитектура, и традицию они принесли уже в сложившемся виде. Ясно, что это не скандинавы,, скорее всего – славяне, но откуда они пришли, пока неизвестно.

А потом в один прекрасный момент, не позднее 900 года, пришли другие люди, боевые, энергичные, крепость взяли и остались в ней жить. Но они не поняли, зачем нужны каменные стены, и они их, засыпали! Может быть, именно летописный Рюрик и побил нашу крепостцу».

Может, и побил. Вряд ли «призвание» Рюрика происходило на совершенно безоблачном историческом фоне. Летопись явно указывает на несогласие новгородцев с их варягами: изгнали они защитничков за море и попробовали сами владеть своей землей, но, очевидно, перессорились и начали святое дело усобицы, которое характерно как для феодальной республики Новгород, так и для более поздней южной Руси. Между прочим, ученых смущает само название Новгорода: если существует Новгород, то, исходя из логики, где-то должен находиться и Старгород: «Теория переселения предполагает наличие разноэтапных „Нового“ и " Старого" городов.

Концепция переселения может быть проверена поэтому только поисками предположенного предшественника Новгорода. В пределах Новгородской земли, в отличие от других русских земель, городов очень мало. За вычетом крепостей, построенных в XIII-XV вв., к числу несомненно древних относятся лишь Старая Кадога, Старая Русса и Рюриково Городище (в 2 км от Новгорода). Все три пункта уже предлагались в литературе на роль старого по отношению к Новгороду города, чему способствовало осмысление их топонимов. Между тем и Русса, и Ладога стали называться "Старыми" исключительно поздно и не по отношению к Новгороду, а по отношению к возникшим около них Новой Руссе и Новой Ладоге. Городище, которое так именовалось и в XII в., что свидетельствовало о большой древности этого пункта, однако никогда не называлось Рюриковым; это добавление к своему названию, явившееся плодом ученых реминисценций дилетантов, оно получило лишь в краеведческой литературе XIX-XX вв. Во всех трех пунктах производились археологические раскопки, которыми установлено отсутствие в Руссе слоев более древних, чем X в., в Ладоге и на Городище, располагающих и более древними слоями, отсутствие прямых генетических связей с ранними новгородскими древностями". Вывод прост: Новгород или, как его писали в западной традиции Невогард, не имел своего Старгорода, откуда пришли "старгородцы" и построили новый город. Но с самого начала Невогард был городом торговым, то есть со смешанным населением, разными интересами и – очевидно – разными партиями, следовательно, даже решение важных вопросов на вече могло не привести народ вольного города к согласию. Новгородцы то приглашали, то изгоняли своих варягов (позже они будут проводить те же фокусы со своими князьями, о чем пишет Янин: "Факт древнего приглашения Рюрика в дальнейшем сделался конституционным знаменем Новгорода. Но это не единственный факт такого рода. Новгородцы в конце X в. настояли на княжении у них Владимира, в 1052-1054 гг. оставили у себя Ростислава Владимировича и снова пригласили его в начале 60-х годов, в 1096 г. изгнали навязанного им южными князьями Давида и призвали Мстислава, в 1102 г. решительно воспротивились замене Мстислава сыном киевского князя"), пока в конце концов не возникла необходимость полностью решить "варяжский вопрос". Вот тут-то и появляется в летописи знаменитая легенда о призвании варягов.

"В год 6370 (862), – сообщает летописец, – изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род народ, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах – находники, а коренное население в Новгороде – словене, в Полоцке – кривичи, в Ростове – меря, в Белоозере – весь, в Муроме – мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик. И было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: "Чей это городок? " Те же ответили: "Были три брата Кий Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам". Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде".

Из этого отрывка, который обыкновенно попадает в любой учебник истории, ясно, что наша проблема с варягами, Рюриком и русью только начинается. Именно в этом тексте и появляется синонимия между варягами и русью, а также еще более непонятное, что пришли срочным порядком вызванные из-за моря варяги и "взяли с собой всю русь". Если с варягами более-менее понятно, что наемное это войско, то с русью, которую можно разом забрать с собой и переселить из-за моря в Новгород, – дело темное. Конечно, в истории известны моменты, когда целые народы покидают место своего обитания – так двигались гунны, сметая все на своем пути, так шли готы, но никакая русь никогда и никуда не ходила, тем более с запада на восток. Некоторые ученые мужи предполагали, что русью были названы западные славяне, сидевшие в Богемии или Пруссии, и что читать нужно не русь, а вообще "прусь". Но полабские славяне, которые были уничтожены впоследствии немецкими рыцарями, никуда со своих земель не переселялись. Обориты (ободриты) крепко держались за свои "немецкие земли", считая их совершенно славянскими и ко всему прочему родными. В "Степенной книге", составленной для употребления Иоанном Васильевичем Грозным, по этому поводу записано следующее: "Жезлом же прообразы в Руси Самодержавие Царское скифетроправление, иже нанося от Рюрика, его же выше рекохом, иже прииде из Варяг в Великий Нов Град с двема братом своима и с роды своима, иже бе от племени Прусова, по его же имени Пруская земля именуется. Прус же брат был единоначальствующего на земли Римского Кесаря Августа, при нем же бысть неизреченное на земли Рожество Господа и Бога и Спаса нашего Исуса Христа, предвечного Сына Божия от Пресвятого Духа и от Пречистыя Приснодевы Марии". Вот отсюда, скорее всего, и вылез на свет Прус и земля Прусова и племя Прусово, но к историческому Рюрику этот Прус не имеет никакого отношения. Не имеет к нему отношения и следующее сообщение "Степенной книги", явно пытающееся объяснить родословие Рюрика и свести его с летописными подтверждениями: "Сей Кесарь Август раздели вселенную братии своей и сродником, ему же бяше брат именем Прус, и сему Прусу тогда поручено бысть властодержавство в березех Висли реки град Маброк и Туры и Хвойница, и преславный Гданеск и иные многие града по реку глаголемую Неман, впадшую в море, иже и доныне зовется Пруская земля. От сего же Пруса семени бяше вышереченный Рюрик и братия его; и егда еще живяху за морем, и тогда Варяги именовахуся, и из-за моря имаху дань на Чуди, и на Словенех, и на Кривичех". Нет, варяг Рюрик с братьями от семени Прусова, которые пришли со "всей русью", нас устроить не могут. Такое движение полабских славян на восток не могло остаться незамеченным, и первыми бы на него отреагировали те самые немцы, активно занимавшиеся вытеснением своих язычников куда подальше. Хотя полабская Русь имела полное право именоваться русью. Этот народ в германском окружении называли ругами, откуда и было дано название острову Рюген с самым известным языческим святилищем Арконой, где находились славянские идолы. Руги, вне всякого сомнения, были язычниками и крепко своей веры держались. Но на восток, спасаясь от христианизации, они не переселялись ни в VIII, ни в IX, ни в X веках, предпочтя переселению кто крещение, а кто и смерть.

Карамзин в своей "Истории государства российского", отвечая на вопрос, кем мог быть Рюрик, писал так: "Имена трех Князей Варяжских – Рюрика, Синеуса и Трувора – призванных Славянами и Чудью, суть неоспоримо Норманские. Так в летописях франкских около 850 года: – что достойно замечания – упоминается о трех Рюриках: один назван Вождем Датчан, другой Королем (Rex) Норманнским, третий просто Норманом, они воевали берега Фландрии, Эльбы и Рейна. В Саксоне Грамматике, в Стурлезоне и в Исландских, повестях, между именами Князей и Витязей Скандинавских находим имена Рурика, Рерика, Трувара, Трувра, Снио, Синия. Русские Славяне, будучи под влиянием Князей Варяжских, назывались в Европе Норманнами: что утверждено свидетельством Лиутпранда, Кремонтского епископа, бывшего в десятом веке два раза Послом в Константинополе". "Руссов, – говорит он, – именуем и Норманнами". Итак, на выбор нам даны три Рюрика, и все из Западной Европы. Пожалуй, единственный Рюрик, точнее Рорик, который жил в нужное нам время, находился в Ютландии. Однако исследовательница Н. Васильева пишет: "О Рорике известно, что он в 857-861 гг. владел частью южной Ютландии (Дании) на границах империи Каролингов, а до этого – Дорегитадтом на нижнем Рейне. В 870-873 гг. он числился вассалом императора Карла Лысого. Между тем об основателе русской правящей династии, Рюрике, известно, что он не позднее 862 г. (а может быть, и раньше) прибыл в землю словен и оставался их князем до самой своей смерти… Однако нашим норманистам такие "неувязочки " не помеха. Они утверждают, что Рорик Ютландский… мог "побывать" в России (в промежутке 861-870 гг., когда его имя не попадало в тексты западных хроник), потом вернуться обратно (чтобы успеть стать вассалом Карла Лысого!), потом опять в Россию". В 845 году он разграбил верховья Эльбы, в 846 году та же участь постигла Францию, в 850 году на 350 кораблях он налетел на побережье Англии, а с 851-854 года активно отвоевывал родной Фрисланд, но не отвоевал. Да, беда – слишком знаменит был ютландский викинг, которого иначе чем "язва норманнская" современники и не называли. Слишком он прославился грабежами кораблей на Балтийском море. Слишком точно отмечены даты его жизни. Для легенды это нехорошо.

Но если не он… Тогда – кто?

В новгородской Иоакимовской летописи дается иной путь поиска.

По Васильевой "Рюрик, Синеус и Трувор были детьми Умилы, дочери словенского князя Гостомысла, последнего представителя прежней династии. Именно Рюрику и его братьям Гостомысл завещал власть, поскольку у него не осталось прямых наследников-сыновей. О предках Рюрика по мужской линии мало известно, но некоторые данные позволяют предположить, что его отцом был ободритский (то есть варяжский!) князь Годослав (Годолайб), убитый датчанами в 808 г. Об этом говорят старинные немецкие источники, восходившие к древним традициям вендского Поморья, например, генеалогии Ф. Хемница, созданные в XVII в. Согласно Хемницу, братьев Рюрика зовут несколько иначе – Сивар и Трувар, но это только доказывает независимость немецких источников от "Повести временных лет". Известно, что другое название союза ободритов, в который входили и вагры-варяги, было ререги; возможно, это символическое имя-тотем, означающее "сокол" (ререг, рарог). Главный город ободритов также назывался в раннем Средневековье Рериком (сейчас это Мекленбург). В городе Рерике и правили ободритские князья Аражко и Годослав, когда в 808 году на них напал датский конунг Готрик. Город подвергся разорению, князь Годослав попал в плен и был казнен; Аражко продолжил сопротивление, но в следующем году был предательски захвачен и также убит". Год 808-й вошел в немецкую историю как год победы над "вендским соколом". Значит, все же "от семени Прусова"? Ободрит? Но… тут нас снова поджидает неприятность: если Рюрик сын Годослава, будь ему в год смерти отца хоть и с год, то в 862 году, в год призвания в Новгород, нашему воину исполнилось бы 54 года, а если ему в год гибели Годослава исполнилось лёт пять – так и все 59… Васильевой, чтобы спасти Рюрика оборитского для русской истории, приходится смещать даты призвания чуть не на десятилетие назад. "Большой временной разрыв со следующим поколением легко объяснить тем, что Рюрик после воцарения наверняка решил укрепить свой статус новым браком, уже вполне соответствующим его высокому положению. Проще говоря, Рюрик женился на молоденькой княжне. Как сообщает Иоакимова летопись, вообще-то жен у него было несколько; но правом наследования мог пользоваться только сын от знатной особы, равной по статусу "урманской княжны" Ефанды (или Енвиды). Этот брак мог состояться в 860-е гг., и тогда же у Рюрика и родился наследник, Игорь. Ефанда и ее брат, известный как Вещий Олег, – конечно ж, не "шведы" (как неправильно интерпретировал слово "урмане", то есть "норманны", сам Татищев), и не "норвежцы", как это толкуют сейчас, а представители все той же западнославянской варяжской аристократии; "норманнами", то есть "северянами", в Средние века называли вообще всех жителей Северной Европы. Кстати, имя "Ефанда" или "Енвида" в Скандинавии вообще неизвестно (как и Олег), зато оно очень похож на континентальные имена "кельтского" типа вроде "Аманда", "Малфрида", "Рогнеда" и т. д.; как известно, западные славяне, венды-варяги, использовали такие имена. Сколько лет в момент рождения сына могло быть жене Рюрика? Допустим, около 20, и родилась она около 850 г. Примерно этому же поколению принадлежал и ее брат Олег, который принял власть в 879 г. Олегу в момент смерти Рюрика могло быть лет 30, а Игорь считался еще во время похода Олега на Киев несовершеннолетним (как отмечает ПВЛ). Вероятно, вначале Олег имел что-то вроде статуса "регента" при законном наследнике, как ближайший родственник, но впоследствии совершенно оттеснил Игоря от управления; этим и объясняется двойственность упоминаний о нем в летописях – то как о воеводе (новгородская традиция), то как о полновластном князе".

Иными словами, от чего ушли, к тому и пришли. Если доверять летописным датам, то наш найденный с таким трудом Рюрик никак не вписывается в новгородские реалии IX века. Впрочем, и по летописным датам срок жизни у всех наших "варяжских князей" для того времени чудовищный: Рюрик производит потомство после 60 лет и умирает после 80. Олег доживает лет до 65 и то лишь потому, что известна только его дата смерти, Игорь достигает того же восьмидесятилетия, заканчивая жизнь вздернутым в небо меж двумя стволами деревьев, глубоким на самом деле стариком, его жене Ольге отмерено не менее 70 лет жизни, так что лишь со Святославом все в порядке – он прожил 40-45 лет. Как известно, редкие люди той эпохи дотягивали хотя бы до 50-60 лет. А воины, кем, собственно, и были все "призванные князья", погибали куда раньше отмеренного природой срока. Впрочем, Васильеву столь "тяжкий" возраст первых князей совершенно не смущает: "У нас есть все основания полагать, что практически все первые князья варяжской династии (за исключением погибших в сравнительно молодом возрасте, как Святослав) жили до 70-80 лет, сохраняя до последнего удивительную бодрость. То же самое относится и к их ближайшим сподвижникам. Так, знаменитому воеводе Свенельду, служившему "от Игоря до Владимира", к моменту смерти могло быть уже около 84-88 лет, и это не единичный случай; видный политический деятель XI в. Ян (предоставивший информацию для составления "Повести временных лет") умер в возрасте 90 лет, то же известно и о боярине Петре Ильине". Хорошо, пусть долгожители, и черта эта у них наследная (приписывает же Карпец Русским Меровингам-Рюриковичам особенные свойства – способность к исцелению больных? Долгожительство – особенность куда более приемлемая). Но где, собственно говоря, скитался ободрит-Рюрик до глубокой старости с 808 года? Если его наследные земли были отняты, а семья изгнана, то должен он был хоть где-то "отметиться"? Однако ни о Рюрике, ни о его братьях ничего более не написано в западных хрониках. А уж если он скитался со всей своей "русью", такой факт был бы непременно указан: люди "вендского сокола" были воинственными. Но хроники молчат. Существует еще скандинавский источник – Сага о Рорике Скильвинге ("Сага о конунге Рорике и его потомках"). Этот готландский конунг тоже мог бы оказаться родоначальником русской государственности.

Но пока что следы всех Рюриков странно путаются и переплетаются. Между прочим, в плане вычисления следов Рюриковых нас должна заинтересовать и иконография его облика. Практически на всех изображениях (как на поздних, так и на весьма древних) мы видим безбородое лицо с длинными усами. Упоминается также, что голову князь брил наголо, оставляя только клок или два клока волос с правой стороны – то, что позже станет определяющей лиц "казачьей национальности" чертой, а в ухе носил серьгу. При таком описании сразу рушатся все надежды на обретение Меровингов в России (те волосы отпускали ниже спины, считая, что с утратой волос теряют свои волшебные силы и право на власть). Рушатся даже самые малые надежды и на скандинавское происхождение князя: шведы заплетали волосы в косичку. Ни один европейский (западноевропейский) народ не брил головы, оставляя оселедец. Напротив, европейцы носили длинные волосы, а позже – и бороды. Но все первые князья изображаются с этим спадающим клоком волос, длинными усами и голыми подбородком и щеками. Они не носили никакой бороды, позже считавшейся едва ли не национальным русским признаком! И то, что это не поздние петровские "поправки", очень важно. Об этом в один голос свидетельствуют как европейские, так и арабские путешественники по древнему русскому государству. Даже в былинах сохранились остаточные следы особого ухода за прической: когда некий долго отсутствующий витязь является домой, мать не хочет узнавать его именно по этому признаку: у тебя волосы долгие, говорит она сыну, ты косматый, а у моего сыночка волос на голове был в три завитка, то есть стоит понимать буквально не как короткую стрижку, а как три завитка, оставленные на макушке, и бритый череп. Но кто, кто носил подобные прически на всем обозримом древнем пространстве? Странно, но чисто "варяжские" народы, то есть северные, очень плохо ассоциируются с бритым черепом и длинными усами. Тем не менее, "призваны" были варяги, которые привели с собой всю русь.

Может быть, прав Гаврилов, и на самом деле речь в легенде о призвании варягов шла не столько о конкретных именах князей, а о самом факте переселения какой-то части западных славян с берегов Одера на берега Волхова? Ведь, по словам Д. Зеленина, "в Устюге Великом и на всем Архангельском Севере, где преобладала новгородская колонизация, прежде были широко распространены вотивные приношения: больные делали из металла или дерева изображения больных частей тела или всего больного человека и подвешивали их на икону в храме… В старых церквах Новгорода были вотивные приношения, а южнее Новгорода на Руси вотивы не были известны великорусам. Вряд ли может быть сомнение в том, что обычай вотивных приношений был занесен в старый Новгород из Западной Европы, где был широкораспространен. Мы склонны думать, что тут главную роль сыграли переселенцы из балтийских славян…" Но имеют ли наши полабские братья особые отличительные черты, сохранившиеся в иконографик? Нет, они внешне не выделяются из общего европейского массива. Может быть… наши варяги-варунги были южанами? Но каким тогда образом попали они в Новгород "из-за моря", и что они могли делать за чужим северным морем? Или действительно идет речь о каких-то переселенцах в Рослагене, не коренных жителях северной земли? Если перемещение целого народа незаметным в истории не остается, то переселение, точнее – бегство, отчаянных южных парней, искавших славы на берегах далекого северного моря, – вещь вполне вероятная. Многие считают, что на шведском побережье, на очень ограниченной территории в то время действительно обитали пиратствующие славяне, которым показалось, очевидно, мало сети рек, идущих с севера на юг, и которые в силу неизвестных причин занялись грабежами в варяжском море русских летописей. Между прочим, тем же самым они занимались и в Ромейском, то есть Черном, море. Оказавшись на чужой земле, они вполне могли сойтись с такими же отчаянными шведскими или норвежскими парнями и образовать не государство, нет… пиратскую базу. Ведь был же на реке Волге Варяжский остров, и был такой же остров на Днепре, и насельников последнего, кстати, как раз и именовали на дальнем юге… русью. Об этом, между прочим, проговариваются иностранцы, побывавшие на земле полян – они встречали там явных скандинавов по языку, но… со странным внешним обликом – то бишь голым черепом, оселедцем и серьгой в ухе!

Русские земли, в которых оказывались в эту эпоху иноземцы, описывались ими как заполоненные выходцами из Западной Европы – беглыми рабами и наемными воинами, – но не славянами, что показательно. Причем имелись в виду именно русские города, через которые иностранцы проезжали, а не крестьянские поселения. Этих городов было немало на юге, но еще больше на севере, куда и был позван Рюрик. Недаром скандинавы окрестили русские земли "страной городов" – Гардарикой. В эту Гардарику и пришли "призванные" князья, которые продолжили дело возведения по всему северу крепостей-городков. "Предание говорит, – писал Ключевский, – что князья-братья, как только уселись на своих местах, начали "города рубить и воевать всюду". Если призванные принялись прежде всего за стройку пограничных укреплений и всестороннюю войну, значит, они призваны были оборонять туземцев от каких-то внешних врагов как защитники населения и охранители границ. Далее князья-братья, по-видимому, не совсем охотно, не тотчас, а с раздумьем приняли предложение славянофинских послов, "едва избрашасъ, – как записано в одном из летописных сводов, – боясь звериного их обычая и нрава". С этим согласно и уцелевшее известие, что Рюрик не прямо уселся в Новгороде, но сперва предпочел остановиться вдали от него, при самом входе в страну, в городе Ладоге, как будто с расчетом быть поближе к родине, куда можно было бы укрыться в случае нужды. В Ладоге же он поспешил "срубить город", построить крепость – тоже на всякий случай, для защиты туземцев от земляков-пиратов или ж для своей защиты от самих туземцев, если бы не удалось с ними поладить. Водворившись в Новгороде, Рюрик скоро возбудил против себя недовольство в туземцах: в том же летописном своде записано, что через два года по призвании новгородцы "оскорбились, говоря: быть нам рабами и мною зла потерпеть от Рюрика и земляков его". Составился даже какой-то заговор: Рюрик убил вождя крамолы, "храброю Вадима", и перебил многих новгородцев, его соумышленников. Через несколько лет еще множество новгородских мужей бежало от Рюрика в Киев к Аскольду. Все эти черты говорят не о благодушном приглашении чужаков властвовать над безнарядными туземцами, а скорее о военном найме. Очевидно, заморские князья с дружиною призваны были новгородцами и союзными с ними племенами для защиты страны от каких-то внешних врагов и получали определённый корм за свои сторожевые услуги. Но наемные охранители, по-видимому, желали кормиться слишком сытно. Тогда поднялся ропот среди плательщиков корма, подавленный вооруженной рукою. Почувствовав свою силу, наемники превратились во властителей, а свое наемное жалованье превратили в обязательную дань с возвышением оклада. Вот простой прозаический факт, по-видимому, скрывающийся в поэтической легенде о призвании князей: область вольного Новгорода стала варяжским княжеством". Вывод знаменитого историка печален: наемные защитники быстро превратились в захватчиков, что для IX века было явлением обыденным Но тут стоит учитывать, что население крупных северных городов в IX-X вв, – Новгорода, Старой Ладоги, Изборска, Плескова (Пскова) – было весьма смешанным, археологи открывают в этих местах жилища словен, финнов, шведов, западных славян, по северным рекам находят кельтские захоронения, так что стоит говорить не о славянском, а. скорее о многонациональном севере. И для части населения городов "варяжкские захватчики" были родимым этносом. К тому же спустя пару поколений эти "завоеватели" настолько влились в общую пеструю этническую картину, что породили потомков – таковыми считали себя целые деревни в Новгородчине, и при Романовых даже посылались в эти села ученые, дабы записать рассказы крестьян о "нордической старине". Крестьяне говорили на чисто русском наречии, но упорно называли себя "шведами от Рюриковых времен".

Но все же, но все же… хотелось бы обрести реальное историческое лицо!

И вот такое лицо еще в 1929 году нашел Н. Беляев. Причем, если верить его изысканиям, все три наши личины – оборитского князя "из рода Пруса", ютландского разбойника и Рюрика Скильвинга – сплетаются в единую личность. По исследованиям Беляева, Рюрик Ютландский, держатель фризской области Рустринген, в генеалогии мекленбургских герцогов указан как сын… вендского и ободритского князя Готлейба, а его ближайшие родичи относились к тому самому роду Скильвингов (точнее – Скьолдунгов). Фризы и на самом деле активно торговали по всей Балтике. Археологи находят фризские изделия по всему побережью Варяжского моря – в культурном слое городов Германии, Польши, Швеции, Норвегии, Финляндии, Латвии, Эстонии, России и даже на берегах Волги. Это они первыми освоили великий восточный путь из Балтики в Хазарский каганат и путь из варяг в греки по Дунаю до самого Константинополя. Но это безоговорочное владение морями и реками Европы длилось недолго: до середины IX века. Рюрик Ютландский был личностью среди фризов весьма знаменитой. Отец его происходил из рода датских конунгов, мать – из рода ободритских князей. Рюрик был наполовину датчанин, наполовину славянин. За особые заслуги перед Карлом Великим его отец получил титул маркграфа Фризии (Фрисланда). В 826 году этот титул перешел его брату Гаральду, которого крестил сам Людовик Благочестивый, пожаловав виноградники на Рейне и округ Рустриген. На этой церемонии присутствовал и Рюрик, который тоже принял крещение. Правда, как душа мятущаяся, истовым христианином он так и не стал и через какое-то время вернулся к языческим богам, за что Рюрика упрекали современные хронисты. Что сделал Рюрик? Наш отступник… крестился и во второй раз. Для того, очевидно, чтобы принять титул после смерти брата, и поскольку год смерти этого брата известен точно – 863-й, то крестился вторично он едва ли не через сорок лет! У него кроме Харальда был еще один, средний, брат – Хемминг, но он умер в 837 году. Сам Рюрик прожил насыщенную событиями и опасную жизнь, он был крупнейшим землевладельцем (объединил Рустриген, Мекленбург и Шлезвиг) и терял все свои земли. В ярости он совершал губительные налеты на земли своих обидчиков… и получал земли назад. Его врагом и затем снова благодетелем был сын Карла Великого Лотарь, его права на Фрисланд были подтверждены Карлом Лысым, он верил и разочаровывался в вере, снова обращался и в конце концов умер в 879 году – аккурат в год смерти нашего Рюрика-новгородского. Сыновей у него не было, потому что все земли получил сначала один племянник, Родульф, а затем (после его смерти) другой племянник, Годофрид. Последний был изменнически убит.

Но что нам до датского конунга Рюрика? Пиратствовал и отступничал он далеко от берегов Волхова и Ладоги. Однако Н. Беляев, а затем и современный исследователь и замечательный археолог Г. Лебедев считали, что много и с удовольствием странствующий датчанин мог заложить на берегах Волхова факторию, которая позже стала городом Новгородом, то есть – что легендарный Рюрик мог походя основать Невогард, а затем уплыть к родным берегам. На его ютландских землях венды-обориты пели песню о своем беспокойном господине, и был в этой песне припев с такими словами: Рюрик, победоносный и верный: которые звучали в русской транскрипции примерно так: Рюрик, синиютр ок трувар… Рюрик, Синеус и Трувор… Новгород, Белоозеро, Изборск… Но скорее всего песня и легенда о Рюрике, который и на самом деле мечтал переселить своих фризов – Рустригенскую русь – на земли Мекленбурга (Старгорода) и даже пробовал сменять занятые другим народом земли соседей на Рустриген, чтобы обезопасить свою "русь" от набегов норманнов, пришла в Новгород либо с наемными варягами, либо с купцами, а потом была переосмыслена, не понята до конца, но легла в основу русской государственности – далеко-далеко от Ютландии. Но что делать с иконографией Рюрикова образа? С бритым черепом, клоком волос в два завитка и усами ниже подбородка? Вряд ли ютландский конунг носил такие усы, такой оселедец и брил затылок до голой кожи. Но что он мог носить точно, особенно во время своих походов, – так упомянутую выше серьгу в ухе. По всем пиратским правилам такая серьга, кажется, на протяжении всего обозримого исторического пространства была признаком свободы и богатства. Только иконография – явление еще более позднее, чем рождение легенды. Рюрика не видел никто, потому что он – легенда, но первых киевских князей видели. Поверьте мне, вот эти князья-то и могли брить до синевы череп, отпускать усы, как было принято на юге Руси, и носить оселедец – совершенно четкий признак того, с каким народом имеем мы дело. Новгородцы оселедца не носили, не тот климат.

Но вернемся к летописным текстам. Наш Рюрик, по происхождению северянин или южанин, живущий за морем, пришел на земли Новгорода со своею русью. Привел он, конечно, не рустригенскую, а совершенно другую "русь", но что за русь привел этот достославный князь? Повторюсь: о массовом исходе ободритов со своих земель западные хроники молчат. Впрочем, никаких больших и зафиксированных летописными источниками перемещений народов в районе Балтики в это время и не известно. И много это или мало – вся русь? Современные исследователи полагают, что русь – это не именование народа, а именование касты. Рюрик привел с собой управляющую верхушку будущего единого общества, элиту, управляющую в свою очередь своими "варягами". Русь – это военное рыцарское сословие, которое взяло власть в свои руки. Вот почему от эпитета и самоназвания нашего народа как "русский" многих вполне образованных людей бросает в дрожь. Княжеский, царский, барский – это признак зависимости, рабства. Даже русский гражданин – это зависимый гражданин, а русский народ – народ, принадлежащий своей номенклатуре. Язык лгать не умеет, он выдает с головой, чем была та русь, которую привел Рюрик и посадил как в Ладоге и Новгороде, так позже и по всем другим городам: сперва поближе к северу, затем – все дальше и дальше на юг. Или… сначала на юге, а потом все дальше и дальше к северу? Судя по летописным источникам стягивание государственного княжеского ярма начинается с севера, поэтому и мы будем предполагать, что в этом смысле летописи не врут. Скажем так, один из князей или конунгов, условное имя Рюрик, национальность не столь важна, решил попытать счастья и прибрать к рукам богатый север, а затем богатый юг. Но зачем свободному конунгу менять вольную жизнь на трудное и утомительное создание нового государства?

О, причины для этого были, и еще какие! Ведь от Ладоги и к южным берегам Каспия и Черного моря вела его протяженная речная система, и была она неплохо освоена варягами. Освоена – но не закреплена. И там, на юге, только ждало мудрого завоевания государство славян, а точнее – союз племенных земель с главным городом Киевом. Но была и еще одна весомая причина: сам Новгород. В Новгороде Рюрик чувствовал себя крайне неуютно. Мы уже говорили, что этнически Новгород был "пестрым". Это доказали археологические сведения: в доначальном своем виде Новгород был вовсе не единым городом, а тремя поселениями словен, мери и кривичей. Стоял древний Новгород на трех холмах: словенском Холме (Хольмгарде), Нереве (мереве) и Людине (с главной улицей Прусской), где жили кривичи. В отличие от других русских городов Новгород был особым городом, и не потому, что в нем имелось вече (оно было во многих городах), а потому, что состав горожан был весьма специфический – богатые землевладельцы, имеющие свои земли за пределами города. Новгород формировался как торгово-ремесленный центр, куда свозились со всей новгородской земли богатства и превращались ремесленниками в товары, которые и торговали потом горожане. Именно поэтому власть князя была в городе минимальной: его могли принять, а могли и выгнать. Это один из трех северных городов (другие два – Смоленск и Псков), где двор князя находился за пределами центральной крепости. Все города новгородской земли считались не другими городами, независимыми и сильными, а пригородами Господина Великого Новгорода. Недаром Пскову потребовалось столько времени, чтобы из пригорода и младшего брата превратиться в самостоятельный центр! С жителями Господина Великого Новгорода у Рюрика в конце концов начались конфликты. Применения силы ему так и не простили. В сохранившихся новгородских сказаниях прав оказывался не приглашенный править и володеть князь, а горожанин Вадим! Конфликты случились уже в конце княжения Рюрика, и, когда он умер, регент при юном Игоре князь Олег предпочел "переехать" к тем самым новгородским боярам, которые после мятежа бежали из Новгорода в Киев. В отличие от северной территории на юге городов было много, в каждом сидел свой князь, горожане таких вольностей, как в Новгороде, не имели, и, ко всему прочему, у каждого княжества были свои интересы – сломить разобщенное сообщество племен было гораздо проще, чем сломить волю новгородцев.

Кто держит реку – держит мир

Никакой европейский народ не стесняется того факта, что некогда подвергся заво еванию и насильственному огосударствливанию. Сначала народы Европы попали под пяту Рима, который владел землями от Азии до Шотландии, затем в Средние века пришли новые захватчики – норманны. И как только эти активные и отчаянные воины захватывали какую-то страну, появлялась на свет легенда о… призвании троих правителей над не способным к собственной организации народом. Этот простой довод, который с самого начала приводили норманнисты, как раз и бесил славянофилов более всего – и те стремились отыскать следы реального Рюрика, Трувора и Синеуса. Даже упоминание Варяжского моря как источника свалившегося несчастья считалось притянутым за уши. Но морские разбойники, участие которых в жизни славянских земель IX столетия с такой яростью отрицалось, и на самом деле превосходно освоили и южное, и северное море. И что более важно – они зубами вгрызлись в свои базы на равнинных реках, чтобы всегда иметь надежные пристанища во время своих набегов и путешествий. Именно по этой причине "рюриковская русь" сразу взяла под контроль земли Водской Пятины и главный там город – Старую Ладогу. Вероятно, не один год до официального "призвания" межэтническая группировка наемников использовалась не только для сопровождения судов в Балтике, но и для аналогичного мероприятия при перемещении с юга на север и с севера на юг, или из "греков в варяги" и "из варяг в греки". Так что после завоевания Новгорода вопрос был простой: что делать дальше? Конечно, "варяжская русь" могла управлять новгородскими землями, но у вождей завоевательного предприятия возник гораздо более смелый план: кто держит реки – держит мир. Нужно закрепиться на юге, где, как было известно по систематическим плаваниям, стоит множество полубесхозных городов, вынужденных платить дань хазарскому кагану. Эти города можно переманить на свою сторону, отбить хазарские претензии и получить вместе с признательностью местных князьков и – так сказать – ключи от городов: власть над югом. Только так вся "вода" оказывалась в единоличном водопользовании. Поскольку на Руси не было римских дорог, то сеть рек была единственным коммуникативным средством между разными землями славян, и потеря этой речной сети сразу парализовала бы всякую торговлю и всякое передвижение. Зимой по рекам славяне ездили на санях, летом сплавлялись на лодках и стругах, так что им было что терять. Поэтому следующий этап продвижения внутрь материка был очень простым: "садясь" разбойничьей задницей на самом юге и полностью владея севером, завоеватели могли подчинить разобщенные племена, что открывало прямо-таки сказочные перспективы. И на юг была послана экспедиция под руководством Аскольда и Дира – доверенных лиц нашего легендарного Рюрика В их задачу входило найти наиболее крупный и процветающий город, укрепиться в нем и ждать вестей с севера, то есть второго потока захватчиков.

По легенде из летописи, Аскольд и Дир такой цветущий город нашли – это был Киев. В город они проникли под видом купцов, разведали обстановку и предложили свои услуги, а потом взяли городскую власть в свои руки. Именно по этой причине, когда нам приводят летописную историю, удивляет, что Киевом владели два правителя. Это не ошибка, и не было на самом деле никакого противоречия: скорее всего, они выступали в том же качестве, что и их соратники по всей Западной Европе – военачальники двух крупных захватнических отрядов смешанной национальности. В этническом плане "рюрикова русь" могла включать в себя и славян, и шведов, и норвежцев, и любой другой народ, поставляющий военную силу. Как писал Ключевский, "девятый век был временем усиленного опустошительного разгула морских пиратов из Скандинавии. Достаточно прочитать хроники IX в. монастырей Вертинского и Ваастского, чтобы видеть, что на Востоке с некоторыми местными изменениями повторялось то же, что происходило тогда на Западе. С 830-х годов до конца века там не проходило почти ни одного года без норманнского нашествия. На сотнях судов реками, впадающими в Немецкое море и Атлантический океан, Эльбой, Рейном, Сеной, Луарой, Гаронной, даны проникали в глубь той или другой страны, опустошая всё вокруг, жгли Кельн, Трир, Бордо, самый Париж, проникали в Бургундию и Овернь, иногда на много лет водворялись и хозяйничали в стране из укрепленных стоянок где-нибудь на острове в устье реки и отсюда выходили собирать дань с покорённых обывателей или, взяв окуп, сколько хотели, в одном месте, шли за тем же в другую страну. В 847 г. после многолетних вторжений в Шотландию они заставили страну платить им дань, усевшись на ближних островах; но через год скотты не дали им дани и прогнали их, как поступили с их земляками новгородцы около того же времени. Бессильные Каролинга заключали с ними договоры, некоторыми условиями живо напоминающие договоры киевских князей X в. с греками, откупались от них тысячами фунтов серебра или уступали их вождям в лен целые пограничные области с обязательством защищать страну от своих же соплеменников: так возникали и на Западе своего рода варяжские княжества. Бывали случаи, когда партия данов, хозяйничавшая по одной реке Франции, обязывалась франкскому королю за известную плату прогнать или перебить соотчичей, грабивших по другой реке, нападала на них, брала и с них откуп, потом враги соединялись и партиями расходились по стране на добычу, как Аскольд и Дир, слуги мирно призванного Рюрика, отпросившись у него в Царьград, по пути засели в Киеве, набрали варягов и начали владеть полянами независимо от Рюрика". Думается, последнее высказывание Ключевского нужно немного изменить: упомянутый Царьград, в который отпросились якобы Аскольд и Дир у своего сюзерена, имеет явно легендарное рождение. Для нашего Рюрика было важнее перейти к владению водными артериями, а не напасть на Константинополь, и оба "князя" отправились покорять южный Киев, а не малоазийский Царьград. Время Царьграда придет позже.

Пока что Рюрика более интересовал идущий по речной сети транспортный поток. И южная часть потока как раз и шла через Киев. "Когда же поляне жили отдельно по горам этим (то есть киевским), – пишет летопись, – тут был путь из Варяг в Греки и из Греков по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет, и направляется на север, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, a no Двине – в землю варягов, от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, – по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра". Вот эту прекрасную водную артерию и нужно было сделать своим владением. Это было куда лучше любого лена в Ютландии!

Хотя по поводу великого пути из варяг в греки и обратно у современных исследователей есть свои возражения. В том виде, в котором дается летописный путь с севера на юг и с юга на север, считают они, плавание с товарами, то есть на большегрузных судах, невозможно. И все, чему вас учили в школе про то, как купцы и варяги с легкостью переволакивали свои корабли из речки в речку, не имея между оными каналов, а иногда даже и обычных болот, и про то, как они лихо шли против течения в полноводных низовьях и в верховьях сужающихся до безобразия рек, лучше раз и навсегда забыть. И вот почему. Во-первых, существует доказательство, что путь "из варяг в греки" был не столь популярен, как путь "из варяг в хазары", и доказательство честное, археологическое. Если по берегам Волги сделано немало археологических находок – монет, оружия, разного рода украшений и даже погребений средневековых путешественников, то по берегам Днепра или Ловати – за исключением небольшого района вокруг Киева и вокруг Смоленска – не найдено практически ничего, а так при оживленном движении по рекам быть не может. Следовательно, движение если и случалось, то нерегулярное и не такое значимое, как кажется на первый взгляд. Но хуже другое: ученые-энтузиасты решили проверить: а возможно ли тем способом, которым предлагает летопись, вообще проплыть из "варяг в греки" и обратно? Летом 1987 года Г. Лебедев с другими специалистами попробовал повторить маршрут средневековых мореплавателей. Оказалось, что это более чем проблематично, хотя в наши дни уровень воды намного выше, чем тысячу лет тому назад. Увы, большую часть пути им пришлось полагаться на помощь армейских вездеходов, которые и перевозили от озера к озеру и от реки к реке их современные и гораздо более легкие лодки! А археолог Митляев писал, что волок между верховьями Днепра и Ловатью можно проходить только… в зимнее время, то есть по льду. Тогда он примет такой вид: Новгород – пог. Коротенский – оз. Ильмень – Русса – р. Порусье – р. Редья – р. Ловать – г. Холм – пог. Троице-Хлавица – пог. Дедковичи – (возможно, Городище-Луки) – Дохино на р. Кунье – оз. Ордосно – Западная Двина – р. Сертея – р. Половая – р. Каспля – Гнездово, причем в XV столетии на этот путь, занимающий всего 500 км, затрачивали шесть дней. Довольно проблематично для постоянных путешествий, да еще и с грузом. Как писал Никитин, для путешествия из варяг в греки использовался немного другой и гораздо более удобный путь, исключающий земли нашей страны:

"По воде этот путь в античное время начинался в дельте Дуная, где еще в VII в. до н. э. милетскими колонистами был основан большой город, получивший название Истрос/Истрия, и шел вверх по реке до знаменитых дунайских порогов, аналогичных днепровским, почему-то совершенно выпавших из поля зрения историков. При этом путь "по Дунаю" был не водным, а сухопутным, как и все торговые пути, пролегавшие по рекам. Он начинался у стен Константинополя на Босфоре, шел через Адрианополь, выходил на "Троянову дорогу", которая от Истрии вела к Филиппополю (ныне Пловдив), далее шел на Средец (совр. София) и постепенно сближался с Дунаем в районе Руси (совр. Русе). Следуя вверх по правому берегу Дуная, этот путь, проходя через Ниш, достигал Белграда и там раздваивался. Одна его ветвь уклонялась к западу на Триест и Адриатику, а другая поднималась вдоль Дуная и с его верхнего течения переходила на Рейн (это был путь во Фландрию, Фризию и на Британские острова) или на Эльбу/Лабу, Одер/Одру и даже на Вислу/Вистулу, что выводило путешественника кратчайшим путем на славянское Поморье, к Ютландии (Дании), и далее, в Швецию и Норвегию. Именно здесь, на славянском Поморье, в устье Одера у Волина, по словам Адама Бременского, начинался обратный путь на юг в точном соответствии со своим названием "из варяг в греки", поскольку "Поморие Варязское согласно припискам начала XIV в. Ермолаевской летописи, находилось отнюдь не на северных берегах Балтийского моря, а "у Старого града за Каданскомъ", т. е. к западу от современного Гданьска/Данцига… В путешествие по воде отправлялись только в том случае, если конечная цель отстояла от начала путешествия на сотни и тысячи километров, а большую часть этого расстояния можно было пройти по реке без перегрузки. Классическим примером такого маршрута служит Великий восточный путь. Он начинался в Дании, шел no Балтике до Финского залива, no разным водным системам (на Тверь и на Бело озеро) достигал Волги, чтобы закончиться на берегах "моря Хвалжского", то есть Каспийского. И всё же морские суда приходилось оставлять в Ладоге, max как из-за порогов на Волхове они не могли подняться даже до Новгорода Великого. Поэтому можно думать, что дальнейшее плавание по рекам внутренней России западные купцы и искатели приключений, многочисленные следы и погребения которых археологи находят на берегах Верхней Волги вплоть до устья Оки, совершали на других судах, более приспособленных для преодоления подводных и наземных препятствий. Достоверными свидетелями таких традиционных путей Средневековья на берегах европейских рек являются инокультурные поселения, комплексы таких же вещей в погребениях, распространение чужестранных монет и монетные клады. Последние особенно наглядно показывают движение восточного серебра (диргемы) из бассейна Нижней и Средней Волги в район Балтийского моря двумя путями. Первый из них шел вверх по Волге и Тверце в новгородские пределы и далее через Финский залив на Аландские острова и Готланд; второй связывал Среднюю Волгу через Оку с Западной Двиной, пересекая Днепр у Смоленска. Этот последний путь тоже раздваивался: одна его ветвь спускалась в Рижский залив по берегам Двины, а другая шла по суше на Краков".

Никитин отметил одну любопытную деталь относительно нашего отечественного пути из "варяг в греки". Некогда в летопись попал правильный дунайский маршрут, но этот маршрут был абсолютно не понят на Руси, потому что топонимы маршрута оказались… аналогичными днепровским. На Дунае нашлись свои Киевы, Переяславли и даже Черниговы, увидев которые, летописец посчитал "Дунай" ошибкой, потому и вписал вместо неправильного Дуная правильный Днепр. И был совершенно неправ. Ибо топонимы Дуная в нижней его части поразительно, практически до кальки, повторяют топонимы Киевской Руси! Новград, Хосров, Гюрген, Тутракан, Русе, Чернград, Переяславль… Поразительное сходство. Вот и наш летописец, увидев такие родные названия, тут же заменил ошибочный Дунай на Днепр, а то, что у этого странного Днепра в устье три жерла (то есть три рукава), не заметил. Но именно лишние "жерла" – лучшее свидетельство подмены их Дуная нашим Днепром. У Днепра нет никаких лишних "жерл", его устье даже сливается устьем Южного Буга и идет в море единым потоком! А Дунай – тот имеет свои "жерла", из них только три широко известные и поименованные, а так: их вообще-то целых семь.

Но если и путь "из варяг в греки" такая же легенда, как и апостол Андрей, проповедующий в Киеве и Новгороде, и сам основатель русской государственности Рюрик, то, значит, не речная система нужна была первым завоевателям Новгорода, чтобы подчинить себе всю Русскую землю? Если не река вела князей на покорение юга и диктовала условия наилучшего порабощения, то – что? Все просто: южные земли были прекрасной добычей. От Киева совсем не так далеко лежало Русское море. А за морем лежали новые возможности – богатые города, которые так приятно грабить. Но для этого нужно было утвердиться в Киеве и подчинить себе всю южную Русь.

У южных славян было своего рода государство, если так можно назвать племенной союз нескольких славянских земель, каждая из которых управлялась своим вождем.

Как сообщал по этому поводу Рыбаков, еще долгое время спустя после "воссоединения Севера и Юга" южане не считали Русью ни северный Новгород, ни западные княжества, ни тем более восточные. Вся Русь сосредоточивалась на очень ограниченной территории: "Если мы тщательно нанесем на карту все упоминания "русских" и "нерусских " областей, то увидим, что существовало еще и понимание слов "Русская земля" в узком, сильно ограниченном смысле: Киев, Чернигов, река Рось и Поросье, Переяславль Русский, Северская земля, Курск. Поскольку эта лесная область не совпадает ни с одним княжеством XI-XIII веков (здесь располагались княжества Киевское, Переяславское, Черниговское, Северское), нам приходится считать эти устойчивые представления летописцев XII века из разных городов отражением какой-то более ранней традиции, прочно сохранявшейся еще в XII веке. Поиски того времени, когда "Русская земля" в узком смысле могла отражать какое-то реальное единство, приводят нас к одному-единственному историческому периоду, VI-VII вв., когда именно в этих пределах распространилась определенная археологическая культура, характеризующаяся пальчатыми фибулами, спиральными височными кольцами, деталями кокошников и наличием привозных византийских вещей. Это культура русско-полянско-северянского союза лесостепных славянских племен, образовавшегося в эпоху византийских походов, в эпоху строительства Киева. Неудивительно, что о народе РОС прослышали в VI столетии в Сирии, что князя этого мощного союза племен одаривал византийский цесарь, что именно с этого времени киевский летописец эпохи Мономаха начинал историю Киевской Руси. В последующее время "русью", "русами", "росами" называли и славян, жителей этой земли, и тех иноземцев, которые оказывались в Киеве или служили киевскому князю. Появившиеся в Киеве через 300 лет после первого упоминания "народа РОС" варяги стали тоже именоваться русью в силу того, что они оказались в Киеве ("оттоле прозвашася русью"). Наиболее богатые и интересные находки "древностей русов" Vi-VII веков сделаны в бассейне рек Роси и Россавы. Вполне вероятно, что первичное племя росов-русов размещалось на Роси и имя этой реки связано с названием племени, восходящим по Иордану по крайней мере к IV веку нашей эры".

Рыбаков – активный противник любой норманнской теории, поэтому, конечно, он выводит именование Киевской Руси от речки Рось, а появление этого топонима как государственного – единственно из того факта, что некогда какие-то варяги оказались в Киеве прежде Рюрика и "перенесли" самоназвание киевского горожанина как руса на весь тот этнически пестрый варяжский пиратский союз, который начал покорение юга с новгородского севера. Но с таким же успехом можно считать и обратное: что киевские земли стали именоваться "русью", а затем и "киевской русью" после появления там варягов, взявших власть в свои руки. По Васильевой, например, все обстоит и вовсе иначе. "Известно, что в широком смысле название "Русъ" применялось ко всем землям, входившим в состав государства Святослава и Владимира, но в более тесном смысле под "русской землей" в раннем средневековье подразумевались только юго-восточные земли, занимаемые племенами полян, северян и вятичей. Юго-западные племена (древляне, волыняне, хорваты и др.) в состав этой "Руси" не входили; еще в IX в., судя по всему, у них были собственные государства, именуемые арабами "Валинана" (Волынь) и "Джарваб" (Хорватия, будущая Галичина). Северо-западные районы, вошедшие в состав Полоцкого княжества, тоже носили собственное имя "земель кривских"; новгородское Приильменье вообще чуть ли не до XV в. называлось своим именем, "землей словенской". Но и на юго-востоке, по-видимому, существовала своя иерархия. Так, Аскольд и Дир владели, согласно летописи, нерусской, а Польской (в смысле Полянской) землей. Радимичи, согласно той же летописи, были также чем-то отличным от собственно "русских"… Кто же остается? Северяне и вятичи. Жители средневековой Чернигово-Северско-Рязанской земли, современной Центральной России… Только они в летописи никогда не противопоставляются русским, никогда не упоминаются, как нечто особенное от русских. Теперь понятно, почему Игорь Святославич, князь Северский и позднее – Черниговский, уходя на юг в поход, обернулся и воскликнул: "О Русская земля!"… По-видимому, Русь в раннем Средневековье – это земли примерно от Москвы на севере до Воронежа на юге, от Днепра на западе до Мурома и Рязани на востоке. Что же здесь странного? Ведь это и теперь самая настоящая Россия, ее центр. Россия всегда называлась Россией; это вполне естественно и нормально… Совпадение этнонима русь на западе и востоке в таком случае оказывается не случайным: оно указывает на генетическое родство. Венды-вятичи-русские пришли в Центральную Россию в VI-VIII вв. из междуречья Эльбы-Одера-Вислы. Сюда переместился центр цивилизации, но какая-то ее часть, уже ослабленная этим перемещением, еще оставалась на западе в течение средних веков, еще прикрывала с запада новую общность, зревшую на востоке, пока окончательно не погибла в XII в.".

Словом, как бы то ни было, что стоит за исключительно малым регионом, именовавшим себя "русью", сегодня установить уже практически невозможно. Зато достоверно известно со слов современника варягов Ибн-Руста, что пришельцы, о которых мы говорим, посланцы князя Рюрика или предшествовавшие ему, владели пиратскими базами и при этом называли себя русью: "Что же касается ар-Русийи, то она находится на острове, окруженном озером… У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на: кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян. Когда у них рождается сын, то он (рус) дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ребенком и говорит: "Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом"… У них много городов, и живут они привольно. Гостям оказывают почет… Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют или обращают в рабство. Они высокого роста, статные и смелые при нападениях. Но на коне смелости не проявляют и все свои набеги, походы совершают на кораблях". Русь в данном контексте противопоставляется славянам, а основная функция наших островитян – обыкновенный грабеж и работорговля. А другой источник, повествующий о подобном острове руси, совершенно недвусмысленно поясняет, что окрестным славянам приходится постоянно откупаться от воинственных соседей. И эти русы, сидя на судоходной реке, не пропускали ни единого корабля без своего рода "выкупа", создав что-то вроде таможни на великом пути из "варяг в греки" и обратно. Аналогичные образования были понатыканы и по реке Волге – на другом великом пути – из варяг в Хвалынское море и обратно. "Русь", в смысле купцы, доходили в X-XI вв. до самого Багдада – через пустыни и на верблюдах, коих именовали вельблудами. Но там, на Волге, варягам было трудно укрепиться, поскольку рядом находился Хазарский каганат, сильный и воинственный противник. Каганат был оставлен Рюриком на "потом", схватываться с таким врагом в открытую время еще не пришло. А вот земля Киевская была гораздо удобнее и не имела сильных военных отрядов, к тому же Киев открывал путь на Константинополь, который стоял в списке возможных завоеваний сразу за Киевом. Тем более что у "руси" с могущественной Византией были свои счеты – проклятые греки крымскими городами запирали ворота в Черное море, и купечески-военному мореплаванию приходилось с этим постоянно бороться – оттого-то и ведут первые русские князья походы на берега Северного Причерноморья, стремясь отобрать то Сурож, то Корсунь, то Тмутаракань. Но и до них на эти "вредные" города наносят удары то новгородские князья доваряжского происхождения, то варяги. Во всяком случае, в VIII-IX веках борьба за Черное море, которое именуется Русским, идет постоянно, и некоторые из царьградских походов относятся не ко временам Святослава, о которых нам сообщается в красочном летописном изложении, а к предыдущей эпохе, оставившей всего-то упоминания, что таковые существовали.

Киев, по словам многих древних хронистов, был основан в далекие уже и для них времена, историки же дату его основания помещают между IV и VIII веками н. э. А некоторые относят это основание еще глубже, едва ли не в шумерскую эпоху. Наиболее вероятно, что "поселок городского типа" из древнего поселения возник веках так в VI-VII, а в город Киев превратился не ранее VIII века Летопись сохранила для нас поистине сказочную южную легенду об основании Киева.

Поляне же, жившие сами по себе, писал летописец, были из славянского рода и только после назвались полянами. "Поляне же жили в те времена, отдельно и управлялись своими родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем) были уже поляне, и жили они все своими родами на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно. И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшег своего брата, и назвали его Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве. Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: "На перевоз на Киев". Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил. Когда ж возвращался, пришел он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то – Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались. И после этих братьев стал род их держать княжение у полян".

Не правда ли, как похожа эта легенда на варяжскую? Те же три брата, к которым присовокуплена еще и сестра, смерть всех наших героев едва ли не сразу после того, как вернулись в Киев. Имена трех братьев-южан и их сестры не менее трудны для установления связи с реальными персонажами древней истории, как и поиски следов Рюрика и его "руси". Отметим только, что речь в легенде идет не о "призвании", а о попытке переселиться с Днепра на берег Дуная – мысль навязчивая и постоянно толкавшая всех последующих правителей Киева двигаться в Болгарскую землю и к стенам Царьграда! У основателей Киева этого не получилось, не получилось, уточним сразу, и у потомков. Но эта попытка осесть на Дунае! Не попытка ли это вернуться на берега реки, с которой предки киевлян когда-то были выбиты? Недаром после неудачи все отцы-основатели умирают, и киевскую землю обживает уже поколение, которое не помнит позорного бегства? Но если это так, то в летописи легенда об основании Киева и легенда о призвании варягов относятся к разному времени. В IX веке, когда случился варяжский вопрос, Киев давно уже существовал и определял течение жизни в нижнем течении Днепра. В восточных текстах этот город превосходно описан и носит название Куява. В "Книге путей и государств" восточный автор сообщает о киевлянах следующее: "Иногда они привозят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, где переводчиками для них служат славянские рабы. И выдают они себя за христиан". Последнее замечание выделим отдельно! Текст датирован временем, предшествующим принятию христианства на Руси. В "дорюрикову эпоху" в Киеве были представлены самые разные религиозные конфессии – там были и язычники, и христиане западные, и христиане восточные, и христиане болгарские (то есть ариане, последователи святого Павла), и иудаисты. Последние появились после обмена "посольствами" между киевлянами и Хазарским каганатом Вот сведений об исламе и его последователях в Киеве нет. Но это не означает, что в городе не появлялись восточные купцы-мусульмане. Для своего времени это был крупный и богатый город. Может быть, не столь независимый, как Новгород, но в соседних странах торговля с Куявой считалась делом выгодным и почетным.

Вполне понятно, что такой противник как Киев новгородским купцам и варягам был опасен – в любой момент киевляне могли запереть идущий в низовья флот, а при желании ограбить или полностью уничтожить. Так что посылка в низовья Аскольда и Дира была вполне правильная для северян акция – иначе они справиться с "киевской опасностью" не могли. Аскольд и Дир свою задачу выполнили, но…

Вот из-за этого большого "но", спустя почти что двадцатилетие, когда на смену умершему в 879 году Рюрику пришел князь Олег, дядя малолетнего Игоря, наследника династии, пришлось срочно собирать варяжскую рать и идти к берегам Русского моря, чтобы вернуть Киев, а следовательно – и власть над путями, ведущими через Киев в изобильные страны Востока Аскольд и Дир, вкусив сладость власти, не желали ее из своих рук выпускать. Очевидно, они стали очень мешать северному Новгороду. Пришлось посылать варягов на Киев, но туда они так и не дошли: Аскольд послал войско на Полоцк и войско да Смоленск. Новгородским варягам пришлось отступить. Но кто владеет рекой – владеет миром: миром владели те, кому по рангу не положено, – Аскольд и Дир.

Экспедиции князя Олега

Спустя три года после получения власти князь Олег, прозванный впоследствии Вещим, отправился возвращать свой – а он считал город таковым – Киев. На юг он продвигался в ладьях, попутно завоевывая население, сажая на местах своих варягов и основывая новые города. По сути, сама операция была организована для полного и фактического закрепления власти Новгорода. Летопись дает весьма скромное описание деяний Олега: "В год 6390 (882). Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов: варягов, чудь, словен, мерю, весь, кривичей, и пришел к Смоленску с кривичами, и принял власть в городе, и посадил в нем своего мужа. Оттуда отправился вниз, и взял Любеч, и также посадил мужа своего. И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир. Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, и сам приступил, неся младенца Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де "мы купцы, идем в Треки от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим". Когда же Аскольд и Дцр пришли, выскочили все остальные из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: "Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода", и показал Игоря: "А это сын Рюрика". И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли Аскольда на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николы; а Дурова могила – за церковью святой Ирины. И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: "Да будет это мать городам русским". И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся русью. Тот Олег начал ставить города и установил дани словенам, и кривичам, и мери, и установил варягам давать дань от Новгорода по 300 гривен ежегодно ради сохранения мира, что и давалось варягам до самой смерти Ярослава".

История, конечно, не самая красивая – тут и обман, и убийство сородичей, и что самое в ней интересное – взяв Киев, Олег никуда больше из него уходить не собирается. Новгород брошен на севере практически на произвол судьбы, власть в нем передана, скорее всего, оставленному наместнику, на Новгород – обратите внимание! – наложена дань. Если до этого момента, то есть до 882 года, именно Новгород считался главным городом владений, то теперь на его место поставлен Киев. Почему? Не нужно ничего придумывать. Олег вовсе не разочаровался в северном Новгороде. Просто, и это, скорее всего, именно так, главным городом становится в то время город, где находится (то есть собирается жить) великий князь. Так что подобное толкование случившегося с Новгородом и Олегом, может быть, способно нам объяснить, почему некоторые ученые считали, что первая столица Руси находилась в Старой Ладоге. Официально Ладога никогда не называлась столицей Руси, но именно в ладожской крепости продолжительное время жил предыдущий властитель условный Рюрик, а также сам конунг Олег, и его жена, и жена Рюрика, и дети Олега и Рюрика. Странная, конечно, ситуация, но уезжает князь на новое место жительства – следом за ним уезжает и власть, и прежняя столица обкладывается данью! Иными словами, Новгород сразу становится чужим, чуть ли не "вражеским" городом, обязанным князю платить. И эта порочная практика сохраняется, между прочим, и при всех последующих великих князьях. Даже Владимир требует от своего сына Ярослава уплату новгородской дани!

Олег берет Киев без боя, во всяком случае, уничтожение противников и клятвопреступников происходит быстро и малой кровью. Убитых соперников князь велит похоронить по христианскому обряду – иначе не объяснить, почему на местах их погребения он устанавливает церкви – Николы и Ирины. Следовательно, либо Аскольд и Дир были христианами, либо Олег принял крещение – третьего не дано. (Согласно летописи, наша легенда иного толкования не позволяет – другое дело, насколько мы можем тексту верить. Совершенно непонятно, почему оба несчастных похоронены в двух разных концах Киева, разве что для того, чтобы объяснить через два столетия расположение первых киевских церквей.) Непонятны между тем и сами легендарные события, связанные с устранением "клятвопреступников", – ни их крайняя доверчивость, ни мгновенное признание собственной вины и особенно предъявление младенца-Игоря, которому уж точно в тяжелом походе Олега через воды и дебри с севера на юг делать было абсолютно нечего. Вывод из всего вышеизложенного можно сделать самый простой: Киев оказался невероятно легкой добычей. Процесс централизации земель пошел: простым и легким способом Олег соединяет две части своего пока что аморфного государства – север и юг. Но между севером и югом лежат бескрайние просторы Русской равнины, утонувшие в лесах и болотах. И там стоят города, на которые власть Олегова пока что распространяется чисто номинативно. За время правления первые киевские варяги сумели сделать немного: они сразу после вступления в должность начали борьбу с Хазарским каганатом (который и так доживал последние дни), отменили дань каганату и заменили ее данью Киеву. Довольно разобщенные племена южной Руси могла сплотить только сильная внешняя угроза (в нашем случае – каганат), и только по этой причине земли вокруг Киева согласились давать дань "матери русских городов", но, устранив правителей Киева, Олег одновременно и отменил все существовавшие между Киевом и княжествами соглашения. И ему пришлось завоевывать племена снова;

"В год 6391 (883). Начал Олег воевать против древлян и, покорив их, брал дань с них по черной кунице.

В год 6392 (884). Пошел Олег на северян, и победил северян, и возложил на них легкую дань, и не велел им платить дань хазарам, сказав: "Я враг их и вам (им платить) незачем".

В год 6393 (885). Послал (Олег) к радимичам, спрашивая: "Кому даете дань?" Они же ответили: "Хазарам". И сказал им Олег: "Не давайте хазарам, но платите мне". И дали Олегу по щелягу, как и хазарам давали. И властвовал Олег над полянами, и древлянами, и северянами, и радимичами, а с уличами и тиверцами воевал".

Собственно говоря, княжества экономически ни в чем не выиграли – Олегу им пришлось платить столько же, сколько и хазарам, единственное, что они были относительно избавлены от хазарских набегов – теперь с войском каганата разбирались варяги Олега Очевидно, не всем племенам хотелось таких отношений с Киевом, так что неудивительно, что с более независимыми тиверцами и уличами Олегу пришлось воевать. Но даже эти войны были гораздо лучше постоянной нервотрепки с жителями Новгорода! Олег, конечно, северный город не бросил без пригляда, но на юге он чувствовал себя гораздо комфортнее, может быть, даже и потому, что днепровские славяне были другими – более податливыми, склонными к компромиссам, ими было попросту легче управлять. Да и богатства, которые могли обеспечить торговля и завоевательные походы, были значительнее, чем новгородская дань. Здесь князь мог распоряжаться, в Новгороде – только выполнять указания. Есть разница?

Подмяв днепровских славян, Олег продолжил дело Аскольда и Дира – он начал завоевательные походы. Еще под 866 годом в летописи записано: "Пошли Аскольд и Дир войной на греков и пришли к ним в 14-й год царствования Михаила. Царь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград, и возвратился царь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Царь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в Церкви святой Богородицы во Влахерне, и вынесли они с песнями божественную ризу святой Богородицы, и смочили в море ее полу. Была в это время тишина, и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и снова встали огромные волны, разметало корабли безбожных русских, и прибило их к берегу, и переломало, так что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой". Поход варяжьей дружины за море оказался тогда неудачным. Именно этот варяжский поход и вызвал ужас у царя Михаила и патриарха Фотия. Фотий в своих записях признавался, что впервые столкнулся с таким диким и страшным народом как русы. Впрочем, заслуги греков в победе над варягами не было никакой – это сделала за них природа. Но первый же поход Олега показал, что ни святые иконы, ни природа не помогут тем, чье войско окажется слабее.

"В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки "Великая Скифь". И с этими всеми пошел Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом 2000. И пришел к Царьграду: греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги.

И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на колеса корабли. И когда подул попутный ветер, подняли они в поле паруса и поплыли к городу. Треки же, увидев это, испугались и сказали, послав к Олегу: "Не губи города, дадим тебе дань, какую захочешь ". И остановил Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино, но не принял его, так как было оно отравлено. И испугались греки, и сказали: "Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на гиге Богом". И приказал Олег дать дани на 2000 кораблей: по 12 гривен на человека, а было в каждом корабле по 40 мужей.

И согласились на это греки, и стали греки просить мира, чтобы не воевал Греческой земли. Олег же, немного отойдя от столицы, начал переговоры о мире с греческими Царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида со словами: "Платите мне дань". И сказали греки: "Что хочешь, дадим тебе". И приказал Олег дать воинам своим на 2000 кораблей по 12 гривен на уключину, а затем дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу. "Когда приходят русские, пусть берут содержание для послов, сколько хотят; а если придут купцы, пусть берут месячное на 6 месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды. И пусть устраивают им баню – сколько захотят. Когда же русские отправятся домой, пусть берут у царя на дорогу еду, якоря, канаты, паруса и что им нужно". И обязались греки, и сказали цари и все бояре: "Если русские явятся не для торговли, то пусть не берут месячное; пусть запретит русский князь указом своим приходящим сюда русским творить бесчинства в селах и в стране нашей. Приходящие сюда русские пусть живут у церкви святого Мамонта, и пришлют к ним от нашего царства, и перепишут имена их, тогда возьмут полагающееся им месячное, – сперва те, кто пришли из Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из других городов. И пусть входят в город только через одни ворота в сопровождении царского мужа, без оружия, по 50 человек, и торгуют, сколько им нужно, не уплачивая никаких сборов".

Цари же Леон и Александр заключили мир с Олегом, обязались уплачивать дань XI присягали друг другу: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили присягать по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир. И сказал Олег: "Сшейте для руси паруса из поволок, а славянам копринные", – и было так. И повесил щит свой на вратах в знак победы, и пошел от Царьграда. И подняла русь паруса из поволок, а славяне копринные, и разодрал их ветер; и сказали славяне: "Возьмем свои толстины, не даны славянам паруса из паволок". И вернулся Олег в Киев, неся золото, и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье. И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными".

Если внимательно посмотреть на этот текст, то сразу бросается в глаза, что войско Олега было как многонациональным, так и весьма приличным по размеру. 2000 кораблей – это много. Правда, некоторые исследователи считают, опираясь на летописные тексты и сообщения зарубежных источников, что у Олега были не корабли, а лодки-однодревки. Константин Багрянородный в 948 году сообщал об этих лодках: "Однодревки, приходящие в Константинополь из Внешней Руси, идут из Невогарды [Новгорода], в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски [Смоленска] из Телюцы [Любеча], Чернигож [Чернигова] и из Вышеграда [Вышгород близ Киева]. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой "Самватас". Данники их, славяне, называемые Кривитеинами [Кривичами] и Ленсанинами [Полочанами], и прочие славяне рубят однодревки в своих горах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плавания), когда лед растает, вводят в ближние озера. Затем, так как они (озера) впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают русам. Русы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают новые…" Считается, что на однодревках помещалось всего по три гребца. Управлялась такая посудина совсем не при помощи весел с уключинами и прочих снастей, а одним веслом, которым гребли равномерно то с правого, то с левого борта. Такие лодки, без всякого сомнения, существовали, но не их использовал Олег для военных операций. (Какое там устрашение, если поставить подобную посудину на колеса? Да и парусов на однодревках сроду не бывало!) Нет, для своих походов Олег использовал гораздо более серьезные суда – моноксилы (переводится тоже как однодревка, но имеется в виду, что киль судна делался из цельного дерева длиной в 10-15 метров). Корабль оснащался по всем правилам гребными веслами, мачтами и парусами. На таких судах перевозили не только воинов, но и товары, и рабов. Рыбаков приводит такое описание продвижения моноксилов через днепровские пороги: "Люди выходят из судов, оставляя там груз, и проталкивают суда через порожистую часть, "при этом одни толкают шестами нос лодки, а другие – середину, третьи – корму". Везде множественное число; одну ладью толкает целая толпа людей; в ладье не только груз, но и "закованные в цепи рабы". Ясно, что перед нами не челноки-долбленки, а суда, поднимавшие по 20-40 человек". Если вы помножите хотя бы 20 человек на 2000 кораблей, то получите сорокатысячное войско, а если каждое судно вмещало по 40 воинов – так и все 80 тысяч. Пусть в Олеговом походе было даже куда меньше воинов – советую разделить полученную цифру на 10 или 20, все равно для Средневековья это вполне серьезный и опасный флот. И понятно, почему царям Византии срочно пришлось соглашаться на позорный мир! Вроде бы все замечательно – яркая картинка так и стоит перед глазами. Молодец наш Олег! Только вот в самой Византии почему-то об Олеговом походе и своем тяжелом положении не знают ровным счетом ничего. Не было, говорят, никаких церквей не жгли русы, никаких договоров не заключали цари в 907 году и никакой дани не предоставили Олегову войску константинопольские товарищи, и не было самой красивой детали похода – золотого щита на воротах Царьграда. Кому верить? Спрятали хитрые греки свое поражение и нашу святую победу? Войны с греками не было, однако через пять лет договор с ними был заключен, и этот договор – событие совершенно реальное. А чтобы его заключить, Олегу нужно было показать, кто может грозить Византии, и почему с новым противником лучше жить в мире. И тут придется поверить нашему летописцу: Олег продемонстрировал, каким способом можно легко и быстро взять неприступную крепость – он поставил ладьи на колеса и провел их в обход неприступных стен к самому сердцу имперского города. Этого хватило, чтобы вызвать у царей дрожь в коленках и темноту в глазах. Наш князь оказался прекрасным стратегом и отличным дипломатом: не потеряв ни единого воина, он моментально показал, что стены, на которые в 1096 и 1204 году полезут крестоносцы, не преграда для мудрого воина. Одним этим он вполне оправдывает свое летописное именование – Вещий. Очевидно, война с русами была для Византии предприятием весьма нежелательным, если в летопись под 912 годом попал весь текст заключенного между Олегом и византийскими царями договора:

"Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карп, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид – посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, – светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших великих князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских. Наша светлость, превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить дружбу, существовавшую постоянно между христианами и русскими, рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, утвердить такую дружбу и удостоверить ее по вере и по закону нашему.

Таковы суть главы договора, относительно которых мы себя обязали по Божьей вере и дружбе. Первыми словами нашего договора помиримся с вами, греки, и станем любить друг друга от всей души и по всей доброй воле, и не дадим произойти, поскольку это в нашей власти, никакому обману или преступлению от сущих под рукою наших светлых князей; но постараемся, насколько в силах наших, сохранить с вами, греки, в будущие годы и навсегда непревратную и неизменную дружбу, изъявлением и преданием письму с закреплением, клятвой удостоверяемую. Так же и вы, греки, соблюдайте такую же непоколебимую и неизменную дружбу к князьям нашим светлым русским и ко всем, кто находится под рукою нашею светлого князя всегда и во все годы.

А о главах, касающихся возможных злодеяний, договоримся так: те злодеяния, которые будут явно удостоверены, пусть считаются бесспорно совершившимися; а каким не станут верить, пусть клянется та сторона, которая домогается, чтобы, злодеянию этому не верили; и когда поклянется сторона та, пусть будет такое наказание, каким окажется преступление.

Об этом: если кто убьет, – русский христианина или христианин русского, – да умрет на месте убийства. Если же убийца убежит, а окажется имущим, то ту часть его имущества, которую полагается по закону, пусть возьмет родственник убитого, но и жена убийцы пусть сохранит то, что полагается ей по закону. Если же окажется неимущим бежавший убийца, то пусть останется под судом, пока не разыщется, а тогда да умрет.

Если ударит кто мечом или будет бить каким-либо другим орудием, то за тот удар или битье пусть даст 5 литр серебра по закону русскому; если же совершивший этот проступок неимущий, то пусть даст сколько может, так, что пусть снимет с себя и те самые одежды, в которых ходит, а об оставшейся неуплаченной сумме пусть клянется по своей вере, что никто не может помочь ему, и пусть не взыскивается с него этот остаток.

Об этом: если украдет что русский у христианина или, напротив, христианин у русского, и пойман будет вор пострадавшим в то самое время, когда совершает кражу, либо если приготовится вор красть и будет убит, то не взыщется смерть его ни от христиан, ни от русских; но пусть пострадавший возьмет то свое, что потерял. Если же добровольно отдастся вор, то пусть будет взят тем, у кого он украл, и пусть будет связан, и отдаст то, что украл, в тройном размере.

Об этом: если кто из христиан или из русских посредством побоев покусится (на грабеж) и явно силою возьмет что-либо, принадлежащее другому, то пусть вернет в тройном размере.

Если выкинута будет ладья сильным ветром на чужую землю и будет там кто-нибудь из нас, русских, и поможет сохранить ладью с грузом ее и отправить вновь в Греческую землю, то проводим ее через всякое опасное место, пока не придет в место безопасное; если же ладья эта бурей или на мель сев задержана и не может возвратиться в свои места, то поможем гребцам той ладьи мы, русские, и проводим их с товарами их поздорову. Если же случится около Греческой земли такая же беда с русской ладьей, то проводим ее в Русскую землю и пусть продают товары, той ладьи, так что если можно что продать из той ладьи, то пусть вынесем (на греческий берег) мы, русские. И когда приходим (мы, русские) в Греческую землю для торговли или посольством к вашему царю, то (мы, греки) пропустим с честью проданные товары их ладьи. Если же случится кому-либо из нас, русских, прибывших с ладьею, быть убиту или что-нибудь будет взято из ладьи, то пусть будут виновники присуждены к выше сказанному наказанию.

Об этих: если пленник той или иной стороны насильно удерживается русскими или греками, будучи продан в их страну, и если, действительно, окажется русский или грек, то пусть выкупят и возвратят выкупленное лицо в его страну и возьмут цену его купившие, или пусть будет предложена за него цена, полагающаяся за челядина. Также, если и на войне взят будет он теми греками, – все равно пусть возвратится он в свою страну и отдана будет за него обычная цена его, как уже сказано выше.

Если же будет набор в войско и эти (русские) захотят почтить вашего царя, и сколько бы ни пришло их в какое время, и захотят остаться у вашего царя по своей воле, то пусть так будет.

Еще о русских, о пленниках. Явившиеся из какой-либо страны (пленные христиане) на Русь и продаваемые (русскими) назад в Грецию или пленные христиане, приведенные на Русь из какой-либо страны, – все эти должны продаваться по 20 златников и возвращаться в Греческую землю.

Об этом: если украден будет челядин русский, либо убежит, либо насильно будет продан и жаловаться станут русские, пусть докажут это о своем челядине и возьмут его на Русь, но и купцы, если потеряют челядина и обжалуют, пусть требуют судом и, когда найдут, – возьмут его. Если же кто-либо не позволит произвести дознание, – тем самым не будет признан правым.

И о русских, служащих в Греческой земле у греческого царя. Если кто умрет, не распорядившись своим имуществом, а своих (в Греции) у него не будет, то пусть возвратится имущество его на Русь ближайшим младшим родственникам. Если же сделает завещание, то возьмет завещанное ему тот, кому написал наследовать его имущество, и да наследует его.

О русских торгующих

О различных людях, ходящих в Греческую землю и остающихся в долгу. Если злодей не возвратится на Русь, то пусть жалуются русские греческому царству, и будет он схвачен и возвращен насильно на Русь. То же самое пусть сделают и русские грекам, если случится такое же.

В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях – Царя вашего и своею рукою, – скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единою истинною Бога вашею и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы. И это написание дали царям вашим на утверждение, чтобы договор этот стал основой утверждения и удостоверения существующего между нами мира. Месяца сентября 2, индикта 15, в год от сотворения мира 6420".

Русское посольство было принято с великим почтением. Как пишет летописец, царь Леон одарил послов "золотом, и шелками, и драгоценными тканями – и приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, паволоки, драгоценные камни и страсти Господни – венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру. И так отпустил их в свою землю с великою честью". Таким образом состоялось приобщение варваров с Днепра к христианским культурным ценностям Олег, конечно, понимал, что византийским императорам верить нельзя, но зато южное направление теперь было безопасным. Сам договор нужно рассматривать скорее не как мирный, а как своего рода пакт о намерениях, регламентирующий посещение купцами с Днепра столицы Византии, пребывание их в этой столице, имущественные споры, возможности принятия выходцев из славян на службу (само собой, военную и наемную) в Византии, а также взаимопомощь во время морских несчастий.

Пожалуй, это и все, что известно о деяниях князя Олега Судя по именам его послов: Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид, – все это скандинавы или балты, то есть окружение первых князей явно неславянское, хотя за Олегом и признается право быть "светлым князем Руси". Скоро русские варяги окажутся в составе константинопольского наемного войска. Был ли конунг Олег реальным лицом? Да, был Причем это единственный древнерусский князь, которого греки титулуют по полной программе – светлый князь, то есть на западный манер "ваша светлость". Именно в таком качестве его имя употреблено в самом настоящем договоре между Русью и Византией. Это очень интересно, поскольку византийцы никого не стали бы титуловать таким образом, если не были бы уверены в полном и безграничном праве на этот высокий титул, и – что еще любопытнее – такое обращение могло употребляться практически только к выходцу из хорошо знакомой Константинополю Западной Европы, но не варварской некрещеной Руси. И поскольку текст этого договора известен не только по отечественным летописям, но и по византийским источникам – не доверять ему нельзя. Другое дело – время заключения договора, которое не совпадает с указанным, и пояснение летописи, что договоров было два – один в 907-м и другой в 912 году, хотя считается, что не только не было договора 907 года, но не было и похода 907 года, зато был договор 911 года и – вероятно – состоявшийся в это время акт устрашения, который и вынудил греков заключить "договор о намерениях сторон". И тогда наш золотой щит на воротах византийской столицы, который никак не мог быть знаком победы, оказывается знаком некоей союзности русских по отношению к грекам – только в таком качестве как "служим вам и защищаем вас нашими щитами" может рассматриваться этот "победный" жест. Но кем был "светлый князь", хотя имя его нам и известно, указать невозможно. Вопрос о поиске прототипа становится еще запутаннее, когда тексты летописей сравниваются со скандинавскими сагами той эпохи. В сагах действуют реальные личности, биография которых не вызывает у историков сомнения, но эта датировка не совпадает с датами жизни русского Олега, хотя уводит в легендарную область предсказаний судьбы и неминуемого рока. Наш князь принимает смерть от змеи, что позволило Рыбакову даже связать этот змеиный сюжет с архетипом змеиного образа в мифологии славян и археологическими находками керамики со змеиным орнаментом. Смерть его каким-то образом связана с легендой, по которой, согласно предсказанию, князь умер от укуса змеи, выползшей из черепа любимого им коня, причем из-за этой легенды спорят между собой два города – Киев и Старая Ладога. В Киеве вам покажут две предполагаемые могилы регента Игоря Рюриковича, в Старой Ладоге – одну. Но обе воюющие стороны убеждены: Олег упокоился именно в их земле. А согласно одной из параллельных версий конунг Олег соскучился улаживать дрязги между своими подданными князьями. Большой любитель хороших военных грабежей, он отправился воевать заморские северные земли – там и погиб. Истинная причина смерти неизвестна – то ли от укуса змеи, то ли от плохой пищи, то ли от раны, полученной в бою за добычу. Точно неизвестен и год: по расчетам, произойти это могло между 912 и 915 годами. Но он очень вовремя сошел со сцены, чтобы уступить место другому реальному персонажу, первому князю, от которого изначально велось генеалогическое древо Рюриковичей – Игорю Старому. И тут мы получаем кроме нестыковки датировок, еще и топонимическую путаницу.

Кем был по роду князь Игорь

Начнем с того, что буде Игорь Рюриковичем, сыном своего легендарного отца, то к моменту обретения власти он достиг бы уже преклонных лет. Если он родился в 865 году, как дают летописи, то в 912 ему бы исполнилось уже 47 лет. Для Средневековья это не середина, а чаще всего закат жизни. Однако наш Игорь превосходно себя чувствует, женится в возрасте 36 лет, через сорок (!) лет рождает сына Святослава и погибает глубоким стариком накануне своего восьмидесятилетия! Если в год принятой летописями смерти Рюрика ему было два года, то его женитьба в 903 году (в 25 лет) вызывает гораздо меньше нареканий, но рождение сына наследника спустя почти сорок лет и от той же Ольги, которой перевалило за пятьдесят, – невозможно хотя бы в силу физических особенностей женского организма К моменту гибели самого Игоря ему бы исполнилось около семидесяти лет. Непонятна и функция Олега как регента при "малолетнем" князе. "Малолетство" Игоря в первом случае достигает 47, а в другом – 35 лет! Нам хорошо известно между тем, что в средневековом мире юноша достигал совершеннолетия в 13 лет и имел право жениться в 14, а девушки соотвественно в 12 и 13. Следовательно, по исполнении Игорю 14 лет он имел законное право потребовать вернуть власть. И тогда Олег, который этого не сделал, – просто узурпатор. Исходя из этих простых расчетов, и можно уверенно сказать: Игорь никак не мог быть сыном Рюрика – ни настоящего, то есть Ютландского, даже если он вдруг бы оказался внебрачным ребенком, прижитым "язвой христианства" на стороне от новгородской барышни, – ни легендарного. В последнем случае хронология его собственной жизни столь чудовищна, что обсуждению не подлежит. Скорее всего, в 912 или 915 году приходит к власти другой, не оставивший в летописи следа, князь, а вполне вероятно, что на княжение Игоря приходятся сразу два князя-тезки. Но период этого княжения необходимо разбить на две части. Что же нам мешает это сделать? Текст летописей: там все четко – от смерти Олега до смерти Игоря прошло тридцать лет. Но… рождение ребенка через четыре десятка лет после брака! Нет! Это уже из области сказок. Однако, если мы вставим сюда "промежуточного" князя и само собой передвинем дату свадьбы на 943 год, тогда получится гораздо более убедительная картина. Тем более что сведений о нашем летописном Игоре до злополучного похода на греков и не существует. А в тексте летописи при князе Олеге Игорь упоминается лишь в самом начале – как "младенец" или "детьско". Будем считать, что Игорь Первый управлял Русью из Киева и действительно женился около 903 года, в таком случае, Игорю Второму на момент смерти могло быть не более сорока лет, а учитывая, что он мог оказаться не первым сыном, или остальные дети были девочками, то Игорь стремительно молодеет. Судя по его поступкам и не самой умелой тактике переговоров – князь был очень молод.

Но что делать с "промежуточными" событиями, включенными в летопись? Они, эти события, ничего не добавляют, только связывают хронологически историю Руси с историей Византии и Болгарии:

"В год 6421 (913). После Олега стал княжить Игорь. В это же время стал царствовать Константин, сын Леона. И затворились от Игоря древляне по смерти Олега.

В год 6422 (914). Пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой. В тот же год пришел Симеон Болгарский на Царьград и, заключив мир, вернулся восвояси.

В год 6423 (915). Пришли впервые печенеги на Русскую землю и, заключив мир с Игорем, пошли к Дунаю".

Между 915 и 941 годом в летописи практически пустые года, разве что происходит небольшой конфликт с печенегами в 920 году. Часть этого пустого правления относится к Игорю Первому, часть – к Игорю Второму. Родился он, скорее всего, между 913-920 годами. В этом случае к моменту похода на греков нашему князю от 26 до 21 года, возраст вполне достаточный, чтобы решиться на войну с Византией, и в то же время недостаточный, чтобы иметь хороший военный опыт. И наиболее вероятно, что ему около двадцати лет. Вот наш юноша и делает ошибку за ошибкой:

"В год 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград: 10 тысяч кораблей. И пришли, и подплыли, и стали воевать страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомидийскую попленили, и Суд весь пожгли. А кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли и по обоим берегам Суда захватили немало богатств. Когда же пришли с востока воины – Панфир-деместик с сорока тысячами, Фока-патриций с македонянами, Федор-Стратилат с фракийцами, с ними же и сановные бояре, то окружили русь. Русские же, посовещавшись, вышли против греков с оружием, и в жестоком сражении едва одолели греки. Русские же к вечеру возвратились к дружине своей и ночью, сев в ладьи, отплыли. Феофан же встретил их в ладьях с огнем и стал трубами пускать огонь на ладьи русских. И было видно страшное чудо. Русские же, увидев пламя, бросились в воду морскую, стремясь спастись, и так оставшиеся возвратились домой. И, придя в землю свою, поведали – каждый своим – о происшедшем и о ладейном огне. "Будто молнию небесную, – говорили они, – имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас; оттого и не одолели их". Игорь же, вернувшись, начал собирать множество воинов и послал за море к варягам, приглашая их на греков, снова собираясь идти на них".

Ни о каком избиении греков русами в 941 году византийские хроники не знают, зато они точно знают о страшном поражении князя во время его попытки взять Византию. Спустя годы именно на этот бездарный поход ссылается Иоанн Цимисхий, византийский царь, пеняя сыну Игоря Святославу, что "ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды". Укор этот подтверждает, что войско князя было значительным (конечно, вряд ли 10 тысяч кораблей, но скажем так – множество), и что грекам удалось разбить это войско, потому как домой, "к Киммерийскому Боспору", удалось вернуться лишь немногим счастливчикам. Следовательно, "стали воевать страну Вифинскую, попленили землю по Понтийскому морю …и Суд весь пожгли" и "кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы", и "много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли" – все это красочное перечисление бед, которые русские в Византии натворили, все это сказано, чтобы не так убийственно звучали последующие строки о полном поражении и ужасе, охватившем нападающих, когда они впервые увидели самое секретное оружие Византии – греческий огонь. Причем, в отличие от обычного "пожгоша" да "распинаша", оружие греков описано правильно. Неудивительно, что после такого убийственного провала наш юноша вынужден был обратиться за помощью по хорошо известному адресу – то бишь к варягам Правда, не совсем понятно, к каким варягам и через какое море он должен был отправить своих людей с мольбой о помощи. Пока что все ясно:

Игорь наш добрался кое-как с остатком войска на северный берег Черного моря. Неужто к варягам за море – это утомительное путешествие на далекий север, в Скандинавию? Не слишком ли далек путь за спасением? Если верить летописям, то вторую попытку Игорь делает через два года и вынуждает Византию начать какие-то переговоры о мире, после чего через год снова идет на Константинополь. Оба раза "с варягами". При всем огромном желании Игорю вряд ли удалось бы так быстро связаться со Скандинавией и собрать большое варяжское войско. Некоторые ученые считают, что он мог обратиться за море, но за Черное, где на южных берегах сидели пиратствующие черноморские варяги. Но могли наши варяги сидеть и в "Великой Швеции" – то есть на берегах или на островах Азовского моря. "Земля в Азии к востоку от Танаквисла (Танаиса, т. е. реки Дон) называлась Асландом или Асхеймом, а главный город в этой земле назывался Асгард", - сообщала "Сага об Инглингах". Как пишет Г. Вернадский, "Ас-Града можно достичь, если пересечь Дон в восточном направлении; он, должно быть, располагался на восточном или юго-восточном берегу Азовского моря, возможно, в устье Кубани, где есть гора, которая до сих пор называется Ac-Даг ("Тора Асов"). Если так, то Ас-Град был в той же местности (или рядом с ней), что и Малороса и Тмутаракань. Мы можем добавить к этому, что название Ас-Град, которое происходит от Азовского моря, появилось позднее в Балтийском регионе. Этот второй Ас-Град, или Асгард на берегах Западной Двины, известен сейчас как Асхераден. Наименование этого второго Ас-Града нетрудно объяснить. В то время как конечным пунктом древнего варяжского пути от Балтийского до Азовского моря было устье Дона, его началом являлось устье Западной Двины. Движение по этому пути было двусторонним, поскольку не все скандинавские воины и купцы, отправлявшиеся на Восток, оставались там постоянно; многие шведские искатели приключений – даже если теперь их называли асами или русами, – проведя несколько лет на Востоке и разбогатев, со временем, бывало, возвращались домой, в прибалтийские земли, и имели обыкновение давать прежним местам новые имена, которые напоминали им о сказанной стране их подвигов и приключений". Вот к варягам Асгарда и мог послать за помощью молодой князь. Это гораздо ближе и удобнее, чем ждать "русь" с берегов Балтики. Скорее всего, днепровские князья и выступали с азовскими варягами. То есть потомками шведов, асов, славян и других народов, которые нашли приют в дружном сообществе черноморских и азовских пиратов и называли себя русами. Именно сюда, на Кубань, помещали "остров русов" арабские географы: "Страна русов является островом на озере, до острова три дня пути через леса и болота, и там такая влажная трясина, что когда человек наступает на почву, она вся колышется от сырости" и далее: "Русы совершали набеги на славян на кораблях, и они брали славянских пленников и продавали их хазарам и булгарам. У них не было обработанных земель, и они получали пшеницу от славян". Эта азовская варяжская вольница чрезвычайно напоминает будущее казачество, причем – даже в плане одежды и выбора имиджа. Современники Игорева сына Святослава описывают так: "умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светлыми глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, на одной стороне её свисал клок волос – признак знатности". Упоминают, что дружина Святослава ничем от него внешне не отличалась, что вид был у них типично "русский", то есть такой, как у азовских "русов". А о тех доподлинно известно, что носили они шальвары, отпускали усы и оселедец, могли украсить ухо серьгой. "Варяги", которых призывают в помощь князья той эпохи, тоже не выделялись на фоне русов. Во всяком случае, "скандинавоименные" послы князей выглядели ровно так же, как и "русскоименные" воины и князья. В состав набранного Игорем войска для похода 944 года, впрочем, вошли не только русь и варяги, но также словене, кривичи, тиверцы, поляне и печенеги. Последних, видимо, удалось склонить к походу не только обещанием богатой добычи, но и средством более радикальным; Игорь взял у них заложников. С этим многообещающим войском он и отправился на греков "в ладьях и на конях, стремясь отомстить за себя".

Летописи под этим годом сообщают о дальнейшем развитии событий: "Услышав об этом, корсунцы послали к Роману со словами: "Вот идут русские, без числа кораблей их, покрыли море корабли '. Также и болгары послали весть, говоря: "Идут русские и наняли себе печенегов". Услышав об этом, царь прислал к Игорю лучших бояр с мольбою, говоря: "Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани". Также и к печенегам послал паволоки и много золота. Игорь же, дойдя до Дуная, созвал дружину, и стал с нею держать совет, и поведал ей речь цареву. Сказала же дружина Игорева: "Если так говорит царь, то чего нам еще нужно – не бившись, взять золото, и серебро, и паволоки? Разве знает кто – кому одолеть: нам ли, им ли? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь ходим, но по глубине морской: всем общая смерть". Послушал их Игорь и повелел печенегам воевать Болгарскую землю, а сам, взяв у греков золото и паволоки на всех воинов, возвратился назад и пришел к Киеву восвояси". Этих печенегов, новую военную силу на юге, с этого момента будут использовать не только "повоевавшие" их киевляне, но также и Византия. В 944 году печенежская сила, очевидно, использовалась русскими и была оставлена в Болгарии для устрашения Византии, потому как через год между Киевом и Константинополем был заключен мирный договор: "Прислали Роман, и Константин, и Стефан послов к Игорю восстановить прежний мир, Игорь же говорил с ними о мире. И послал Игорь мужей своих к Роману. Роман же созвал бояр и сановников. И привели русских послов, и велели им говорить и записывать речи тех и других на хартию".

Список с договора, заключенного при царях Романе, Константине и Стефане, Христолюбивых владыках, выглядел так:

"Мы – от рода русского послы и купцы, Шор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянник Игорев; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн Сфандр от жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен Акун, племянник Игорев; Кары Гудков; Каргиев Тудоров; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бернов; Явтяг Гунарев; Шибрид Алдан; Кол Клеков; Стегги Етонов; Сфирка…; Алвад Гудов; Фудри Туадов; Мутур Утин; купцы Адунь, Адулб, Иггивлад, Улеб, Фрутан, Гомол, Куци, Емш, Туробид, Фуростен, Бруны, Роальд, Гунастр, Фрастен, Игелд, Турберн, Моне, Руальд, Свень, Стир, Алдан, Гилем, Апубексарь, Вузлев, Синко, Борич, посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли. И им поручено возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими.

Великий князь наш Игорь, и бояре его, и люди все русские послали нас к Роману, Константину и Стефану, к великим царям греческим, заключить союз любви с самими царями, со всем боярством и со всеми людьми греческими на все годы, пока сияет солнце и весь мир стоит. А кто с русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни, а те из них, которые не крещены, да не имеют помощи ни от Бога, ни от Перуна, да не защитятся они собственными щитами, и да погибнут они от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия, и да будут рабами во всю свою загробную жизнь.

А великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греческую землю к великим царям греческим корабли, сколько хотят, с послами и с купцами, как это установлено для них. Раньше приносили послы золотые печати, а купцы серебряные; ныне же повелел князь ваш посылать грамоты к нам, царям; те послы, и гости, которые будут посылаться ими, пусть приносят грамоту, так написав ее: послал столько-то кораблей, чтобы из этих грамот мы узнали, что пришли они с миром. Если же придут без грамоты и окажутся в руках наших, то мы будем содержать их под надзором, пока не возвестим князю вашему. Если же не дадутся нам и сопротивятся, то убьем их, и пусть не взыщется смерть их от князя вашего. Если же, убежав, вернутся в Русь, то напишем мы князю вашему, и пусть делают что хотят, Если же русские придут не для торговли, то пусть не берут месячины. Пусть накажет князь своим послам и приходящим сюда русским, чтобы не творили бесчинств в селах и в стране нашей. И, когда придут, пусть живут у церкви святого Мамонта, и тогда пошлем мы, Цари, чтобы переписали имена ваши, и пусть возьмут месячину – послы посольскую, а купцы месячину, сперва те, кто от города Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из прочих городов. Да входят они в город через одни только ворота в сопровождении царева мужа без оружия, человек по 50, и торгуют сколько им нужно, и выходят назад; муж же наш царский да охраняет их, так что если кто из русских или греков сотворит неправо, то пусть рассудит то дело. Когда же русские входят в город, то пусть не творят вреда и не имеют права покупать паволоки дороже, чем по 50 золотников; и если кто купит тех паволок, то пусть показывает цареву мужу, а тот наложит печати и даст им. И те русские, которые отправляются отсюда, пусть берут от нас все необходимое: пищу на дорогу и что необходимо ладьям, как это было установлено раньше, и да возвращаются в безопасности в страну свою, а у святого Мамонта зимовать да не имеют права.

Если убежит челядин у русских, то пусть придут за ним в страну царства нашего, и если окажется у святого Мамонта, то пусть возьмут его; если же не найдется, то пусть клянутся наши русские христиане по их вере, а нехристиане по закону своему, и пусть тогда возьмут от нас цену свою, как установлено было прежде, – по 2 паволоки за челядина.

Если же кто из челядинов наших царских или города нашего, или иных городов убежит к вам и захватит с собой что-нибудь, то пусть опять вернут его; а если то, что он принес, будет все цело, то возьмут от него два золотника за поимку.

Если же кто покусится из русских взять что-либо у наших царских людей, то тот, кто сделает это, пусть будет сурово наказан; если уже возьмет, пусть заплатит вдвойне; и если сделает то же грек русскому, да получит то же наказание, какое получил и тот.

Если же случится украсть что-нибудь русскому у греков или греку у русских, то следует возвратить не только украденное, но и цену украденного; если же окажется, что украденное уже продано, да вернет цену его вдвойне и будет наказан по закону греческому и по уставу и по закону русскому.

Сколько бы пленников христиан наших подданных ни привели русские, то за юношу или девицу добрую пусть наши дают 10 золотников и берут их, если же среднего возраста, то пусть дадут им 8 золотников и возьмут его; если же будет старик или ребенок, то пусть дадут за него 5 золотников.

Если окажутся русские в рабстве у греков, то, если они будут пленники, пусть выкупают их русские по 10 золотников; если же окажется, что они куплены греком, то следует ему поклясться на кресте и взять свою цену – сколько он дал за пленника.

И о Корсунской стране. Да не имеет права князь русский воевать в тех странах, во всех городах той земли, и та страна да не покоряется вам, но когда попросит у нас воинов князь русский, чтобы воевать, – дам ему, сколько ему будет нужно.

И о том: если найдут русские корабль греческий, выкинутый где-нибудь на берег, да не причинят ему ущерба. Если же кто-нибудь возьмет из него что-либо, или обратит кого-нибудь из него в рабство, или убьет, то будет подлежать суду по закону русскому и греческому.

Если же застанут русские корсунцев в устье Днепра за ловлей рыбы, да не причинят им никакого зла.

И да не имеют права русские зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у святого Елферья; но с наступлением осени пусть отправляются по домам в Русь.

И об этих: если придут черные болгары, и станут воевать в Корсунской стране, то приказываем князю русскому, чтобы не пускал их, иначе причинят ущерб и его стране.

Если же будет совершено злодеяние кем-нибудь из греков – наших царских подданных, – да не имеете права наказывать их, но по нашему царскому повелению пусть получит тот наказание в меру своего проступка.

Если убьет наш подданный русского или русский нашего подданного, то да задержат убийцу родственники убитого, и да убьют его.

Если же у бежит убийца и скроется, а будет у него имущество, то пусть родственники убитого возьмут имущество его; если же убийца окажется неимущим и также скроется, то пусть ищут его, пока не найдется, а когда найдется, да будет убит.

Если же ударит мечом, или копьем, или иным каким-либо оружием русский грека или грек русского, то за то беззаконие пусть заплатит виновный 5 литр серебра по закону русскому; если же окажется неимущим, то пусть продадут у него все, что только можно, так что даже и одежды, в которых он ходит, и те пусть с него снимут, а о недостающем пусть принесет клятву по своей вере, что не имеет ничего, и только тогда пусть будет отпущен.

Если же пожелаем мы, цари, у вас воинов против наших противников, да напишем о том великому князю вашему, и вышлет он нам столько их, сколько пожелаем: и отсюда узнают в иных странах, какую любовь имеют между собой греки и русские.

Мы же договор этот написали на двух хартиях, и одна хартия хранится у нас, царей, – на ней есть крест и имена наши написаны, а на другой – имена послов и купцов ваших. А когда послы наши царские выедут, – пусть проводят их к великому князю русскому Игорю и к его людям; и те, приняв хартию, поклянутся истинно соблюдать то, о чем мы договорились и о чем написали на хартии этой, на которой написаны имена наши.

Мы же, те из нас, кто крещен, в соборной церкви клялись церковью святого Ильи в предлежании честного креста и хартии этой соблюдать все, что в ней написано, и не нарушать из нее ничего; а если нарушит это кто-либо из нашей страны – князь ли или иной кто, крещеный или некрещеный, – да не получит он помощи от Бога, да будет он рабом в загробной жизни своей и да будет заклан собственным оружием.

А некрещеные русские кладут свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие, чтобы поклясться, что все, что написано в хартии этой, будет соблюдаться Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми Русской страны во все будущие годы и всегда.

Если же кто-нибудь из князей или из людей русских, христиан или нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, – да будет достоин умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву.

И если на благо Игорь, великий князь, сохранит любовь эту верную, да не нарушится она до тех пор, пока солнце сияет и весь мир стоит, в нынешние времена и во все будущие.

Послы, посланные Игорем, вернулись к нему с послами греческими и поведали ему все речи царя Романа. Игорь же призвал греческих послов и спросил их: "Скажите, что наказал вам царь?" И сказали послы царя:

"Вот послал нас царь, обрадованный миром, хочет он иметь мир и любовь с князем русским. Твои послы приводили к присяге наших царей, а нас послали привести к присяге тебя и твоих мужей ". Обещал Игорь сделать так. На следующий день призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото, и присягали Игорь и люди его – сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы и Хазар, – это была соборная церковь, так как мною было христиан-варягов. Игорь же, утвердив мир с греками, отпустил послов, одарив их мехами, рабами и воском, и отпустил их; послы же пришли к царю и поведали ему все речи Игоря, и о любви его к грекам".

Из этого договора ясно, что политика устрашения не слишком помогла: киевляне теряли безграничную власть над Северным Причерноморьем. Это, очевидно, и было целью заключения мира с русами для Византии. Константинополь стремился обезопасить свою Корсунь от русских набегов, которые были ничем не лучше печенежских, – русы брали пленников и требовали за них выкуп. Статьи договора как раз и оговаривают не продажу рабов Византии, как можно было бы подумать, а уплату ею выкупа за "крещеных". Вопрос, скорее всего, стоял очень остро. Но в договоре отмечены и перемены, которые происходили в среде киевлян: теперь уже указывается, что среди них есть язычники и есть христиане, поскольку скрепляется этот договор двумя разными типами клятв – христиане клянутся не нарушать статей в церкви святого Ильи, а язычники – на холме перед идолом Перуна По поводу последнего ученые ведут споры – что это, поздняя вставка, рисующая языческие обряды так, как: это представляли себе люди XII века, когда клятвы Перуну в целом отошли в прошлое, или же "факт". Мы не знаем, поклонялись ли киевляне X века Перуну, поскольку по той же летописи культ Перуна вроде бы "навязывает" киевлянам язычник Владимир, впоследствии крестивший все Русское государство. С другой стороны, в соседней Болгарии этот культ был весьма распространен до христианизации. Ясно одно: если послы разделяются на крещеных и язычников, христиан среди русов уже немало, и к этому мы еще вернемся, когда речь пойдет о жене Игоря – Ольге, образе настолько странном и противоречивом, что вне летописного канона породил множество местных легенд и преданий. Еще нас может заинтересовать тот состав посольства, который упоминает источник. Это своего рода "многонациональная гвардия". Действует эта странная компания от лица великого князя, прочих князей и всех людей Русской земли. Среди княжеских имен упоминается кроме самого Игоря его сын Святослав, княгиня Ольга, племянник Игоря – тоже Игорь, еще один племянник Прастен Акун, а также неизвестные нам Володислав, Предслава, Улеб и его жена. Часть послов носит скандинаво-германские имена, часть – славянские (в основном – болгарские), иранские, а пару из них можно идентифицировать как испорченные арабские. Характерно, что среди купеческих имен нет ни единого славянского: Адунь, Адулб, Иггивлад, Улеб, Фрутан, Гомол, Куци, Емиг, Туробид, Фуростен, Бруны, Роальд, Гунастр, Фрастен, Игелд. Турберн, Моне, Руальд, Свень, Стир, Алдан, Тилен, Апубексарь, Вузлев, Синко, кроме имени Борич (но и он в результате мог бы оказаться Борхом). Появление такого количества болгарских имен должно нас тоже насторожить. Очевидно, в киевском обществе X века уже идет смена веры и Болгария играет тут очень значительную роль. Причем роль эта совсем не нравится Византии.

По большому счету, кроме потери русскими севера Черного моря договор практически повторяет статьи, которые уже были озвучены в 911-912 году. Но потеря власти над ближним берегом была для киевлян болезненной, и руку к этому приложили не только греки. Собственно говоря, стремясь вернуть полный контроль над берегом моря, Игорь и погиб. В летописи рассказ о смерти его спустя год после подписания договора представлен так, что виноваты некие древляне, с которыми у него отношения напряженные с самого начала. Князь почему-то пытается обложить повышенной данью именно их.

"В год 6453 (945). В тот год сказала дружина Игорю: "Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам". И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Когда ж шел он назад, – поразмыслив, сказал своей дружине: "Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще". И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне ж, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим. Малом: "Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит. И послали к нему, говоря: "Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань "Мне послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и дружинников его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего времени".

В некоторых летописных сводах вместо названия непокорного племени как "древляне" указано, что Игорь отправился за данью в "Дерева". А по Льву Диакону царь Византии Цимисхий, обращаясь к Святославу, напоминает ему о печальной участи отца: "Когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое". Наши летописи просто указывают, что убили Игоря с дружиной около города Искоростеня, и что могила его в Деревской земле. Вот эта "Деревская земля" и вызывает особое смущение. По сути, эта фраза в летописи звучит не как "Деревская земля" – а "в Деревех", и отправляясь за данью, князь тоже "послуша их, иде в Дерева". Буквально – навстречу року, смерти. Так летописец обыгрывает смерть в "Деревех" как в земле древлян, и смерть от рук недовольного племени, которое привязало его к двум стволам, а затем отпустило – и взметнуло его тело вверх, разодрав пополам. Ученые считают, что Деревская земля Игоря – это земля германского племени готов-тетракситов, которое именовали тервингами. И не со славянскими древлянами были у Игоря проблемы, а с воинственными тервингами, которые жили как раз в Северном Причерноморье, а не в лесной глуши к северу от Киева. И если Игорю приходилось постоянно усмирять своих "деревлян" и обкладывать их данью, то и приходилось его войску зимовать в устье Днепра, что так не нравилось Византии. Тогда вполне понятно, почему этот пункт особо оговорен – Игорь либо вообще не жил в Киеве, либо вынужден был практически переселиться на побережье, так что тогда становятся понятны и его тесные отношения с печенегами (те до Киева не ходили), и ссоры с черноморскими греками. На крохотной территории сошлись четыре народа, и каждый из них пытался взять остальные под свой контроль.

Легенды о родословии Ольги

Легенда о крещении Ольги

Летопись рассказывает о крещении Ольге в самых светлых тонах:

"В год 6463 (955). Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. И был тогда царь Константин, сын Льва, и пришла к нему Ольга, и, увидев, что ста очень красива лицом и разумна, подивился царь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: "Достойна ты царствовать с нами в столице нашей". Она же, поразмыслив, ответила царю: "Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам – иначе не крещусь". И крестил ее царь с патриархом. Просветившись ж, она радовалась душой и телом; и наставил ее патриарх в вере, и сказал ей: "Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя сыны русские до последних поколений внуков твоих". И дал ей заповеди о церковном уставе, и о молитве, и о посте, и о милостыне, и о соблюдении чистоты телесной. Она ж, склонив голову, стояла, внимая учению, как губка напояемая; и поклонилась патриарху со словами: "Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских". И было наречено ей в крещении имя Елена, как и древней царице – матери Константина Великого. И благословил ее патриарх, и отпустил. После крещения призвал ее царь и сказал ей: "Хочу взять тебя в жены". Она ж ответила: "Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это – ты сам знаешь". И сказал ей царь: "Перехитрила ты меня, Ольга". И дал ей многочисленные дары – золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные; и отпустил ее, назвав своею дочерью. Она ж, собравшись домой, пришла к патриарху, и попросила у него благословения дому, и сказала ему: "Люди мои и сын мой язычники – да сохранит меня Бог от всякого зла". И сказал патриарх: "Чадо верное! В Христа ты крестилась и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, – так и тебя избавит он от козней дьявола и от сетей его". И благословил ее патриарх, и отправилась она с миром в свою землю, и пришла в Киев. Произошло это, как при Соломоне: пришла царица эфиопская к Соломону, стремясь услышать премудрость Соломона, и увидела великую мудрость и чудеса: так же и эта блаженная Ольга искала настоящей божественной мудрости, но та (царица эфиопская) – человеческой, а эта – Божьей. "Ибо ищущие мудрости найдут". "Премудрость на улицах возглашает, на путях возвышает голос свой, на городских стенах проповедует, в городских воротах громко говорит: доколе невежды будут любить невежество… " Эта же блаженная Ольга с малых лет шкала мудростью, что есть самое лучшее в свете этом, и нашла многоценный жемчуг – Христа. Ибо сказал Соломон: "Желание благоверных приятно для души"; и: "Склонишь сердце твое к размышлению "Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня". Господь сказал: "Приходящего ко мне не изгоню вон"".

Эта легенда чудесным образом показывала, что Русь приняла христианство от самой "христианнейшей" страны Средневековья – Византии. Становясь крестной дочерью всесильного императора, Ольга становилась и воспреемницей правильной веры, и ореол святости переходил с княгини на всю страну, ее народ. В XII-XIII вв. это было очень актуально. Русь, к тому времени уже Киевская, становилась в ряд с европейскими странами. Так что понятно, почему эта легенда стала такой популярной. На самом-то деле император Византии нашу Ольгу не крестил, хотя она побывала в Константинополе и виделась с Константином. Эта легенда появилась лет через сто после того как Иоанн Скилица в своем труде ее обнародовал; "И жена некогда отправившегося в плаванье против ромеев русского архонта, по имени Эльга, когда умер её муж, прибыла в Константинополь. Крещеная, и истиной вере оказавшая предпочтение, она, удостоившись великой чести по этому поводу, вернулась домой".

"Константин Порфирогенит, – пишет Никитин, – не оставил сведений о причинах приезда Ольги, а его описание церемониала не дает никаких оснований говорить не только о "сватовстве", но и о крещении "архонтиссы Росии", поскольку Ольгу сопровождал "священник Григорий", т. е. она уже была христианкой. Вместе с ней на приеме находились ее родственницы, придворные дамы, а также послы и купцы, причем в том же числовом соотношении, которое указано в преамбуле договора Игоря… "Эльга росена", т. е. "росская", как ее называет Константин VII, была принята с титулом "архонтиссы Росии", т. е. правительницы страны, будучи сопровождаема шестью "родственшщами-архонтиссами", т. е. княгинями, ее сестрами или женами братьев Ольги, о которых совершенно ничего не известно, а также ее племянником, сыном брата или сестры. Ольги Эльги, но не Игоря Кроме того, вместе с Ольгой в Константинополь приехали священник Григорий, "люди Святослава", 16 придворных дам, слуги Ольги, слуги послов, прислужницы, 2 переводчика и пр., а также 22 посла и 44 купца (столько же, сколько зафиксировано в договоре Игоря). Наличие послов и купцов свидетельствует о заключении каких-то торговых и политических соглашений между греками и Русью, может быть, связанных с подтверждением или пересмотром "договора Игоря". В то же время, наличие священника безусловно снимает всякое сомнение в исконном христианстве Ольги/Эльги, нигде не названной именем "Елена", якобы полученным ею при крещении в Константинополе, как о том говорит рассказ ПВЛ. В самом деле, в случае "язычества" Ольги с ее стороны, не было бы никакой хитрости сделать императора своим воспреемником при крещении, поскольку это даже требовалось при крещении знатных язычников. Действительная хитрость, на которой изначально только и мог быть построен сюжет фаблио, дошедший до нас в урезанном виде, должен был заключаться в том, что Ольга крестилась, будучи у же христианкой, дабы, избежать сетей, которые расставлял ей сластолюбивый император".

В одном из старинных текстов северной традиции указывается между тем, что имя Ольги изначально звучало как Олена, то есть Елена. Ясно, конечно, что наша Ольга-Преслава-Елена не могла происходить из "народной" среды, потому что кастовое деление в древнем обществе было строгим и князей женили только на благородных невестах. Это было характерно как для Руси, так и для циркумбалтийских славян, и для скандинавов, и для германцев, и для латинян – и эти правила не нарушались. Если Ольга была родом из Болгарии, а не из-под северного Пскова, то она могла быть крещена во младенчестве, Болгария уже была страной христианской, хотя и с очень интересным христианством. Например, болгарские христиане считали, что "Христос взял свою плоть на небе и прошел через нее (Марию), как через канал", то есть что его рождение было мнимым (не рождался совсем) и потому он не страдал на кресте; они испытывали к кресту глубочайшее презрение, считая, что раз Христос на нем не погибал (поскольку это невозможно для лишенного плоти), то поклонение кресту – язычество и суеверие; что в мире существуют два Бога, один из них находится на небе и не занимается такой ерундой, как творение материального мира, он всеблаг, зато другой демиург создал мир материи, и имя ему Сатана, и если Ветхий завет утверждает, что бог создал человека материально, то имя этому богу известно, от него и есть все зло, человек потому как имеет тварное тело и нетварную душу, находится всегда в зоне борьбы этих двух сил – ветхого бога и светлого бога, и ему (человеку) в помощь бог послал с неба своего ангела по имени Иисус. Латиняне считали, что получили веру от апостола Петра, византийцы – что от апостола Андрея, болгары же знали, что их вера – от святого Павла. Так что болгарская ересь получила название павликанства. Идеологом этого учения невольно оказался епископ Арий, преданный анафеме на одном из первых соборов. Болгарское христианство и не скрывало, что целиком разделяет учение Ария, пришедшее из Александрии. И хотя Болгария находилась совсем рядом с могущественной Византией, побороть арианство в ней так и не удавалось. Византия, дабы изжить арианство, пробовала присоединить к себе Болгарию, и это периодически удавалось, но стабильность была тут понятием весьма шатким, к тому же в стране имелись как последователи Ария, так и греческие христиане. В конце концов византийцы стали использовать ариан для защиты границ империи. Эти христиане были хорошими воинами, они легко шли на смерть. Время Ольги, и еще более – время правления ее сына Святослава как раз и связано с попытками Византии полностью подчинить себе Болгарию. Положение осложнялось тем, что при Симеоне Болгария перестала подчиняться константинопольскому патриарху, а ученики Мефодия ушли в Болгарию. Ольга не могла не понять, что для вхождения в европейскую семью народов выбирать ей придется отнюдь не ту веру, которую она исповедует. Выбор невелик – между греческим и римским христианством По одной из версий, кроме посещения Константинополя она отправила послов и к латинянам Константинополь на этом пути был первым. Насчет Болгарии же княгиня знала, что этому христианству не выжить рядом с двумя сильными империями. Ольга была человеком крайне расчетливым, ошибок она не хотела. Она, конечно, не могла не заметить, как предвзято отнесся византийский царь к сопровождающему ее духовнику, который был из болгар. "В свите Ольги, – писал Мавродин, – которая сопровождала ее в Царьград, действительно был некий священник Григорий, но в посольстве Ольги он не играл никакой роли. Он не был официальным духовником русской княгини, во всяком случае в Византии его не считали таковым, потому что в противном случае его не обидели бы так бесцеремонно, как сделал Константин Багрянородный, дав ему подарок меньше того, что получили переводчики. Меньше Григория получили только рабы и слуги". Для Ольги такое неуважение было знаменательным. Она знала, что дальнейший путь "в цивилизацию" Болгарию обходит стороной.

Но константинопольские переговоры результата не дали. Точнее, дали, но совсем не тот, которого желала княгиня. Летопись об этом делает некий намек, проясняя характер бесед с Константином с глазу на глаз: "Эта же Ольга пришла в Киев, и прислал к ней греческий царь послов со словами: "Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и воинов в помощь". Отвечала Ольга через послов: " Если ты max же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе". И отпустила послов с этими словами". Очевидно, надежда стать вровень с Византией после поездки угасла, и хотя Ольга обещала императору прислать своего рода дань и войска против мятежной Болгарии и Крита, ей не понравилось, что взамен она так ничего и не получит. Так что послов отправила и без даров, и без войск. Контакта не состоялось. Не состоялось и всеобщего крещения по греческому обряду. Русь была в этом плане совсем не столь языческой, как представляется сегодня. И не столь дикой, как: принято представлять. Хотя считается, что грамоту для славян придумали Кирилл и Мефодий, но и до болгарских просветителей у славян была своя письменность, упоминаются даже некие "руськие" книги, которые видели болгары, посещая славянские поселения. Просветители были даже несколько ошарашены, когда оказалось, что христианское учение славянам уже известно. Причерноморские славяне были убеждены, что получили свое христианство и крещение от апостола Андрея, в Болгарии в этом качестве упоминали апостола Павла. А поскольку часть славян переселилась на берега Днепра с берегов Дуная, то они принесли свою веру с собой. Неудивительно, что Аскольд попал в город, который уже знал христианство. И было бы глупостью думать, что через сто лет это христианство куда-то исчезло. Никуда оно не исчезало. Просто рядом с христианами жили язычники, и князья в русских землях были чаще всего язычниками. Но христианство, которое было в русских землях, было и не латинским, и не греческим Оно казалось Ольге неприемлемым для создания сильного государства. Между прочим, этот вопрос о выборе пути встанет остро уже при Владимире. И историк Татищев записал по поводу языческой Руси следующее: "По сем иде Владимир на булгары и, победя их, мир учени и прият крещение сам и сынове его, и всю землю Рускую крести. Царь же болгорский Симеон приела иерей учёны и книги довольны". Но мы ж знаем, что Владимир крестил Русь в греческую веру? В записанном в Лаврентьевской летописи Символе веры есть одна строчка, которая указывает точно, что принятое на Руси крещение было, без всякого сомнения, болгарским и армянским: Сын подобесущен Отцу. И греческое, и римское христианство считало, что "Сын единосущен Отцу", – разница огромная: подобесущный Сын предполагает отдельное существование Отца и Сына! Именно в это и верили ариане. Владимир твердо следовал заветам бабки.

Но Ольга-то понимала, что с болгарской верой равными европейским государствам не стать. Так что, когда она разочаровалась в греках, то следующий шаг был сделан навстречу Риму. Ольга послала в Рим с просьбой прислать епископа и священников. Там, конечно, сильно обрадовались. Автор "Продолжения хроники Регинона Прюмского" сообщал, что "в лето от Воплогцения Господня 959-е… послы Елены, Регины Ругорум, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников". Кто-то из историков указывает, что императором был Константин, и Ольга и Елена, "королева ругав", – разные лица. Кто-то считает, что имя императора указано ошибочно, автор мог его и не знать точно, но "королева ругов" – наша Ольга Кто-то связывает "королеву ругов" со славянами-ободритами, но не может ее идентифицировать. Не правда ли, лучше смотреть на последствия? Если просили епископа, то он должен был куда-то отправиться: Рим стремился обратить как можно больше язычников. И епископ отправился. Это был несчастный епископ Адальберт, который прибыл с сопровождающими его монахами в Киев в 961 году, а через два года бежал из этого Киева, ругая языческий город и сменившего Ольгу Святослава – собственно говоря, князь его и выслал, а по дороге через земли древлян его ограбили и едва не убили. Так что, прибыв в Германию, епископ был рад, что остался жив. Наша "регина ругорум" великолепно отождествляется с княгиней Ольгой. Недаром в "Хильдесхаймских анналах" появилась впоследствии такая запись: "К королю Оттону явились послы от народа Руси с мольбою, чтоб он послал кого-либо из своих епископов, который открыл бы им путь истины; они уверяли, что хотят отказаться от языческих обычаев и принять христианскую веру. И он согласился на их просьбу, послал к ним епископа Адалберта правой веры. Они же, как показал впоследствии исход дела, во всём лгали".

Вероятно, епископ не понял, что со смертью Ольги с всеобщим крещением Руси придется повременить. Дело в Святославе, который оказался тверд в своей собственной вере – языческой. Как пишет летопись, хотя Ольга "учила его принять крещение, но они не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем. "Ибо для неверующих вера христианская городство есть"; "Ибо не знают, не разумеют те, кто ходят во тьме", и не ведают славы Господней; "Огрубели сердца их, с трудом уши их слышат, а очи видят". Ибо сказал Соломон: "Дела нечестивых далеки от разума"; "Потому что звал вас и не послушались меня, обратился к вам, и не внимали, но отвергли мои советы и обличений моих не приняли"; "Возненавидели премудрость, а страха Божьего не избрали для себя, не захотели принять советов моих, презрели обличения мои". Так и Ольга часто говорила: "Я познала Бога, сын мой, и радуюсь; если и ты познаешь – тоже станешь радоваться". Он же не внимал тому, говоря: "Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться". Она же сказала ему: "Если ты крестишься, то и все сделают то же". Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям, не зная, что кто матери не послушает – в беду впадет, как сказано: "Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет". Святослав же притом гневался на мать, Соломон же сказал: "Поучающий злых наживет себе беды, обличающего же нечестивою самого оскорбят; ибо обличения для нечестивых, как язвы. Не обличай злых, чтобы не возненавидели тебя". Однако Ольга любила своего сына Святослава и говаривала: "Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне". И, говоря так, молилась за сына и за людей всякую ночь и день, воспитывая сына до его возмужалости и до его совершеннолетия". Но и достигнув возмужалости, Святослав так и остался язычником С этого пути его и смерть бы не сбила. И дело не в насмешках дружины: Святослав ненавидел христиан и христианство, вряд ли он очень нежно относился и к Ольге, которая вынудила отца стать, как писали греки, "боспорским архонтом", то есть выставив из Киева к устью Днепра Только смерть Ольги в 969 году спасла его и от христианства, и от невозможности принимать собственные решения. Избавившись от супруга, Ольга очень крепко держалась за власть, то есть до самой своей смерти.

А был ли Киев?

Этот вопрос ученые стали себе задавать, когда натолкнулись на описание "киевской осады печенегами". И вот почему. Если после времен Святослава, лет через пятьдесят, печенеги действительно доходили до Киева и жгли город примерно раз в год, то при Святославе печенеги появлялись только на северном берегу моря, к верхнему течению Днепра они подниматься не рисковали. Печенеги были степным народом, который неожиданно появился в Причерноморье. Константин Багрянородный писал о печенегах (называя их пачинакитами): "В верховьях реки Днепр живут росы; отплывая по этой реке, они прибывают к ромеям; Пачинакия занимает всю землю [до] Росии, Боспора, Херсона, Сарата, Бурата и тридцати краев. Да будет известно, что пачинакиты сначала имели место своего обитания на реке Атил, а также на реке Геих, будучи соседями и хазар, и так называемых узов. Однако пятьдесят лет назад упомянутые узы, вступив в соглашение с хазарами и пойдя войною на пачинахитов, одолели их и изгнали из собственной их страны, и владеют ею вплоть до нынешних времен так называемые узы. Пачинакиты же, обратясь в бегство, бродили, выискивая место для своего поселения. Достигнув земли, которой они обладают и ныне, обнаружив на ней турок, победив их в войне и вытеснив, они изгнали их, поселились здесь и владеют этой страной, как сказано, вплоть до сего дня уже в течение пятидесяти пяти лет. Да будет ведомо, что вся Пачинакия делится на восемь фем, имея столько же великих архонтов. Из постороннего же рода никто не вторгается и не становится архонтом. Восемь фем разделяются на сорок частей, и они имеют архонтов более низкого разряда. Должно знать, что четыре рода пачинакитов… расположены по ту сторону реки Днепра по направлению к краям [соответственно] более восточным и северным, напротив Узии, Хазарии, Алании, Херсона и прочих Климатов. Остальные же четыре рода располагаются по сю сторону реки Днепра, по направлению к более западным и северным краям: а именно: фема Гиазихопон соседит с Булгарией, фема Нижней Гилы соседит с Туркией, фема Харавои соседит с Росией, а фема Иавдиертим соседит с подплатежными стране Росии местностями, с улътишши, деревленинами, лензанинами и прочими славянами. Пачинакия отстоит от Узии и Хазарии на пять днейпути, от Алании – нашесть дней, от Мордии – на десять дней, от Росии – на один день, от Туркии – на четыре дня, от Булгарии – на полдня, к Херсону она очень близка, а к Боспору еще ближе".

В год 6476 (968) в летописи появилась запись об этих пачинакитах, или печенегах: "Пришли впервые печенеги на Русскую землю, а Святослав был тогда в Переяславце, и заперлась Ольга со своими внуками – Ярополком, Олегом и Владимиром в городе Киеве. И осадили печенеги город силою великой: было их бесчисленное множество вокруг города, и нельзя было ни выйти из города, ни вести послать, и изнемогали люди от голода и жажды. И собрались люди той стороны. Днепра в ладьях, и стояли на том берегу, и нельзя было никому из них пробраться в Киев, ни из города к ним. И стали тужить люди в городе, и сказали: "Нет ли кого, кто бы смог перебраться на ту сторону и сказать им: если не подступите утром к городу, – сдадимся печенегам". И сказал один отрок: "Я проберусь и ответили ему: "Иди". Он же вышел из города, держа уздечку, и побежал через стоянку печенегов, спрашивая их: "Не видел ли кто-нибудь коня?" Ибо знал он по-печенежски, и его принимали за своего. И когда приблизился он к реке, то, скинув одежду, бросился в Днепр и поплыл. Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но не смогли ему ничего сделать. На том берегу заметили это, подъехали к нему в ладье, взяли его в ладью и привезли его к дружине. И сказал им отрок: "Если не подойдете завтра к городу, то люди сдадутся печенегам". Воевода же их, по имени Претич, сказал: "Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если ж не сделаем этого, то погубит нас Святослав". И на следующее утро, близко к рассвету, сели в ладьи и громко затрубили, а люди в городе закричали. Печенеги ж решили, что пришел князь, и побежали от города врассыпную. И вышла Ольга с внуками и людьми к ладьям. Печенежский ж князь, увидев это, возвратился один к воеводе Претичу и спросил: "Кто это пришел?" А тот ответил ему: "Люди той стороны (Днепра)". Печенежский князь спросил: "А ты не князь ли? " Претич ж ответил: "Я муж его, пришел с передовым отрядом, а за мною идет войско с самим князем: бесчисленное их множество". Так сказал он, чтобы их припугнуть. Князь ж печенежский сказал Претичу: "Будь мне другом". Тот ответил: "Так и сделаю". И подали они друг другу руки, и дал печенежский князь Претичу коня, саблю и стрелы. Тот ж дал ему кольчугу, щит и меч. И отступили печенеги от города, и нельзя было коня напоить: стояли печенеги на Лыбеди. И послали киевляне к Святославу со словами: "Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?" Услышав это, Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в Киев; приветствовал мать свою и детей и сокрушался о перенесенном от печенегов. И собрал воинов, и прогнал печенегов в степь, и наступил мир".

Вот это сообщение летописей и заставило историков задать странный вопрос если Святослав был, как говорят, в Перяславце, что на Дунае, то как он мог "быстро" оказаться в Киеве? Тут при всем желании "быстро" – недели две, если не дольше. За такое время печенеги вполне могли несколько раз вернуться и захватить город. Другое дело, если бы речь шла о прибрежном городке, тогда все понятно – можно и быстрее управиться. Вывод такой был сделан после изучения стандартного пути из Киева в греки с упоминанием многочисленных порогов, которые предстояло пройти, прежде чем воины могли спуститься из города – русы не пользовали "пеший" маршрут, они ходили в походы на "лодьях". Посмотрим на этот путь, описанный Константином Багрянородным;

"И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр. Прежде всего, они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски "Не спи". Порог [этот] столь же узок, как пространство циканистирия, а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, низвергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем наше, ощупывая своими ногами дно, волокут их, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая [ее] шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки. Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Острову нипрах, что значит "Островок порога". Он подобен первому, тяжек и трудно проходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называвмый Геландри, что по-славянски означает "Шум порога", а затем так же – четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны (по другой версии, удоды. – Автор). Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачина китов. А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог. Затем также одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сю сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах, ибо он образует большую заводь, и, переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает "Кипение воды", и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как "Малый порог". Затем достигают так называемой переправы Крария, через которую переправляются херсониты, [идя] из Росии, и пачинакиты на пути к Херсону. Эта переправа имеет ширину ипподрома, а длину, с низа до того [места], где высовываются подводные скалы, – насколько пролетит стрела пустившего ее отсюда дотуда. Ввиду чего к этому месту спускаются пачинакиты и воюют против росов. После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие – кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми. От этого острова росы не боятся пачинакита, пока не окажутся в реке Селина. Затем, продвигаясь таким образом от [этого острова] до четырех дней, они плывут, пока не достигают залива реки, являющегося устьем, в котором лежит остров Св. Эферий. Когда они достигают этого острова, то дают там себе отдых до двух-трех дней. И снова они переоснащают свои моноксилы всем тем нужным, чего им недостает парусами, мачтами, кормилами, которые они доставили [с собой]. Так как устье этой реки является, как сказано, заливом и простирается вплоть до моря, а в море лежит остров Св. Эферий, оттуда они отправляются к реке Днестр и, найдя там убежище, вновь там отдыхают. Когда же наступит благоприятная погода, отчалив, они приходят в реку, называемую Аспрос, и, подобным же образом отдохнувши и там, снова отправляются в путь и приходят в Селину, в так называемый рукав реки Дунай. Пока они не минуют реку Селина, рядом с ними следуют пачинакиты. И если море, как это часто бывает, выбросит моноксил на сушу, то все [прочие] причаливают, чтобы вместе противостоять панинакитам. От Селины же они не боятся никого, но, вступив в землю Булгарии, входят в устье Дуная. От Дуная они прибывают в Конопу, а от Конопы – в Констанцию… креке Борна; от Барны же приходят к реке Дунина. Все это относится к земле Булгарии. От Дцчины они достигают области Месемврии – тех мест, где завершается их мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое плавание". Вдумайтесь в текст, который вы прочли: это путь, который проходят по течению, вниз, но если приходится идти против течения? Теперь вам должно быть совершенно понятно, что пришедший "борзе", то есть "скоро" Святослав мог застать уничтоженный город. Однако он и в самом деле пришел "борзе", побил и разогнал печенегов. И такое могло статься, если бы осажденный "Киев" не стоял так далеко от дунайского Переяславца. Этот "Киев" находился где-то куда ближе к Дунаю, чтобы Святослав мог дать помощь своей семье.

Но больше всего смущало многих упоминание "той стороны" Днепра и помощь, которая должна была прийти с левого берега, а еще сильнее смущало другое – что жители Киева изнемогали не только от голода, но и от жажды. Это могло означать только одно: будто бы в Киеве не было ни единого колодца. Такое положение дел характерно для прибрежных городов, где очень плохо с питьевой водой, и если источник воды перекрыть – да, население станет изнемогать от жажды. Но не Киев. А что, если речь-то и шла первоначально совсем не о Киеве? Был ли Киев?

Так и родилась одна версия: речь в летописи шла совсем не о Киеве, и Ольга с внуками находилась тоже не в Киеве, и власть Святослава тоже на Киев никак не распространялась. На самом деле при Игоре, Ольге и Святославе была, скажем, не киевская, а понтийская, боспорская Русь. Тогда и смерть Игоря в "Деревех", то есть у боспорских тервингов, становилась более понятной, и набег печенегов на "условный Киев", и быстрое возвращение Святослава в город.

Но если ставка Святослава находилась в районе Тамани и Керчи, если Ольга не была в днепровском Киеве, если речь всего-то о части черноморского берега – то что было в Киеве настоящем, кто правил тем Киевом? И вот тут некоторые историки рисуют картину на редкость печальную: тот Киев был, но после смерти Олега власть в нем принадлежала совсем не потомкам Рюрика, а Хазарскому каганату, которому тот Киев вынужден был не только платить дань, но и поставлять рабов, и весь этот патронаж каганата распространялся на города лесостепной полосы, еще совсем недавно Руси Киевской. Поэтому существовала Словенская, или Варяжская, Русь на севере, Хазарская Русь в районе Киева и Северо-Причерноморская Русь на юге. Ольга была "королевой юга", но не великой княгиней всей Руси. Версия забавная, имеет своих сторонников, но доказательств, что она верна, кроме географических странностей, – нет никаких. По этой версии объединить центральные области и Причерноморье смог князь Святослав. О нем дальше и поведем наш рассказ.

Походы Святослава

Если кому-то из первых князей и суждено было сравняться славой с Олегом Вещим или Олдом, то разве что Святославу, получившему именование Храброго. "Когда Святослав вырос и возмужал, – пишет летопись, – стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус, и много воевал. В походах ж не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими ж были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: "Хочу на вас идти"". По Льву Диакону, "вот какова была его наружность: умеренною роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой.

Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны, ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой".

В отличие от своей матери Ольги сын был ярым противником христианства. Еще в 969 году Святослав сказал "матери своей и боярам своим: "Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли – золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы". Отвечала ему Ольга: "Видишь – я больна; куда хочешь уйти от меня?" – ибо она уже разболелась. И сказала: "Когда похоронишь меня – отправляйся куда захочешь". Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на выбранном месте, Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника – тот и похоронил блаженную Ольгу".

После ее смерти Святослав уничтожил немало христианских церквей на своей земле, так что дело было не столько в том, что "дружина не поймет" крещения князя, но и в том, что греков и греческую церковь Святослав ненавидел В целом и было за что: как раз в эти годы Болгарию, в которой хотел сидеть Святослав, полностью подмяла под себя Византия. И Святослав не мог не видеть, как православнейшие греки разбираются с неоднородным населением этой страны, верующей и в христианского-то бога не по правилам, и имевших к тому же на своей земле массу языческих святынь. Недаром византийцы отмечали, что вера Святослава странным образом похожа на веру языческой Греции – с поклонением разным богам. Причем, несколько отвлекаясь в сторону, придется заметить, что отмечалась еще одна любопытная деталь (правда, для языческой Паннонии и славян-ободритов и лужичан): они свято чтили античные скульптуры богов, и можно было видеть, как русы поклоняются статуям Афродиты или Аполлона Эта древняя вера была куда ближе им и понятнее, чем евангельский Христос, который твердо ассоциировался с царством Нави, которое наступит, если люди перестанут уважать богов света Да и политическая жизнь Византии, которая была Святославу известна, тоже не могла радовать – там, на троне, сменялся император за императором, причем обычно смена происходила в связи с неестественной смертью. Святослав желал избавить Болгарию, страну для него абсолютно родственную, особенно если учитывать его происхождение от болгарского рода по матери, от византийцев, которые уничтожали языческих болгар со всей возможной жестокостью и религиозным фанатизмом. Константин Багрянородный пишет, что обращение болгар началось при императоре Василии: "Народ этот, хотя вроде бы и прежде обратился к благочестию и перешел в христианство, однако нетверд и непрочен был во благе и подобен листам, колышимым и колеблемым малейшим ветром. Но непрерывными царскими увещеваниями, торжественными приемами, а еще великодушными щедротами и дарами заставил он их принять архиепископа и умножить в стране число епископов. И вот через них, а также через благочестивых монахов, коих призвал царь с гор и из пещер земных и послал туда, сей народ оставил отцовские обычаи и дал уловить себя в сети Христа". Это уловление в сети Христа сопровождалось массовой резней, хотя Константин лицемерно сообщает только о чудесах, якобы склонивших болгар к полной зависимости от Рима: чудеса объяснялись просто: по всей Болгарии стояли императорские войска – самое надежное чудо в деле обращения неверных. Не нравилось это положение дел ни самим болгарам, ни болгарской знати, боявшейся (и справедливо) полностью потерять свою страну, ни Святославу. Святослав хотел стать царем болгар, и – если версия о роде Ольги верна – имел на то не меньшее право, чем другие болгарские цари. Именно потому он и стремился сесть на Дунае, и скорее всего не в Переяславце, а в столице Болгарии Переяславле – старинной Преславе. Между прочим, от того времени сохранилось странное материальное свидетельство – монета Святослава, отчеканенная в Болгарии, на ней есть и надпись: Святослав царь болгар. Но к мечте Святослава объединить всех славян мы еще вернемся, потому что первые походы Святослава связаны отнюдь не с Болгарией, а с Хазарским каганатом.

"В год 6472 (964). И пошел на Оку реку и на Волгу, и встретил вятичей, и сказал вятичам: "Кому дань даете?" Они же ответили: "Хазарам – по щелягу с сохи даем".

В год 6473 (965). Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу во главе со своим князем Каганом и сошлись биться, и в битве одолел Святослав хазар, и столицу их и Белую Вежу взял. И победил ясов и касогов.

В год 6474 (966). Вятичей победил Святослав и дань на них возложил".

Летопись не перечисляет событий, связанных с походами на хазар, хотя в этом плане есть свидетельства, что это были маршевые броски, организованные очень смело и умно. После Святослава Хазарский каганат сходит с исторической сцены как мощное и сильное государство, внушавшее современникам ужас. Хазарский каганат был странным образованием, в котором тюркоязычное население приняло иудаизм. Хотя столица каганата находилась в низовьях Волги, форпосты Хазарии имелись и в Северном Причерноморье. Хазария была жестко структурирована, и большинством совершенно бесправного населения управляла сильная и богатая иудейская верхушка Основной доход этого меньшинства шел с торговли, причем наиболее процветала торговля живым товаром Именно за живым товаром и посылались экспедиции хазар в западные земли, где захватывались в плен молодые мужчины и девушки, которых потом выгодно сбывали на невольничьих рынках Востока До сих пор на юге Руси сохранились предания, как приходили сборщики хазарской дани и забирали рабов. В случае отказа выдать дань славянские поселения уничтожались. Ясы, касоги и вятичи – все они в эпоху Святослава ходили под данью каганата. В каганате была замечательно поставлена разведывательная функция, и практически в каждом торговом городе Руси имелись свои глаза и уши – хазарские купцы. Но если князь действовал, как справедливо считают, не из Киева, а с Боспора Киммерийского, в ставке Святослава этих глаз и ушей не было, только это, очевидно, и помогло ему пройти победным маршем по Волге, зайти хазарам в тыл и совершить именно то, что Пушкин приписал князю Олегу, – предать земли каганата "мечам и пожарам". После этих "мечей и пожаров" каганат оправиться уже не смог – удар по хазарам был страшен.

Вот тогда-то, сделав печенегов союзниками, Святослав и обращает взоры на Запад. Причем завоевание Болгарии произошло по худшему для Византии сценарию, и немалую роль в этом утверждении Святослава сыграл посол Калокир, отправленный в 967 году императором Византии для переговоров со Святославом (византийцы знают его под именем Свендослава или Сфендослава) – в Болгарии вспыхнул мятеж, и император решил подавить сопротивление болгар (мисян по-византийски) силами русов: по мирному договору русы обещали выставлять свое войско в помощь Византии. Однако Калокир прибыл к Святославу и стал вести переговоры совершенно иного толка: он, по словам Константина Багрянородного, "совратил катархонта тавров льстивыми речами и дарами", предложив совершенно иное: "собрать сильное войско и выступить против мисян с тем, чтобы после победы над ними подчинить и удержать страну для собственного пребывания, а ему помочь против ромеев в борьбе за овладение престолом и ромейской державой. [За это Калокир] обещал ему огромные, несказанные богатства из царской сокровищницы. Выслушав слова Калокира, Сфендослав не в силах был сдержать своих устремлений; возбужденный надеждой получить богатство, видя себя во сне владетелем страны мисян, он, будучи мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным, поднял на войну все молодое поколение тавров. Набрав, таким образом, войско, состоявшее, кроме обоза, из шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей, он вместе с Патрикием Калокиром, с которым соединился узами побратимства, выступил против мисян". Против Святослава выступило болгарское войско, подчиненное полностью Византии, и это войско было разбито: "Узнав, что [Сфендослав] уже подплывает к Истру и готовится к высадке на берег, мисяне собрали и выставили против него фалангу в тридцать тысяч вооруженных мужей. Но тавры стремительно выпрыгнули из челнов, выставили вперед щиты, обнажили мечи и стали направо и налево поражать мисян. Те не вытерпели первого же натиска, обратились в бегство и постыдным образом заперлись в безопасной крепости своей Дористоле. Тогда, говорят, предводителя мисян Петра, мужа боголюбивого и благочестивого, сильно огорченного неожиданным бегством его войска, постиг эпилептический припадок, и спустя недолгое время он переселился в иной мир". Святослав взял Дристол, взял Переяславец на Дунае и восемьдесят городов болгарских, и – что не могло не раздражать Византию – потребовал дань с греков. Если до этого у императора Византии была надежда задушить болгар руками русов, а потом задушить русов еще чьими-нибудь руками, то теперь все пошло прахом, пришлось вести с тавроскифами переговоры. В это время на константинопольский трон сел кже другой император, Иоанн. Летопись сообщает: "В год 6479 (971). Пришел Святослав в Переяславец, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву со Святославом, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам: "Здесь нам и умереть; постоим же мужественно, братья и дружина!" И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, и послал к грекам со словами: "Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город". И сказали греки: "Невмоготу нам сопротивляться вам, так возьми с нас дань и на всю свою дружину и скажи, сколько вас, и дадим мы по числу дружинников твоих". Так говорили греки, обманывая русских, ибо греки лживы и до наших дней. И сказал им Святослав: "Нас двадцать тысяч", и прибавил десять тысяч: ибо было русских всего десять тысяч. И выставили греки против Святослава сто тысяч, и не дали дани. И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их – сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: "Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим – должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым не ведом позор. Если же побежим – позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь И ответили воины: "Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим". И исполнились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали".

Константин Багрянородный дает немного иную картину. "И вот [Иоанн] отрядил к нему послов с требованием, чтобы он, получив обещанную императором Никифором за набег на мисян награду, удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору, покинув Мисию, которая принадлежит ромеям и издавна считается частью Македонии. Ибо говорят, что мисяне, отселившись от северных котрагов, хазаров и хунавов, покинули родные места и, бродя по Европе, захватили во времена правившего тогда ромеями Константина, называемого Погонатом, эту [область] и поселились в ней; по имени своего родоначальника Булгара страну стали именовать Булгарией. Сфендослав очень гордился своими победами над мисянами; он уже прочно овладел их страной и весь проникся варварской наглостью и спесью. Объятых ужасом испуганных мисян он умерщвлял с врожденной жестокостью: говорят, что, с бою взяв Филиппополь, он со свойственной ему бесчеловечной свирепостью посадил на кол двадцать тысяч оставшихся в городе жителей и тем самым смирил и [обуздал] всякое сопротивление и обеспечил покорность. Ромейским послам [Сфендослав] ответил надменно и дерзко: "Я уйду из этой богатой страны не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных. Если же ромеи не захотят заплатить то, что я требую, пусть тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию, а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами". Император Иоанн, получив такой ответ от скифа, снова отправил к нему послов, поручив им передать следующее: "Мы верим в то, что провидение управляет вселенной, и исповедуем все христианские законы; поэтому мы считаем, что не должны сами разрушать доставшийся нам от отцов неоскверненным и благодаря споспешествованию Бога неколебимый мир. Вот почему мы настоятельно убеждаем и советуем вам, как друзьям, тотчас же, без промедления и отговорок, покинуть страну, которая вам отнюдь не принадлежит. Знайте, что если вы не последуете сему доброму совету, то не мы, а вы окажетесь нарушителями заключенного в давние времена мира. Пусть наш ответ не покажется вам дерзким; мы уповаем на бессмертного Бога-Христа: если вы сами не уйдете из страны, то мы изгоним вас из нее против вашей воли. Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его [дальнейшей] жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое. Я думаю, что и ты не вернешься в свое отечество, если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, – ты найдешь погибель здесь со всем своим войском, и ни один факелоносец не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи". Это послание рассердило Сфендослава, и он, охваченный варварским бешенством и безумием, послал такой ответ: "Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам; пусть он не изнуряет свои силы на путешествие в сию страну - мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот [Византия] и возведем вокруг города крепкие заслоны, а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами". Получив известие об этих безумных речах, император решил незамедлительно со всем усердием готовиться к войне, дабы предупредить нашествие [Сфендослава] и преградить ему доступ к столищ".

"И пошел Святослав к столице, – продолжает этот рассказ русская летопись, – воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты. 14 созвал царь бояр своих в палату, и сказал им: "Что нам делать: не можем ведь ему сопротивляться? " И сказали ему бояре: "Пошли к нему дары, испытаем его: любит ли он золото или паволоки?" И послал к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказав ему: "Следи за его видом, и лицом, и мыслями Он же, взяв дары, пришел к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном. И сказал он: "Введите их сюда". Те вошли, и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, смотря в сторону: "Спряньте". Треки ж вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные ж сказали: "Пришли-де мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них – приказал спрятать". И сказал один: "Испытай его еще раз: пошли ему оружие". Они ж послушали его, и послали ему меч и другое оружие, и принесли ему. Он ж взял и стал царя хвалить, выражая ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к царю и поведали ему все, как было. И сказали бояре: "Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Соглашайся на дань". И послал к нему царь, говоря так: "Не ходи к столице, возьми дань, сколько хочешь", ибо немного не дошел он до Царьграда. И дали ему дань; он ж брал и на убитых, говоря: "Возьмет-де за убитого род его". Взял ж и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою, увидев ж, что мало у него дружины, сказал себе: "Как бы не убили какой-нибудь хитростью и дружину мою, и меня", так как многие погибли в боях. И сказал: "Пойду на Русь, приведу еще дружины".

И отправил послов к царю в Доростол, ибо там находился царь, говоря так: "Хочу иметь с тобою прочный мир и любовь ". Царь же, услышав это, обрадовался и послал к нему даров больше прежнего. Святослав же принял дары и стал думать с дружиною своею, говоря так: "Если не заключим мир с царем и узнает царь, что нас мало, то придут и осадят нас в городе. А Русская земля далеко, а печенеги нам враждебны, и кто нам поможет? Заключим же с царем мир: ведь они уже обязались платить нам дань – того с нас и хватит. Если же перестанут нам платить дань, то снова из Руси, собрав множество воинов, пойдем на Царьград". И была люба речь эта дружине, и послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю".

Однако русская летопись "спрятала" большую часть рассказа о Святославе, его походах в Болгарии и поражении, стоившем ему жизни. Напуганный успехами русов император Византии повелел срочно создать сильное войско, укрепить его отрядом "бессмертных" – личной гвардией, своего рода византийскими камикадзе, а также переодеть часть воинов в гражданское платье и под видом простых жителей отправить на разведку во все уголки Болгарии, где находятся войска Святослава. Шпионы владели многими языками и постоянно передавали разведданные. В течение всей зимы византийское войско изо дня в день проходило жестокую тренировку, чтобы суметь выстоять против Святослава, очевидно, угроза для Византии была нешуточная. Наконец, ромеи пошли походом на Болгарию.

Но сначала были события во Фракии. Еще один средневековый автор, Скилица, уточняет: "Росы и их архиг Свендослав, услышав о походе ромейского войска, стали действовать совместно с порабощенными уже болгарами и присоединили в качестве союзников пацинаков и турок, проживающих на Западе, в Паннонии. Собрав триста восемь тысяч боеспособных воинов и перейдя Тем, они стали опустошать огнем и грабежами всю Фракию; разбив свой стан недалеко от стен Аркадиополя, они ожидали там начала борьбы. Когда магистр Варда Склир узнал, что неприятель значительно превосходит его численностью войска – ведь у него было всего двенадцать тысяч воинов, – он решил победить бесчисленное множество врагов военными хитростями и искусством и превзойти их механическими приспособлениями; так это и случилось". Состав войска русов был такой (по Скилице): "Варвары разделились на три части – в первой были болгары и росы, турки же и пацинаки выступали отдельно". Иными словами, на этом этапе войны с ромеями печенеги выступали на стороне русов, прошу вас это запомнить.

"Узнав о походе [ромеев ], – ведет рассказ Константин Багрянородный, – тавроскифы отделили от своего войска одну часть, присоединили к ней большое число гуннов и мисян и отправили их против ромеев. Как только магистр Варда, который всегда был мужем доблестным и решительным, авто время особенно пламенел гневом и страстной отвоюй, узнал о нападении врагов, он собрал вокруг себя отряд отборных воинов и спешно выступил на битву; позвав Иоанна Алакаса, он послал его в разведку с поручением осмотреть [войско] скифов, разузнать их численность, место, на котором они расположились, а также чем они заняты. Все эти сведения [Иоанн] должен был как можно скорее прислать ему, чтобы он мог подготовить и выстроить воинов для сражения. Иоанн с отборными всадниками быстро прискакал к [лагерю] скифов; на следующий день он отрядил [воина] к магистру, убеждая его прибыть со всем войском, так как скифы расположились невдалеке, очень близко. Услышав это известие, [Варда] разделил фалангу на три части и одной из них приказал следовать прямо за ним в центре, а двум другим – скрыться в стороне, в лесах, и выскочить из засады, как только они услышат трубный звук, призыбающий к бою. Отдав эти распоряжения лохагам, он устремился прямо на скифов. Завязалась горячая битва, вражеское войско значительно превосходило своим числом [войско ромеев] – у них было больше тридцати тысяч, а у магистра, считая вместе с теми, которые расположились в засаде, не более десяти тысяч. Уже шло сражение, и с обеих сторон гибли храбрейшие воины. И тут, говорят, какой-то скиф, кичась своей силой и могучестью тела, вырвался вперед из окружавшей его фаланги всадников, подскакал к Варде и ударил его мечом по шлему. Но удар был неудачным: лезвие меча, ударившись о твердь шлема, согнулось и соскользнуло в сторону. Тогда Патрикий Константин, брат Варды, юноша, у которого едва пробивался пушок на подбородке, но который был огромного роста и непобедимой, непреодолимой силы, извлек меч и набросился на скифа. Тот устрашился натиска Константина и уклонился от удара, откинувшись на круп лошади. Удар пришелся по шее коня, и голова его отлетела в сторону; скиф же рухнул вместе с конем на землю и был заколот Константином. Так как [успех] битвы склонялся то в пользу одного, то в пользу другого войска и непостоянство счастья переходило бесперечь с одной стороны на другую, Варда приказал трубить военный сбор и часто бить в тимпаны. По сему знаку поднялась спрятанная в засаде фаланга и устремилась на скифов с тыла: охваченные страхом, они стали склоняться к бегству. Однако в то время, когда отступление еще только началось, какой-то знатный скиф, превосходивший прочих воинов большим ростом и блеском доспехов, двигаясь по пространству между двумя войсками, стал возбуждать в своих соратниках мужество. К нему подскакал Варда Склир и так ударил его по голове, что меч проник до пояса; шлем не мог защитить скифа, панцирь не выдержал силы руки и разящего действия меча. Тот свалился на зелшо, разрубленный надвое; ромеи приободрились и огласили воздух радостными криками. Скифы пришли в ужас от этого поразительного, сверхъестественного удара; они завопили, слолшли свой строй и обратились в бегство. До позднего вечера ромеи преследовали их и беспощадно истребляли. Говорят, что в этой битве было убито пятьдесят пять ромеев, много было ранено и еще больше пало коней, а скифов погибло более двадцати тысяч. Вот как закончилось это сражение между скифами и ромеями".

Конечно, доверять Константину в подсчетах убитых со стороны русов и со стороны ромеев смысла не имеет. Двадцать тысяч убитых русов против пятидесяти пяти византийцев – доверию не подлежит. Можно сказать иное: битва была жестокой, и, скорее, всего большие потери понесли обе стороны. Но битва не остановила русов, из Византии пришлось перебрасывать новые части. Теперь бои шли уже у стен болгарской Преславы. Об этой битве в нашей летописи нет ни единого слова. Зато византийцы расписали ее в полной красе, хотя, скорее всего, и крайне предвзято.

"Тем временем самодержец [Иоанн] выступил из Византия и прибыл со всем войском в Адрианополь. Когда настал рассвет следующего дня, он поднял войско, выстроил его в глубокие фаланги и, приказав беспрестанно трубить военный клич, стучать в кимвалы и бить в тимпаны, выступил на Преславу. Поднялся невообразимый шум: эхом отдавался в соседних горах гул тимпанов, звенело оружие, ржали кони и [громко] кричали люди, подбадривая друг друга, как всегда бывает перед битвой. Тавроскифы, увидев приближение умело продвигающегося войска, были поражены неожиданностью; их охватил страх, и они почувствовали себя беспомощными. Но все же они поспешно схватились за оружие, покрыли плечи щитами (щиты у них прочны и для большей безопасности достигают ног), выстроились в грозный боевой порядок, выступили на ровное поле перед городом и, рыча наподобие зверей, испуская странные, непонятные возгласы, бросились на ромеев. Ромеи столкнулись с ними и храбро сражались, совершая удивительные подвиги: однако ни та, ни другая сторона не могла взять верх. Тогда государь приказывает "бессмертным" стремительно напасть на левое крыло скифов; "бессмертные" выставив вперед копья и сильно пришпорив коней, бросились на врагов. Скифы [всегда] сражаются в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле. Поэтому они не выдержали натиска ромейских копий, обратились в бегство и заперлись в стенах города. Ромеи преследовали их и беспощадно убивали. Рассказывают, будто во время этого наступления [ромеев] погибло восемь тысяч пятьсот скифов. Оставшиеся в живых спрятались в крепости и, яростно сопротивляясь, метали сверху со стен копья и стрелы. Говорят, что в Преславе находился и Патрикий Калокир, который, как я уже сообщил в свое время, двинул войско росов на мисян. Узнав о прибытии императора (а это невозможно было скрыть, так как золотые императорские знаки сияли чудесным блеском), он глубокой ночью тайно бежал из города и явился к Сфендославу, который со всем своим войском находился у Дористола, ныне называемого Дристрою: вот таким образом убежал Калокир".

Калокир на самом деле не просто убежал, он отправился за войском Святослава. А ромеи подвели под стены Преславы осадные машины: "Император Иоанн свернул лагерь, расставил фаланги в несокрушимый боевой порядок и с пением победного гимна устремился на стены, намереваясь первым же приступом взять город. Росы же, подбадриваемые своим военачальником Сфенкелом, который был у скифов третьим по достоинству после Сфендослава, их верховного катархонта, оборонялись за зубцами стен и изо всех сил отражали натиск ромеев, бросая сверху дротики, стрелы и камни. Ромеи же стреляли снизу вверх из камнеметных орудий, забрасывали осажденных тучами камней, стрелами и дротиками, отражали их удары, [теснили], не давали им возможности выглянуть из-за зубчатых стен без вреда для себя …Когда ромеи бросились на приступ и придвинули к стенам лестницы,…, и многие из них, соревнуясь в храбрости с первым взошедшим [на стену], устремились вверх по лестницам. Вскоре уже многие [ромеи] взобрались в разных местах на стены и изо всех сил истребляли врагов. Тогда скифы покинули укрепление и постыдно столпились в окруженном прочной оградой царском дворце, где хранились сокровища мисян; один из входов они оставили открытым. Тем временем многие ромеи, находившиеся по ту сторону стен, сорвали петли на воротах, сбили засовы, и проникли внутрь города, перебив бесчисленное множество скифов. Тогда, говорят, был схвачен и приведен к государю вместе с женой и двумя малолетними детьми царь мисян Борис, у которого едва лишь пробивалась рыжая бородка. Приняв его, император воздал ему почести, назвал владыкой булгар и заверил, что он явился отомстить за мисян, претерпевших ужасные бедствия от скифов. Ромеи все разом ворвались в город и рассыпались по узким улицам, убивали врагов и грабили их добро". "Когда город был таким образом взят, – соглашается и Скилица, – скифов, вынужденных отступать по узким проходам, стали настигать и убивать, а женщин и детей захватывали в плен".

В этой записи Константин сделал наивную попытку оправдать жестокость ромейского войска: якобы оно пришло, чтобы отомстить за болгар и наказать русов. Но в то же время он совершенно искренне признает, что ромейские воины вломились в город и стали истреблять его население и грабить дома. Так византийцы добрались до царского дворца, но встретили самое ожесточенное сопротивление русов: "Скифы, находившиеся во дворце, яростно сопротивлялись проникшим через ворота ромеям и убили около полутораста храбрейших воинов. Узнав об этой неудаче, император прискакал во весь опор ко дворцу и приказал своей гвардии всеми силами наступать на врага, но, увидев, что из этого не выйдет ничего хорошего (ведь тавроскифы легко поражали множество воинов, встречая их в узком проходе), он остановил безрассудное устремление ромеев и распорядился со всех сторон бросать во дворец через стены огонь. Когда разгорелось сильное пламя, сжигавшее все на своем пути, росы, числом свыше семи тысяч, вышли из помещения, выстроились на открытом месте у дворца и приготовились отразить наступление [ромеев]. Император послал против них магистра Варду Склира с надежным отрядом. Окружив скифов фалангой храбрейших воинов, Склир вступил в бой. Завязалось сражение, и росы отчаянно сопротивлялись, не показывая врагам спины; однако ромеи [победили] своим мужеством и военной опытностью и всех их перекололи. В этой битве погибло также множество мисян, сражавшихся на стороне врагов против ромеев, виновников нападения на них скифов". Не правда ли, любопытно: если болгары считали русов завоевателями, что ж они сражались на стороне захватчиков, да еще и в таком количестве? Нет, Болгария отвоевывала свою независимость и признавала Святослава своим царем. Некоторые исследователи считают, что между Борисом и Святославом существовала договоренность: царь Борис был светским царем болгар, а Святослав – военным, учитывая опыт Византии, когда на троне оказывалось и по три императора одновременно, это не было чем-то странным или особенным.

Захватив Преславу, император Иоанн отправил послов к Святославу с этим известием и одновременно двинул войска к Дористолу, где находилось войско князя. Перечисляя взятые по пути города, Константин упоминает некую Плискову, то есть Плиску – родину княгини Ольги. Послы тем временем достигли Дористола. И тут, вероятнее всего, в городе появилась прослойка, которая желала сдать Дористол без боя – иначе нам не понять, почему Святослав предал казни около трехсот влиятельных горожан и многих посадил под замок. Константин считал это акцией устрашения и доказательством желания болгар вернуться под власть Византии, но, скорее всего, Святослав расправился с "пятой колонной", коллаборационистами, заинтересованными гораздо больше независимости в сохранении богатства. Упоминает Константин и число Святославова войска – шестьдесят тысяч. И это количество воинов русов входит в противоречие с цифрами потерь Святослава, которые Константин приводил ранее. Если у русов было в походе шестидесятитысячное войско, и он потерял двадцать тысяч в первом столкновении и еще множество в битве при Преславе, то остаться должно было никак не больше половины. Однако он ведет речь о шестидесяти тысячах. Тут истина либо в том, что потери русов сказочным образом завышены, либо в том, что в войско русов вошло на места убитых множество болгар. Продвигаясь в сторону Дористола, ромеи сначала столкнулись с дозорными отрядами, применившими чисто партизанскую тактику – разбившись на группки, они стали уничтожать передовые части Византии. Само собой, все, кого удалось изловить, были казнены.

И вот два войска оказались лицом к лицу. "Тавроскифы плотно сомкнули щиты и копья, придав своим рядам вид стены, и ожидали противника на поле битвы. Император выстроил против них ромеев, расположив одетых в панцири всадников по бокам, а лучников и пращников позади, и, приказав им безостановочно стрелять, повел фалангу в бой. Воины сошлись врукопашную, завязалась яростная битва, и в первых схватках обе стороны долго сражались с одинаковым успехом. Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев, и дрались, напрягая все силы. Ромеев же одолевали стыд и злоба [при мысли о том], что они, побеждавшие оружием и мужеством всех противников, отступят как неопытные в битвах новички и потеряют в короткое время свою великую славу, потерпев поражение от народа, сражающегося в пешем строю и вовсе не умеющего ездить верхом. Побуждаемые такими мыслями, [оба] войска сражались с непревзойденной храбростью; росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство. Много [воинов] пало с обеих сторон, бой шел с переменным успехом, и до самого вечера нельзя било определить, на чью сторону склоняется победа. Но когда светило стало клониться к западу, император бросил на [скифов] всю конницу во весь опор; громким голосом призвал он воинов показать на деле природную ромейскую доблесть и вселил в них бодрость духа. Они устремились с необыкновенной силой, трубачи протрубили к сражению, и могучий клич раздался над ромейскими рядами. Скифы, не выдержав такого натиска, обратились в бегство и были оттеснены за стены; они потеряли в этом бою многих своих [воинов]. А ромеи запели победные гимны и прославляли императора". Говоря менее высоким слогом, с наступлением темноты русы предпочли укрыться за стенами, а византийцы разбили лагерь и оградили его щитами. Император отказался штурмовать Дористол, поняв всю безнадежность предприятия (ему хватило штурма Преславы), и ему стало, очевидно, ясно, что силы русов вполне сравнимы с его собственными, и бой будет нелегким. Так что он стал укреплять свой лагерь, даже обвел его рвом Иоанн попробовал подступить под стены Дористола, но был сразу же отбит, так что между противниками стали происходить лишь мелкие стычки. Попробовали сделать вылазку и русы, для этого они выехали из города на конях. Увы! Воины Святослава были не самыми хорошими всадниками, ромеи выбивали их из седел копьями, так что вылазка тоже провалилась. Тут удача улыбнулась ромеям: к стенам Дористола подошел флот, снабженный "греческим огнем", и выстроился вдоль города так, чтобы держать русов под прицелом.

"На следующий день тавроскифы вышли из города и построились на равнине, защищенные кольчугами и доходившими до самых ног щитами. Вышли из лагеря и ромеи, также надежно прикрытые доспехами. Обе стороны храбро сражались, попеременно тесня друг друга, и было неясно, кто победит". Не добившись перевеса сил, русы снова укрылись в крепости, а к вечеру сделали вылазку, стремясь уничтожить осадные орудия. В этом бою им удалось убить магистра ромеев Иоанна Куркуаса, которого из-за богатой одежды, обильно украшенной золотом, они приняли за самого императора. Отрубив ему голову и разметав тело мечами, они умчали эту голову в город, надели на копье, выставили на одной из башен и стали кричать со стен, что принесли кровавую жертву христианнейшей из голов. Ромеи не стали их заблуждения развеивать.

Утром состоялась еще одна битва, и снова победителя не было, хотя теперь погиб один из вождей русов, и именно его гибель заставила их отступить за стены. Бой был кровопролитный. Ночью, при лунном свете, воины Святослава подобрали своих убитых, сложили у стен Дористола погребальный костер и сожгли тех, кто погиб. "Они нагромоздили их перед стеной, – сообщает Константин с отвращением, – разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужнин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра". Скилица добавляет: "Снимая доспехи с убитых варваров, ромеи находили между ними мертвых женщин в мужской одежде, которые сражались вместе с мужчинами против ромеев".

Святослав понял, что следует ожидать долгой и тяжелой осады. И он был прав.

Скилица пишет: "С наступлением ночи Свендослав окружил стену города глубоким рвом, чтобы нелегко было при наступлении ромеям приблизиться к городской стене. Укрепив таким способом город, он решил смело выдержать осаду. Когда же многие воины стали страдать от ран и надвигался голод, ибо необходимые запасы истощились, а извне ничего нельзя было подвезти из-за ромеев, Свендослав, дождавшись глубокой и безлунной ночи, когда с неба лил сильный дождь и падал страшный град, а молнии и гром повергали всех в ужас, сел с двумя тысячами мужей в челны-однодеревки [и отправился] за продовольствием. Собрав где кто мог зернового хлеба, пшена и прочих жизненных припасов, они двинулись по реке на однодеревках в Доростол. Во время обратного плавания они увидели на берегу реки многих обозных слуг, которые поили и пасли лошадей либо пришли за дровами. Сойдя со своих судов и пройдя бесшумно через лес, [варвары] неожиданно напали на них, многих перебили, а прочих принудили рассеяться по соседним зарослям. Усевшись снова в ладьи, они с попутным ветром понеслись к Доростолу. Великий гнев охватил императора, когда он узнал об этом, и он сурово обвинял начальников флота за то, что они не знали об отплытии варваров из Доростола; он угрожал им даже смертью, если нечто подобное повторится еще раз, и после того оба берега реки тщательно охранялись. Целых шестьдесят пять дней вел император осаду, и так как ежедневно происходившие стычки были бесплодны, он решил попытаться взять город блокадой и голодом. Ввиду этого он велел перекопать рвами все дороги, везде была поставлена стража, и никто не мог в поисках продовольствия выйти из города; [сам же император] стал выжидать. Так обстояло дело с Доростолом…"

Осада Доростола затягивалась, ни одна из сторон не брала перевеса. Но наконец произошла решающая битва – для Святослава неудачная: "К заходу солнца все войско тавроскифов вышло из города; они решили сражаться изо всех сил, построились в мощную фалангу и выставили вперед копья. Император со своей стороны выстроил ромеев и вывел их из укрепления. Вот уже завязалась битва, и скифы с силой напали на ромеев, пронзали их копьями, ранили стрелами коней и валили на землю всадников. Видя, с какой неистовой яростью бросался Сфендослав на ромеев и воодушевлял к бою ряды своих, Анемас, который прославился накануне убиением Икмора (того самого вождя русов. – Автор), вырвался на коне вперед (делать это вошло у него в обычай, и таким путем он уже поразил множество скифов), опустив поводья, устремился на [предводителя росов] и, ударив его мечом по ключице, поверг вниз головою наземь, но не убил. [Сфендослава] спасла кольчужная рубаха и щит, которыми он вооружился, опасаясь ромейских копий. Анемас же был окружен рядами скифов, конь его пал, сраженный тучей копий; он перебил многих из них, но погиб и сам – муж, которого никто из сверстников не мог превзойти воинскими подвигами. Гибель Анемаса воодушевила росов, и они с дикими, пронзительными воплями начали теснить ромеев. Те стали поспешно поворачивать назад, уклоняясь от чудовищного натиска скифов. Тогда император, увидевший, что фаланга ромеев отступает, убоялся, чтобы они, устрашенные небывалым нападением скифов, не попали в крайнюю беду; он созвал приближенных к себе воинов, изо всех сил сжал копье и сам помчался на врагов. Забили тимпаны и заиграли военный призыв трубы; стыдясь того, что сам государь идет в бой, ромеи повернули лошадей и с силой устремились на скифов. Но вдруг разразился ураган вперемежку с дождем: устремившись с неба, он заслонил неприятелей; к тому же поднялась пыль, которая забила им глаза. И говорят, что перед ромеями появился какой-то всадник на белом коне; став во главе войска и побуждая его наступать на скифов, он чудодейственно рассекал и расстраивал их ряды… Последовав за святым мужем, ромеи вступили в бой с врагами. Завязалась горячая битва, и скифы не выдержали натиска конной фаланги. Окруженные магистром Вардой, по прозванию Склир, который со множеством [воинов] обошел их с тыла, они обратились в бегство… Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи". Константин уверяет, что в этой битве погибли пятнадцать тысяч пятьсот русов и позже на поле битвы "подобрали двадцать тысяч щитов и очень мною мечей". Ромеев, конечно же, было убито всего 350, хотя Константин пишет о большом количестве раненых. Святослав, тем не менее, понимал, что долго удерживать Дористол не сможет, очевидно, это и стало причиной начала мирных переговоров. Император Византии тоже понимал, что еще одно сражение – и армии у него не будет. Так что утром после сражения обе стороны вернулись к уже известному нам по прежним редакциям тексту мирного договора между Русью и Византией. Русы обещали отойти от Дористола, отпустить пленных и уйти из Болгарии, в то же время византийцы обещали не преследовать их, дать свободный проход, снабдить продовольствием.

В русской летописи это событие освещено так; "Царь же на следующее утро призвал их (послов Святослава. – Автор) к себе и сказал: "Пусть говорят послы русские". Они же начали: "Так говорит князь наш: "Хочу иметь истинную любовь с греческим царем на все будущие времена"". Царь же обрадовался и повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так:

"Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле Синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479. Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим, клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всеми великими царями греческими, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными царями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим царям, а со мною бояре и все русские, да соблюдем мы неизменным договор. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота, и да будем желты, как золото, и своим оружием посечены будем. Не сомневайтесь в правде того, что мы обещали вам ныне, и написали в хартии этой и скрепили своими печатями"".

Император выполнил условия вывода войска русов из Болгарии: он снабдил русов продовольствием, но в то же время не забыл и сообщить печенегам, что Святослав уходит на Боспор. Причем Скилица рисует этот ромейский обман как небольшую нестыковку в переговорах: "По просьбе Свендослава император отправил посольство к пацинакам, предлагая им стать его друзьями и союзниками, не переходить через Метр и не опустошать Болгарию, а также беспрепятственно пропустить росов пройти через их землю и возвратиться домой. Назначен был исполнить это посольство Феофил, архиерей Евхаитский. [Пацинаки] приняли посольство и заключили договор на предложенных условиях, отказавшись только пропустить росов". Император превосходно понимал, что печенеги крайне недовольны желанием Святослава заключить мир, и что они никогда ему такого предательства не простят. Печенеги надеялись иметь с греков богатую дань, видимо, именно этим и соблазнил Святослав, предлагая участие в войне Теперь же у них не оставалось ничего, кроме памяти о погибших в болгарах понапрасну. Император, заключив с печенегами союз, почему-то позабыл сообщить Святославу о характере этих сепаратных переговоров.

Далее русская летопись пишет: "Заключив мир с греками, Святослав в ладьях отправился к порогам. И сказал ему воевода отца его Свенельд: "Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги". И не послушал его, и пошел в ладьях. А переяславцы послали к печенегам сказать: "Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа". Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и тут перезимовал Святослав.

В год 6480 (972). Когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него". Константин сообщает об этом гораздо короче: "Они (печенеги. – Автор) перебили почти всех [росов], убили вместе с прочими Сфендослава, так что лишь немногие из огромного войска росов вернулись невредимыми в родные места". Скилица еще более простодушен: "Когда Свендослав возвращался домой и проходил через землю пацинаков, то они заранее подготовили засаду и ожидали его. Подвергшись нападению, он и все его войско было совершенно истреблено. Пацинаки были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор". Вот на этом и закончилась эпопея с созданием единой и неделимой страны Русов, в которую входила бы Болгария и, скорее всего, – те страны со славянским населением, которые тянулись от Болгарии на север вплоть до берегов Варяжского моря. Перед походом на ромеев Святослав успел "определить" свое потомство от многих жен: он посадил Ярополка в Киеве, Олега у древлян, а младшего, Владимира, – в Новгороде Для Руси война завершилась не самым плачевным миром, но огромным унижением и гибелью войска.

Но для болгар война с Византией завершилась полной потерей самостоятельности.

Император Иоанн "переименовал Дористол в Феодорополь в честь Стратилата мученика Феодора и, оставив там надежную охрану, вернулся с большими трофеями в Византий. Встретив императора перед стенами, горожане преподнесли ему венцы и скипетры, отделанные золотом и драгоценными камнями. Они привезли с собою и украшенную золотом колесницу, запряженную белыми лошадьми; они просили [Иоанна] взойти на нее, чтобы отпраздновать полагающийся в таких случаях триумф. Иоанн принял венцы и скипетры, богато одарил за них горожан, но взойти на колесницу не пожелал. Устлав золотое сиденье колесницы пурпурными мисийскими одеждами и венками, он водрузил на нем вывезенное из Мисии изображение богородицы, заключающей в свои объятия богочеловеческий Логос. Сам он следовал на резвом коне сзади, увенчав голову диадемой, с венками и скипетрами в руках. Таким образом проехал Иоанн, совершая свой триумф посреди города, украшенного повсюду пурпурными одеяниями, осененного наподобие брачного чертога ветвями лавра и златоткаными покрывалами. Он вступил в великий храм Божественной Премудрости и, воздав благодарственные молитвы, посвятил Богу первую долю добычи – роскошный мисийский венец, а затем последовал в императорский дворец, ввел туда царя мисян Бориса и приказал ему сложить с себя знаки царского достоинства. Они состояли из тиары, отороченной пурпуром, вышитой золотом и жемчугом, а также из багряницы и красных полусапог. Затем он возвел Бориса в сан магистра. Вот каким образом император. Иоанн в очень короткое время сверх всяких Ожиданий одержал столь великую победу, сломил и поверг ниц своей воинской опытностью, мудрой доблестью и отвагой высокомерное бахвальство росов и подчинил ромеям Мисию".

Первые междоусобицы

После табели Святослава на самой Руси наступила первая эпоха княжеских междоусобиц. Если в западных странах отцово наследство стремились не дробить, передавая власть только старшему сыну, то Святослав невольно заложил основы иного типа наследования – стремясь держать все части своей земли под контролем (чего, скорее всего, до него попросту не было), он разделил страну на три территории – по количеству сыновей: северные земли, западные земли и южные земли. Южные земли включали и высшую власть, киевский стол. Именно из-за этого стола и разгорелась смертельная вражда между братьями, каждый из которых видел свой путь для будущего Руси. И каждый претендовал проводить собственную политику. Роль козла отпущения в этой истории отведена старшему сыну, Ярополку. А роль злого интригана, рассорившего братьев, – Свенельду, воеводе, которого Святослав отправил с сообщением о бедственном положении войска с Белобережья в Киев, и его аналогу Блуду, якобы сменившему на этом посту Свенельда. Начнем с того, что само существование Свенельда, служившего трем князьям (Игорю, Святославу и Ярополку) вызывает крайнее недоверие, поскольку столько люди не живут и сегодня, а тысячу лет назад уж точно не жили. При самых скромных подсчетах, если Свенельд был воеводой при князе Игоре, к началу княжения Ярополка ему бы исполнилось далеко за девяносто лет. В летописи этот уже весьма убеленный сединами муж якобы мстит за убитого князем Олегом сына, которого тот зачем-то пристрелил во время охоты в его угодьях. Это прискорбное событие происходит опять же в печально известной Деревской земле, куда в город Овруч был посажен Олег. То есть мы снова возвращаемся в места, "пропитанные кровью", в данном случае кровью деда Олега – Игоря. Сегодня трудно сказать, какие события стали причиной такой ненависти между братьями-князьями, известен лишь результат событий:

"В год 6485 (977). Пошел Ярополк на брата своего Олега в Деревскую землю. И вышел против него Олег, и исполчились обе стороны. И в начавшейся битве победил Ярополк Олега. Олег же со своими воинами побежал в город, называемый Овруч, а через ров к городским воротам был перекинут мост, и люди, теснясь на нем, сталкивали друг друга вниз. И столкнули Олега с моста в ров. Много людей падало, и кони давили людей. Ярополк, войдя в город Олегов, захватил власть и послал искать своего брата, и искали его, но не нашли. И сказал один древлянин: "Видел я, как вчера спихнули его с моста". И послал Ярополк найти брата, и вытаскивали трупы изо рва с утра и до полдня, и нашли Олега под трупами; вынесли его и положили на ковре. И пришел Ярополк, плакал над ним и сказал Свенельду: "Смотри, этого ты и хотел!" И похоронили Олега в поле у города Овруча, и есть могила его у Обруча и до сего времени. И наследовал власть его Ярополк. У Ярополка же была жена гречанка, а перед тем была она монахиней, в свое время привел ее отец его Святослав и выдал ее за Ярополка, красоты ради лица ее. Когда Владимир в Новгороде услышал, что Ярополк убил Олега, то испугался и бежал за море. А Ярополк посадил своих посадников в Новгороде и владел один Русскою землею".

Сколько видим, проблема была гораздо серьезнее, чем месть за смерть "свенельдича". Ярополк, честно говоря, стремился, судя по всему, продолжить политику Святослава – объединить то, что можно объединить. Он присоединил западные земли и собирался проделать ту же операцию с северными. Вот почему Владимир и бежал за море собирать варягов. Тут сразу летописный образ Ярополка рисуется в черных красках, а Владимира – в белых. Но подумайте: Ярополк старший сын, и ему отдан киевский стол, после смерти отца именно он имеет право распоряжаться судьбой младших братьев (это закон неписаный, младший брат не мог диктовать свои условия). Следовательно, если Ярополк вынужден был идти в древлянскую землю на Олега, это могло быть связано с тем, что Олег стал княжить "не по заветам отца". Именно восстановление "отеческих правил" и могло стать причиной похода на Олега. Суть конфликта очень темна, и каким-то образом эта история вращается вокруг неудачного сватовства младшего Владимира к полоцкой княжне Рогнеде, дочери князя Рогволода. Вполне возможно, что Рогнеду и земли Полоцка никак не могли разделить трое Святославичей. Полоцк находился тогда не в сфере влияния Киева, но в сфере влияния Овруча, где княжил Олег. Вполне вероятно, что Олег собирался "мудрой женитьбой" усилить свою власть, но Ярополк мечтал о том же. Когда князь погиб, то право на Рогнеду и Полоцк как бы переходило к Ярополку, но этого хотел и младший, Владимир, которого старшие братья и за равного себе не считали (сын рабыни, сосланный в Новгород, над которым он не мог властвовать так, как старшие над южными городами). И наши летописи, и западные хронисты сходятся в своем мнении об этом "сыне рабыни" – он был женат, но вел жизнь совершенно непотребную, насильничая и не имея никаких моральных принципов. Он был хитер, коварен, подозрителен, развратен и лицемерен. В отличие от прямодушного Ярополка Владимир умел ловчить и не гнушался подкупом и предательством И самое важное: князь был невероятно мстителен и завистлив. Происхождение Владимир имел, так сказать, побочное – он был сыном Малуши, рабыни Святослава. Очевидно, рабыня была приведена из болгар, там имя Малка имело распространение, впрочем, так же, как и имя брата Малки – Добри или Добрин, которое в русском переводе стало звучать как Добрыня. И младший сын мог ощущать свою обделенность, по сравнению со старшими он был "худшим". Обида и ненависть – вот что толкнуло нашего героя провести пересмотр ценностей.

"В год 6488 (980) , – сообщает летопись, – Владимир вернулся в Новгород с варягами и сказал посадникам Ярополка: "Идите к брату моему и скажите ему: "Владимир идет на тебя, готовься с ним биться""". И сел в Новгороде.

И послал к Рогволоду в Полоцк сказать: "Хочу дочь твою взять себе в жены". Тот же спросил у дочери своей: "Хочешь ли за Владимира? " Она ответила: "Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка". Этот Рогволод пришел из-за моря и держал власть свою в Полоцке, а Туры держал власть в Турове, по нему и прозвались туровцы. И пришли отроки Владимира и поведали ему всю речь Рогнеды – дочери полоцкого князя Рогволода. Владимир же собрал много воинов – варягов, словен, чуди и кривичей – и пошел на Рогволода. А в это время собирались уже вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк, и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его взял в жены…

И пошел на Ярополка. И пришел Владимир к Киеву с большим войском, а Ярополк не смог выйти ему навстречу и затворился в Киеве со своими людьми и с Блудом, и стоял Владимир, окопавшись, на Дорогожиче – между Дорогожичем и Капичем, и существует ров тот и поныне. Владимир же послал к Блуду – воеводе Ярополка, – с хитростью говоря: "Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как отца, и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него". И сказал Блуд послам Владимировым: "Буду с тобой в любви и дружбе". О злое коварство человеческое! Как говорит Давид: "Человек, который ел хлеб мой, возвел на меня клевету". Этот же обманом задумал измену своему князю. И еще: "Языком своим льстили. Осуди их, Боже, да откажутся они от замыслов своих; по множеству нечестия их отвергни их, ибо прогневали они тебя, Господи".

И еще сказах тот же Давид: "Муж скорый на кровопролитие и коварный не проживет и половины дней своих". Зол совет тех, кто толкает на кровопролитие; безумцы те, кто, приняв от князя или господина своего почести или дары, замышляют погубить жизнь своего князя; хуже они бесов. Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь: потому и виновен он в крови той. Затворился Блуд (в городе) вместе с Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к Владимиру с призывами идти приступом на город, замышляя в это время убить Ярополка, но из-за горожан нельзя было убить его. Не смог Блуд никак погубить его и придумал хитрость, подговаривая Ярополка не выходить из города на битву. Сказал Блуд Ярополку: "Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: "Приступай к городу, предадим-де тебе Ярополка". Беги же из города". И послушался его Ярополк, выбежал из Киева и затворился в городе Родне в устье реки Роси, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне. И был там жестокий голод, так что осталась поговорка и до наших дней: "Беда как в Родне". И сказал Блуд Ярополку: "Видишь, сколько воинов у брата твоего? Нам их не победить. Заключай мир с братом своим", – так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: "Пусть так!" И послал Блуд к Владимиру со словами: "Сбылась-де мысль твоя, и, как приведу к тебе Ярополка, будь готов убить его". Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной, о котором мы уже упоминали, и сел там с воинами и с дружиною своею. И сказал Блуд Ярополку: "Пойди к брату своему и скажи ему: "Что ты мне ни дашь, то я и приму". Ярополк пошел, а Варяжко сказал ему: "Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов", и не послушал его Ярополк. И пришел Ярополк ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под пазухи. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев, что Ярополк убит, бежал со двора того теремного к печенегам и долго воевал с печенегами против Владимира, с трудом привлек его Владимир на свою сторону, дав ему клятвенное обещание, Владимир же стал жить с женою своего брата – гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и не любил Святополка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира".

В некоторых русских летописях картина "женитьбы" Владимира на Рогнеде рисуется еще более мрачно. Захватив Полоцк, Владимир поступил с Рогнедой так, как поступают с рабынями (она ведь назвала князя сыном рабыни, вот и ответ мятежной княжне): изнасиловал в присутствии отца и братьев, а потом всех, кроме Рогнеды, приказал убить. Рогнеда оказалась не единственной жертвой женолюбивого князя, которому приписывали позднее "подвиги Соломона", сообщая в летописи, что "были у него жены: Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини – Вышеслава, а еще от одной жены – Святослава и Мстислава, а от болгарыни – Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц".

Именно от этого князя, оставшегося в живых из всех трех братьев, и ведут свое родословие Рюриковичи – насильника, предателя и братоубийцы, тем не менее, получившего имя Красного Солнышка и причисленного к лику святых. Обманывать и лгать, использовать людей в своих интересах и потом предавать – это было для святого князя совершенно тривиальным поступком Не сумев нанять войско в Новгороде (там князя не любили, считая преступным и поганым – то есть язычником), он приводит войско из-за моря, пообещав, очевидно, оплату по факту: вы воюете мне Киев, я плачу за работу. Но и после захвата Киева Владимир не спешил расплатиться с варягами, тянул время. Варягам надоело.

"После всего этого сказали варят Владимиру: "Это наш город, ми его захватили, – хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека". И сказал им Владимир: "Подождите с месяц, пока соберут вам куны". И ждали они месяц, и не дал им Владимир выкупа, и сказали варяги: "Обманул нас, так отпусти в Греческую землю". Он же ответил им: " Идите". И выбрал из них мужей добрых, умных и храбрых и роздал им города; остальные же отправились в Царьград к грекам. Владимир же еще прежде них отправил послов к царю с такими словами: "Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни одного"".

Конечно, варяги никогда не были образцом добродетели, но если кто и "наделал зла" в русской земле, то имя этого человека известно – князь Владимир Святославич. Многоженец и язычник.

Идолы князя Владимира

Начало княжения Владимира ознаменовалось замечательным переходом Киевского государства от веротерпимости к воинствующему язычеству. Если до того момента худо-бедно с язычеством вполне уживались и другие верования, то с приходом Владимира Святого началось повсеместное введение культа Перуна Вот насчет этого языческого Перуна нужно оговориться особо. Перун не считался на Руси главным богом, гораздо больше Перуна уважали Световита и Велеса первый был богом света, второй – богом тьмы, первый – богом жизни, второй – богом загробного мира. Для государственной религии не подходил ни Световит, ни Велес. Зато литовский Перкунас или западно-славянский Перун, повелитель молний, княжий бог, символизировал власть. Перун утверждал в сознании средневекового язычника право сильного, он лишал человека выбора Сын рабыни хотел сделать рабами всех других, чтобы стать царем рабов. Спасибо Владимиру Святославичу за менталитет русского народа Это от его священной особы пошли на Руси люди рабского сознания – все равно, кто они: язычники или христиане. Первое, что сделал Владимир, заняв киевский стол, единолично водрузившись на престоле, так это "поставил, кумиры на холме за теремным двором; деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот". Причем нововведение затронуло не только стольный Киев. Второй город, где Перун был навязан как официальное верховное божество, был Новгород. "Добрыня (дядя князя) поставил кумира над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу". Перун – достаточно кровавый бог, ему мало жертвоприношений в виде медов или вина, ему нужна настоящая кровь. От этой кровавой практики к тому времени ушли даже на самом священном славянском острове – Руяне (Рюгене). Там царил культ Световита (Свентовита или Световида). Саксон Грамматик в XII веке оставил нам описание арконской святыни.

"Город Аркона лежит на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга огражден природною защитой,., с западной стороны защищает его высокая насыпь в 50 локтей… Посреди города лежит открытая площадь, на которой возвышается деревянный храм, прекрасной работы, но почтенный не столько по великолепию зодчества, сколько по величию бога, которому здесь воздвигнут кумир. Вся внешняя сторона здания блистала искусно сделанными барельефами различных фигур, но безобразно и грубо раскрашенными. Только один вход был во внутренность храма, окруженного двойной оградою… В самом храме стоял большой, превосходящий рост человеческий, кумир, с четырьмя головами, на стольких же шеях, из которых две выходили из груди и две – к хребту, но так, что из обеих передних и обеих задних голов одна смотрела направо, а другая – налево. Волосы и борода были подстрижены коротко, и в этом, казалось, художник сообразовывался с обыкновением руян. В правой руке кумир держал рог из различных металлов, который каждый год обыкновенно наполнялся вином из рук жреца для гадания о плодородии следующего года; левая рука уподоблялась луку. Верхняя одежда спускалась до берцов, которые составлены были из различных сортов деревьев и так искусно были соединены с коленами, что только при внимательном рассматривании можно было различить фуги. Ноги стояли наравне с землей, и фундамент сделан был под полом. В небольшом отдалении видны были узда и седло кумира с другими принадлежностями. Рассматривающего более всего поражал меч огромной величины, ножны, черен которого, помимо красивых резных форм, отличались серебряной отделкой… Кроме того, этот бог имел также храмы во многих других местах, управляемые жрецами меньшей важности. Кроме того, при нем был конь, совершенно белый, у которого выдернуть волос из гривы или хвоста почиталось нечестием… Световита символизировали разные знаки, в частности, резные орлы и знамена, главное из которых называлось Станица… Власть этого небольшого куска полотна была сильнее власти княжеской".

Дитмар Мерзенбургский описывал веком раньше святилище Ретры: "Есть на земле ратарей некий город, по имени Радигощ, он треугольной формы и имеет трое врат, со всех сторон его окружает большой лес, неприкосновенный и священный в глазах местных жителей. Двое ворот города открыты для всех походящих; третьи, самые малые, обращены на восток, ведут к морю (оз. Толензезе), лежащему поблизости и на вид ужасному. У этих ворот не стоит ничего, кроме искусно построенного из дерева храма, в котором опорные столпы заменены рогами различных зверей. Стены его извне, как всякий может видеть, украшены чудесной резьбой, изображающей различных богов и богинь, а внутри стоят идолы богов ручной работы, страшные на вид, в полном вооружении, в шлемах и латах, на каждом вырезано его имя. Главный из них, которого особенно уважают и почитают все язычники, называется Сварожич. Здесь находятся и боевые знамена, которые выносятся из храма только в случае войны и поручаются пешим воинам., (далее говорится о жрецах храма и ритуале гадания по коню). Верящие издавна различным заблуждениям, они считают, что если им угрожает продолжительная и жестокая война, то из упомянутого моря выходит огромный кабан с белыми и блестящими клыками, и многие видят, как он катается по болоту, сопровождаемый страшными сотрясениями земли. Сколько в той стране областей, столько там есть и храмов, и изображений отдельных демонов, которых почитают неверные, но среди них упомянутый город пользуется наибольшим уважением. Его посещают, когда идут на войну, а по возвращении, если поход был удачен, чествуют его соответствующими дарами, а какую именно жертву должны принести жрецы, чтобы она была желанной богам, об этом гадали, как я уже говорил, посредством коня и жребиев. Гнев же богов умилостивлялся кровию людей и животных".

Но даже в столь знаменитых и почитаемых местах человеческие жертвы практиковались крайне редко и… давно. Однако что сделал Владимир? Он "заменил" вполне вменяемое солнечное божество (Световита) и требующего крови животных (но не человека!) скотьего бога Велеса, которые обычно были главными в той или иной местности, на бога твердой, власти – Перуна Неловко говорить, но именно канонизированный Владимир на короткое (к счастью) время ввел в обиход и человеческое жертвоприношение Перуну. После первой же попытки применить нововведение на практике в Киеве начался бунт: выбор жертвы определял жребий. Выбирали из нескольких кандидатов. И на сей раз жребий выпал на сына купца-христианина. Купец, как нормальный человек, отказался выдавать своего ребенка кровожадному идолу. Дружинники разгромили его дом, всех обитателей убили. Летопись сообщает об этом в связи с активными завоевательными походами князя: в 981 году он идет на поляков и берет "города их, Перемышль, Нервен и другие города, которые и доныне под Русью. В том же году победил Владимир и вятичей и возложил на них дань – с каждого плуга, как и отец его брал. В год 6490 (982). Поднялись вятичи войною, и пошел на них Владимир, и победил их вторично. В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов, и победил ятвягов, и завоевал их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими".

"Выл тогда варяг один, – рассказывает летопись, – а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-mo и пал жребий, по зависти дьявола. Ибо не терпел его дьявол, имеющий власть над всеми, а этот был ему как терние в сердце, и пытался сгубить его окаянный и натравил людей. И посланные к нему, придя, сказали: "На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, так принесем же жертву богам". И сказал варяг: "Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны руками из дерева. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам". Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: "Дай сына своего, да принесем его богам". Он же ответил: "Если боги они, то пусть пошлют одною из богов и возьмут моего сына. А вы-mo зачем совершаете им требы? " И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили. Ведь были тогда люди невежды и нехристи".

Главной "нехристью" города Киева и был наш святой Владимир. Кажется, более всего он стремился достичь обожествления власти князя. Известно, что с самого начала русские князья стремились выглядеть "подобающим образом", имея лицо голое и ус длинный и золотой, совсем как у Световита… или как у Перуна. Отнюдь не во всех преданиях и легендах Владимира называли Красным Солнышком, да и что такое это красное солнышко? Кровавый бог Перун тоже был своего рода "красным солнышком", он тоже происходил от Световита, бога света и солнца, персонифицируя одну-единственную функцию этого бога – карательную. И вполне вероятно, что возможность перехода от "старого" язычества к "новому" христианству с элементами язычества создалась некоторым образом искусственно, потому что возвращение к кровавым жертвам по жребию было ничуть не лучше хазарского увода парней и девиц в рабство, когда их судьбу оплакивали в народных сказаниях, тоже, между прочим, по жеребьевке. Даже хуже. В хазарском плену можно было выжить.

Дело централизации этот интересный князь вел на западных киевских землях, куда неоднократно ходил походами. Начал с Полоцка и стал вгрызаться в княжества радимичей, считая, что они заняли киевские земли. Но слава Святослава не давала ему покоя. Так что, включив в свое воинство торков, он пошел в 985 году на болгар, но, очевидно, не так уж и удачно, хотя, как сообщает летопись ("победил болгар"), потому что пришлось ему почему-то срочно возвращаться в Киев. Летопись объясняет такое интересное телодвижение князя тем, что будто бы дядя ему сообщил, что пленники все обуты в сапоги, так что дани от них ждать нечего, лучше поискать лапотников. Однако, скорее всего, князь получил достойный отпор, и пришлось заключать мир. Но скорее войной и несоблюдением условий мира Святослава пригрозила сильная Византия, которой теперь уж полностью эта Болгария принадлежала. Вот тут-то наш язычник задумался, что говорить с греками на одном языке никак не удастся, пока в стране идет "языческое возрождение". Ведь даже Болгария была землей христиан. Хочешь жить – умей вертеться. "И вернулся Владимир в Киев".

Третий путь христианства, или Ересь

Как я уже говорила, выбор среди монотеистических традиций в X столетии был невелик – либо латинское христианство, либо греческое, либо ислам, либо иудаизм. От того, что за тип государственной религии страна выбирала, в целом зависел и ее дальнейший путь. Так что легенды о выборе веры, которые связывают с князем Владимиром, это не столько легенды о вере, сколько легенды о возможности разных путей развития. Владимир изо всех сил рвался в цивилизованное общество. Все три мировые религии позволяли выйти из списка варварских стран, но требовалось, кроме религии, и присмотреться к результату, какой выбор веры давал. Выбор ислама как ведущей религии был несколько абстрактен, потому что исламские страны лежали от Руси на Востоке и не так рк и рядом. Это давало возможности хорошей торговли, но было нежелательным из-за того, что Русь становилась автоматически противницей очень сильных стран Запада. А выбор иудаизма был, скажем так, заказан. И дело не в том, что эта вера была бы для русов противоестественной, но один хорошо знакомый враг Руси как раз и исповедовал иудаизм. Враг был уже побежден и не опасен, но, тем не менее, народ вряд ли бы согласился с таковым княжеским выбором. Да и западные страны из нейтральных могли стать враждебными. Оставалось только христианство. Выбор официальной веры кроме христианства другой возможности и не оставлял. Но сама эта вера успела расслоиться, вот в чем была проблема. Расчетливый и хитрый князь продумывал, какую из христианских церквей стоит "взять" на Русь. В этом плане (то есть в смысле колебаний между латинянами, ромеями и арианами) Владимир ничем не отличался от Ольги. Часть подвластного ему народа уже давно была христианами. Но – христианами какого толка?

Еще век назад, даже более того, в 842 году один из арабских писателей того времени Ибн Хордадбег сообщал, что многие русы, приходящие с купеческими караванами, выдавали себя за христиан. Он к христианству русов относился с большим недоверием, справедливо считая Русь страной язычников. Но, тем не менее, купцы русов утверждали, что они христиане, и могли при случае это доказать. Да и если бы купцы ничего о христианстве не знали, вряд ли бы они стали себя таким образом именовать. Ибн Хордадбег уверен, что делали они это сугубо в грабительских целях – чтобы не платить налога на торговлю, введенного по повышенной ставке для язычников и зороастрийцев. Для христиан и иудаистов этот налог был вдвое ниже. Поскольку все три главные религии выросли на одном дереве, то способ проверить истинность веры проблемы не составлял И если наши купчики платили облегченный налог, то они и были теми, за кого себя выдавали, – христианами.

Просветитель Кирилл, посетив черноморский городок Корсунь (Херсонес), сообщал о христианских книгах русов – Евангелие и Псалтири, написанных на языке русов (руськими письменами). Это, сами понимаете, свидетельство важное. Если были такие книги – была и вера, и те, кто этой вере следовал. Конечно, Корсунь не считалась городом русов, но они там жили. Они там торговали. Да, наверно, и нельзя оспаривать простого факта, что, проживая в городе, где христианство не считалось экзотикой, кто-то из русов принял крещение. Даже в наших летописях указаны дохристианские христиане Руси. Если бы средневековым переписчикам очень хотелось сделать Ольгу и Владимира основателями христианства на Руси, они бы так и поступили, убрав из старого текста все упоминания о христианах, которые жили до их княжения. Но ведь не убрали. Как, впрочем, и не вписали в наши тексты и лишних страниц, где бы Русь была уже сплошь уставлена храмами. Нет ни того, ни другого. Просто часть населения уже стала христианами, а большинство пребывало в язычестве, что вполне нормально для недавно образованного государства.

Очень странное свидетельство о состоявшемся до Владимира крещении русов оставил константинопольский патриарх Фотий. Якобы это произошло после того, как русы увидели чудо: патриарх опустил в воду покров Богоматери, когда флот русов подступил к Византии, и разразилась страшная буря. Ужас охватил русов, и они "обратились". Дело Фотия по обращению варваров продолжил и следующий за ним патриарх – Игнатий. ("Потом набег росов (это скифское племя, необузданное и жестокое), которые опустошили ромейские земли, сам Понт Евксинский предали огню и оцепили город (Михаил в то время воевал с исмаилитами). Впрочем, насытившись гневом божиим, они вернулись домой – правивший тогда церковью Фотий молил Бога об этом – а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их божьему крещению. Что и произошло".) При императоре Василии (обратившем болгар) было по Константину Багрянородному продолжено обращение русов. "Щедрыми раздачами золота, серебра и шелковых одеяний он (Василий. – Автор) также склонил к соглашению неодолимый и безбожный народ росов, заключил с ними мирные договоры, убедил приобщиться к спасительному крещению и уговорил принять рукоположенного патриархом Игнатием архиепископа, который, явившись в их страну, стал любезен народу таким деянием. Однажды князь этого племени собрал сходку из подданных и воссел впереди со своими старейшинами, кои более других по многолетней привычке были преданы суеверию, и стал рассуждать с ними о христианской и исконной вере. Позвали туда и иерея, только что к ним явившегося, и спросили его, что он им возвестит и чему собирается наставлять. А тот, протягивая священную книгу божественного евангелия, возвестил им некоторые из чудес Спасителя и Бога нашего и поведал по Ветхому завету о чудотворных божьих деяниях. На это росы тут ж ответили: "Если сами не узрим подобного, а особенно того, что рассказываешь ты о трех отроках в печи, не поверим тебе и не откроем ушей речам твоим". А он, веря в истину рекшего: "Если что попросите во имя мое, то сделаю" и "Верующий в меня, дела, которые творю я, и он сотворит и больше сих сотворит, когда оное должно свершиться не напоказ, а для спасения душ", сказал им: "Хотя и нельзя искушать Господа Бога, но если от души решили вы обратиться к Богу, просите, что хотите, и все полностью ради веры вашей совершит Бог, пусть мы жалки и ничтожны". И попросили они бросить в разложенный ими костер саму книгу веры христианской, божественное и святое Евангелие, и если останется она невредимой и неопаленной, то обратятся к Богу, им возглашаемому. После этих слов поднял иерей глаза и руки к Богу и рек: "Прославь имя твое, Иисус Христос, Бог наш в глазах всего этого племени", – и тут же метнул в пламя костра книгу святого Евангелия. Прошло немало времени, и, когда погасло пламя, нашли святой том невредимым и нетронутым, никакого зла и ущерба от огня не потерпевшим, так что даже кисти запоров книги не попортились и не изменились. Увидели это варвары, поразились величию чуда и уже без сомнений приступили к крещению". Конечно, чудо о несгораемой священной книге – легенда. Но если при Василии велись диспуты о вере, посылался архиепископ и проводилось крещение… Позвольте, но в таком случае Русь была уже крещена, и крещена по греческому обряду? С какой бы стати Константину Багрянородному, в симпатиях к русам никак не замеченному, сообщать о варварах русах, что они были однажды крещены?

Совсем незачем. Но еще забавнее: если русы не принимали крещения, то зачем было создавать митрополию с названием Россика? Митрополии не создаются для того, чтобы управлять мертвыми душами. Были – верующие.

Эти верующие, между прочим, отмечены в государственных бумагах – договорах между Русью и Византией, и называются они в этих официальных документах – крещеная Русь. В наших летописях точно отмечено, что эта Русь совершает клятву по христианскому обычаю, а язычники – по языческому. Другой вопрос, конечно, что это за крещеная Русь? Но если вы думаете, что все определяется скандинавскими именами, и что именно они-то и есть искомая Русь крещеная, то сильно заблуждаетесь. В Скандинавии IX века крещеных было ничтожно мало, это были страны удивительно языческие. Они поклонялись своему любимому богу – Одину.

Но это упоминание крещения от ромеев тоже наводит на странные мысли. И это связано со словообразованием. Когда новая религия приходит в языческий мир, она оперирует массой слов, совершенно неизвестных прежде людям этого мира. И поскольку в их родном языке нет терминов, которыми новая вера пользуется, то приспосабливаются слова, которыми пользуются в языке народа, эту веру принесшего. Но ведь тогда же получается полнейшая глупость! Мы получаем веру от Византии, самоназвание народа которой ромеи… но называем этих ромеев не иначе чем греками, как это было принято на Западе, у латинян. Мы вместо греческого названия креста ставрос пользуемся латинизированным, вместо греческой базилики используем слово "церковь" (от латинского циркус), вместо греческого бомос говорим, как в латыни, алтарь, вместо греческого иерея используем до сих пор в просторечии слово "поп". И даже наша древняя летопись, желая пояснить, что князь Владимир был язычником, услужливо сообщает (в XII веке), что был он… поганым, точно так же, как называли язычников только на латинском Западе. Вот и подумайте, отчего бы это византийское христианство передало нам вместо родных совершенно чужие слова? Тем более слова, которые звучали для ромеев совершенно богопротивно, потому как к X в. обе церкви смотрели друг на друга только как на врагов? Да, конечно, латынь была языком ученого мира, никто не спорит. Но не для ромейского православия. Ведь Византия недаром называла себя Вторым, или Истинным Римом. И совсем не случайно, что наша Ольга-Эльга-Елена отправила посольство не куда-нибудь, а к латинянам. И два года епископ Адальберт трудился над обращением русов в латинское христианство, пока его не погнал прочь язычник Святослав!

Между прочим, вопрос, "кто крестил Русь" до официального крещения, плавно переходит в другой вопрос – а кто крестил болгар? Оказывается, что историки болгарской церкви сталкиваются с той же проблемой, что и наши отечественные В Болгарии в IX-X вв. существовало христианство, полученное от Византии, но ромеи не были первыми, кто крестил болгар! Сами болгары упорно твердили, что крестили их первые апостолы – Павел и Андрей. Почему они так говорили? И почему на одном из Вселенских соборов, созванных для того, чтобы разобраться, под чью юрисдикцию попадают болгары – латинскую или ромейскую, ни слова не было сказано о том, первом крещении: подразумевалось, что об этом все и так знают. "По преданию, - пишет историк Табов, – из Палестины апостолы Андрей и Павел приехали во Фракию и Македонию, затем оттуда Павел направился в Элладу. В своем "Послании к Римлянам" он описывает места, где он проповедовал: "Так что я распространил Благовестие Христово от Иерусалима и окрестности и даже до Иллирика". Многие авторы обращают внимание на то, что здесь ап. Павел пишет не "я проповедовал", а "я распространил", тем самым свидетельствуя, что его наставления имели успех, что его учение было воспринято. В его проповедях была одна важная деталь: он учил, что в христианстве нет разницы между бывшими иудеями, эллинами и скифами, между слугами и свободными (Послание к колосянам 3:11), что христиане равны между собой. Это противоречит иудейским догматам о "богоизбранном народе", которые до Павла – и после него – бытовали среди иудео-христиан. Дух учения Павла противоречит также и "триязычной догме", согласно которой христианство может распространяться только на еврейском, греческом и латинском языках, и которая как бы требует от принявших христианство стать либо евреями, либо греками, либо латинянами.

Противоречит учение ап. Павла и желаниям некоторых пап и константинопольских патриархов господствовать над христианами. Эти демократические идеи апостола Павла нашли поддержку главным образом именно на Балканах, и, несмотря на временные поражения, со временем они одолели остальные доктрины первых христианских общин". Но каких болгар могли крестить апостолы, если переселение болгар с востока произошло спустя пару веков? Значит, речь о неких болгарах, которые вообще никуда и никогда не переселялись, а всегда жили в своих домах и возделывали свои поля, хотя менялись границы государств, правители, церковная принадлежность? Табов убежден, что так же, как и в русском языке, в болгарском сохранилось достаточно доказательств, что болгары приняли христианство латинское, иначе их "черквы" именовались бы на ромейский манер.

Приводит Табов еще одно странное историческое показание. В начале распространения христианства блаженный Иероним перевел Библию на вменяемый европейский книжный язык, в ту пору это была латынь. Но почему-то один перевод получил название Итала, а другой – Вульгата Поскольку ученым и сегодня непонятно, чем одна латынь отличалась от другой, считается, что Вульгата была написана языком простонародья, латинского само собой. Но Табов убежден, что это был перевод на язык "вулгаров", то есть болгар. Но как же так – до Мефодия и Кирилла? Все ведь знают, что болгары были диким народом и письменности (как и русы) не имели. Вот тут придется усомниться. И в том, что за язык разрабатывали для славян братья-просветители, и почему свою работу они выполнили в ударные сроки, меньше чем за полгода переведя и переписав, естественно, греческие книги на болгарский язык. Может, все объясняется куда проще, чем привычно думать, и письменность, которая имелась и в Болгарии, и на Руси, использовала латиницу, и именно таким письмом и были выполнены "руськие книги"? Зачем было тогда переводить крещеные славянские народы на кириллическое письмо – вопрос другой, и он вполне может быть связан с внутрицерковными разборками между ромеями и латинянами. И вполне вероятно, что русы, как и болгары, жили в начале эры на Балканах, но затем были оттуда вытеснены, и часть их ушла к северу, к морю Варяжскому, а часть – на восток, на Днепр – со всеми своими верованиями, языком и преданиями. В Великой (еще единой тогда) Империи жители окраин, будучи родственными и сходными народами, получили имя славян. Да, именно так: имя им дали римляне от известного наименования завоеванных народов, которые становились рабами. "Склавы", "славы" не имели ничего общего ни со словом, ни со славой. Они в этой империи занимали место рабов. Не вдаваясь в этническое деление, римляне и называли их всех оптом: болгар, русов, чехов, поляков и прочих – рабами. И как рабы Империи они и приняли с воодушевлением самую рабскую религию на Земле – христианство. Между прочим, связь между русскими и болгарскими христианами была очень крепкой. И вероятно, что первое крещение наши русы получили не столько от болгар, сколько одновременно с болгарами. Точной даты назвать нельзя, ее никто не знает. Но уже в полумифическом походе киевского князя Оскольда (того самого Аскольда, который был убит Олегом) на греков средневековый источник; упоминает "крещение русов".

А сама Ольга? И круги, которые не могли ей не сочувствовать? И то, что, по одной из версий, она была дочерью болгарского царя и императора римлян Симеона Великого (893-927) и сестрой его сына царя Петра Болгарина (927-969)? И духовник княгини, совершенно четко названный как "пресвитер мних церковник всех болгарских церквей", а если еще точнее – мизийский архиепископ Григорий? Болгарские христиане, совершенно иначе воспринимающие догматы церкви? И странное летосчисление, которое бесконечно мешает современным исследователям, так же как оно и мешало монахам-переписчикам сводить даты и не делать ошибок? Именно это летосчисление, получившее название "александрийской эры", положено в основу расчетов начальной летописи – "Повести временных лет", той ее части, которую и приписывают Нестору. Но "александрийская эра" – это установленное в Болгарии арианское летосчисление, оно никогда не было принято в греческой православной церкви. И если все первые тексты летописи созданы в этой хронологической системе, то она была признана в начальной русской церкви. Не только другую систему счисления, но и другую систему обрядов использовала ранняя русская церковь – это как раз те обряды и символы, от которых во времена реформы Никона старательно избавлялась ставшая главной в православии русская церковь. И только в среде раскольников эти обряды, эти книги и эти символы не удалось искоренить. Но где вы найдете ближайший аналог вере наших раскольников? В болгарской арианской церкви. У богомилов, павликан, катаров и альбигойцев. Недаром на Западе, куда потом эта "третья" вера дошла, она так и называлась – болгарская, нюансы не учитывались. Недаром на религиозный диспут между еретиками и латинянами в Тулузу был призван болгарский епископ богомил Никита. И этот епископ утверждал, что его вера равнозначна вере латинян и ромеев, потому что получена напрямую от апостолов. И не просто равнозначна, но древнее и чище, поскольку и Рим, и Константинополь настоящую веру извратили.

Не получается ли, что в древней Руси существовали одновременно, или почти одновременно, все три направления христианства? И что они, каким-то образом переплетаясь, и создали странную композицию, где латинские наименования соседствовали с арианским счислением, а арианский символ веры с латинским понятием о месте пребывания "ожидающих" душ – то есть чистилище (этого понятия в православии вообще нет – ни у ариан, ни у православных)? И в таком случае, если Русь и была крещена до князя Владимира, то крещена она оказалась по еретическому образцу. Скажу больше, и при Владимире эти еретические особенности никуда не делись. И даже позже они продолжали существовать. И – что еще забавнее – наличие этих деталей позволяло Руси не считаться с Византией, ставшей-таки основоположницей веры в "руськой земле", причем настолько не считаться, что через пару веков Русь вообще послала греков куда подальше и стала самостоятельно, без всякого Константинополя, назначать или снимать своих церковных иерархов! Правда, последнее понятно – Константинополь умирал. Но и до того особого пиетета к Византии тут не было. И вся история ранней русской церкви – это история борьбы с Константинополем, а не уважительного хотя бы отношения к матери русской веры…

И самое интересное. Это сегодня мы привыкли считать, что Русь была крещена Владимиром, но так не считали еще в XVII веке, когда при Михаиле Федоровиче был создан "Большой катехизис". Так вот в этой книге из крещения Руси не делается ровно никакой тайны. Как Ольга свершила четыре мести, пока полностью не истребила народ Искоростеня, так и христианство на Руси принимали в четыре этапа Глава "О крещении русского народа" сообщает, что было на Руси четыре крещения: первое крещение от апостола Андрея (почему русская церковь и получила именование апостольской), второе – от патриарха Фотия при киевском Аскольде, третье – при Ольге в 963 году и четвертое – при Владимире в 988 году. "14 тако, - пишется в "Катехизисе", – повеле креститеся всей земли Рустей в лето шесть тысящь 497 от святых патриарх от Николы Хрусоверта или от Сисиния или от Сергия архиепископа Новгородского при Михаиле митрополите Киевском". Но постойте-ка, постойте: если Русь только еще принимает крещение, то как она может иметь архиепископа в Новгороде, митрополита в Киеве и своего патриарха? Следовательно, христиан на Руси было несколько больше, чем принято думать. Многие ученые склоняются к мысли, что на Руси была принята болгарская версия христианства, и это ответвление христианства не нравилось как Риму, так и Константинополю. Когда в 972 году в Праге создаются свое епископство и монастырь, чехам вменяют в обязанность, чтобы они были устроены "по уставу св. Бенедикта и под руководством нашей дочери аббатисы Марии. Но не по секте болгарского народа или русского, и не на славянском языке". Секта – вот как именуется третье направление христианской веры. И мы даже имеем доказательства, что "третье христианство" Руси считалось ересью и греками, и римлянами. Ибо спустя два века русы все так же исповедовали богомильские идеалы и все так же считали, что "Бог мылся, отерся ветхем, и сверже с небеси на землю. И распрся сотона с Богом, кому в нем сотворить человека и сотвори дьявол человека, а Бог душу вложи в он; тем же аще умрет человек, в землю идет только тело, а душа к Богу". И ставили "церквы" с алтарем, расположенным на юге (характерная черта снесенных греками болгарских церквей). Вот происшествие с одной киевский "церквой" и может стать комментарием ко всему вышесказанному. В первые годы христианизации Владимир выстроил в Киеве первую каменную церковь, получившую название Десятинной (князь пожертвовал церкви десятую часть от всех доходов государства). В этой церкви, кстати, он и был погребен вместе с княгиней Анной, по одним сведениям – византийкой, по другим – болгаркой, которую отдали за него после крещения в Константинополе. Так вот после смерти Владимира новоназначенный на должность митрополита Феопемпт, прибывший от Константинопольской патриархии в 1037 году, сразу же освятил эту церковь. Но как это может быть, чтобы православную церковь во второй раз освящал православный митрополит? А это может быть лишь в одном случае – если прежде церковь считалась еретической, то есть христианство, принятое в 988 году, было еретическим христианством. Болгарской ересью. Ибо в самой Болгарии разрушению и перестройке подверглись к XI веку практически все существующие церкви. Историки религии сделали вывод, что эти сооружения не были предназначены для выполнения "византийского ритуала". Настолько не приспособлены, что пришлось их сносить или переделывать, а фрески сбивать или замазывать известкой. Учитывая судьбу киевской Десятинной церкви, можно смело утверждать, что и наша святыня была из серии совершенно еретических.

Легенда о выборе веры

Но вернемся к Владимиру. Именно его заслуга, что в конце X века Русь стала официально христианской страной, и этим самым страна была спасена как от византийской, так и от латинской борьбы с язычниками. Скажем так: крещение было произведено с твердостью и жестокостью, характерными для Владимира, но в то же время это крещение избавило народы Руси от гораздо более неприятного будущего. И какие бы отношения между Русью и другими странами ни складывались, теперь эту страну нельзя было просто предать полному уничтожению, потому что в результате крещения она встала в один ряд с другими крещеными землями. И выбор Владимиром подходящей религии как раз и был связан с политическим самоопределением Руси. В летописи процесс выбора веры показан следующим образом:

"В год 6495 (987). Созвал Владимир бояр своих и старцев градских и сказал им: "Вот приходили ко мне болгары, говоря: "Прими закон наш".

Затем приходили немцы и хвалили закон свой.

За ними пришли евреи.

После же всех пришли греки, браня все законы, а свой восхваляя, и многое говорили, рассказывая от начала мира, о бытии всего мира. Мудро говорят они, и чудно слышать их, и каждому любо их послушать, рассказывают они и о другом свете: если кто, говорят, перейдет в нашу веру, то, умерев, снова восстанет, и не умереть ему вовеки; если же в ином законе будет, то на том свете гореть ему в огне. Что же вы посоветуете? Что ответите?"

И сказали бояре и старцы: "Знай, князь, что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь поистине все разузнать, то ведь имеешь у себя мужей: послав их, разузнай, у кого какая служба и кто как служит Богу".

И понравилась речь их князю и всем людям; избрали мужей славных и умных, числом 10, и сказали им: " Идите сперва к болгарам и испытайте веру их". Они же отправились, и, придя к ним, видели их скверные дела и поклонение в мечети, и вернулись в землю свою.

И сказал им Владимир: "Идите еще к немцам, высмотрите и у них все, а оттуда идите в Греческую землю". Они же пришли к немцам, увидели службу их церковную, а затем пришли в Царьград и явились к царю. Царь же спросил их: "Зачем пришли?" Они же рассказали ему все. Услышав это, царь обрадовался и в тот же день сотворил им почести великие. На следующий же день послал к патриарху, так говоря ему: "Пришли русские разузнать о вере нашей, приготовь церковь и клир и сам оденься в святительские ризы, чтобы видели они славу Бога нашего". Услышав об этом, патриарх повелел созвать клир, сотворил по обычаю праздничную службу, и кадила взожгли, и устроили пение и хоры. И пошел с русскими в церковь, и поставили их на лучшем месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую, предстояние дьяконов и рассказав им о служении Богу своему. Они же были в восхищении, дивились и хвалили их службу. И призвали их цари Василий и Константин, и сказали им: "Идите в землю вашу", и отпустили их с дарами великими и с честью. Они же вернулись в землю свою.

И созвал князь бояр своих и старцев, и сказал Владимир: "Вот пришли посланные нами мужи, послушаем же все, что было с ними, – и обратился к послам: – Говорите перед дружиною".

Они же сказали: "Ходили в Болгарию, смотрели, как они молятся в храме, то есть в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как безумный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их.

И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой.

И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такою зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьлш, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать".

Сказали же бояре: "Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей". И спросил Владимир: "Где примем крещение?" Они же сказали: "Где тебе любо"".

В 988 году Владимир, собирающийся принять, между прочим, крещение от греков, пошел войной на греческую Корсунь, причерноморский город. "И стал Владимир на той стороне города у пристани, в расстоянии полета стрелы от города, и сражались крепко из города. Владимир же осадил город. Люди в городе стали изнемогать, и сказал Владимир горожанам: "Если не сдадитесь, то простою и три года". Они же не послушались его, Владимир же, изготовив войско свое, приказал присыпать насыпь к городским стенам. И когда насыпали, они, корсунцы, подкопав стену городскую, выкрадывали подсыпанную землю, и носили ее себе в город, и ссыпали посреди города. Воины же присыпали еще больше, и Владимир стоял. И вот некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, написав на ней: "Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока". Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: "Если сбудется это – сам крещусь! " И тотчас же повелел копать наперерез трубам и перенял воду. Люди изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною своей и послал к царям. Василию и Константину сказать: "Вот взял уже ваш город славный; слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу". И, услышав это, опечалились цари, и послали ему весть такую: "Не пристало христианам выдавать жен за язычников. Если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное восприимешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя". Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от царей: "Скажите царям вашим max: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи". И рады были цари, услышав это, и упросили сестру свою, именем Анну, и послали к Владимиру, говоря: "Крестись, и тогда пошлем сестру свою к тебе". Ответил же Владимир: "Пусть пришедшие с сестрою вашею и крестят меня". И послушались цари, и послали сестру свою, сановников и пресвитеров. Она ж не хотела идти, говоря: "Иду, как в полон, лучше бы мне здесь умереть". И сказали ей братья: "Может быть, обратит тобою Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь? Теперь ж, если не пойдешь, то сделают и нам то ж". И едва принудили ее. Она ж села в корабль, попрощалась с ближними своими с плачем и отправилась через море. И пришла в Корсунь, и вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и посадили ее в палате. По божественному промыслу разболелся в то время Владимир глазами, и не видел ничего, и скорбел сильно, и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: "Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не сможешь избавиться от недуга своего". Услышав это, Владимир сказал: "Если вправду исполнится это, то поистине велик Бог христианский". И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыньми попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тот тотчас же прозрел. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил Бога: "Теперь узнал я истинного Бога". Многие из дружинников, увидев это, крестились. Крестился же он в церкви святого Василия, а стоит церковь та в городе Корсуни посреди града:, где собираются корсунцы на торг; палата же Владимира стоит с края церкви и до наших дней, а царицына палата – за алтарем. После крещения привели царицу для совершения брака. После всего этого Владимир взял царицу, и Анастаса, и священников корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его, взял и сосуды церковные и иконы на благословение себе. Поставил и церковь в Корсуни на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая землю из насыпи: стоит церковь та и доныне. Отправляясь, захватил он и двух медных идолов и четырех медных коней, что и сейчас стоят за церковью святой Богородицы и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено за царицу, а сам вернулся в Киев". Год спустя он построил церковь пресвятой Богородицы и послал за мастерами из Греческой земли. В эту церковь он поместил иконы, сосуды и кресты, на которые ограбил Корсунь, а во главе этой церкви поставил того самого предателя-корсунянина Анастаса и корсунских священников. Так началась эра православия на Руси.

Первое богоугодное дело, которое Владимир совершил, – ликвидация идолов. Наследие языческой Руси как негодное для новой политической ситуации было приказано разрубить на куски или сжечь. "Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, – чтобы принял он возмездие от людей. "Велик ты, Господи, и чудны дела твои!" Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: "Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его". Они же исполнили, что им было приказано. И когда пустили Перуна и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло место то Перунья отмель, как зовется она и до сих пор. Затем послал Владимир по всему городу сказать: "Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом". Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: "Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре". На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же, стоя, совершали молитвы".

Не стоит видеть в этом всеобщем желании креститься признаков особого благочестия. Князь ведь ясно сказал; кто не придет на реку – будет врагом, а с врагами у Владимира разговор был коротким, как с теми же идолами, – изрубить, и конец. Так что на реку пришли все, жить-то хочется. Самое занятное в этой ситуации, что несчастные христиане, принявшие веру прежде и, вполне вероятно, совсем не по корсунскому образцу, вынуждены были тоже перекрещиваться. Вторым городом, где была проведена реформа, был Новгород, туда, как и прежде, (для установки идолов и введения государственного перунизма) был отправлен Добрыня. В новгородских летописях вы найдете скупые, но душераздирающие строки о том, как это происходило. Крещение новгородских язычников больше напоминало избиение неверных в Иерусалиме рыцарями-крестоносцами сто лет спустя. Путята крестил новгородцев огнем, говорили люди позлее, а Добрыня – мечом "Греческий священник с крестом, сопутствуемый дружинником с мечом, проповедовал не столько религию, сколько подчинение во имя этой религии княжеской власти", - писал о том же, но более "книжными" словами Никольский. Никакой идиллии. Массовая гибель и уничтожения инакомыслия. Трезвая и жесткая государственная политика. Скоро акция крещения была проведена по всей русской земле. "И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых".

Обучение книжное было обучением греческим. Дети, которые попали в это обучение, стали священниками и насельниками первых русских монастырей. О них действительно можно было плакать, как по мертвым.

Кроме создания священничества Владимир также повелел строить города по всей русской земле. Недаром в скандинавские саги Русь и вошла под названием страны городов – Гардарики. Появились новые города по Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. В эти города по княжескому указу отбирали народ и таким образом формировали новое население, мнения переселенцев никто не спрашивал. Переселяли из самых разных мест и самые разные народы – мужей от славян, и от кривичей, и от чуди, и от вятичей. Эту чудесную политику государственного перемещения населения будет использовать активно и Московия через пару столетий. Причем прежнее "опасное" население будет высылаться в города на окраинах, а в старые центры будут отправляться московиты. Как видите, эта чудесная практика создания из горожан зависимых людей, подчиненное население, посаженное в города для защиты Киева от нападения печенегов, не придумана москалями. Она рождена буквально в самом центре Киевской Руси. Князем-человеконенавистником Владимиром Святым.

Впрочем, даже строительство новых городков вокруг Киева не помогло избежать набегов печенегов. С 989 года и по 1015-й, когда Владимир умер, это были постоянные ежегодные войны с кочевниками. К этому времени у чадолюбивого князя повзрослело множество сыновей, которые начали в свою очередь точно такую же войну за великое княжение, как и дети Святослава Только теперь ставки были выше, а сыновей – больше Владимир умер в Берестове, и первое время его смерть от всех скрывали. Выносили его тела из палат по языческому обряду. "Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем: бояре – как по заступнике страны, бедные же – как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем". Умер Владимир от неожиданной болезни, которая свела его в могилу за считаные дни. Впрочем, источником болезни была душившая его ярость: сын Ярослав, которому было положено по условию давать в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавать в Новгороде дружине, перестал выплачивать дань с Новгорода. "И сказал Владимир: "Расчищайте пути и мостите мосты", ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся. Когда Владимир собрался идти против Ярослаба, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего", - так об этом коротко говорится в летописи. Очевидно, у Ярослава был повод бояться отца своего. Но и у Владимира был повод дрожать от ярости. Оба они – отец и сын – были достойны друг друга и хитростью, и коварством, и лицемерием.

Ярослав, прозванный "Мудрым"

По летописи, у Владимира было 12 сыновей: Вышеслав, Изяслав, Ярослав, Святополк, Всеволод, Святослав, Мстислав, Борис, Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. "И посадил Вышеслава в Новгороде, Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове, а Ярослава в Ростове. Когда же умер старший Вышеслав в Новгороде, посадил в нем Ярослава, а Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме, Святослава в Древлянской земле, Всеволода во Владимире, Мстислава в Тмутаракани".

После смерти Владимира между всеми этими многочисленными родственниками разгорелась кровавая борьба за власть, причем победа вновь досталась не самому лучшему из князей. В русскую историю победитель вошел под именем Мудрого, но в скандинавских сагах он именуется совершенно иначе – Ярослав Скупой. Запутанность ситуации с наследованием связана с тем, что братья были рождены от одного отца, но от разных матерей. Причем законными в плане наследования по христианскому закону могли считаться только рожденные в браке, и мы знаем, кто из князей мог претендовать на киевский стол по праву веры – дети княгини Анны Глеб и Борис. Но по праву княжения стол должен был наследовать Святополк, сын Владимира от несчастной Рогнеды, взятой силой у полоцкого князя Рогволода. Именно Святополк и стал в летописи козлом отпущения, которому приписали все возможные и невозможные грехи.

По этому тексту, рисующему Святополка настоящим зверем, очень хорошо видно, что он был писан ради того, чтобы "доказать" право Ярослава, который в конце концов сел на киевский стол.

"Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: "Отец у тебя умер". И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: "Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе". Он же отвечал: "Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца". Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: "Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению", но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: "Преданы ли вы мне всем сердцем?" Отвечали же Путша с вышгородцами: "Согласны головы свои сложить за тебя. Тогда он сказал им: "Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса Те же обещали ему немедленно исполнить это. О таких сказал Соломон: "Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают они участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу". Посланные же пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его".

Будучи настоящим христианином, Борис, конечно же, истово молился и пел псалмы, которые в летописи все перечислены. Затем, вместо того чтобы выступить против убийц или, на худой конец, бежать от них, Борис возлег на постель и стал ожидать смерти. "И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом. Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его сильно любил, и возложил он на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. С Георгия же с этого не могли они быстро снять гривну с шеи, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, распевая с ангелами и в веселии пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу заслужившие, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана".

Убив Бориса, Святополк этим не ограничился. Следующим в очереди стоял Глеб, младший брат погибшего. И якобы Святополк послал к юноше гонца с сообщением. "Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен". Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца, и послал Ярослав сказать Глебу: "Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком". Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами". Вот во время этой молитвы его и настигли убийцы: вошли в ладью и зарезали Глеба Имена убийц известны: приказывал некто Горясер, посланный из Киева, а зарезывал повар Глеба Торчин, наверно, тем же ножом, которым разделывал мясо для княжьего обеда "Глеб был убит, и был он брошен на берегу между двумя колодами, затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви святого Василия". Брат Святополка Святослав, испугавшись подобной участи, бежал в землю угров, но Святополк его нагнал и тоже предал смерти. Летопись приводит слова, будто бы сказанные Святополком: "Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею". В конце концов от многочисленной княжеской семьи остались только два претендента на киевский стол – Святополк, который по летописи сидит в столице, и Ярослав, пребывающей в Новгороде.

Но тут-то и возникает некая странность, которая смущает историков. Святополк, коему приписывается сотворение всех этих кровавых кошмаров, на самом деле никак не мог сидеть в Киеве. Он сидел, но сидел в тюрьме вместе со своей несчастной женой, дочерью польского короля Болеслава Первого, и колобжегским епископом Рейнберном, прибывшим вместе с королевной в вотчину Святополка город Туров. По непонятным причинам (как считают историки, князю инкриминировалась государственная измена и попытка развалить государство) все трое были брошены в темницу почти сразу после свадьбы, и в этой темнице Святополк и находился в 1015 году (год смерти Владимира). Владимир боялся своего сына и подозревал его в умысле на свою жизнь, поэтому – как сообщал Титмар Мезебургский – "схватил епископа вместе с сыном и его женой и заключил каждого в отдельную темницу". Бежать Святополку удалось гораздо позже, и бежал он к своему тестю в Польшу, причем освободить жену он не смог и именно по этой причине просил у тестя войско, чтобы взять Киев и находившихся там сестер Ярослава, дабы впоследствии "разменять заложников". Есть и еще один момент: Владимир умер, "оставив всё своё наследство двум сыновьям, тогда как третий до тех пор находился в темнице; впоследствии, сам ускользнув, но оставив там жену, он бежал к тестю". Как раз на время, когда Святополк пребывает в заточении, и приходятся все кровавые события с убиением молодых князей, детей болгарской царевны Анны. Тогда кто же убил Глеба, Бориса, Святослава? Сделать это мог лишь один человек, тот самый князь, который якобы послал предупредить брата о предстоящей гибели. Имя ему Ярослав.

Он находился в Новгороде и был в проблемных отношениях с отцом, но к великому облегчению Ярослава Владимир не успел пойти на отказавшийся платить Новгород, главный претендент на престол находился в темнице, и теперь можно было легко устранить всех конкурентов. Именно это сын Рогнеды и предпринял. К тому моменту у него с новгородцами, как говорится, не сложились отношения. Возмущенные насилием и бесконечными поборами от варяжской дружины князя, те восстали и почти всю дружину уничтожили. Князь, сделав вид, что хочет разобраться в "варяжском вопросе", призвал бунтовщиков к себе, зачинщиков изолировал и всех перебил. "Чистке" подвергли около тысячи новгородцев. Однако тут – по летописи – и появилось сообщение от Предславы, что отец умер, киевский трон занят, и Ярослав в списке на убиение. "Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине. На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: "О, милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна". (Это поминание перебитой лично князем дружины следует понимать как дружину новгородскую, так сказать местную. – Автор). Утер слезы и обратился к ним на вече: "Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих". И сказали новгородцы: "Хотя, князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!" И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка, призвав Бога в свидетели своей правды и сказав: "Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба.

Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного". И пошел на Святополка. Услышав же, что Ярослав идет, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег Днепра, а Ярослав был на этом". Однако в сообщении летописи искажена правда; Святополк в 1016 году не был в Киеве. В этот город он пришел только два года спустя – с войском Болеслава Храброго. Пришел, чтобы освободить жену. Не был в Киеве и Ярослав, потому что он пошел на Киев в 1017 году, дошел, и далее мы читаем, что "Ярослав пошел в Киев, и погорели церкви". А весь 1016 год теряется в неизвестности, хотя под этим годом изображено сражение между Ярославом и Святополком, в котором Ярослав разбил войско брата. В датировке передвижений Святополка лучше ориентироваться не на русскую летопись, а на западный источник – хроники Титмара Мерзебургского. Учитывая эти записи, можно сделать такой вывод: Ярослав готовился к решающему сражению, он собрал своих "варягов" и выступил к Волыни, куда должно было двигаться польское войско, которое шло сажать на киевский стол законного наследника. Битва произошла на реке Буг.

"…14 стали они no обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: "Проткнем тебе колом брюхо твое толстое ‘. Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И сказал Болеслав дружине своей: "Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один". Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его. Ярослав же не успел исполниться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком. И сказал Болеслав: "Разведите дружину мою по городам на покорм"; и было так. Ярослав же, прибежав в Новгород, хотел бежать за море, но посадник Константин, сын Добрыни, с новгородцами рассек ладьи Ярославовы, говоря: "Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком". Стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И привели варягов, и дали им деньги, и собрал Ярослав воинов много".

Эту же историю, но уже на "польский манер", рассказывает Галл Аноним, но у него Болеслав отправляется в Киев не ради освобождения своей дочери из тюрьмы, а для того, чтобы отомстить русскому князю, не отдавшему ему в жены свою сестру. Речка Буг тут тоже присутствует, но в конце, а не в начале похода.

"Король Болеслав, придя в негодование, храбро вторгся в королевство русских и их, пытавшихся вначале сопротивляться оружием, но не осмелившихся завязать сражение, разогнал перед собой, подобно тому, как ветер разгонять пыль. И он не задерживался в пути: не брал городов, не собирал денег, как это делали его враги, а поспешил на Киев, столицу королевства, чтобы захватить одновременно и королевский замок, и самого короля; а король русских с простотою, свойственной его народу, в то время, когда ему сообщили о неожиданном вторжении Болеслава, ловил на лодке удочкой рыбу. Он с трудом мог этому поверить, но так как многие подтверждали это сообщение, пришел в ужас. Потом только, поднеся к губам большой и указательный пальцы и поплевав, по обычаю рыболовов, на удочку, произнес, как говорят, на бесчестие своего народа такие слова: "Так как Болеслав занимается не таким искусством, а привык носить рыцарское оружие, потому-то Бог и предназначил передать в его руки и город этот, и королевство русских, и все богатство". Сказав так и не мешкая более, он обратился в бегство.

А Болеслав, не встретив себе никакого сопротивления, войдя в город, большой и богатый, обнаженным мечом ударил в золотые ворота. Спутникам же своим, удивлявшимся, зачем он это сделал, с язвительным смехом сказал: "Как в этот час меч мой поражает золотые ворота города, так следующей ночью будет обесчещена сестра самого трусливою из королей, который отказался выдать ее за меня замуж; но она соединится с Болеславом не законным браком, а только один раз, как наложница, и этим будет отомщена обида, нанесенная нашему народу, а для русских это будет позором и бесчестием". Так он сказал и подтвердил слова делами. Итак, Болеслав в течение десяти месяцев владел богатейшим городом и могущественным королевством русских и непрерывно пересылал оттуда деньги в Польшу; а на одиннадцатый месяц, так как он владел очень большим королевством, а сына своего Мешко еще не считал годным для управления им, поставил там, в Киеве, на свое место одного русского, породнившегося с ним, а сам с оставшимися сокровищами стал собираться в Польшу. За ним, радостно возвращающимся с деньгами и уже приближающимся к границам Польши, спешит беглый король, собрав силы князей русских совместно с полонцами и печенегами, и питается, уверенный в победе, завязать бой у реки Буг… А король Болеслав, видя, что воинов у него осталось немного, врагов же почти в сто раз более, обратился к своим воинам не как трусливый и малодушный, но как предусмотрительный и смелый… и все рыцари его единодушно подняли копья и ответили, что они предпочитают вернуться домой с триумфом, нежели с добычей, но постыдно. Тогда король Болеслав одобрил каждого из своих, называя по имени, и, как жаждущий лев, бросился в гущу врагов. И нет возможности перечислить, скольких убил он из тех, кто сопротивлялся ему, и никто не может точно сосчитать тысячи погибших неприятелей, о которых известно, что они сошлись к сражению в несметном количестве, но что лишь немногим, оставшимся в живых, удалось спастись бегством. Кроме того, многие, пришедшие спустя много дней из дальних мест, чтобы разыскать друзей или родственников, уверяли, что столько крови там было пролито, что по равнине можно было идти не иначе, как по крови или по трупам людей, и что вся вода в реке Буг имела больше вид крови, нежели речной воды. С этого времени Русь надолго стала данщицей Польши".

Русский, породнившийся с Болеславом Храбрым, это несомненно, Святополк. Что же касается захвата Киева, то ворота были открыты горожанами, потому что вместе с королем Польши в Киев входил законный наследник. Однако постой поляков оказался длительным и разорительным для города, вспыхнуло возмущение. Ярослав, собравший наконец-то "варягов", пошел войной на Болеслава. "Болеслав же побежал из Киева, - рассказывает русская летопись, – забрав богатства, и бояр Ярославовых, и сестер его, а Настаса – попа Десятинной церкви – приставил к этим богатствам, ибо тот обманом вкрался ему в доверие. И людей множество увел с собою, и города Червенские забрал себе, и пришел в свою землю. Святополк же стал княжить в Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и бежал Святополк к печенегам". В 1019 году пришел Святополк с печенегами (союзниками Болеслава), а Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту. Тут и состоялась битва, в которой к вечеру победил Ярослав. Святополка же, внезапно почувствовавшего слабость в теле, уложили на носилки и понесли прочь. "Не мог он вытерпеть на одном месте, - говорит летопись, – и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там бедственно окончил жизнь свою". Следы Святополка и на самом деле совершенно исчезли, что позволяет предположить, что он был убит Ярославом, как и все другие братья, кроме Мстислава и Судислава, младших, для Ярослава не столь опасных; у них прав на стол было еще меньше, чем у самого Ярослава.

Однако существует некоторая загадка в столкновении Ярослава и Святополка. При всей злобной мнительности хромого Ярослава нельзя приписать все его поступки только борьбе за власть. Наверно, проблема гораздо серьезнее. При Болеславе Храбром Польша приняла христианство, между прочим, от того самого Адальберта, которого в более юные годы выкинули из Руси. Болеслав был настолько "праведен", что даже выкупил у мятежных чехов тело убитого епископа и захоронил в архиепископстве в Гнезно. Он был ярый защитник латинской веры и заслужил одобрение Рима. Вполне возможно, что Святополк, женатый на его дочери и недовольный тем болгарским безобразием, которое было введено в обращение его отцом, решил найти для Руси более подходящую веру – латинскую. Тогда вполне понятно, почему Ярослав отнимает Киев не по праву, не по закону, и при этом никогда позже не обвиняется церковью в своих преступлениях, напротив, эти преступления приписываются Святополку как отступнику. Да и уничтожение детей Анны-болгарки, которое положило начало кровавой эстафете, тоже связано не только с желанием стать единоличным властителем Руси. Борис и Глеб несомненно были христианами и даже стали первыми мучениками славян. Но они, воспитанные в болгарской вере, могли ратовать за усиление не греческой, а болгарской церкви, что для Ярослава было неприемлемо. Наверно, это единственное объяснение, способное хоть немного пролить свет на эпоху Ярослава. Именно с этого князя и пойдет укрепление священничества и использование "правильной веры" для усиления княжеской власти. В этом плане наш Ярослав был человеком изощренным в мыслях, то есть Мудрым.

На то, что Святополк стал просто козлом отпущения, указывают и скандинавские источники. В одной из саг рассказывается история двух норманнских князей (ярлов) – Эймаунда и Рагнара Этих своевольных скандинавов изгнали с родины, и они обратились по хорошо известному северянам адресу – пришли в Новгород и предложили свои услуги ярлу Ярицлейфу. В том, что сей Ярицлейф принял изгнанников, не было ничего необычного. В том же Новгороде одно время жили изгнанники из Польши и Скандинавии: например, Олаф Святой и его сын Магнус Добрый (родственники Ярослава по жене). "Двор Ярославов, – писал Карамзин, – окруженный блеском величия, служил убежищем для Государей и Князей несчастных,… Дети мужественного Короля Английского, Эдмунда, изгнанные Канутом, Эдвин и Эдвард, также Принц Венгерский, Андрей (не быв еще зятем Ярославовым), вместе с братом своим Левентою искали безопасности в нашем отечестве. – Ярослав с таким ж великодушием принял Князя Варяжского Симона, который, будучи изгнан дядею, Якуном Слепым, со многими единоземцами вступил в Российскую службу и сделался первым Вельможею юного Всеволода".

Поскольку Ярослав был женат на шведской Инигерде, дочери Олафа, он имел тесные связи со скандинавами. Так вот Эймаунд и Рагнер вместе с Ярицлейфом отправились из Хольмгарда воевать Кенугард, где сидел брат Ярицлейфа Бурицлав. Хольмгард – это Новгород, Кенугард – Киев, Ярицлейф – Ярослав, Бурицлав – Борислав, то есть Борис Эти два скандинавских ярла по приказу Ярицлейфа и убивают брата Бурицлава "Эймунд конунг хорошо заметил вечером, где лежит в шатре конунг (Бурицлав), идёт он сразу туда и убивает конунга и многих других. Он взял с собой голову Бурицлава конунга. Бежит он в лес и его мужи, и не нашли их. Стало страшно тем, кто остался из мужей Бурицлава конунга при этом великом событии, а Эймунд конунг и его товарищи уехали, и вернулись они домой рано утром. И едет Эймунд к Ярицлейфу конунгу и рассказывает ему всю правду о гибели Бурицлава". Русская летопись тоже упоминает о гибели князя в шатре. Речь шла именно о Борисе. Так что убийца Бориса известен. А Святополк? Каким образом он "заместил" в этой неприятной истории Ярослава? Спасибо внукам единственного оставшегося в живых князя, именно они занимались "причесыванием" Начальной летописи и не спускали зоркого ока с летописцев. Тем более что имя Святополк к тому времени стало своего рода нарицательным – другой Святополк в эпоху Владимира Мономаха попортил немало крови братьям-князьям, когда разгорелась борьба за киевский стол И тот, последующий Святополк, должен был сесть на киевский стол по праву, но у недовольных князей на этот счет имелось собственное мнение. Так что уподобить одного Святополка другому было совсем несложно. Имя последнего в XII веке всуе не упоминалось.

Но вот убийца Глеба может оказаться вовсе не Ярославом. И вот почему. Молодой князь, излишне уверенный в своих силах, мог и сам очень плохо распорядиться своей судьбой. Он был христианским фанатиком и считал, вполне вероятно, своим долгом выжигать ересь и язычество по вверенной ему волости. Так что, обнаружив, что жители Мурома склонны к язычеству, Глеб решил там насадить христианство. А каким образом князья насаждали в те времена самую умильную из религий, хорошо известно. Муромчане обиды не стерпели и вышвырнули князя из города, и пришлось ему сидеть в своем шатре в двух поприщах от Мурома Считают, что Глеб мог быть убит собственными людьми именно из-за того, что "покусился на многое", и скорее всего этот князь был сторонником Ярослава, как это ни странно: именно Ярослав ввел в обиход почитание Глеба Мертвый Глеб, погибший от руки "возмущенного народа", был ему не опасен С остальными братьями нашему герою удалось разобраться более мирным путем.

Но княжение Ярослава после уничтожения братьев совсем не было таким безоблачным. У убитых были дети, кроме того, и Мстислав, как оказалось, тоже не прочь посидеть в Киеве, а не в своей Тмутаракани. В 1021 году Новгород отбил у Ярослава Брячислав, внук Владимира, пришлось идти на Новгород походом и отвоевывать назад. В 1023 году на Ярослава пошел Мстислав с союзниками касогами и крымскими хазарами, взял Киев, но киевляне его не приняли, так что пришлось сесть ему на черниговский стол, где он и сидел Ярослав по старой уж привычке нанял за морем варягов и отправился на брата. "И пришел Якун с варягами, – рассказывает летописец, – и был Якун тот красив, и плащу него был золотом выткан. И пришел к Ярославу, и пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену. Мстислав же с вечера исполнил дружину и поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: "Пойдем на них". И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: "Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела". И послал Мстислав за Ярославом, говоря: "Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра". И не решился Ярослав идти в Киев, пока не помирились. И сидел Мстислав в Чернигове, а Ярослав в Новгороде, и были в Киеве мужи Ярослава".

Не правда ли, любопытно? Ярослав, так стремившийся занять киевский стол, с 1021 года находится в Новгороде, а на киевском столе сидят "бояре Ярослава", и только в 1026 году удается достичь понимания: Ярослав и Мстислав делят русскую землю по Днепру. В 1030 году в Польше умер враг Ярослава Болеслав Храбрый, и только тогда оба русских князя решились на польскую кампанию – они снова отвоевали Червеннские города и увели из Польши, боюсь, что рабов: "и много поляков привели, и поделили их. Ярослав же посадил своих поляков по Роси; там они живут и по сей день". В 1036 году неожиданно (может, и не без помощи брата) умер Мстислав, и, как сообщается в Начальной летописи, Ярослав стал самовластцем в русской земле. Судислава в этой большой погоне за властью почему-то вовсе не учитывают – в том же году Ярослав просто сажает его с псковского владения в псковский поруб, то есть тюрьму. Тут стоит напомнить, что за русская земля имеется в виду; это три центральных княжества, совсем не вся земля славян. Хоть и сажает киевский князь своих сыновей в Новгороде, но своей он эту землю не считает, потому что в Новгороде к князьям особое отношение, там они не имеют полной власти и существа вполне подчиненные. Как не имеет он власти в полной мере и над Полоцкой землей. И даже более того: в Полоцк придется возвращать потомков Рогволода.

Время Ярослава – это время истребления болгарской веры, именно при нем происходит то самое непонятное второе освящение Десятинной церкви, при нем вместо независимых (или полузависимых от Болгарии) епископов Византия начинает присылать своих "греков", при нем изымаются из могил кости предков (Олега и Ярополка, умерших некрещеными) и подвергаются "посмертному крещению", при нем срочно переводятся и пишутся книги по греческому образцу, и при нем начинаются иконописание и активное строительство церквей – по всей территории славян. Киев благодаря Ярославу получил Святую Софию, одна из главных фресок в ней изображала его многочисленное семейство. Детей у Ярослава было много. Так что перед смертью он дал наставление сыновьям; "Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Владимир, а Вячеславу Смоленск. И так разделил между ними города, запретив им переступать пределы, других братьев и изгонять их, и сказал Изяславу: "Если кто захочет обидеть брата своего, ты помогай тому, кого обижают"".

Наставление не помогло. После смерти Ярослава в 1054 году сыновья сцепились друг с другом в борьбе за киевский стол. В том же 1054 году состоялся Вселенский собор, на котором греки и латиняне предали друг друга анафеме. Пути ромеев и латинян разошлись навсегда.

Неединая Русь

После княжения Ярослава более-менее единые земли стали все более дробиться. Причина дробления вполне понятна: особые правила, которые регулировали наследование в киевском государстве. Во-первых, порядок наследования вычислялся по старшинству, во-вторых, князья не имели постоянной вотчины, и даже если поколение князей оставалось на одном месте, великий князь мог волевым решением перевести князя вместе со всей его семьей и челядью на другое место. Князья циркулировали по всей Руси, переезжая из владений менее престижных во владения более престижные, согласно очередности рождения. Великий князь между тем мог и лишить князей своего владения, присовокупив его к другому, и тогда такие лишенцы, не имеющие ни власти, ни земли, становились князьями-изгоями.

Эту практику пояснил некогда Соловьев: "Первоначально род состоял из отца, сыновей, внуков и т. д.; когда отец умирал, его место для рода заступал старший брат; он становился отцом для младших братьев, следовательно, его собственные сыновья необходимо становились братьями дядьям своим, переходили во второй, высший ряд, из внуков в сыновья, потому что над ними не было более деда, старшина рода был для них прямо отец: и точно, дядья называют их братьями; но другие их двогородные братья оставались по-прежнему внуками малолетними (внук-унук, юнук, малолетний по преимуществу), потому что над ними по-прежнему стояли две степени: старший дядя считался отцом их отцам, следовательно, для них самих имел значение деда; умирал этот старший, второй брат заступал его место, становился отцом для остальных младших братьев, и его собственные дети переходили из внуков в сыновья, из малолетних – в совершеннолетние, и таким образом мало-помалу все молодые князья чрез старшинство своих отцов достигали совершеннолетия и приближались сами к старшинству. Но случись при этом, что князь умирал, не будучи старшиною рода, отцом для своих братьев, то дети его оставались навсегда на степени внуков несовершеннолетних: для них прекращался путь к дальнейшему движению; отсюда теперь понятно, почему сын не мог достигнуть старшинства, если отец его никогда не был старшиною рода; так понимали князья порядок восхождения своего к старшинству; они говорили: "Как прадеды наши лествицею восходили на великое княжение киевское, так и нам должно достигать его лествичным восхождением ". Но когда в этой лестнице вынималась одна ступень, то дальнейшее восхождение становилось невозможным; такие исключенные из старшинства князья считались в числе изгоев. Каждый член рода княжеского при известных условиях мог достигать старшинства, получать старший стол киевский, который, таким образом, находился в общем родовом владении…"

Изгои искали счастья на еще не завоеванных территориях – деваться им было некуда, или же выбирали путь мятежа, не соглашаясь с условиями, и идя войной против более удачливых старших братьев. И чем больше времени от основания государства проходило, тем больше лиц, заинтересованных в нарушении очередности наследования, появлялось. Кроме сыновей в эту категорию входили дяди великого князя, дети этих дядек, дети самих князей, так что урегулировать отношения было проблематично. Никто не хотел оказаться изгоем, и все мечтали посидеть на благополучном киевском столе. Для многострадальных подвластных князей, которых можно было передвигать по карте Руси как шашки, вполне понятно желание самим стать властителями этих земель, потому что, только став полноправным киевским князем, они могли остановить порочное движение по волостям Ярослав, который призвал своих нетерпеливых потомков "жить дружно", конечно, это понимал. Но в отличие от Владимира, имевшего любимчика и приблизившего его к себе максимально, то есть Бориса, Ярослав любимого Всеволода не приблизил. Он знал, чем такое приближение может грозить. Сам проходил в юности. И вроде бы князья должны были идти по лествичному способу на киевский стол Однако сразу после смерти князя начались распри. Бессмысленно описывать эту княжескую грызню по годам, скажу только, что история, записанная при Мономашичах, отличается, наверно, от того, что происходило на самом деле.

"По смерти Ярослава I княжение целым родом, – поясняет Соловьев, – надолго утвердилось в Руси; в то время области, занятые первыми варяго-русскими князьями, разделялись между двумя линиями, или племенами Рюрикова рода: первую линию составляло потомство Изяслава, старшего сына св. Владимира. Мы видели, что этому Изяславу отец отдал Полоцкое княжество, волость деда его по матери Рогволода. Изяслав умер при жизни отца, не будучи старшим в роде, или великим князем, следовательно, потомство его не могло двигаться к старшинству, менять волость и потому должно было ограничиться одною Полоцкою волостью, которая утверждена за ним при Ярославе. Вторую линию составляло потомство Ярослава Владимировича, которое и начало владеть всеми остальными русскими областями. По смерти Ярослава остались пять сыновей: старший из них, Изяслав, стал к прочим братьям в отца место; младшие братья были: Святослав, Всеволод, Вячеслав, Игорь; у них был еще племянник Ростислав, сын старшего Ярославина, Владимира; этот Ростислав также вследствие преждевременной смерти отца не мог надеяться получить старшинство; он сам и потомство его должны были ограничиться одною какою-нибудь волостью, которую даст им судьба или старшие родичи. Ярославичи распорядились так своими родовыми волостями: четверо старших поместились в области Днепровской, трое – на юге: Изяслав – в Киеве, Святослав – в Чернигове, Всеволод – в Переяславле, четвертый, Вячеслав, поставил свой стол в Смоленске, пятый, Игорь, – во Владимире-Волынском.

Что касается до отдаленнейших от Днепра областей на севере и востоке, то видим, что окончательно Новгород стал в зависимости от Киева; вся область на восток от Днепра, включительно до Мурома, с одной стороны, и Тмутаракани, с другой стала в зависимости от князей черниговских; Ростов, Суздаль, Белоозеро и Поволжье – от князей переяславских. Мы сказали окончательно, потому что Белоозеро, например, принадлежало одно время Святославу; Ростов также не вдруг достался Всеволоду переяславскому: Ярославичи отдали его сперва племяннику своему, Ростиславу Владимировичу. Так владело русскими областями Ярославово потомство. Но еще был жив один из сыновей св. Владимира, Судислав, 22 года томившийся в темнице, куда был посажен братом Ярославом. Племянники в 1058 году освободили забытого, как видно, бездетного и потому неопасного старика, взявши, однако, с него клятву не затевать ничего для них предосудительного. Судислав воспользовался свободою для того только, чтобы постричься в монахи, после чего скоро и умер, в 1063 году".

Словом, в первое время после смерти Ярослава было тихо. Но уже в 1064 году, через десятилетие, появился недовольный своей судьбой изгой, которому не нашлось места в княжеском наследовании. Ростислав Рюрикович бежал с преданными боярами в Тмутаракань, чтобы… выгнать оттуда Глеба Святославича. Это было не по правилам, но Ростиславу удалось там закрепиться. Горожане приняли князя хорошо, и какое-то время он ходил походами против окрестных народов. Но далее произошла весьма странная история, и скорее всего в летописи она записана тоже с целью отвести вину от подозреваемого в убийстве. "Треки испугались такого соседа, – сообщает Соловьев, – и подослали к нему корсунского начальника (котопана). Ростислав принял котопана без всякого подозрения и честил его, как мужа знатного и посла. Однажды Ростислав пировал с дружиною; котопан был тут и, взявши чашу, сказал Ростиславу: "Князь! хочу пить за твое здоровье", тот отвечал: "Пей". Котопан выпил половину, другую подал князю, но прежде дотронулся до края чаши и выпустил в нее яд, скрытый под ногтем; по его расчету князь должен был умереть от этого яда в осьмой день. После пира котопан отправился назад в Корсунь и объявил, что в такой-то день Ростислав умрет, что и случилось: летописец прибавляет, что этого котопана корсунцы побили камнями. Ростислав, по свидетельству того же летописца, был добр на рати, высок ростом, красив лицом и милостив к убогим". А на стол в Тмутаракани сел нам уже известный Глеб Святославич. Так что разумнее думать, что не грекам был опасен воинственный Ростислав, а Глеб мечтал о законном княжении, вот и погубил узурпатора руками корсунского котопана (в этом отношении гибель Ростислава была выгодна как котопану, так и Глебу).

Любопытно, но после вокняжения Глеба стычки с местными прекратились. Второй изгой вошел в русское летописание как князь-волхв, Всеслав Полоцкий, которому приписывали владение черной магией и даже поговаривали, что родился он неестественным путем, а мать его продала душу дьяволу. Всеслав ходил войной на Псков и Новгород, надеясь заставить князей вернуть "украденные" земли. С Псковом ему не повезло, а вот Новгород он взял, пограбил церкви и взял в плен жителей. Этого не стерпели трое Ярославичей – Изяслав, Святослав и Всеволод – и пошли на Всеслава в страшные холода 1066 года. Они взяли Минск и буквально изрубили защитников мечами, а их жен и детей пленили, после чего в 1067 году пошли догонять Всеслава. Битва состоялась на речке Немизе и была очень кровавой. Всеслав был разбит, но ему удалось ускользнуть. Тогда, уже летом, трое Ярославичей пообещали Всеславу, что не сотворят ему зла, и даже в знак клятвы целовали крест, но когда он явился на переговоры, его тут же схватили и кинули в тюрьму вместе с двумя сыновьями. В этой киевской тюрьме он и сидел целых два года. Освобождать князя никто не собирался, с ним, видимо, решили поступить так же, как и с Судиславом, – не убивать, но и не освобождать. Но тут вмешалась судьба. Летом 1068 года на Киев пошли половцы, Ярославичи (все в том же составе) вышли на битву, но были разгромлены и бежали, а киевляне оказались брошенными на произвол судьбы. Тут вот и вспомнили они о Всеславе, сторожить которого было велено с наивысшей строгостью. Горожане выгнали Всеволода с Изяславом из Киева (Святослав еще раньше отправился в свой Чернигов), а Всеслава провозгласили князем. Киевляне на правление нового князя не жаловались, но новый князь с тревогой ждал вестей о появлении войска Ярославичей. И скоро на Киев с войском польского короля Болеслава Второго двинулся ушедший на запад Изяслав. Всеслав от греха подальше бежал в родимый Полоцк. Зато теперь разгорелась ссора между Изяславом и двумя другими Ярославичами. Те открыто назвали своего брата предателем, который привел на Русь поляков. Впрочем, Изяслав дал слово, что основное польское войско отправит назад, и вошел в Киев с небольшой дружиной Болеслава и воями своего сына Мстислава. Польское войско, которое точно так же, как и при Болеславе Первом, надоело киевлянам, было перебито поодиночке, а сам польский король, спасая его остаток, вернулся в Польшу. Изяслав же сперва казнил киевлян, которые освободили Всеслава, а потом и изгнал полоцкого князя из его города. Княжить он посадил там сперва Мстислава, а после его смерти Святополка – своих сыновей. Это Всеслава возмутило, так что он набрал войско из финнов и двинулся возвращать Полоцк. В конце концов ему это удалось. Далее между Изяславом и Всеславом велись какие-то тайные переговоры, которые настолько возмутили других братьев, что они общими усилиями выгнали Изяслава из Киева. Святослав Ярославич сел в Киеве, а Всеволод в Чернигове. Изяслав в попытках удержать власть и отомстить за обиду отправился на сепаратные переговоры с императором Генрихом Птицеловом, непримиримым врагом восточных христиан и короля Болеслава польского. Другие братья, само собой, переметнулись к Болеславу. Так вот и получилось, что русские воины сражались за польского короля против немецкого императора на землях чехов и моравов. Союзниками русы оказались отвратительными. Вместо того чтобы выполнять договор, они, когда Болеславу удалось вынудить чешского Братислава к миру, отказалась возвращаться без добычи на свою землю, и они… ходили еще четыре месяца по земле чехов, пожигая все на своем пути. Братиславу едва удалось от них избавиться, выплатив дань, а Болеслав понял, что такие союзники хуже немецкого врага, и когда в другой раз Изяслав попросил о помощи, в этом ему не отказал. В 1076 году, когда Изяслав появился на Волыни с многочисленными воинами, Всеволод, сменивший на киевском княжении Святослава, добровольно отдал ему стол как старшему брату. Мир между князьями был хрупким и ненадежным, они то замирялись, то снова ссорились, причем как на северо-западе, где действовали недовольные полоцкие князья, так и на юго-востоке, где тем же занимались другие обделенные, изгои. В конце концов во время одной из битв между враждующими князьями погиб и сам великий князь киевский Изяслав. Так на его место заступил в 1078 году Всеволод Ярославич.

После смерти Всеволода по старшинству должен был наследовать ему Ярополк, но во время поездки в галицкий Звенигород князь был убит неким дружинником Нерадецом, и поскольку убийца бежал к Ростиславичам, то князей заподозрили в сговоре. Доказательств не было никаких, были только слухи. Тем не менее, эти слухи вынудили Всеволода Ярославича пойти войной на Перемышль, город Ростиславичей. В 1093 году Всеволод умер, и наследовал киевский стол его сын Владимир, получивший именование Мономаха.

Святополк Киевский

Однако Владимир Всеволодич отказался от киевского стола в пользу сына своего дяди Изяслава – Святополка. По закону старшинства именно он должен был сидеть на киевском столе. Вполне вероятно, что самому Владимиру такой порядок не нравился, но большого выбора, как поступить, у него не было. К тому времени князь принял участие уже во многих походах против непослушных наследников. Умный и осторожный, он не хотел дразнить вспыльчивого Святополка. Так что, как пишет летопись, "в день антипасхи, месяца апреля в 24-й день пришел Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и пришли его с радостью, и сел на столе отца своего и дяди своего". А дальше – дальше случилась история с половецким посольством, которая изображена так: "В это время пришли половцы на Русскую землю; услышав, что умер Всеволод, послали они послов к Святополку договориться о мире. Святополк же, не посоветовавшись со старшего дружиною отцовскою и дяди своего, сотворил совет с пришедшими с ним и, схватив послов, посадил их в избу. Услышав же это, половцы начали воевать. И пришло половцев множество, и окружили город Торческ. Святополк же отпустил послов половецких, хотя мира. И не захотели половцы мира, и наступали половцы, воюя. Святополк же стал собирать воинов, собираясь против них. И сказали ему мужи разумные: "Не пытайся идти против них, ибо мало имеешь воинов". Он же сказал: "Имею отроков своих 700, которые могут им противостать". Стали же другие неразумные говорить: "Пойди, князь". Разумные же говорили: "Если бы выставил их и 8 тысяч, и то было бы худо: наша земля оскудела от войны и от продаж. Но пошли к брату своему Владимиру, чтоб он тебе помог". Святополк же, послушав их, послал к Владимиру, чтобы тот помог ему. Владимир же собрал воинов своих и послал Ростислава, брата своего, в Переяславль, веля ему помогать Святополку. Когда же Владимир пришел в Киев, встретились они в монастыре святого Михаила, затеяли между собой распри и ссоры, договорившись же, целовали друг другу крест, а половцы между тем продолжали разорять землю, – и сказали им мужи разумные: "Зачем у вас распри между собою? А поганые губят землю Русскую. После уладитесь, а сейчас отправляйтесь навстречу поганым - либо с миром, либо с войною". Владимир хотел мира, а Святополк хотел войны. И пошли Святополк, и Владимир, и Ростислав к Треполю, и пришли к Стугне. Святополк же, и Владимир, и Ростислав созвали дружину свою на совет, собираясь перейти через реку, и стали совещаться. И сказал Владимир: "Пока за рекою стоим, грозной силой, заключим мир с ними". И присоединились к совету этому разумные мужи, Янь и прочие. Киевляне ж не захотели принять совета этого, но сказали: "Хотим биться, перейдем на ту сторону реки". И понравился совет этот, и перешли Стугну-реку, она же сильно вздулась тогда водою. А Святополк, и Владимир, и Ростислав, исполнив дружину, выступили. И шел на правой стороне Святополк, на левой Владимир, посредине ж был Ростислав. И, миновав Треполь, прошли вал. И вот половцы пошли навстречу, а стрелки их перед ними. Наши же, став между валами, поставили стяги свои, и двинулись стрелки, из-за вала. А половцы, подойдя к валу, поставили свои стяги, и налегли прежде всего на Святополка, и прорвали строй полка его. Святополк же стоял крепко, и побежали люди его, не стерпев натиска половцев, а после побежал и Святополк. Потом налегли на Владимира, и был бой лютый; побежали и Владимир с Ростиславом, и воины его. И прибежали к реке Стугне, и пошли вброд Владимир с Ростиславом, и стал утопать Ростислав на глазах Владимира. И захотел подхватить брата своего, и едва не утонул сам. И утонул Ростислав, сын Всеволодов. Владимир же перешел реку с небольшой дружиной – ибо много пало людей из полка его, и бояре его тут пали – и, перейдя на ту сторону Днепра, плакал по брате своем и по дружине своей, и пошел в Чернигов в печали великой. Святополк же вбежал в Треполь, заперся тут, и был тут до вечера, и в ту же ночь пришел в Киев. Половцы же, видя, что победили, пустились разорять землю, а другие вернулись к Торческу. Случилась эта беда в день Вознесения Господа нашего Иисуса Христа, месяца мая в 26-й день. Ростислава же, поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нем мать его, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради".

Между тем половцы осадили Треполь, и жители послали к Святополку сказать, что нет у них запасов еды и воды и долго они не продержатся. Святополк отправил к городу обозы, но близко подойти не смог. В конце концов после почти двухмесячной осады город половцами был взят. Они его сожгли, а жителей увели в плен. На фоне таких событий Святополк принял вынужденное решение о мире, в качестве доказательства его прочности князь женился на половецкой княжне, дочери Тугоркана. Но на самом деле Святополк думал только о том, как бы избавиться от власти кочевников. Выжидать он не умел, в отличие от Владимира, который согласился даже отдать в качестве заложника в половецкий стан своего сына Святослава. Правда, терпения и у него хватило ненадолго: совместно с дружиной Святополка Владимир уничтожил половцев Итларя и Кытана. Этот успех их так обрадовал, что они обратились с приглашением к Олегу, черниговскому князю, чтобы идти и совместными усилиями очистить землю от половцев, но у того половцы были в союзниках, и он отказался. Так что после этой победы над кочевниками Святополк и Владимир гонялись за Олегом. Междоусобица все набирала и набирала силу. Она становилась уже опасной и для существования самого государства, потому что для решения внутренних дел князья тут же призывали половецкую силу. И нет ничего удивительного в том, что в конце концов князья затеяли провести съезд, чтобы решить, как им жить дальше. Местом съезда избрали город Любеч, в историю съезд вошел как любечский.

"В год 6605 (1097), – сообщает летопись, – пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Василька Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег, и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: "Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут воины. Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк – Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир – Всеволодовой, Давыд и Олег и Ярослав – Святославовой, и те, кому Всеволод роздал города: Давыду – Владимир, Ростиславичам же: Володарю – Перемышль, Васильку – Теребовль". И на том целовали крест: "Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной". Сказали все: "Да будет против того крест честной и вся земля Русская". И, попрощавшись, пошли восвояси".

Однако было гораздо проще собрать князей вместе, нежели выполнить условия договора. Буквально тут же, едва князья успели разъехаться, появились первые подозрения, что и сам съезд был созван не случайно, а то, что Владимир тесно общается с Васильком, еще неслучайнее. Инициатором происшедшего далее кошмара назван Давыд.

"И пришли Святополк с Давыдом в Киев, – рассказывает летопись, – и рады, были люди все, но только дьявол огорчен был их любовью. И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они наговаривать Давыду Игоревичу, что "Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя". Давыд ж, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: "Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься ж о своей голове". Святополк же сильно смутился и сказал: "Правда это или ложь, не знаю". И сказал Святополк Давыду: "Коли правду говоришь, Бог тебе свидетель, если ж от зависти говоришь, Бог тебе судья". Святополк ж пожалел брата своего и про себя стал думать: а ну как правда все это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал, и Владимир тоже. И стал Давыд говорить: "Если не схватим Василька, то ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире". И послушался его Святополк. И пришел Василько 4 ноября, и перевезся на Выдобечь, и пошел поклониться к святому Михаилу в монастырь, и ужинал тут, а обоз свой поставил на Рудице; когда же наступил вечер, вернулся в обоз свой. И на другое же утро прислал к нему Святополк, говоря: "Не ходи от имени моих". Василько же отказался, сказав: "Не могу медлить, как бы не случилось дома войны". И прислал к нему Давыд: "Не уходи, брат, не ослушайся брата старшего". И не захотел Василько послушаться. И сказал Давыд Святополку: "Видишь ли – не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдет в свою волость, сам увидишь, что займет все твои города – Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянешь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне". И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: "Если не хочешь остаться до именин моих, то приди сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыдом". Василько же обещал прийти, не зная об обмане, который замыслил на него Давыд. Василько же, сев на коня, поехал, и встретил его отрок его, и сказал ему: "Не езди, княже, хотят тебя схватить". И не послушал его, подумав: "Как им меня схватить? Только что целовали крест, говоря: если кто на кого пойдет, то на того будет крест и все мы". И, подумав так, перекрестился и сказал: "Воля Господня да будет". И приехал с малою дружиной на княжеский двор, и вышел к нему Святополк, и пошли в избу, и пришел Давыд, и сели. И стал говорить Святополк: "Останься на праздник". И сказал Василька: "Не могу остаться, брат: я уже и обозу велел идти вперед". Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк "Позавтракай хоть, брат". И обещал Василька позавтракать. И сказал Святополк: "Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь". И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: "Где брат?" Они же сказали ему: "Стоит на сенях". И, встав, сказал Давыд: "Я пойду за ним, а ты, брат, посиди". И, встав, вышел вон. И как скоро вышел Давыд, заперли Василька, – 5 ноября, – и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь. На другое же утро Святополк созвал бояр и киевлян и поведал им, что сказал ему Давыд, что "брата твоего убил, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить". И сказали бояре и люди: "Тебе, князь, следует заботиться о голове своей; если правду сказал Давыд, пусть понесет Василько наказание; если же неправду сказал Давыд, то пусть сам примет месть от Бога и отвечает перед Богом". И узнали игумены и стали просить за Василька Святополка; и отвечал им Святополк: "Это все Давыд". Угнав же об этом, Давыд начал подговаривать на ослепление: "Если не сделаешь этого, а отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне". Святополк хотел отпустить его, но Давыд не хотел, остерегаясь его. И в ту же ночь повезли Василька в Белгород – небольшой город около Киева, верстах в десяти; и привезли его в телеге закованным, высадили из телеги и повели в избу малую. И, сидя там, увидел Василько торчина, точившего нож, и понял, что хотят его ослепить, и возопил к Богу с плачем великим и со стенаньями. И вот вошли посланные Святополком и Давыдом Сновид Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, и начали расстилать ковер, и, разостлав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не смогли его повалить. И вот влезли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв доску с печи, положили на грудь ему. И сели по сторонам доски Сновид Изечевич и Дмитр, и не могли удержать его. И подошли двое других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь Святополков, держа нож, и хотел ударить ему в глаз, и, промахнувшись глаза, перерезал ему лицо, и видна рана та у Василька поныне. И затем ударил его в глаз, и исторг глаз, и потом – в другой глаз, и вынул другой глаз. И был он в то время, как мертвый. И, взяв его на ковре, взвалили его на телегу, как мертвою, повезли во Владимир. И, когда везли его, остановились с ним, перейдя Звижденский мост, на торговище, и стащили с него сорочку, всю окровавленную, и дали попадье постирать. Попадья же, постирав, надела на него, когда те обедали; и стала оплакивать его попадья, как мертвого. И услышал плач, и сказал: "Где я?" И ответили ему: "В Звиждене городе". И попросил воды, они же дали ему, и испил воды, и вернулась к нему душа его, и опомнился, и пощупал сорочку, и сказал: "Зачем сняли ее с меня? Лучше бы в той сорочке кровавой смерть принял и предстал бы в ней перед Богом". Те же, пообедав, поехали с ним быстро на телеге по неровному пути, ибо был тогда месяц "неровный" – грудень, то есть ноябрь. И прибыли с ним во Владимир на шестой день. Прибыл же и Давыд с ним, точно некий улов уловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка".

Такое соблюдение условий любечского съезда возмутило Владимира И послал он за Олегом и Давыдом, которые пришли со своими воинами на новые переговоры. Из показаний Олега с Давыдом получалось, что виноват во всем один Святополк. Послали к Святополку, который на вопрос, за что он ослепил своего брата, ответил:"Поведал мне Давыд Игоревич: "Василька брата твоего убил, Ярополка, и тебя хочет убить и захватить волость твою, Туров, и Пинск, и Берестье, и Погорину, а целовал крест с Владимиром, что сесть Владимиру в Киеве, а Васильку во Владимире". А мне поневоле нужно свою голову беречь. И не я его ослепил, но Давыд; он и привез его к себе". На это переговорщики тут же возразили: "Не отговаривайся, будто Давыд ослепил его. Не в Давыдовом городе схвачен и ослеплен, но в твоем городе взят и ослеплен". Причем Давыд и Олег своей вины в ослеплении Василька и не видели. Во всем обвинили одного Святополка, на которого Владимир и предложил пойти войной. И почти что пошли. Только вмешательство матери Владимира и митрополита киевского остановило этот поход. Впрочем, ненадолго. Ослепленный Василек, сидевший в плену у Давыда, во Владимире, был пленителем в конце концов отпущен под честное слово Володаря, что тот не начнет против Давыда воевать, но только Василек оказался в руках брата, оба они напали на обидчика. Тот затворился во Владимире, и обступили братья Владимир, требуя только одного: ""Мы не пришли на город ваш, ни на вас, но на врагов своих, на Туряка, и на Лазаря, и на Василя, ибо они подговорили Давыда, и их послушал Давыд и сотворил это злодейство. А если хотите за них биться, то мы готовы, либо выдайте врагов наших". Горожане же, услышав это, созвали вене, и сказали Давыду люди. "Выдай мужей этих, не будем биться из-за них, а за тебя биться можем. Иначе отворим ворота города, а ты сам позаботься о себе". И поневоле пришлось выдать их. И сказал Давыд: "Нет их здесь"; ибо он послал их в Луцк. Когда же они отправились в Луцк, Туряк бежал в Киев, а Лазарь и Василь воротились в Турийск. И услышали люди, что те в Турийске, кликнули люди на Давыда и сказали: "Выдай, кою от тебя хотят!

Иначе сдадимся". Давыд же, послав, привел Василя и Лазаря и выдал их. И заключили мир в воскресенье. А на другое утро, на рассвете, повесили Василя и Лазаря, и расстреляли их стрелами Васильковичи, и пошли от города. Это второе отмщение сотворил он, которою не следовало сотворить, чтобы Бог был только мстителем, и надо было возложить на Бога отмщение свое, как сказал пророк: "И воздам месть врагам и ненавидящим меня воздам, ибо за кровь сынов своих мстит Бог и воздает отмщение врагам и ненавидящим его". Когда же те ушли из города, сняли тела их и погребли".

На этом процесс мщения не прекратился: Святополк пошел на Давыда, осадил Владимир, а затем, когда Давыд целовал ему крест, отпустил князя. Давыд бежал в Польшу. Святополк: нарушил клятву и отправился воевать Василька и Володаря, но они оказали такое яростное сопротивление, что великому князю пришлось отступить. Тут из Польши вернулся с войском Давыд. Святополк погнал Давыда И усобица продолжалась и продолжалась, обрастая новыми обидами и новыми жертвами. Созвали второй съезд, в Уветичах.

В 1100 год "братья сотворили мир между собою, Святополк, Владимир, Давыд, Олег в Уветичах, месяца августа в 10-й день. Того же месяца в 30-й день в том же месте собрались на совет все братья – Святополк, Владимир, Давыд, Олег, – и пришел к ним Игоревич Давыд, и сказал им: "Зачем призвали меня? Вот я. У кого на меня обида?" И ответил ему Владимир: "Ты сам прислал к нам: "Хочу, братья, прийти к вам и пожаловаться на свои обидь". Вот ты и пришел и сидишь с братьями своими на одном ковре – почему ж не жалуешься? На кого из нас у тебя жалоба? " И не отвечал Давыд ничего. И стали братья на конях; и стал Святополк со своей дружиной, а Давыд и Олег каждый со своею отдельно. А Давыд Игоревич сидел в стороне, и не подпустили они его к себе, но особо совещались о Давыде. И, порешив, послали к Давыду мужей своих, Святополк Путяту, Владимир Орогостя и Ратибора, Давыд и Олег Торчина. Посланные ж пришли к Давыду и сказали ему: "Так говорят тебе братья: "Не хотим тебе дать стола Владимирскою, ибо вверг ты нож в нас, чего не бывало еще в Русской земле. И мы тебя не схватим и никакого зла тебе не сделаем, но вот что даем тебе – отправляйся и садись в Божском остроге, а Дубен и Чарторыйск дает тебе Святополк, а Владимир дает тебе 200 гривен, и Давыд с Олегом 200 гривен". И тогда послали послов своих к Володарю и Васильку: "Возьми брата своего Василька к себе, и будет вам одна волость, Перемышль. И если то вам любо, то сидите там оба, если же нет, то отпусти Василька сюда, мы его прокормим здесь. А холопов наших выдайте и смердов". И не послушались этого ни Володарь, ни Василько. А Давыд сел в Божске, и затем дал Святополк Давыду Дорогобуж, где он и умер, а город Владимир отдал сыну своему Ярославу".

Итак, не помогло и переговорное дело. Братья боялись друг друга и видели в каждом вора, шпиона или убийцу. В 1113 году умер Святополк, и на киевский стол сел Владимир Мономах.

Владимир по имени Мономах

После долгого ожидания Владимир сын Всеволода наконец-то добился заветной мечты: он занял киевский стол, не нарушив правил наследования, и позволил киевлянам уговаривать его, а не помчался стрелой, получив благую весть. Поскольку все беды и несчастья относились к прошлому князю, то Владимир вошел на стол чистым и лучезарным, и никто не посмел бы обвинить его в том, что умышлял он и на Василька, и на Володаря, и на Давыда, и на самого Святополка. Дело это было теперь уже прошлое, и Владимир считался в отечестве старшим князем, отцом другим. Именно при Владимире был совершен перенос мощей уже святых Бориса и Глеба в новую церковь, и в этом красочном мероприятии принимали активное участие и бывшие враги – Святославичи. "И было сошествие великое народа, – писал летописец, – сшедшегося отовсюду: митрополит Никифор со всеми епископами – с Феоктистом черниговским, с Лазарем переяславским, с попом Никитою белогородским и с Гнилою юрьевским – и с игуменами – с Прохором печерским и Сильвестром святого Михаила – и Сава святого Спаса, и Григорий святого Андрея, Петр Кловский и прочие игумены. И освятили церковь каменную. И, отпев им обедню, обедали у Олега и пили, и было выставлено угощение великое, и накормили нищих и странников в течение трех дней. И вот на следующий день митрополит, епископы, игумены, облачившись в святительские рты и возжегши свечи, с кадилами благовонными, пришли крахам святых и взяли раку Борисову, и поставили ее на возила, и поволокли их за веревки князья и бояре; впереди шли чернецы со свечами, за ними попы, и игумены, и епископы перед самою ракою, а князья шли с ракою между переносными оградами. И нельзя было везти из-за множества народа: поломали переносную ограду, а иные забрались на городские стены и помосты, так что страшно было смотреть на такое множество народа, И повелел Владимир нарезанные куски паволоки, беличьи шкурки разбрасывать народу, а в других местах бросать серебряные монеты людям, сильно налегавшим; и легко внесли раку в церковь, но с трудом поставили раку посреди церкви, и пошли за Глебом. Таким же способом и его привезли и поставили рядом с братом. И произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом, с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, "где отец мой наметил", на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополит и епископы: "Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим", и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давыда и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат". Обида и ненависть друг к другу между князьями никуда не ушли, даже святые мощи не смогли их объединить.

Владимир сидел на киевском столе очень недолго – с 1113 по 1125 год, но летописцы, тем не менее, сделали его любимым героем Это и понятно, потому что линия Мономахов дала будущих русских царей. В русской традиции считается, что Владимир был первым великим князем, который получил царский титул от Византии. История эта весьма туманна. Да, мать Владимира и в самом деле была царевной из рода Мономахов. Но, тем не менее сам Владимир или его братья никакого права на царский титул не имели. Все объясняется куда проще. Дочь Владимира Мария была выдана князем за греческого принца Леона из рода Диогенов. Но поскольку императорский титул в Византии передавался совсем не по наследству, а очень часто в результате переворотов, то Леон императором Византии не стал, это место занял Алексей Комнин, известный как тот самый император-неудачник, который позвал на помощь против турок европейских рыцарей-крестоносцев. Увидев, что с появлением в Византии сумасшедшего крестоносного войска у императора появилась масса проблем, Леон решил использовать шанс и вернуть себе трон, либо хотя бы прирезать к своим владениям бесхозной земли. Однако Алексей оказался куда зорче и хитрее, нежели рассчитывал принц. Так что в один прекрасный день к нему подослали двух сарацин, которые его и убили. Поскольку у Марии от Леона был сын, Владимир отправил на Балканы своего воеводу Ивану Войтишича и сына Вячеслава с воеводой Фомой Ратиборовичем, однако походы были совершенно безуспешные. Однако крови Алексею эти походы попортили немало, так что он попробовал от Владимира откупиться дарами. Для передачи даров был послан в Киев эфесский митрополит Неофит. Так и возникло на этом основании предание, что русский князь был помазан на царство, а на голову ему был надет венец византийского императора. Как писал Соловьев, с Неофитом прибыли знатные подданные императора и вручили подарки – "крест из животворящего древа, венец царский, чашу сердоликовую, принадлежавшую императору Августу, золотые цепи и проч., причем Неофит возложил этот венец на Владимира и назвал его царем". В византийских источниках нет упоминания ни о дарах, ни о миропомазании Владимира. Впрочем, вряд ли Алексей на такое отступление от правил и пошел: но в 1122 году он женил одного из Комнинов на внучке Мономаха, этим дело и ограничилось. Русские давно перестали уж считаться варварами, союз с ними более не считался унизительным.

Впрочем, никаких царских подвигов в своей жизни Владимир Мономах не совершил. В русскую историю, однако, он вошел как князь-просветитель, князь-защитник, настоящий патриот, "братолюбец и нищелюбец и добрый страдалец (труженик) за Русскую землю". Вполне вероятно, что на фоне других князей он и казался явлением неординарным Но, тем не менее, при этом князе-труженике русские земли дошли до окончательного развала, и с каждым годом эти земли будут разъединяться и оттекать к восточным или западным окраинам Как братолюбец он стал невольно причиной (или даже участником, о чем современники предпочитали, конечно, умалчивать) ослепления князя Василька Как миротворец он провалил одну за другой все миротворческие операции. Как просветитель, да, тут он оказался на высоте и оставил своим бездарным детям "Поучение" – то есть своего рода завещание, как нужно любить друга и держаться в коллективе, чтобы не потерять единства земли, а также чести и достоинства Вспоминая дни своей юности, он писал: "Всех походов моих было 83; а других маловажных не упомню. Я заключил с Половцами 19 мирных договоров, взял в плен более ста лучших их Князей и выпустил из неволи, а более двух сот казнил и потопил в реках. Кто путешествовал скорее меня? Выехав рано из Чернигова, я бывал в Киеве у родителя прежде Вечерен. Любя охоту, мы часто ловили зверей с вашим дедом. Своими руками в густых лесах вязал я диких коней вдруг по нескольку. Два раза буйвол метал меня на рогах, олень бодал, лось топтал ногами; вепрь сорвал меч с бедры моей, медведь прокусил седло; лютый зверь однажды бросился и низвергнул коня подо мною. Сколько раз я падал с лошади! Дважды разбил себе голову, повреждал руки и ноги, не блюдя жизни в юности и не щадя головы своей. Но Господь хранил меня. И вы, дети мои, не бойтесь смерти, ни битвы, ни зверей свирепых; но являйтесь мужами во всяком случае, посланном от Бога. Если Провидение определит, кому умереть, то не спасут его ни отец, ни мать, ни братья. Хранение Божие надежнее человеческого".

"О дети мои! Хвалите Бога! Любите также человечество, – наставлял сыновей Мономах в своем "Поучении", – Не пост, не уединение, не Монашество спасет вас, но благодеяния. Не забывайте бедных; кормите их, и мыслите, что всякое достояние есть Божие и поручено вам только на время. Не скрывайте богатства в недрах земли: сие противно Христианству. Будьте отцами сирот: судите вдовиц сами; не давайте сильным губить слабых. Не убивайте ни правого, ни виновною: жизнь и душа Христианина священны. Не призывайте всуе имени Бога; утвердив же клятву целованием крестным, не преступайте оной. Братья сказали мне: изгоним Ростиславичей и возьмем их область, или ты нам не союзник! Но я ответствовал: не могу забыть крестною целования, развернул Псалтырь и читал с умилением: векую печальна ecu, душе моя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему. Не ревнуй лукавнующим ниже завиди творящим беззаконие. – Не оставляйте больных; не страшитесь видеть мертвых: ибо все умрем. Принимайте с любовию благословение Духовных; не удаляйтесь от них; творите им добро, да молятся за вас Всевышнему. Не имейте гордости ни в уме, ни в сердце, и думайте: мы тленны; ныне живы, а завтра во гробе. – Бойтесь всякой лжи, пиянства и любострастия, равно гибельного для тела и души. – Чтите старых людей как отцов, любите юных как братьев. – В хозяйстве сами прилежно за всем смотрите, не полагаясь на Отроков и Тиунов, да гости не осудят ни дому, ни обеда вашего. – На войне будьте деятельны; служите примером для Воевод. Не время тогда думать о пиршествах и неге. Расставив ночную стражу, отдохните. Человек погибает внезапу: для того не слагайте с себя оружия, где может встретиться опасность, и рано садитесь на коней. – Путешествуя в своих областях, не давайте жителей в обиду Княжеским Отрокам; а где остановитесь, напойте, накормите хозяина. Всего же более чтите гостя, и знаменитого и простого, и купца и Посла; если не можете одарить его, то хотя брашном и питием удовольствуйте: ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую об нас славу. – Приветствуйте всякого человека, когда идете мимо. – Любите жен своих, но не давайте им власти над собою. – Все хорошее, узнав, вы должны помнить: чего не знаете, тому учитесь. Отец мой, сидя дома, говорил пятью языками: за что хвалят нас чужестранцы. Леность – мать пороков: берегитесь ее. Человек должен всегда заниматься: в пути, на коне, не имея дела, вместо суетных мыслей читайте наизусть молитвы или повторяйте хотя самую краткую, но лучшую: Господи помилуй. Не засыпайте никогда без земною поклона; а когда чувствуете себя нездоровыми, то поклонитесь в землю три раза. Да не застанет вас солнце на ложе! Идите рано в церковь воздать Богу хвалу утреннюю: так делал отец мой; так делали все добрые мужи. Когда озаряло их солнце, они слабили господа с радостию и говорили: Просвети они мои, Христе Боже, и дал ми ecu свет Твои красный. Потом садились думать с дружиною, или судить народ, или ездили на охоту; а в полдень спали: ибо не только человеку, но и зверям и птицам Бог присудил отдыхать в час полуденный. – Так жил и ваш отец. Я сам делал все, что мог бы велеть Отроку: на охоте и войне, днем и ночью, в зной летний и холод зимний не знал покоя; не надеялся на посадников и бирючей; не давал бедных и вдовиц в обиду сильным; сам назирал церковь и Божественное служение, домашний распорядок, конюшню, охоту, ястребов и соколов".

Дети оказались не столь щедры и разумны, как он предполагал. Они и их потомки скоро привели страну на край бездны. Киев стал чем-то вроде переходящего из рук в руки города, его всем хотелось захватить и добиться высшей княжеской власти. Между князьями, связанными кровным, но теперь уж гораздо более отдаленным родством, началась война. Русь больше не знала покоя ни от степняков, приходивших с юга и востока, ни от все более устремляющихся с запада на восток совершенно новых завоевателей – немецких рыцарей, ни от ближайших братьев славян, а буквально через столетие она стала добычей сильного и дисциплинированного монгольского войска.

Потерянный Киев

После смерти Владимира Мономаха борьба между его родичами пошла своим чередом. За сорок пять лет (с 1125 по 1174) на киевском столе побывали десять князей. Сначала на семь лет удалось удержать стол сыну Владимира Мстиславу Владимировичу, который попробовал навести порядок. Наибольшую заботу для него представлял Чернигов, где один из Ольговичей, Всеволод, согнал со стола своего дядю Ярослава, Мстислав пошел на нарушителя порядка войной, Всеволод же призвал на помощь половецкое войско, и только плохая связь между мятежным князем и половцами помешала Ольговичу разбить старшего князя – половцы, не имея сведений из Чернигова, ушли в степь. Мстислав хотел идти на Ольговича во второй раз, но тут собрался церковный собор и запретил братоубийственную войну. Другой поход был на Полоцк, откуда изгнали Давыда Всеславича и посадили его брата Рогволода. Позже кривских князей, как именовали потомков первого полоцкого князя Рогволода, как пишет Соловьев, "Давыда, Ростислава и Святослава Всеславичей вместе с племянниками их Рогволодовичами посадили в три лодки и заточили в Царьград". В 1132 году Мстислав умер, и на киевский стол сел его брат Ярополк, который тоже правил семь лет, но при нем усобицы уже вошли в полную силу. Из семи лет правления в Киеве для Ярополка не было ни единого спокойного года. После его смерти в 1139 году на киевский стол сел брат Ярополка Вячеслав, но на него пошел войной Всеволод Ольгович. Князь черниговский, он захватил Киев. Вячеслав понял, что силы неравны и против Всеволода ему не выстоять, так что уступил стольный город без кровопролития. "Я, брат, - сказал он, – пришел сюда на место братьев своих, Мстислава и Ярополка, по завещанию наших отцов; если же ты, брат, захотел этого стола, оставя свою отчину, то, пожалуй, я буду меньше тебя, пойду в прежнюю свою волость, а Киев тебе". И еще 7 лет до своей смерти в 1146 году Киевом правил Всеволод Ольгович. Причем считается, что между ним и Мономашичами существовал некий договор. Наследовать стол мог Изяслав Мстиславич, князь владимиро-волынский, но Всеволод послал к нему со словами: "После отца твоего Киев принадлежит тебе, но дядья твои не дадут тебе в нем сесть; сам знаешь, что и прежде вас отовсюду выгоняли, и если б не я, то никакой волости вам бы не досталось, поэтому теперь я хочу Киев взять, а вас буду держать как родных братьев и не только теперь дам вам хорошие волости, но по смерти моей Киев отдам тебе; только вы не соединяйтесь с дядьми своими на меня". Договор, как сообщают летописи, был скреплен крестным целованием. Об этом стало известно другими Монамашичам, и борьба разгорелась уже между ними. Пока эта борьба велась, Всеволод сидел на киевском столе. Между тем за беспокойное время усобицы Всеволод заболел и перед смертью, вместо того чтобы отдать Киев Изяславу, по договоренности, завещал его своему сыну Игорю. Умирая, пишет Соловьев, он "послал зятя своего Болеслава польскою к Изяславу Мстиславину, а боярина Мирослава Андреевича к Давыдовичам спросить, стоят ли они в крестном целовании Игорю, и те отвечали, что стоят. 1 августа умер Всеволод, князь умный, деятельный, где дело шло об его личных выгодах, умевший пользоваться обстоятельствами, но не разбиравший средств при достижении цели".Игорь не просидел на киевском столе и пару месяцев, Изяслав послал против него войско, победил, а Игоря "послал в Выдубицкий монастырь, а потом, сковавши, велел посадить в переяславский Ивановский". Изяслав же сидел на столе с 1146 по 1154 год, 8 лет. Ему пришлось постоянно воевать с братом Игоря Святославом и Юрием Ростовским. Причем знаменем борьбы за стол выступал несчастный князь Игорь Ольгович, уже постриженный в монахи, Ольговичи пообещали, что пока брат сидит в заточении, они усобицу не прекратят, но их противники думали иначе освободят и снова поставят его в Киеве; так что, опасаясь такого исхода, в монастырь двинулись возмущенные киевляне, вытащили Игоря из кельи и убили. Однако сами киевляне от убийства отказывались, кивая на вероломных князей: "Не мы его убили; убили его Давыдовичи и Всеволодич, которые замыслили зло на нашего князя, хотели убить его обманом; но бог за нашего князя и св. София". Когда с этим вопросом было вроде бы покончено, появился другой. Юрий Ростовский, мстя за изгнание с киевской земли своего сына Ростислава, двинул войско на юг. Соединившись с Ольговичами, он взял Киев, а Изяслава изгнал. Соловьев пишет об этом так:"Мстиславичи объявили киевлянам: "Дядя пришел; можете ли за нас биться?" Те отвечали: "Господа наши князья! Не погубите нас до конца: отцы наши, и братья и сыновья одни взяты в плен, другие избиты и оружие с них снято, возьмут и нас в полон; поезжайте лучше в свою волость; вы знаете, что нам с Юрием не ужиться; где потом увидим ваши стяги, будем готовы с вами". Услыхав такой ответ, Мстиславичи разъехались: Изяслав – во Владимир, Ростислав – в Смоленск; а дядя их Юрий въехал в Киев; множество народа вышло к нему навстречу с радостью великою, и сел он на столе отца своего, хваля и славя бога, как говорит летописец. Прежде всего Юрий наградил своего союзника – Святослава Ольговича: он послал в Чернигов за Владимиром Давыдовичем и велел ему отдать Святославу Курск с Посемьем, а у Изяслава Давыдовича Ольгович взял землю южных дреговичей. Потом Юрий нача раздавать волости сыновьям своим: старшего сына Ростислава посадил в Переяславле, Андрея – в Вышгороде, Бориса – в Белгороде, Глеба – в Коневе, Василька – в Суздале". Князь Юрий ростовский недаром получил именование Юрий Длинные Руки, или всем известный со школьной еще программы Юрий Долгорукий. В Киеве он и вправду не удержался. Сразу, как пришлось ему надолго покинуть город, на его место сел Вячеслав и восстановил в правах Изяслава, который при нем и управлял Юрий еще раз пытался идти на Киев, воевал и другие города в союзе с половцами, но в конце концов был отбит и постановлением князей отправлен в Суздаль. Не прошло и года, как он снова вернулся в Русь и снова с половцами. Впрочем, и киевский князь Изяслав приносил не меньше беды. В 1154 году он пошел походом на земли галичан, множество людей было убито, множество городов сожжено. После его смерти на киевский стол сел его брат Ростислав Мстиславич, но продержался всего год – в походе был разбит, попал в плен вместе с женой, выкуплен Изяславом Давыдовичем, который и занял свободный стол в Киеве. Но там удержаться ему не удалось: на Киев пошел Юрий Долгорукий, который с трудом сидел на этом столе два года. Есть мнение, что в процессе борьбы за княжение он был отравлен. На стол сел Изяслав Давыдович и продержался тоже два года, пока не бежал в Вятскую волость от набега берендеев. В Киев тем временем вошел союзник берендеев Мстислав и снова посадил на стол Ростислава Мстиславича, но ему княжить оставалось недолго – в 1167 году он умер. Его сменил Мстислав Изяславич, князь владимиро-волынский, смелый и энергичный. Он не смог наладить отношения с князьями, и против него возник заговор. Князья подговорили Андрея Боголюбского идти воевать Киев. В 1169 году Андрей захватил город, официально он считался великим князем пять лет. Но Андрей ненавидел и не понимал южные земли. Хотя он происходил все из тех же Рюриковичей, родиной он считал Северо-Восток, а стольным городом совсем не Киев, а крошечный Владимир-на-Клязьме. Так что в Киеве он посадил старшего из суздальских князей, а сам не пожелал ни жить в Киеве, ни разбираться с проблемами южных князей. Так до него не поступал еще никто. Андрей начал перетягивание "старшей власти" на землю вятичей. А поскольку московская династия князей хотя и кичилась родословной от киевских князей, все же ориентировалась больше на земли Северо-Востока, то для них, конечно, киевская земля интерес потеряла С этой поры южные земли становились своего рода "отрезанным ломтем". Южные города были слишком самостоятельными, южные князья слишком непокорными, юг ни в какую не хотел управляться из единого центра, и собрать всю эту родственную толпу можно было только ради большой войны, да и то не было ясно, на чьей стороне князья захотят выступать. Северо-восточные земли были изначально иными: они находились в подчиненном от князя положении, и города на них просто принадлежали князьям. На Северо-Востоке князь имел полное право приказывать, казнить и миловать. На юге и на Северо-Западе ему бы этого не позволили. Так что киевские земли не случайно оказались выключенными из русской истории, они были землями старой Руси, а не становящейся Московии.

Можно считать условно, что примерно к началу XIII века, когда весь юг разбился на множество самостоятельных княжеств, отказавшись от единого центра управления, а земли Северо-Запада набирали все больше силы, и произошло фактическое разделение большой Руси на три части: новгородскую, киевскую и московскую, причем последняя была меньше и слабее, но она имела длинные руки и завистливые глаза И еще она с самого начала стремилась стать центром земли. Эта замечательная земля именовалась на западе Московией. А ее жители и князья – москалями. Сначала москали пытались управлять полученными по рюриковскому праву южными территориями, но скоро им стало совсем не до этого. На неединую Русь с востока двинулась армия Чингисхана, в славянские земли пришла Золотая Орда Московия оказалась буквально за пару лет под Ордой. За пару лет и на пару веков.

Грядущим историкам Московского царства, которые воспринимали самоопределение земель и его населения как кровную обиду, если эти земли и люди предпочитали отнюдь не Москву, это ордынское иго оказало огромную услугу. Теперь можно было объяснить развал древнего большого государства не внутренними, а внешними факторами Из-за Орды Московия потеряла южные княжества Их захватили Литва и Польша, известные враги Московии. И это Москва, в конце концов, освободила от рабства юго-западные земли, включив их снова в свои границы. Страшным описанием уничтожения Киева Батыем всегда заканчивается историческое полотно, повествующее о древней истории Руси. Я этого делать не стану. И не потому, что это неправда и Киев "воскрес" после похода Батыя, как и другие города, по которым пронеслась монгольская конница, а просто потому, что такого понятия как Древняя Русь или Киевская Русь уже не существовало. Киевская Русь успела стать Черниговской, Галицко-Волынской, Муромской, Полоцкой, Туровской, Городенской, Переяславской…

Время преданий миновало. Начиналось время истории.

Каждая Русь в этом времени пошла своим путем.

Каждая Русь придумала себе историю.