Проткрываем завесу тайн. Книги 1-25

1. Клеопатра: последний фараон Египта

Клеопатра VII Филопатор (69–30 год до н. э.) — последний независимый правитель Египта (до римского завоевания) династии Птолемеев. Поочередно была женой двух своих родных братьев — Птолемея XIII и Птолемея XIV, и любовницей великих римских полководцев Юлия Цезаря и Марка Антония.

Время приукрашивает черты характера и внешность великой личности ореолом романтики. Сколько картин, книг и фильмов было посвящено любовному треугольнику Клеопатра — Цезарь — Антоний… Кого из двух великих правителей она любила больше — первого или второго? А может быть, ее расчетливое сердце не тронул ни один из них, возможно, ее интересовал лишь римский трон?..

Малышку назвали Клеопатрой VII в честь ее родственницы. Клеопатры II, которая славилась когда-то своей несравненной красотой. Но маленький носик юной Клеопатры со временем стал довольно внушительным и приобрел фамильные орлиные очертания, подбородок выдвинулся вперед, и только удивительные бархатные глаза остались по-настоящему великолепными…

Да. Клеопатра, несмотря на миф, не отличалась красотой. По оставшимся скульптурным изображениям и ее профилям на монетах (к тому же художники наверняка льстили правительнице) был реконструирован облик женщины примерно 150–154 см ростом, полной, с густыми волнистыми волосами, большими глазами с опущенными внешними уголками и весьма внушительным носом.

Но Клеопатра не была бы великой женщиной, если бы не могла обращать свои недостатки себе на пользу или хотя бы умело подчеркнуть свои многочисленные достоинства.

Говорят, что она обладала необыкновенным магнетическим обаянием, которое некоторые историки назвали демоническим, и голосом сирены, способным заворожить любого человека.

По описаниям Плутарха: «…красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимою прелестью, и потому ее облик, сочетавшийся с редкою убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу.

Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был точно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад — на любое наречие».

Клеопатра в совершенстве знала восемь языков, латынь и даже «презренный» арабский и египетский. Ведь на самом деле она была не египтянкой, а гречанкой — ее род вел свое начало от грека Птолемея, военачальника и друга Александра Македонского, которого он. очарованный красотами Египта, и уговорил отдать ему эту страну в управление.

Маленькая Клеопатра почти с самого рождения была втянута в дворцовые интриги. Помимо нее у Птолемея XII было две дочери и два сына. Когда Клеопатре исполнилось шесть лет, ее старшая сестра Береника организовала заговор, изгнала отца из Египта и захватила престол. Береника царствовала три года, но потом Птолемей XII, воспользовавшись поддержкой и деньгами Рима, вернул себе трон и устроил жестокую резню, казнив всех сторонников Береники, ее саму и ее мужа (который доводился ей, кстати, двоюродным братом).

Каким бы диким нам это ни казалось, но 50–60 веков назад браки между кровными родственниками царских династий заключались повсеместно. Так, Клеопатра после смерти своего отца была выдана замуж за своего родного брата — Птолемея XIII. По египетским законам женщина не могла править страной единолично — только в качестве жены или матери фараона. Но вряд ли этот брак был чем-то большим, чем политический ход, — юному фараону в тот год исполнилось всего 10 лет.

А 18-летняя Клеопатра наслаждалась все полнотой власти — она, следует отдать ей должное, получила прекрасное образование — в ее распоряжении были все ученые Александрии и все пергаменты великой Александрийской библиотеки. Острый природный ум, помноженный на энциклопедические знания, создал совершенно неординарную личность.

Но не следует думать, что юная царица все свое время отдавала обучению. По мнению некоторых историков, она была чрезвычайно сластолюбива. Римский историк IV века Аврелий Виктор писал: «Она была так развратна, что часто проституировала, и обладала такой красотой, что многие мужчины своей смертью платили за обладание ею в течение одной ночи».

Помните эти строчки Пушкина из «Египетских ночей»?

По легенде, Клеопатра содержала гарем красивых мужчин, но ее темперамент был неукротим. Она предложила свою страсть любому, кто согласится отдать за это жизнь. А отрубленные головы своих любовников «на одну ночь» юная фараонша повелевала выставлять около своего дворца. Не правда ли, «милая» причуда?

Клеопатра обладала почти безграничной властью, но такую власть трудно удержать юной девушке, даже если она росла в царских покоях. Ее муж и брат, подстрекаемый своим опекуном — евнухом Потином,?полководцем Ахиллом и учителем Теодотом, решил узурпировать власть. На официальных документах он приказал ставить снос имя первым (а не рядом) — мальчишеская выходка, однако умная Клеопатра поняла, чем ей это грозит и кто за этим стоит, и летом 48 года до н. э. сбежала в Сирию, где начала вербовать войско. Вернувшись с большим отрядом, она разбила лагерь на египетской границе, куда уже подтянулись войска ее брата, преграждая Клеопатре обратный путь в страну?.

А в то же самое время причудливое веретено истории пряло другую сюжетную нить, которой суждено было накрепко переплестись с нашим сюжетом.?

В Риме шла война за власть. Главные действующие лица — сенаторы Гай Юлий Цезарь и Гней Помпей.?Помпей требовал помощи от Египта, и Клеопатра, уверенная и его победе, «поставила не на ту лошадь» — дала ему корабли и солдат. Хотя помощь была совсем незначительной, хитрая Клеопатра смогла убелить переговорщика в ее значимости и навязать свои условия — что, возможно, и спасло ей впоследствии жизнь.?

Опекуны супруга Клеопатры поддержали Цезаря и, когда Птолемей после серии неудачных сражений пытался укрыться и Египте, они коварно убили его и в знак дружбы торжественно преподнесли его голову и перстень всемогущему Цезарю.?

Казалось, Клеопатре грозит неминуемая гибель — она на стороне побежденных! Но хитрая принцесса придумывает невероятный ход…??

Пробраться в Александрию к Цезарю было почти невозможно — кругом стояли на страже солдаты ее брата и римляне, но верный сторонник Аллолодор пронес Клеопатру в покои Цезаря завернутой в тюк грязного постельного белья (это уже потом кинематографисты «превратят» его в разноцветные рулоны шелковых тканей).

Клеопатра тщательно продумала все детали своего внезапного появления «на сцене» — она сделала?скромный макияж и оделась так, чтобы выглядеть маленькой и беззащитной, но в то же время очень привлекательной.

Представьте себе: воин разворачивает перед Цезарем ворох грязного белья и оттуда, как жемчужина, появляется очаровательная и беззащитная Клеопатра с хрусталиками слез в огромных бархатных глазах…

Пятидесятилетний Цезарь был удивлен и восхищен, он был покорен. Но поразила ли его сердце стрела великой любви?.. В Египте у Цезаря были свои интересы — отец Клеопатры, возвращая себе власть, занял у римского банкира Рибирия и сената около 17 миллионов динариев. Цезарь решил, что этот долг отныне становится его личным (но, правда, решил потребовать всего 10 миллионов). К тому же ему был нужен верный союзник, чтобы управлять египетской провинцией, — умный Цезарь понимал, что на покровителей юного Птолемея надежды нет. Поэтому он приложил все усилия. чтобы помирить мужа и жену, и на следующее же утро сообщил Птолемею, что Клеопатра будет править страной наравне с ним.

Но до сих пор несамостоятельный фараон вдруг взбунтовался — 13-летний мальчишка выскочил из дворца на площадь с криками: «Измена! Меня предали!»

Цезаря с немногочисленными легионерами могла разорвать разъяренная толпа, но он, используя все свое обаяние оратора и мощь личности, сумел убедить народ, что всего лишь исполняет волю Птолемея XII, желавшего, чтобы его дети правили вдвоем, и сослался на завещание.

Но вскоре евнух Потин тайно призвал на помощь войска, и началась очередная война за власть, в ходе которой была сожжена Александрийская библиотека, Потин был казнен, а Птолемей XIII погиб, пытаясь спастись с тонущего корабля. Младшую сестру Клеопатры, Арсиною, поддержавшую восстание, проволокли в триумфе по улицам Рима, закованную в цепи вместе с другими пленниками.

Клеопатра, чтобы утвердить свой статус царицы, женила на себе самого младшего брата Птолемея XIV и стала, по сути, единовластной правительницей Египта.

Чтобы отпраздновать свою победу, она вместе с Цезарем отправилась в долгое путешествие по Нилу на огромном по тем временам 100-метровом корабле, который сопровождали 400 лодок и парусников. Говорят, она заинтриговала его загадкой — откуда берет начало великая река? Но уже одно то, что великий Цезарь в течение двух месяцев (а всего в Египте он пробыл почти год) перестал заниматься тем, к чему он шел всю жизнь — воевать за власть над Римом, — поражает всех историков. Может быть, Клеопатра действительно стала хозяйкой его сердца?..

Цезарь был трижды женат, имел множество наложниц, но вряд ли на его пути встречалась такая умная и сильная женщина. Возможно, он впервые в жизни решил устроить себе передышку, возможно, причиной были «демонические чары» царицы, но эти два месяца Цезарь и Клеопатра посвятили только друг другу.

Дела звали Цезаря в Рим, а беременная Клеопатра осталась в Александрии, чтобы дождаться рождения ребенка. И в 47 голу до н. э. родился мальчик, которого нарекли Цезарем (римляне, которым не нравилась Клеопатра, пренебрежительно прозвали его Цезарионом «цезаренышем»). Говорят, он был очень похож на своею отца. Как только малыш окреп, Клеопатра отравилась в Рим — формально, чтобы «заключить союз между Римом и Египтом». На самом деле она хотела стать женой правителя мира, а ее сын должен был стать правителем Рима (у Цезаря до сих пор рождались дочери). То, что у Цезаря была законная жена, ее нисколько не смущало…

Цезарь принял Клеопатру как богиню — поселил во дворце, где даже двери были украшены изумрудами, и воздавал ей божественные почести — золотую статую Клеопатры поставили в храме богини Венеры (покровительницы рода Юлиев, к которому принадлежал Цезарь).

Римляне роптали, называли фараоншу «этой египтянкой» и, напившись, распевали песни про «шлюху из Египта» — но Клеопатре было наплевать.

Считается, что народное возмущение и слухи о том, что Цезарь все-таки решил сделать Клеопатру своей второй законной женой, подтолкнули заговорщиков к решительным действиям. 15 марта 44 года до н. э. Цезарь был зарезан бывшими друзьями.

Когда вскрыли его завещание, оказалось, что своим наследником он назвал… внука своей сестры Гая Октавия. О Цезарионе не было ни слова…

Надежды Клеопатры на то, что мир окажется у ее ног, рухнули.

Цезарь убит…

Почему же он не признал их сына?..

Через месяц она, побежденная, возвращается в ненавистную Александрию. Еще через месяц по ее приказу отравят брата-супруга — Клеопатра не хотела, чтобы хоть кто-то стоял между ней и властью? — теперь она могла править Египтом от имени сына.

Три года про нее ничего не было слышно, а в Риме тем временем разворачивался новый акт драмы. За власть теперь борятся Кассий и Брут (убийцы Цезаря), а с другой стороны — Антоний и Октавиан.

Весь Восток пока был под властью убийц Цезаря. Поэтому, несомненно с ведома Клеопатры, ее наместник на Кипре Серапион помогал им деньгами и флотом Но, наученная горьким опытом, царица одновременно снаряжает флот в помощь Антонию, и ей якобы не хватает лишь попутного ветра…

В 42 году до н. э. цезарианцы победили, и Антоний начинает требовать «морального» возмещения у тех, кто поддерживал его противников. Со своими дарами пришли все, кроме Клеопатры, хотя именно ей нужно было виниться раньше других. А царица тем временем готовила свой очередной «сольный выход» — строила корабль с алыми парусами…

Шпионы рассказали ей о грубой натуре Антония, как любит он блеск и шик, простые развлечения и грубые забавы. Но лазутчики также рассказали о его красоте: поэты уподобляли его Гераклу (тщеславному Антонию очень льстило это сравнение, иногда он даже одевался как герой мифов — низко подпоясывал тунику и укрывал плечи красиво задрапированным плащом). Клеопатра была заинтригована…

И вот в назначенный день, в сумерках, перед Антонием появился огромный корабль с плещущимися по ветру ярко-алыми парусами, раззолоченным носом, сверкающим в последних лучах солнца, и посеребренными веслами. Играла чарующая музыка, до берега доносилось благоухание благовоний, а на троне лежала одетая как богиня Клеопатра, а вокруг нее теснились одетые амурами и нимфами рабы и рабыни…

Неизбалованному утонченными зрелищами Антонию эта картина казалась, наверное, чудом… Сумерки сгущались — и внезапно по жесту Клеопатры весь корабль вдруг осветила яркая иллюминация. Собравшийся на берегу народ Киликии радостно закричал: «Венера плывет! Венера плывет к Гераклу», — и Антоний был сражен еще до того, как его нога ступила на корабль.

Клеопатра покаялась, поплакала, свалила всю вину на Серапиона (которого тут же казнили), рассказала о строившемся флоте, и Антоний был покорен. Он безропотно дал увезти себя в Александрию, а в качестве первого подарка возлюбленной (по ее просьбе) приказал убить ее сестру Арсиною.

Чтобы не отпустить от себя нового любовника, Клеопатра старалась каждый день сделать непохожим на прошедший. Она придумала «кружок 12 неподражаемых» и каждый из участников старался перещеголять друг друга, придумывая программу развлечений на следующий день — пиры, охоты, путешествия… К тому же мудрая Клеопатра (ей было 29, Антонию — 40) постаралась сделать вид, что разделяет любовь к грубым забавам римлянина. Плутарх писал: «…вместе с ним она играла в кости, вместе пила, вместе охотилась, была в числе зрителей, когда он упражнялся с оружием».

Есть легенда, что любимым развлечение Антония было переодеться в раба и бродить тайно по Александрии, задирая прохожих и ввязываясь в потасовки, — Клеопатра пошла и на это! Правительница великой империи в одежде рабыни, босая, бегала по улицам своей столицы и дралась наравне с мужиками!

Может быть, она не притворялась и, разделяя эти непритязательные забавы, действительно от души веселилась и именно тогда и была по-настоящему счастлива?..

Год пролетел незаметно, и даже война, развязанная женой Антония, не смогла вырвать его из рук Клеопатры. Но притязания парфянского царевича на римские земли все-таки заставили Антония вернуться на родину. Его жена Фульвия умерла, но Октавиан, чтобы укрепить их союз, предложил ему в жены свою сестру Октавию. По преданиям, это была женщина удивительной красоты, поразительного ума и необычайной доброты и кротости (чему мы найдем потом подтверждение). Атоний, восхищенный невестой, стал торопить свадьбу, и вскоре они заключили брак.

А почти в это самое время Клеопатра мучилась в родовых схватках — она родила близняшек. Девочку назвали Клеопатра Селена (Луна) а мальчика — Антонин Гелиос (Солнце).

Но Антоний, очарованный молодой женой, не спешил возвращаться. Впервые Клеопатра была отвергнута, впервые познала, что такое ревность. Четыре года Антоний оставался глух к призывам Клеопатры, пока дела империи не вынудили его приехать в Антинохию, куда тотчас примчалась египетская царица с двумя детьми.

И Антоний вновь поддался ее чарам…

Чем крепче его привязывала к себе Клеопатра, тем менее успешными становились его военные походы, хотя вначале он был так удачлив, что подарил свой любовнице столько земель Сирии, Киликии и Халхидики, что ее империя почти вернулась к своим первоначальным границам. Говорят, что она просила в подарок и Иудею, но Антоний ей отказал, назначив правителем Ирода.

Но затем военная удача ему изменила. Антоний проигрывал одну битву за другой. Октавия даже предложила ему военную помощь, но едва она доехала до Афин, как Клеопатра закатила истерику, сказав, что покончит с собой, если он встретится с женой.

И Антоний уступил…

В 36 году у них рождается третий ребенок — Птолемей Филадельф, и Антоний провозглашает Клеопатру своей женой. Но его соратники искренне ненавидят эту «шлюху цезаря», которая за малейшее неповиновение грозит им расправой.

Старого друга Антония, Квинта Деллия, предупредили, что Клеопатра собирается его отравить, и ему пришлось бежать в Рим. Он или кто-то другой сообщили тайну Октавию, но вскоре он добыл в одном из храмов Весты завещание, по которому Антоний признавал своих детей от Клеопатры и завешал им римские земли. Но больше всего римлян разозлила просьба Антония похоронить его рядом с Клеопатрой в Александрии — его авторитет среди граждан был безвозвратно утерян.

II Клеопатре объявили войну. Именно ей одной, давая тем самым «блудному сыну» последний шанс вернуться на родину. Но Антоний выбрал любовь. И проиграл свою последнюю битву…

Есть сведения, что они с Клеопатрой словно закрывали глаза на грозящее им поражение, — по-прежнему устраивали пиры и развлекались. Египетская армия была более многочисленной, но Октавиан нашел талантливого полководца и стратега Випсания Агриппу. В результате блестящей военной кампании флот египтян был загнан в Амбракийский залив, и 2 сентября 31 года до н. э. произошла морская битва при Акциуме. Сначала перевес был на стороне армий любовников, но когда Клеопатре стало ясно, что победа от нее ускользает, она предала Антония: приказала повернуть свой флагманский корабль и покинуть поле боя. Он, отдавший ей все, был брошен и… сломался, бросился вслед за своей возлюбленной.

Битва была проиграна.

Антоний так и не смог оправиться от потрясения, хотя и простил возлюбленной предательство. Он опустил руки. Перестал собирать силы для отпора и стал готовиться к смерти. Они с Клеопатрой, как когда-то, создали союз «двенадцати, поклоняющихся смерти». Царица училась бальзамировать трупы, как какой-нибудь лекарь, и проверяла действие различных ядов на рабах.

А римские войска тем временем приближались к Александрии…

Есть версия, что Клеопатра тайком от возлюбленного послала Октавиану золотой трон и щедрые дары, стараясь его подкупить, и одновременно организовывала побег в Индию, который сорвался.

1 августа 30 года до н. э. все было кончено. Египет пал. Клеопатра с двумя служанками заперлась в заранее построенной гробнице. По одной из версий, она сама послала слугу сказать Антонию, что умерла, по другой, произошла ошибка, но, услышав весть о ее самоубийстве, Антоний тут же с рыданиями и криком «Клеопатра!» бросился грудью на свой меч. Он был еще жив, когда его принесли к Клеопатре, и скончался на коленях любимой.

А вот она, несмотря на данное Антонию обещание, с собой не покончила. Может быть, у нее не хватило смелости? Может быть, она все еще надеялась, что соблазнит Октавиана и добьется царства если не для себя, то для своих детей?

Но ее отчаяние после смерти Антония было слишком сильным, чтобы продолжать игру: «Она лежала на постели, подавленная, удрученная, и, когда Октавиан появился в дверях, вскочила в одном хитоне и бросилась в ноги. Ее давно не прибранные волосы висели клочьями, лицо одичало, голос дрожал, глаза потухли. Всю грудь покрывали еще струпья и кровоподтеки (она раздирала себе грудь в знак траура)…И только ее прелесть, ее чарующее обаяние не угасли окончательно, но как бы проблескивали изнутри даже сквозь жалкое это обличье», — писал Плутарх.

Искушенный дипломат Октавиан пообещал, что она останется правительницей Египта. В знак своей покорности Клеопатра подала ему список всех драгоценностей, находящихся во дворце. Но ее чары на Октавиана не подействовали, он оказался глух к ее просьбам — ей было 39 лет, она родила четырех детей, покорительница Цезаря и Антония не смогла околдовать последнего мужчину, в чьих руках в третий раз оказалась ее судьба. Влюбленный в нее римский легионер рассказал, что, по замыслу Октавиана, ее и детей должны были отвезти в Рим и провести в цепях по городу.

(Впоследствии Октавиан убил сына Клеопатры от Цезаря, который мог претендовать на римский престол, но сохранил жизнь детям от Антония. В память об их отце и своей единственной любви их взяла к себе на воспитание кроткая Октавия.)

Свой последний выход Клеопатра продумала до мелочей. Утром ее проводили к могиле Антония, затем она приказала подать изысканный ужин, приняла душистую ванну, натерла тело и волосы ароматными маслами и отправила письмо Октавиану, в котором жаловалась на его обман и просила похоронить ее рядом с Антонием. А затем в покои царицы впустили торговца фруктами, в корзинке которого, в одной из смокв, сидела смертоносная маленькая змейка — ядовитый аспид.

Когда в царские покои ворвались охранники, посланные Октавием, Клеопатра спокойно лежала на своем ложе в сверкающем царском венце, а на нежной коже руки алели две крохотные капельки крови…

2. Екатерина Медичи: великая королева и обманутая жена

Екатерина Медичи (1519–1589) — французская королева. С 1533 года — жена Генриха II. После его смерти, в царствование своих сыновей — Франциска II, Карла IX и Генриха III — фактически единолично управляла Францией. В 1572 году стала главным организатором Варфоломеевской ночи, опасаясь усиления влияния гугенотов.

Она была великим правителем и несчастной женой.

Почти тридцать лет она управляла одной из величайших стран мира, но ей не хватило ума или везения счастливо устроить свою семейную жизнь, и двадцать лет она вынуждена была мириться с ненавистной фавориткой мужа.

Кто она коварное чудовище или несчастная женщина?..

В многостраничной истории семейства Медичи дочь герцога Урбино Лоренцо II — Екатерина — занимает самое почетное место. Хотя историки до сих пор с пришли к единому мнению, прославила она свой род или опозорила…

Почти с младенчества девочка росла сиротой — ее мать-француженка умерла через две недели после ролов. Отек ненадолго пережил свою супругу, охваченный какой-то жуткой болезнью. Девочка, которой не исполнилось и месяца, осталась круглой сиротой… И хотя она родилась в великолепном дворце и была представителем одного из самых богатых и влиятельных семейств Италии, мало какому ребенку выпадает такое количество несчастий.

Папа Лев X из семейства Медичи послал во Флоренцию кардинала Джулиано Медичи (будущий папа Клемент VII). Сначала тот лично контролировал, как ухаживают за младенцем, а затем доверил эти заботы Сильвио Пассерини, кардиналу Нортоны. Когда Екатерине исполнилось восемь лет, во Флоренции началось восстание. Девочку, ставшую заложницей одной из партий, заточили в монастырь, а через некоторое время город был осажден.

После страшных месяцев осады, когда жизнь ребенка несколько раз висела на волоске, 11-летнюю девочку взял к себе папа Климент VII. При папском дворе ее опекали и даже баловали (наверное, впервые в жизни). Но то, что ей пришлось пережить, уже оставило неизгладимый след на детской психике — девочка была замкнутой, высокомерной, но имела удивительный талант располагать к себе нужных ей людей.

Лаже в юности Екатерину нельзя было назвать ни красавицей, ни просто хорошенькой. Волевое лицо, тяжелый пронизывающий взгляд… Но это лицо притягивало, завораживало, в нем был виден характер и ум. К тому же она была живой, худощавой, с аристократически маленькими ручками и изящными стройными ножками, происходила из богатого и знатного рода (то есть обладала огромным приданым). Так что Екатерину можно было назвать одной из самых завидных невест Европы.

Но как бы то ни было, для «дедушки» Климента внучка представляла козырную карту в далеко идущей политической игре. На ее руку претендовали шотландский король Яков V, принц Лотарингского дома граф Водемон, внебрачный сын английского короля Генриха VIII герцог Ричмонд и многие другие влиятельные женихи…

Вероятно, Екатерина прекрасно понимала, что ее замужество меньше всего будет учитывать ее личные предпочтения, но вряд ли это сильно ее расстраивало — она уже усвоила урок, что свои чувства лучше держать при себе, не доверяя окружающим.

Когда ей исполнилось четырнадцать, Екатерину сосватали за ее ровесника Генриха Валуа Орлеанского, сына французского короля.

Для будущего короля подобный брак был, возможно. и не слишком престижен, но он ведь был вторым сыном Франциска I, поэтому корона короля ему «не светила», а невеста была родственницей папы…

Екатерина с Климентом отправились в Марсель, где ее ждали венценосные родственники. Толпы народа вышли на улицы поглазеть на невесту, а ее сердце сжималось от тревоги и страха… Ведь она даже не вплела собственного мужа.

Их первая встреча запомнилась Екатерине на всю жизнь — она влюбилась сразу и бесповоротно. О таком муже она не могла и мечтать — Генрих был высоким, статным и сильным, галантным и романтичным… И очень красивым… И Екатерина тут же решила, что будет делать все, чтобы добиться ответного чувства.

В 1533 году состоялась пышная свадьба Екатерины и Генриха. Невеста была одета в белое шелковое платье, украшенное драгоценностями, а ее голову покрывала кружевная вуаль…

Но первые годы жизни при французском дворе были для новой принцессы трудными. В ее родной Флоренции отцы семейств считали, что образование девочкам ни к чему — Екатерина писала со множеством ошибок и довольно грубо выражалась. А французский двор был утонченным и изысканным: здесь говорили на греческом и латыни, читали модных поэтов и прекрасно разбирались в живописи. Так что невежество Екатерины просто бросалось в глаза, вызывая тихие насмешки («флорентийская купчиха») и неприязнь вельмож и их фавориток.

Единственный человек, в чьем расположении она не сомневалась, был ее свекор, Франциск I. Он был разносторонне образованным человеком, и Екатерина сразу поняла, как много может дать ей общение с таким мудрым правителем. Она сразу же постаралась заслужить его расположение — что ей удалось.

Но самым страшным разочарованием молодой жены было то, что в сердце ее мужа безраздельно царила другая женщина — Диана де Пуатье. Екатерина как женщина проницательная сразу поняла, что схватка с этим противником проиграна. И это имя стало для Екатерины проклятием.

История страсти Дианы Пуатье и Генриха имеет множество разночтений, начиная с того, что историки не могут сойтись на том, когда же начался их роман. Кто-то говорит, что Генрих увлекся Дианой сразу после свадьбы. Есть версия, что это случилось после того, как Екатерина родила первого ребенка. Но еще одна версия, последняя, кажется наиболее романтичной.

…В марте 1525 года Франциск I проиграл войну испанцам и попал к ним в плен. Только через год его согласились освободить в обмен на маленьких принцев: 8-летнего дофина Франциска и семилетнего Генриха.

Когда настал момент обмена, все придворные засуетились вокруг дофина-наследника, а про кроху Генриха все будто забыли. Диане, стоявшей в толпе придворных, стало невыразимо жаль малыша — она подбежала к нему и, целуя, прижала к груди, прошептав, что все будет хорошо…

По легенде, маленький Генрих был поражен ее красотой и добротой и пронес это воспоминание через пять лет плена.

Принцев освободили, собрав неимоверный выкуп. На рыцарском турнире, устроенном в честь их освобождения, 12-летний Генрих подъехал к ложе, где сидела Диана с мужем, и преклонил перед нею штандарт, выбирая своей «дамой сердца». Диане был тогда 31 год…

В этом же году она стала вдовой.

А через два года в розарии замка Шенонсо Франциск I попросил Диану помочь его сыну немножко развеять хандру после плена. Капелька флирта… Он ведь почти ребенок…

В свои тридцать три Диана выглядела юной девушкой. К тому же она была действительно очень красива — изящный носик, тонкие дуги бровей, загадочные раскосые глаза, чуть приподнимающиеся к вискам, пунцовый бутон губ, фигура богини… К тому же она была мастерицей плести любовные сети, а уж вскружить голову романтичному юноше не составляло для нее никакого труда…

В 1541 году Генрих, участвовавший в рыцарском турнире, оделся в черный и белый цвета в честь своей дамы сердца (только их всегда носила Диана) и уже никогда их не снимал.

Юная Екатерина невероятным усилием воли сумела скрыть оскорбленные чувства и даже постаралась наладить с фавориткой приятельские отношения, усмирив свою гордость. Дело в том. что она не могла пожертвовать ни одним своим сторонником — настолько шатким было ее положение при дворе — Климент VII обещал дать за ней в качестве приданого Милан, Геную и Неаполь, но скоропостижно скончался, так и не выполнив обещания.

К тому же в течение целых десяти лет Екатерина никак не могла забеременеть — а отсутствие наследников постоянно держало ее под угрозой развода. Официальная историческая версия говорит о том, что у Генриха была патология, устранив которую (после операции) он стал необычайно плодовит. И начиная с 1544 гота, после 10 лет бесплодного брака, Екатерина дарит Франции одного за другим десять детей (выжили семеро — 4 мальчика и 3 девочки).

Есть, впрочем, версия, что Екатерине посоветовали для зачатия привести в свою спальню другого мужчину но так это или нет, мы уже не узнаем.

Известно одно: Екатерина, умудренная жизненным опытом, не закатывала откровенных сцен и не устраивала истерик, прекрасно отдавая отчет, на чьей стороне симпатия мужа и что она потеряет, если он сочтет ее непереносимой. Монастырь — это как минимум.

Так что она запаслась терпением. Она была так покорна, так «простодушна»… Она была своему мужу лучшим другом…

Диана тоже не опускалась до открытой вражды и, говорят, даже напоминала Генриху о супружеском долге.

О силе ненависти, которая терзала Екатерину, можно судить только по письму ее секретаря, в котором есть строки о том, что обманутую жену так терзало равнодушие мужа, что «впору было плеснуть герцогине в лицо дистиллированной азотной кислоты (вроде бы в шутку), от которой та навеки осталась бы изуродованной…» Предполагалось, что исполнитель этого злодеяния не будет заранее знать, что в его стакане кислота, а будет думать, что это простая вода и графиня всего лишь будет оскорблена, не более…

Однако где-то произошла «утечка» информации, и исполнитель в ужасе отказался от злодеяния. Есть версия, будто решение переменила сама королева, но это, учитывая дальнейшие события, менее вероятно.

Так что никто не мог себе даже представить, какие мысли теснились за высоким лбом молодой принцессы, какие честолюбивые планы там зрели.

Казалось, что кроткая «серая мышка» Екатерина почти не вмешивается в жизнь двора. Она обхаживала свекра, занималась детьми… Но подспудно в ней проявлялась совсем другая личность — с неподражаемым самообладанием и холодной расчетливостью. Она оставалась спокойной и кроткой, даже совершая ужасающие по жестокости преступления, попирая все моральные законы.

Екатерина ясно понимала, что Генрих, поглощенный своей любовью, никогда не станет бороться за престол. Это означало, что ей до конца жизни уготована участь обманутой жены, не обладающей ни малейшим влиянием ни на двор, ни на собственного мужа. И она сделана первый шаг на пути к власти…

Наследник короля, его старший сын Франциск, отличался прекрасным здоровьем, никогда не болел и прожил бы долгую жизнь… Если бы в одни прекрасный летний день не выпил стакан холодного чая со льдом и — тотчас умер!

Отравление — иного толкования не было ни у кого. Но как найти настоящих виновников убийства? Выгоднее всего его смерть была, конечно, Генриху. Но он так искренне убивался по брату, что все сразу поверили в его невиновность.

Тихоню Екатерину тоже невозможно было заподозрить в отравлении, хотя, как вспоминали потом при дворе, в семействе Медичи неоднократно случались отравления…

Итак, в 1547 году голову Генриха увенчала царская корона.

Екатерине исполнилось двадцать восемь. Она уже не была той юной девочкой, которая надеялась завоевать любовь супруга. Теперь ее ожесточенное сердце сжигала другая страсть — страсть к власти. Но после коронации мужа ее личное влияние ни на грамм не увеличилось: в сердце Генриха и при дворе по-прежнему царила Диана.

Диане исполнилось 48, и она не скрывала своего возраста, но выглядела неправдоподобно молодо. В средневековой Франции это могло вызвать только одно «логичное» объяснение — колдовство. Но фаворитке короля костер не грозил. Сама же она, смеясь, раскрывала всем свой секрет молодости. Каждый день она вставала в шесть утра, принимала ледяную ванну, затем скакала во весь опор по полям, пока не устанет. Вернувшись с прогулки, принимала легкий завтрак, легко обедала, а на ужин выпивала два стакана козьего молока.

— И самое главное, — говорила Диана, — надо каждый день заниматься чем-то приятным, засыпать, не держа в голове тяжелых мыслей, и просыпаться с радостью…

Придворные модницы копировали Диану во всем, начиная с походки и заканчивая размером мушек, все признавали ее эталоном красоты.

Екатерина явно проигрывала ей «конкурс Мисс Франция». Она и в молодости не была красоткой, а после родов вообще располнела, да еще и начала лысеть — злые языки говорили, что на пространстве между ее бровями и линией роста волос может уместиться лицо Дианы.

В одном из писем Екатерина Медичи писала своей дочери: «Я радушно принимала мадам (Диану), ибо король вынуждал меня к этому, и при этом я всегда давала ей почувствовать, что поступаю так к величайшему своему сожалению, ибо никогда жена, любящая своего мужа, не любила его шлюху, а иначе ее не назовешь, как бы особам нашего положения ни было тягостно произносить подобные слова».

Но об одной их ссоре известно доподлинно. Однажды Екатерина позволила высказать свое мнение в политическом споре, который разгорелся между ее супругом и Дианой. В запале Генрих грубо накричал на нее. Она замолчала, глотая слезы, и сделала вид, что читает, склонившись над книгой. Диана, чтобы разрядить обстановку, спросила, что она читает, и Екатерина не выдержала:

— Я читаю историю французского государства, в котором, видимо, всегда заправляли шлюхи!

Диана вспыхнула и, развернувшись, бросила:

— Ах, шлюхи! И вы, у которой ни один из детей не похож на мужа, кричите о шлюхах!..

Но как бы то ни было, Екатерине в очередной раз пришлось идти на поводу у мужа и мириться с фавориткой.

Генрих в расцвете своей мужественности был очень красив — высокий, плотного телосложения, с черными густыми волосами, живым взглядом блестящих темных глаз и густой аккуратной бородой. И он был любим в народе: «Короля отличает столь явная природная доброта, что в сем отношении с ним невозможно сравнить ни одного принца, даже если поискать такового во временах крайне отдаленных… Никто не видит его в гневе, разве что иногда во время охоты, когда приключится нечто досадное, да и то король не употребляет грубых слов. А потому можно сказать, что благодаря своему характеру он и впрямь очень любим…»

Екатерина все еще любила Генриха, и ее очень напугало предсказание одного астролога, которого она пригласила ко двору. Звали его Нострадамус, и предсказание, которое он по просьбе Екатерины дал Генриху, звучало так:

Екатерину настолько напугало это предсказание, что она умоляла мужа не подвергать свою жизнь опасности и не участвовать в любых поединках. Но в честь их примирения с Дианой, желая похвастаться перед гостями, прибывшими на свадьбу дочери, Генрих устроил пышный рыцарский турнир.

Для дам, Дианы и Екатерины, была отведена пышная ложа, и, когда король склонился перед ней на колено, Екатерине на мгновение показалось, что именно ее он сегодня выбрал Дамой сердца.

Оруженосец поднес и надел на Генриха сверкающий золотой шлем.

Мгновение — и король мчится навстречу своему сопернику, капитану гвардейцев Габриэлю Монтгомери.

Столкновение… Копье Монтгомери ломается о панцирь противника, и один из обломков, влетев между решеток золотого забрала, вонзается в глаз Генриха.

Екатерина падает без чувств, а Диана заходится в яростном вопле…

Через десять дней, успев запретить преследование своего невольного убийцы, Генрих в страшных муках скончался. По приказу королевы Диану к нему не пустили.

А Екатерина, надев траур, не снимала его уже никогда, за что недруги прозвали ее «черной королевой».

Потеряв мужа, Екатерина приобрела власть.

По закону на престол взошел ее старший сын — Франциск II, которому исполнилось 16, но фактически она стала повелительницей Франции.

Она не отравила Диану, не отправила ее на плаху, не приказала изуродовать лицо кислотой. Она лишь прислала ей список подарков Генриха с требованием вернуть все «королевское имущество» в казну. Диана вернула все, в том числе и великолепный замок Шенонсо.

Почему она не покарала ее за 20 лет унижения и боли? Видимо, королева затмила в Екатерине женщину: Диана была безопасна, у нее не было никакого влияния, ей было под 60, зачем воевать с никому не нужной женщиной? У нее есть соперники и посерьезнее. Екатерине уже пришлось столкнуться с тем, что многим в королевстве заправляет семейство Гизов, получившее ключевые посты благодаря Диане — именно им предстояло дать первый бой. А терпения и коварства королеве было не занимать…

Ради власти она могла пожертвовать всем. И первым стал ее друг и союзник Франсуа Вандом. Под ее руководством он проиграл войну с Гизами, и Екатерина, жизнь которой тоже висела на волоске, предала его — сначала приказала отправить в Бастилию как заговорщика, а потом отдала приказ казнить.

«Безжалостной флорентийке» пришлось лавировать между различными политическими партиями, чтобы ни одна из них не взяла верх и не стала опасной для нее лично.

Некоторые историки утверждают, что Екатерина была интриганкой, реагирующей лишь на события дня сегодняшнего и неспособной предугадывать последствия своих поступков; другие утверждают, что она поставила перед собой поистине великую цель — объединение Франции, и неуклонно стремилась к ней, жертвуя самым дорогим для себя.

Говорят, ее любимым философом был Макиавелли, она постоянно ссылалась на его афоризмы и старалась следовать им в делах государственных. Прочитайте вот этот отрывок из книги Макиавелли, и вы лучше поймете суть ее натуры: «В поступках людей, в особенности принцев, не боящихся предстать перед чьим-либо судом, значение имеет только результат. Пусть правитель мечтает лишь о том, чтобы сохранить жизнь себе и своему государству; если он преуспеет в этом, любые средства, какие бы он ни применял, всегда будут сочтены мудрыми, достойными и одобрены всеми».

Ее правление совпало с обострением религиозной вражды протестантов и католиков. Симпатии самой королевы, которая выросла при папском дворе, склонялись к католикам, но влияние Гизов, которые тоже были ревностными католиками, можно было ослабить, только поддерживая протестантов.

Так, в дипломатическом лавировании, пролетел год. Франциск II умер. На престол взошел ее следующий сын — десятилетний Карл IX. Екатерина уговорила малолетнего короля подписать обращение к парламенту, в котором он передавал матери все бразды правления.

Пока Екатерина плела очередную интригу, решив выдать дочь Маргариту за короля Наваррского, который был протестантом (чтобы ослабить Гизов, разумеется), беда пришла откуда не ждали. Гугенот Колиньи, воспитатель Карла IX, завладел сердцем брошенного мальчика. Колиньи настаивал на войне с Испанией и — это было его главной ошибкой — посмел угрожать королеве.

Екатерина тайно вызвала к себе Гизов и разрешила им расправиться с гугенотами, надеясь, что Колиньи и Гизы перережут друг другу глотки.

…Еще не успели утихнуть пиры после венчания ее дочери Маргариты Валуа и Генриха Наваррского, как через несколько дней, в ночь святого Варфоломея, началась кровавая резня.

Ночью с 23 на 24 августа 1572 года только в одном Париже было убито 3 тысячи гугенотов. Волна кровавых погромов прокатилась по всей Франции — было убито еще 8 тысяч человек. Колиньи получил смертельное ранение и умер.

За эту резню Екатерина удостоилась приветствия папы Григория XIII, который приказал выбить медаль в честь великого события и отправил поздравление «христианнейшему королю и его матери».

Казалось бы, замыслы Екатерины исполнились, но против матери открыто восстал малолетний Карл — он открыто обвинял мать в гибели Колиньи и высказывал ей свою ненависть. Ни ласка, ни уговоры на Карла не действовали, он вполне мог решиться и устранить мать от управления делами государством, ему бы помогли. Но через несколько дней Карл заболел… и тихо умер.

По версии Дюма, изложенной в романе «Королева Марго», Екатерина случайно отравила сына: пропитанная ядом книга предназначалась Генриху Наваррскому.

После смерти Карла Екатерина управляла государством в качестве регентши до возвращения сына, Генриха Анжуйского, из Польши. И третий сын Екатерины надел французскую корону…

А страну раздирали религиозные войны, казна пустела, Екатерина уже не могла в одиночку выдерживать такую ношу, но не сдавалась, пока вдруг не получила известия о гибели младшего и самого, пожалуй, любимого сына Франциска, герцога Алансонского и Брабантского, не успевшего оставить наследника.

Маргарита ненавидела Генриха Наваррского и жила отдельно от мужа, так что не могла иметь от него детей. Генрих III не интересовался женщинами (хотя и был женат), а вскоре после смерти матери был убит — монах Жан Клеман вонзил стилет в его спину.

Семь детей воспитала Екатерина, но именно на ней закончилась династия французских королей Валуа. Но, к счастью, она не узнала об этом. Ее грехи были не столь велики, чтобы увидеть конец рода.

Екатерина умерла в возрасте семидесяти лет, и по ее просьбе ее похоронили рядом с мужем, в аббатстве Сен-Дени. Они лежат рядом, муж и жена. После смерти она победила Диану.

3. Екатерина II и ее фавориты

Екатерина II (Алексеевна) Великая (урожденная Софья Августа Фредерика Анхальт-Цербстская) (1729–1796) — российская императрица с 1762 по 1796 год, супруга Петра III. Лидер среди всех российских правителей по сроку пребывания на троне. Историки часто называют период ее правления «золотым веком» Российской империи.

Самая известная российская императрица была по крови немкой.

Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская родилась в небольшом немецком городке Штеттине в семье князей Анхальт-Цербстских.

Отец Софьи, Христиан Август, как и многие его соседи, мелкие германские князья, состоял на службе у прусского короля и сделал довольно успешную карьеру — начал с полкового командира, затем стал комендантом, а затем и губернатором Штеттина. Он даже баллотировался в Курляндские герцоги (здесь, впрочем, ему не повезло) и вышел в отставку прусским фельдмаршалом.

Несмотря на блестящую родословную (дядя по материнской линии был королем Швеции, и родословная семьи восходила к Христиану I, королю Дании, Норвегии и Швеции) семья Софьи Фредерики Августы была небогатой — по королевским меркам, разумеется. Ее мать из рода Гольштейн-Готторн приходилась двоюродной тетей своему будущему зятю — российскому императору Петру III. За Христиана Августа она вышла в 16 лет (ему было 42) и вместо занятий домашним хозяйством предпочитала ездить в гости к многочисленной богатой родне.

Дочку в семье звали Фикхен, и за ее строптивый нрав мать часто награждала своего первенца пощечинами. Девочка находила утешение только в объятиях добродушного отца, часто пропадавшего в поездках, и в чтении. По признанию самой Софьи Августы, домоседству и любви к чтению немало способствовало внушенное ей матерью убеждение, будто она «совсем дурнушка», поэтому балам Софья предпочитала вечера с книжкой.

Но «дурнушкой» мать назвала ее явно несправедливо. Современники, описывая юную Софью, находили, что она была отлично сложена, обладала благородной осанкой. Лицо ее пусть и не обладало классической красотой, но имело приятное, располагающее выражение — особенно когда она улыбалась.

Девочка, как тогда было принято, получила домашнее образование. Пока она изучала французский, основы истории и географии и с удовольствием предавалась занятиям танцам и музыке, в далекой России бездетная императрица Елизавета Петровна искала наследника.

Ее выбор пал на внука Петра Великого — Карла Петера Ульриха. С 11 лет сын старшей дочери Петра I Анны и герцога Карла Фридриха остался сиротой. Жестокие учителя за любые провинности ставили его коленками на горох и часто секли. Единственной отдушиной ребенка была игра с оловянными солдатиками.

Видимо, жестокое обращение оставило глубокий след в душе ребенка, несколько затормозив его развитие.

Вот какой психологический портрет Петера Ульриха нарисовал историк В. Ключевский: «Его образ мыслей и действий производил впечатление чего-то удивительно недодуманного и недоделанного. На серьезные вещи он смотрел детским взглядом, а к детским затеям относился с серьезностью зрелого мужа. Он походил на ребенка, вообразившего себя взрослым; на самом осле это был взрослый человек, навсегда оставшийся ребенком».

Православие он принял по приказу тетушки, окрестили его Петром Федоровичем, но в душе навсегда остался лютеранином, не пожелавшим даже как следует выучить язык новой родины.

Вот такой жених ждал нашу Софью в далеком Петербурге.

Почему же выбор пал именно на нее? Дипломат из Саксонии Пецольд считал, что Елизавета надеялась, что девушка из знатного, но малого рода будет послушной супругой и не будет лезть в дела управления государством.

Как же она ошибалась…

В начале 1744 года к отцу Софьи прискакал курьер из Петербурга, который привез письмо гувернера великого князя Брюмера, который писал, что мать Софьи должна незамедлительно выехать в Россию вместе с дочерью. На дорожные издержки им выделялось 10 000 рублей.

Через месяц, испортив желудки баварским пивом и грубой пищей, измученные путешественницы прибыли в Москву, где гостила Елизавета с двором.

Простодушный Петр, которому Софья приглянулась, сказал, что ему очень нравится, что они родня и он может открыть ей свои сердечные тайны — он влюблен в фрейлину императрицы! А жениться, что ж, раз этого хочет тетя, — он готов. Софья была в шоке… Неужели он не понимает, что о таких вещах нельзя говорить своей невесте?!

Вследствие этих переживаний, тяжелой дороги и непривычки к суровому климату через две недели после приезда она слегла с жестокой горячкой. Но, даже страдая от высокой температуры, Софья не забывала о своей главной задаче — российский престол казался ей необыкновенно желанной целью. Но что для этого надо сделать? Как добиться, чтобы ее приняли? Надо стать более русской, чем они сами… И когда к ней захотели позвать пастора, она решительно отказалась, потребовав к себе одного из наставников в новой вере Симона Тодоровского.

Конечно же, об этом тут же стало известно всему двору, который пришел в умиление и расположил к ней императрицу.

Считается, что именно с этого времени брак Софьи стал делом решенным.

Правда, союз чуть не расстроила склочная мамаша Софьи, которая тайно докладывала обо всем немецкому императору Фридриху, а проще говоря, шпионила. Императрица была в гневе, и некоторое время судьба Софьи висела на волоске, что вовсе не трогало ее будущего супруга: «Что касается до меня — писала она в своих «Записках», — то, зная все свойства его, я бы не пожалела его, но к короне русской я не была так равнодушна».

Но потихоньку Елизавета Петровна успокоилась и назначила дату крещения. В начале лета Софья приняла православие и стала Екатериной Алексеевной. Плохо зная русский, она вызубрила Символ веры наизусть и произнесла его четко и без запинки, чем опять вызвала слезы умиления у слушателей. Елизавета в честь такого торжества преподнесла ей бриллиантовый убор.

А на другой день Петра и Екатерину обручили.

Целый год свадьбу переносили то по одной, то по другой причине. Петр болел (плеврит и оспа), а Екатерина активно изучала обряды русской церкви, начала поститься и много молилась (особенно прилюдно), чем злила Петра, но вызывала умиление придворных.

Надо сказать, что семейная жизнь не заладилась с самого начала. Как непохожи они были внешне — хилый, долговязый жених и крепкая, пышущая здоровьем невеста, — так различались и внутренне: проницательная, угодливая, целеустремленная Екатерина и простодушный до идиотизма, мечтательный Петр.

Есть легенда, что первое время молодые не вступали в супружеские отношения, так как Петра совершенно не интересовала интимная сторона их совместного существования. В день свадьбы он плотно покушал и, по словам Екатерины, «улегшись подле меня, задремал и благополучно проспал до самого утра». Он даже не покусился на ее честь! Как же это возмутило сладострастную натуру принцессы.

Петр играл в солдатики, устраивал смотры потешной роте и вызывал у жены все больше раздражения и ненависти. Чтобы оправдать свою неприязнь, она позже напишет: «Я очень хорошо видела, что великий князь вовсе не любит меня. Через две недели после свадьбы он опять признался мне в своей страсти к девице Карр, императрицыной фрейлине. Графу Дивиеру, своему камергеру, он сказал, что между этой девушкой и мною не может быть никакого сравнения. Вследствие этого я стараюсь восторжествовать над моим самолюбием и изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любил меня; но для того, чтобы не ревновать, было одно средство — не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это было вовсе не трудно: я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж со здравым смыслом, а мой его не имел».

А пока Екатерина с увлечением предается любимому чтению, читая все без разбору — книги по истории Германии в десяти томах (строго по одному тому за 8 дней), любовные романы, издания по юриспруденции и сочинения Вольтера, философский словарь Бейля и «Анналы» Тацита… Как это все улеглось в ее голове — Бог знает.

Основным развлечением для нее служит охота, верховая езда, танцы и маскарады. Но все свои силы она устремляет на завоевание расположения: «Поистине я ничем не пренебрегала, чтобы этого достичь: угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать как следует, искренняя привязанность — все с моей стороны постоянно к тому было употребляемо. И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала о их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы о их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей; сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я знала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разнеслась по всей России и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство».

А что же делал Петр, чтобы упрочить свое положение? Этот достойный муж просверлил несколько дыр в стене покоев, где императрица принимала своего фаворита Разумовского, позвал приятелей и вовсю веселился над происходящим. Трудно представить, какой гнев это вызвало у его тетушки Елизаветы. Теперь она частенько называет Петра «дураком» или «уродом» и не может выдерживать его присутствия более четверти часа из-за кривляний и глупых проделок.

Через весьма непродолжительное время у Екатерины появились любовники. Историки расходятся в том, сколько фаворитов у нее было, — кто-то говорит сотни, список историка П. И. Бартенева содержит 23 имени, М. Н. Лонгинов считает, что их было всего 15.

Думаю, нам нет необходимости перечислять их всех — назовем самых известных: Салтыков, Понятовский, Орлов, Васильчиков, Потемкин, Зорич, Ланской, Зубов.

Развратная, похотливая императрица… А можно сказать иначе — страстная, чувственная, увлекающаяся натура. В XVIII веке институт фаворитизма не был чем-то из ряда вон выходящим — почти все монархи имели фавориток. Другое дело, что замужние императрицы это тщательно скрывали. Во всяком случае, такого количества совершенно дичайших слухов о сексуальной жизни властительницы не бывало, наверное, со Мессалины.

По одной из версий, первым ее любовником стал Захар Чернышев, который приглянулся ей в первый год свадьбы.

Через гол Екатерина серьезно увлеклась Сергеем Салтыковым.

— Ах, Салтыков, — вздыхали придворные фрейлины. — Он красив как греческий бог, самый красивый мужчина при дворе!..

Когда об их связи стало известно, императрица приказала удалить Салтыкова от двора (говорят, она сама имела на него виды). Но через некоторое время ему разрешили вернуться, а дело вот в чем. Прошло уже несколько лет, а императрице еще не подарили внука. Думая, что дело в племяннике, она решила пойти обходным путем. Как-то она приватно выговорила своей гофмейстерше, что из-за того, что Екатерина помногу часов ежедневно проводит в седле, детей у нее нет. На что гофмейстерша тонко заметила: детки не появляются без причины, а причины, по ее мнению, до сих пор не было.

Императрица отругала гофмейстершу и сказала, что знать ничего не знает, а спросит с нее. Тогда придворная дама прямиком побежала к Екатерине и завела с ней политес: «Любовь к мужу дело святое, но следует быть благоразумной — иногда случаются ситуации, когда интересы государства…»

Екатерина слушала гофмейстершу очень внимательно, подозревая, что ее пытаются заманить в ловушку: «Между тем, как я мысленно колебалась, она сказала мне: «Вы увидите, как я чистосердечна и люблю ли я мое отечество; не может быть, чтобы кое-кто вам не нравился; предоставляю на выбор Сергея Салтыкова и Льва Нарышкина; если не ошибаюсь, вы отдадите предпочтение последнему». «Нет, вовсе нет», — закричала я. «Но если не он, — сказала она, — так, наверное, Сергей Салтыков». На этот раз я не возразила ни слова».

Препятствия были устранены, и Екатерина вскорости забеременела, но пережила два выкидыша, прежде чем на свет в 1754 году появился долгожданный наследник — Павел.

Говорят, отцом мальчика был Салтыков. Но есть сведения, что императрица «для страховки» велела медикам осмотреть Петра, и оказалось, что у него есть небольшая проблема, которая устранялась простейшей операцией обрезания. То есть он был вполне дееспособен.

К тому же Павел оказался очень похож на Петра Федоровича некоторыми специфическими чертами внешности и характера неуравновешенностью, избач мощностью, любовью к муштре.

Младенца сразу отобрали у матери: «Только что его спеленали, — записала в дневнике Екатерина, — явился духовник и нарек ребенку имя Павла, после чего императрица тотчас велела акушерке взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постели и никого больше не видела… Наконец, после трех часов, явились графиня Шувалова, вся разряженная. Увидав меня все еще на том месте, на котором она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня… Но я и без того заливались слезами с той самой минуты, как родила. Меня особенно огорчало то, что меня совершенно бросили».

Сразу после родов Салтыкова отослали с дипломатической миссией в Швецию, но, даже вернувшись, он явно пренебрегал бывшей подругой. Случалось, он назначал свидания, на которые… не приходил.

Год после родов Екатерина была безутешна и много болела, но вдруг на одном из балов она увидела молодого очаровательного поляка, графа Понятовского, прибывшего в свите английского посла Вильямса.

Понятовский жил в Европе, был образован и блестящ — в общем, не чета «деревенщине» Салтыкову.

Да и сам граф искренне заинтересовался Екатериной: «Брюнетка, она была ослепительной белизны: брови у нее были черные и очень длинные; рот как бы зовущий поцелуи, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер».

Заметив эту взаимную симпатию, Вильямс решил помочь влюбленным познакомиться (британский посол, разумеется, преследовал далеко идущие политические цели). Екатерина, переодевшаяся в мужское платье, каждый вечер тайком убегала из замка.

Эта связь не долго оставалась тайной. Впрочем, Петр, увлекшись графиней Воронцовой, старался не вмешиваться в интрижки жены. Однако, узнав, что Екатерина снова забеременела, выразил неудовольствие: «Бог знает, откуда моя жена беременеет; я не знаю наверное, мой ли этот ребенок и должен ли я признавать его своим».

В 1758 году Екатерина родила дочь Анну. Муж вроде бы смирился и признал ребенка… Но слова Петра, переданные Львом Нарышкиным, запали ей в душу — она не хотела попасть в монастырь как надоевшая жена. Здоровье Елизаветы ухудшилось. В случае ее смерти Петр смог бы легко изменить судьбу жены, как ему заблагорассудится. Екатерина поняла, что ее положение очень шатко, и начала организовывать первый заговор. Она привлекла на свою сторону Вильямса, Понятовского и канцлера Бестужева, который хотел, чтобы после воцарения Петра III Екатерине предоставили публичное участие в управлении, а сам Бестужев получал звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях.

Интригу Бестужева раскрыли, он был обвинен в государственной измене и арестован. Екатерина попала в опалу, а ее сторонников разогнали.

Ho уже в следующем голу у Екатерины появились новые сторонники, более осторожные и предприимчивые. Одним из них стал Григорий Орлов.

Он был огромного роста, смазлив, любил приключения и молодецкую удаль в попойках и драках, но, в отличие от Салтыкова и Понятовского, был совершенный невежа. Когда он отбил любовницу у фаворита самой императрицы, слава о нем прошла по всей столице, и Екатерина не могла не заинтересоваться таким молодцом. А тот со всем пылом страсти кинулся покорять новую жертву своего обаяния.

В 1761 году скончалась Елизавета Петровна, и на престол взошел Петр III.

Он уже перестал прятать свою любовницу Екатерину Воронцову, жил с ней в одном из флигелей, а жену поселил подальше, в противоположном конце Зимнего дворца.

Екатерина опять беременеет, на этот раз от Орлова, и тут уж никак не приплетешь мужа, поскольку они не то что давно не спали в одной постели, но и вообще почти не общались.

Когда ей пришла пора рожать, преданный слуга Шкурин поджег свой дом, весь двор убежал смотреть пожар, туда же поспешил и Петр со свитой. А Екатерина тем временем родила сына, который стал родоначальником знатного рода Бобринских…

Она все чаше задумывалась о том, как узурпировать впасть. В день празднования мира с Пруссией у супругов произошла очередная ссора, и при 500 гостях Петр через стол заорал на нее: «Ах ты, дура!..» Екатерина зарыдала. Но потом взяла себя в руки и попросила своего камергера завести отвлеченную беседу.

Но уже поздно вечером Петр вдруг приказал своему адъютанту князю Барятинскому арестовать Екатерину. Тот испуганный и растерянный, бежит посоветоваться с принцем Георгием Людвигом Голштинским. Взволнованный принц сумел уговорить Петра отказаться от своего намерения, но Екатерине тут же донесли об этой вспышке, и она решила, что пора действовать…?

Планы заговорщиков оформились к лету 1762 года. Опираясь в основном на гвардейские полки, в ночь на 29 июня 1762 года Екатерина совершила государственный переворот и стала императрицей.

Главными ее соратниками и сторонниками стали украинский гетман командир Измайловского полка Разумовский, директор полиции барон Корф, княгиня Дашкова, канцлер Воронцов, братья Орловы, Потемкин и Хитрово.

Петр, поняв бесполезность сопротивления, письменно отказался от своих прав на трон: «От правительства Российским государством на весь век мой отрекаюсь», — выразив готовность тут же уехать в Голштинию с любовницей, скрипкой, мопсом и любимым адъютантом, и просил только о назначении скромного пансиона.

Петра взяли под арест и доставили в Петергоф, а затем в Ропшу, а главным по караулу назначили брата фаворита Алексея Орлова. Видимо, бывшего самодержца с самого начала не собирались оставить в живых — через неделю он умер «от колик». Есть версия, что его закололи вилкой, как какого-нибудь кролика.

Примечательно, что участников «случайного» убийства императора не только не судили, но и наградили крупными суммами и крепостными. Как писала Дашкова, когда Екатерина получила письмо Алексея Орлова из Ропши, в котором он признавался в убийстве («случайном»), она воздела глаза к небесам и тихо сказала: «Слава Богу!»

В начале сентября 1762 года Екатерина Алексеевна была коронована и стала всероссийской императрицей Екатериной II, правившей 34 года.

Она была умна и мудро управляла доставшимся ей государством. К ней обращались «матушка-государыня» — больше такого эпитета не удостаивался никто.

За время ее правления территория Российского госудaрства возросла за счет присоединения Крыма, Северного Причерноморья, Северного Кавказа, западно-украинских, белорусских, литовских земель, восточной части Речи Посполитой и других. Население России возросло с 23,2 млн (в 1763 году) до 37,4 млн (в 1796 году). Ключевский писал: «Армия со 162 тыс. человек усилена до 212 тыс., флот, в 1757 году состоявший из 21 линейного корабля и 6 фрегатов, в 1790 году считал в своем активе 67 линейных кораблей и 40 фрегатов, сумма государственных доходов увеличилась более чем вчетверо, рост вутреннего оборота обозначился выпуском монеты в 34 года царствования на 148 млн руб., тогда как в 62 предшествовавших года ее выпущено было только на 97 млн».

По выплавке чугуна Россия вышла на первое место мире, всего к концу XVIII века в стране насчитывалось 1200 крупных предприятий (в 1767 году их было 663).

В первые годы правления Екатерины не хватало финансов, и она провела секуляризацию — перевела в государственную собственность часть обширных церковных земель.

В 1775 голу Россия была разделена на 50 губерний, (которые делились на 10 уездов), во главе с губернаторами.

В 1785 году она дает «Жалованную грамоту дворянству», в которой подчеркивает его привилегированное положение перед остальными сословиями.

В 80-х голах была создана сеть городских школ, в которых появилась система классов и уроков. Появились первые женские образовательные учреждения: Смольный институт благородных девиц, Воспитательное общество благородных девиц.

В Петербурге и Москве по ее приказу появились воспитательные дома для беспризорных и сирот.

Для борьбы с эпидемиями Екатерина ввела обязательное оспопрививание, причем одной из первых привилась сама и привила Орлова.

В ее правление возникли первые немецкие поселения в Поволжье: по данным переписи в 1769 году в 105 колониях на Волге проживало уже 23,2 тыс. немцев.

Всех заслуг Екатерины и не перечислишь — что и говорить, она была мудрой, рачительной правительницей, которая всегда ставила на первое место интересы государства.

А любовь? Что ж, это не порок, если не мешает делу… Любила она молодых и красивых и щедро платила за любовь.

Одиннадцать лет Екатерина прожила с Орловым, который изменял ей часто и даже не особо скрываясь. Через четыре года после начала их связи ей пришлось замять скандал с сенатором Муравьевым, который застукал жену в объятиях фаворита, — того утешил только участок земли в Лифляндии.

Но всякому терпению приходит конец, и вот, стоило только Орлову по дипломатическим делам отлучиться в Берлин, как прусский шпион уже пишет своему государю: «Не могу не сообщить Вашему Величеству об интересном событии. Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма неожиданное обстоятельство: Ее Величество нашла возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести свое расположение на другой предмет. Конногвардейский корнет Васильчиков привлек внимание своей государыни».

Cначала табакерка «за исправное содержание караулов», затем все более частые наезды Василькова ко двору, пожалование его камер-юнкером, веселое расположение духа, наконец-то посетившее Екатерину после отъезда Орлова, — все говорило о воцарении нового фаворита.

Орлов бросил дела и стрелой полетел назад — но за 100 верст до столицы его остановили нарочные: ему было приказано отправиться в свои имения и выждать срок карантина (в Европе начиналась чума).

Сама Екатерина так писала об их разрыве: «Я многим обязана семье Орловых, но мое решение неизменно: я терпела одиннадцать лет; теперь я хочу жить как мне вздумается, и вполне независимо».

Васильчиков надоел ей быстро, но тут на горизонте появился другой претендент. Потемкин уже давно нравился Екатерине, говорят, что Орлов, почуяв в нем соперника уже после переворота, договорился с братьями затеять с ним драку, в которой он лишился глаза.

Васильчикова отправляют в Москву, наградив богатыми дарами, а на его место заступает Потемкин — в будущем самый могущественный человек при дворе Екатерины.

Любовь была страстной, карьера головокружительней — в мае его ввели в сенат, в июне пожаловали в графы, в октябре произвели в генералы.

Потемкин, в отличие от всех прежних и будущих фаворитов, не был красив и не был молод — лицо его было грубо, кривой на один глаз, кривоногий, грубый… «величайший забавник» самый интересный чудак, какого только можно найти в наш железный век, — говорила Екатерина. — Ах, что за голова у этого человека, забавна, как дьявол…»

Потемкин оставался вторым человеком в империи до самой своей смерти, но любовником Екатерины пробыл всего два года. Затем императрица начала выбирать себе все более юных фаворитов и меняла их чуть ли не раз в сезон.

Потемкин, оставшись ее ближайшим другом, часто сам способствовал воцарению очередного юного Адониса в покоях императрицы. А происходило это так — едва Екатерина начинала пристально разглядывать неизвестного красавчика в толпе придворных, как все понимали, что на следующий день его вызовут во дворец для «испытания».

Вот как писал об этом А. М. Тургенев: «Посылали обыкновенно к Анне Протасовой на пробу избранного в фавориты Ее Величества по (после) осмотру предназначенного в сан наложника лейб-медиком Роджерсоном и по удостоверению представленного годным на службу относительно здоровья на трехнощное испытание она доносила всемилостивейшей государыни о благонадежности испытанного 10 часов вечера, когда императрица была уже в постели, вводили новобранца в опочивальню, одетого в китайский шлафрок, с книгой в руках, и оставляли его для чтения в креслах подле ложа помазанницы. На другой день камердинер уже раболепно докладывал фавориту, что всемилостивейшая государыня высочайше соизволила назначить его при высочайшей особе своей флигель-адъютантом, подносил ему мундир флигель-адъютантский с бриллиантовым аграфом и 100 000 рублей карманных денег, митрополит приезжал обыкновенно к фавориту на другой день для посвящения его и благословлял его святой водой».

Завадовский, Зубов, Корсаков, Страхов, Левашев, Корсаков, Стоянов — все это были могучие и красивые мужчины, которых Екатерина, скорее всего, ни во что не ставила. И лишь один юноша, 20-летний Александр Ланской, заставил ее вновь испытать сердечную страсть. Екатерине, к слову, было уже 54.

По отзывам современников. Ланской был самым бескорыстным и приятным из череды ее любовников. Он не любил политику, не хотел власти и вполне уютно чувствовал себя «под крылом» Екатерины, заботясь о ней (чего не не делали другие) и искренне интересуясь всем, что вызывало ее интерес.

Четыре гола Екатерина была ему верна, но юноша вдруг заболел горячкой и сгорел за пять суток. Императрица ухаживала за ним лично, не отходила ни на час, перестала даже есть — но все ее усилия были бесполезны: Ланской умер.

Два года она была в трауре и не хотела подпускать к себе никого, но в год 60-летнего юбилея ей приглянулся 21-летний ротмистр конной гвардии Платон Зубов, который оставался ее фаворитом до самой смерти. Екатерина призналась Потемкину, что «возвратилась к жизни, как муха после зимней спячки». Ее забавлял его плач, когда она запирала перед ним двери своих покоев, а «глупышка» Зубов постепенно прибирал к рукам нити управления страной.

Екатерина старела, ее покидало веселое и позитивное отношение к жизни, душу ее охватывала меланхолия. В сентябре 1796 года она слегла — ее мучили колики и нарывы на ногах. Только спустя месяц она почувствовала себя лучше и решила устроить маленький вечер в Эрмитаже, была весела, много смеялась…

А на другой день, обсудив дела с секретарем и фаворитом, приказала Зубову подождать ее в приемной. Через полчаса он разволновался и, вбежав в покои, не нашел ее в спальне, ни в туалетной комнате. Тогда он кинулся созывать людей, и в уборной взорам толпы предстала хрипящая старуха с красным лицом и пеной у рта…

Она боролась за жизнь еще сутки, но так и не пришла в себя.

Ушла Великая Екатерина. «Золотой век» закончился.

4. Индира Ганди: под гнетом кармического проклятия

Индира Ганди (1917–1984) — дочь Джавахарлала Неру, первая женщина премьер-министр Индии (1966–1977 и 1980–1984).

Индира родилась в 1917 году в Аллахабаде в богатом доме своего деда, который назывался Ананд Бхаване (обитель радости). Ее дед, Мотилал Неру, принадлежал к высшей индийской касте — браминам.

Все ждали мальчика — по всем признакам на свет должен был появиться наследник великого рода, а родилась девочка. Свекровь Сварупрани так разозлилась, что была готова сжить со света роженицу.

— У моего сына Джавахарлала должен был родиться мальчик! Ты, негодная, хочешь опозорить наш род? Зачем мы только тебя выбрали ему в жены! — кричала раскрасневшаяся Сварупрани.

Так же громко негодовали ее дочери, сестры Джавахарлала, — как будто бедная Камала родила девочку специально, чтобы им навредить. Они так бесились, что на защиту обессилевшей Камалы поднялся сам Мотилал, который обычно не вмешивался в «разборки» на женской половине дома:

— Разве у нас в семье девочек меньше любят? А что до первой внучки, то я уверен, что она заткнет за пояс дюжину внуков!..

Индира покорила сердце своего деда раз и навсегда — он прощал ей все шалости и оправдывал перед бабушкой-тираном. Вот как о ней вспоминает Индира: «…эта крохотная женщина отличалась на редкость властным характером. Она железной рукой управляла всем, что происходило на женской половине: распоряжалась кухней и закупками, хранила у себя под ключом дорогие наряды и украшения — их выдавали дочерям и невестке по торжественным случаям, после чего все полагалось немедленно возвратить ей».

Камале, жене Джавахарлала, плохо жилось в доме мужа. Ее выдали замуж по старым обычаям, не спросив согласия, — она даже не видела будущего мужа. Она тоже происходила из касты брахманов (межкастовые браки считались чуть ли не преступлением, женились только «на своих») и считалась чуть ли не первой красавицей в Индии. Но Джавахарлал, описывая у себя в дневнике их свадьбу, даже не упомянул имени жены. Ему, популярному адвокату, учившемуся в Англии, казались дикими обычаи его родины. Когда родители присылали ему фотографии «претенденток» на одобрение. он отвечал, что хотел бы жениться наличности, а не на клане…?

Но в конце концов родители сломили его сопротивление, женив чуть ли не насильно на красавице Камале. Ясно, что первое время он терпеть не мог свою жену и старался больше времени отдавать работе и политике.

Свекровь винила во всем Камалу, при ней обсуждая с родней ее недостатки. И сестры Джавахарлала, европейски образованные, утонченные, постоянно шпыняли юную (16 лет) и простоватую девушку, не умевшую говорить по-английски и довольно религиозную.

Когда Индира подросла, она начала защищать мать, подчас проявляя недетскую ярость: «Мы были очень близки. Я очень любила мать, а когда мне казалось, что ее обижают, я бросалась на защиту». Говорят, что своим теткам она так никогда и не простила материнских обид…

Несмотря на притеснения, которым Камала подвергалась в семье мужа, она оказалась сильным человеком с прекрасным даром привлекать к себе сердца. Сначала ей покорилась прислуга, бросавшаяся выполнять ее указания с особым рвением. А потом и… собственный муж. Свекровь доверила ей вести хозяйство на мужской половине, и Камала, присутствовавшая на политических диспутах, наконец-то поняла, какими интересами живет ее муж.

Закончилась Первая мировая война, в которой Индия принимала участие на стороне Англии, послав около миллиона солдат на фронт. Естественно, в стране надеялись на некоторые послабления или даже освобождение от колониальной зависимости, но произошло обратное — британский генерал Дайер расстрелял в Амритсаре мирный митинг.

Махатма Ганди призвал народ к гражданскому неповиновению: отказаться от импортных товаров, от любого взаимодействия с колониальной бюрократической машиной — самим делать ткани и добывать соль…

…Ах, какая у нее была прекрасная кукла — как живая! С голубыми глазами, которые могли закрываться, и золотистыми волосами, которые можно было заплетать в косу. Самая красивая кукла на свете — ее подружка, дочка. Ее привезли из далекой страны Франции…

Может быть, родители и правы, что перестали использовать в доме посуду, одежду и технику, которую делают в Англии. Индира вспомнила огромный костер, который полыхал у них во дворе, в котором сгорело столько красивых и нужных вещей… но ведь Франция совсем другая страна. Мамина подруга привезла оттуда для Индиры очень красивое платье, похожее на взбитые в пену сливки. И что сказала мама? Она разрешила взять его, но сказала: «Как ты будешь ходить в таком платье, когда я, и папа, и дедушка ходим в домотканой одежде?» И Индира отказалась. И, разозлившись, мамина подруга напомнила ей про куклу…?

Много дней Индира думала, честно ли это — тайком любоваться куклой, когда другие отказались от всего, что им было мило? Мама даже растерла себе кожу грубой тканью сари… они все считают, что надо поступать только так… что же мне делать?..

Какие мысли теснились в головке четырехлетней девочки, мы можем только предполагать, но легенда гласит, что Индира сама соорудила во дворе маленьким погребальный костер и сама положила туда свою любимую куклу. После чего, отвернувшись и захлебываясь в рыданиях, убежала к себе в комнату. У нее сразу поднялась высокая температура, и месяц после этого девочка металась в горячке…

К ним домой все чаще стала наведываться полиция, сначала дед, а затем и отец попали в тюрьму. Сварупрани уговаривала их отказаться от борьбы, иначе они разорятся и пойдут по миру — из дома начали конфисковывать вещи. Но Камала решительно встала на сторону мужа и — завоевала его сердце.

В 1925 году у матери Индиры обнаружили туберкулез, и семья отправилась в Европу. Здесь Камалу кладут в госпиталь, а Индира сопровождает отца в его деловых поездках, знакомясь с новым миром и впервые разговаривая с отцом почти на равных, — у них впервые появилось так много времени для общения.

Когда матери стало лучше, они вернулись в Индию. Наступает время бурной политической борьбы — один за другим следуют аресты отца и деда. Мать Индиры в отсутствие мужа возглавляет женское сопротивление, организует демонстрации протеста.?

На одной из таких мирных демонстраций Камалу сбивает с ног полиция. Из бурлящего водоворота толпы ей помог выбраться приятный молодой юноша, журналист Фероз Ганди. Он на извозчике довез ее до дома, а когда узнал, кто она такая, то его восхищение было таким неподдельным, что вскоре он стад близким другом семьи.

При первой встрече Индиры с ее будущим мужем между ними не проскочила искра, не вспыхнул огонь любви. Ей было всего 12 лет, и Фероз, достав из кармана коробочку с леденцами, протянул их девочке.

Правда, уже через два года он делает ей официальное предложение — Джамахарлал сердито возражает, что Индира подросток и замуж ей слишком рано.

Аресты продолжаются. Впервые за решеткой оказывается мать Индиры, ее заболевание обостряется… у них опять наступает охлаждение с мужем… не хватает денег на срочную операцию — в 1936 году Индира теряет мать.

Индира очень тяжело переживала ее смерть и как-то сказала, что, видя страдания матери, решила, что никто и никогда не заставит ее страдать так сильно. И она никогда не будет настолько зависеть от мужчины, чтобы это причиняло ей боль. Вероятно, поэтому она решила выбрать себе в мужья не возлюбленного, а — друга.

Родные отправляют Индиру в Европу, чтобы развеяться и продолжить образование. Сначала во Францию, где все еще делают прекрасные куклы, а затем в Англию. Ее семья пока еще в состоянии оплатить ей учебу в престижном колледже.

Сокурсница Индиры потом вспоминала, что она была очень замкнутой и одинокой, вела себя почти надменно, и казалось, всем сердцем рвется из чужого ей мира на родину.

Говорят, что в Париже, городе влюбленных, на Монмартре, по всем канонам классического любовного романа, ей сделал предложение руки и сердца ее будущий муж Фероз Ганди.

Точнее, это было уже третье предложение выйти за него замуж — на два первых Индира ответила «нет». Но здесь, в Европе, вдали от всего, что ей так дорого, Фероз казался таким близким, почти родным человеком — сколько они уже с ним знакомы? К тому же у него те же убеждения и принципы.

Правда, он не брахман и даже не индус, а парс — у него другая вера, он потомок зороастрийцев, тех, кто, бежав из Персии от мусульман, осели в Индии. К тому же он низкого рода, ведь ганди означает «торговец бакалеей». А межкастовые браки по индийским поверьям караются кармическим проклятием всех потомков этого рода…

Джавахарлал недоволен. Фероз кажется ему простым, недостаточно интеллектуальным, грубоватым, лишенным внутренней элегантности — в общем, совсем не такого мужа он хотел бы для своей дочки. Но он не протестует — ему противна даже мысль о том, чтобы навязать своему ребенку кого-то против ее воли. Джавахарлал не хочет, чтобы дочь повторила его судьбу — всю жизнь прожить с нелюбимым человеком.

Но разве Индира любит Фероза?..

Она напишет в своем дневнике: «Мне не нравится Фероз. но я его люблю». Что бы это значило?

Но все-таки Индира ответила — «да».

И индийское общество взорвалось: газетные передовицы. пачки писем — тысячи людей протестовали против нарушения дочерью Неру кастового закона. Джавахарлал — лидер нации, первый премьер-министр независимой Индии. Какой пример он подает народу?!

О накале страстей свидетельствует то, что даже Махатме Ганди (которому Фероз был просто однофамильцем) пришлось в газетах выступать в защиту новобрачных. после чего недовольные переключились с обвинениями уже на него.

Как бы то ни было, но свадьба состоялась. Правда, медовый месяц вернувшиеся на родину новобрачные провели в разных тюремных камерах (за участие в акциях неповиновения). Индира просидела в тюрьме год, а выйдя на свободу, занялась тем, от чего бежала 25 лет, — домашним хозяйством, уходом за мужем, за новорожденным сыном. В 1944-м, через два года после свадьбы и через год после ее освобождения, у супругов родился Раджив Ратна. Кстати, первое имя мальчика — Раджив — означает «лотос», так же, как Камал, имя ее матери, а Ратна означает «сокровище», как и Джавахар. Но имя матери стояло первым…

Через пару лет рождается второй сын, Санджай — «победа», ведь Индия уже была на пороге обретения независимости.

Целиком погрузившись в бытовые хлопоты, посвятив себя роли матери и жены, Индира даже не думала о какой-то иной доле. Ну, может быть, только иногда… Она целиком растворилась в детях.

«Политическая борьба сделала мое детство анормальным, я постоянно чувствовала себя одинокой и незащищенной. Именно поэтому я так хотела посвятить все мое время детям. Потребность ребенка в материнской любви и заботе столь же остра и фундаментальна, как потребность растения в солнечных лучах и воде.»

Фероз оказался прекрасным отцом, души не чаявшим в сыновьях, — он мастерил им игрушки, приниимал участие в их играх, и мальчики его боготворили. Это были самые счастливые годы их супружества.

Но между ними встал отец Индиры и ее амбиции.

Даже его увлечение женой английского посла не вбило клин между супругами: «Он был для меня товарищем, учителем и коллегой».

Неру получивший первый пост в независимом правительстве, жил в Дели. А Фероз с Индирой — в Лакнау.

Сначала она помогала наладить быт в новой резиденции отца. Затем начата помогать ему в организации официальных приемов. Затем надо было срочно привести в порядок его бумаги… встретиться с кем-провести переговоры. Как только Индира возвращалась к мужу и детям, сразу приходила телеграмма от отца: «Вернись, ожидается важный визит».

«…Моей главной проблемой сделалось примирение моих общественных обязанностей и ответственности перед домом и детьми… Однажды, когда Санджей был еще совсем маленький, к нам пришел его приятель по детскому садику со своей мамой. Мамаша, дама светская и состоятельная, высказалась по поводу того, что моя загруженность работой едва ли позволяет мне уделять достаточно времени сыновьям. Я и рта не успела раскрыть, как обиженный Санджей бросился на мою защиту и закричал: «Мама занята очень важными делами, но все равно играет со мной больше, чем вы с вашим сыном!»

Индира старалась поделить себя поровну между семьей и отцом — но это оказалось невозможно.

И она сделала выбор в пользу отца.

Разве могла послушная дочь поступить иначе?..

Фероз ожидал этого. Когда Индира приняла его предложение, он даже посетовал приятелю, что не знает, станет ли его будущая жена Ганди или останется Неру.

Сегодня он получил ответ на свой вопрос: она не выбрала его. Если бы не дети, может быть, она сбежала раньше, кто знает…

Фероз был очень открытым, гостеприимным, общительным человеком. В отличие от Джавахарлала и Индиры, которые больше всего любили находиться в одиночестве, он был направлен в мир — они были углублены в себя.

Индира уехала, Фероз остался — он был популярен и решил баллотироваться в парламент. И успешно. Кто знает, возможно, он стал бы великим политиком, если бы его собрат-журналист не приклеил ему кличку «зять». А ведь Фероз, будучи очень честным человеком, всегда выступал с открытой критикой политики Неру и совсем не пользовался его связями. Ему предложили переехать в Дели, и он мог бы воссоединиться с семьей… Но, проживая в резиденции Неру, он все равно оставался бы «зятем», а этого из-за самолюбия он не мог позволить…

Переезжать в резиденцию тестя он отказался наотрез. И это стало точкой в их отношениях с Индирой.

Разрыв с мужем Индира долго скрывала и потом никак не комментировала. Что она чувствовала? Может быть, всего лишь облегчение? Или досаду? Но вряд ли муки отвергнутой любви, ведь первый выбор сделала она. Может быть, она надеялась, что Фероз смирит гордыню и как-то впишется в семью — они вместе будут работать в правительстве, с отцом…

Когда ей сообщили, что Фероуз перенес тяжелый сердечный приступ и лежит больнице, она испугалась— пусть он жил не рядом, но всегда был где-то поблизости, она знала, что может во всем на него положиться. Она сидела у постели мужа и думала, что им стоит попытаться начать все сначала…

После того как Фсроз поправился, она забрала детей, и они все вместе уехали в Кашмир, устроив себе каникулы. Видимо, это был счастливый месяц — после поездки они снова зажили одной семьей. Но через год Фероз умрет от второго приступа, через четыре года умрет ее отец, а дети подросли и уже не нуждаются в материнской опеке. И Индира с головой окунается в политику. Вырвавшись на простор политической борьбы, она уже не может сдержать своих амбиций.

В 1964 году Индиру избирают депутатом нижней палаты парламента от Индийского национального конгресса (ИНК), который возглавлял ее отец. Она работает в правительстве два года, а затем, после смерти бывшего председателя Лат Бахадура Шастри, становится премьер-министром Индии и лидером ИНК.

В годы правления Индиры в Индии запускают первую АЭС, быстро развивается промышленность, в том числе тяжелая; происходит сельскохозяйственная «зеленая революция», благодаря которой Индия впервые за много-много лет перестала зависеть от импорта продовольствия.

Но с годами, обладая почти безграничной властью, она начинает проявлять диктаторские замашки. В 1975 юлу верховный суд Уттар-Прадеша в Аллахабаде признает Индиру виновной в нарушениях избирательною законодательства на предыдущих выборах (в 1971) и приказывает ей выйти в отставку, запретив заниматься политической деятельностью в течение шести лет.

Ответ Индиры объявление в Индии чрезвычайного положения. Возможно, на индийскую экономику это повлияло самым лучшим образом. Но некоторые меры, принятые возглавляемым ею правительством, куда она ввела своего сына Сандея, были, мягко говоря. не слишком популярны. Например, принудительная стерилизация для сдерживания роста населения — как вам это?..

Индира как настоящий диктатор закрыла ряд оппозиционных изданий и ограничила политические свободы. Она перестала представлять реальную ситуацию, она переоценила свою силу, популярность и, решив «поиграть в демократию», назначила в 1977 году парламентские выборы… которые проиграла.

Полное поражение.

Ей уже шестьдесят — может, пора уйти на покой?

Но нет, она не сдается. Она провозглашает создание новой партии и делает красивый жест — открывает двери своего дома для всех желающих. В Индии, как нигде более, смогли оценить открытые для народа двери — двери в ее сердце. Так что через три года, на новых выборах Индира Ганди возвращает себе власть, чтобы больше не выпускать ее из своих рук.

Но Индиру, торжествующую и гордую собой, ждет новый удар — через полгода после ее победы Санджай разбивается, управляя самолетом.

…Она отказалась от расследования, поверив, что это просто несчастный случай, ведь ее младший сын был таким импульсивным, несдержанным… Не то что Раджив. Тот всегда взвешивает каждое свое решение. Жаль, что невестка Соня запрещает ему заниматься политикой, угрожая разводом.

Индира разрешила Радживу жениться на итальянке и никогда не жалела о своем решении. Соня даже замуж выходила в ее розовом сари. Она великолепная невестка — послушная, разумная, и так полюбила Индию, что стала носить национальную одежду и выучила язык.

Не то, что жена Санджая, эта вертушка-манекенщица. Такая резкая, и на каждый вопрос у нее свое мнение, постоянно скандалила. А спустя несколько месяцев после похорон мужа вообще сбежала из домашней резиденции, обвинив Индиру в домашнем деспотизме?и стремлении выжить невестку из дома.?

Индира, вздохнув, посмотрела на фотографии сыновей.

Что-то тревожно ей в последнее время. И все из-за ситуации с сикхами. Из-за штурма «Золотого храма»…?

Эти сикхи никогда не молятся в присутствии иноверцев. не стригут волосы, не снимают тюрбан, а к своему имени прибавляют Сингх — Лев. Они решили создавать свое государство, захватили «Золотой храм» и создали там склад оружия для будущего мятежа.?

Экстремистов следовало усмирить, и правительство, возглавляемое Индирой, приняло решение о штурме.?

Заговорщиков выбили из храма, разоружили, предотвратив мятеж, — но все же Индира потерпела поражение.?

Сикхи не простили убийства паломников и отшельников, живших при их святыне. Даже то, что в храм вошли танки, было кощунством.

Было убито около 1000 сикхов, и для каждого сикха в стране Индира Ганди стала личным врагом. Сикхи поклялись отомстить, истребив весь род Ганди — включая ее детей и внуков!

Восемнадцать миллионов против одной женщины.

Ей советовали убрать сикхов из личной охраны и надевать бронежилет.

…Раннее октябрьское утро. Госпожа Индира Ганди в некотором волнении — на сегодня запланировано интервью с английским драматургом и актером Питером Устиновым. Ей нравится его мужественный образ в кино, так что надо подобрать более изысканный туалет, чем обычно. Может быть, это ярко-голубое сари? Нет, слишком бросается в глаза… А может быть, это, нежного золотисто-оранжевого оттенка? Да, решено.

Ах да, под него надо надеть громоздкий неуклюжий бронежилет — охрана не раз уже об этом напоминала. Но она будет выглядеть в нем как черепаха в панцире.

К тому же он делает ее гораздо толще, а она сохранила почти девичью фигуру… Нет-нет, она обойдется сегодня без бронежилета…

Легкой походкой Индира шла по дорожке из дома к официальной резиденции. Возле ворот стояли два охранника, которых она знала уже много лет. Она приветливо улыбнулась и слегка замедлила шаг, удивленная необычным выражением, с которым на нее смотрел младший инспектор делийского отряда полиции Беант Сингх, склонившийся в полупоклоне со сложенными у груди руками. Он служил у нее в охране уже десять лет, сопровождал в зарубежных поездках. Вдруг он резко выдернул руку, и перед лицом Индиры сверкнула яркая вспышка, как будто тысячи солнц зажглись разом…

Когда Индира упала от первых выстрелов, другой охранник, Сатвант Сингх, расстрелял ее тело из автомата… В ее золотистом сари, обагренном кровью, насчитали более тридцати пулевых отверстий.

Это сари, законсервированное химическими препаратами, будет главным экспонатом в музее ее имени.

Через семь лет сын Раджив, принявший ее пост и проявивший себя как мудрый и осторожный политик, будет убит взрывом бомбы, которую пронесла на себе террористка-смертница.

Сбылось кармическое проклятие?..

5. Маргарет Тетчер: «железная леди» и две ее слабости

Маргарет Тэтчер (Маргарет Хилда Робертс) (1925) — баронесса, первая и единственная женщина премьер-министр Великобритании. Занимала этот пост три раза подряд в течение 12 лет.

Ее имя уже при жизни стало нарицательным — «железная леди».

Но мало кому известно, что этот эпитет впервые появился в газете Минобороны СССР «Красная звезда», когда госпожа премьер-министр заговорила об увеличении расходов на ядерную оборону.

Л потом это стало ее вторым именем, наряду с термином «тэтчеризм».

Но когда же Маргарет стала «железной»?..

Малютка Мэгги родилась в бедной квартирке, расположенной по соседству с лавкой, где хозяйничал ее отец. Он был бакалейщиком. А мама была швеей — не слишком шикарная родословная для будущей баронессы, не правда ли? ?

Семья Робертс жила бедно: в квартирке не было ни горячей воды, ни туалета — бегали во двор.

Ее отец Адфрил был сыном сапожника, потом стал клерком, потом на сэкономленные деньги, добавив небольшое приданое жены, купил лавку и квартирку над ней.

Кстати, Тэтчер в своих многочисленных интервью и даже мемуарах практически не упоминает о своей матери и старшей сестре Мюриэл — везде только отец. Отец то, отец се… отец сказал, отец посоветовал… отец научил меня всему…

Чем могла обидеть ее мама, скромная швея? Тем, что учила вести хозяйство, готовить и рассчитывать только на выгодное замужество? Почему она так отторгала ее присутствие в своей жизни? Может быть, после хлопот по дому и работы допоздна за машинкой, чтобы добавить денег к скромному семейному бюджету, у нее оставалось слишком мало сил и внимания для малышки?..

В свободное от школы время Мэгги помогала отцу в лавке, стояла за прилавком, скрупулезно подсчитывая пенсы и пенни за бисквиты и пирожные, которые сама даже не могла попробовать.

На карманные расходы школьнице Мэгги полагалось два пенса в неделю. Странная девочка не тратила их на мороженое или заколки, а относила в банк и клала на свой счет — ведь отец учит ее быть бережливой. Зачем покупать новую заколку; если старая еще цела? Зачем покупать новые носочки, если можно заштопать эти?..

Один из британских журналистов как-то заметит, что политические действия Тэтчер определяет стремление к накопительству и… амбициозность.

В девять лет, выиграв городской конкурс стихов. Мэгги сразила школьную комиссию наповал. Одна из учительниц, похвалив девочку, заметила, что ей повезло, а та удивленно приподняла бровки: «Повезло, мэм? Нет, я честно заслужила победу!»

Отец поощрял в дочери самостоятельность, развивал в ней личность и, когда Мэгги исполнилось десять лет, доверил ей носить бумажки от партийного комитета консерваторов до избирательного участка. Девочка чувствовала себя такой такой значимой персоной! Ведь «ее» кандидат попал в парламент!??

Со следующего года она будет учиться в Кестенвенской частной школе для девочек. Ее самолюбие не позволяет ей не быть второй, а так как особых талантов у нее к было, приходилось полагаться на упорство и?зубрежку.?

Рассказывают, что однажды Мэгги так углубилась в решение сложной задачи, что даже не заметила бушевавшей за окном грозы, которая отвлекла внимание всего класса. Она так и сидела, уткнувшись носом в свою тетрадку. А получив отличную оценку, удивленно переспрашивала: «Что вы говорите, была гроза?»?.

Она так старалась заслужить одобрение отца, который был ее самым лучшим другом. И Альфред Робертс постоянно хвалил ее, восхищался, поощрял и старался paзделить c дочерью любые ее увлечения. Может быть, пытался воплотить в ней свои собственные амбиции, заоблачные мечты об успехе и славе?

Альфред сам очень стремился к знаниям, но закончил только начальную школу, поэтому старался восполнить пробелы в образовании запойным чтением книг и, разумеется, пристрастил к чтению и Маргарет. Они вместе записались в городскую библиотеку, читали друг другу вслух и громко спорили о достоинствах или недостатках прочитанной книги.

Он воспитывал ее как сына, словно забывая, что перед ним маленькая девочка. Ну какой папа скажет двенадцатилетней малышке: «Запомни, в жизни не существует слов «не могу» или «слишком трудно». Эти слова — удел слабых духом».

Он учил ее жалеть других, но не жалеть себя, всегда отстаивать свою точку зрения, не бояться быть другой, отличной от безликой толпы, быть лидером.

Отец занимался с ней музыкой, приучал к спорту и даже давал дилетантские уроки ораторского искусства.

Мэгги росла развитым ребенком, но такой непохожей на других девочек, такой прямолинейной, что у нее не было подруг.

Из-за того, что ее научили всегда говорить правду, она сильно поссорилась с отцом — дело в том, что хотя, с десяти лет она помогали партии консерваторов, за которую голосовал ее отец, через пару лет она сделала свой собственный выбор… в пользу лейбористов.

Но Альфред принял ее выбор. Сам он, кстати, словно заряжаясь от успехов дочери, начал свою политическую карьеру и к 1943 году стал мэром родного Грэнтхема.

Сразу после победы на выборах Тэтчер скажет: «Именно то, чему я научилась в маленьком городке, в очень скромном доме, помогло мне победить».

Оклада мэра недостаточно, чтобы послать Мэгги в Оксфорд, — а она хочет именно туда, причем принимает это решение за четыре года до окончания школы. Значит, надо получить стипендию. А для этого надо в совершенстве выучить латынь. Она зубрила, и так усердно, что сдала-таки латынь на отлично и получила стипендию.

Правда, в женском колледже Соммервиля (Оксфорд) ей пришлось несладко. Как и в школе, однокурсницы сторонились ее. Отец создал для нее кокон из книг, споров, политики, лавки и учебы — и она совсем не знала мира вне его. Ее считали занудой и «синим чулком», а ее рассуждения о политике доводили девушек до белого каления.

Говорят, что в Соммервиле она впервые влюбилась. Он был аристократом, и его родители даже слышать не хотели о бедной и незнатной невесте. Глотая невидимые миру слезы, она распрощалась с любовью, решив, что она всем еще докажет, она станет известной… известным… политиком! Она станет политиком!

Такое внезапное решение она приняла на одном из политических дебатов, где спорила с консерваторами, отстаивая лейбористские ценности. Женщин-политиков в Британии тогда не было, и кто-то в зале иронично поинтересовался, не хочет ли она стать политиком, а здесь просто оттачивает свое ораторское мастерство. Мэгги задумалась на секунду, улыбнулась и сказала: «Да, вы правы, я СТАНУ членом парламента».

Кстати, чуть позже, в Оксфорде, она вступит в партию консерваторов. Почему? Как она сама признавалась, не только из идейных соображений, но и потому, что у консерваторов можно было быстрее сделать карьеру и стать президентом студенческой ассоциации. Продуманный ход настоящего политика.

После окончания Оксфорда, получив степень бакалавра со специализацией по химии, Мэгги становится научным сотрудником лаборатории, изучающей целлулоид, в Мэннингтоне. Через некоторое время ей удается получить место в химической лаборатории, изучающей спекаемость наполнителей, в Лондоне. Но карьера ученого ее не прельщала, ей нужна была карьера политика.

Она пытается попасть в парламент от отделения консервативной партии в Дартфорде, графство Кент. Мэгги осознает, что у нее мало шансов — юный возраст, «неподходящий» пол, перевес лейбористов составляет 20 тысяч голосов… Словом, шансы ничтожны, но она твердо решает, что пора вступать в борьбу.

Она бросаем работу и переезжает в Дартфорд, где проводит по 20 часов на ногах шесть месяцев подряд, разговаривая с избирателями, проводя встречи и посещая фабрики, — «сгусток энергии», как сказал о ней коллега по партии. Маргарет собрала 36 процентов голосов, хотя никто не верил, что она наберет хотя бы десять. И она проиграла выборы, но выиграла… мужа.

Как-то посте очередного предвыборного собрания некий Дэннс Тэтчер (богач, разведен) предложил довезти ее до вокзала на своем «Ягуаре». Мэгти согласилась. Два года длился их «идеологический» роман, который завершился решением пожениться. Во время торжеств в честь победы Уинстона Черчилля Дэнис поднялся на трибуну и объявил соратникам, что сделал Маргарет предложение.

На свадебном фото Маргарет выглядит очень мило — с круглыми щечками и обворожительной улыбкой. Но она смотрит в камеру, а жених — влюбленными глазами — только на нее… И платье на ней не белое, а темно-синее, бархатное, — ведь Дэнис женится не первый раз. да и платье можно использовать как вечернее, надо быть экономной (несколько лет она надевала его на все торжественные случаи).

Ходили слухи, что Маргарет решилась на брак из практических соображений — Дэнис был промышленником, богат, мог заплатить за юридическое образование, которое ей не по карману. Маргарет Тэтчер не снисходила до комментариев.

Почти сразу после окончания медового месяца она успешно послушает в юридическую школу. Правда, через некоторое время учебу пришлось отложить из-за беременности. Рожала она раньше срока на 7 недель, и мужа не было рядом. Он болел за любимую команду, а потом праздновал ее победу. Она сама добралась до больницы и успешно родила двойню. Но даже в палате для рожениц она оставалась сама собой: больше думала не о появившихся на свет малышах, а о том, что «…если прямо теперь в больнице не напишу заявление о допуске к выпускному экзамену, я к этому больше никогда не вернусь».

Ома написала заявление и получала степень юриста?с двумя четырехмесячными близняшками.?

Не засиживаясь дома, Маргарет принимается за работу и пять лет работает адвокатом по патентному и налоговому законодательству.?

Она, смеясь, говорила, что ей повезло учиться только с девочками, поэтому она не боролась за внимание мальчиков и нс испытывает перед мужчинами ни трепета, ни преклонения, воспринимая их как безусловно равных себе. Может быть, поэтому некоторые политики говорили, что она больше мужчина, чем женщина.?

В 1959 голу Маргарет второй раз пытается пройти в парламент, и ей это удается — она становится депутатом палаты общин в 33 года. Это была сенсация.?

В 1961–1964 годах она занимает должность?парламентского секретаря министерства пенсий и социального обеспечения.?

С 1970 — министр просвещения и науки в кабинете Э. Хита. ?

Элвард Хит, лидер консерваторов, говорит, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, назначив Тэтчер министром образования. После поражения консерваторов на очередных?выборах она обрушилась с критикой на самого Хита… и выставила свою кандидатуру на пост лидера партии. И, разумеется, победила, обогнав своего патрона всего на 11 голосов.

С февраля 1975 года она, женщина, — лидер? консервативной партии.

В 1979 году мечта Маргарет сбылась: ?она-премьер-министр.

У нее почти не было выходных. Она ни разу не была в отпуске за время своею премьерства. Уезжая на пасхальные каникулы в 1984 году, взяла с собой доклад о строительстве объемом три тысячи страниц. На Рождество изучала доклад о строительстве атомных электростанций. Говорила, что, даже когда ест, думает только о работе. (Кстати, в еде была непритязательна, иногда ела даже из банок или пакетиков.)

После двух операций (одна на глазах, вторая на ногах) уже через пару дней выходила на работу. Отдых расхолаживает, говорила она коллегам, сбивает с рабочего ритма.

Она столько времени доказывала всем, что лучше, сильнее, умнее, способнее многих мужчин, что стала даже «большим мужчиной», чем многие ее коллеги по партии, — она стала жесткой, почти жестокой. Даже отец, почти боготворивший ее, как-то сказал: «Маргарет на 99,5 % — совершенство. Остальные полпроцента — это то, что она могла бы получить, будь хоть чуть-чуть теплее».

Однажды, когда ее очень уж прижали обвинениями в жестокости, Маргарет позволила себе замечание: «Я полагаю, что люди понимают разницу между сдержанностью и бесчувственностью. Бесчувственные не могут иметь успеха в политике, потому что цель политики, как я ее понимаю, — помогать людям жить лучше».

Но ее не любили — когда она начала вводить политику экономии в масштабах государства, она отменила программу бесплатного питания молоком младших школьников. Оставила льготы только для самых бедных семей. Ох, какую бурю она подняла в обществе!.. Ее называли похитительницей детского молока, даже запустили камнем — и она долго ходила с синяком на груди, но ни на йоту не отступила от своей позиции, сэкономив государству 19 миллионов долларов.

А когда она в 1986 году летела в Норвегию с дипломатическим визитом, ей доложили, что в самолете обнаружена бомба. Что делать? И Тэтчер совершенно невозмутимо ответила: «Продолжаем полет». Так поступил бы только истинный джентльмен… и Тэтчер. К счастью, тревога оказалась ложной. Но ведь, когда Маргарет отдавала приказ о продолжении полета, она об этом не знала…

Она хотела иметь карьеру — и получила, она хотела семью — и создала, но как же можно было это совмещать с ее напряженным графиком?

Как-то в интервью женскому журналу Тэтчер сказала, что надеется в будущем видеть, что все больше женщин успешно совмещает семью и карьеру, но, к сожалению, в возможность этого пока не верят не только мужчины, но и сами женщины.

К сожалению, ее собственные дети Марк и Кэрол, став взрослыми, скорее всего, так и не смогли простить, что мать была постоянно занята, и для них в ее жизни почти не оставалось места.

Кэрол хорошо училась, ее отправили в школу-пансион в далекой Австралии, там она закончила образование и стала работать журналистом. Но она получила в наследство неуживчивый и прямой характер матери, и очень часто ей приходилось менять работодателей. С личной жизнью у нее не сложилось, она слишком боялась, что мужчины видят в ней лишь ступеньку к Маргарет и к политической карьере. Потом Кэрол переехала в Швейцарию, но с матерью практически не общается.

Марк оказался прирожденным политиком, правда несколько экстремального толка — в возрасте 50 лет он был заподозрен в организации политического переворота… в Экваториальной Гвинее. И отпустили его только в обмен на весьма крупный залог.

А что же муж? Дэнис все время находился у нее за спиной или, если посмотреть на это по-другому, был ее тылом, надежной опорой. Иногда он называл себя «нога на тормозе» — ведь именно встречаясь и мирно беседуя с ним, Маргарет завершала свой тяжелый день.

Она была влюблена в политику, реформы и — в своего мужа. Но она не могла признаваться в этом публично. ведь у «железной леди», как принято считать, нет слабых мест. Она лишь позволяла себе нежно иронизировать: «Во время моих речей он никогда не засыпает и всегда хлопает в нужных местах!»

Да, возможно, не встреть она Дэниса, и ее политическая карьера не удалась бы. Но для тех, кто обвинят ее в меркантильности, разве полвека брака — недостаточный аргумент?..

Сам же Дэнис на вопрос, кто в их семье «носит штаны» (кто в доме хозяин), отвечал с улыбкой: «Я. К тому же я их еще стираю и глажу».

Когда он умер, Маргарет впервые в жизни не смогла сдержать слез на публике.

Но был в ее жизни еще один мужчина, которому она искренне симпатизировала, — Михаил Горбачев.

Он прибыл в Великобританию по ее личному приглашению. После личной беседы она сказала Рейгану, что с этим человеком можно иметь дело: «Мы поладили». А ведь он был простым секретарем ЦК по сельскому хозяйству.

Потом, когда Тэтчер прилетела на похороны Черненко, она разговаривала с Горбачевым, и только с ним, целый час — по протоколу это очень много. Как-то их так захватила беседа, что балет в Большом театре, где они должны были появиться, задержали почти на час. Позже она призналась, что ни с кем из политиков не говорила так долго — по три, пять, семь часов…

Оно никогда не хватила коллег по цеху: скатала, что Гельмут Коль болтун, что Жискар д’Эстен рассматривает политику кик спорт, кого-то еще назвала «человеком без принципов». И только Горбачев удостоился сдержанной похвалы: «Он сильная личность. Себя я тоже отношу к сильным натурам». Или вот еще: «Я считаю, что президент Горбачев — выдающийся президент и выдающийся человек… Я считаю, что похвалы полностью обоснованны».

Наш Горбачев нравился «железной леди». А может быть, она ему просто симпатизировала. Или?..

Кстати, не все видели в Тэтчер только политика. Тот же Миттеран, как истинный француз, заметил, что у Тэтчер «глаза Калигулы, а губы Мэрилин Монро».

В 1990 году она объявила о своей отставке. Через два года королева пожаловала ей герб и титул баронессы.

Тэтчер уже выпустила книгу воспоминаний, в которой, вопреки ожиданиям, почти ничего не рассказала о своей личной жизни, — ее до сих пор занимает то, что происходит на мировой политической арене.

Но стоит все же отметить: Маргарет признается, что очень любит красный цвет и сожалеет, что правила этикета не позволяли надевать ей красное платье так часто, как ей бы этого хотелось…

1. Нефертити: «красавица грядет»

Нефертити (Нефер-Неферу-Атон) (конец 15 века до н. э. — 1354 год до н. э.), главная жена древнеегипетского фараона XVIII династии Эхнатона (Аменхотепа IV), во время правления которого была проведена крупнейшая в истории Египта религиозная реформа.

…Пыль начала осыпаться с небольшого обломка камня… и археологи застыли, не в силах тронуться с места или произнести хотя бы слово… На них, чуть улыбаясь, смотрела прекрасная женщина… Грациозная длинная шея, совершенные линии скул, изысканный очерк ноздрей, полные губы, которые, кажется, вот-вот приоткроются в улыбке…

В маленькой арабской деревне эль-Амарне, в скульптурной мастерской древнеегипетского художника Тутмоса, была обнаружена невыразимо прекрасная женская головка: высокий парик обвит золотой повязкой на лбу урей (змейка) — символ царской власти, правый?глаз с голубой радужной оболочкой из горного хрусталя и зрачком из черного дерева, кажется, смотрит прямо на тебя… В тот день археолог Борхардт в дневнике написал: «Описывать бессмысленно — смотреть!»

Чтобы вывезти эту скульптуру, с которой они уже не могли расстаться, в Берлин, ученые пошли на мошенничество. Они обернули бюст фольгой, а затем замазали гипсом и «состарили», превратив его в изъеденный?временем каменный блок, на который ни таможенники, ни египетские инспекторы не обратили внимания. (Это изображение Нефертити до сих пор хранится в собрании Египетского музея в Берлине. В Египте оно не выставлялось никогда.)?

Когда обман был раскрыт, поднялся жуткий международный скандал, конец которому положила только Вторая мировая война Но еще много лет немецким археологам был закрыт путь в Египет…

Открытие, сделанное в 1912 году немецким археологом Л. Борхардтом, облетело весь мир — красота женщины, жившей так давно, что это было трудно себе представить, покорила всех. Она стада «звездой» XX века, доказав, что истинная красота — вечна.

Она искренне любила и была любима. В ее жизни был один мужчина, одна любовь, очень много счастья, но и много страданий.

Видимо, малютка поражала всех своей миловидностью, так как ее назвали «красавица грядет», или Нефертити. По одной из версий, ее родители были из касты жрецов города Коптоса. Отца, придворного вельможу, звали Эйе, а мать, Тии, была троюродной сестрой матери Эхнатона — Тейе. Но в официальных документах Тии почему-то называется лишь «кормилицей Нефертити, великой супругой царя». Возможно, это было сделано для того, чтобы скрыть «небожественное» происхождение Нефертити или ее кровную связь со жреческой кастой.

Во всяком случае, семья ее была богата и жила в самом блестящем городе мира — в Фивах, столице Египта в период его расцвета. С детства Нефертити окружали огромные храмы и роскошные дворцы, величественные статуи и аллеи сфинксов. Слоновая кость, самые дорогие благовония, золото, черное дерево — все самое ценное и роскошное, что было в мире, везли в Фивы.

У нее было счастливое детство, и из рук любящих родителей она сразу попала в объятия любимого супруга.

…С первого мгновения, с первого взгляда, который Аменхотеп IV бросил на свою юную жену, он понял, что впредь для него существует только одна женщина. Ничего более прекрасного он не видел в жизни, и она стала для него единственной на долгие двенадцать лет.

Эта верность была удивительна и даже неприлична для фараона, это чувство поражало всех вокруг — придворных, знать, недругов-жрецов.

У фараона был большой гарем и, чтобы ослабить влияние Нефертити, ему стали присылать самых красивых наложниц со всего мира.

Но Эхнатон видел только красоту своей Нефертити. Более того, она оказалась отличным другом, мудрым советчиком, хорошо понимавшим людскую природу, но при этом была чиста душой и приветлива ко всем без исключения.

— Нет, вы только подумайте, — шептались во дворце, — как такое возможно?! Ну ладно, сделал главной супругой, но он ведь ВООБЩЕ не смотрит на других женщин. Он хранит ей верность, хотя может обладать тысячами красавиц, стоит ему лишь захотеть!!!

Никогда еще до этого древнеегипетские художники не изображали в своих произведениях — скульптурах, барельефах — столь явное чувство любви царственных супругов. Они всегда изображены вместе, рядом, словно никогда не разлучаются.

…Вот Нефертити, сама еще ребенок, сидит на коленях у мужа, болтая ногами и одной рукой придерживая маленькую дочь.

…Вот они сидят рядом за праздничным столом, накрытым в честь приезда матери Эхнатона — Тейе, а рядом три их дочери, музыканты. Вокруг суетятся слуги.

…Вот сцена парадного выезда: фараон и его жена так увлечены беседой, что не замечают, как их младшая дочь подгоняет шестом мчащуюся во весь опор упряжку.

…А вот почти эротический сюжет — супруги запечатлены скульптором во время страстного любовного поцелуя.

И на каждой из этих сцен обязательно присутствует Атон — новое главное божество, — солнечный диск с множеством рук, которые оберегают чету, обещая им вечную жизнь…

Возможно, Эхнатон был и прав, выбрав себе и своему народу новое божество — ведь его имя и имя его жены действительно сохранились в веках…

Есть предположение, что Аменхотепа считали очень странным правителем — гуманным, добрым и провозглашавшим какие-то «немыслимые» принципы — равенства и любви между людьми и мира между народами. Египетский фараон, живший три тысячи лет назад, исповедовал прямо-таки христианские ценности. Но, несмотря на это, именно Аменхотеп IV решился сделать то, на что до него не решался НИ ОДИН из 350 правителей, занимавших египетский престол. Он восстал против языческого многобожия, заявив, что главный бог — один. И это Атон, солнечный диск, несущий жизнь всему на земле.

Во имя этой религии он принял новое имя Эхнатон, что значит «угодный Атону», а Нефертити, со всей страстью души поддержавшая мужа, взяла себе имя Нефер-Нефер-Атон» — «прекрасная красотой Атона», или «солнцеликая».

Конечно, кроме гуманистических мотивов и религиозных идеалов, у фараона и его жены были и свои политические цели. Слишком сильным стало к тому времени влияние жрецов различных культов. Верховные жрецы (особенно Амона) обладали лучшими землями, прекрасными зданиями и очень сильным влиянием на народ и придворных, порой соперничая с влиянием самого фараона. Так что «отменяя» их религии и провозглашая себя и жену верховными жрецами нового культа, Эхнатон «убивал двух зайцев».

Это было опасно, и он нуждался в надежных союзниках — Нефертити стала самым преданным его другом, преданным фанатически, безраздельно.

Они начали строить для нового божества новую столицу — город Ахетатон. В красивой и плодородной долине между Фивами и Мемфисом, где белоснежные скалы, вплотную подходя к реке, а затем отступая, образуют почти правильный полукруг, и началось это грандиозное строительство.

Бесчисленное количество рабов одновременно возводили белоснежные храмы, дворцы для фараона и придворных, жилища для ремесленников, склады, административные здания, мастерские… Сюда привозили огромные деревья и сажали их в ямы, выдолбленные в скальном грунте и наполненные водой, — слишком долго было ждать, пока на этой земле проклюнется зелень…

И, словно в сказке, посреди пустыни вырос прекрасный город с озерами и дворцами, сверкавшими позолотой и инкрустациями из полудрагоценных камней, в которых полы были расписаны как пруды с плавающими в них рыбками.

Этот город принадлежал им двоим — Эхнатону и Нефертити.

Великая супруга царская, владычица Верхнего и Нижнего Египта, супруга Бога сама была божественным воплощением на земле. Как верховная жрица, она вместе с фараоном участвовала в самых важных храмовых ритуалах, умиротворяя верховное божество красотой своего голоса и очарованием своего лица. «Она проводит Атона на покой сладостным голосом и прекрасными руками с систрами, при звуке голоса ее ликуют», — эти слова, заключенные в иероглифы, высекли при ее жизни. Огромные скульптуры Нефертити в образе дочери Солнца украсили стены дворца, возведенного в столице для празднования шестой годовщины правления Эхнатона.?

Иероглифы, которые удалось расшифровать египтологам, убеждают нас в том, что красота «владычицы радости, полной восхвалений…» была не только внешней. но и внутренней. У нее была красивая душа — «владычица приятностей», писали о ней современники. «умиротворяющая Небо и Землю сладостным голосом и своей добротой».

Она была прекрасна и знала это, но ей повезло — несмотря на это знание, разбивавшее судьбы многих женщин, несмотря на ее обожествление, она осталась сама собой.

Может быть, поэтому Вечность ее пощадила?

Она любила носить белые полупрозрачные платья из тончайшего гофрированного льна.

«Услада моего сердца», — называл ее Эхнатон и исписывал свитки папируса словами о том, какое идеальное семейное счастье выпало на его долю. «Любовь наша будет длиться вечно», — считал романтичный властитель «земли от края до края».

Но его предсказанию не суждено было сбыться, двенадцати лет счастливого брака у Нефертити появилась соперница.

Что было тому причиной? Угасшая любовь, неумолимое время?

То, что Нефертити, родив шесть девочек, так и не смогла подарить фараону наследника?.. Ее ускользающая красота?

А может быть, сама Нефертити полюбила другого?

Существует красивая легенда, что скульптор Тутмес. увековечивший ее красоту, безнадежно влюбился в «жену Бога» в день вступления фараона на престол. И, запечатлев в памяти прекрасное лицо, много недель вытесывал его из простого песчаника, так как был беден, и у него не было денег на мрамор (эта незаконченная головка совсем юной Нефертити тоже сохранилась до наших дней).

Тутмес был автором и второго, самого знаменитого бюста Нефертити. Когда его мастерская была раскопана, среди его вещей нашли ларец с надписью «Хвалимый фараоном скульптор Тутмес», значит, он уже был представлен при дворе, и есть версия, что он помогал Нефертити в проектировании и возведении усыпальницы для ее дочери.

Может быть, это его любовь сделала ее облик таким совершенным? Но была ли она взаимной?..

А возможно, супругов разлучила смерть их дочери, Макетатон, которую каждый из них переживал в одиночку.

Мы никогда не узнаем ответа на этот вопрос.

Но имя разлучницы известно — Кийа. По одной из версий, новая главная жена не была египтянкой — эту принцессу прислали к Эхнатону в знак дружбы между двумя государствами. Кийя подарила фараону долгожданных сыновей Сменхкара и Тутанхатона. И новые фрески, выходившие из-под резцов ваятелей, изображали ее в короне фараона как соправителя Эхнатона. С барельефов на нас смотрит широкоскулое лицо с жестким выражением глаз и рта, грубоватое и красивое только дерзостью молодости.

A Нефертити. вчера полубогиню, а сегодня покинутую и брошенную супругом женщину, «ссылают» в один из замков на северной окраине города, фактически переведя в статус простой наложницы.

Великий Атон отвернул от нее свой лик!.. Как жить ей без любви?..

Последняя прижизненная скульптура Нефертити изображает утомленное, усталое лицо, во всем ее облике присутствует какая-то надломленность, а фигуре после шести родов уже утратила совершенство линий.

Через четыре года Эхнатону надоела новая жена, и он отсылает ее прочь. Но вернуть Нефертити уже невозможно — слишком искренней была ее любовь и слишком сильным разочарование…

И тогда Эхнатон берет в жены их старшую дочь Меритатон (которая родила ему дочь).

А затем и еще одну из младших — Ахесенпаатон. В Древнем Египте подобные браки между кровными родственниками были обычным явлением. Но, может Эхнатон хотел повернуть время вспять, пытаясь разглядеть в лицах дочерей отблеск красоты их матери Нефертити?

Кстати, Меритатон, мстя за разбитое сердце своей матери, начала уничтожать все изображения и упоминания о Кийа, словно стирая с лица земли всякое упоминание о ней из памяти потомков. Даже после своей смерти Кийа было не суждено обрести покой — ее мумию (видимо, по приказу одной из дочерей Нефертити) выкинули из склепа, посмертная маска была изуродована, а надписи с ее именем вырезаны. Только по надписям на сосудах, в которых египтяне отдельно хоронили внутренности, восстановили имя той, кого лишили успокоения после смерти. А в саркофаге погребли ее старшего сына.

Жестокая месть…

Когда Эхнатон умер, его последнюю жену и дочь Ахесенпаатон выдали замуж за ее сводного брата Тутанхатона. Жрецы убедили молодого фараона вернуться к прежней вере и сменить имя на Тутанхамон. Столицу вернули в Фивы, храмы и статуи, посвященные Атону, разрушили, всякое упоминание о нем вымарывалось из свитков и уничтожалось на барельефах, люди стали покидать Ахенатон, уезжая в старую столицу.

Нефертити старела, и вместе с нею старел и разрушался прекрасный город-мираж, построенный ее мужем, — из них обоих по капле жизнь уходила в песок окружавшей их пустыни. Она пережила и любимого мужа, и разрушение их веры, и гибель города, который они построили вместе. Она обладала всем миром — и она все потеряла.

Какими были ее последние часы? Чье лицо она вспоминала, чье имя было на ее устах?

По преданию, ее, по ее просьбе, похоронили в скромном саркофаге рядом с Эхнатоном (а не в золотом, как ее соперницу Кийа), в гробнице среди скал, которые окружали их город.

Но имя и судьба Нефертити не затерялись в песках Вечности.

Через тысячи лет в мире, изменившемся до неузнаваемости, ее прекрасные черты, которые светятся настоящей любовью и счастьем, по-прежнему восхищают людей своим совершенством, даря им радость соприкосновения с истинной красотой.

2. Жозефина: муза великого завоевателя

Жозефина Богарне (урожденная Мари Роз Жозефа Таше дела Пажери), (1763–1814) — французская императрица, жена Наполеона I Бонапарта.

Жозефину в парижских салонах называли «прекрасной креолкой».

Нет, она выглядела не слишком экзотично, просто мастерски работала на свой имидж — ведь история о ее рождении на далеком острове Мартиника, среди диких аборигенов, лазурного моря и пышной тропической растительности так зажигала воображение и сердца мужчин…

Жозефина не лгала — она действительно родилась на острове Мартиника (французское владение в Вест-Индии). Там, в военно-морском флоте служил ее отец, обедневший аристократ Жозеф-Гаспар Таше де ла Пажери. Жозефина была его старшей дочерью.

Она была невысокой, грациозной и изящной, с очень живыми темными глазами, вьющимися волосами и гордой посадкой головы, но красавицей назвать ее было трудно — пожалуй, очаровательной…

Семья была бедна, и мать мучалась, решая, как устроить будущее дочери. Их родственница Дезире стала содержанкой губернатора острова и уехала с ним в Париж И мать Жозефины решила, что у них появилась возможность как-то пристроить дочь — между ней и Дезире началась бурная переписка. Срочно шьются нарядные платья, и отец скрепя сердце решает сопровождать дочь в Париж, чтобы, если получится, представить двору.

Юная Жозефина совсем не волнуется, ну разве из-за того, не выглядит ли она слишком загорелой, — ведь она покажется дикаркой среди ослепительно белокожих красавиц двора…

В 16 лет она удачно вышла замуж за 19-летнего красавца виконта Александра де Богарне, потомка старинного дворянского рода. Через два года у них родился сын Эжен, который впоследствии стал вице-королем Италии, а в 1783 —дочь Гортензия (Ортанс), которой суждено было стать королевой Голландии.

Александр Богарне, как почти все именитые дворяне того времени, был офицером королевской армии. Он часто бывал приглашен ко двору и даже удостоился особого расположения королевской четы. Но, по слухам, вывести в свет Жозефину он не спешил.

Царящие тогда при дворе нравы нельзя было охарактеризовать иначе как распущенные. Дамы имели по несколько любовников или обожателей, принимали от них дорогие подарки, порой — даже с ведома и одобрения мужей. Фаворитки знатных вельмож обладали порой большим влиянием, чем их любовники, — перед ними заискивали, их расположение покупали…

Вряд ли виконту Александру, благородному юноше, воспитанному в традициях Просвещения, критично взиравшему на все вокруг, хотелось такого же «положения» для своей жены. А Жозефина, провинциальная простушка, так хотела сверкать и покорять в свете свечей Лувра и Версаля. Из-за подобных разногласий, а точнее, разною подхода к жизни у супругов все чаще случались ссоры, и в 1785 году супруги решили жить отдельно.

Говорят, что Жозефина была очень ветрена и легкомысленна, к тому же не умела это скрывать, так что Александр некоторое время даже сомневался в том, является ли он отцом Гортензии, и даже нанял адвокатов, чтобы, получив доказательства, отказаться от прав отцовства. Но то ли девочка уже успела покорить его сердце, то ли еще что-то повлияло на его решение, но так или иначе ребенок остался с ним.

А Жозефина, свободная как птица, окунулась во все увлечения богатого Парижа, включая амурные. Она считала, что женский век так несправедливо короток, что нельзя упустить ни одного самого маленького наслаждения, которого она еще не попробовала, — будь то новая шляпка, маскарад или горячие объятия красавца офицера…

Но за все приходится платить — прожив выделенное ей содержание за очень короткий срок, Жозефине пришлось с тяжелым сердцем вернуться под отчий кров, на Мартинику. Неужели ей так и придется состариться здесь, в заморской глуши?..

«Никогда, никогда больше не буду такой дурой — как я могла забыть, что свободу можно получить только с помощью денег!.. Никогда больше не допущу такой ошибки, никогда больше не буду бедной», — поклялась себе Жозефина, а пока решила покаяться и сдаться на милосердие мужа.

Ей нужно было только добраться до Парижа…

Жить вместе супруги Богарне, конечно, не стали, но Жозефина нашла способ содержать особняк и закатывать блестящие вечера и без финансовой поддержки мужа.

А тот, потерпев фиаско в супружестве, добился блестящих успехов на политическом поприще — был избран депутатом Генеральных штатов, вошел в состав Национального собрания. С приходом к власти жирондистов Богарне пошел в армию и дослужился до генерала, командующего Рейнской армией Французской Республики.

Но когда начался якобинский террор, он не обошел стороной и семью дворянина Богарне. Его арестовали как «врага народа» и бросили в тюрьму, куда попали также Жозефина с детьми.

Утонченные дворяне коротали дни среди заплесневелых каменных стен, крыс и охапок соломы. Каждый день зачитывались списки, и новые жертвы обезглавливались на площади под восторженный рев толпы.

Мужа Жозефины казнили в день ее рождения. И хотя они не жили долгое время вместе, для нее это стало настоящей трагедией — она не могла не оценить его величественную натуру. Жозефина уже не надеялась выжить сама, она только хотела спасти детей, предлагая охранникам спрятанные драгоценности и даже свои ласки. Вероятно, ее чары околдовали некоего влиятельного революционера, так как она с детьми смогла дожить до переворота Девятого термидора.

Ее с детьми освободили из кармелитской тюрьмы. На первых порах Жозефине очень помогла мадам Тереза Тальен. Говорят, что ее любовник Поль Баррас (один из новых правителей страны, «король Республики») стал также любовником Жозефины (и Тереза не слишком возражала) и начал оплачивать ее новые наряды, драгоценности, картины, фарфор и другие расходы. Например, помощь таким же бывшим узникам, как она. Или спекуляцию продовольствием, поставляемым в армию.

Ах, это было время, когда Жозефина действительно царила, — она была свободна, богата и окружена поклонниками. Это было время расцвета ее очарования, поклонники говорили, что она излучает «магнетические флюиды» (модное словечко). Она ввела новую моду на полупрозрачные платья с высокой талией, свободно струящиеся по телу, как древнегреческая туника, чтобы мужчины не обманывались насчет достоинств красавиц, царящих в парижских гостиных. «Ах, она так ветрена — улыбались ее друзья, — но так очаровательна…»?

Такая женщина одним движением ресниц могла покорить дикаря-корсиканца, неотесанного солдафона, появившегося на пороге гостиной в поношенном мундире… никому не известного Бонапарта.?

Скромный армейский капитан Бонапарт поднялся в дни революции благодаря артиллерийскому таланту и дружбе с Огюстом Робеспьером — братом всесильного диктатора Максимилиана Робеспьера. Молниеносная карьера дарит Наполеону Бонапарту, которому едва исполнилось 24 года, чин бригадного генерала.

Расстрелы, последовавшие за термидорианским переворотом, обошли его стороной. Правда, ему пришлось поработать канцелярской крысой в топографическом отделении Комитета общественного спасения, но, когда роялисты подняли мятеж в Париже, о талантливом генерале вспомнило новое правительство. Бонапарт потопил мятеж в крови и был обласкан новой властью. Ему подарили особняк, наверное принадлежавший гильотинированным аристократам, и дали щедрую премию, так что он даже написал брату, что их многочисленная семья уже больше никогда не будет нуждаться. Пожалуй, с этим утверждением он несколько поторопился…

Как же обеспечить себе и семье достойное будущее? Ведь военная фортуна так переменчива… А что, если жениться на богатой вдовушке?

Бонопарт был очень неуверенным в себе мужчиной, иначе не решил бы посвататься к мадам Пермон, которая не блистала красотой и к тому же была ровно вдвое старше его, — и она, представьте, ему отказала!..

А вот Баррас, покровитель Жозефины, приметил амбициозного генерала и посоветовал ей обратить на него внимание. К тому же он уже остыл к своей любовнице и давал ей все меньше денег, а Жозефина привыкла к роскоши.

Так что во встрече и знакомстве этих двоих было ноль процентов романтики: Наполеон хотел выгодно жениться (у Жозефины богатый особняк и блестящий салон), а мадам Богарне хотела выйти замуж, чтобы упрочить положение в свете и получить гарантированный доход. Классический брак по расчету.

Впервые он встретился с ней в салоне Терезы Тальен. Жозефина была маленького роста. Уже одно это говорило в ее пользу, ведь Наполеон сам был невысок и стеснялся этого. Под свободным платьем из шелка угадывалось прекрасно сложенное тело, а взгляд, которым она окинула его, был смелым и зовущим… Ему бросали вызов — и он принял его!

Невысокий смуглый генерал вдруг стал таким убедительным, ярким, чувственным. Он был так остроумен и обаятелен, что вокруг него тут же собрался кружок дам.

Спустя несколько дней Бонапарту принесли надушенный конверт: «Разве вы совсем забыли о своем любящем друге? Навестите меня непременно…»

В этот вечер Жозефина сказала ему «да», а после того, как Бонапарт был назначен командующим итальянской армией («приданое, которое Баррас дал за невестой», — злословили завистники), она согласилась стать его женой.

Он был младше ее на шесть лет. Когда они подписывали брачный контракт, Наполеон прибавил себе два года, а Жозефина убавила четыре.

В марте 1796-го состоялась свадьба в мэрии. Наполеон подарил Жозефине маленькое кольцо с сапфирами, внутри которого была гравировка: «Это судьба».

Он все-таки был влюблен…

Две ночи и два дня Наполеон ни на миг не отпускал от себя Жозефину, а потом уехал на войну.

Надо сказать, что Жозефина не слишком расстраивалась по этому поводу. Скорее всего, она не воспринимала их отношения серьезно: она привыкла вертеть мужчинами — что ей страсть очередного покоренного? Пусть даже судьба сделала его ее мужем…

В Италии Наполеон одерживает одну победу за другой и зовет Жозефину к себе, почти ежедневно он шлет ей письма, полные нежности. Он действительно влюблен, влюблен страстно: «Когда я готов проклясть жизнь, я кладу руку на сердце: там твой портрет, я на него смотрю, и любовь для меня — безмерное лучезарное счастье, омрачаемое только разлукой с тобой. Ты приедешь, правда? Ты будешь здесь, около меня, в моих объятиях! Лети на крыльях! Приезжай, приезжай!»

Но Жозефине, по-прежнему блиставшей в парижских салонах, совсем не хотелось тащиться в такую даль, к тому же эти тяготы путешествия… где она будет жить — неужели в палатке? И Жозефина в своих редких письмах отговаривается то недомоганием, то проблемами в делах, то простудой, и даже намекает на возможную беременность…

А Наполеон пишет ей: «Жозефина, ты должна была уехать 5-го из Парижа, ты должна была уехать 11-го, а ты не уехала и 12-го… Почта приходит без твоих писем… Твоя любовь ко мне была пустым капризом… Я ускорил мои операции, чтобы 13-го быть в Милане, а ты еще в Париже…

Твой образ был всегда на моем сердце. Не было мысли, чтобы увидеть его и не покрыть поцелуями. А ты, ты не держала в руках мой портрет в течение 6 месяцев… Тысяча ножей раздирают мое сердце — не вонзай их еще глубже…»

Она приехала к нему в Милан и, выдержав там меньше недели, помчалась обратно. Ее не трогала любовь молодого и неискушенного мужчины, любившего ее так страстно. Она видела так много влюбленных в нее глаз, отдавалась стольким страстным рукам, что ее чувства просто притупились. И ее немножко утомляла его наивная страсть… Короче, она вернулась в Париж.

Она не была ему верна. Но как это обычно бывает в плохих романах, обманутый муж узнал об этом последним.

После итальянской кампании Наполеон вернулся в Париж триумфатором. Правительство без малейших возражений одобрило его фантастический план покорения Египта и назначило главнокомандующим экспедиционным корпусом, который туда отправлялся. К удовольствию Жозефины.

Кстати, с Наполеоном сражался и ее сын Эжен, которого тот назначил своим адъютантом. Наполеон очень привязался к приемному сыну (как бы перенося на него часть любви к Жозефине), и благодаря этой протекции юноша сделал блестящую военную карьеру.

В разгар кампании Наполеону донесли о неверности его жены.

Она изменяла ему и раньше, но тут проявила неосторожность, предоставив недругам доказательства ее связи с молодым лейтенантом Шарлем Ипполитом.

А помог этой истории стать достоянием гласности Люсьен Бонапарт, который никогда не одобрял связь младшего брата с «этой развратницей».

Вернувшись домой, Наполеон даже не сообщил о своем приезде жене, остановившись в отеле. От матери и сестер он наконец узнал всю правду о поведении супруги, и это стало страшным ударом для его гордости. Он, не терпевший малейшего унижения, был глубоко оскорблен.

Однажды в военном училище его в наказание поставили перед всеми на колени, и гордого корсиканца тут же вырвало от унижения.

И кот снова он выставлен перед всеми на посмешище…

Наполеон послал к жене сообщить о разводе.

И Жозефина испугалась. Возможно, испугалась впервые в жизни. Она уже немолода, что с ней будет после того, как Наполеон ее бросит? На удачное замужество надеяться уже нельзя — что же, опять идти в содержанки?

Неужели этот дурачок, этот влюбленный болван избавился от ее чар? Она надеялась, что он будет любить ее преданно, как верный пес.

Блестящей королеве салонов пришлось первой идти на примирение. Она приехала к нему в отель и постучалась в дверь. Наполеон не открывал. Тогда она села у двери и начата своим нежным голосом молить о прощении. Наполеон молчат. Она рыдала и замолкала, и снова умоляла простить… Двое суток она провела под дверью его комнаты, засыпая и вновь просыпаясь под дверью.

Она была раздавлена, она вдруг поняла, что, возможно, навсегда потеряла этого мужчину, этого единственного человека, которого она действительно любила и в чем боялась признаться самой себе…

Полню вечером на второй день Наполеон открыл дверь комнаты — он был бледен, измучен, было видно, что он не спал и вел с собой мучительную борьбу, борьбу с гордостью и обидой. Но он простил Жозефину.

А ее случайного любовника Ипполита вскоре расстреляли по обвинению в дезертирстве.

Говорят, что Наполеон больше никогда не вспоминал об этом случае, но Жозефина поняла, что малейшая ошибка с ее стороны поставит крест на их отношениях. А она не хотела этого. Она бесконечно любила этого резкого, самолюбивого, гордого и ранимого человека.

С этого дня она никогда не давала повода для сплетен.

Более того, она решительно сократила свои безумные траты, боясь навлечь на себя его гнев. Но разве мужчина может понять, зачем женщине сорок новых шляпок в месяц или двадцать первая бриллиантовая диадема?..

А невысокий корсиканец, освободившись от пожиравшей его страсти, в полной мере проявил свой государственный гений. Он стал узурпатором Франции, или первым консулом, — сути это не меняет.

Жозефина обустраивает для семьи замок Мальмезон, превратив его во второй Версаль. В обиход снова возвращается обращение «мсье» вместо революционного «гражданин».

Жозефина занимается делами мужа, читает ему вслух доклады министров, помогает писать письма и доклады, выбирает для него статьи и книги.

В 1804 году проваливается заговор, направленный против Наполеона, в котором приняли участие роялисты, англичане и даже некоторые его товарищи.

Как жест мести он приказывает выкрасть из нейтрального Баденского герцогства одного из членов французской королевской фамилии — герцога Энгиенского — и казнить его.

Против Наполеона формируется антифранцузская коалиция, а сенат присваивает Наполеону титул императора, обеспокоенный тем, как бы не прервалась династия.

В декабре 1804 года в парижском соборе Нотр-Дам римский папа короновал Наполеона императорской короной.

В свою очередь, Наполеон лично короновал свою Жозефину, чуть ли не вырвав корону из рук папы.

Но этот день абсолютного торжества стал для Жозефины началом конца.

Империи нужен был наследник, а она уже не могла иметь детей.

Они поменялись ролями. Наполеон, властитель Франции, мужчина и самом расцвете сил, мог пользоваться благосклонностью самых красивых женщин Франции. Он заводил кратковременные интрижки и длительные романы. Их было мною, его блестящих фавориток, он словно пытался отомстить Жозефине за ту измену…

А она страдала, она привязалась к нему, он был ей нужен, она любила его так сильно, что закрывала глаза на многочисленные измены.

Но однажды это все-таки случилось — Наполеон, глядя в строну и говоря об интересах империи, предложил ей развод.

Она долго сопротивлялась. Она закатывала сцены, угрожала, что покончит с собой, била посуду или, наоборот, изображала саму покорность. Она пила отвары, ходила к знахаркам, ездила на воды и к святым иконам — все было бесполезно.

Они до сих пор спали вместе (монархи в те времена имели разные спальни). И Наполеон выходил из спальни жены всегда в приподнятом настроении.

Но монархии нужен был наследник…

Через два года Жозефина уступила, выторговав себе титул императрицы, замок Мармезон и солидное содержание. Она смирилась: прошла страсть, полная признаний и даже драк, страстных ночей и объяснений в любви, но осталось сильное и глубокое чувство, связывающее двоих.

В 1810 году Наполеон женился на дочери австрийского императора Марии Луизе. Она молода, обаятельна, весела и здорова. Она может подарить короне наследника. Через год на свет появился мальчик, которого тоже назовут Наполеоном и нарекут королем римским. Через 21 год он умрет от чахотки, пленником во дворне своего деда, австрийского императора.

В 1812 году Наполеон начинает поход против России и проигрывает эту войну. Три года агонии — и вот против тирана восстает вся Европа. В январе 1814 года боевые действия союзников идут уже на территории Франции. 30 марта Париж капитулирует, а Наполеон подписывает отречение. Его ссылают на остров Эльба.

Жозефина просит членов антифранцузской коалиции разрешить ей разделить заточение Наполеона.

Какая странная ирония судьбы… Она, игравшая сердцем этого мужчины как мячиком, через двадцать лет согласна бросить свои богатства и замок и уехать к нему на каменистый кусочек земли посреди океана. К нему, который предал ее: у него ведь есть жена и сын. Но они не готовы разделить его судьбу, а она согласна идти до конца, она хочет разделить его вечную ссылку. Потому что любит этого мужчину больше всего на свете. Пусть он уже не император, а заключенный…

Ей не позволили сопровождать Наполеона на остров Эльбу. Два дня после того, как ей сообщили окончательное решение, она плакала и молилась. А потому нее начался сухой кашель, и она никак не могла согреться перед большим камином в холле.

Жозефина быстро угасала. Приехали ее дети, наняли самых лучших докторов, но Жозефина отмахивалась от их заботы и просила не мешать ей. По легенде, последними ее словами перед смертью были: «Бонапарт, моя любовь…»

3. Александра Федоровна Романова: мученица на троне

Александра Федоровна Романова (Ашса Виктория Елена Луиза Беатрис Гессен-Дармштадтская) (1872–1918) — последняя российская императрица. жена Николая II. Причислена Русской православной церковью к лику святых.

Жизнь и судьбу последней русской императрицы исследователи и архивисты разобрали, казалось бы, до мельчайших подробностей. Без внимания не оставлен ни один поступок, ни одно высказывание этой женщины. И в тоже время, кажется, никто так и не постиг ее загадочную натуру, ни ее роль в истории России.

..Алиса Виктория Елена Луиза Беатрис, ее великогерцогское высочество, принцесса Гессен-Дармштадтская и Рейнская, внучка королевы Великобритании Виктории и принца Альберта, дочь великого герцога Гессенского Людвига, крестница русского императора Александра III, родилась в июне 1872 года в Дармштадте. столице маленького немецкого герцогства, раскинувшегося в зеленой долине.

Детство маленькой принцессы прошло в замке, выходившем стрельчатыми окнами на рыночную площадь и городскую ратушу, а за замком раскинулся сад с прекрасными душистыми розариями и маленькими прудиками, где плавали золотые рыбки и кувшинки. Аликс очень любила там гулять со своей няней Мэри. Целыми днями под тенистыми деревьями раздавался звонкий смех девочки и мелькало ее яркое платьице. Она очень любила своих двух братьев (особенно Фредерика) и двух сестер, а также своего маленького пони, на котором под присмотром старших ей разрешали кататься с 4 лет.

А еще она рисовала акварелью, занималась рукоделием и играла на фортепьяно. Ласкового милого ребенка с ямочками на щеках и золотистыми вьющими волосами очень любили в семье — и звали Санни, «солнышко» (через много лет она так же будет звать своего единственного сына).

Аликс было пять лет, когда внезапно умер ее любимый брат Фредерик. Мать, и до этого подверженная депрессиям, впала в отчаяние, и ее начали возить по всем европейским светилам медицины. Ездила с ней и маленькая Алиса. Больше всего ей понравилось гостить у бабушки в Осборне, там было так весело и многолюдно, а бабушка была такой ласковой, в отличие от угрюмой и замкнувшейся в себе мамы…

Когда они все-таки вернулись домой, злосчастную семью тут же сразила эпидемия дифтерита… Скончалась старшая сестра Алисы — Мэй, не вставали с кровати Элла, Эрнест, и сама Алис тоже подхватила эту опасную инфекцию… Мама ухаживала за ними, не щадя своих сил, и почти не спала. Но Мэй умерла, а через две недели скончалась и сама герцогиня — ее организм не выдержал потрясения и не смог бороться с инфекцией. Маленькая Алиса потеряла маму, сестру и даже все свои любимые игрушки (они были сожжены из-за возможной инфекции). В один миг солнечная девочка превратилась в задумчивого, замкнутого и меланхоличного ребенка. Она так боялась потерять оставшихся брата и сестру, что, расставаясь сними даже на самое непродолжительное время, начинала рыдать…

Герцог решил, что у бабушки ей будет легче смириться с потерей, и отправил Алису имеете с другими детьми к королеве Виктории.

Алиса получила прекрасное образование — стремясь смириться с потерей, она нее свое время отдавала учебе. Сначала домашние учителя занимались с нею историей, математикой, географией, литературой, заем она прослушала курс лекций в Оксфорде.

Она изучала придворный этикет и становилась настоящей принцессой. Ей не хватало только одного — той очаровательной непосредственности, которая быта присуща ей в детстве. Аликс была очень робкой, чало краснела на людях и могла быть самой собой, очаровательной и задушевной, только в кругу самых близких людей, которым безусловно доверяла. Только среди них она иногда становилась похожей на себя прежнюю — на веселое и голосистое «солнышко».

Аликс выросла красивой девушкой — высокой белокожей шатенкой с большими выразительными серыми глазами, иногда менявшими свой цвет до голубого оттенка. Черты ее лица были очень благородны и чисты, но носили оттенок какой-то постоянной грусти. Ее кузина Мария говорила, что это была грусть не настоящая, а придуманная, — но разве мы можем быть столь однозначны в своих оценках?

Отец устроил своей Алисе шикарный первый бал — на него съехалась масса родни, в том числе ее сестра, вышедшая замуж за брата Александра III, великого князя Сергея Александровича. Алиса блистала на своем празднике, но все отметили, что ее манерам недостает живости и непосредственности, — принцесса была слишком сдержанна и холодна.

В 1892 году умирает отец Алисы, и она целиком переходит на попечение бабушки. Обеспокоенная, что ее любимая внучка излишне предается меланхолии, она решает быстро выдать ее замуж — да вот хотя бы за принца Уэльского Эдуарда, ее кузена, — тогда бы Алиса стала королевой Англии…

Но всегда послушная Алиса вдруг резко воспротивилась — ей совсем не нравился долговязый носатый Эдди, вечно затянутый в накрахмаленные воротнички, — нет, ее сердце уже сделало свой выбор. В ее девичьих мечтах к венцу ее вел наследник русского престола — царевич Николай.

Они впервые встретились, когда Алиса ездила в Россию на свадьбу старшей сестры. Шестнадцатилетний Николай был таким красивым, таким надежным, мягким и предупредительным, что сердце двенадцатилетней Алисы навсегда было отдано ему. Она держала его за руку на долгих прогулках, старалась за обедом сесть рядом с ним, они вместе катались на лодках и любовались красотами Петергофа…

На прощание Николай подарил Аликс очень красивую брошь. Девочка, подумав, вернула подарок (она же не его невеста и не может принимать дорогие подарки), но втайне с этого момента считала себя уже обрученной с цесаревичем. Она его звала Ники.

Вновь им довелось встретиться только через пять лет, когда Алисе исполнилось семнадцать. После ее отъезда Николай вклеил на первую страницу своего нового дневника фотографию Алисы. Они были влюблены и верили, что расстояние и время только усилит их чувства… но их союз категорически не устраивал родственников ни с одной, ни с другой стороны.

Бабушка Алисы тоже была против: «Я склонна сохранить Аликс для Эдди и. аи для Джорджи. Ты (письмо было к другой внучке. — Ред.) должна препятствовать появлению новых русских или прочих желающих подцепить ее положение дел в России настолько плохо, что в любой момент может случиться что-нибудь страшное непредвиденное; и если для Эллы все это маловажно, то супруга наследника престола окажется в самом трудном и опасном положении».

Королева Виктория неоднократно пыталась переубедить внучку, но та проявила неожиданную силу характера. и переубедить ее было невозможно.

Для царского дома Романовых более выгодным был бы союз с Францией, и Мария Федоровна сватала своему первенцу принцессу из Орлеанского дома (дочь графа Парижского, Елену Орлеанскую). К тому же ей совсем не понравилась Алиса (своего мнения она не изменила и впоследствии) — она считала ее чрезмерно впечатлительной и романтичной особой, с истерическим складом характера, плохим вкусом (она критиковала ее наряды), к тому же не очень властной и недостаточно сильной духом (то есть неспособной справляться с обязанностями императрицы). Так как Мария Федоровна имела особое влияние на мужа, то ее доводы обсуждению почти не подвергались, и предполагаемое сватовство не состоялось.

Через год после визита Алисы отец цесаревича на выпускном вечере в балетном училище буквально свел наследника с юной Матильдой Кшесинской, которая уступала Алисе в красоте, но, по воспоминаниям современников, была необыкновенно очаровательна в личном общении.

Кшесинская была влюблена без памяти. Когда она решила жить отдельно, своим домом, чтобы без помех встречаться с Николаем, ее отец спросил Малю, готова ли она к тому, что Николай никогда не женится на ней и через какое-то время бросит. Матильда ответила «да», но в душе, конечно, лелеяла призрачную надежду, что когда-нибудь…

Николай, по словам балерины, не давал ей никаких авансов: «Мы не раз говорили о неизбежности его брака и о неизбежности нашей разлуки», — написала она в своих воспоминаниях. Но все-таки, когда в апреле 1894 года было объявлено о помолвке Николая с повзрослевшей 22-летней Алисой, балетная прима была сражена.

Говорят, от невероятной обиды брошенная женщина даже отправила Алисе все любовные записочки Николая, сопроводив их анонимной кляузой. Но благородная Алиса якобы, только увидев первые строчки письма и обнаружив, что подпись отсутствует, тут же отослала их Николаю. Он тут же покаялся и рассказан о своем романе невесте.

И Алиса его простила: «Что прошло, то прошло и никогда не вернется. Я люблю тебя даже сильнее с тех пор, как ты рассказал мне эту историю. Твое доверие так глубоко трогает меня… Смогу ли я быть его достойной?..»

Почему же Александр III и королева Виктория все-таки дали согласие на этот брак? У Александра пошатнулось здоровье, и, возможно, он хотел успеть увидеть свадьбу сына. Может быть, они сдались перед упорством влюбленных или изменилась политическая обстановка в стране… Но как бы то ни было, на свадьбе брата Аликс, Эрни, было объявлено и о ее помолвке с Николаем. Она была так рада, что на стеклах окна «зеленого кабинета» замка в Кобурге тайно выцарапала алмазом две переплетенные буквы «N&A»…

В переписке влюбленных этот день назван самым счастливым в их жизни. Николай преподносит Алисе брошку с двумя рубинами, которую дарил ей, двенадцатилетней девочке, и которую она ему тогда вернула. Для Алисы эго был самый лучший подарок к свадьбе.

Хотя бабушка Виктория дала свое согласие на брак, она все же не могла сдержать волнение: «Чем больше я думаю о замужестве нашей милой Аликс, тем более несчастной себя чувствую. Я ничего не имею против жениха, поскольку он мне очень нравится. Все дело в стране и в ее политике, столь странной и отличной от нашей. Все дело в Аликс. После ее замужества ее частной личной жизни придет конец. Сотни приемов в день, сотни лиц, сотни поездок тысячи глаз будут придирчиво следить за нею, за каждым ее шагом, словом, поступком… Непосильная ноша для милой Аликс. Ведь она никогда особо не любила шумной жизни в свете».

Свадьба была назначена на 1895 год, но осенью Александру стало совсем худо, и Ники вызвал Алису в Крым, в Ливадийский дворец — император хотел благословить молодых. 10 октября она приехала в Крым, и государь, уже давно не встававший, пожелал встретить ее в парадном мундире, стоя, а не в постели. Принцесса была потрясена приемом и лаской Александра до слез, и спустя голы при воспоминании об этой встрече на ее глаза наворачивались слезы. Через десять дней Александра III не стало, а уже через пять часов после его кончины Россия присягала на верность новому императору — Николаю Второму. На следующий день Алиса приняла православие и стала Александрой Федоровной.

7 ноября отпели Александра, а уже через неделю в парадной церкви Зимнего дворца состоялось венчание нового государя и немецкой принцессы. Чувствительной Алисе было не по себе (она даже плакала) — это было так странно: во время траура проводить венчание. Но ведь королевские особы себе не принадлежат, а в России было неспокойно, и нужно было сразу соблюсти все формальности.

Видимо, находясь во власти своих переживаний в день свадьбы, Александра записала в дневнике Николая: «Когда эта жизнь закончится, мы встретимся вновь в другом мире и останемся вместе навечно…»

Алиса постаралась собраться с духом и принять на себя бремя императрицы, но это у нее не очень-то получалось. Ее застенчивость, казалось, только усилилась от перемен в ее судьбе, к которым ее никто не успел подготовить. Американский ученый Роберт Мэсси в своей работе «Николай и Александра» писал, что первые выходы Александры в свет зимой 1895-96 года были абсолютно «провальными». Алиса стояла рядом с мужем, боясь отойти от него хоть на шаг, ее глаза были заморожены испугом, а язык словно присох к небу от волнения. Она была ужасно испугана и мечтала только об одном — чтобы все это поскорее закончилось…

Ее смущение и неспособность к исполнению публичных обязанностей были заметны всем, и особенно — проницательным придворным дамам. Все в характере новой императрицы почему-то оборачивали против нее: скрытность и замкнутость объявили высокомерием и черствостью, обширные познания — заумью, а нежелание поддерживать дворцовые сплетни — излишней надменностью.

В общем, расположение двора ей завоевать не удалось.

Александра плохо говорила по-русски и делала много ошибок во французском произношении — ее родными языками были английский и немецкий, и она, не понимая хитросплетений дворцовых интриг, делала много ошибок еще и из-за плохого знания языка.

Статус императрицы не позволял ей делать первый шаг к примирению или запросто пригласить к себе симпатичных ей персон.

Александра обладала тонкой интуицией, и скоро она почувствовала, что в светских кругах столицы ей не удалось завоевать популярность. Но вместо того, чтобы бороться и попытаться переломить ситуацию, она замкнулась и целиком посвятила себя семье. Постоянные беременности, болезни, связанные с тяжелыми родами, воспитание малышек, которых она не доверяла никому, — все это еще дальше отдаляло ее не только от столичного общества, но даже от членов императорской фамилии.

Всей семьей они переехали в Царское Село: Алиса, Николай (он тоже предпочитал тихую жизнь в семейном кругу) и четыре цесаревны — Ольга, Татьяна, Мария. Анастасия. Они любили друг друга и обожали мать, им нравились белые платья и жемчужные бусы, пьесы Мольера и романы Вальтера Скотта.

Александра воспитывала своих девочек в строгом духе: они жили по двое в комнате, спали на жестких «походных» кроватях с плоскими подушками. Утром — холодный душ, вечером — теплая ванна. Обязательным было чтение вслух Библии и соблюдение всех обязательных церковных обрядов…

Александра Федоровна писала в своем дневнике: «…важный элемент семейной жизни — это отношения любви друг к другу; не просто любовь, а культивированная любовь в повседневной жизни семьи, выражение любви в словах и поступках. Дети должны учиться самоотречению. Они не смогут иметь все, что им хочется. Они должны учиться отказываться от собственных желаний ради других людей. В каждом доме бывают свои испытания, но в истинном доме царит мир, который не нарушить земным бурям. Дом — это место тепла и нежности. Говорить в доме надо с любовью».

Даже по этим скупым строчкам видно, с каким благоговением относилась Александра Федоровна к семье, детям.

Она очень любила своего Ники и через много лет супружества относилась к нему как влюбленная девушка: «Мой любимый! — писала она в августе 1902 года, — Какую глубокую радость сегодня утром доставило мне твое письмо. От всего сердца благодарю тебя за него. Да, милый, действительно, это расставание было одним из самых тяжелых, но каждый день снова приближает нашу встречу. Твои дорогие письма и телеграммы я положила на твою кровать, так что, когда я ночью просыпаюсь, могу потрогать что-то твое. Ты мой любимый, мое сокровище, радость моего сердца.

Чтобы дети не шумели, я с нами играю: они что-то задумывают, а я отгадываю. Ольга (старшая дочь) всегда думает о солнце, облаках, небе, дожде am о чем-нибудь небесном, объясняя мне, что она счастлива, когда думает об этом…

Да благословит и хранит тебя Бог».

Будь она простой женщиной, она была бы счастлива и покойна, но корона императрицы оказалась слишком тяжела для нее…

А столичный бомонд не в силах смириться с тем, что материнские обязанности для Александры важнее светских развлечений, балов и маскарадов, потихоньку, шепотком, разносил про нее сплетни. Про то, что она управляет мягким Николаем, что религиозна до фанатизма, до мистики, что у нее есть любовники — «да тот же граф Орлов».

Отголоски этих слухов доходили до Александры, но она не считала нужным с ними бороться и натянуто улыбалась на официальных приемах тем, кто их распускал.

Особенно ранило ее то, что она никак не могла подарить Николаю наследника, будущего монарха — ведь трон в России передавался только по мужской линии. И нетрудно представить себе эту трагедию — трагедию матери и трагедию императрицы, когда она узнала, что ее долгожданный сын неизлечимо болен гемофилией (несворачиваемостью крови) — страшной болезнью, при которой малейший ушиб или порез мог стать причиной смерти. И виновата в этом была она, мать, ведь эта болезнь передавалась женщинами, но страдали от нее мужчины.

Мальчик Алеша рос очень подвижным, бойким, но она не могла следить за ним круглосуточно, а ведь случайный ушиб, который малыш получает чуть ли не ежедневно, мот стать причиной его гибели.

Один из историков (Жильяр) писал: «Она отлично зналa, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея, которая даром пройдет каждому другому. Если он подходил к ней двадцать раз в день, то не было случая, чтобы она его не поцеловала, когда он, подойдя к ней, уходил от нее. Я понимал, что она каждый раз, прощаясь с ним, боялась не увидеть его более».

Нет, представить ее муку невозможно, немыслимо… Возможно, из-за этой трагедии в личности Александры Федоровны произошли серьезные изменения, которые, пожалуй, и сделали вероятным появление при дворе такой одиозной фигуры, как Распутин.

Фигура Распутина до сих пор вызывает неоднозначные толкования историков. Святой или пьяница и развратник, мошенник или гипнотизер, маг или сектант — кем же был Гришка Распутин, мужик, вставший у самого подножия императорского трона?

Говорят, дар предвидения проснулся у Гришки лет в двенадцать — он указал на того, кто украл коня у односельчанина. Правда, позже он якобы сам промышлял конокрадством, за что бывал бит чуть ли не до смерчи. Пьянствовал, ходил босой по миру, не менял белье по пол года, жил в святых обителях, бывал Иерусалиме и на Афоне, позже один дворянин, удивленный его талантами, привез Распутина в Петербург.

Вонючий обросший мужик обладал чудным даром — он умел останавливать кровотечение цесаревича. Врачи давно сказали Александре, что мальчик безнадежен, что она должна смириться. А Распутин просто молился — и кровь сворачивалась!.. Он остановил один из наиболее опасных кризисов Алеши, когда его жизнь висела на волоске. Даже если он находился далеко, стоило дать ему знать телеграммой о кровотечении мальчика — и его молитва останавливала кровь цесаревича в тот же миг, как он узнавал о беде и начинал свое «колдовство».

Если кто угодно помогает твоему сыну выжить, неужели ты не будешь боготворить этого человека?

И императрица, как простая мать, боготворила «батюшку» Григория и прислушивалась к советам, которые ей давал этот старец, которые касались не только здоровья мальчика, но и политических вопросов.

Но если перед Александрой Распутин играл роль божьего странника и пророка, то на ночных петербургских улицах или в кабаке он становился совсем другим. Его разгул никто не мог остановить — его же поддерживала царская семья. Он разгульничал, как дорвавшийся до денег и власти дикарь, — пил, буйствовал, домогался всех подряд — от кухарки до княгини, устраивал оргии, публично доставал свои гениталии и хвастался ими перед «благородными господами». И такое чудовище было приближено к царской семье!..

(Хотя недавно появилась версия, что порочащие Распутина фотографии и донесения полиции — фальшивки. А разыгрывали эту тонкую игру члены масонской ложи, действовавшие в интересах Франции. Распутин же отстаивал российские интересы, поэтому его и «убрали». Кстати, одним из самых известных его пророчеств было то, что если его убьют представители царской фамилии, то род Романовых прекратится, а Россия не просуществует и года.)

В среде аристократии и среди простого люда фигура Гришки Распутина приобретала поистине демонические очертания.

Мария Федоровна, мать Николая II, как-то призналась премьер-министру В. Коковцову: «Моя бедная невестка не осознает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость этого авантюриста, к мы бессильны предотвратить несчастье, которое несомненно придет».

А вот мнение историка А. Боханова: «Появление и утверждение его (Распутина) у подножия трона — это большая и сложная тема, которая до конца до сих пор не прояснена… К числу наиболее скандальных мифов, доживших под пером некоторых бойких, но исторически невежественных бeллempucmoв до наших дней, является предположение о наличии якобы интимных отношений между крестьянином Тобольской губернии и императрицей российской. Убежден, что ничего подобного не было».

Учитывая характер Александры, предположить, что Распутин являлся ее любовником, совершенно невозможно. Несомненно, однако, то, что он имел колоссальное влияние на нее. Этому способствовала и усилившаяся вследствие переживаний из-за сына и изолированности от общества ее нервная болезнь, и религиозный фанатизм.

Императрица жаловалась на сердечные боли, особенно если находилась в неприятном для нее обществе или неприятной ситуации. Иногда она проводила в постели целые дни, ссылаясь на нездоровье. Но их придворный врач Фишер говорил Николаю, что у государыни здоровое сердце, но есть неполадки в работе нервной системы. Когда Аликс узнала об этом докладе императору, она прогнала Фишера и взяла Боткина. Тот не смог открыто противоречить Аликс, которую глубоко почитал, и настоять на нужном режиме лечения. Благородный и рыцарски преданный царской фамилии, он однажды, выйдя из покоев императрицы, сказал коллеге и близкому другу, что как врач не может считать императрицу вполне нормальной.

В конце концов люди, близкие к императорской семье (князь Феликс Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович, лейтенант Сухотин, Пуришкевич, доктор Лазаверт), решили убить Распутина. Сначала его пытались отравить ядом в пирожных, потом расстреляли, размозжили голову, связали и утопили в Неве… Но какой же была сила этого старца, если даже после таких пыток он сумел развязать под водой веревки и не спасся только потому, что не смог пробить толстый слой льда?..

На самом деле, как выяснилось после опубликования писем императрицы Александры к Николаю, Распутин не имел ни малейшего влияния на политику государства. Александра передавала мужу все советы старца: например, не начинать войну (государь-«отец» не имел нравственного права вести своих «детей» на смерть), сменить министров, назначить такого-то чиновника — но ни один из них не был принят Николаем во внимание, и он просил свою Аликс «уволить его от советов Распутина».

А императрица верила истово, она непрестанно молилась (бросая ложу посреди спектакля для страстной молитвы), соблюдала строгие посты, не спала ночами, она мечтала о том, как спасет Русь, народ, который ее так и не принял и называл «немкой», — были у нее и более непристойные прозвища (хотя немками были почти все русские императрицы). Ее не приняли придворные, ее считали гордой и заносчивой, она так и не научилась чисто говорить по-русски и, чувствуя свою непопулярность в этой среде, говорила, что любит русский народ (одним из воплощений которого и стал для нее Распутин).

Но она не только говорила, она подтверждала свои убеждения поступками. Причем поступками немыслимыми для правящего класса, вызывавшими шок у придворных дамочек.

В годы Первой мировой войны Александра не только учреждала лазареты и санитарные отряды (и содержала их на свои личные деньги), но, закончив фельдшерские курсы вместе со старшими дочерьми, пошла работать в госпиталь. Вы можете себе представить любую первую леди государства, которая перевязывает гнойные раны, помогает при операциях, обмывает раненых и выносит за ними утки МЕСЯЦАМИ!.. То есть не томно промакивает лоб раненого платочком и быстро исчезает — этим для собственного пиара занимались многие знатные дамочки, — а делает самую грязную и тяжелую работу. Но ее опять осуждают в салонах, говорят, что такая работа снижает «престиж» верховной власти. А Аликс говорит самым близким, что наши муки посылаются нам Господом, и, чем сильнее Он тебя любит, тем мучительнее заставляет страдать, тем более тяжелый крест кладет на твои плечи…

Когда наступил 1917 год и Николай подписал (вероятно, с некоторым душевным облегчением) отречение от престола, то Керенский, глава Временного правительства, собирался отправить всю царскую семью в Англию, правительство которой приглашало семью Романовых к себе в страну на жительство. Но Петроградский Совет воспротивился этому решению, а вскоре изменил свою позицию и Лондон — английский посол сообщил, что правительство «не настаивает» на приглашении. В августе Аликс с семьей ссылают в Тобольск, затем в апреле 1918-го большевики перевозят семью в Екатеринбург, в захваченный чекистами дом горного инженера Ипатьева.

Из дневника Николая: «Разместились следующим образом: Аликс [императрица], Мария и я втроем в спальне, уборная общая, в столовой — Н[юта] Демидова, в зaлe — Боткин и Седнев. Около подъезда комната кар[аульного] офицера. Караул помещался в двух комнатах около столовой. Чтобы идти в ванную и WC [ватерклозет], нужно проходить мимо часового у дверей кар[аульного] помещения. Вокруг дома построен очень высокий дощатый забор в двух саженях от окон; там стояла цепь часовых, в садике тоже».

Охранники крали все — сначала украшения, потом белье и обувь. Княжен, хохоча, красноармейцы сопровождали в туалет.

Кроме дочерей и сына, Аликс с Николаем по собственному выбору сопровождают врач семьи Боткин, камер-лакей Трупп, фрейлина Демидова, повар Харитонов и поваренок Седнев. Всем им оставалось жить 78 дней.

Семью Романовых не собирались оставлять в живых. С санкции Совета Народных Комиссаров и ВЦИК, по личному распоряжению Ленина и Свердлова царскую семью решено расстрелять без суда и следствия. По велению из Москвы Уральский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов 12 июля принимает решение об убийстве и о том, как спрятать трупы.

Руководить расстрелом должен был комендант дома Ипатьева Яков Юровский, «революционный фанатик», уже успевший отсидеть в Сибири срок за кражу. Он приготовил для казни один из подвалов под домом. Участвовать в цареубийстве должны были 11 человек.

В ночь с 16 на 17 июля Александру Федоровну, Николая II, их сына Алексея, дочерей Марию. Ольгу, Татьяну, Анастасию и всю прислугу разбудили и велели спуститься в подвал якобы из-за угрозы артобстрела. Когда они все оказались в подвале, Юровский прочитал приговор, который тут же привели в исполнение.

Вот сохранившиеся свидетельства очевидцев.

Пулеметчик Кабанов: «Когда я слез с чердака, то увидел такую картину: две младшие дочери царя, прижавшиеся к стенке, сидели на корточках и закрывали головы руками, а в их головы в это время двое стреляли, живых докончили штыками, но к этому времени в живых остались только Алексей и фрельна. Один из товарищей в грудь фрельны стал вонзать штык, а фрельна ухватилась обеими руками за штык и стала кричать, но потом ее и трех царских собак добили прикладами ружей».

Юровский: «…вся процедура, считая проверку (щупанье пульса и так далее), взяла минут 20. Потом стаей выносить трупы и укладывать в автомобиль, выстланный сукном, чтобы не протекала кровь… Около трех часов выехали на место. Там трупы пытались сжечь».

(Есть версия, что пытались сжечь не все трупы, а тела Алексея и Марии (или Анастасии), которые были захоронены отдельно.)

Стрекотин: «…они долго не умирали, кричали, стонали, передергивались».

Негребин: «Младшая дочь бывшего царя упала на спину и притаилась убитой. Замеченная тов. Ермаковым, она была убита выстрелом в грудь. Он, встав на обе (ее) руки, выстрелил ей в грудь».

На другой день в Апапатьевске живыми сбросили в бездонную шахту других членов царской семьи: сестру Александры великую княгиню Елизавету Федоровну, ее мужа, великого князя Сергея Михайловича, великих князей Игоря Константиновича, Константина Константиновича, Ивана Константиновича (а также кн. Палей В. П., монахиню Варвару и Ремез Ф. М), — они умирали несколько суток.

Рассказать о таком чудовищном преступлении большевики не могли. Красные газеты писали, что расстреляли только императора, а Александру и детей вывезли… в неизвестном направлении.

Это преступление было таким дьявольским, таким зверским, что многие попросту не поверили, что царская семья убита.

Не поверила в это и Мария Федоровна, мать Николая II, которая в момент убийства царской семьи находилась в Крыму. Когда ей сообщили о гибели сына, невестки и внуков, она отказалась в это поверить. Еще год она прожила на русской земле (оккупированной немцами) и только по личной просьбе сестры уехала сначала в Англию, а потом в Данию. Все семь лет жизни, оставшиеся ей, она прожила «в крайней бедности и одиночестве». У нее была шкатулка с фамильными драгоценностями, но она хранила их, чтобы передать наследникам. Она до самого конца верила, что если не сын и невестка, то ее внуки каким-то чудом все-таки выжили…

Тайна и масса лжи вокруг убийства и последующего захоронения стало причиной того, что почти сразу после катастрофы начали появляться версии о чудесном спасении того или иного члена царской семьи. Но все эти люди были объявлены самозванцами родственниками убитых (и прежде всего, царственной бабушкой) и большинством исследователей.

…Николай и Александра были убиты в один день, и в один день, через много-много лет, были причислены Русской православной церковью к лику святых…

«Когда эта жизнь закончится, мы встретимся вновь в другом мире и останемся вместе навечно…»

4. Надежда Крупская — надежный соратник и обманутая жена?

Надежда Константиновна Крупская (1869–1939) — большевик, член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» с 1898 года. Секретарь редакции газет «Искра», «Пролетарии», «Социал-демократ». Участвовала в революциях 1905–1907 годов, в Октябрьской революции 1917 года. Жена Владимира (Ульянова) Ленина, одного из основателей большевистской партии и Советского государства, Председателя Совета Народных Комиссаров РСФСР.

Официальная биография Надежды Константиновны, написанная в годы развитого социализма, вряд ли могла показать нам живого человека, женщину. Ее изображали абсолютно схематичной, хрестоматийной… и неживой фигурой, андроидом. Жена «вождя мировою пролетариата» не могла иметь простых человеческих слабостей, не могла страдать от ревности или отсутствия детей, да и сама ее любовь к вождю не могла быть просто любовью женщины — нет, это была любовь «товарища по партии и верного коммуниста»…

Наденька родилась в Петербурге. Отец, дворянин-поручик Константин Крупский, участвовал в подавлении польского восстания, а потом, как говорят официальные историки, увлекся революционно-демократическими идеями. Женился он на Елизавете Тистровой, гувернантке, — мезальянс-с…

Семья была небогатой, отец состояния не нажил, но к дочери был добр и внимателен, отдал в хорошую школу и нравоучениями не изводил. Мама Нади была просто образцовой хозяйкой, все время хлопотала по хозяйству, чистила, готовила, парила, гладила — была отличной кулинаркой и ревностной прихожанкой. Но с дочерью после того, как получила отпор, о религии больше не заговаривала. А сама каждый день слала Богу молитвы, как бы ее Наденьке найти хорошего мужа — пусть не богатого и не особо красивого, но чтобы жалел ее и оберегал…

Мама считала Надю некрасивой, что странно, ведь на юношеских фотографиях пухлогубая Надежда с ясным взглядом, разлетом бровей, статной фигурой и толстой русой косой совсем не выглядит дурнушкой. Может быть, ей не хватало какого-то очарования женственности, кокетства в обращении с кавалерами? Такое ощущение, что она почему-то просто махнула на себя как на женщину рукой.

Она очень любила читать и была одержима идеей просвещения народа. Одной из первых она откликнулась на призыв Льва Толстого сделать доступным для народа великие произведения классической литературы путем… переписывания их простым «народным» языком. (Как он себе это представлял, интересно? Как можно было объяснить «простым языком» муки Гамлета?)

Надя горячо поддержала призыв Толстого и даже написала ему письмо, в котором расписывала свое горячее желание просвещать народ. Как ни странно, Толстой ей ответил и даже прислал бандеролью «Графа Монте-Кристо» для первых опытов по «переводу». Но вот начала ли Надежда эту работу и смогли ли ее закончить, нам неизвестно.

В 19 лет Надя поступает на Высшие женские (Бестужевские) курсы в Петербурге, но через год бросает учебу, так как в ее жизни появляется другая страсть — марксизм. В 1890 году она попадает в марксистский кружок и тля того, чтобы читать Маркса в подлиннике, старательно зубрит немецкий.

Барышне 20 лет, а вместо первых любовных откровений она записывает в своем дневнике: «Читала Карла Маркса — будто живую воду пила. Могучее рабочее движение — вот выход. Марксизм дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек: знание, куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала жизнь». Это слова фанатика, который готов идти на костер ради идеи — какие уж тут личные переживания по поводу никак не складывающейся личной жизни…

Чтобы содержать себя, Крупская поступает на службу в Главное управление железных дорог, а по вечерам отдается своей «страсти» — преподает (а заодно пропагандирует марксизм) в вечерней школе для рабочих за Невской заставой. В этой школе она как-то и услышала впервые от подруги Аполлинарии Якубовой об интересном товарище — «приезжем волжанине», который вечером должен был присутствовать на сходке, собиравшейся под предлогом блинов.

По версии историка Д. Волкогонова, Владимир Ульянов очень симпатизировал Аполлинарии, да что там — был влюблен, даже сватался к ней, но получил вежливый и твердый отказ. Но расстроился не сильно. А с Надеждой его долгое время связывали только искренние дружеские чувства.

Вот как сама Крупская вспоминала первую встречу с Ульяновым: «Собралось много народу, речь шла о революционных путях. Как идти? Кто-то сказал, что очень важна работа в комитете грамотности. И тут раздался сухой, злой смех приезжего гражданина. Я никогда позже не слышала у него подобного смеха».

У него уже тогда были залысины, поэтому партийная кличка — Старик, прижилась. К тому же он был опытнее многих в революционных делах, был хитер и прозорлив, легко выявлял слабину в противнике — поэтому его воспринимали как старшего. А вот своему товарищу Надюше он подобрал кличку Рыба (или еще Минога, из-за чуть выпуклых глаз) — какие уж тут романтические чувства.

Почему Надежда выбрала Ульянова? Чем он так поразил ее? Скорее всего, не красотой и умом, а яркостью характера, убежденностью в своей правоте и решимостью до конца следовать по тому пути, который Надя уже определила для себя.

Говорят, Ульянов первый вызвался проводить Надю, они разговорились, заспорили…

Надя не была красавицей, но она была увлеченной, неглупой, современной девушкой которая могла заинтересовать молодого человека. Когда она этого хотела.

Через какое-то время Надежда пригласила Володю к себе в гости и предупредила об этом маму. Радости матери не было предела — наконец-то жених, может, что и выйдет… Она постаралась с ужином и пирогами.

Ульянов ей очень понравился — отец у него инспектор, большой человек в Симбирске, а что старший брат на царя покушался, так что ж, он за брата не ответчик.

Через какое-то время Владимир, возвращаясь с занятий в рабочих кружках, каждое воскресенье непременно заглядывал к Крупским. С Надей он мог говорить на интересующие его вопросы марксизма на равных («Я была в то время влюблена в школу, и меня можно было хлебом не кормить, лишь бы дать поговорить о шкале, об учениках», — писала потом Крупская.), а ее матушка дарила ему ощущение уюта и домашнего тепла.

Однако их деятельность по «просвещению народа» не вызывала большого восторга у правящего режима — по сути, они ведь призывали к его свержению, а их «безобидные» кружки назывались «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».

С начала арестовали Ульянова (приговор — ссылка и Шушенское), затем, в 1886 году, Крупскую (после 7 месяцев тюрьмы на три года сослана в Уфимскую губернию).

Есть легенда (она известна со слов Веры Дризо, секретаря Крупской в 1930-е), что, когда Надежда сидела в тюрьме, Владимир написал ей большое письмо «симпатическими» чернилами, которые пропадали и появлялись на свет только после нагревания. В этом письме, которое, увы, не сохранилось, он и просил ее стать его женой. Его сестра Анна, открыто не жаловавшая Надю за ее «некрасивость», писала тогда, что в ссылку к Володе «поедет, наверное, по окончании дела Надежда Константиновна, и он будет не один».

А Надя на предложение «руки и сердца» ответила: «Что ж, женой так женой».

Дризо считала, что Надежда ответила так от застенчивости. Но мне кажется, что она и так была уверена, что не расстанется со своим кумиром, а «положение» жены просто давало ей на это законное право.

В мае 1897 года, обустроившись в Шушенском, Ульянов просит сестру передать Наде «поклон от меня» и прислать ее фотографию «в обмен на мою». После того как Крупской вынесли приговор, она подала прошение о переводе в Сибирь, в Енисейскую губернию, «для вступления в брак с Владимиром Ульяновым». Прошение удовлетворили. «С тех пор моя жизнь шла следом за его жизнью, я помогала ему в работе чем и как могла», — писала потом Крупская.

Есть еще одна история, показывающая эту ситуацию с другой стороны. По одной из версий, Владимир Ильич ждал в Шушенском другую женщину, красавицу из Казани Елену Ленину, но та обещания приехать не сдержала, увлекшись кем-то другим. Однако Ульянов не только простил предательницу, но и взял в честь нее новый псевдоним Ленин.

Есть свидетельства современников, что ему очень нравился романс Чайковского на слова великого князя К. Романова, в котором были такие строчки:

Ленин замирал, бледнел и с тоской смотрел вдаль… Ну не о верной же Надежде, которая всегда рядом, он так тосковал… Так что с его стороны предложение, сделанное Крупской, скорее всего, было рациональным, обдуманным шагом.

1 мая Надя с верной и самоотверженной мамой, зеленой лампой и книжками — вот и все приданое — приехала к будущему мужу.

«В село Шушенское, где жил Владимир Ильич, мы приехали в сумерки; Владимир Ильич был на охоте. В избу набились все хозяева и соседи и усердно нас разглядывали и расспрашивали», — вспоминала Крупская.

Кстати, первое замечание, высказанное любимой тещей при виде Володи, было: «Голубчик мой, как вы поправились, похорошели».

Когда вернулся с охоты Ленин, когда разошлись соседи и хозяева, а уставшая с дороги Елизавета Васильевна улеглась спать в соседней комнате, они впервые остались наедине и, как пишет Крупская, «долго мы проговорили в ту ночь»…

Кстати, Крупская и Ульянов были повенчаны по православному обряду: молодые пошли в церковь, и местный священник Иоанн Орестов совершил таинство венчания — они причащались, целовали иконы, холили вокруг аналоя. Невеста была одета в белую блузку, на женихе был узковатый коричневый костюм.

А как романтично она описывает их медовый месяц: «С утра мы с Владимиром Ильичом брались за Вебб, после обеда часа два переписывали в две руки «Развитие капитализма», потом другая всякая работешка была. Поработав, закатывались на прогулки, Владимир Ильич был страстным охотником».

Но, правда, через много-много лет она вспоминала это время совсем по-другому и писала в критических замечаниях к работам историков: «Мы ведь молодоженами были, и это скрашивало ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти…»

Готовить Надя не умела, хозяйкой была никудышней, так что в помощь старушке теще Володя нанял пятнадцатилетнюю девочку-крестьянку — она ловко управлялась с ухватами и держала избу в чистоте. Надя, кстати, так никогда и не научилась готовить, после смерти тещи они долгое время питались в столовых. После смерти матери, — вспоминала Крупская, — еще более студенческой стала наша семейная жизнь».

А пока Ульянов изо всех сил старается стать примерным семьянином. Надюша пишет, что ему было поручено «купить себе 2 шапки, полотна себе на рубахи, общий тулуп, коньки и т. д. Заказывала я было купить на кофточку дочери Проминского, но т. к. Володя отравился к маме спрашивать, сколько «фунтов» надо купить на кофточку, то и был освобожден от сей тяжелой обязанности».

Но хозяйственные дела хозяйственными делами, а вся свекровь больше интересовало другое. Мария Ильинична, не выдержав, в одном из писем спросила-таки, здорова ли Надя и долго ли им еще ждать «прилета пташечки». Внуков хотела, понятно…

«Что касается моего здоровья, — отвечала свекрови Надя, — то я совершенно здорова, но относительно «прилета пташечки» дела обстоят, к сожалению, плохо: никакой пташечки что-то прилететь не собирается».

Версий о причинах бездетности Крупской было выдвинуто несколько: инфантилизм (недоразвитие) женских репродуктивных органов, начавшаяся базедова болезнь, выкидыш.

Владимир писал матери: «Надя, должно быть, лежит: доктор нашел (как она писала с неделю тому назад), что ее болезнь (женская) требует упорного лечения, что она должна на 2–6 недель лечь. Я ей послал еще денег, ибо на лечение понадобятся порядочные расходы…»

Она мечтала стать педагогом, но воспитать своих детей ей так и не довелось… Для обоих это стало тяжелым испытанием, которое, возможно, сблизило их.

Несмотря на свою трагедию, Надя расцвела — и ею серьезно увлекся друг Ульянова, ссыльный революционер Виктор Курчатовский. Он часто заходил в гости, и Надежда в его присутствии преображалась в остроумную, живую, обаятельную женщину. Говорят, что сестра Ленина Анна, невзлюбившая Крупскую, все время пыталась поговорить с Володей о «некрасивом» поведении жены, но тот лишь хмурил брови: «Перед нами — колоссальные задачи революционного характера, а ты ко мне обращаешься с такими мелкими бабскими пересудами».

Надежда не прекращала заниматься революционной работой, и в ссылке — там она написала первую свою книгу «Женщина-работница», но так как она была нелегально перевезена и опубликована за границей, то пришлось поставить псевдоним Саблина.

Ленин, отбыв свой срок ссылки, уезжает в Германию. через год к нему присоединяется Крупская и помогает в выпуске газеты «Искра» и организации в Лондоне съезда PCДРП. Вместе с Лениным она участвует в подготовке революции 1905 года, через два года они опять уезжают за границу, теперь во Францию. Надежда занимается тем, что сердцу мило: участвует в создании и переправке в Россию партийной литературы, поддерживает переписку с большевиками, оставшимися в России, выполняет роль секретаря Ленина, читает марксистскую литературу по вопросам педагогики и пишет труд «Народное образование и демократия». Она счастлива? Нет. По признанию самой Крупской, «в Париже пришлось провести самые тяжелые годы эмиграции».

И вряд ли причиной было тяжелое финансовое положение. Надежду мучила ревность. Ведь именно в это время Ульянов встретил Инессу Арманд.

Ему было сорок, ей на пять лет меньше.

«Длинные кудрявые волосы уложены в пышную прическу, открыты маленькие уши, чистый лоб, резко очерченный рот и зеленоватые, удивительные глаза: лучистые, внимательно-печальные, пристально глядящие вдаль», — так описывали эту женщину современники.

Тонкие черты несколько асимметричного лица, необыкновенная женственность, чувственность — все окружающие считали ее красавицей. Но только это не привлекло бы к ней Ленина. Нет, Арманд в придачу к своей красоте обладала сильным и оригинальным характером.

Инесса родилась в семье французских аристократов, но рано осталась сиротой, и им с сестрой пришлось приехать к тете, служившей гувернанткой в России. Хозяин дома, фабрикант Евгений Арманд, обладал широкими взглядами и позволил сыновьям жениться на сиротках.

Инесса родила четырех детей, но потом словно бес в нее вселился — она решила «ступить на путь революционного движения». И влюбилась. В брата своего мужа (который был еще и мужем ее сестры), семнадцатилетнего Владимира. Инессе же исполнилось тогда 28 лет.

Благородный муж взял к себе детей и отпустил неверную супругу к ее любовнику. Владимир, увлекшийся вместе с Инессой революционными идеями, быстро попал в тюрьму, где заболел туберкулезом, и через две недели после своего освобождения, приехав за возлюбленной в Финляндию, — умер.

Для Инессы это была настоящая трагедия, и она, чтобы забыться, с головой уходит в подпольную работу и переезжает во Францию.

…Ленин был влюблен, это несомненно. Он мог часами слушать, как Инесса играет «Лунную сонату», или просто разговаривать с ней. Они гуляли, взявшись за руки, как какие-нибудь пятнадцатилетние влюбленные.

Через некоторое время Ульянов и Крупская вынуждены уехать по партийным делам в Краков.

«…Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда тебя очень любила. Я бы обошлась без поцелуев, и только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью — и это никому бы не могло причинить боль. Крепко тебя целую. Твоя Арманд», — писала она ему в Краков.

Через какое-то время Арманд приезжает к Ленину в Польшу, а затем они все вместе возвращаются в Париж. И вместе едут в запломбированном вагоне в Россию, чтобы лично «раздуть угли» новой революции.

Надежда была настоящей революционеркой и верным товарищем, но она не смогла выдержать такого «житья на троих». Она предлагает мужу развестись. Но Ленин медлит, он никак не может сделать выбор. Серая мышка или тропическая птица с ярким оперением?.. Надя была незаметной тенью его личности, болезнь сделала ее некрасивой, но он был уверен в ее преданности и надежности — она никогда не оставит его… Инесса совсем другая. Она руководствовалась только своими чувствами. могла подарить ему страсть, но с легкостью ушла бы к другому «товарищу», если бы ее чувства остыли…

Надежда была целеустремленной, исполнительной, самоотверженной: Инесса — вся порыв, горение, а потом усталость или равнодушие.

Кстати, Надя никогда не устраивала Ленину сцен, она вежливо общалась с самой Инессой, всегда спрашивала о здоровье детей (пятого ребенка, зачатого от юного любовника, тоже воспитывал ее бывший муж).

Ленин решил, что союз двух единомышленников все-таки надежнее, чем любовное увлечение. Он выбрал Надежду и попросил Арманд вернуть ему все его письма к ней. Инесса, не веря в разрыв и стремясь заслужить одобрение своего кумира, работает почти без сна и отдыха. Она переутомлена, обессилена и пишет в дневнике: «…Теперь я ко всем равнодушна. А главное — почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям. И к В. И. Во всех других отношениях сердце как будто бы вымерло».

Но Ленин весь в революции, его уже не оставалось на чувства, хотя он все же находил время написать ей записочку, послать продукты, даже покупал калоши… Инесса просила отпустить ее в Париж, но Ленин боялся, что ее там арестуют, и посоветовал восстановить силы на Кавказе. Она поехала в Нальчик, но на станции Беслан заразилась холерой и сгорела от нее за два дня: «…Заболевшую холерой товарища Инессу Арманд спасти не удалось точка кончилась 24 сентября точка тело перепроводим Москву».

Ленин был потрясен, раздавлен, не мог поверить, что буквально послал Инессу на смерть и даже не увиделся с ней перед отъездом, лишь отправил записку… Коллонтай воспоминала, что. когда Ленин шел за гробом Инессы, его лицо было искажено: «Он шел с закрытыми глазами, и казалось — вот-вот упадет».

На старых пожелтевших фотографиях видно, что идущая за гробом Надежда плотно поддерживает Владимира под локоть. Она оставалась с ним в любой ситуации и помогала — в прямом и переносном смысле — устоять на ногах.

После пережитой трагедии в их союзе появилось больше нежности и внимания друг к другу. Позже Ленин старался никуда не оттекать жену. Когда она просится остаться поработать на Урале, то получает от Ленина разгневанное письмо: «…И как ты могла придумать такое? Остаться на Урале?! Прости, но я был потрясен».

Есть архивные свидетельства часового, охранявшего кремлевскую квартиру Ленина в двадцатых годах: «Однажды поздно вечером Ильич был один в квартире, а Крупская еще не пришла с очередных лекций. И вдруг Ленин выбегает в коридор. Оказывается, он, находясь в комнатах, прислушивался к звуку ее шагов на лестничной клетке».

А Надя научилась иногда даже возражать своему мужу. Вот что вспоминает один из большевиков: «Возражать Владимиру Ильичу было очень трудно, так как у него все продуманно и логично. Но Надежда Константиновна подмечала «погрешности» и в его речи, чрезмерное увлечение чем-нибудь… Когда Надежда Константиновна выступает со своими замечаниями, Владимир Ильич посмеивался и затылок почесывал. Весь его вид говорил, что и ему иногда попадает».

Надежда стремительно делала карьеру: в 1920 году стала председателем Главполитпросвета при Народном Комитете Просвещения, в 1929-м — заместителем наркома просвещения РСФСР, избрана в ЦК партии. Она была полностью занята своей любимой педагогикой и делами просвещения, что давало ей возможность постоянно общаться с детьми.

Я всегда очень жалела, что у меня не было ребят. Теперь не жалею. Теперь их у меня много — комсомольцы и юные пионеры. Все они — ленинцы, хотят быть ленинцами», — написала она в автобиографии «Моя жизнь», предназначенной для пионеров.

Крупская заботилась о детях Арманд и очень полюбила их, особенно младшую Варю, и, словно настоящая мать, восхищалась каждым ее шагом. Вот послушайте: Варя мне подарила альбом с фотографиями Ильича. Раньше фотографии бьет просто расставлены на столе, а она вклеила их в альбом и подарила мне». Ну разве такое восторженное «кудахтанье» может принадлежать постороннему человеку?.. С Варей она делилась своими чувствами, как с самым родным человеком: «Если бы ты знала, как мне плохо и одиноко». А ее ребенка она будет любить и баловать словно родного внука.

В 1922 году Ленин чувствует ухудшение здоровья — у него сильнейшие головные боли, он не может переносить малейший шум, легко раздражается…

В апреле ему делают операцию и удаляют из шеи одну пулю (след покушения в 1918-м). Лучше Ильичу не становится, и, по слухам, он просит Сталина, если с ним случится удар, дать ему яда. Больше всего Ленин боялся паралича и беспомощности…

В конце мая он пережил первый удар. Ему трудно говорить, выражать мысли, он забыл много слов… Ульянов якобы напоминает Сталину о его обещании, но тот отговаривается тем, что скоро Ленин поправится. Надежда открыто враждовала со Сталиным. В конце декабря 1922 года она пишет Каменеву. «Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. Но за все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я прошу оградить меня от грубого вмешательства в мою личную жизнь, недостойной брани и угроз… Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».

А все дело в том, что после второго удара в середине декабря Сталин уже решил, что с Лениным можно не считаться. Он открыто грубил и хамил Крупской. Примерно в марте у них опять произошла бурная ссора, после которой Надежда в слезах прибежала к Ленину жаловаться. Ленин так разозлился, что совершенно вышел из себя, переволновался и… с ним случился третий удар. Он потерял речь, его парализовало, и, скорее всего, последние 9 месяцев жизни он уже ничего не осознавал.

Говорят, на похоронах Надя не плакала, шла с сухими глазами, но как-то обронила, что жить больше не хочет… Но прожила после смерти мужа еще 15 лет.

Сталин не собирался делить власть ни с кем, тем более со «старухой» Крупской. А Надя в отместку за все унижения решила поддержать оппозицию: перед очередным съездом партии, выступая на районной конференции, она сказала, что сталинские методы коллективизации не имеют ничего общего с ленинским планом кооперации, что ЦК отдаляется от народа и не знает его настроений. Когда она произносила свою обличительную речь, из зала быстро выбежали несколько человек и донесли о «бунте старухи» Кагановичу, который тут же приехал, поднялся после Крупской на трибуну и разнес ее так, что только клочья полетели.

Чтобы «старуха» впредь не допускала даже мысли о подобном поведении, Сталин придумал ловкий ход, чтобы заткнуть ей рот. Надю не пугали ни лагеря, ни тюрьма, но она не могла себя отделить от имени Ленина. А Сталин при личной встрече как-то вскользь обронил, что если Крупская не утихомирится, то он прикажет переписать историю и объявит, что не она, а старая большевичка Елена Стасова… была женой Легина. Улыбнувшись уголком губ, он добавил, что партия МОЖЕТ ВСЕ.

И Належла Константиновна слалась, поняв, что проиграла бой. Она повинилась в своем «отступничестве», голосовала за осуждение Бухарина, за исключение из партии своих старых друзей и соратников Ленина — Троцкого, Зиновьева, Каменева и молча сносила прилюдные унижения от Сталина.

Рассказывают, что она умоляла не помешать Ленина в Мавзолей, хотела похоронить его в земле и оставить рядом место для себя. Она не ходила смотреть на мумию, в которую превратили мужа. И как-то раз Сталин вызвал ее к себе и начал кричать, что она мало того, что мужа уморила, так даже и в Мавзолей не ходит, сколько месяцев уже не была.

И она пошла…

Еще одним крупным поводом для недовольства Сталина была ее рецензия и консультация Мариэтте Шагинян, писавшей о Ленине книгу «Билет по истории». Крупскую вызвали на Политбюро и записали в поставлении «Осудить поведение Крупской, которая, получив рукопись романа Шагинян консультировала Шагинян по различным сторонам жизни Ульяновых. Считать поведение Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская сделала все это без ведома и согласия ЦК ВКП (б), превращая тем самый общепартийное дело составления произведений о Ленине в частное семейное дело и выступая в роли монополиста и истолкователя общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал».

А ведь они сами создавали этот партийный аппарат, который потом стал контролировать каждый ее вздох и шаг, — Надежде еще при жизни пришлось горько расплачиваться за то, что она участвовала в разрушении великой России.

Отмечая вечером с друзьями свое семидесятилетие. Надежда Константиновна неожиданно почувствовала себя плохо. Собрали консилиум, но никто из врачей не решился делать операцию «жене вождя» — если бы исход был неудачным, их, возможно, ждал расстрел.

Надежда мучилась еще два дня…

Похоронили ее, как и Арманд, в Кремлевской стене.

5. Жаклин Кеннеди: как она могла «предать» Джона?

Жаклин Кеннеди-Онассис (урожденная Жаклин Ли Бувье) (1929–1994) — первая леди США с 1961 по 1963 год. Супруга американского президента Джона Ф. Кеннеди, застреленного террористом в 1963 году. Второй брак (с 1968 года) с греческим миллиардером Аристотелем Онассисом. Законодательница мод, героиня светской хроники.

Одна из самых известных женщин мира Жаклин Ли Бувье родилась в семье аристократов. Родители (особенно отец) души в ней не чаяли. Ее отец, Джек Бувье, был американцем французского происхождения (вот откуда у Джеки такой неподражаемо элегантный стиль!). Джек играл на бирже, обеспечивая своему семейству вполне достойное существование, и даже внешнее был необычайно колоритной личностью. Кожа у него была смуглой, загар почти никогда не сходил с лица, и на фоне бледнокожих американцев он выглядел очень экзотично. Стоит ли говорить, что женские сердца он разбивал с первого взгляда? Приятели называли его Шейхом, но, пожалуй, ни один шейх не мог похвастаться таким «гаремом» красоток, словно в калейдоскопе сменявших одна другую. Другой страстью Джека Бувье были азартные игры, и вскоре он весьма лихо разделался с состоянием, нажитым его дедом и отцом.

Это стало последней каплей для матери Джеки — Джанет. Она разводится с мужем, забрав с собой девочек, Джеки и ее младшую сестру Ли. Джеку разрешено забирать дочерей на уик-энды и баловать их, как принцесс королевской крови.

Вскоре утонченная Джанет привлекла внимание богатого вдовца Хью Очинклосса (его семейство состояло в родственных связях с самыми богатыми фамилиями Америки — Рокфеллерами, Тиффани и Вандербильдами).

..Сватовство Хью и последующее замужество, переезд в богатое поместье (где жили двое детей Очинклосса от первого брака) она восприняла как награду за долготерпение и свои страдания в предыдущем браке. Падчериц отчим не обижал, но и не баловал, относился сдержанно, считая, что вполне достаточно и того, что они одеты, обуты и накормлены.

Джеки училась в частных школах, а затем поступила в элитный женский колледж, оплату за обучение в котором полностью взял на себя ее родной отец.

Она с удовольствием изучает литературу, особенно Французскую, историю искусства, занимается языками и овладевает первым опытом светской жизни — у нее появляется множество поклонников из аристократических университетов Йеля и Принстона.

Отличное образование, бойкий ум и литературные способности позволили ей сразу после окончания колледжа устроиться на работу корреспондентом. В неделю она получала 56 долларов, 50 долларов ежемесячно присылал отец, кое-что давала время от времени мать. У нее был маленький подержанный автомобиль, несколько дешевых платьев, и она совсем не была похожа на падчерицу американского миллионера. От этого времени у нее навсегда остался страх перед бедностью Она умна, красива, у нее аристократичные манеры, но нет денег даже на новые чулки…

Предприимчивая Жаклин решила обеспечить себе безбедное существование самым популярным среди девушек способом — выйти замуж за миллионера. А почему бы и нет? Ведь в качестве журналистки она могла заводить знакомства с самыми известными и богатыми людьми.

Изысканная, обладавшая утонченным шармом, остроумная и очаровательная, Джеки буквально околдовала молодого брокера из Нью-Йорка Джона Хастеда — они даже обручились. Но этому союзу не суждено было состояться, так как в 1952 на одном из официальных приемов журналистка Джеки встретила сенатора Джона Кеннеди.

Он был старше ее на 8 лет, его отец был мультимиллионером и владел заводами, банками и киностудиями, мать — дочерью мэра Бостона, в 29 лет он стат конгрессменом, в 34 — сенатором. Словом, Джон Кеннеди был самым заманчивым холостяком в Соединенных Штатах.

Жаклин разорвала помолвку с Хастедом (провожая его в аэропорт, она просто опустила свое обручальное колечко в карман его пальто) и изо всех сил принялась очаровывать Джона. Злые языки говорили, что очаровать его было совсем несложно — Джон слыл отчаянным волокитой и не пропускал ни одной смазливой мордашки (он крутил романы даже в рабочем кабинете или в перерывах между заседаниями). Кто-то из его друзей заметил, что его подружки были так себе, но Джон брал не качеством, а количеством.

Одна из газет как-то присвоила Жаклин титул «принцессы-девственницы», но вряд ли это звание было оправданно. Джон был увлечен, слишком увлечен, и как-то раз их даже застукали «с поличным». Джон и Жаклин страстно целовались в припаркованной машине, причем сенатор уже успел снять с подружки бюстгальтер. когда их осветил фонарик неслышно подкравшегося полицейского. Лицо Джона к тому времени уже не сходило со страниц газет, и полисмен, узнав его, ограничился предупреждением и, откозыряв, удалился…

А Джеки вела настоящую осаду по всем правилам любовного искусства, к тому же у нее был сильный и решительный характер, и она умела добиваться поставленных целей.

У них были разные вкусы — Джон любит бейсбол и вестерны, а она оперу и балет; она любит кошек, а у Джона на них аллергия… Но разве это имеет какое-либо значение? Ведь на время свои предпочтения можно и отложить — и Жаклин отправляется с Джоном на бейсбольный матч, сопровождает на рыбалку, идет в кино на очередной боевик — короче, приучает к своему постоянному присутствию.

Все чаше ее приглашают на семейную виллу Кеннеди в Палм-Бич. Первая встреча с родственниками будущего мужа произвела на нее шокирующее впечатление: «Не знаю, — в ужасе писаю она подруге, — смогу ли я ужиться с этими гориллами». Ее, аристократку по рождению, привели в ужас «простонародные» манеры клана Кеннеди. Но она изо всех сил старается подружиться с ними: пишет научные работы для младшего брата Джона, часами выслушивает «многосерийные» рассказы главы клана о его амурных похождениях с голливудскими звездами, пытается найти общий язык с сестрами Джона… Последнее, кстати, оказалось труднее всего: те постоянно отпускали шпильки в ее адрес, говоря. что у нее слишком писклявый голос и грубые ножищи (у Жаклин был 40-й размер обуви).

А вот Джеку Бувье будущий зять сразу понравился. В книге К. Келли «Жаклин» так рассказывается об их общении: «Хотя Черный Шейх являлся консерватором и республиканцем, а Кеннеди был демократом, оба мужнины отлично поладили и имели много общего, начиная с легкомысленного отношения к женщинам, которых они часто меняли.

Они так никогда и не стали верными мужьями. Оба они обладали острым умом и не терпели глупости. Имея большой опыт обращения с. женщинами, они были светскими людьми. Они умели хорошо жить!»

Сама Джеки позже заметила: «Они были очень похожи друг на друга».

Джон решает в ближайшем будущем баллотироваться в президенты. В этом случае его холостяцкое положение уже становится препятствием на пути к цели. Президент должен быть образцом для нации, а значит, должен быть женат. А Жаклин католичка, как и он сам, по линии отчима состоит в родстве с богатейшими фамилиями страны, да и его отцу она понравилась…

Есть легенда, что предложение руки и сердца Джон, уехавший в очередное политическое турне, прислал Жаклин по телеграфу…

На свадьбу было приглашено полторы тысячи человек — свекор знакомил нужных людей с будущей «первой леди» Америки. Обворожительная Жаклин только добавила популярности молодому сенатору, их свадьбу освещали все газеты СШA.

На медовый месяц молодые отправились в Акапулько. Вернувшись, Джон с головой окунулся в политическую борьбу, а Джеки начала обустраивать свой первый дом в Джорджтауне. Ей было непросто — почти каждый день Джон возвращался домой в окружении политиков, продолжая обсуждать ход кампании, и она сначала терялась от того, как их угостить и принять как можно радушнее. Но потом она привыкла к тому, что в холодильнике всегда должны быть закуски и пиво, а в шкафу постоянный запас сладостей, сигарет и кофе — все для перекуса на скорую руку.

В дни, когда они бывали одни, Жаклин не слишком надоедала мужу — просто готовила любимый коктейль и сплетничала об общих знакомых. Ведь как только она заводила речь об искусстве или поэзии, Джон начинал откровенно зевать, улыбался и шел спать.

«Я принесла в жизнь Джона размеренность. Теперь он хорошо питается, а ведь до свадьбы всегда перекусывал на бегу. Его костюмы всегда отглажены, а ботинки начищены», — хвастала своими успехами Джеки. Но Джон считал, что, наоборот, его уравновешенный нрав усмирял эмоциональные взлеты и падения взбалмошной Джеки.

Журналист М. Чайлд писал, что тогда с Джеки было «нелегко общаться. Близкие друзья считали ее слишком застенчивой и очень сдержанной; в основном она говорила об охоте, балете, Бодлере и о людях, которых хорошо знала». Как они живут вместе, удивлялись общие друзья, если он любит пиво и хорошо прожаренный бифштекс, а она весь вечер сидит с бокалом вина и кусочком сыра, а от Бодлера его просто начинает тошнить?..

Но Джон отвечал на это, что для него Джеки — именно из-за их несхожести — всегда остается загадкой, и поэтому его так тянет к ней.

Джон говорил, что меньше чем на пять детей он не согласен. Джеки тоже мечтала о ребенке, но первая беременность на очень раннем сроке закончилась выкидышем — она даже не знала, что беременна.

Через год она снова забеременела. Ждали девочку. В Чикаго был съезд партии демократов, на котором Джона должны были выдвинуть представителем в конгресс. Жаклин сопровождала мужа в поездке — он проводил все время в отеле, Жаклин находилась у его сестры, в раскаленном от жары городе. Джон проиграл и решил устроить себе передышку, поехав на море во Францию, а Джеки хотела только одного — оказаться дома. В итоге Джон уехал один, а Джеки отправилась к матери, так как боялась остаться одна.

Прошло всего несколько дней после ее приезда, и вдруг у нее началось кровотечение, схватки, ее отвезли в госпиталь, где срочно сделали кесарево сечение — восьмимесячная девочка умерла. А Джон в это время отдыхал с друзьями на яхте, и до него дозвонились только через два дня. Он сразу приехал и нежно ухаживал за Джеки — пока не начался очередной предвыборный этап.

Джеки не смогла ему простить потерю ребенка, и отношения между супругами стали довольно напряженными. Оба думали, что дело идет к разводу, но через год мужественная Жаклин повторила попытку — и родила здоровую девочку весом в 3 кило 200 грамм, которую назвали Каролина.

Через три года, когда она была беременна вторым ребенком, ее муж Джон, вложив в избирательную кампанию 15 миллионов, стал 35-м и самым молодым президентом Соединенных Штатов.

И Жаклин в один день стала самой популярной леди Америки.

Она благополучно родила сына Джона (и дочка, и сын появились в результате кесарева сечения) и полностью ушла в заботу о ребенке. Поэтому новые обязанности первой леди были ей, скорее, в тягость — муж говорил, что ей необходимо присутствовать на очередном рауте, а ей хотелось побыть дома. Или журналисты хитрыми вопросами вынуждали ее высказать категоричное мнение, и Джон потом долго всех уверял, что слова прямодушной Джеки просто переврали. Но его терпение тоже имело пределы, и иногда он кричал, что запрещает ей давать любое интервью. Поэтому впоследствии Джеки на просьбу дать комментарий по политическому вопросу отвечала, что не может говорить за своего мужа, а сама занята исключительно домом и детьми.

Джон был мудрым политиком, он выдвинул популярные социальные реформы, в его правление смягчились отношения с Советским Союзом. Он и Жаклин стали символами новой Америки, и все американцы поверили в красивую сказку их любви. Но изнутри эта история была, скорее, похожа на драму.

Ведь Джон после женитьбы не стал однолюбом. У него продолжались романы на стороне и кратковременные интрижки с моделями, актрисами, стюардессами, секретаршами, ассистентками… Джеки никак не могла заставить себя относиться к этому спокойно, хотя внешне всегда старалась «держать лицо».

Однажды горничная, убиравшая спальню Джона, нашла там женские шелковые трусики и вернула их Джеки. Та не подала вида, что эта интимная часть туалета принадлежит не ей, а когда увидела Джона, протянула ему белье с невозмутимым лицом: «Это не мой размер».

Джеки пыталась вести себя так, чтобы возбудить ревность Джона танцевала на раутах с самыми изящными кавалерами, принимала приглашения на концерты… Но его это не трогало, он был уверен в жене.

А ей пришлось утешать себя тем, что на свете нет ни одного верного мужа, их вообще не существует в природе. Жаклин никогда не обсуждала измены Джона даже с самой близкой подругой — сестрой Ли, с которой делилась всем. Видимо, она очень страдала и была слишком гордой, чтобы жаловаться.

Но если характер помогал ей не показывать перед другими, как это ее ранит, то для ее нервов это было непосильной нагрузкой. У нее стали случаться истерики, она часто довольно зло пародировала Джона или кого-нибудь из их друзей, отказывалась идти на публичный обед, если узнавала, что там будет очередная любовница мужа…

Но кое-кто замечал, что даже самая известная пассия Джона — Мэрилин Монро — была чем-то неуловимо похожа на Джеки.

Может быть, при всем своем распутстве он все-таки любил ее? Бывает ли такая любовь?

Однажды во время очередного интервью Джона попросили одним словом охарактеризовать Джеки. Он задумался, улыбнулся и сказал: «Фея».

А эта фея устроила ему дикий скандал, когда пришлось переезжать в Белый дом. Она кричала, что там холодно и похоже на подземелье, что там безвкусная мебель и ужасные комнаты, что это просто сарай, дешевая гостиница. И Джон разрешил ей переделать новое жилье по своему вкусу. Правда, Жаклин пришлось убеждать в необходимости «реставрации» еще и конгресс. Убедила.

Ах, с каким упоением она принялась за переделки, как будто стремилась компенсировать себе недостаток любви. Это был самый масштабный ремонт за всю историю Белого дома. Жаклин правдами и неправдами убеждала фирмы и частных лиц, деятелей искусств и различные фонды прислать пожертвования для перестройки дворца. Ей присылали антикварную мебель, статуэтки, сервизы, картины, и в результате коллекция подарков стала основой расположившегося на нижнем этаже Национального музея современного искусства. Кстати, вложилось своими средствами и семейство Кеннеди, при этом Джон постоянно твердил Джеки, что ее транжирство вскоре пустит его по миру…

За год с небольшим Белый дом превратился в музей, уставленный уникальным антиквариатом стоимостью в десятки миллионов. А Жаклин, чтобы придать своему новому дому настоящий уют, застелила столы цветными скатертями (похожие тут же скупили все домашние хозяйки Америки) и поставила уютную бамбуковую мебель.

Занимаясь домом, она почувствовала в себе талант творца. Следующим ее «проектом» стало создание образа идеальной семьи. Все фотографии, которые появлялись в журналах, она тщательно режиссировала, продумывая каждую мелочь, каждый поворот. Как-то она обронила одной из подруг, что чувствует себя теперь так, «словно стала общественной собственностью». Поэтому Джеки пыталась оградить от общественного внимания детей, споря с Джоном, который, наоборот, старался как можно чаше демонстрировать детей репортерам.

Когда Жаклин уехала с сестрой в Италию, Джон устроил небольшую пресс-конференцию, позволив задавать вопросы и детям, присутствовавшим в кабинете. Всю страну насмешил и умилил ответ малышки Каролины на вопрос репортера, чем же занимается ее отец. «Он совсем ничего не делает. Просто сидит целый день за столом без носков и туфель!»

Все газеты страны перепечатали эту реплику, Каролина стала звездой прессы, а Джеки была в ярости. По возвращении она устроила скандал, заявив, что Джон никогда не должен использовать детей в своих политических целях.

Но газеты уже создали нового кумира, и не проходило недели, чтобы на страницах изданий не появлялась очередная история о любимом хомячке, или пони, или щенке, подаренном Хрущевым (вроде бы от собаки, которая побывала в космосе). Жаклин говорила своему секретарю, что ее просто тошнит от слащавости подобных публикаций.

Так же старательно, как имидж семьи, Жаклин выстраивала и свой собственный образ. Она очень много курила — до 60 сигарет в день, но наложила строжайшее вето на то, чтобы ее снимали с сигаретой. Она старалась быть вежливой и при этом давать минимум информации о своей жизни, отношениях с мужем или предпочтениях в моде. И эта недосказанность окружала ее флером тайны — что еще больше привлекало окружающих.

Даже малейшая информация о ней шла на ура. А поскольку она не говорила о своей жизни, то пресса стала обсуждать то, что было на виду, — ее наряды. Писали о том, что она никогда не фотографируется дважды в одной одежде, что у нее сотни туфель различных оттенков бежевого, которые маскируют ее крупные ступни, и сто пар ажурных перчаток, которые отвлекают внимание от широких кистей.

Ее любимым дизайнером стал американец русского происхождения Олег Кассини. Впервые они встретились, когда она лежала в больнице, оправляясь от вторых родов, — надо было подготовить костюм к инаугурации президента.

Кассини решил, что все женщины на такую торжественную церемонию облачатся в меха, и, чтобы Жаклин выделялась, ей нужно что-то нежное и строгое одновременно. Появление первой леди в бежевом пальто и шапочке среди всех этих «медведиц» произвело фурор и сразу определило ее будущий стиль. Сама Джеки. поблагодарив кутюрье, сказала: ««Вы прекрасно одели меня для этой роли», — положение первой леди она воспринимала как игру, спектакль…

Именно Жаклин ввела моду на брючки-капри, приталенные короткие пиджачки и шляпки-таблетки. Ее стилю тут же стали подражать: женщины стали копировать ее прическу, цвет волос, манеру носить одежду, сидеть, смотреть, улыбаться… В общем, она стала законодательницей мод.

Перед очарованием Жаклин таяли президенты и короли, даже наш Хрущев не устоял и прислал ее детям щенка по имени Пушкин в подарок. А пламенный революционер Че Гевара сказал, что, несмотря на то что ненавидит всех американцев, с одним из них — с Жаклин — он мечтает встретиться… но только не за столом переговоров, а совсем в другой обстановке.

Шарль Де Голль дарил ей цветы и говорил остроумные комплименты, а во время визита президентской четы во Францию заметил, что мисс Кеннеди — «слишком большая драгоценность даже для президента США!».

Джону не могли не льстить комплименты и внимание, которое оказывали его жене. Что его огорчало, так это транжирство Жаклин — словно компенсируя бедную юность или отсутствие внимания со стороны мужа она просто скупала одежду и драгоценности, потратив за первый год его президентства на свою особу более 100 тысяч. Когда он заметил, что такие расходы чрезмерны, она не смогла его сразу понять — «на выборы ты тратишь намного больше». Но потом попросила своего секретаря хлопать ее по руке, если снова захочет приобрести чрезмерно дорогое платье. Но это не помешаю ей принять в подарок от правителя Эфиопии Хайле Селассие леопардовую шубу стоимостью 75 000 долларов. Правда, через некоторое время конгресс лишил ее и этой невинной радости, приняв закон, что семья президента не может получать презенты от иностранных граждан — независимо от стоимости подарки следовало декларировать и сдавать в госархив или выкупать их у государства по рыночной цене.

Так что для приемов ей приходилось брать драгоценности… напрокат. Тиффани и Картье были счастливы услужить ей и часто продавали ей полюбившиеся «безделушки» с существенной скидкой — для них это была отличная реклама.

Но бывали в жизни Жаклин дни, когда она была счастлива не только из-за нового колье или диадемы. Однажды они опаздывали на прием, Джон уже ждал ее внизу, и она ослепила его своей красотой, спускаясь по лестнице в белом атласном платье с глубоким декольте и длинным шлейфом. «Шампанского, — приказал Кеннеди, — Дженни, ты прекрасна, и я хочу выпить за это!»

Она старалась талантливо сыграть свою роль самой счастливой и самой красивой — старалась никогда не показывать слабости, злости, огорчения, ревности — всегда была ровна и приветлива, как застывшая подо льдом поверхность горного озера, поверх которой, как легкий ветерок, скользят все разочарования. Но ее силы духа для этого не хватало — она принимала амфетамины. Их врач Якобсон, среди пациентов которого были Черчилль и Марлен Дитрих, делал инъекции, в состав которых входили стероиды, гормоны, мультивитамины и амфетамин — наркотик и сильнейший стимулятор, который вызывает большой прилив энергии и улучшает настроение, делая человека не слишком восприимчивым к происходящему. Кстати, Якобсону через некоторое время запретили заниматься практикой, после того как один из его пациентов умер после такого «коктейля».

Как бы то ми было, Джеки играла свою роль не слишком охотно — четыре дня она, так и быть, отдавала приемам и раутам, но три дня в неделю обязательно проводила с детьми в загородном поместье, объясняя это тем, что быть матерью для нее важнее, чем заниматься общественной деятельностью.

Ее сестренка Ли как-то заметила, что Джеки, наверное, была бы счастливее, выйдя замуж за «простого» аристократа и проводя свою жизнь в тихом уединенном поместье, заботясь о детях и саде.

В ноябре 1963 года Джеки вновь пришлось сопровождать президента в его очередном туре. Они приехали в Даллас (Техас) и остановились в отеле, отдыхая от перелета.

На следующий день, 22 ноября, Жаклин прокляла все на свете, выбирая костюм, — ее помощник сказал, что в Техасе холодно, и у нее были только шерстяные наряды, а за окном было +25 градусов. В конце концов она остановилась на наряде от Шанель — розовом пиджаке и юбке с синим кантом. Надела розовую шляпку и черные очки от солнца. Они с Джоном сели в темно-синий «Линкольн», где их ждали губернатор с женой и сенатор Ярборо.

Торжественный кортеж медленно двигался к площади, где Джон должен был выступить с речью. По пути они дважды останавливались — Джон выходил, чтобы пообщаться с группой школьников и монахинь, приветствовавших его. Он несколько раз просил Джеки снять очки, чтобы люди, которые пришли, чтобы их услышать, видели их глаза. Кругом стоял несмолкающий гул голосов.

Треск трех выстрелов прозвучал не громче треска разрываемой бумаги.

Джек схватился за горло, и его окровавленная голова упала на колени Жаклин. Вне себя от ужаса она смотрела на его залитые кровью черты и завизжала, перекрывая толпу: «Они убили его! Они убили Джона!» Она вскочила и, не осознавая что делает, попытаюсь выпрыгнуть из машины, как обезумевшее животное.

Джон был в коме, когда их привезли в военный госпиталь. Ему не смогли помочь. Жаклин рядом, держит его за руку, пока ее не вывели из операционной, вся ее одежда испачкана кровью мужа, и она будет стоять коленями на полу операционной в его крови, когда начнется отпевание, и она начнет свою молитву.

Жаклин полетит вместе с телом мужа в Вашингтон. На борту ей предложат переодеться, но она откажется: «Пусть они видят, что сделали». Она будет в этом костюме и на присяге новому президенту страны. Она спешит всем рассказать, как это произошло, она не может замолчать и повторяет, что надо только продержаться до похорон. Ее пичкают сильными успокаивающими препаратами…

Она снимет окровавленный костюм только на второй день, мать спрячет его в коробку и положит на чердак их дома рядом со свадебным платьем.

Служба охраны пытается запретить ей идти за гробом, она будет отличной мишенью, но Жаклин не желает их слушать и сопровождает гроб от Белого дома до собора. А на кладбище она наклонится к двухлетнему сыну и скажет, чтобы тот простился с отцом, — двухлетний Джон по-военному отдаст салют гробу.

Она почти не плакала, она держалась все похороны. Хотя говорила сестре, что чувствует себя как «кровоточащая рана», что с трудом находит силы, чтобы утром просто встать с кровати, что до сих пор протягивает руки, чтобы потрогать Джона, и не сразу вспоминает, что его никогда не будет рядом.

О смерти Кеннеди, успевшего завоевать всеобщую симпатию, скорбела вся Америка, люди рыдали на улицах и присылали сотни тысяч писем и телеграмм, чтобы поддержать Джеки и выразить ей свое соболезнование. Как вдове президента ей определили пенсию в 25 тысяч долларов в год, у нее была поддержка клана Кеннеди и свои доходы от различных фондов.

Она стала не просто вдовой — Жаклин и дети стали национальными символами, своеобразной святыней. Их звали в гости, присылали подарки (принц Марокко подарил им дворец, чтобы Джеки и дети могли там жить в любое время), в их честь называли детей, улицы и парки.

Она не могла спокойно выйти на улицу, ее всегда поджидали репортеры и зеваки.

Надеясь, что ее будут меньше беспокоить, если она уедет, Жаклин с детьми переезжает в Нью-Йорк, покупает на Пятой авеню квартиру, устраивает детей в школу, надеясь забыться за повседневными заботами, но в годовщину смерти Джона у нее случается очередной срыв. Она выходит на улицу и всюду видит его лицо, его имя в заголовках газет, кадры убийства по телевизору. Она рыдает, у нее истерика, она повторяет только одно: надо это забыть, забыть, пусть лучше люди отмечают день его рождения, а не день смерти…

Ее очень поддержал брат Джона — Роберт. Он почти постоянно находился рядом, поддерживал и утешал Джеки и очень много времени проводил с ее детьми. Ходили слухи, что они стали любовниками и что у ФБР есть подробное досье об их романе, но Роберт хохотал в ответ на подобные вопросы, а его жена Этель совсем не ревновала к свояченице, наоборот была с ней в очень хороших, дружеских отношениях Возможно, такое трепетное отношение к Роберту было у Джеки из-за его сходства с братом или из-за его поддержки, или они действительно симпатизировали друг другу — вряд ли мы можем сказать об этом точно.

Политическая карьера Роберта оборвалась на взлете — его застрелили на пороге отеля «Амбассадор» на глазах беременной жены.

История пошла по кругу.

Когда дежурившим в больнице Джеки и Эстель сообщили, что Роберт умер, Жаклин, не сдерживаясь, разрыдалась во весь голос — она уже не могла «держать лицо». Ее дети были смертельно напуганы, они боялись, что неизвестные люди хотят убить всех живых Кеннеди.

Жаклин было очень страшно, ей нужна была точка опоры, что-то или кто-то, кто навсегда избавит ее от этой грязной политики и защитит ее и детей. Она кричала, что ненавидит Америку, в которой убивают лучших людей, что ее с детьми тоже убьют…

Она начата пить. Точнее, у нее начался запой, и несколько раз она появлялась на публике в совершенно невменяемом виде. Впрочем, газеты не стремились опубликовать эти скандальные снимки — на трагедии Кеннеди не хотели наживаться даже бульварные журнальчики.

Ее любили и жалели. И вдруг Жаклин поступает совсем не так, как подобает всеобщему «кумиру» и «идолу». Спустя пять лет (всего лишь пять лет!) после убийства Кеннеди она объявляет о своем втором замужестве.

Миссис Кеннеди выхолит замуж. И та кого?! За жалкого грека, за «международного пирата», сколотившего свое состояние на грязных сделках по продаже оружия, наркотиков и нефти! Он ведь даже не американец. И у него роман с оперной дивой Марией Каллас!..

Все газеты, до сих пор превозносившие имя Жаклин, тут же попытались затоптать его в грязь — ее называли «самой дорогой куртизанкой» («проституткой», «шлюхой») писали, что «Кеннеди умер во второй раз», «Джеки вышла за чек», называли ее «Первой леди острова Скорпио» (он принадлежат Онассису), едко прохаживались насчет большой разницы в возрасте (ей 39, ему 62) и росте: «Женщине нужен мужчина, а не колпачок для радиатора…»

Но Жаклин было все равно — «они убили моего мужа и еще смеют пытаться меня осуждать!»

Кстати, с Аристотелем Онассисом Жаклин познакомилась еще при жизни Джона. После он навешал ее в Нью-Йорке, они посещали рестораны, он поддерживал ее, заботился о ней и детях.

Постепенно брак с Жаклин стал для Онассиса навязчивой идеей, хотя в то время у него был роман с оперной дивой Марией Каллас, искренне его любившей.

Каллас даже отказывалась от контрактов, если ее любимый Аристотель хотел, чтобы она была рядом. Она примирилась с тем, что он женат и не собирался разводиться, что он не хочет детей… но согласиться с тем, что у него будет новый брак с Жаклин?!..

«Он просто коллекционирует знаменитых женщин. Он преследовал меня, потому что я знаменита. Теперь от нашел объект, более подходящий его тщеславию, — вдова президента США! А я потеряла все, поверив в его любовь! — горько подвела итог их роману Каллас. И добавила: — Джеки поступила правильно, обеспечив своих детей дедушкой. Аристотель богат, как Крез».

Скорее всего, так и было — Жаклин выходила замуж не за возлюбленного, не за мужчину, а за символ безопасности и надежности, да и за возможность не беспокоиться о деньгах и будущем детей.

В день свадьбы ее ждало не простенькое колечко с бриллиантом, а набор из рубинов и бриллиантов за миллион долларов плюс по миллиону на счета детям и три миллиона на ее личный счет в качестве свадебного подарка.

Их дома в Париже, и собственный остров, и апартаменты в Афинах, и яхта, и самолеты собственной авиакомпании — все охраняется так, что даже муха не пролетит.

Говорят, что из клана Кеннеди только бывшая свекровь, мать Джона, пожелала Джеки счастья. По телефону. Но, положив трубку, горько заплакала.

Новый муж первое время исполнял все ее прихоти — дарил огромное количество драгоценностей, собольи шубы по сто тысяч, «роллс-ройсы», картины, антиквариат, недвижимость — все счета Жаклин отсылала прямо Аристотелю в офис. «Бог свидетель, — говорил новый муж, — Джеки очень много страдала, пусть порадуется, пусть покупает, что ей угодно».

Но траты Жаклин порой просто не знали границ — она могла за десять минут потратить в магазине сто тысяч и в первый же год израсходовала 15 миллионов из состояния мужа — даже для миллионера это была весьма ощутимая сумма.

К тому же ходили слухи, что свои приобретения Джеки потом потихоньку перепродавала, пополняя свои личные счета, — то есть не была бездумной мотовкой, а расчетливо опустошала его счета, обеспечивая свое личное будущее.

После такого открытия грек урезал расходы Жаклин до 100 тысяч в гол, что вызвало просто обвал скандалов и истерик. Жаклин начала унижать Аристотеля, указывая на его крестьянские манеры и иронизируя над манерами и воспитанием его дочери. Это было уже слишком…

Супруги все меньше времени стали проводить вместе, они жили на разных континентах (она в Нью-Йорке, он в Париже), и Аристотель уже прикидывал, как ему развестись малой кровью, когда вдруг погиб его любимый сын Александр. Потом случилась попытка самоубийства дочери Кристины (он выяснил, что она стала наркоманкой).

Сердце старика не выдержало этих ударов судьбы…

Его кладут в госпиталь на Манхэттене, но Жаклин, которая живет совсем рядом, ни разу не пришла, чтобы его навестить.

Онассис меняет завещание, в котором почти все его состояние доставалось Жаклин, на другое, по которому ее содержание будет составлять «всего» 200 тысяч долларов в месяц.

Аристотеля лечат в Афинах и Париже, у него находят болезни желудка и мышц, в Париже он ложится на операцию, на которую Жаклин прилетает, но сохраняет невозмутимость на фоне голосящей родни. После операции Аристотель остается в коме, он висит между жизнью и смертью, но Жаклин улетает в Нью-Йорк, а у постели старика остается его дочь Кристина, на руках которой он и умирает.

— Я не отношусь к ней плохо, — говорила Кристина о Жаклин, — я ее бесконечно ненавижу!

Первое, что сделала Жаклин после звонка о смерти второго мужа, — позвонила кутюрье Валентино и распорялилась прислать ей для просмотра коллекцию черных платьев, чтобы выбрать наряд для траурной церемонии.

A газеты написали, что «леди Кеннеди» во второй раз стала вдовой, «леди Онассис» ее больше не называли.

В течение гола Кристина и Жаклин и бесчисленное количество адвокатов сражались из-за наследства. В конце концов Жаклин «урвала» себе и детям 26 миллионов (плюс 200 тысяч ежемесячно до конца жизни).

Став материально независимой, Джекки занялась гем. с чего начинала, — журналистикой. В 46 лет она устроилась на работу редактором в издательство «Викинг-пресс», а потом перешла в издательство «Дабл-дей». Сначала у нее как у рядового редактора не было даже своего кабинета: «Как и любой другой, я должна была работой проложить себе путь к кабинету с окном» Через шесть лет работы она становится старшим редактором и занимается работой с мемуарами звезд шоу-бизнеса, выпуском дорогих фотоальбомов и историческими биографиями…

Последним ее бойфрендом на протяжении 12 лет был Морис Темплеман, финансист, делец, занимавшийся сбытом бриллиантов. Он был старым, толстым и лысым и боготворил каждый поступок Жаклин. Развелся из-за нее с женой, ушел от трех детей и дельными советами помог Джекки увеличить состояние до 120 миллионов.

Последние годы жизни Жаклин провела в ста километрах от Нью-Йорка в своем замке, окруженном 200 гектарами владений.

Она выглядела молодо и стильно даже в шестьдесят, оставаясь стройной и сексуальной (ухищрения пластических хирургов мы оставим за кадром). Секрет ее молодости все равно был в чем-то другом, ведь она выкуривала по три пачки в день и долго пользовалась различными психостимуляторами — но осталась красавицей.

Когда у нее обнаружили рак и она поняла, что лечение бессмысленно, она попросила ее выписать, чтобы умереть дома.

В соответствии с ее завещанием, Жаклин Кеннеди-Онассис похоронили на Арлингтонском кладбище, рядом с могилой Джона Кеннеди.

Чтобы ни у кого не было сомнений, кого она любила всю свою жизнь.

1. Леди Гамильтон — сказка с несчастливым концом

Эмма Гамильтон. (Эми Лайон, Эмма Харт, леди Гамильтон (1765–1815) — знаменитая куртизанка, жена английского посла в Неаполе Вильяма Гамильтона, любовница британского адмирала Горацио Нельсона.

Это была эпоха, когда содержанки становились «звездами», и поэтому история Эммы стала земным воплощением сказки о Золушке.

Дочь кузнеца, продавщица, жена английского посла — благодаря любовникам, скандалам, актерскому таланту и, конечно, ослепительной красоте леди Гамильтон стала знаменитостью мирового масштаба.

Она родилась в Честере, в английском графстве Чешир. Появление малышки стало большой радостью для ее матери, хотя та вовсе не была уверена в том, что ее отцом был именно кузнец, ее последний ухажер. Но он хотя бы не отказался признать дочь…

Левочку крестили в церкви в Грейт-Нистоне, а поскольку родители Эммы были неграмотными, то вместо подписи они поставили в свидетельстве о рождении по крестику.

Они были бы обыкновенной семьей, по-своему даже счастливой, если бы вскоре после рождения малышки отец не скончался. Мать долго бедствовала, но все же не могла прокормить их двоих и вернулась в городок к родителям. Малышка весь день оставалась у бабушки с дедушкой, а мать торговала углем, чтобы заработать на еду себе и крохе.

Девочка росла красавицей — самой красивой малышкой в их селении. Она была одета в лохмотья, пусть и старательно залатанные и выстиранные, но напоминала маленькую принцессу, о которой сочиняют сказки. Личико у нее было как у ангелочка — белое, чистое и невинное, блестящие каштановые волосы спускались вдоль лица крутыми кудряшками, а большие голубые глаза всегда лучились светом…

У Эммы был простой, искренний характер и мелодичный голос, поэтому немудрено, что после первых двух классов школы, где она едва научилась читать и писать, ей так повезло, — она получила место прислуги в доме местного врача.

Получив навыки горничной, Эмма в 14 лет едет в Лондон, где по рекомендации получает место прислуги v столичного доктора. Через несколько месяцев ей предложили более прибыльную работу — продавщицей во фруктовом магазине. Видимо, хозяин решил, что лучшей рекламы, чем красота юной провинциалки, ему не придумать.

Эмма старалась быть как можно более добросовестной и вежливой с покупателями и вскоре приглянулась одной из постоянных посетительниц, которая взяла ее к себе в качестве компаньонки. Это было весьма распространенным явлением в те времена — если человек чувствовал себя одиноко, он брал в дом бедного родственника или сироту, чтобы тот, выполняя мелкие поручения по дому, одновременно составлял хозяйке компанию — гулял с ней, читал вслух, занимал беседой.

У Эммы впервые в жизни появились красивые платья и хоть и скромные, но все же украшения. Ее красота засияла еще сильнее, и падение бедной простодушной девушки, сраженной чарами какого-нибудь ловеласа, было теперь только вопросом времени…

Она потеряла невинность в пятнадцать. В шестнадцать забеременела, и хозяйка выкинула ее на улицу, как нашкодившую собачонку, предоставив собственной судьбе.

Говорят, ее первым любовником был капитан корабля, у которого своей невинностью она выкупила свободу от армии для кузена. Он бросил красотку Эмму, как бросал, наверное, до этого десятки красоток во всех портах мира. А ребенок, которого она отвезла матери (это была девочка), умер, не дожив до пяти лет.

После родов Эмма стала ее красивее — детская неуклюжесть исчезла, и она засияла во всей полноте женственности.

Она вновь отправляется на покорение Лондона, как бабочка летит на свет яркой лампы, но теперь в компаньонки ее уже не хотят брать — ее яркая внешность слишком бросается в глаза, и остальные женщины на ее фоне выглядят бледными ночными мотыльками. Она могла бы стать обычной уличной проституткой, которая поблекла бы через несколько лет или была бы убита сутенером, если бы не случай.

Ее случайно увидел на улице шотландский авантюрин Джеймс Грехэм, который выдавал себя за доктора, использующего для лечения больных модное тогда электричество и магнетизм. Лечил он в основном мужчин, состоятельных и пожилых, обещая им молодость и возвращение мужской силы.

Грехэм сразу почувствовал, какие «магнетические» флюиды исходят от девушки в скромном бедном платье, и предложил ей работу… богини. Эмма стала воплощением богини здоровья Гигеи, которая, едва прикрывая наготу газовой материей, должна была вдохновлять мужчин на восстановление от их недугов.

Понятно, что не столько электрическое ложе, сколько грезы, посещавшие пациентов, когда они видели полуобнаженную античную нимфу, помогали им вновь почувствовать себя мужчинами.

Спустя очень короткое время электрический кабинет Грехэма стал очень популярным в Лондоне, его стали посещать представители высших кругов, а гравюра с изображением Эммы в образе обнаженной богини разошлась тысячным тиражом.

Одну из этих афишек купил и молодой баронет сэр Гарри Фезерстоунхоф, а вскоре он смог выкупить и оригинал — прекрасную натурщицу.

Молодой баронет стал первым титулованным любовником Эммы, он перевез ее в свой родовой замок Ли-Парк в Сассексе. Сначала он баловал свою новую игрушку как мог — для нее один за другим устраивались балы, конные прогулки и пикники сменяли друг друга. Эмма получала подарки, Гарри выдавал ей на руки огромные суммы, которые она, в жизни не державшая в руках таких денег, и не умевшая распорядиться ими, тратила как безумная.

Через полгода, когда баронет свел дебет с кредитом, он понял, что новая любовница обходится ему слишком дорого. К тому же Эмма Лайон при ближайшем знакомстве оказалась отнюдь не роковой красоткой разбивающей сердца, а простой и доверчивой девушкой не умевшей вести тонкую любовную игру и даже легкую светскую беседу. Она ему просто надоела.

Гарри поступил без затей — снял бывшей подружке скромную квартирку в отдаленном районе на три месяца и сказал «прощай!».

После блеска и жизни во дворце — снова конура и жуткая нищета. Эмма ничего не умела, но, попробовав роскошной жизни, уже не хотела возвращаться к работе продавщицы. Она начала искать нового обеспеченного любовника — а что еще оставалось брошенной содержанке?

Когда она еще жила у баронета, к нему в гости как-то наведался английский дворянин, сор Чарльз Гревилл. Эмма его очаровала, и он намекнул, что был бы счастлив, если бы она одарила его своим вниманием. Правда, теперь просителем выступала она, и поэтому Чарльз мог ставить свои условия. Он сразу предупредил, что в его доме ей придется всели совсем другой образ жизни, чем у баронета. Никаких балов, редкие выезды, режим экономии (он небогат и не может позволить себе необдуманных трат), к тому же он предполагал, что ей надо серьезно заняться своим образованием.

Сначала Эмми не испытывала к Чарльзу ничего, кроме благодарности, — ведь он выручил ее в трудную минуту. Но постепенно его внимание и забота, его подчеркнуто уважительное отношение к ней как к «хозяйке дома» приручили ее строптивый нрав. Эмми полюбила по-настоящему первый раз в жизни. И как всякая беззаветно любящая девушка она изо всех сил старалась заслужить похвалу своего возлюбленного. Она стала усердно учиться правописанию, языкам, домоводству, рисованию. музыке и пению. Она вызвала свою мать, чтобы та помогла ей вести хозяйство, и сократила все свои расходы до минимума. Она даже сменила фамилию на Харт, потому что не хотела, чтобы имя ее возлюбленного было как-то замешано в сплетнях вокруг богини здоровья.

Любовь сделала красоту Эммы почти совершенной, и именно в это время художник Джордж Ромни, приятель Чарльза, написал большинство ее портретов. Она очень красива, что и говорить. Причем ее красота такая мягкая, доверчивая умиротворяющая, что совершенно непонятно, почему Чарльз после четырех лет сожительства так и не решился взять ее в жены. Она беззаветно любила его и была ему покорна, она уже научилась себя вести, у нее была правильная речь, и девушка выглядела бы вполне респектабельно в самом взыскательном обществе. Она просто бредила замужеством. А он передал ее своему дяде…

Скорее всего, чувство не было взаимным, для Гревилла было просто удобно иметь рядом любовницу и экономку в одном лице, но взять ее в жены?!

К тому же у него не было состояния, он не умел вести бизнес и считал это зазорным для джентльмена, но не считал зазорным жениться на деньгах, как поступали многие его «практичные» приятели. Он и невесту себе уже приглядел «ценой» в 20 тысяч фунтов стерлингов (тогда это были значительные деньги). Нужно было только как-то избавиться от Эммы. Просто выгнать на улицу он ее уже не мог — она успела покорить сердца многих его друзей, все знали об их связи и ее безупречном поведении и преданности — скандал ему был не нужен. А что если…

Два гола назад Чарльза посетил его дядя — британский посол в Неаполе Уильям Гамильтон. Он приехал в отпуск и, поскольку был расположен к племяннику, часто бывал у него в доме. Эмма его очаровала, он даже как-то признался, что она «красивее, чем все, когда-либо созданное природой». Чарльз попросит тогда Эмми отнестись к сэру Уильяму повнимательнее, ведь дядя был бездетен, и его ожидало крупное наследство…

Чарльз вспомнил, какими глазами дядя провожал его любовницу. Но тогда он был женат, а сейчас жена умерла, он свободен и одинок. Почему бы не отправить Эмми к нему, разрешив сразу все противоречия?

Сэр Уильям не сразу принял решение, он колебался, не зная, как такую «рокировку» воспримут в свете, но Чарльз убеждал его в том, что «свет не требует нас к ответу, если мы не нарушаем приличий».

Есть версия, что, когда племянник уступил ему свою девушку, дядя оплатил все его долги.

Джек Рассел, занимавшийся исследованием биографии леди Гамильтон, писал: «То, что такая сделка могла быть заключена двумя цивилизованными джентльменами, обладающими изысканными манерами, которые торговали женщиной, как лошадью, свидетельствует лишь об уровне морали тех дней, что любовница перешла от племянника к дяде, считали несколько эксцентричным, чуточку смешным, но никто не поднял шума, никто никого не порицал, хотя все было хорошо известно, когда Эмма утвердилась в Неаполе. Тревиль позднее стал членом королевского двора. А сэр Уильям занимав свой пост еще на протяжении пятнадцати лет».

Рассказать в возлюбленной женщине о своей нечистоплотной сделке Чарльз не мог. Поэтому он просто обманул Эмму. Сказал, что хочет, чтобы она отшлифовала свое вокальное мастерство у итальянских мастеров, погостив у дяди в Неаполе вместе с матерью. А несколько позже он присоединится к ним, уладив в Лондоне кое-какие дела…

Послушная Эмма с матерью выехала в Неаполь и поселилась в резиденции посла, где ее встретили с необычайным гостеприимством. Сэр Уильям исполнял все ее желания, опекал и развлекал в меру своих сил.

А Эмма писала Гревиллу нежные и тревожные письма, беспокоясь, почему тот тянет с приездом. Она написала ему 14 писем — он ответил одним, где посоветовал забыть его и обратить внимание на дядю. Яснее высказаться было нельзя…

После первой любви Эмме пришлось пережить и первое предательство. Она окаменела, она проливала потоки слез, потом впала в бешенство и даже хотела убить Чарльза за то, что он продал ее, как вещь. Она пишет ему в те дни: «Я никогда не буду любовницей Гамильтона. Раз уж вы наносите мне такую горькую обиду и оскорбление, я заставлю его жениться на мне».

Она исполнила свою угрозу. Но прежде чем стать через пять лет женой сэра Уильяма, она все же стала его любовницей…

Сэр Уильям был представителем древнего аристократического рода, но поскольку не был старшим сыном, то унаследовал лишь небольшую часть состояния отца. В детстве он играл с наследным принцем и поэтому играючи получил пост посла и рыцарский крест. Его жена принесла ему в приданое крупное поместье с хорошим доходом, на который он пополнял свою коллекцию картин — единственную свою страсть В его собрании были работы Рубенса, Рембрандта, Леонардо да Винчи… А потом коллекцию украсили портреты Эммы, написанные самыми модными художниками.

Сначала он видел в своей любовнице только внешнюю красоту, которой мог любоваться бесконечно, но потом оценил ее быстрый ум, такт, волевые качества и природную доброту. Открытая и приветливая Эмма легко покоряла сердца окружающих — от слуг до коралей.

Но пока проверить силу своего очарования на неаполитанской короне она не могла — любовниц не принимали при дворе.

В конце концов Эмма все же покорила сердце своего престарелого кавалера, и сэр Уильям предложил ей стать его женой. Смелый шаг, продиктованный большой любовью. В 1791 году, когда сэр Гамильтон поехал в очередной отпуск, их с Эммой обвенчали в лондонской церкви. Жениху было шестьдесят, невесте — 26 лет.

Скандал был грандиозным…

Интересно, о чем больше всего сожалел Чарльз, услышавший эту новость, — об упущенном наследстве или потерянной любовнице?

Эмма стала законной супругой королевского посла, она стала «леди», а значит, имела право на все наложенные ей по статусу знаки почтения. Она была представлена при дворе неаполитанского короля, и ее дружелюбие и предприимчивость помогли ей быстро завоевать исключительное расположение королевы Марии-Каролины. Говорили, что они стати так близки, что виделись ежедневно, писали друг другу письма и открыточки и даже одевались как близнецы — в одни и те же наряды. Видимо, эта нескрываемая симпатия и стала причиной слухов о том, что эти две женщины — любовницы. Но, скорее всего, причину такой нежной привязанности королевы следует видеть в ее заинтересованности в поддержке Англии против Франции — ведь Неаполь был так уязвим с моря.

Семь лет Эмма по кирпичику выстраивала свою новую жизнь и репутацию. Она продолжала заниматься пением, изучать драматическое искусство и часто устраивала в резиденции артистические вечера — демонстрировала «живые картины» (где участники изображали героев классических картин), проводила концерты с пением и пантомимой. Говорят, вокальный талант Эммы достиг тогда такой высоты, что даже прославленная певица Джорджина Банди после ее выступления сказала: «Что за голос! Я отдала бы за него все свое состояние!»

Великий Гете, путешествовавший по Италии, побывал в резиденции Гамильтонов и написал в своем дневнике: «Сэр Уильям Гамильтон… после долгих лет увлечения искусством и природой увенчал свои успехи в этой области, найдя себе прекрасную женщину… Это двадцатилетняя англичанка, красивая и чудесно сложенная. Он велел ей сшить очень идущие к лицу греческие одежды, и она ходит в них с распущенными волосами… В неустанном движении и постоянной сменяемости (имеются в виду «живые картины») можно видеть то, что желаю бы изобразить тысячи артистов: вот она смотрит серьезно, грустно, кокетливо, с удивлением поднимает глаза, скромно опускает их, поглядывает то соблазнительно, то со страхом, то грозно… К каждому выражению лица она умеет задрапироваться шарфом и в сто разных способов украсить им голову. Старый муж не может насмотреться и от всей души восхищается всем, что она делает».

А вот как внешность Эммы описывает леди Сент-Джордж, женщина, по-видимому уязвленная ее очарованием. «За исключением ног, которые ужасны, она хорошо сложена. У нее широкая кость, и она очень полна. Очертания ее лица прекрасны, то же можно сказать о ее голове и особенно ушах. Ее зубы несколько неровны, но достаточно белы. У нее светло-голубые глаза с коричневым пятнышком на одном из них, что хотя и является дефектом, но не умаляет ее красоты и не портит выражение ее лица. Брови и волосы… черные, внешний вид грубый. Очертание лица четко выраженное, лицо меняющееся и интересное. Ее движения в повседневной жизни неизящны, голос громкий, но не неприятный».

Н-да, хотите узнать всю правду о женщине — спросите у ее соперницы, как она выглядит. Эмма был высокой, выше мужа, к тому времени она располнела, но все очевидцы утверждают, что она была потрясающе красивой женщиной, — просто посмотрите на ее портреты.

Ее мужу исполнилось 68 лет, и новым увлечением сэра Уильяма стали греческие вазы, которые находили в раскопках, он продолжал пополнять коллекцию картин и не слишком интересовался политическими интригами. К этому времени Эмма Гамильтон куда больше своего супруга разбиралась в подводных течениях неаполитанского двора и имела куда больший политический вес, чем ее достойный супруг. Каролине, которая реально правила страной, гораздо легче было обсуждать дела с молодой и амбициозной Эммой, чем с ее вечно усталым мужем-послом. Так что именно эти две женщины к 1798 году реально управляли политической ситуацией в неаполитанском королевстве, а их мужья только «визировали» принятые ими решения.

Эмма безупречно выполняла обязанности жены и ни разу не поставила репутацию Гамильтона под сомнение, и сэр Уильям заслуженно гордился хозяйкой своего дома. Эмма достигла невозможного — она создала себе прекрасную репутацию в глазах света, хотя все знали ее историю. Она заслужила уважение и признание.

Но в 1798 году она все разрушила своими руками.

Она встретила английского адмирала Горацио Нельсона и… стала его любовницей.

Кто знает, что за чувство захватило этих двух людей, так много переживших. Нельсон был невысоким и уже немолодым мужчиной. Небогат, к тому же в боях лишился глаза и одной руки. Он тяжело переживал свои увечья и боялся, что людям, а тем более молодым женщинам, неприятно общаться с ним.

На самом деле он был героем, его имя было у всех на устах. Он был кумиром, победителем французов в морском сражении при Абукире, которое поставило крест на планах Наполеона завоевать Индию. Европа боготворила своего триумфатора, а итальянцы приветствовали его как освободителя.

Встречая героя в Неаполе, навстречу Нельсону на зеркальную гладь залива вышли полтысячи кораблей, украшенных разноцветными флагами, на каждом играл оркестр и ликовала толпа.

Первой к адмиральскому кораблю подошла барка посла Гамильтона. Ее приближение встретили торжественным залпом орудий. «Вверх взлетела жена посланника и с возгласом «О боже, неужели это возможно?» — упала в мои объятия. Я надеюсь когда-нибудь представить тебя леди Гамильтон. Она одна из лучших в мире женщин».

Прочитав эти восторженные строки, жене адмирала нужно было срочно собирать вещи и немедленно плыть в Неаполь. Но и тогда она, наверное, опоздала бы — «герои морей» был побежден одним взглядом прекрасных голубых глаз.

Нельсон был серьезно болен, еще в пути он писал другу: «Моя голова раскалывается, раскалывается, раскалывается…» — трижды пытаясь правильно написать последнее слово.

Он хотел на пару дней остановиться в гостинице и продолжить путь, но Гамильтоны изо всех сил зазывали его к себе, предоставив ему лучшие апартаменты на втором этаже дворца. Из окон открывался вид на бухту, а добрая Эмма сама меняла Нельсону повязки, читала ему вслух, кормила с ложечки бульоном и отпаивала целебным ослиным молоком. «Она его за муки полюбила…»

Любовь поразила их, и это было нерассуждающее, поглотившее их без остатка чувство, которое они просто не могли скрывать, как скрывают мимолетную интрижку.

Нельсон называл ее своей женой перед Богом и писал ей, пока они еще не стати любовниками: «Во всех отношениях, от выполнения вами роли супруги посла до исполнения обязанностей по домашнему хозяйству, я никогда не встречал женщины, равной вам. Эта элегантность, это совершенство и прежде всего доброта сердца — ни с чем не сравнимы».

Сэр Уильям, скорее всего, знал о романе жены и даже предложил ей раздельное проживание, без развода. Но Эмми, которая всем сердцем привязалась к мужу и испытывала к нему чувство глубокой благодарности, не могла его отпустить. Они жили втроем, как «одно сердце в трех телах», — так определяла их отношения сама Эмма.

Нельсон честно сообщил жене о зародившемся в его сердце чувстве. Она тут же написала, что готова приехать по первому слову, но адмирал ответил коротким письмом, в котором приказывал ей находиться там, где она находится, а через два года разъехался с ней, не получив развод.

Положение Нельсона и леди Гамильтон было трагичным. Адмирал ставил под удар свою репутацию, а Эмма теряла с таким трудом завоеванный ею статус супруги посланника-аристократа, не получая ничего взамен, — она опять становилась любовницей, пусть и влиятельного человека. Он не мог развестись с женой, значит, Эмма опять теряла все. И все-таки она не могла отказаться от своего чувства.

В 1800 году супруги Гамильтон и Нельсон втроем переезжают в Лондон. Это странное трио станет источником для скандальных статеек и сплетен в высшем обществе на целый год. На всех приемах, посвященных национальному герою, Нельсон и леди Гамильтон появлялись вместе, но двери к королевскому двору для Эммы оказались закрыты — ведь она опять находилась в статусе куртизанки, несмотря на не оставившего ее мужа и благородный титул.

В 1803 году умирает сэр Гамильтон. По рассказам, он испустил дух в объятиях Эммы, держа в руке ладонь адмирала. Злые языки добавляли к этой идиллической картине комментарий о том, что доказательством его вменяемости стало только содержание завещания: сэр Гамильтон оставлял все свое состояние племяннику, Чарльзу Гревиллу, оставив за Эммой только ежегодную пенсию в 700 фунтов.

По распоряжению короля Нельсон отбыл для участия в военных действиях против Дании, а Эмма поняла, что беременна, и в положенный срок родила девочку. Нельсон признал свое отцовство (при крещении ей дали имя Горации Нельсон) и впервые назвал ее в одном из писем женой. Он ужасно, нестерпимо ревновал ее, ведь Эмма, шутя, описывала ему встречу с Чарльзом и знаки внимания, которые проявлял к ней князь. В ответ адмирал писал: «Нет на свете ничего, чего бы я не сделал, чтобы мы могли быть с нашим ребенком». Он писал, что для него на свете не существует ни одной женщины, кроме его «жены» Эммы, и мечтал о том, как они будут жить вместе, уединенно и далеко от света и его сплетен.

Когда адмирал вернулся, они с Эммой и дочерью переехали в небольшой домик в пригороде Лондона. Дни, которые они провели там вместе, Нельсон в своих письмах называл драгоценными.

Но этих дней было так немного, ведь Нельсона ждала служба. Каждый раз он думал, что у него нет больше сил и это последнее его сражение… Но в августе 1805 года, когда, в очередной раз вернувшись домой, он наслаждался общением с Эммой и маленькой Горацией, к нему прибыл посланник, сообщивший, что Нельсону доверено командование всем английским флотом, и, если он готов принять это назначение, ему следует немедленно отправиться к месту службы. Нельсон мечтал об этом назначении всю жизнь, и даже счастливая семейная жизнь не смогла затмить для него блеск славы.

Он уехал — и не вернулся уже никогда…

Адмирал Нельсон пал в битве при Трафальгаре, разгромив французский флот в октябре 1805-го. В последние минуты жизни он думал об Эмме. Когда над ним склонился доктор, он шептал, что поручает леди Гамильтон «заботам моей страны и короля», которым служил так верно.

После его смерти в каюте нашли письмо, последнее письмо Нельсона, написанное пред битвой: «Моя горячо любимая Эмма, самый мой близкий сердечный друг, сейчас подали сигнал, что соединенный неприятельский флот выходит из гавани. Да увенчает Бог мои старания! Во всяком случае, я приложу все силы к тому, чтобы мое имя осталось дорогим для вас обеих, так как обеих вас я люблю больше собственной жизни. И как теперь мои последние строчки, которые я пишу перед сражением, обращены к тебе, так и я надеюсь на Бога, что останусь жив и закончу свое письмо после битвы. Пусть благословит тебя небо: об этом молит твой Нельсон!».

На этом письме дрожащая рука леди Гамильтон потом вывела: «о бедная, несчастная Эмма… о славный и счастливый Нельсон!».

Но Британия не позаботилась о любовнице героя. Ни король, ни страна ничего не сделали для знаменитой куртизанки, забыв и про ее собственные заслуги, когда благодаря ей становились известны секретные документы (они попадали к Эмме от неаполитанской королевы), раскрывавшие заговоры правителей других держав против ее любимой Англии.

Нельсон оставил ей дом, оставил наследство и приличный доход. Почему же в 1813 году, через восемь лет после его гибели, она опять оказалась на краю нищеты?

Говорят, она пристрастилась к игре в карты и продолжала вести образ жизни, к которому привыкла, будучи женой английского посла, но который был ей уже не по карману. Она была легкомысленна и беспечна, и вдобавок ко всему начала спиваться…

Она стремительно падала вниз, на дно — и остатки былой красоты не могли замедлить это падение. Она продала форму, в которой Нельсон был ранен в Трафальгарском сражении, продала подаренный им дочери серебряный медальон… Но это уже не могло спасти ее от безжалостных кредиторов, и в конце концов Эмма угодила в долговую тюрьму. Вдова посла и любовница адмирала, она просидела на хлебе и похлебке долгих девять месяцев, пока адвокат Джонатан Смит, когда-то служивший вместе с Нельсоном, не узнал о ее бедственном положении. Джонатан выкупил ее из тюрьмы и даже помог бежать во Францию, иначе кредиторы добились бы ее повторного ареста.

Она приехала с дочерью в Кале, имея в кармане 50 фунтов. Сначала она сняла хороший номер в отеле, но потом ей пришлось переехать в маленький домик, потом снять квартиру, переехать на чердак…

В просьбе о пенсии ей было отказано. Она даже обратилась к жене Нельсона, прося ее о помощи, но та оставила письмо без ответа.

Леди Гамильтон умерла в морозный январский день на узкой железной кровати, над которой висел портрет ее матери и Нельсона.

Эмму похоронили моряки, помнившие своего командира, — ее пришли проводить офицеры всех судов, стоявших в Кале на рейде. Где находится могила леди Гамильтон — неизвестно.

Судьба красавицы стала сюжетом для множества романов, фильмов и театральных пьес. Говорят, что Черчилль очень любил мелодраму Алесандра Корды «Леди Гамильтон» с Вивьен Ли в главной роли и посмотрел ее более 80 раз. Может быть, в жизни великого политика была своя «Эмма», любовью которой он пожертвовал?

2. Княжна Тараканова — авантюристка или принцесса?

Княжна Тараканова (…-1775) — авантюристка, кокетка, самозванка, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны, рожденную от законного брака с графом Разумовским.

Любой самозванец — как тоненькая льдинка между огромными айсбергами политических интересов различных партий. Он может легковерно считать, что поступает самостоятельно, но за его спиной неизменно высвечиваются другие фигуры или группа фигур, которые, словно марионеткой, управляют им в своих интересах.

В стандартную схему вполне укладывается прекрасная самозванка, которая явилась миру именно в тот самый момент, котла завершился раздел Польши, а в России объявился Пугачев. Для этой очаровательной, но легкомысленной дамы полусвета глубинные процессы, которые направляли ее жизнь до самой смерти, оставались тайной за семью печатями.

А вот историков ее тесное общение с влиятельными поляками, уехавшими за границу, и, в частности, с крупным магнатом князем Карлом Радзивиллом, наводит на мысль, что эта ветреная женщина стала орудием польской интриги, направленной против Екатерины II.

Всего несколько лет блистала она на мировой политической арене. Вот она появляется в Берлине под именем фрейлейн Франк — проходит всего четыре года, и уже под именем княжны Таракановой ее тайно доставляют в Россию по приказу Екатерины, вместе со спутниками- поляками Михаилом Ломанским и Яном Чарномским.

Она появилась ниоткуда, называя себя то Али-Эмете, то внучкой шаха Назира, то черкесской княжной, то княжной Владимирской, — и пропала никуда, якобы погибнув в Алексеевском равелине Петропавловской крепости…

Но наша история началась задолго до появления княжны в Берлине…

Когда на свет появилась Елизавета и Петр I устроил в честь дочери бал в Коломенском дворце, в ломотной избе хуторка Лемеши Черниговском губернии качалась под потолком люлька с Олексой (Алексеем) Розумом, сыном местного казака.

Пока принцессу учили французскому и истории. Олекса, росший шустрым любознательным пареньком. тайком от отца почитывал книжки, за что не раз бывал бит. После одной такой выволочки он не выдержал и сбежал к дьячку в соседнее село. Его оставили при храме, так как Олекса обладал прекрасным глубоким голосом. Там его через несколько лет и приметил придворный Елизаветы, искавший певчих для придворной капеллы.

После того как Елизавета впервые увидела в дворцовой церкви смуглолицего, чернобрового, стройного красавца, все ее мысли были только о нем. Олексу Розума переименовали в Алексея Разумовского, и бандурист с хутора стал сначала действительным камергером, потом обер-егермейстером. А после переворота и вовсе влетел в заоблачные выси.

В день коронации Елизавета пожаловала ему Андреевскуло ленту, через пару лет — титул графа, а потом произвела в генералы — хотя на войне, да и просто в армии он ни разу не был. Тысячи крепостных, несколько дворцов, расположение императрицы — о чем еще можно было мечтать простому пареньку с затерянного хутора?

Увлечение Елизаветы Олексой оказалось весьма серьезным, и ее чувства, что редко бывает, совпали с интересами двора, которому не хотелось заморских женихов. Но и открыто возводить в императоры фаворита было «политически неверно». Поэтому Елизавета и Разумовский, хоть и обвенчались, но сделали это тайно.

Об этом событии поведал историк Манштейн, упомянул как версию Бантыш-Каменский, сообщил граф Уваров, чей рассказ был опубликован в третьей книжке «Чтений в Обществе Истории и Древностей» 1863 гола, и некоторые другие историки. А старые москвичи, показывая на церковь Воскресения в Барашах, говорили, что ее крест увенчан короной, потому, что именно здесь происходило венчание Елизаветы.

Существовали в народе и предания о том, что от этого брака родились двое детей — мальчик и девочка. Причем девочку назвали… княжной Елизаветой Таракановой. Странный выбор фамилии, если учесть, что мама — Романова, а папа — Разумовский. Граф Блудов рассказывал, что Олекса родился в слободе Тарахановке — но на картах того времени такой слободы не существовало. Так что самой правдоподобной версией считается та, что фамилию такую дали княжне потому, что ранние годы она жила в семье у сестры Разумовского. Даргановой. Маленькой девочке сложно было выговорить такое сложное слово, поэтому Дарганова превратилась в Тараканова.

…После смерти Елизаветы на престол взошел Петр III, который в результате дворцового переворота был низложен и вскоре убит. Воцарение его жены Екатерины было незаконным — для этого не было никаких легитимных оснований, ведь она не имела кровной связи с царствующим домом — это была откровенная узурпация власти. И как всякий узурпатор, Екатерина II все годы своего правления постоянно пребывала в страхе перед появлением на политической арене законного претендента — прямого потомка русских царей.

О сыне Елизаветы почти ничего не известно, знаток придворных тайн граф Блудов под большим секретом рассказывал, что тот жил в одном из монастырей Переславля-Залесского постриженный в монахи.

А вот о дочери ничего не было известно до тех пор пока…

Пока и Берлине в 1770 году не появилась некая мадмуазель Франк, красотка каких мало.

«Она юна, прекрасна и удивительна грациозна. У нее пепельные волосы (как у Елизаветы), цвет глаз постоянно меняется — они то синие, то иссиня-черные, что придает ее лицу некую загадочность и мечтательность, и, глядя на нее, кажется, будто и сама она вся соткана из грез. У нее благородные манеры — похоже, она получила прекрасное воспитание», — описывал ее граф Валишевский.

Она не знала своих родителей, и, скорее всего, это было правдой, так как даже перед смертью она не могла сказать духовнику, кто она и откуда родом.

«Я помню только, что старая нянька моя, Катерина, уверяла меня, что о происхождении моем знают учитель арифметики Шмидт и маршал лорд Кейт, брат которого прежде находился в русской службе и воевал против турок. Меня постоянно держали в неизвестности о том, кто были мои родители, да и сама я мало заботилась о том, чтоб узнать, чья я дочь, потому что не ожидаю от того никакой себе пользы», — сообщала она перед смертью.

А пока в Берлине безродная, но богатая красавица, называвшая себя мадмуазель Франк, занималась тем, для чего, казалось, была рождена, — очаровывала мужчин.

Она в совершенстве знала французский и немецкий, свободно говорила на итальянском, немного — на арабском и турецком, а вот русский и польский не знала вообще. Метко стреляла, владела луком и шпагой, играла на арфе и прекрасно разбиралась в драгоценных камнях.

«Принцесса сия имела чудесный вид и тонкий стан, возвышенную грудь, на лице веснушки, а карие глаза ее немного косили…» — так описывали ее современники. Все признавали, что красота ее несомненна и уникальна, к тому же она всегда была весела и готова к развлечениям, весьма кокетлива и любвеобильна. Она легко сводила мужчин с ума и умела пользоваться этим, разоряя своих богатых любовников до нитки.

После какой-то мутной и неприятной истории (самоубийство от неразделенной любви или долговая яма для разорившегося любовника) мадмуазель Франк вынуждена на время покинуть Берлин и обосноваться в Генте, теперь уже под именем мадмуазель Шейль. Там она познакомилась с сыном голландского купца ван Турсом. который без памяти в нее влюбляется. Денег, которые красотка получает от таинственного дяди-перса, для роскошной жизни любовникам не хватает. Поэтому ван Турс, потерявший голову от любви, берет, пользуясь репутацией отца, значительные кредиты в различных торговых домах Гента. Эти деньги прекрасная транжирка быстро развеяла по ветру, и вскоре ван Турса атаковали возмущенные кредиторы, размахивавшие его расписками, ничем, как выяснилось, не обеспеченные. Влюбленному грозит тюрьма, и, бросив свою торговлю, дом и жену, ван Турс бежит с любимой в Лондон.

Здесь красавица берет себе имя госпожи Треймуль. Ван Турсу нужны все новые и новые суммы для того, чтобы баловать свою возлюбленную. Некоторое время он пользуется кредитом лондонских купцов, пока те не узнают, почему он сбежал из Гента. Через некоторое время ван Турсу приходиться бежать. Он отправляется в Париж, где, пользуясь уловкой своей любимой, тоже меняет имя, называя себя бароном Эмбсом.

Оставленная им «госпожа Треймуль» тосковала недолго. Вскоре она нашла себе нового спонсора, некоего барона Шенка, за которым через четыре месяца их связи так же. как за ван Турсом, толпой начинают бегать кредиторы, и они вдвоем, не дожидаясь ареста, сбегают в Париж.

Поселившись в Париже, наша авантюристка до поры до времени называет себя принцессой Алиной или Али-Эмете. Она снимает номера в роскошной королевской гостинице на острове Сен-Лун, устраивает пышные приемы и заводит салон, принимая в нем гостей вместе с «бароном Эмбсом», которого представляет своим дядей, и бароном де Шенк — ее «управляющим». Такая вот любовь на троих.

Но парижанам, любопытным до сенсаций, все равно, главное, чтобы на приемах не было скучно — а Алина приглашала самых модных персон того времени, и попасть к ней на прием было престижно и модно.

Всем желающим ее выслушать Алина рассказывала трогательную историю, что она родилась в далекой Черкесии, но родителей своих не знает, так как осталась круглой сиротой. Ее опекает дядя, персидский богач. Он отправил ее в Европу, чтобы племянница попыталась отыскать свое наследство, следы которого теряются в России. Но как бы то ни было, дядя все равно оставит все свое огромное состояние только ей…

Нелепая сказка, но не более чем новая история, которую красотка стала рассказывать после встречи с неким Казимиром Огинским, посетившим однажды ее салон. Михаил Казимир Огинский был посланником польского короля. После завоевания и раздела Польши Россией он добивался у Людовика XV помощи своей стране, потерявшей независимость. Или хотя бы поддержки султана, с которым тогда воевала Екатерина, поставившая у власти в Польше одного из своих фаворитов Станислава Понятовского. Но большинство польских дворян мечтали о том, чтобы Польша стали аристократической республикой, и подняли восстание. Однако повстанцев разбили, и тем, кто остался в живых, пришлось бежать.

В поддержку к Огинскому приехал польский магнат и главный предводитель конфедератов князь Карл Радзивилл, который привез известие, что раздел Польши уже решен. Они мечтали только об одном — любыми путями добиться независимости Польши.

Какие беседы вели между собой Алина и поляки, неизвестно, но вскоре у ее легенды появилась новая предыстория — оказывается, наша красавица происходит из древнего русского рода князей Владимирских, теперь в Париже ее иначе и не называли как princesse de Volodimir — княжна Владимирская. Правда, с XVI века князей Владимирских в России не было, но откуда об этом было знать французам, для которых «русская» звучало все равно как «алжирка».

К тому же ее аристократическое происхождение подтверждал польский посланник Огинский, а ведь поляки лучше знают, что там, в России, творится, они сами почти русские, решило парижское общество.

А вокруг княжны Владимирской по-прежнему толпятся поклонники. Правда, самозваного «барона Эмбса» все-таки посадили в тюрьму, где выяснилось, что он совсем не барон, а простой купец, задолжавший кредиторам. Но у княжны тем временем появился новый поклонник — граф де Рошфор-Валькур. Однако его счастье было недолгим — он опрометчиво представил любовницу своему приятелю князю Лимбургскому, и тот был настолько покорен княжной, что вскоре… попросил ее руки. (Он останется ее самым верным и преданным другом до самого конца, несмотря на измены и предательства легкомысленной княжны, которая в 1774 году стала именовать себя «княжна Тараканова».)

Многие убеждены, что чувствительную и романтичную девушку одурачили поляки, внушив ей, что именно она — законная претендентка на российский престол. Но вряд ли наша героиня была так наивна, ведя столь авантюрный образ жизни. Скорее всего, она надеялась извлечь для себя определенную выгоду, не представляя масштабов авантюры, в которую ввязывается.

И в Европе во второй раз явилась миру княжна Тараканова, которая объявила себя дочерью императрицы Елизаветы и претенденткой на русский престол…

В одном из писем князь Радзивилл писал ей: «Сударыня, я рассматриваю предприятие, задуманное вашим высочеством, как некое чудо, дарованное самим Провидением, которое, желая уберечь нашу многострадальную отчизну от гибели, посылает ей столь великую героиню».

Польские аристократы прекрасно понимали, что в правление Екатерины их страна может просто исчезнуть с липа земли. Им казалось, что единственно возможный путь — свержение узурпаторши.

Что, если выставить против Екатерины достойную соперницу? Например, кровную наследницу Романовых? Ведь в России то и дело случались дворцовые перевороты, а в Европе все гудели о пугачевском бунте. Выдал же Пугачев себя за Петра III?

А князю Лимбургскому было все равно, как себя называла его возлюбленная, — Алиной, княжной Владимирской или Таракановой. Как не замечал он и того, что в сердце красавицы безраздельно царит молодой красавец поляк Доманский, который неожиданно (неожиданно ли?) появился в ее окружении. Он был хорош собой и богат, он искрение любил свою родину и сердце нашей сирены дрогнуло. До сих пор она была красивой авантюристкой, кокеткой, но нынче она всерьез заявила себя как претендентку на русский престол.

Вскоре о ней донесли Екатерине II — ну как, скажите, было реагировать на появление девицы, претендующей на ее место? Схватить самозванку и казнить! А в том, что княжна Тараканова самозванка, российская императрица не сомневалась — отцом та называла Кирила Разумовского (фаворита звали Алексей) да еще нашла себе «братца» — утверждала, что им является Пугачев, которого она называла Эммануилом Пухашофым.

А княжна собиралась в Венецию — от имени Радзивилла ей якобы сообщили, что Людовик XV поддержит ее в намерении претендовать на российский престол, а сам Радзивилл будет ждать ее в Венеции, и она сможет всецело им располагать.

И бедный князь Лимбургский, как ни отговаривал, не смог переубедить свою авантюрную возлюбленную. Заверив княжну, что будет любить ее до смерти, князь собрал для нее кортеж и даже написал завещание, по которому в случае его смерти княжна подучала немалое состояние и его титул.

А княжна вскоре уже плыла в гондоле по каналам Венеции к своей резиденции, которую помог снять Радзивилл с помощью французского посольства (собственно, особняк и был собственностью Франции, что свидетельствует о том, что Версаль готов был признать княжну при удобном стечении обстоятельств), устраивает пышные приемы — к этому ей но посетителей она принимает уже не как гостеприимная хозяйка, а по всем церемонным правилам дворцового этикета.

Она почувствовала всю привлекательность своего нового положения и даже стала рассылать манифесты султану, графам Орлову и Панину. Она сообщала им о духовном завещании императрицы, которое у нее якобы есть, о том, как виделась с матерью до 9 лет (а затем в Персии), о желании помочь Пугачеву как своему родному брату занять российский престол и прочее, прочее…

Про Орлова тогда ходили слухи, что его брата, долгое время бывшего любовником Екатерины, прогнали из царской спальни. Тараканова писала ему в высоко парном тоне повелительницы: «Божией милостью, мы, Елизавета Вторая, княжна всея Руси, объявляем верным подданных нашим…» Она обещала Орлову большие богатства, если тот поможет ей занять престол. Говорят, прочитав письмо. Алексей Орлов даже выругался: «Ах, подлюга! И ведь прослышала уже, что мы от государыни обижены».

Ни султан, ни граф Панин на манифесты-письма тоже не ответили.

Радзивиллу она якобы показывала завещание Елизаветы (в нем она признавала ее своей дочерью), которое давало ей право на престол, — и аристократ нисколько не усомнился в подлинности документа.

Радзивилл и Доманский — самые частые гости в ее дворце, да что там — они почти члены семьи. Как и множество других людей, выражавших искреннее расположение и верностью княжне, которой приходилось содержать новоявленный двор за свой счет. А вот к этому она была совершенно не готова — содержать кого-то. Деньги князя Лимбургского быстро таяли, персидский дядюшка тоже не баловал щедрыми суммами — княжна решила перебраться в более «бюджетное» местечко. Венеция была ей не по карману.

Она собрала всех своих «придворных», объявила, что сделает все для восстановления и сохранения Польши, и переехала в Рагузу, где французское посольство предоставило ей свою загородную резиденцию.

Но в это время портятся ее отношения с Радзивиллом — она продолжает уверять его, что Пугачев никакой не Петр III, а ее родной брат и сын Елизаветы. Переубедить упрямицу поляк не может, как не может объяснить ей всю абсурдность этого заявления. Их пути с этого момента расходятся, и Радзивилл демонстративно покидает резиденцию княжны, возвращается в Венецию и прерывает с ней всякое общение.

Единственный, кто остается верен ветреной княжне, — князь Лимбургский. Еще не зная о ее разрыве с Радзивиллом, он пишет ей трогательное письмо, полное нежных упреков (она расстроила его состояние, навлекла на него презрение аристократии, узнавшей об их связи, послужила причиной того, что ему отказали в двух выгодных партиях) и ревнивых обвинений (правда ли, что она хочет выйти замуж за своего безродного (Доманский не был настоящим дворянином) поляка?..).

«Я нисколько не думаю мешать вашему счастию, если только желания ваши согласны с честию; впрочем, если вы готовы отказаться от своего прошлого и никогда не будете поминать ни о Персии, ни о Пугачеве, ни о прочих такого же рода глупостях, то есть еще время вернуться ко мне в Оберштейн», — посылает он княжне свой последний призыв, уверяя, что всегда будет любить только ее одну, и подписав письмо «Ея высочеству принцессе Елизавете».

Не один влюбленный князь упрекал княжну Тараканову в чрезвычайном легкомыслии, сравнимом с безумием, которое могло стать причиной ее обвинения со стороны властей. Но вряд ли эта привлекательная авантюристка могла разобраться и хитросплетениях высокой политики. Она думала, что российский трон как привлекательный мужчина: он кажется недоступным, но стоит только хорошенько постараться, применив все свои чары, и он падет к ее стройным ножкам…

Но трон все не падал, а деньги стали кончаться, а кредиторы уже приходили регулярно, как утренняя заря, и требовали денег, денег, денег… Княжна поступила так, как поступала всегда, — втихомолку сбежала. Сначала в Неаполь, потом в Рим, где ее взял под покровительство влиятельный кардинал, и вот уже она со дня на день ждет представления папе римскому…

Екатерина, полагавшая, что самозванка вот-вот утихомирится, решила, что дальше ждать не стоит, — кто знает, что еще предпримет эта энергичная мерзавка… Но кто лучше всего справится со столь деликатным поручением? Да тот же Алексей Орлов! Вон как он злился, когда письмо императрице представлял…

Екатерина дает ему четкий инструктаж: «Постарайтесь зазвать ее на корабль и засим тайно переправьте сюда; ежели она по-прежнему скрывается в Рагузе, повелеваю вам послать туда один или несколько кораблей и потребовать выдачи этого ничтожества, нагло присвоившего имя, которое ей никоим образом не принадлежит; в случае же неповиновения (то есть если вам будет отказано в ее выдаче) разрешаю прибегнуть к угрозе, а ежели возникнет надобность, то и обстрелять город из пушек; однако же, если случится возможность схватить ее бесшумно, вам и карты в руки. я возражать не стану».

К тому времени княжна Тараканова покинула Рим и остановилась в Пизе. Она немножко заскучала, отталкивая от себя надоевшего докучливого Доманского, когда ей вдруг сообщили, что адмирал Орлов просит принять его.

По свидетельствам современников, Алексей Орлов был красавцем мужчиной — крупный, статный, настоящий богатырь, силы необыкновенной, с лицом приятным, мужественным и выразительным. Он не мог оставить чувственную женщину равнодушной. Вдобавок та никогда еще не общалась с русскими — ей было любопытно покорить этого «дикаря».

А тот прикинулся страстно влюбленным, хотя его сердца прекрасная княжна так и не затронула. Баба как баба — что он, мальчишка, из-за юбки голову терять. Да и тощевата она, не то что матушка-императрица…

Но Орлов ради своей государыни был готов на все. Поэтому, томно вздыхая, он даже предложил влюбленной княжне руку и сердце, попросив стать его женой. На что та целомудренно ответила, что не знает его достаточно. А вот когда пройдет время и она достигнет подобающего ей положения, тогда можно и о браке подумать…

Орлов облегченно вздохнул и старательно продолжал ухаживания — подарил свой портрет, возил в экипаже по достопримечательностям и в оперу и даже перестал на время встречаться со своей «официальной» любовницей, русской красавицей Давыдовой. Так что все в Пизе были убеждены, что Орлов с княжной Таракановой не просто хорошие друзья. А Орлов докладывает императрице: «Она ко мне казалась быть благосклонною, чего для я и старался пред нею быть очень страстен».

А красавица княжна с каждым днем все больше верила «своему богатырю» и тому, что русская эскадра, стоявшая в Ливорно, по первому же ее приказу (и по команде Орлова) примет ее сторону.

Попалась птичка и сети… Но как завлечь ее на корабль, чтобы привезти в Россию? В Пизе княжне симпатизировали и верили в ее претензии на российский престол. Силой не увезешь — и горожане, и прислуга, и и поляки Доманский с Чарномским не допустят насилия. К тому же благодаря кардиналу она смогла привлечь к себе симпатии иезуитов — хотя их орден и был распушен, он продолжал существовать подпольно. и киллеры там работали профессиональные. Даже Орлов их боялся: «Признаюсь, всемилостивейшая государыня, что я теперь, находясь вне отечества, в здешних местах, опасаться должен, чтобы не быть от сообщников сей злодейки застрелену или окормлену… я всего более опасаюсь иезуитов…»

Орлову в его авантюре помог английский консул в Ливорно сэр Джон Дик. Он написал Орлову письмо (которое тот предъявил княжне), что в Ливорно якобы случилась баталия между английскими и русскими чиновниками. Орлов сказал, что ему нужно срочно уехать, возможно, надолго, и влюбленная княжна решила поехать с ним. Правда, сначала она запланировала большой переезд всем домом и челядью, но Орлов сумел ее отговорить, сказав, что они, наверное, быстро уладят дела и вернутся в Пизу. Княжна Тараканова опять поверила ему и взяла с собой только камеристку, двух камердинеров и Доманского с Чарномским, оставив дома все веши и бумаги.

Когда на другой день ординарец Орлова сказал Джону Дику, что к нему приедут гости, тот, приказав слугам готовиться к приему, быстро послал сообщение командиру русской эскадры адмиралу Грейгу и его жене, пригласив их на обед. Сразу после того, как ординарец доставил письмо адмиралу, русская эскадра стала готовиться к выходу.

Обед у английского консула прошел весело и непринужденно. Княжна полностью расположилась к леди Дик и рассказала ей о своей страсти к графу Орлову, о его предложении руки и сердца, о том, что она обязательно станет российской императрицей, — в общем, простодушно доверилась ей, считая, что находится в кругу друзей.

Она сияла от счастья и раскидала множество денег простому народу, проезжая по улицам в карете.

На следующее утро за столом зашла речь о русском флоте, и княжна решила сама взглянуть на корабли. Орлов тут же поддержал ее, сказав, что прикажет для ее удовольствия устроить маневры, чтобы было как в настоящем сражении, и адмирал Грейг отправил ординарца с приказом готовить шлюпки.

После завтрака небольшая компания отправилась на пикник. В одну лодку с княжной сели леди Дик и жена адмирала, в другую — Доманский и свита.

На кораблях развевались разноцветные флаги, офицеры выстроились в парадных мундирах, заиграла музыки и раздались оглушающие пушечные выстрелы — зрелище было захватывающее, и княжна радовалась прекрасному развлечению и предстоящему пикнику.

Матросы при приближении шлюпки с княжной грянули дружное «ура!», и счастливая авантюристка решила, что ее мечты сбываются наяву. На палубу ее подняли в специально спущенном золоченом кресле. Княжна обошла палубу, ласково поприветствовав офицеров и матросов, откушала в адмиральской каюте и вышла на палубу, чтобы полюбоваться маневрами.

Все почтительно отступили на несколько шагов позади будущей императрицы. Грохотали пушки, а княжна Тараканова с тихой улыбкой долго смотрела в море, на движения кораблей.

Погрузившуюся в мечтательность княжну пробудил громкий окрик, требующий шпаги. Она резко повернулась и увидела, как гвардейский капитан Литвинов арестовывает Доманского с Чарномским.

Затем капитан повернулся к ней и резко сказал:

— По именному повелению ее императорского величества вы арестованы!

Княжна попыталась найти глазами Орлова и других своих спутников, но Литвинов ответил, что Орлов арестован по приказу адмирала.

Княжна падает без чувств…

Очнувшись в каюте вдвоем с камеристкой, она требует перо и бумагу и пишет адмиралу, протестуя против насилия и требуя освобождения.

Ответа она, разумеется, не получила.

Почему ей сказали, что Орлов арестован, и поддерживали ее в этом мнении почти до Петербурга? Все просто — пленницу нужно было доставить живой, а, зная ее чувствительный характер, тюремщики боялись, что она покончит с собой.

«Мне остается просить вас, чтобы вы береги свое здоровье, а я, как только получу свободу, буду искать вас по всему свету и отыщу', чтобы служить вам. Только берегите себя, об этом прошу вас от всего сердца», — писал Орлов «тайное письмо» обманутой им жертве.

И тут же докладывал императрице: «У нее есть и моей руки письмо на немецком языке, только без подписания имени моего, что я постараюсь выйти из-под караула, а после могу спасти ее».

Между тем в Ливорно народ сильно негодовал, узнав о задержании княжны. Многие в своих лодках даже подъезжали к кораблям и грозили солдатам, а те отгоняли народ выстрелами в воздух.

Все считали, что граф Орлов грубо нарушил международное право, а великий герцог Леопольд даже послал протест против совершенного на его территории насилия — на что русская императрица и ее двор попросту не ответили.

До английских берегов княжна еще надеялась на освобождение и много читала, но потом, осознав свое положение, впала в отчаяние и уже не читала, а только смотрела в окно каюты.

В мае 1775 года княжну доставили в Петропавловскую крепость, где к ней приставили для допросов хитроумнейшего князя Голицына.

Голицын докладывал о ходе следствия лично императрице. В одном из первых донесений он сообщил, что здоровье пленницы плохое — она сильно кашляет (иногда с «кровохарканьем») и совершенно не знает русского языка.

Тараканова призналась, что ее зовут Елизавета, ей 23 года, она не знает ни своей настоящей национальности, ни родителей, ни места рождения. Крещена в православной греческой церкви.

В девять лет ее через Россию провезли в Персию, а так как она болела (считает, что отравили), то оставили в какой-то деревушке у крестьян, вроде бы по приказу Петра III. Но потом она бежала со старой служанкой и двумя крестьянами в Багдад. Там она жила у богатого перса, у которого скрывался и какой-то князь, который поверил в ее историю, увез к себе в Исфахан и обращался с ней как с вельможной особой и не раз говорил ей, что она дочь покойной императрицы Елизаветы. Но потом в Персии начались волнения, и князь решил, что они переедут в Европу, где он потратит все свое состояние, чтобы доказать, что она наследница Романовых. В мужской одежде, опасаясь преследования, она переправилась через Россию в Ригу, а оттуда в Берлин…

Остальную историю мы уже худо-бедно знаем.

По донесениям Голицина: «…она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Гали. Оно заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом — ни князь Лимбургский, ни Радзивилл…

Будучи в Рагузе, она получила безымянное письмо и три духовных: первое было подписано рукою императора Петра Великого и имело касательство к венчанию на царство Екатерины I; второе было за подписью императрицы Екатерины I — о короновании Елизаветы Петровны, и третье — Елизаветино — о передаче короны ее дочери, которую должно величать Елизаветой II…

Она также утверждает, будто направила сие писание графу Орлову единственно для того, чтобы узнать, кто взял на себя труд послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России…»

Может быть, Екатерина и сменила бы гнев на милость. но неразумная княжна, написав ей два слезливых письма с просьбой о помиловании, подписала их — Елизавета.

Екатерина была в ярости: «Сущая злодейка! Но я уже согласна отпустить ее на все четыре стороны, если она откроет свое подлинное имя и честно признает, кто она».

Но бедная княжна Тараканова, кажется, действительно уверовала в свое царское происхождение и не хотела расстаться с этой мыслью, даже поплатившись свободой.

Елизавета хотела знать тайные силы, стоящие за «заговором», князя Радзивилла, названного Таракановой, считала за человека ничтожного и пустого, к тому же он уже примирился с ее фаворитом королем Станиславом и преклонился перед ее властью, отказавшись от самозванки. Она считала, что он глуп для серьезной интриги и за ним стоит еще кто-то другой, поважнее. Именно это она и хотела выпытать у Таракановой… Но «княжна» действительно ничего не знала.

К тому же пленнице становилось все хуже — у нее началась лихорадка. Голицын докладывал императрице: «Пользующий ее доктор полагает, что при продолжающихся постоянно сухом кашле, лихорадочных припадках и кровохарканье ей жить остается недолго. Действовать на ее чувство чести или на стыд совершенно бесполезно — одним словом, от этого бессовестного создания ничего не остается ожидать. При естественной быстроте ее ума, при обширных по некоторым отраслям знаний сведениях, наконец при привлекательной и вместе с тем повелительной ее наружности нимало не удивительно, что она возбуждала в людях, с ней обращавшихся, чувство доверия и даже благоговения к себе».

Императрица приказывает точно выяснить, сильно ли больна княжна, и если да, то найти хорошего духовника, которому дать наказ на исповеди точно выведать всю истину и тут же донести. А Голицын, наставляя священника, прибавил от себя, чтобы тот под страхом смертной казни молчал обо всем что увидит и услышит…

Попутно императрица пытается склонить к истине Доманского, который тоже содержится в крепости. Ему обещают, что, если он расскажет правду, она их поженит и отпустит. Но когда о том, что Доманский просит ее руки, донесли княжне, она рассмеялась: «Да он невежа, жалкий человек! У меня есть жених, граф Лимбургский».

На исповеди княжна глубоко раскаялась, что часто грешила, ведя беспутную жизнь с разными мужчинами, — эти грехи священник ей отпустил. Но когда он подступил к ней, чтобы она призналась в тайне своего происхождения и открыла тех, кто велел ей назваться дочерью Елизаветы, умирающая повторила то же, что и говорила на допросах.

Священник отказал ей в святом причастии.

Жить ей оставалось недолго, и Голицын якобы отдал приказ зарыть ее тело в самом равелине, чтобы никло не знал, что с нею стало. Солдаты тайно выкопали глубокую яму и спрятали там труп пленницы, не оставив на могиле ни креста, ни памятного знака.

Интересен факт, что через восемь лет после гибели самозваной княжны французский посол маркиз де Врак — по просьбе одного из парижских кредиторов бывшей «княжны Владимирской» — искал в Санкт-Петербурге факты о пленнице, которые потом обобщил в депеше, утверждая, что «она действительно была дочерью Елизаветы и Разумовского».

Такого же мнения придерживался и историк Шарль де Ларивьер.

Кстати, известная картина Флавицкого «Княжна Тараканова» (где изображена женщина в окружении крыс, с ужасом глядящая на окно, из которого хлещет вода), хранящаяся в Третьяковской галерее и ставшая художественной сенсацией 1865 года, отступает от исторических фактов — как мы уже знаем, княжна умерла от чахотки за два года до сильного наводнения 1777 года, от которого она погибает по сюжету картины.

А спутников княжны Чарномского и Доманского отпустили, выдав на дорогу до дома по 100 рублей и приказав поклясться ничего не рассказывать ни о княжне, ни о своем заключении.

Тут бы и закончилась наша история, если бы не один любопытный факт.

Через десять лет после смерти княжны в московский Ивановский женский монастырь тайно привезли какую-то женщину, которая, как полагали в монастыре, была кровной родственницей Романовых. Доставили даму в карете с наглухо задернутыми шторами, под конвоем и поселили в специально построенном отдельном домике (что являлось роскошью для монашки).

Занавески на окнах домика никогда не раздвигались, лица затворницы не видел никто, кроме священника, игуменьи и ее прислужницы. На исповедь ее водили по специально сколоченной галерее, закрытой со всех сторон от любопытных глаз.

На имя затворницы в монастырь приходили щедрые пожертвования неизвестно от кого. После смерти Екатерины режим содержания таинственной пленницы стал мягче, и к ней уже могли приходить другие люди, в числе которых был некий купец Филипп Шепелев (у императрицы Елизаветы была ближайшая подруга Мавра Шепелева — не приходился ли он ей родственником?). А сам митрополит Платон приезжал ее поздравлять по большим церковным праздникам.

А вот граф Алексей Орлов никогда мимо монастыря не ездил, а, напротив, если и надо было ехать мимо — всегда делал большой крюк, объезжая монастырские стены.

В доверенных лицах была у инокини и девица Головина, которая тогда там училась, ее воспоминая много позже опубликовал в прессе ее внук, и в них писалось, что монашенка говорила Головиной «о каком-то письме, которое она долго при себе хранила и которое, как ни тяжело было ей, как ни много над ним плакала она, но решилась наконец сжечь, вероятно, это было письмо ее матери».

В этой же статье журнала «Современная летопись» (№ 13, 1865 год) сообщалось, что якобы Головиной, взяв с нее страшную клятву, инокиня рассказала очень странную историю: «Это было давно: была одна девица, дочь очень, очень знатных родителей, и воспитывалась она далеко за морем, в теплой стороне, образование получила блестящее, жила она в роскоши и почете, окруженная большим штатом прислуги. Один раз у нее были гости и в числе их один русский генерал, очень известный в то время; генерал этот и предложил покататься в шлюпке по взморью; поехали с музыкой, с песнями; а как вышли в море — там стоял наготове русский корабль. Генерал и говорит ей: «Не угодно ли вам посмотреть на устройство корабля?» Она согласилась, взошла на корабль, — а как только взошла, ее уж силой отвели в каюту, заперли и приставили к ней часовых… Через несколько времени нашлись добрые люди, сжалились над несчастною — дали ей свободу и распустит слух, что она утонула… Много было труда ей укрываться… Чтобы как-нибудь не узнали ее, она испортит лицо свое, натирая его луком до того, что оно распухло и разболелось, так что не осталось и следа от ее красоты; одета она была в рубище и питалась милостыней, которую выпрашивала на церковных папертях; наконец, пошла она к одной игуменье, женщине благочестивой, открылась ей, и та из сострадания приютила ее у себя в монастыре, рискуя сама подпасть за это под ответственность».

Сообщалось также, что эта инокиня постоянно вздрагивала и оглядывалась, а при малейшем грохоте или даже просто стуке в дверь очень пугалась. Кроме того, она могла говорить на неведомом монашкам языке.

Когда через четверть века после заключения в монастырь таинственная монашенка скончалась, на ее похороны пришли губернатор Москвы граф Гудович (родственник Разумовских) и другие сенаторы, генералы и вельможи. Отпевал ее епископ Августин (митрополит Платон уже умер).

А похоронена она была не на монастырском кладбище, а в Новоспасском монастыре, служившем усыпальницей рода Романовых. У восточной ограды кладбища, в скромной могилке под номером 122.

3. Мата Хари: самая знаменитая шпионка XX века

Мата Хари, Маргарет Гертруда Зелле (1876–1917) — голландская куртизанка, танцовщица, казнена за шпионскую деятельность в годы Первой мировой воины.

Ома прожила совсем немного — 41 год. Если бы не война, ее имя, наверное, знали бы только историки искусства. Но ее авантюрный характер и склонность причудливо мешать правду и выдумку, ее вечная потребность в деньгах и склонность к роскоши — все это невероятным образом сложилось в мозаику ее преступления. Мата Хари стала самой известной шпионкой Первой мировой.

…В пять утра в ее камеру вошли врач и священник с монашенкой. Накануне ей дали двойную дозу снотворного, поэтому Мату Хари пришлось расталкивать, чтобы разбудить. Ее сокамерницы разрыдались, и она сразу все поняла… В ее глазах плеснулся ужас, и она сказала только: «Это невозможно!»

Посидев несколько минут глядя перед собой, она внешне успокоилась и сказала, что сумеет умереть достойно.

В последний свой день она надела серебристо-серое платье, шляпку с вуалеткой, перчатки и накинула пальто.

Когда она переступала порог камеры, начальник караула попытался взять ее за руку, но она раздраженно отстранилась: «Я не преступница и не воровка, меня не надо вести!»

Ее посадили в автомобиль и повезли через весь Париж. На проплывавших мимо нее в окне автомобиля улицах в этот ранний час не было ни души. Утро было туманным, туман делал здания вокруг нереальными и призрачными…

За Венсенским замком, превращенным в казармы, на мокрой траве полигона напротив столба для приговоренного уже стояли 12 человек расстрельной команды. Мата Хари не захотела, чтобы ее плотно связывали, поэтому ее привязали к столбу лишь за талию. От черной повязки на глаза она тоже отказалась, послав воздушный поцелуй своим палачам.

«Именем французского народа…»

Офицер поднял саблю:

«Пли!..»

Через несколько минут после восхода солнца глаза Маты Хари — «ока дня» — закрылись навеки.

У нее было много талантов, но самым главным, пожалуй, был талант сочинителя. Она выдумала себя яркую и необычную судьбу, придумала родителей и с легкостью необыкновенной меняла обстоятельства и даты своей биографии. Как опытный имиджмейкер, она заново творила свою судьбу, чтобы повысить себе цену, выставляя на продажу равнодушному миру.

…Маргарет Гертруда родилась в небольшом городке Леуварден в северной нидерландской провинции. В различных интервью Маргарет ее отец становился то яванским принцем, то голландским офицером, а мама — одновременно — яванской принцессой и баронессой.

На самом деле ее отцом был успешный шляпный торговец Адам Зелле, мама, Антье, домохозяйкой, как и все почтенные замужние дамы того времени. Семья жила на одной из главных улиц города, а витрины их магазина были образцом роскоши, ведь он копировал бутики Амстердама — котелки, цилиндры, дамские шляпки были причудливо освещены и задерживали взор всех, кто проходил мимо. Так что торговля процветала.

Неплохой доход приносили и нефтяные акции, удачно купленные Адамом. Так что у семьи вскоре появился еще один большой дом, стоявший напротив роскошного поместья, который называли «Дом Амеланда» — позже Маргарет будет рассказывать, что выросла в этом доме, под крылышком титулованных родителей, оставивших ей титул баронессы.

Но и ее собственный дом был очень красивым, Маргарет и три ее брата росли в роскоши, среди множества слуг. Любимой и избалованной дочке папа подарил прекрасный «экипаж» украшенный золотыми накладками, в который вместо коней впрягали две белоснежные козочки, украшенные пестрыми лентами и бубенцами и как же она радовалась, что ей завидовали, что ее экипажем восхищались все девочки и мальчики в городе!..

Отец послал ее учиться в очень дорогую школу для девочек в центре города, где рядом с ней обучались дети очень зажиточных буржуа. Но и там юная Маргарет произвела фурор своими нарядами. Одно ее платье в красно-оранжевую полоску ее одноклассница вспоминала в интервью много лет спустя — до такой степени это было экстравагантно…

Вызывать восхищение, привлекать к себе внимание яркой внешностью или необычной выдумкой — у маленькой Маргарет эти склонности уже были очень ярко выражены. Другим ее дарованием были языки — она легко овладела французским, хорошо говорила на английском и немецком.

Но в тринадцать лет Маргарет пришлось смириться с тем, что роскошь ушла из ее жизни. Вся беда была в том, что отец не умел «жить по средствам» и никогда не делал сбережений, и, когда его дела пошли под гору, ему очень скоро пришлось объявить себя банкротом. Семья переехала в маленький дом, а отец отправился искать счастья в Гаагу. Но удача от него окончательно отвернулась, жена подала на развод, а через год, не в силах пережить разорение, умерла.

Адам опять уезжает, теперь уже в Амстердам, а Маргарет оставляет на попечение ее крестного. Тот, озаботившись будущим девушки, устраивает ее на курсы воспитательниц (вот уж удачный выбор для такой натуры!), где в нее влюбляется преподаватель господин Вюбрандус.

Чтобы замять скандал, 15-летнюю девушку отправляют к другому дяде в Гаагу.

Маргарет надо срочно избавиться от родственной опеки и обрести самостоятельность, а сделать она это может, только выйдя замуж. В Гаагу тогда приезжали в отпуска офицеры, служившие в колониях — в Индии, Индонезии, — и форма офицера казалась Маргарет очень красивой.

Но как познакомиться с будущем мужем? Упасть в обморок, уронить платок? А вдруг его поднимет не тот, кто понравился, а, напротив, какой-нибудь неприятный тип. Нет, надо поступить практичнее — купить газету брачных объявлений и выбрать самую подходящую кандидатуру.

Выбор Маргарет пал на объявление Рудольфа Мак-Леода.

Этот здоровяк-офицер только что приехал из колониальной армии в двухлетний отпуск. Он был лыс — недостаток, но с симпатичным круглым лицом и роскошными усами. Происходил из древнего шотландского рода и страдал от диабета и приступов ревматизма. У него был жесткий характер, выкованный в жестоких условиях тропиков и муштры. Ему было 39 лет.

Объявление дал его приятель-журналист, считавший, что Рудольфу уже пора обзавестись семьей. Тот, узнав о «розыгрыше», жутко возмутился и сказал, что не будет даже распечатывать письма, но — не удержался, распечатал… Вот благонравная дочка пастора, вот невеста с большим приданым, а вот… тут на пол выскользнула карточка Маргарет, и Рудольфа будто током ударило. Выбор был сделан.

Первая их встреча произошла в музее — на нейтральной территории. Маргарет понравился мундир и усы. Рудольфу — веселый нрав, густые темные волосы и невыразимое обаяние девушки. Их так сильно тянуло друг к другу, что уже через шесть дней они обручились. а через три месяца сыграли свадьбу.

Свадебное путешествие в Висбаден, возвращение в Голландию, рождение сына Нормана Джона — все это для Маргарет промелькнуло, словно в любовном тумане. от которого она очнулась уже на борту корабля, отправлявшегося в Голландскую Восточную Индию. Она ехала в загадочную и экзотическую страну.

Но жизнь в тропиках оказалась не похожа на пребывание в раю. Вокруг было множество опасных насекомых, так что приходилось постоянно наводить порядок, чтобы их обнаружить. Днем и ночью стояла удушающая влажная жара. Тяжелый климат, отсутствие собеседников и развлечений, да и вообще цивилизации…

Сначала мужа назначили в глухую деревеньку, где у них родился второй ребенок — дочь Жанна-Луиза и где они месяцами не видели соплеменников. Потом они переезжают в селение Тумпунг, вблизи крупного города Маланги, где жило много европейцев и были хоть какие-то развлечения. Они не ладили — это мягко сказано, ссоры происходили ежедневно, и основной причиной были ревность Рудольфа и его резкий, грубый и своенравный характер. («Если я свирепствую, — писал он ей в одном из писем, — это только из-за любви к детям».)

В тропиках было много одиноких белых мужчин и мало белых женщин, тем более красивых. Маргарет получила то, о чем мечтала, — поклонение и восхищение мужчин, отсутствие соперниц и возможность оттачивать свое кокетство. На клубных вечерах ее окружала толпа поклонников, которые наперебой стремились угодить госпоже Маргарет. Она вела себя несколько фривольно, а Рудольф впервые задумался о том, что 20 лет разницы грозят ему ветвистым украшением на голове. К тому же у него постоянно были финансовые затруднения, проще говоря, семья жила очень бедно, настолько, что он даже не смог забрать с собой жену и детей во время очередного перевода. (Чтобы не беспокоиться, что они одни, он просто перевез их к своему прежнему командиру — тут тебе и стол, и пригляд.)

Мак-Леод дослужился до командира гарнизона и даже стал давать официальные приемы — под этим предлогом Маргарет выпрашивала у него новые платья из Амстердама. Рудольф был суровым воякой, но хорошим мужем и отличным отцом — все их конфликты и ссоры происходили из-за разности темперамента и характеров. Они были слишком разными людьми и разного хотели от жизни.

Их разделила и общая трагедия. Служанка отравила их детей. Говорят, что она пошла на это потому, что Рудольф покалечил солдата-аборигена, который был ее любовником. Дочь выжила, сын, которого Рудольф любил больше, — погиб. Для него это было огромной трагедией, с которой он не мог смириться и начал обвинять в этом жену. Что, конечно, не улучшило их отношений.

Когда Рудольф в чине майора вышел в отставку, он решил осесть в тропиках — только потому, что жизнь здесь была намного дешевле, чем в Голландии. А Марго рвалась обратно, к огням цивилизации, — ей было 23, она только начинала жить, и ей даже представить себе было страшно, что всю жизнь она проведет в глухой деревне Восточной Индии и с мужем, которого она уже терпеть не могла.

Во время очередной ссоры Мак-Леод, не сдерживаясь, заорал: «Хочешь в Париж?! Так езжай туда и оставь меня в покое!..»

Но все-таки он все еще пытается сохранить отношения и возвращается в Голландию (для экономии — на грузовом судне). Они, опять-таки в целях экономии, живут в доме тетки Рудольфа, которая терпеть не может невестку. В общем, первый не выдержал Рудольф — взял дочь и уехал к другу. Маргарет, увидев пустое жилище, тут же собрала свои скромные пожитки и уехала к кузену Рудольфа, где подала официальное прошение о временном расторжении брака.

Суд оставил дочь матери и обязал Рудольфа выплачивать по 100 гульденов в месяц. Но в день первой выплаты тот заявил, что денег у него нет и Маргарет никогда их не увидит. Марго оказалась в тяжелейшей ситуации — она не могла найти работу, денег не было, жить было негде (она устроилась в доме своего дяди) — поэтому она решила, что дочери с отцом (а Рудольф был замечательным отцом) будет лучше…

Больше она никогда не видела дочь. Но сначала ей было это даже удобно. Она решила покорить Париж, о котором так мечтала. Когда ее потом спросили, почему она так рвалась в этот город, она, приподняв брови, ответила: «Не знаю, мне кажется, всех азартных женщин тянет именно в Париж».

Она приехала туда без гроша в кармане, надеясь покорить город с наскоку, — и проиграла. Она пытается устроиться натурщицей — больше она ни на что не способна, но не пользуется спросом — она недостаточно «фактурная»: ее формам недостает пышности, которую тогда весьма ценили. Денег ей платят очень мало, и она, разочарованная, возвращается на родину.

Некоторое время Маргарет живет у родственников бывшего мужа, потом у своих… Никакой финансовой помощи от мужа она не получает. Возможно, он надеялся, что та «поголодает» и смирится? Приползет умолять о прощении? Но тогда он плохо знал свою жену — она снова отправляется на покорение Парижа. Она была очень упряма и, хотя, как рассказывала потом, в ее кошельке было полфранка, она сразу пошла в «Гранд-Отель».

Ей 28 лет, ради успеха она готова на все.

Ей повезло, и она устроилась на работу в знаменитую школу верховой езды мсье Молье на рю Бенувилль. Молье сам был знаменитым наездником и смог оценить мастерство Маргарет, которая научилась обращаться с лошадьми в колониях.

Именно мсье Молье первый подал ей идею заняться танцами. Только не классическим балетом — она для этого слишком стара, а чем-нибудь эдаким экзотическим, пикантным — у нее подходящее тело, черные до смоли волосы и жгучие глаза. Он указал Маргарет, что с ее знанием малайского языка и туземных обычаев ей не составит труда изобразить что-нибудь похожее на танцы индонезиек или малазиек…

До этого момента Маргарет танцевала только вальсы и кадрили на клубных вечеринках — у нее не было абсолютно никакого профессионального опыта. Но она решила рискнуть…

Позже, уже став знаменитой, она при зналась своему другу, голландскому художнику, что никогда не умела хорошо танцевать: «Люди приходили посмотреть на мои выступления лишь потому, что я решилась показать себя на публике без одежды».

Маргарет верила в свою привлекательность для мужчин, их действительно притягивала ее сексуальность. Она была образованна и знала несколько языков, умела придумывать истории — ее фантазия была неистощима, она решила поставить свою небольшую ставку — и выиграла в эту безумную рулетку.

Ее первое выступление состоялось в салоне певицы мадам Киреевской, организовавшей благотворительный вечер. Маргарет представили как «экзотическую танцовщицу леди Мак-Леод».

Через неделю в скандальном еженедельнике появилась небольшая хвалебная статейка о женщине «с Дальнего Востока», посетившей «в драгоценностях и духах Европу, чтобы внести струю богатства восточных красок и восточной жизни в пресыщенное общество европейских городов». Сам журналист лишь пересказывал восторженные слухи о падающих покрывалах и представлении с «дымкой непристойности».

На самом деле ее движения, конечно, были мало похожи на традиционные танцы Индии, Индонезии или Индокитая. Скорее, они напоминали современный стриптиз… в несколько смягченном варианте.

Маргарет пригласили в несколько других частных салонов, на благотворительный праздник, но ее судьбу определило именно первое представление, на котором присутствовал промышленник и коллекционер мсье Эмиль Гимэ. Маргарет буквально заворожила этого богатого чудака, построившего для своей огромной коллекции целый музей восточного искусства на плошали Иены.

Его считали выдающимся экспертом по Востоку, но вряд ли он был им на самом деле. Он много путешествовал, бывал в Японии, Египте, странах Среднего Востока, но почему, представляя «индийскую» танцовщицу, он называл ее малайским именем?.. На разговорном матайском «мата хари» значило «око дня», или, если обойтись без поэтических красивостей — «солнце». Маргарет было все равно, кем представляться — сиамкой, малайкой, индуской или китаянкой… Во всем Париже вряд ли нашелся бы человек, который разбирался в этих тонкостях. Во всяком случае. такие люди не ходили по модным салонам.

А псевдоним Мата Хари давал такой богатый простор для фантазии Маргарет… Она тут же сочинила историю, будто искусству танца ее учили… буддийские монахи. И она посвящена во все их мистические ритуалы, часть из движений которых и перенесла в свои танцы.

Итак, Гимэ решает открыть Парижу новую звезду. Чтобы подобрать для нее соответствующее обрамление, он приказывает задекорировать второй этаж своего музея, точнее, круглое помещение библиотеки, под индийский храм. Слуги обвивают колонны цветными лианами, приносят статую шестирукого Шивы, расставляют по периметру зала горящие свечи и разноцветные прожектора…

Мата Хари одели в откровенный костюм баядерки с цветным лифом и легким саронгом, завязанным вокруг бедер, одеяние заканчивалось браслетами на руках и ногах. Вокруг танцовщицы курился фимиам и душистые масла, одно за другим падали на пол одеяния, звучала «восточная» музыка… Париж был покорен.

Так просто — всего лишь обнаженное женское тело в соответствующем экзотическом обрамлении, проделывающее несложные танцевальные па, — и этот трюк сработал.

Газеты пели хвалебные оды, критики захлебывались от восторга, восхищаясь «ритуальными» танцами новой Саломеи.

Мата Хари сама удивилась тому, как легко в этот раз к ней пришел успех, — ведь Париж трудно удивить эротическим шоу. Она объясняла это тем, что, в отличие от танцовщиц кабаре или стриптизерок, подавала свое выступление под модным восточным соусом и умела вести себя в обществе. После того как зрители видели ее на сцене практически обнаженной, она надевала модные цивилизованные наряды и спускалась в зал, обходя гостей и умело поддерживая светскую беседу. Значит, к ней нельзя было относиться просто как к стриптизерше (по крайней мере — как к дорогой содержанке).

А что можно было сказать про ее танец?

Она двигалась, украшенная драгоценностями и покрывалом, — «и это, в общем, все», писала «Ля Пресс». А вот еще одно описание ее танца: «Мата Хари впечатляет не только игрой ее ног, рук, глаз, рта и яркостях ногтей. Не стесненная одеждой, Мата Хари играет всем своим телом. Если боги не реагируют на ее предложение красоты и юности, она жертвует им свою любовь, свою невинность. Покрывала, символ женской чести, падают. Одно за другим жертвует она их богам. Но Шива требует большего. Девидаша приближается — еще одно покрываю, обнаженное ничто — выпрямление гордой, победоносной наготы. Она посвящает богу всю пылающую в ней страсть».

Рецензент «Эко де Пари» написал, что в ее танцах «нет ни танцевального совершенства, ни чего-либо еще примечательного. Но нельзя сказать, что взгляд на эту красивую индуску вызывает грязные мысли — хотя она обнажена с головы до пят, с большими глазами и улыбающимся ртом, который на ее лице выглядит точно разрез в плоти спелого яблока».

Писательница Габриэль Колетт была наиболее точна, описывая шоу Мата Хари — ведь она тоже была женщиной, и на нее эротизм представления не действовал: «Я видела, как она танцевала у Эммы Кальве. Собственно, это не было танцем. Куда больше это было умением грациозными движениями сбрасывать с себя вуали. Представление она начала почти голой с полузакрытыми глазами и исчезала укутанной в свои покрывала».

И это выступление заставило говорить о ней весь Париж? О, эти странные мужчины…

Когда о ее успехе услышал бывший супруг, он был искренне удивлен: «Танцовщица? Да у нее плоскостопие — она не умеет танцевать!»

Вместе с популярностью к Мата Хари пришли деньги, любовники и роскошь, о которой она так мечтала. В окружении пальм, цветов и благовоний она танцевала в модных парижских салонах, в театре «Трокадеро», в доме актрисы театра «Комеди Франсэз» Сесиль Сорель, в «Гран Серкль», в «Серкль Руайяль».

Последующие два года она танцевала в Париже и на самых престижных камерных площадках Европы. А еще она продолжала совершенствовать собственный имидж, давая замысловатые претенциозные интервью: «Священные танцы брахманов — это символы. Их фигуры — это выражение мыслей. Сам танец — это стихотворение, а жесты — слова».

Неужели никому не пришло в голову, что брахманы — это монахи, и очень сложно представить монаха, который раздевается догола, чтобы сформулировать свою молитву к божеству.

Но из уст очаровательной тридцатилетней женщины публика готова была терпеть любую чушь.

Один из армии любовников Мата Хари, адвокат Эдуард Клюне, познакомил ее с популярным парижским импресарио Габриэлем Астрюком (он привез в Париж на гастроли Шаляпина и русский балет Дягилева). Тот помог ей получить ангажемент в шикарном театре «Олимпия», где уже проходили сеансы «синематографа». Мата Хари получила астрономический по тем временам гонорар в 10 тысяч франков. Но оказалось, что Маргарет пошла по стопам своего отца — услышав о ее триумфе, один парижский ювелир тут же послал к ней судебных исполнителей, чтобы взыскать долг… в 12 тысяч золотых! Она успела заказать драгоценностей на сумму, превышающую самый большой ее гонорар. Впрочем, дело в суде кончилось полюбовно — Хари присудили выплачивать долг по 2 тысячи в месяц.

Этот эпизод, наверное, яснее всего объясняет то, что женщина, которая вела такую шикарную жизнь и которой за любовные услуги платили сотни, если не тысячи мужчин, никогда не обладала большим капиталом.

После успеха в «Олимпии» Астрюк договаривается о двухнедельных гастролях своей подопечной в Испании — это будет первым зарубежным успехом Маргарет. Правда, теперь она выступает не обнаженной, как в парижских салонах, а «одетой» в тончайшее газовое трико телесного цвета — уступка пуританам. Ее здесь ждали темпераментные испанцы и бешеные овации. И — новый любовник, французский посол Жюль Камбон.

Предприимчивый Астрюк подписывает ей контракт в опере Монте-Карло — она исполняет восточные танцы в балете «Король Лахора» в настоящем, профессиональном театре. Это был серьезный этап в ее карьере — правда, она по-прежнему не столько танцевала, сколько застывала, принимая эффектные поля, — но теперь ей уже не надо было обнажаться, чтобы заслужить аплодисменты зрителей.

Это было самое счастливое время в ее жизни. Она стала звездой, жила по дворцах, за ее наряды и безделушки платили известные мужчины — даже Пуччини, находясь в Монте-Карло, прислал ей цветы. Она стала звездой карнавала, изображая Венеру — богиню любви. И у нее появился свой дом. В Берлине на Находштрасее. 39, богатый землевладелец Альфред Киперт, ее «официальный» любовник, снял для нее роскошные апартаменты.

Она получает предложения из Лондона и Вены, где разгорается газетная полемика о том, насколько отличается эстетическая ценность танца в трико или полностью обнаженной.

В это время эротический аспект танца уже эксплуатирует не только Мата Хари. В одно время с ней в Вене выступает Мод Аллан, «одетая» только в золотой пояс и браслеты, и танцовщица из «Румынии», исполняющая танцы обнаженной с пестрой шалью, и Айседора Дункан, одетая в открытую тунику.

Говорят, что «высокая и стройная, с пластичностью грации хищного зверя, с иссиня-черными волосами, окаймляющими маленькое лицо, казавшееся необычным», Мата Хари превзошла всех (в искусстве заинтриговать публику своими выдумками — несомненно).

После серьезной ссоры со своим содержателем Кипертом Мата Хари решает, что ей пора навестить любимый Париж, — она подготовила три новых танца и покорила Европу. Но, вернувшись в главную европейскую столицу спустя четыре года после своего первого успеха, она понимает, что возвращение получилось не столь триумфальным, как она себе это представляла.

За это время здесь появились сотни ее подражательниц. И они, к ее досаде, лучше танцевали, некоторые были намного красивее, и многие — намного моложе ее. Ей было уже за тридцать, и ее грудь, живот, бедра, руки не становились привлекательнее.

Поэтому на одном благотворительном вечере она не смогла удержаться от ворчливого замечания, что с тех пор, как она выступила с дебютом, «появилось множество дам, вынырнувших из ничего и прославлявших меня своими имитациями. Мне действительно льстили бы эти знаки внимания — если бы представления были правильными с точки зрения науки, искусства и эстетики. Но, к сожалению, о них такого сказать нельзя. Я объехала весь Восток, но я могу только сказать, что нигде не видела женщин, танцевавших со змеей в руках или с чем-то подобным. Такое я впервые увидела в Европе. В прошлом году я встретила в глуби России одну даму — еще одну из этих псевдовосточных танцовщиц, которая совершенно серьезно называла себя «жемчужиной Востока». Я не могла удержаться от замечания: «Если есть настоящие жемчужины, как же не быть имитациям!»

В чем нельзя отказать Мата Хари, так это в смеси наглости и самоуверенности — беспардонная самозванка (принцесса с Явы, изучавшая брахманские танцы — ха-ха), она смеет открыто обвинять в этом других танцовщиц.

Но некоторое время Мата Хари продолжает держаться на плаву — на нее работает тщательно созданный ею яркий имидж. У нее шикарный гардероб, который она демонстрирует перед газетчиками то на скачках, то в модном ресторане, антрепренер добивается для нее нового контракта в Монте-Карло в пьесе «Анчар», где ей предлагают роль Клеопатры. И вновь?успех — Монте-Карло любит свою звезду.

Талантливый импресарио Габриэль Астрюк добивается для нее выступлений в миланском оперном театре «Ла Скала» — она должна танцевать партию Венеры. Это апогей ее карьеры — из частных салонов, из варьете и домашних театров она пробилась на сцену всемирно известного театра. Ее, уже одетую в дорогие театральные костюмы, признали выдающейся танцовщицей своего времени…

Впрочем, газеты описывали это событие более сдержанно, чем сама Маргарет: у нее «выразительные движения», ее медленные жесты «выполнены в гармонии и достойны восхищения», она «мастер танцевального искусства, с изобретательным даром мимики», — не слишком восторженно, не правда ли?

А неутомимый Астрюк пытается добиться того, чтобы его протеже включили в труппу Русского балета Сергея Дягилева, который пользуется во Франции просто бешеным успехом. Мата Хари, зная, что он начал переговоры (и уверенная в их успехе), посылает ему разработанный и уже подписанный ею контракт — там нужна только подпись Дягилева.

А он ее не ставит. Он говорит, что должен сам оценить ее танцевальное мастерство. Мата Хари в недоумении — она же признанная танцовщица, она даже выступала в «Да Скала»… Но у Дягилева совсем другие требования к танцевальному мастерству — с ним работают Фокин и Нижинский, боги танцевального Олимпа, куда никогда не попасть простой, хоть и очень модной стриптизерше.

После просмотра он предлагает ей поработать у него в труппе, в массовке, а потом, возможно, он подпишет с нею контракт. Это была смачная оплеуха. Но Маргарет была так простодушна, что только недоумевала. и даже предложила Дягилеву прийти к ней на встречу, чтобы вместе поработать над Танцем Богини. Дягилев ответил вежливой записочкой, что поздно пришел с проб и, к его величайшему сожалению, совершенно не в силах с ней встретиться.

А ведь она уже растрезвонила прессе, что будет танцевать с русскими… Маргарет пришлось приложить массу усилий, чтобы загладить неприятное впечатление. но с этого момента начинается ее закат.

Астрюк уже не уделяет ей достаточно внимания, а Мата Хари все время требуются деньги, деньги, деньги и новые контракты — а их нет. Она пробует себя в роли испанской танцовщицы на фоне репродукции картины Гойи — ее тело затянуто в узкий корсет, воланы юбки скрывают ноги — и новизна впечатлений на короткое время вновь приносит ей успех.

Она подписывает контракт на выступления в Берлине.

А потом начинается Первая мировая война.

Мата Хари, стараясь побыстрее уехать из военного Берлина, отправляется на вокзал: багаж отправляют, а она опаздывает на поезд. Приходится возвращаться в отель.

Ее взволнованный и экстравагантный вид привлекает внимание господина, который оказывается ее земляком. Маргарет рассказывает ему о недоразумении, о том, что боится преследований немецкой полиции, подозревающей ее во враждебных чувствах (она как-то сказала, что никогда не будет танцевать в Берлине, ей не нравится Германия), и он покупает ей билет в Голландию.

Суматоха, страх перед надвигающейся катастрофой… Во Франкфурте-на-Майне Маргарет дают визу и официальное удостоверение личности — простой листок бумаги, даже без фотографии, позволявший пересекать границу. В нем есть описание ее внешности — «рост один метр и семьдесят сантиметров, большой нос, карие глаза» — и возраст — 38 лет. Цифра восемь аккуратно подтерта и переправлена на ноль — так ей понравилось больше.

Она вернулась в Амстердам, с которым ее уже давно ничего не связывало. И хотя у нее почти не оставалось денег, она поселилась в самом шикарном отеле. Как всегда, ее выручил мужчина — он шел за ней по улице следом и наконец решился заговорить с ней по-французски. Маргарет интуитивно поняла, что если ответит по-голландски, то мужчина тут же испарится (он рассчитывал на пикантную интрижку с иностранкой). Она на ходу придумала историю о том, что она русская княгиня, которая приехала посмотреть на город, где долго жил их царь Петр. Ее земляк оказался банкиром, и они были счастливы целую неделю, пока их не увидел вдвоем приятель этого самого банкира. Он моментально узнал новую любовницу приятеля — фривольные изображения Мата Хари к тому времени украшали сигареты и коробки из под печенья — и «раскрыл» тому глаза. Связь с землячкой, пусть даже известной, была лишена для повесы всякого очарования, но как джентльмен он оплатил все счета Маргарет, и некоторое время она могла продержаться.

Она часто заходила в гости к тому господину, который купил ей билет. Его жена потом рассказывала подругам, что Мата Хари чувствовала себя очень несчастной — ей негде было выступать, все богатые мужчины оказались далеко, и у нее не было средств, чтобы добраться до Парижа. Она много рассказывала о своих любовных приключениях, и госпожа П., узнав ее поближе, как-то удивилась, почему же та не соблазнила ее мужа. «Я чувствовала себя грязной. Мой багаж уехал, и у меня не было чистого нижнего белья», — просто ответила Маргарет.

Все-таки через местных продюсеров ей удалось получить ангажемент на несколько выступлений в Королевском театре в Гааге. Когда ее бывшего мужа приятели спросили, пойдет ли он на выступление, тот ответил, что в этом нет смысла: «Я видел ее во всех возможных позах, и мне больше не на что смотреть».

Но на родине Маргарет выступала в костюме, который вдобавок украшали прозрачные шали, так что все решили, что это представление — просто образец хорошего вкуса.

Гонорар был невелик, но благодаря спектаклям у Мата Хари появился новый любовник, подарившей ей дом в Гааге. Маргарет писала Астрюку: «Живу в Голландии в хороших условиях содержания, а именно обеспечивает меня адъютант королевы». Это был 52-летний барон Эдуард Виллем ван дер Капеллен.

Она съездила в Париж и привезла оттуда личные вещи для нового дома. Она словно забыла, что в Европе идет война, и, словно мотылек, порхала по Испании, Португалии, Франции, Голландии. Ей не сиделось на одном месте, ей было скучно в тихой и «провинциальной» Голландии. Ей хотелось в Париж, в котором цвели цветы, а по улицам гуляло так много красивых и богатых мужчин.

Она получает визу во Францию, но англичане (ей надо было ехать через Англию транзитом) дают отказ. В посольство Нидерландов приходит телеграмма: «У властей есть причины, по которым разрешение на въезд дамы, упомянутой в телеграмме за № 74, в Великобританию является нежелательным».

Английские агенты первые заподозрили, что она — немецкая шпионка.

Тут следует немного сказать о той шпиономании, которая охватила Европу с началом войны. Чем хуже шли на фронтах дела у отдельных стран, тем большую истерию о «внутренних врагах» раздувала пресса. В популярных тогда шпионских романах появились немецкие школьницы, няня, медсестра — развращенные и беспринципные, они шли на службу кайзеру. Об использовании немцами «горизонтальных профессионалок» писали не только в бульварных романах, но и в аналитических исследованиях британской контрразведки. Иногда в день секретная служба получала по 300 доносов на подозрительных лиц, среди которых было много женщин, похожих на иностранок.

А причиной, по которой Маргарет стали подозревать. явилось посещение ее дома немецким консулом в Амстердаме.

Воспользовавшись старыми связями, Мата Хари все-таки получила разрешение на проезд во Францию — ну разве могла так необдуманно поступить настоящая шпионка? Она бы как-то отреагировала на такой «первый звонок»…

Мата Хари знала много языков, была знакома со многими влиятельными мужчинами, но использовать ее как шпионку было глупо. Потому что сама Маргарет был глупа и болтлива. Или, как говорили, ей «недоставало базового интеллекта». Чужой секрет она не могла удержать в тайне и пяти минут.

Но нашелся простофиля-француз, который решит ее завербовать. И его ошибка стоила ей жизни.

Маргарет рвалась в Париж, потому что влюбилась. Ее новой (и говорят, самой большой) любовью был русский офицер Вадим Маслов. Он лечился в курортной зоне в Виттеле, куда требовалось особое разрешение. которое можно было получить только в бюро по делам иностранцев.

Маргарет направилась туда, но ошиблась дверью и попала в кабинет человека, который ее погубил. Она попала в кабинет Жоржа Ладу, руководителя французской контрразведки, бывшего журналиста и протеже главнокомандующего, человека амбициозного и большого фантазера.

Ладу в кокетливом разговоре со звездой признался, что видел ее досье, и тут же начат ее вербовать. Крайняя степень непрофессионализма!

— Если вы так любите Францию, то вы, вероятно, смогли бы оказать нам ценные услуги? Не думали ли вы уже об этом?

— Такого рода услуги не предлагают, пока о них не попросят.

— Были бы вы готовы?..

— Я еще не думала об этом серьезно.

— Вы ведь очень дороги, не так ли?

— Естественно!

— Как вы думаете, сколько вы стоите?

Больше похоже на разговор в будуаре куртизанки, чем на вербовку.

Ладу помог получить ей разрешение на поездку к Маслову, но приставил за ней слежку. Впоследствии он объяснит, что поблизости от курорта был военный аэродром, и Мата Хари наверняка собирала о нем сведения как немецкая шпионка. Но тогда почему ее не арестовали еще в то время?

А пока Маргарет ведет себя ну как самая что ни на есть «настоящая» шпионка. Она встречает своего бывшего любовника, занимающего видный пост в МИДе Франции, и… тут же рассказывает ему, как ее завербовал Ладу. Да, — так поступают только настоящие шпионы — они направо и налево рассказывают о том, кто, где и когда провел их вербовку в качестве «двойного агента»… Но она вдобавок еще и спрашивает совета — как же ей поступить. Бедный дипломат, решив, что это подстава, все же решается предупредить бедняжку, что «очень опасно брать на себя такие задания, которые были… предложены», но тут же пугается своего великодушия и завершает тем, что всякий, кто в силах, обязан помочь Франции в этот тяжелый час…

В этот день она сама себе подписала приговор. С этого дня все ее перемещения по Европе, все ее любовные связи, все деньги, которые она получала от немецкого любовника, истолковываются как предательство интересов Франции. А Маргарет пишет Вадиму нежные письма, гуляет по магазинам, сидит в кофейнях и пытается узнать у прорицательницы свою судьбу…

Маргарет решает вернуться в Голландию (для этого ей опять надо транзитом пересечь Испанию и Англию). И тут бдительные британские спецслужбы задерживают ее на границе, перепутав по описанию с настоящей немецкой шпионкой Кларой Бенедикс.

Посидев два дня под арестом, Мата Хари поступает как настоящая шпионка — она рассказывает следователю, который ни о чем ее не спрашивал и должен был просто выяснить ее личность, что ее завербовал Ладу и она французская шпионка, которая якобы работает на немцев. Сказать, что следователь был в шоке, значит несколько приуменьшить эффект от заявления Маргарет. «Но ведь Франция и Великобритания союзники?» — спрашивает Мата Хари. Ошалевший англичанин советует ей вернуться в Испанию и больше шпионской деятельностью не заниматься. Он связывается по телеграфу с Ладу, недоумевая, что же это за дурак-француз, вербующий таких очаровашек… Но Ладу в свою очередь понимает, что выглядит в глазах коллеги полным дураком… Что делает Ладу, чтобы не умалить свое тщеславие? Он телеграфирует, что никогда не вербовал Мата Хари и что она немецкая шпионка, за которой он давно и пристально следит. Только так он мог спасти свою репутацию.

Все. Приговор подписан…

Мата Хари, ничего не понимая, едет в Мадрид и ждет новых указаний от Ладу. Тут старый приятель, испанский сенатор дон Эмилио, признается ей, что один секретный французский агент по-дружески ему посоветовал, что с ней «не надо общаться». Разозленная Маргарет, игнорируя все предупреждения и намеки, отправляется в Париж. Утром 13 февраля 1917 года ее арестовывают по обвинению в шпионаже и отправляют в тюрьму Сен-Лазар.

Кстати, чтобы не погрешить против истины, надо признать тот факт, что деньги от немецкого консула она все же получила. Когда он посетил Маргарет в Голландии, он предложил ей 20 тысяч франков: «Я знаю, что вы собираетесь поехать во Францию. Готовы ли вы оказать нам некоторые услуги? Мы хотели бы, чтобы вы собирали для нас там сведения, которые, на ваш взгляд, могут заинтересовать нас». Маргарет вспомнила о тех мехах, которые так и пропали в Берлине в начале войны, и решила, что, если обманет этого «дурака», это будет для нее компенсацией за потерянный гардероб. Она полупила деньги — и не написала ни строчки.

Маргарет думала, что она очень ловко одурачивает противника, но правил этой новой жестокой игры, где ставкой были человеческие жизни, она не знала. Она никак не могла понять, что перед ней не газетные репортеры, а акулы посерьезнее — у контрразведчиков другие игры.

«Есть только некоторые косвенные намеки, но нет никаких фактов. Все мои международные связи были обычным следствием моей работы танцовщицы, ничем иным», — написала она в прошении о помиловании.

«…знание языков, незаурядный ум и врожденная или приобретенная аморальность. Бессовестная и привыкшая пользоваться мужчинами, она тип той женщины, которая создана для роли шпионки», — написал ее следователь в обвинительном заключении.

— Это невозможно… — прошептала она, услышав смертный приговор.

4. Сонька Золотая Ручка: «дай счастья жигану»

Сонька Золотая Ручка (Шейндля Сура Лейбовна Соломониак, Софья Ивановна Блювштейн) (предположительно 1847 или 1851 — предположительно 1905) — мошенница, авантюристка, легенда российского преступного мира второй половины XIX века.

Ее судьба до сих пор окутана тайнами — ведь она всю жизнь тем и занималась, что обманывала «доверчивых» и богатых мужчин, и, по примерным подсчетам, заработала на своих авантюрах около 6 миллионов рублей — безумная сумма для XIX века.

Жизнь Соньки Золотой Ручки можно воссоздать лишь по полицейским архивам, газетным статьям и легендам, которых вокруг ее имени было сложено немало. Существует множество версий ее биографии и множество расхождений у различных авторов (в числе которых журналист XIX века Влас Дорошевич, Антон Чехов, сценарист Виктор Мережко), которые в конечном счете высказывают лишь свое видение ее запутанной жизни.

Точная дата рождения Соньки неизвестна. Даже год рождения называют предположительно — от 1847 до 1851.

Она очень побила Одессу и прожила в ней немало, но родилась, вопреки утверждениям многих биографов, не в «городе у моря», а в местечке Повонзки Варшавского уезда — так указано в документах министерства внутренних дел. Шейндля Сура Лейбовна называла себя варшавской мещанкой, хотя отнести ее семью к добропорядочному сословию довольно трудно. Семейка была прямо-таки бандитская — папаша занимался скупкой краденого, контрабандой и сбытом фальшивых денег, а старшая сестричка Фейга слыла ловкой воровкой, поэтому в их доме без стеснения обсуждалось то или иное удачное дельце.

Но отцу не хотелось, чтобы младшая дочка тоже пошла по скользкой дорожке. Поэтому в 1864 году он выдал ее за почтенного бакалейщика Исаака Розенбада, дела которого шли на редкость удачно. Суре удалось выдержать роль послушной супруги целых полтора года, она даже родила дочку Риву, но затем, не выдержав такой «скучной» жизни, забирает дочку, прихватывает из лавки мужа 500 рублей и сбегает с рекрутом Рубинштейном в Россию, где и начинаются ее авантюрно-криминальные похождения.

Первый раз полиция задержала ее по обвинению в краже чемодана у юнкера Горожанского, с которым она познакомилась в поезде.

Итак, вечер, вагон купе третьего класса, обаятельная девушка, представившаяся: «Сима Рубинштейн», — и простодушно назвавшая молодого юнкера полковником, широко раскрыв свои прекрасные глаза, слушает его героические истории, изображая неподдельное внимание и сочувствие…

Они проговорили всю ночь без перерыва, и совершенно покоренный спутницей юнкер выносит на перрон в Клину два чемодана и долго машет своей романтичной попутчице, высунувшись из двери вагона…

Только вернувшись в купе, бедный юнкер заметил, что вынес… свой чемодан, в котором лежали его сбережения и деньги, выданные ему батюшкой.

Симу быстро схватили и доставили в участок. Но когда она разрыдалась, заявляя «как вы могли только подумать», «это лишь досадное недоразумение», «как вы можете так говорить», — все, включая обворованного юнкера, поверили, что произошло досадное недоразумение. Симу не осудили, а передали на поруки владельцу гостиницы, в которой та остановилась и которого за весьма короткое время успела совершенно очаровать. Мало того, в протоколе допроса осталось собственноручное заявление «Симы Рубинштейн» о… пропаже у нее трехсот рублей! После первого провала Сима (точнее, Соня, Софья — как она сама себя вскоре стала называть) стала предельно осторожна.

А эта история имела неожиданное продолжение. Много лет спустя Сонька была на спектакле в Малом театре, ставили «Горе от ума», и в одном из главных героев она вдруг узнала своего первого «клиента»! Юный Миша Горожанский решил круто изменить собственную судьбу и пошел в актеры, взяв себе псевдоним Решимов, и весьма преуспел на новом поприще.

Соня испытала приступ сентиментальности и послала актеру огромный букет, вложив туда записку: «Великому актеру от его первой учительницы». Но не удержалась от соблазна и к букету приложила золотой брегет, тут же вытащенный ею из какого-то генеральского кармана.

Горожанский-Решимов долго ломал голову как над запиской, так и над дорогим подарком, на котором крупными витыми буквами было выгравировано: «Милому Леопольду в день его шестидесятилетия».

Первые свои успехи на криминальном поприще Сонька делает в Петербурге. Говорят, именно здесь она придумала новый способ гостиничных краж, который назвала «гутен морген» — «с добрым утром!».

Красивая, дорого и элегантно одетая дама поселялась в лучшем отеле города и начинала присматриваться к постояльцам, попутно изучая план расположения номеров. Когда Сонька (а это была именно она) выбирала себе жертву, она надевала войлочные тапочки, открытый сексуальный пеньюар и тихонько проникала в номер постояльца. Она искала деньги и драгоценности, а если постоялец вдруг просыпался, Сонька, как бы не замечая его, позевывая и потягиваясь, начинала раздеваться, делая вид, будто ошиблась номером…

Очаровательная изысканная дама в сверкающих драгоценностях — кто мог даже помыслить, что имеет дело с воровкой. «Заметив» постороннего мужчину, она жутко смущалась, начинала запахивать на себе тонкие кружева, смущая мужчину, все взаимно извинялись и расходились… Но если мужчина был привлекательным, Соня легко пускала в ход свои сексуальные чары, а когда новоявленный любовник утомленно засыпал, она спокойно забирала деньги и сбегала.

Краденые драгоценности она сдавала «прикормленному» ювелиру, знавшему о ее ремесле, который переделывал их и продавал.

Может быть, Соньку нельзя было назвать истинной красавицей, но она была обворожительна и необыкновенно привлекательна, что порой действует на мужчин сильнее, чем холодная красота. Очевидцы утверждают, что она выглядела «гипнотически сексуальной».

Кстати, после волны краж в стиле «гутен морген» у Соньки появились последователи. Во всех крупных городах России стали работать хипесники — воры, отвлекавшие клиента сексом. Правда, такого полета фантазии, как у Золотой Ручки, у хипесников не было — «работали» без огонька, примитивно, грубо… Женщина начинала любовную игру и завлекала клиента, а мужчина вытаскивал у него из оставленной неподалеку одежды деньги и драгоценности.

Если верить воровским легендам, питерская хипесница Марфушка, промышлявшая в Петербурге в конце XIX — начале XX века, скопила капитал в 100 тысяч рублей! Чаше всего прогорали такие парочки по вине женщин — обиженные при дележе добычи, те сдавали своих напарников в полицию и… сами садились в тюрьму.

Но Сонька выстраивала из своих ограблений целый спектакль — настоящее представление. Взять хотя бы случай с ограблением богатейшего ювелира Карла фон Меля.

В ювелирный магазин заходит обворожительная породистая женщина с изысканными манерами и бездонными черными глазами. Настоящая светская львица. Хозяин магазина фон Мель рассыпается перед нею в любезностях, предчувствуя большие барыши. Мадам представляется как жена известного психиатра Л. и просит хозяина, «руководствуясь вашим изысканным вкусом, подобрать мне что-нибудь подходящее из последней французской коллекции бриллиантов».

О, как же можно отказать женщине с такими глазами и манерами!.. Фон Мель тут же предлагает покупательнице роскошное колье, несколько перстней и колец и большую сверкающую брошь — всего на сумму в 30 тысяч рублей (не забывайте, что тогда тысяча рублей была очень крупной суммой!).

«Но вы меня но обманываете? Это действительно доставлено из Парижа?»

Обворожительная дама оставляет свою визитную карточку и просит ювелира завтра пожаловать к ним, чтобы произвести расчет.

На следующий день надушенный и напомаженный ювелир минута в минуту стоял под дверью особняка. Его ласково встретила очаровательная жена доктора, попросила пройти в кабинет к мужу для окончательного расчета, а сама попросила коробочку с украшениями, чтобы тут же примерить их с вечерним платьем. Она провела ювелира в рабочий кабинет мужа, улыбнулась обоим и оставила мужчин наедине.

— На что жалуетесь? — сурово спросил доктор.

— Да вот бессонница иногда мучает… — растерянно сказал фон Мель. — Но позвольте, я ведь явился к вам не за разговорами о своем здоровье, а чтобы покончить с покупкой бриллиантов.

— Галлюцинациями не страдаете? Голоса слышите? — продолжил странный допрос доктор.

«Совсем сумасшедший…» — решил ювелир, а вслух сказал уже сердито:

— Потрудитесь оплатить бриллианты! Что за спектакль вы тут разыгрываете?! Немедленно рассчитайтесь со мной, иначе я буду вынужден забрать у вашей жены драгоценности, причем немедленно. Полиция!..

— Санитары! — закричал доктор, и два дюжих парня в белых халатах тут же скрутили бедного фон Меля.

Только через несколько часов, охрипнув от криков и обессилев от попыток вырваться из смирительной рубашки, ювелир смог спокойно изложить психиатру свою версию событий. В свою очередь доктор рассказал ему о том. что дама, которую они оба видели впервые, пришла к нему в кабинет и сказала, что ее муж — знаменитый ювелир фон Мель — совсем помешался на бриллиантах. Она записала супруга-ювелира на прием и оплатила вперед два сеанса лечения…

Когда ювелира навестила полиция, Соньки, а это была, конечно, она, уже и след простыл…

Соня вообще питала сильную страсть к драгоценностям и сама носила их постоянно — конечно, не краденые, а «чистые» украшения. Глядя на даму с кольцом в стоимость их годовой зарплаты, приказчики ювелирных магазинов и подумать не могли, что им надо проявить особую бдительность. С помощью подручных Сонька отвлекала внимание продавцов, а сама прятала камни под длинные накладные ногти (вот когда «появилась мода» на наращивание ногтей!) или заменяла настоящие камни специально приготовленными (и похожими) фальшивыми стекляшками. Однажды при обыске одной из квартир Золотой Ручки сыщики нашли там специально скроенное платье, нижняя юбка которого была так пришита к верхнему платью, что получалось как бы два огромных кармана, куда через складки пояса можно было спрятать даже небольшой рулон драгоценного бархата или парчи.

В промежутках между своими авантюрами Соня успела еще раз выйти замуж — за старого богатого еврея Шелома Школьника, которого, однако, бросила ради нового любовника Михеля Бренера. Вскоре она чуть не попадается с поличным в Петербурге (сбегает из приемного покоя Литейной части, бросив все изъятые веши и деньги). Невезуха. Может, пора отправиться в «международное турне»?

Она путешествует по крупнейшим городам Европы, выдавая себя за русскую аристократку (с ее породистой внешностью, изысканным вкусом и умением свободно говорить на идише, немецком, французском, русском, польском языках это было вовсе не сложно). Живет на широкую ногу — в один день может потратить 15 тысяч рублей, за что получает в воровских кругах прозвище Золотая Ручка.

Сонька тщательно готовилась к каждой своей афере она использовала парики, накладные брови, умело пользовалась гримом, использовала для «создания образа» дорогие меха, парижские платья и шляпки и драгоценности, к которым питала настоящую страсть.

Но главной причиной ее везения был все-таки несомненный актерский талант и тонкое знание людской, точнее, мужской психологии.

День был прекрасный, и Михаил Динкевич, вышедший в отставку директор саратовской гимназии, решил прогуляться по Петербургу. У него было прекрасное настроение — после 25 лет службы, скопив 125 тысяч на небольшой особнячок, он решил с дочерью, зятем и внуками вернуться на родину в Москву.

Проголодавшись, он решил завернуть в кондитерскую и в дверях чуть не сшиб прекрасную незнакомку, которая выронила сумочку и зонтик. Динкевич поднял их с извинениями, а про себя отметил, что женщина не просто красива, но еще и благородна. А кажущаяся простота ее одежды, наверняка сшитой лучшими портными столицы, лишь подчеркивала ее прелесть.

Чтобы загладить вину (но только ли поэтому?), он пригласил даму выпить с ним кофе, а сам заказал рюмку коньяка. Дама представилась графиней известного московского рода. В приступе необычайного доверия Динкевич рассказал незнакомке абсолютно все — и про мечту о домике в Москве, и про скопленные 125 тысяч. На что графиня, подумав несколько секунд, сказала, что ее мужа назначили послом в Париж, и они как раз искали покупателя на свой особняк.

Не совсем потеряв способность мыслить трезво, отставной директор резонно заметил, что его денег вряд ли хватит даже на пристройку к их особняку. На что графиня мягко сказала, что они не испытывают нужды в деньгах, им лишь хотелось бы, чтобы их родовое поместье попало в надежные руки. Против такого аргумента, подкрепленного нежным пожатием руки и взглядом бархатных глаз, Динкевич устоять не мог. Они договорились встретиться уже в поезде, следующем в Москву.

В Москве графиню поджидала сверкающая позолотой карета с вензелями и гербами и важный кучер, одетый в белое. Семейство Динкевича уже было в Москве, так что они с графиней заехали за ними, а затем отправились к ее особняку. За кружевной чугунной оградой высился настоящий дворец! Провинциальное семейство, открыв рты, осматривало просторные залы с мебелью красного дерева, уютные будуары с золочеными козетками, стрельчатые окна, бронзовые подсвечники, парк… пруд с карпами… сад с цветниками — и все за какие-то 125 тысяч!.. Да не то что руки — ноги был готов целовать Динкевич за такое неожиданно свалившееся на него с небес богатство. Подумать только, скоро он станет владельцем всего этого великолепия! Дворецкий в напудренном парике с поклоном доложил о полученной телеграмме, горничная внесла ее на серебряном подносе, но близорукая графиня никак не могла разобрать строчки:

— Прочтите, пожалуйста.

«Срочно выезжай зпт немедля продавай дом тчк Через неделю прием у короля тчк».

Графиня с Динкевичами прямо из особняка поехала к знакомому нотариусу. Юркий толстяк словно выпрыгнул им навстречу из темной приемной:

— Какая честь, графиня! Смею ли я принять вас в моем скромном заведении?..

Пока помощник нотариуса оформлял все необходимые документы, нотариус занимал их светской беседой. Все 125 тысяч были переданы графине в присутствии нотариуса, и Динкевичи стали законными владельцами роскошного особняка…

Вы уже наверняка догадались, что графиню играла сама Сонька, а остальные роли (кучер, дворецкий, горничная) — ее сообщники. В роли нотариуса выступал, кстати, первый муж Соньки, Исаак Розенбад, давно простивший ей 500 рублей, которые она у него украла. Через пару лет посте ее побега он стал скупщиком краденого, причем больше всего любил иметь дело с дорогими часами и драгоценными камнями, и по наводке бывшей жены, с которой он стал работать вместе, получил прибыли уже раз в сто больше, чем ее первый «долг».

Две недели Динкевичи не могли оправиться от счастья и только подсчитывав свои сказочные приобретения, пока… пока им не нанесли совершенно неожиданный визит. Открылись ворота особняка, и перед семейством предстали два загорелых красавца. Они оказались модными архитекторами и… законными владельцами дворца, который на время своего продолжительного путешествия по Италии сдавали внаем…

Эта история закончилась совсем не забавно. Поняв, что он оставил семью без средств, своими руками отдав мошеннице все деньги, Динкевич вскоре повесился в дешевом гостиничном номере.

Кроме краж в гостиницах и крупных афер, у Соньки была еще одна специализация — кражи в поездах, комфортабельных купе первого класса, в которых путешествовали состоятельные дельцы, банкиры, успешные адвокаты, богатые землевладельцы, полковники и генералы (у одного промышленника она похитила астрономическую по тем временам сумму — 213 тысяч рублей).

Любовь к кражам на железной дороге незаметно перешла на любовь к железнодорожному вору Михаилу Блювштейну. Михаил был румынским подданным, одесситом и успешным вором. В этом браке у Соньки родилась вторая дочка — Табба (первую воспитывал муж Исаак). Но и этот, третий официальный брак Соньки не был продолжительным из-за ее ветреного нрава — муж постоянно застукивал ее то с князем, то с графом — и ладно бы это была «работа», так ведь нет, романы Сонька крутила в свободное время…

Купейные кражи она проводила практически по одной схеме. Изящно и богато одетая Сонька-графиня занимала одно купе с богатым попутчиком и тонко кокетничала с ним, намекая на возможность пикантного приключения. Когда спутник расслаблялся, она подливала ему в питье опиум или использовала хлороформ.

Вот что рассказывают материалы одного уголовного дела об очередном ее преступлении — ограблении банкира Догмарова.

«Я познакомился в кафе Франкони с графиней Софьей Сан-Донато. За разговорами она попросила разменять ей ренту в тысячу рублей. В беседе эта дама рассказала мне, что сегодня восьмичасовым поездом отбывает в Москву. Этим поездом и я отбывал из Одессы в Москву. Я попросил разрешения сопровождать ее в дороге. Дама согласилась. Мы договорились встретиться у вагона. В назначенное время я поджидал госпожу Сан-Донато с коробкой шоколадных конфет. Уже в вагоне госпожа Сан-Донато попросила меня купить в буфете бенедиктину. Я вышел и дал указание служащему. В моей памяти сохранились воспоминания до того момента, когда я съел несколько конфет. Что произошло дальше, не помню, так как крепко заснул. Из моего дорожного саквояжа была похищена наличность и ценные бумаги на общую сумму 43 тысячи рублей».

Авторитет Соньки в преступном мире был так высок, что ей даже предложили вступить в российский воровской союз «Червонный валет», который, по слухам, она несколько лет даже возглавляла. Но ходили также смутные слухи, что на самом деле неуловимость Соньки зависела вовсе не от «воровской удачи», а от полиции, с которой она тайно сотрудничала, время от времени «сдавая» собратьев по ремеслу.

С возрастом Сонька становится более сентиментальной. Как-то раз, проникнув ранним утром в богатый гостиничный номер, она увидела на столе незапечатанное письмо, в котором спящий на кровати юноша признавался матери, что совершил растрату казенных денег, и просил простить, что он оставляет ее и сестру одних, так как не выдержит позора и должен покончить с собой… Рядом с письмом на столе лежал револьвер. Видимо, написав письмо, юноша от переживаний обессилел и заснул. Похитил он 300 рублей. Сонька положила на револьвер пятисотрублевую ассигнацию и тихонько вышла из номера…

Еще один раз в ней проснулась совесть, когда после одного ограбления она узнала из газет, что обокрала вдову чиновника с двумя маленькими детьми, недавно похоронившую мужа. Сонька, несмотря на свое ремесло и длительные «командировки», очень любила своих двух дочек, баловала их беспредельно и оплатила дорогое образование для них во Франции. Посочувствовав бедной, ограбленной ею вдове, она поехала на почту и тут же отправила все украденные деньги и телеграмму: «Милостивая государыня! Я прочла в газете о постигшей вас беде. Возвращаю вам ваши деньги и советую впредь лучше их прятать. Еще раз прошу у вас прощения. Шлю поклон вашим бедным малюткам».

Может быть, проснувшаяся совесть, а может быть, новая страсть к молодому красавчику способствовала тому, что Соньке стала изменять удача. Раз за разом она ошибалась и ходила уже по самому лезвию бритвы — ее фотографии печатали газеты, она стала слишком популярна.

К тому же она, вертевшая мужчинами, как хотела, неожиданно влюбилась отчаянно и самозабвенно. Героем ее сердца стал 18-летний вор Володя Кочубчик (Вольф Бромберг), который прославился тем, что начал воровать с восьми лет. Кочубчик, осознав свою власть над Сонькой, сам воровать бросил, но ее эксплуатировал беспощадно, забирая все добытые ею деньги и проигрывая в карты. Он капризничал, шпынял ее, попрекал возрастом — в общем, вел себя как альфонс. Но Сонька все ему прощала, боготворя его усики ниточкой, худощавую верткую фигуру и изящные руки… и шла добывать деньги по первому его требованию.

Именно Кочубчик ее и подставил. В день ангела он подарил Соньке кулон с голубым алмазом. Денег на подарок у него не было, поэтому он взял кулон у ювелира под залог дома, причем ювелир еще и доплатил ему разницу наличными… А через день Кочубчик вернул алмаз, сказав, что он разонравился. Озадаченный ювелир не преминул внимательно рассмотреть драгоценный алмаз. Понятно, что тот оказался подделкой, как и заложенный дом, которого не было.

Ювелир взял подручных и сам нашел Кочубчика. После небольшой взбучки тот рассказал, что все придумала Сонька, которая дала ему и фальшивую закладную на дом, и фальшивый камень, и даже сказал, где можно найти Соньку.

Так она оказалась в тюрьме. Именно тогда, кстати, появилось задокументированное описание ее внешности: «Рост 153 см, лицо рябоватое, нос с широкими ноздрями, губы тонкие, бородавка на правой щеке».

А где же красотка, сводившая всех с ума? Может быть, полицейские смотрели на нее «не теми» глазами?.. Вот как описывает Соньку еще один очевидец: «…женщина невысокого роста, лет 30. Она, если не красива теперь, а только миловидна, симпатична, все-таки надо полагать была прехорошенькой пикантной женщиной несколько лет назад. Округленные формы лица с немного вздернутым, несколько широким носом, тонкие ровные брови, искрящиеся веселые глаза темного цвета, пряди темных волос, опущенные на ровный, кругловатый лоб, невольно подкупают каждого в ее пользу. В костюме тоже проглядывается вкус и умение одеваться. Держит она себя чрезвычайно покойно, уверенно и смело. Видно, что ее совсем не смущает обстановка суда, она уже видала виды и знает все это прекрасно. Поэтому говорит бойко, смело и не смущается нисколько. Произношение довольно чистое и полное знакомство с русским языком…»

Белоснежный платочек, кружевные манжеты и лайковые перчатки дополняли образ арестантки. Сонька отчаянно боролась за свою свободу — она не признавала ни обвинений, ни доказательств, отрицала то, что именно она Золотая Ручка и живет на средства от воровства, — она, дескать, существует на средства, которые посылает ей муж и… на подарки любовников.

Но слишком большим был общественный резонанс, слишком много за ней числилось преступлений — может быть, доказательств было и недостаточно, но суд вынес решение лишить ее всех прав и сослать в Сибирь.

А красавец Кочубчик «за помощь следственному делу» получил 6 месяцев принудительных работ (работного дома). Выйдя, он завязал с воровством, собрал все деньги, которые ему доставила Сонька, и вскоре стал состоятельным домовладельцем.

А Сонька пять лет прожила в глухой деревне Иркутской губернии. Летом 1885 года она решается на побег. Правда, гулять на воле ей пришлось недолго, всего пять месяцев, но она успела провернуть несколько фомких афер в своем «фирменном» стиле.

В ювелирный магазин города Н. заглянула курляндская баронесса Софья Буксгевден в сопровождении благородного семейства — убеленного сединами отца и француженки-бонны с пухлым младенцем на руках. Подобрав коллекцию ювелирных украшений на 25 тысяч рублей, баронесса вспомнила, что «ах, какая досадная оплошность» — она забыла деньги дома. Взяв драгоценности и оставив «в заложниках» отца и младенца, она поспешила за наличными. И не вернулась… Через три часа ювелир рвал на себе волосы — в участке старик и бонна признались, что дама наняла их по объявлению в газете.

Но удача отвернулась от Соньки теперь уже навсегда. Ее опять схватили и посадили в острог в Смоленске. За побег из Сибири ее приговаривают к трем годам каторги и 40 ударам плетьми. Но пока длился процесс, Сонька успела очаровать всех надзирателей — она развлекала их байками из собственной жизни, пела по-французски и декламировала стихи. Унтер-офицер Михайлов, высокий красавец с пышными усами, не устоял перед ее чарами и, тайком передав гражданское платье, вывел арестантку из тюрьмы.

Еще четыре месяца воли, и Сонька опять попадает в тюрьму, теперь уже в Нижнем Новгороде. Ее приговаривают к каторжным работам на острове Сахалин.

На этапе она сходится с прожженным вором и убийцей по прозвищу Блоха и, встречаясь с ним в барачных сенях, предварительно уплатив денежку караульному, подговаривает его бежать.

У Блохи уже был опыт побега с Сахалина. Он знал, что бежать оттуда не так уж и сложно: надо пробраться через сопки до Татарского пролива, там самое меньшее расстояние до материка, которое можно переплыть на плоту.

Но Сонька боялась идти по тайге и боялась голода. Поэтому она уговорила Блоху поступить по-другому — самой переодеться в конвойного и «конвоировать» Блоху по хоженым дорогам. Блоха убил караульного, Сонька переоделась и… план провалился. Странный конвоир вызвал подозрения, Блоху быстро признали и поймали, а Сонька, успев сбежать, поплутала по тайге и вышла прямо к кордону.

Блоху приговорили к кандалам и дали сорок плетей. Когда его пороли, он громко орал: «За дело! За дело меня бьете, ваше высокоблагородие!.. Так надо мне! Бабу послушал!..»

Сонька оказалась беременной, и наказание отложили, но вскоре у нее случился выкидыш и за очередной побег ее наказали поркой. Экзекуцию проводил страшный сахалинский палач, который ударом кнута мог перебить нетолстое бревно. Дали ей 15 плетей, а кругом стояли арестанты и улюлюкали «воровской королеве». На руки ей надели кандалы, которые за три года так изуродовали ей руки, что она уже не могла заниматься воровством, да и ручку держала с трудом.

Ее держали в одиночке, где ее посетил Антон Павлович Чехов, проезжавший по Сахалину. Вот что он написал в своем «Острове Сахалин»: «Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн — Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом (ей было всего около сорока!). На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих порем шиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею».

Соньку навешали многие писатели и журналисты, посещавшие Сахалин. За отдельную плату с ней можно было даже сфотографироваться. Сонька сильно переживала это унижение. Пожалуй, больше, чем кандалы и порку.

— Мучали меня этими фотографиями, — признавалась она журналисту Дорошевичу.

Многие, кстати, не верили, что осуждена и отбывает каторгу именно Золотая Ручка, даже чиновники думали, что это подставное лицо. Дорошевич встречался с Сонькой и, хотя знал ее только по фотографиям, сделанным то суда, утверждал, что Сонька — подлинная: «Да, это остатки той. Глаза все те же. Эти чудные, бесконечно симпатичные, бархатные глаза».

После окончания срока Сонька остается на поселении и становится хозяйкой небольшой квасной. Приторговывает краденым, из-под полы торгует водкой и даже организовывает для поселенцев что-то вроде кафе-шантана с оркестром, под который устраивали танцы.

Но ей, жившей в лучших отелях Европы, тяжело смириться с такой жизнью, и она решается на последний побег…

Она смогла пройти только несколько километров. Солдаты нашли ее лежащей лицом вниз на дороге, ведущей к свободе.

Через несколько дней горячки Сонька умерла.

Но вера в сказку, легенду настолько сильна в людях, что такая прозаическая смерть Соньки Золотой Ручки никого не устроила. И ей придумали другую судьбу. Сонька якобы жила в Одессе под другим именем (а на каторгу вместо нее отправилась другая), и даже указывали ее дом на улице Прохоровской. А когда ее очередного любовника расстреляли чекисты, она ездила на автомобиле по Дерибасовской и разбрасывала купюры на помин души.

По второй версии, Сонька доживала последние годы в Москве у дочек (которые на самом деле отказались от нее, как только узнали из газет, что она воровка). Похоронена она была на Ваганьковском кладбище, под памятником итальянской работы, изображающим молодую и красивую женщину. На этой безымянной могиле всегда лежат живые цветы, а основание памятника расписано просьбами и признаниями современной братвы: «Научи меня жить!», «Братва тебя помнит и скорбит», «Дай счастья жигану!»…

Но это лишь красивая легенда.

Мне кажется, что настоящая Сонька осталась лежать на безлюдном тракте, засыпанном облетевшими листьями и пожелтевшей хвоей, стараясь разглядеть что-то там, впереди…

5. Елена Блаватская — великий медиум или шарлатанка?

Елена Петровна Блаватская (1831–1891) — писательница («Разоблаченная Изида», «Тайная доктрина» и др.), медиум, основательница теософского общества (1875) и теософии — мистическо-философского учения.

Старые фотографии иначе отражают характер, чем современные снимки. Для них позировали, надолго замирая перед объективом, чтобы изображение проявилось на дагерротипе.

…С фотографии, словно прямо тебе в глаза, пристально смотрит тучная, одышливая женщина с одутловатым лицом, большими, навыкате глазами, крупными руками — уверенная, сильная, решительная, закаленная невзгодами, готовая в случае несогласия что-то тебе доказать, убедить… И еще неизвестно, устоишь ли перед ее напором.

О ней сложено множество легенд — рассказывают, что она участвовала в битве за Монтану, работала наездницей в цирке, бродила по горам Тибета, общалась с египетскими жрецами, зарабатывала на жизнь игрой на фортепьяно и разведением куриц, выжила в страшном кораблекрушении, когда никто из пассажиров не спасся…

Когда читаешь статьи и воспоминания о Блаватской, кажется, что перед тобой предстают две разные женщины: одна — неимоверно циничная аферистка, с легкостью играющая на струнах человеческой души, вторая — великая просветительница, открывшая западному миру основы буддийской философии, теорию реинкарнации и кармы. Одна — энциклопедически образованная женщина, с легкостью ориентирующаяся в основах различных религий, вторая — недалекий мистик, неумелый компилятор чужих идей. Одна — великодушная, жертвенная, вторая — алчная, корыстная, вспыльчивая и властная…

Так какое же обличье было истинным?

Вся сложность в том, что в жизни Елены Петровны были периоды, которые никак документально не подтверждены. Где она была в это время и чем занималась, можно представить только по отрывочным слухам и со слов самой Блаватской, особенно если это касается ее путешествий в экзотические страны — Индию, Тибет, Египет, в которых тогда не то что белую женщину (одни они, как правило, не путешествовали) — белого мужчину не увидишь на многие сотни километров. Можно было поехать в Индию, а потом придумать себе приключения по своему выбору — никто не смог бы этого опровергнуть. Ну не туземцы же!..

«Родилась в Екатеринославе в 1831 году. Мое детство? Баловство и проказы, с одной стороны, наказания и ожесточение, с другой. Бесконечные болезни до семи-восьми лет… Две гувернантки — француженка и старая дева из Йоркшира. Несколько нянек и одна — наполовину татарки. Солдаты отца заботились обо мне. Мать умерла, когда я была ребенком». — вот так скупо рассказывала сама Блаватская про свое детство в одном из писем.

Отец Блаватской, полковник артиллерии Петр Ган, был из обрусевшего немецкого дворянского рода, мать Елена, популярная романистка, вела происхождение из княжеского рода Долгоруких. Родители в связи с военной службой отца часто переезжали с места на место.

Мать умерла, когда Елене было одиннадцать. Вместе с сестрой Верой и братом Леней ее отправили к бабушке с дедушкой. Дед занимал почетную должность губернатора сначала в Астрахани, а потом в Саратове.

Елена хорошо училась и была не по годам развитой девочкой, но слишком нервной и впечатлительной, что доставляло немало хлопот родным. Особенно их пугали ее припадки (сопровождавшиеся судорогами и конвульсиями), хождение во сне и галлюцинации, о которых она постоянно рассказывала брату и сестре, пугая их до полусмерти.

Узнав о контузии двоюродного брата на турецкой воине, она стала по ночам разговаривать с его призрачным двойником, который по ночам усаживался к ней на кровать и долго беседовал, рассказывая о своих ранах.

Она могла рассмеяться, позабавленная злой проделкой каких-то бесплотных существ, которых никто, кроме нее, не видел, или сама пугалась до слез, рассказывая, что повсюду за ней следят какие-то «огненные глаза» с буфета или из-за шкафа, из-под стола или комода. Елена считала, что это злые глаза и они хотят причинить ей вред. Но однажды, когда во время конной прогулки она почти упала с седла посреди стремительной скачки, какие-то руки вдруг подхватили ее, и с тех пор она верила, что ее охраняет невидимый Защитник…

После своих таинственных путешествий и бесед со жрецами и другими посвященными в древние мистические ритуалы она поняла, что обладает способностью видеть другие сущности, духи, населяющие нашу Землю на другом астральном уровне, который практически неощутим для обычных людей. Эти сущности не слишком опасны, но могут навредить людям.

Блаватская считала, что вызывание духов, медиумизм, который она долгое время практиковала, может серьезно навредить человеку, если он перестанет контролировать эти невидимые сущности: «Безопаснее человеку со слабой волей попасть в общество воров, пьяниц и мошенников, чем сделаться центром или постоялым двором для кикимор, которых вы называете громким именем «духов» и поэтизируете их».

Говорят, что юная Елена очень стеснялась своей грубой фигуры, непривлекательного лица, зычного голоса, стеснялась своей мужеподобности и непривлекательности… Но на ее ранних фотографиях она не выглядит дурнушкой — лицо простоватое, но приятное, нос толстоват, «картошкой», но хорош взгляд глаз, которые еще не приобрели «пронзительного» выражения. Рассказывают, что из-за своих комплексов она однажды категорически отказалась ехать на бал и даже специально ошпарила себе ногу кипятком, после чего несколько месяцев испытывала сильнейшие боли, — но своего добилась.

Может быть, следствием этих комплексов, связанных с чувством собственной непривлекательности, и явилось ее странное и быстрое замужество. В семнадцать лез она выходит замуж за сорокалетнего «старика», вице-губернатора Еревана Никифора Блаватского, от которого три месяца спустя… сбегает.

В записной книжке она написала: «Любовь — лишь кошмарный сон. Счастье женщины — в обретении власти над потусторонними силами».

Ее муж никаких действий, чтобы вернуть непокорную жену, предпринимать не стал. Отец же Елены, услышав о ее побеге, предложил ей вернуться к нему, но она села на пароход и отправилась… в Константинополь. С этого момента правда и вымысел, мифы и реальность в ее биографии становятся практически неотделимы друг от друга.

В своих рассказах Блаватская всегда приводила множество мельчайших подробностей, точно оперировала датами, убедив большое количество людей в своей версии событий.

Она была храброй и самоуверенной европейкой, так что все это могло произойти в действительности — мало ли авантюрных белых женщин бросались в приключения по всему свету, вооруженные кто деньгами, кто красотой, а кто наглостью.

Сомнения скептиков вызывают только два момента:

— скорость ее перемещения по миру: если собрать воедино все ее приключения, получается, что она была почти в одно и то же время на разных континентах, а ведь тогда средства передвижения были куда медленнее сегодняшних;

— встреча с Хранителем.

Есть версия, что деньги на жизнь давал ей отец, а кое-что зарабатывала она сама, подрабатывая то медиумом, то пианисткой, то демонстрируя фокусы в каирском цирке.

Из Константинополя Елена с подругой, княгиней Киселевой, отправилась сначала в Турцию, затем в Египет, где познакомилась с оккультными знаниями египтян, выбрав в качестве учителя старого каирского копта, рассказавшего ей о символизме и философии «Книги мертвых», о культе Изиды (кстати, первая книга Блаватской так и называлась «Ysis Unveiled» — «Разоблаченная Изида», точнее, «Изида, слегка приоткрывшая свое лицо»).

Блаватская неоднократно говорила, что в одной из прошлых жизней точно была египтянкой, и однажды смутила своих спутников, удобно устроившись на ночь в саркофаге.

В 1851 году она приезжает в Лондон, где якобы происходит встреча с ее Хранителем, живущим в Тибете Учителем Мориа.

Позже она рассказывала, что с самого детства ее защищала астральная сущность в белой чалме, но каково же было ее удивление, когда она узрела ее во плоти. Гуляя по Лондону, она увидела группу индусов, среди которых стоял ее Хранитель, она хотела подойти к нему, но тот издалека сделал ей знак не делать этого. По на следующий день он сам подошел к гуляющей девушке и рассказал, что принадлежит к Великому Братству Учителей человечества, или Махатм, которые благодаря аскетизму, дисциплине и тайным духовным практикам после ряда перевоплощений стали обладателями сверхвозможносгей. Они могут принимать любой облик, вселяться в любое тело, читать чужие мысли, перемещаться по Вселенной, могут предвидеть будущее и общаются посредством телепатии. Их предназначение — служить проводниками между людьми и властителями космоса и спасать человечество от опасности самоуничтожения. Во главе Братства (по Блаватской) стоит Владыка Мира, который прибыл с Венеры, а сейчас находится в Шамбале, в теле мальчика.

Хранитель якобы объявил Блаватской, что она должна основать Теософское общество и спасти погрязшую в бездуховности Землю, вернув миру давно забытые знания о перевоплощениях, единстве всех религий, ирреальности астрального мира.

Вскоре после этой знаменательной встречи, переплыв на пароходе океан, она путешествует, трясясь в крытом фургоне, по Канале и северу Америки, знакомясь с ритуалами краснокожих шаманов. Потом едет в Мексику и Перу, где изучает ритуалы местных шаманов. А в следующем году отправляется в Индию, но попасть в Тибет к Учителю ей почему-то не удается. Может быть, потому, что тибетцы не пускали чужестранцев в свою страну и зорко сторожили горные границы?

По сведениям некоторых биографов Блаватской, в 1855 она наконец попадает в Тибет, где в таинственном монастыре, местоположения которого никому не может раскрыть, получает от Учителя свои обширные знания и уникальные способности ясновидения. Учителю Мориа помогает в обучении Блаватской Учитель Кут-Хуми, раскрывший Елене тайны древних санскритских рукописей. Блаватскую посвящают во все великие тайны, и она становится первой Махатмой женского рола, которая призвана донести до людей учение посвященных.

Правда, реализовывать эту «священную миссию» Блаватская начнет лет через двадцать. А пока она возвращается в Европу (по другим источникам — в Каир) и около 1858 года оказывается в России.

По воспоминаниям ее кузена С. Витте: «Во всех этих перипетиях прошло, вероятно, около десяти лет ее жизни и, наконец, она выпросила разрешение у деда Фадеева приехать в Тифлис, обещая снова сойтись со своим настоящим мужем — Блаватским. И вот хотя я был тогда еще мальчиком, помню ее в то время, когда она приехала в Тифлис; она была уже пожилой женщиной (и это через десять лет после замужества — в 28 лет?! — Авт.) и не так лицом, как бурной жизнью. Лицо ее было чрезвычайно выразительно; видно было, что она была прежде очень красива, но со временем крайне располнела и ходила постоянно в капотах, мало занимаясь своей особой, а потому никакой привлекательности не имела. Вот в это время она почти свела с ума часть тифлисского общества различными спиритическими сеансами, которые она проделывала у нас в доме».

Однако надолго в Тифлисе Блаватская не задержалась. так как, по слухам, за ней приехал… ее «муж» Митрович.

Газета «Сан», которая провела собственное расследование биографии Блаватсткой, ставшей к концу XIX звездой американской прессы, писала, что в Каире или Константинополе Елена спасла почти умиравшего от ножевых ран венгерского оперного певца Агарди Митровича, который стал ее любовником. Вроде бы он писал ее деду и назвался его новым внуком. хотя тому было прекрасно известно, что с первым мужем Елену никто не разводил.

Есть версия, что приемный сын Елены, который умер в раннем возрасте — горбун Юрий, — был ее внебрачным ребенком от Митровича.

Хотя Блаватская в 54 года утверждала, что остается девственницей, и даже представила результаты медицинского освидетельствования, когда предъявила газете иск, ходили слухи, что темпераментный Митрович устроил Елене в Тифлисе публичный скандал и увез ее с собой сначала в Киев, потом в Одессу. Там Елена Петровна открыла фабрику чернил и магазин искусственных цветов, но бизнес у нее не пошел — оба предприятия быстро прогорели.

По легенде, Митроничу предложили выступать в каирской опере, они поехали туда, но попали в кораблекрушение, в котором уцелели только Елена (по другим данным, они попали и кораблекрушение в 1870 году).

С 1863 года она снова отправляется в дальнее путешествие, считается, что снова к своим Махатмам, так как никаких сведений об этом периоде ее жизни нет и сама она ничего о нем не рассказывала.

Затем Блаватская снова попадает в Америку, где якобы получает насколько сабельных ударов и пулевых ранений в 1867 году, участвуя в битве за Монтану с армией Гарибальди.

В 1870-м она вновь появляется в Египте, где основывает общество спиритов, которое не пользуется популярностью и вскоре распадается. Далее следует Париж, где Блаватская зарабатывает себе на жизнь спиритическими сеансами и выступлениями как пианистка. В 1873 году она вновь решает покорить Новый Свет и, переплыв океан, оказывается в Нью-Йорке.

Ей сорок два года, у нее нет ни семьи, ни мужа, ни дома, ни денег — она практически нищая. Но она умна, у нее железная хватка, и она убеждена, что получит от этого мира все, что ей полагается по праву.

В Нью-Йорке она зарабатывает на жизнь шитьем кошельков и салфеток и живет в женском рабочем общежитии. Правда, ей достается часть отцовского наследства. Предприимчивая Блаватская на эти деньги тут же открывает птицеферму, но так как не имеет ни малейшего понятия, как разводить кур и вести бизнес, то вскоре прогорает.

Она опять вернулась к спиритизму, которым всегда зарабатывала себе на кусок хлеба — начала печататься в изданиях, посвященных мистике и оккультизму.

Тогда спиритизм был на пике популярности, в Америке вели практику тысячи спиритов, миллионными тиражами выходили газеты и журналы, но нищая иммигрантка не могла претендовать на сколько-нибудь заметное положение в этих кругах. И хотя она утверждала, что истинные духи нисходят лишь по ее велению, а другие общаются только с тенями умерших, популярность к ней так и не приходила, пока она не встретила богатого полковника Генри Олькотта — ревностного поклонника спиритизма и магнетизма.

Эта встреча не была случайной, ее организовала сама Елена. В то время бешеным успехом пользовались спиритические сеансы в Читтендене, где духи появлялись просто в промышленных масштабах, и полковник писал о них статьи в «Дэйли график». Блаватская пятым чувством уловила, что этот человек может оказаться ей полезен, и тут же бросилась в Чпттенден, первая подошла к полковнику, похвалив его статьи, чем моментально его покорила.

Полковника весьма поразил ее колоритный облик. Хотя она и не была тогда такой толстой, как в последние годы, но уже выделялась в толпе полнотой, к тому же была широка в кости. Но более всего Олькотта поразили ее глаза. «Она обладаю такими громаднейшими голубыми глазами, каких я ни у кого в жизни не видел. И когда она говорила неправду, эти глаза страшно искрились, меня поэтому не удивляет, что она имела громадное влияние на людей», — писал ее родственник С. Витте.

Широкое лицо, с решительным и бесстрашным выражением. низкий утробный голос. Огромная красная хламида, заменяющая платье, на шее меховой кисет для табака и сверкающие камнями перстней пальцы рук — все это просто поразило сдержанного лысоватого джентльмена. Ему, робкому и нерешительному, игравшему в детективные расследования и нуждавшемуся в «твердой руке», желающему верить в потусторонние проявления и все же сомневающемуся, — ему было не устоять перед напором Блаватской.

«Мадам Блаватская набила папиросу, и я, ради знакомства, зажег ей огонь».

Довольная произведенным впечатлением, Блаватская решила усилить эффект и вызвала на сеансе своих собственных духов (своего дядю, русских служанок, купца и воина), решив показать, что, в отличие от прочих медиумов, она не механический проводник, простой канал для связи, а — всесильный повелитель духов.

Правда, после нескольких сеансов Блаватскую «разоблачил» ее коллега по цеху Данглас Хоум, который заявил, что полученная во время сеанса серебряная пряжка, якобы лежавшая в гробу ее отца — не что иное, как шарлатанство, — ведь в России не кладут в гроб украшения для покойников, к тому же, по его сведениям, Елена уже материализовывала «пряжку покойного отца» на сеансе в Париже, лет десять назад…

Неразлучная к тому времени парочка единомышленников переехала из Читтендена в Филадельфию, где выступала еще одна сенсационная спиритическая пара — мистер и миссис Холмс. Самым популярным духом на их сеансах было весьма кокетливое привидение Кэти Кинг (дочь пирата Моргана). Призрак юной Кэти так вдохновил одного престарелого 73-летнего старичка, что тот подарил красавице духу — в обмен на локон ее волос — несколько крупных драгоценных камней.

Один из собратьев-спиритов решил разоблачить мошенников. Некий подрядчик, присутствовавший на злополучном сеансе, рассказал, что к нему обратилась служанка Холмсов, которая играла роль призрака. Она с удовольствием участвовала в розыгрышах, но, когда дело дошло до кражи, решила разоблачить их.

Олькотт выступил в роли третейского судьи и провел несколько экспериментов со связанными по рукам и ногам спиритами, чтобы доказать их способности публике. Супруги Холмс с честью выдержали испытание — необычные явления или феномены, как их называли, — продолжались. А вот старичок, который ухаживал за за духом и дарил ему подарки, сошел с ума.

Олькотт и Блаватская возвращаются в Нью-Йорк и поселяются рядом, в соседних квартирах. Вряд ли их связывали романтические отношения, скорее, они были соратниками, друзьями, партнерами. Олькотт называл ее старой клячей и Е. П. Б. (по инициалам), последнее прозвище прижилось, и Блаватскую называла так многие ее сторонники.

Они нуждались друг в друге — полковнику было нужно постоянное подтверждение того, что существует иной, духовный мир, он нуждался в кумире и вере, в Блаватской был нужен преданный соратник и его материальная поддержка.

К этому времени относится кратковременный и странный брак Блаватской с грузином Михаилом Бетанелли. Зачем она вышла замуж? Чтобы обрести поддержку, защиту? В таком случае она потерпела полный провал — молодой супруг отличался ветреностью, будучи на семь лет моложе супруги, стоял на пороге банкротства и, возможно, был просто мелким мошенником. К тому же официально Блаватская не была разведена с мужем в России. Но каким-то образом ей удалось избавиться от «мужа» и опять наладить отношения с Олькоттом.

Вечером, после того как Олькотт возвращался из своей конторы, они встречались в ее квартире и работали за соседними столами — полковник над своей книгой, Блаватская над статьями. Те, кто приходил к ним в гости в то время говорили, что в квартирке было тесно от книг. Плюшевые кресла соседствовали с чучелами животных (обезьян, птиц, была даже голова тигра), а пыльные чахлые пальмы в кадках — с японскими веерами, китайскими шкатулками и статуэтками.

Но не эти диковинки привлекали в дом Блаватской новых гостей. Их привлекали «феномены» — странные явления, сопровождавшие эту толстую неряшливую даму. Мановением руки она могла вызвать причудливый звон колокольчиков, по ее велению с потолка начинали падать лепестки роз, она могла ударить током людей, которые к ней не прикасались, и вызвать шаровые молнии…

А еще она получала письма от Учителей. По ее словам. они падали прямо с потолка или просто материализовывались перед ней в воздухе. С помощью этих писем она могла доносить пожелания своих Наставников до простых смертных (заодно приводя тем самым доказательства существования Учителей).

Так, в марте 1875 года Олькотт получил письмо на зеленой бумаге, написанное «золотыми» чернилами и вложенное в черный конверт. Оно пришло из Египта от последователя Учителей некоего Туитита. Он предлагал Олькотту стать его учеником через мадам Блаватскую. Кстати, ее посредничеством объяснялось и то, что никакого почтового штемпеля на конверте не было — письмо, если верить Блаватской, «материализовалось» в ее комнате.

«Берегитесь, Генри, и хорошенько подумайте, прежде чем бросаться в эту затею очертя голову… Но если вы сохраните письмо, которое я пересылаю вам, и согласитесь именоваться Неофитом, то считайте, что вы влипли окончательно, мальчик мой», — написала Блаватская в сопроводительной записке.

Но Олькотт прямо-таки мечтал «влипнуть» в это мистическое предприятие с головой и с радостью согласился стать учеником Туитита.

Такие письма, кстати, получали многие приверженцы Блаватской — она говорила, что иногда ее рукой словно водит непонятная сила, то есть посредством нес Учитель передает свои распоряжения. Иногда письма падали с потолка или оказывались на столе, или даже возникали в купе поезда. Блаватская считала это неопровержимым доказательством существования Учителей, но ее противники считали, что она писала их сама (или другие люди под ее диктовку), чтобы было легче манипулировать людьми, которые попадали в сферу ее влияния.

Чтобы рассказать как можно большему количеству людей о содержании полученных ими писем, полковник и Блаватская отдают письма для публикации в журнал «Спиричуэл Санентист» — в обмен на «финансовую поддержку». Когда деньги закончились, редактор тут же отказался от сотрудничества. Блаватская организовывает «Миракл-Клаб» — Клуб Чудес, посвященный изучению оккультизма, но и эта затея не находит широкой поддержки.

Чтобы выделиться в среде многочисленных спиритов, надо было придумать что-то особенное, надо было доказать свою избранность и уникальность (некоторые спириты в то время начали утверждать, что связываются с гораздо более могущественными силами, чем их «коллеги по цеху»). Надо было создать новую «веру» — причем сделать ее доступной для понимания многих, но в тоже время внушить им, что, приобщившись к тайне, они станут избранными, духовной элитой.

Нужна была доктрина, связанные с нею ритуалы и четко структурированная организация.

И вот ноября 1875 года было объявлено о создании Международного Теософского общества. Чтобы придать всему предприятию благопристойный облик, президентом общества избрали благообразного Олькотта, а Блаватской отвели должность секретаря-корреспондента.

Идея была гениальной, и это доказало время — на первом заседании присутствовало 17 человек, а через двадцать лет в обществе состояло уже более 100 тысяч членов. Сегодня приверженцев теософии — несколько миллионов.

Что представляет собой теософия? Это учение, созданное на основе буддизма, индуизма и компиляции из некоторых других религиозных течений Востока, но переработанное так, чтобы быть привлекательным для тех, кто находится в духовном поиске, но кого не устраивают традиционные религии.

Теософия признавала реальность потустороннего мира, реинкарнацию, закон Кармы (воздаяния), духовный, психический, астральный и материальный планы существования, телекинез, телепатию и прочие «завлекательные» для европейца мистические вещи.

Приверженцами теософии были супруги Рерихи, Кандинский, Гурджиев и многие другие известные люди. Есть версия, что работы Блаватской оказали влияние на основателя тайного общества «Туле» немца Рудольфа фон Зеботтендорфа.

Русская православная церковь осуждает учение Елены Петровны. Но ее не отлучили от церкви постановлением Архиерейского собора 1994 года, как утверждают некоторые источники. Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл во время прямой линии с читателями популярной газеты пояснил, что на Соборе было заявлено «полное несогласие с учением Блаватской и Рерихов», а анафеме их не предавали, так как они изначально не христиане. Блаватская никогда не принадлежала к православной Церкви.

Серьезным ударом для приверженцев теософии стала книга Всеволода Соловьева «Современная жрица Изиды, мое знакомство с Е. П. Блаватской и «теософическим обществом». (Сестра Блаватской В. П. Желиховская в ответ на обличение Соловьева отразила свою точку зрения, написав книги «Блаватская и современный жрец истины» и «Радда Бай: правда о Блаватской», но ей недоставало писательского мастерства, поэтому книга Соловьева была серьезным ударом по теософии, но не по Блаватской — она к тому времени умерла.) Всеволод Соловьев, которого иногда путают с известным русским философом Владимиром Соловьевым, долгое время активно увлекался теософией, тесно общался с Блаватской, но потом испытал сильное разочарование в ее методах. Как ни странно, к самой Блаватской он испытывал сильную симпатию, но, по сути, разоблачал ее как шарлатанку. Вот, например, отрывок из ее монолога, который Соловев приводит в своей книге, где Блаватская предстает отъявленным циником: «Что же делать, когда для того, чтобы владеть людьми, необходимо их обманывать, когда для того, чтобы их увлечь и заставить идти за кем бы то ни было, нужно им обещать и показывать игрушечки… Ведь будь мои книги и «Теософист» в тысячу раз интереснее и серьезнее, разве я имела бы где бы то ни было и какой бы то ни было успех, если бы за всем этим не стояли феномены. Ровно ничего бы не добилась и давным-давно околела бы с голоду. Раздавили бы меня… и даже никто бы не стал задумываться, что ведь и я тоже существо живое, тоже ведь пить-есть хочу… Но я давно уже, давно поняла этих душек-людей, и глупость их доставляет мне громадное иногда удовольствие… Вот вы так не удовлетворены моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда, чем проще, чем глупее и грубее феномен, тем он вернее удается».

Феномены — или, проще говоря, чудеса — действительно привлекали к Блаватской массу поклонников Кому же не захочется посмотреть своими глазами, как, например, слизанный по рукам и ногам слуга, оставленный один в комнате, освобождался от веревок посредством «высших сил». Или как в «священном шкафу» разбитая чашка превращается в целую, а порванный лист бумаги «срастается», как из шкафа вынимают письма с ответами Махатм…

Все эти чудеса в превосходном тоне были описаны в книге «Оккультный мир» поклонника Блаватской англичанина Саннета — книга стала отличной рекламой Теософского общества, после которой в организацию вошли влиятельные и занимающие высокие посты люди. Их не остановил даже скандал, связанный с тем. что в некоторых приведенных в книге письмах от Учителя Кут Хуми, полученных через Блаватскую, дословно воспроизводилась часть выступления американского медиума Генри Кида (он даже опубликовал свои обвинения в журнале «Лайт»). Но Блаватская объяснила это недоразумение тем, что ее Учитель услышал выступление Кида по «астральному радио», а потом просто забыл указать авторство. (Согласитесь, что подобная забывчивость как-то не вяжется с образом всемогущего существа, способного перемещаться по Вселенной.)

Блаватская и сама берется за перо и пишет «Разоблаченную Изиду». Точнее, она говорит, что книгу писали Учителя, — когда она просыпалась, на столе лежали листки с текстом. Часть книги она написала как бы под их «диктовку». Своей сестре Желиховской она так писала про работу над книгой: «Ты вот не веришь, что я истинную правду пишу тебе о своих Учителях. Ты считаешь их мифами… Но разве ж самой тебе не очевидно, что я сама, без помощи, не могла бы писать «о Байроне и о материях важных»… Что мы с тобой знаем о метафизике, древних философиях и религиях? О психологии и разных премудростях? Кажется, вместе учились, только ты гораздо лучше меня… Передо мной проходят картины, древние рукописи, числа, я только списываю и так легко пишу, что это не труд, а величайшее удовольствие».

На самом деле Блаватская скромничала — она была всесторонне образованным человеком, очень начитанным, энциклопедистом во всем, что касалось истории и происхождения различных религий. И в своей книге она умело подводила к тому, что теософия — это суть древних религий, их экстракт, после поглощения которого вы, пройдя путь ученичества, приобщитесь к высшим силам и будете обладать сверхъестественными способностями.

У нее была обширная библиотека с древними текстами, и недоброжелатели потом говорили, что некоторые отрывки в ее книге похожи на неточные цитаты из них.

Как бы то ни было, первое издание «Разоблаченной Изиды» тиражом в тысячу экземпляров разлетелось, как горячие пирожки.

В газетах ее труд раскритиковали: «бессмысленная мешанина» («Спрингфилд Рипабликен»), «ни на что не годный хлам» («Нью-Йорк сан») или обошли молчанием. Блаватскую обвиняли в плагиате, указывая на более сотни примеров, когда в ее книге встречались переписанные отрывки из работ других авторов по каббалистике. Профессор из Оксфорда обвинил ее в заимствованиях и некомпетентности — но что было простой публике до всех этих высоколобых критиков? Теософия становилась модным увлечением, и вопросы подлинности или заимствований новых поклонников совсем не трогали.

Число ее последователей росло как снежный ком. Вместе с ним росло и количество пожертвований, позволившее в 1878 году Олькотту и Блаватской переехать в Индию — сначала в Бомбей, а потом в Адияр.

Отношения Олькотта и Блаватской начинают портиться — Елена Петровна не упускает случая напомнить полковнику, что избранница-то она и что она является посредником между ним и Учителями, а он — всего лишь ее помощник. В письмах своим сторонникам она называет его тщеславным болваном, а он начинает упрекать ее в интригах и тайных кознях. Полковник все больше времени проводит вдали от своей чересчур активной и предприимчивой партнерши.

Но дела общества снова соединяют их на какое-то время, когда они едут в Париж, произведя фурор у падких на сенсации французов. Их квартира была обставлена в восточном стиле, прислуживали гостям два индуса, феномены поражали воображение — и вскоре в общество посыпались щедрые взносы от воодушевленных новой философией герцогов и баронов. Газеты пели дифирамбы. И вдруг разразилась катастрофа…

Помощники Блаватской в адиярской резиденции — супруги Кулом — заявили газетам, что все феномены Блаватской — наглое шарлатанство и фокусы.

Правда, прежде чем обратиться в газеты, предприимчивые супруги попытались шантажировать управляющих местным филиалом общества, но запросили слишком большую сумму — пожадничали. Поняв, что нажиться на теософах им не удастся, Эмма Кулом продала подборку писем Блаватской ее критику — ректору Христианского колледжа в Мадрасе и достопочтенному Паттерсону, который в сентябре 1884 года опубликовал в своем журнале первую подборку компромата.

Эти письма, адресованные Эмме и якобы написанные Блаватской, описывали, как надо продолжать устранишь феномены в отсутствие хозяйки, — посылать письма и организовывать появление призрака Учителя с помощью куклы, насаженной на длинный бамбуковый шест.

Для того чтобы разобраться и обвинениях, Лондонское общество психических исследований направило в Адияр своего представителя Ричарда Ходжсона. Его 200-страничный доклад о результатах поездки произвел в теософском сообществе эффект разорвавшейся бомбы.

Во-первых, Ходжсон начал с анализа писем Учителей, его вывод позже подтвердила лондонская графологическая экспертиза — послания Махатм писала мадам Блаватская. Во-вторых, Ходжсон доказал, что появление астральной формы Учителя Кут Хуми было механической манипуляцией с чучелом, созданным Алексом Куломом. «Магический шкаф» представлял собой сооружение с раздвижной задней стенкой, и в него можно было проникнуть через потайную дверь из спальни Блаватской. Звон колокольчиков издавали крошечные серебряные бубенцы, тайно пришитые внутри хламиды Блаватской, а письма падали с потолка через специальную прорезь в потолке…

В общем, Ходжсон называл все феномены мошенничеством либо заблуждением легковерных людей наподобие Олькотта. Но, говоря про Блаватскую, Ходжсон не смог сдержать некоторой доли восхищения: «Ее нельзя назвать ни глашатаем тайных ясновидцев, ни вульгарной авантюристкой; представляется, что она — самая образованная, остроумная и интересная обманщица, которую только знает история, так что ее имя засуживает по этой причине быть переданным потомству».

Блаватская, оправдываясь, говорила, что Эмма подделала ее письма, а Алекс специально сделал раздвижной шкаф и «призрак», когда она уехала из Индии. чтобы опорочить ее, что Ходжсон составил отчет в одиночку, его взгляд односторонний, и он не расспросил других сторонников Елены Петровны, что Общество психических исследований уже давно было настроено против теософов…

Как бы то ни было, этот отчет стал таким серьезным обвинением основателю теософии, что и через сто лет не давал покоя ее последователям, пока в 1986 году в пресс-коммюнике Общества психических исследовании не было указано, что отчет Ходжсона «…пестрит тенденциозными утверждениями, предположениями, преподносимыми как факт или возможный факт» и что, «согласно новейшим исследованиям, госпожа Блаватская, соосновательница теософского общества, была осуждена несправедливо».

Какие исследования можно проводить спустя более века после смерти главных героев, когда все связанное с этим происшествием уже перешло в разряд мифов?..

К тому же, несмотря на кармические удары и разоблачения, теософией и сегодня увлекаются многие тысячи людей по всему миру, свято верящих в то, что феномены сопровождали Блаватскую как избранную и не имеют ничего общего с фокусами простых иллюзионистов.

Но тогда для Блаватской это стало сильным ударом, она даже хотела покинуть общество и удалиться в Гималаи, но занялась написанием «Тайной доктрины», активной пропагандой своего учения, публичными лекциями и сотрудничеством с журналами — так что слово «теософия» стало неразрывно связано именно с ее именем.

Она была старой, больной, одинокой (Олькотт перестал тесно общаться с ней после скандала в Адияре, когда она оставила пост секретаря-корреспондента), но даже в таком состоянии находила силы для самоиронии, называя себя «старым, морально и физически выжатым лимоном, годным разве для Старого Ника (англ. — дьявол) — ковыряться под ногтями…»

«Я протяну еще год-другой… но… могу откинуть копыта в любой момент…» — писала она приятельнице.

Она скончалась 8 мая 1891 года. Олькотт предложил объявить этот день Днем Белого Лотоса (ведь смерть, по доктрине Блаватской, — переход в лучший мир). Ее пепел разделили на три части, которые хранятся в Лондоне, Адияре, Нью-Йорке.

Она была невероятно сильной женщиной, в одиночку бившейся за свой кусок хлеба и место под солнцем, несомненно обладавшей эзотерическими способностями. Даже ее противники признают, что все эти феномены и связанные с ними скандалы привлекли внимание всего мира к забытой философии и религиям Востока, пробудив интерес к литературным первоисточникам буддизма и индуизма.

1. Святая Ксения Петербургская — юродивая во имя любви

Святая блаженная Ксения Петербуржская (в миру Ксения Григорьевна Петрова) (примерно 1731-1732-1803) — юродивая, русская православная святая, канонизирована в 1988 году на Поместном соборе Русской православной церкви. День памяти отмечается 6 февраля (н. cm.) / 24 января (cm. cm.).

45 лет она бродила бездомной по улицам Петербурга. Она пророчествовала и исцеляла, предсказывала и приносила удачу в делах. Но о жизни ее до того, как она стала юродивой, практически ничего не известно. Почему?

Да все просто — вряд ли кто-то из соседей Ксении или простых петербуржцев предполагал, что эта сумасшедшая, называющая себя Андреем Федоровичем, когда-нибудь станет почитаться как святая.

Про ее детство и юность ничего не известно. Отца звали Григорием, семья, видимо, была состоятельной, поскольку домик они с мужем купили на ее приданое. Замуж она вышла за Андрея Федоровича Петрова, служившего певчим при царском дворе. В царские певчие тогда выбирали мужчин красивых, статных и, несомненно, талантливых. Так что замуж Ксения, наверное, вышла по большой любви и в муже души не чаяла. Наверняка жили в достатке, Ксения занималась хозяйством и домом. Дом у них был на Петербургской стороне, и тогда небольшая улочка, на которой он стоял, называлась по имени домовладельца — улица Андрея Петрова. (Сегодня это улица Лахтинская, а дом Ксении стоял между домами 15 и 19. На этом пустыре сейчас собираются выстроить церковь в честь святой).

Наверное, это был счастливый брак. Правда, детей у них не было, но они прожили вместе только три с половиной года и не теряли надежды обзавестись потомством. Но сложилось по-другому — Андрей Федорович заболел «жаром», горел и метался в бреду и в одночасье скончался, не получив причастия, без отпущения грехов.

В 26 лет Ксения стала вдовой. Что с ней случилось — испугалась ли, что ее мужа ждут адские муки, или просто не могла помыслить жизни без него, — мы не знаем. Можем лишь предполагать.

Ясно одно: смерть мужа перевернула в ее сознании все мироздание, изменила все представления о жизни и смерти.

Говорили, что она просто сошла с ума.

И такое бывает.

Но если она сознательно решилась на такой путь для себя — на нищету, бесприютность, юродство, — то это необыкновенно мужественный поступок. Поступок человека, обладающего железной волей и четким видением своего земного пути.

Она пошла за гробом мужа, надев его брюки, пиджак, сапоги и нарядный картуз с лаковым околышем. Знакомые и соседи были в шоке и пытались, как могли, вразумить — что ты, Ксюша, можно ли так?!

А она, подняв на них ясные глаза, ответила:

— Схоронил я свою Ксюшеньку. А зовут меня Андрей Федорович, так ко мне впредь и обращайтесь.

С тех пор на свое имя она не отзывалась.

Свой дом, где жила до этого так счастливо, она подарила девушке, которая до этого у них внимала комнату — Прасковье Ивановне Антоновой, и больше ни дня там не находилась и ни разу не ночевала.

На вопрос сокрушавшейся Прасковьи, где же она теперь голову преклонит, на что жить будет, Ксения ответила, что под покровом Отца птицы небесные живут, хотя не сеют и не жнут: «А я не хуже птицы небесной. Пусть на всё Его воля будет!»

Вещи свои и супруга, что подороже, продала не торгуясь, а все деньги отнесла в ближайшую церковь.

Друзья и коллеги Андрея Федоровича (об отклике ее родных никаких фактов не сохранилось) пытались предупредить все ее «безумные» поступки и даже обратились к начальству ее покойного мужа, чтобы тот, как близкий друг семьи и «благодетель», урезонил вдову. «Благодетель» вызвал Ксению к себе, побеседовал и… не увидев в ней никаких признаков безумия, решил, что она имеет право распоряжаться своим имуществом как ей заблагорассудится. Пытался урезонить ее и местный батюшка: негоже, мол, давать своему страданию такую волю, надо поплакать, могилку обиходить, но ломать жизнь…

Но Ксения приняла решение и отступать от него не собиралась.

Она стала бродяжкой. Целыми днями бродила по городу, в основном по улочкам Петербургской стороны, где тогда стояли небольшие деревянные домики, а жители были небогатыми мещанами. Деревянные заборы с цветками мальвы, добродушные дворняжки, лежащие в пыли, — тогда этот район города совсем не походил на центральный район Северной Пальмиры, скорее — на небольшую деревушку.

Мужской костюм, который был ей сильно велик, странные разговоры, бродяжничество — все это давало повод людям простым и недалеким гнать ее от своих дверей, а мальчишки вообще бежали за ней гурьбой — передразнивали, плевали и даже забрасывали грязью…

Обычно она быстро уходила, не отвечая на оскорбления. Но один раз, когда в ее безумии уже начали сомневаться, злые мальчишки все-таки довели ее до приступа ярости. Как обычно, они дразнились и даже кидались грязью, но потом один маленький злюка придумал бросить в нее камнем. Его примеру последовали несколько других злобных дураков, и Ксения в первый и последний раз на памяти петербуржцев рассердилась. Она погналась за мальчишками, выкрикивая им проклятия и грозя палкой, но поскользнулась и упала. Видя ее боль и обиду, окружающие решили, что больше не позволят озорникам издеваться над женщиной. С тех пор мальчишек всегда кто-нибудь одергивал — и издевательства прекратились.

Чем она кормилась — неизвестно. Видимо, теми объедками, что находила, или подаянием. Через несколько лет про ее историю узнал чуть ли не весь Петербург — ее уже не осуждали, скорее, стали жалеть и привыкли к нелепому образу. Чтобы не сердить ее, все звали Ксению, как она хотела, — Андреем Федоровичем. Подавать стали больше, но она оказалась привередливой — брала не у всех. Некоторых, даже будучи голодной, обходила стороной.

А потом в Северной столице стали происходить обыкновенные… чудеса.

Мужа Ксении похоронили на Смоленском кладбище. Там начали возводить каменную церковь — сложили фундамент, начали выкладывать первый этаж. И однажды утром, когда рабочие, позевывая, поднялись на леса, они увидели там сложенные аккуратной стопкой кирпичи. Рабочие обрадовались, что самую нудную часть работы кто-то уже выполнил за них, и работа пошла быстрее. На следующий день повторилось то же самое, и на третий день неведомая сила вновь вознесла кирпичи на леса… Любопытство каменщиков уже достигло предела, и они, сговорившись, решили спрятаться на кладбище и посмотреть, что тут происходит. Каково же было их удивление, когда глубокой ночью они увидели Ксению, которая поднимала, кряхтя, по два, по три кирпича и переносила их на самый верх деревянных лесов. Спускалась раз за разом. И снова поднималась со своим маленьким грузом. Когда грузчики ее окликнули, «Андрей Федорович» засмущался и тихонько убежал. Но на следующую ночь Ксения опять пришла на свою бесплатную работу. Таская кирпичи, она приговаривала про себя: «Надо чтобы кирпичи укладывали аккуратно. Много ей придется вынести… Но устоит».

Предсказывала она верно — после наводнения 1824 года кладбище было разрушено, многие надгробия разбили мощные волны, — но храм устоял.

Некоторые любопытные горожане заинтересовались тем, где же Ксения спит. Ведь она на все предложения заночевать под кровом отвечала отказом. Решили потихоньку проследить за ней и что же увидели? Ксения выходила в поле, становилась на колени и молилась до зари на все четыре стороны света. Когда солнце начало подниматься над горизонтом, она поднялась с колен, отряхнула их и пошла к городу. Так и не узнали, где и когда блаженная спит.

Только один разочек увидели, что заснула она в бурьяне на чужом огороде, — не стали будить, прошли мимо. А хозяйка, на чьем огороде Ксения прикорнула, вышла во двор утром, огляделась — а огород-то выполот до былиночки. ни одного сорнячка не осталось — «Андрей Федорович» помогла.

Несколько лет прошло с тех пор, как Ксения отринула мирскую жизнь. Костюм мужа истрепался до лохмотьев, пришлось взять у людей другую одежду — простую юбку и кофту. Юбка была красной, а кофта зеленой. С тех пор Ксения так и одевалась в эти два цвета — зеленый и красный, износит красную юбку — возьмет у людей зеленую, зеленая протрется до дыр — возьмет красную (зеленый — цвет надежды, красный — цвет крови Христовой).

Десять лет бродила Ксения по родному городу, и только тогда люди стали замечать, что она не просто дура, а вроде бы прозорливица. И не бормочет бессвязно, а вроде как загадки всем задает — кто поумнее, разгадает, а дурак решит, что бредит старуха, и пойдет дальше.

Заметили люди, что свою высохшую ручку Ксения протягивает за подаянием только от чистого сердца, да еще если человек хороший, добрый. У злого и червонца золотого не возьмет — да и зачем ей. если давно отреклась от всего земного. Брала только «царя на коне» — копейку (на ней был изображен всадник — святой Георгий). И тут же, через пару шагов, передавала эту копейку другому нищему или побирушке.

Но постепенно люди стали замечать, что у тех, кто дал ей копеечку, дела вдруг начинали идти лучше — то повышение по службе выпадало, то наследство получал человек. А если отказывалась денежку взять, то обязательно с этим человеком происходила какая-то неприятность.

Начали внимательнее слушать юродивую и поняли, что она прорицает. Например, под самое Рождество 1761 года пошла Ксения с родной Петербургской стороны по всей столице и приговаривала:

— Дорогие мои, ставьте опару, скоро блины печь будем! Напечем блинов, угостимся. По все России блины печь будем…

Какие блины на Рождество — не Масленица ведь, удивлялись все. Может, блинов блаженной захотелось? А через несколько дней выяснилось, что аккурат 25-го декабря померла государыня Елизавета Петровна. Блины же тогда всегда пекли на поминки — покойника Ксения всем возвещала.

Да вот еще случай — за три дня до того, как убили Иоанна Антоновича, внучатого племянника Петра I, протомившегося в Шлиссельбургской крепости 23 года, Ксения заплакала в голос, приговаривая, что течет кровь по рекам, течет кровь по каналам, всюду кровь и кровавые слезы льются… И только через три недели узнали петербуржцы, что в этот день пытались освободить Иоанна, а сторонники императрицы убили его.

Предсказывала она и то, что новый император Павел проживет столько лет, сколько букв прибито над главными воротами построенного им Михайловского замка. А над воротами замка была цитата из Библии: «Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней».

Немало было и других провидческих предсказаний, уже не связанных с членами царской семьи. Например, зашла Ксения в гости к привечавшей ее купчихе Крапивиной. Серьезно относясь к смерти, особенно к подготовке — причастию, исповеди — и считая именно это самым важным при кончине любого человека, она решила предупредить приветливую толстуху о поджидающем ее скором конце. Ну, чтобы та успела приготовиться, как следует. Уходя, она сказала: «Хоть и зелена крапина, а скоро завянет». Ни гости, ни хозяйка не придали словам юродивой никакого значения. Но прошло несколько дней, и внезапная скоропостижная кончина купчихи вдруг заставила вспомнить слова блаженной.

Или вот еще случай. Зашла Ксения в гости в свой бывший дом, который отдала девице Прасковье. Та усадила свою благодетельницу, начала ее угощать, а та и говорит:

— Что ты тут рассиживаешься, чулки штопаешь. Не знаешь, что ли, что Господь тебе сына послал. Беги скорее на Смоленский погост!

Прасковья была не замужем, в девках осталась, куда уж тут о ребенке мечтать — а ведь как ей хотелось своего нянчить. Так что бросила Прасковья и чулки, и дом нараспашку и побежала со всех ног, куда указала ей Ксения. Видит, толпа у погоста огромная. Протиснулась она внутрь и увидела, что лежит на земле женщина, а у ног ее красный комочек пищит. Оказалось, что пьяный ломовой сбил беременную женщину на позднем сроке. Она, упав, тут же родила и в муках скончалась. Прасковья забрала ребенка к себе, а через полицию пыталась узнать, что это была за женщина и нет ли у нее мужа или родных, — но та так и осталась безвестной. Никто не знал, откуда она пришла и кто она была такая. А Прасковья получила сына. Да такого, о котором только мечтать можно. Во всем он свою приемную матушку почитал, уважал и до конца ее преклонных дней о ней нежно заботился, хотя и стал важным чиновником. Всегда привечал он и Ксению, считая ее чуть ли не своей крестной матерью.

Ксения любила бывать в гостях у семейства Голубевых — почтенной бедной вдовы и ее дочери, 16-летней красавицы, кроткой и тихой. Зашла она к ним как-то в гости, глянула хитро и говорит: «Что это вы тут кофеи распиваете! Беги красавица на Охту, там твой муж свою жену сейчас хоронит».

— Андрей Федорович, как же так, у меня ведь и жениха нет. Как же мой муж может жену хоронить?

— Да что ты тут разговариваешь, иди тебе говорю, — сдвинула брови Ксения.

Делать нечего, в семействе Ксению сильно уважали, — вдова с дочкой поднялись и поехали на охтинское кладбище. Приехали, видят похороны идут, молодой доктор хоронит свою жену, умершую при родах. Отстояли они в сторонке поминальную службу, все стали расходиться, а они, перекрестившись, решили еще по кладбищу пройтись, навестить могилку дальнего родственника. Возвращаются — а доктор на могиле жены лежит, упал в беспамятстве. Подняли они его, как же человека в таком состоянии оставить. Виски растерли одеколоном, по щекам похлопали и даже отвезли на извозчике до дома. Так вот и познакомились. Через год, выдержав траур, доктор и красавица Голубева обручились, а потом и поженились. Жили они вместе очень дружно и счастливо, а детям своим завещали ухаживать за могилкой Ксении и внукам это же завещать…

А однажды, рассказывают, Ксения даже смогла потушить пожар на расстоянии. Встретив на улице скромную трудолюбивую женщину, она протянула ей копейку со словами:

— Возьми, здесь царь на коне — потушит…

Женщина взяла денежку, не зная что и думать. Поблагодарила «Андрея Федоровича» и пошла домой. Подходит к дому и издалека видит — дым, пожар — чуть ноги у нее не отнялись. А пока добежала, соседи пожар и потушили. Только успокоившись, вспомнила она слова блаженной…

Много было случаев прозорливости. Говорили, что Ксения может и сквозь стены видеть, и в сердцах людей ясно читать их будущее, но мало что из рассказов и легенд дошло до наших дней — обыватели за ней летописей не вели.

Правда, на бытовом уровне было подмечено, что, если Ксения приласкает больного ребенка, то вскоре он обязательно поправится. Даже тяжело больные дети выздоравливали, если отчаявшиеся родители просили Ксению помолиться за ребеночка. Бывали случаи, когда она молилась всю зимнюю ночь, стоя босиком на снегу, — и безнадежные к утру выздоравливали.

За такую самоотверженность ее полюбили все вокруг, даже торгаши и извозчики — на что уж непрошибаемая публика. А просто они заметили, что если возьмет Ксения из лавки их яблочко или пирожок, так торговля в этот день идет на диво. А если согласится проехаться на извозчике несколько улиц, так потом такой клиент попадется, что можно неделю не работать, — вот и старались все наперебой ей угодить.

Сорок пять лет Ксения проскиталась — сорок пять! Не иначе ангелы ее охраняли. А была она такой слабой и хрупкой на вид… А какие в Питере дожди осенью затяжные, да ветра до костей пронизывающие, зимы какие на нашем севере длинные — тут и час на морозе не выдержишь в дохе и валенках. Молодые и здоровые, и те простужаются то и дело. А она скиталась в одной юбке и кофте. Как она могла столько лет выдержать такую муку?..

Похоронили Ксению на Смоленском кладбище, где уже почти полвека покоился ее муж и где она тайно помогала строить церковь. И пошли к ее могилке верующие, утверждая, что она творит чудеса и после смерти.

На ее надгробной плите были высечены слова: «Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души». Но первая плита, видно, была сделана из непрочного материала — откалывая от нее по кусочку, по осколочку, разнесли ее по домам верующие, просившие у Ксении заступничества. Вторую плиту положили — и ее разнесли…

Уже в середине XIX века возвели над могилкой часовенку, тогда стали верующие по пригоршне земли с холма вокруг брать. В начале XX века переложили часовенку получше, по проекту архитектора Всеславина. Не разрушили ее в годы революции, и в войну уцелела. В 1960-х «бесхозное помещение» решили превратить в сапожную мастерскую, да не пошла работа у сапожников. Решили поселить сюда скульпторов — и скульпторы не прижились у могилы святой — видимо, не хватило таланта и души тягаться с Ксенией.

В 1980-е часовне вернули культовый статус, разрешили паломникам посещать. А на плите, что на часовне прибита, вся история Блаженной Ксении в двух строчках: «В сей часовне погребена раба Божия Блаженная Ксения Григорьева, жена певчего Андрея Федоровича. Оставшись после мужа 26 лет, странствовала 45 лет. Звалась во вдовстве именем мужа: Андрей Федорович. Всего жития ея было на земле 71 год.

В 1794–1796 годах принимала участие в построении Смоленской церкви, тайно по ночам таская на своих плечах кирпичи для строящейся церкви».

В народе ее почитали почти два века, а в 1988 году, когда праздновалось тысячелетие христианства на Руси, Блаженная Ксения Петербуржская была причислена к лику святых в 1988 году на Поместном соборе Русской православной церкви.

Теперь молящим у нее о подмоге можно и иконку купить, и свечку освященную поставить. Или прочитать молитву, посвященную именно своей святой.

Тропарь блаженной Ксении, глас 7

Нищету Христову возлюбивши, беземертныя трапезы ныне наслаждаешися, безумием мнимым безумие мира обличивши, смирением крестным силу Божию восприяла еси, сего ради дар чудодейственныя помощи стяжавшая, Ксение Блаженная, моли Христа Бога избавитися нам от всякаго зла покаянием.

Кондак, глас 3

Днесь светло ликует град святаго Петра, яко множество скорбящих обретают утешение, на твоя молитвы надеющиеся, Ксение Всеблаженная, ты бо еси граду сему похвала и утверждение.

Говорят, что рядом с часовенкой часто можно видеть красивую трехцветную кошечку, пушистую и упитанную, — ее здесь постоянно подкармливают.

Ксения очень любила таких, трехцветных.

2. Надежда Дурова: приключения кавалерист-девицы

Надежда Андреевна Дурова («Александр Васильевич Соколов», «Александр Андреевич Александров») (1783–1866) — кавалерист-девица, первая в российской армии женщина-офицер, участница битвы при Бородино, писательница.

Наша очередная героиня родилась 17 сентября 1783 года, хотя сама, как любая женщина, любила свой возраст преуменьшать — в сочиненных ею «Записках «кавалерист-девицы» называла своим годом рождения то 1789, то 1790.

Отцом ее был гусарский ротмистр Дуров, матерью — дочь малороссийского помещика Александровича, сельская красавица, «звезда» дворянского общества в сельской округе близ Пирятина. Замуж она вышла против воли отца, который был категорически против «москаля», да к тому же еще и гусара. Темной ночью она бежала к нему через родительский сад, и влюбленные помчались на четверке лошадей под венец. Отец беглянку проклял, но, узнав о ее беременности и о том, что по прогнозам дочери ожидается внук (которого она уже решила назвать Модестом и который должен был быть прекрасен как ангел), сменил гнев на милость.

Вопреки ожиданиям романтической мамаши, роды сопровождались болью, о которой она не имела ни малейшего понятия, да вдобавок родилась девочка — которую она сразу и решительно невзлюбила, причем до такой степени, что непроизвольно оттолкнула руки повитухи, поднесшей ей ребенка. Через несколько дней, стыдясь осуждения местных дам, она все же поднесла малышку к груди, но та, оголодав, так стиснула беззубыми деснами сосок матери, что она закричала и снова оттолкнула от себя малышку, решив, что пусть этим неблагодарным делом занимаются кормилицы…

Когда полк отца тронулся в поход, малышку везла горничная-подросток, которая, когда Надя начинала кричать от голода, кормила ее из рожка коровьим молоком. Во время привалов она же искала в селе кормилицу, молодую крестьянку, недавно родившую своего малыша, и тут уже ребенок наедался вволю.

Несмотря на тяжелую дорогу и перебои с кормлениями, девочка росла очень бодрой, совершенно здоровой и обладала густым «командирским» басом. Орала она много и часто, и обезумевшая мать, возненавидевшая свое дитя, которое не давало ей ночью заснуть, во время очередного переезда просто выкинула малышку из своей кареты.

Крохотный комочек лежал на дороге весь в крови, как неживой, народ вокруг смолк, а побелевший как полотно отец подъехал к малышке в полуобморочном состоянии. Он наклонился, гусары подали ему ребенка. и у него на седле малышка закашлялась и расплакалась — ожила.

«Благодари Бога, что ты не убийца! — Ротмистр еле сдерживал себя, — Дочь наша жива, но я уже не отдам ее тебе во власть, я сам займусь ею».

Отцу и командиру заниматься малышкой было все-таки не с руки, поэтому ее воспитание целиком было передано заботам «правофлангового» гусара Астахова. Тот сначала проклинал возложенную на него обязанность, так как насмешки сыпались на него со всех сторон, но поскольку был он покладистым и добродушным, то потом сам полюбил девочку без памяти. И в походе, и на отдыхе всюду он носил ее на руках, тетешкая. Развлекать ребенка игрушками он не мог — все-таки нянькой он не был, но чтобы позабавить малышку, сажал ее на коня и давал поиграть пистолетом или скакал перед нею, размахивая саблей, а кроха заливисто смеялась. Вечером он шел с нею послушать полковой оркестр, а заснувшую Надю уже приносил в кровать к родителям. Надя свою маму боялась до смерти, и если видела ее днем, то тут же старалась спрятать свое личико за шеей гусара или под его руками.

«Седло было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка — первыми детскими игрушками и забавами», — писала потом Дурова.

Когда Надюше исполнилось три года, ее дед решил все-таки простить «негодяев» и даже поехал в Киев к архиерею, чтобы тот снял его проклятие с дочери. В письме он благословил «молодых» и сообщил, что ждет их в родовом гнезде, чтобы вручить дочери приданое и повидать внучку.

Правда, исполнилось сие благое намерение только тогда, когда у Дуровых родилось еще двое детей и он отправился в Москву, чтобы получить отставку и назначение на штатскую службу, — а дети с матерью поехали к деду, на Украину. Там старшая внучка просто влюбила в себя всю дворню, потому что благодаря воспитанию дядьки Астахова в своей жизни любила только лошадей и пистолеты. Пятилетняя Надя выстраивала кукол, которые накупил ей дед, и кричала им: «Э-э-эскадр-р-р-р-рон! Сабли наголо! Налево заа-ааезжай!» — и прыгала перед «строем», размахивая «саблей» из дерева. Все взрослые находили это забавным, а мать злилась, драла ее за уши, обещала посадить «на хлеб и воду» и ставила девочку в угол. Хотя та и не понимала — за что ее наказывают?

Дуров после проволочек получил назначение городничим в Сарапул Вятской губернии, и вскоре все семейство переехало туда.

Мать решила вплотную заняться воспитанием юной барышни, которая в будущем должна была стать хозяйкой своего дома и вести хозяйство. Она запрещала ей выходить во двор, насильно усаживала Надю в горнице и заставляла шить, вышивать, плести кружево. Та с тоской покорялась, но мечтала лишь об одном — поскорее вырваться и скакать в поле, бегать по саду, лазать по деревьям и рубить крапиву.

Вот что сама Дурова пишет об этих детских годах: «….мать моя, от всей души меня не любившая, кажется, как нарочно делала все, что могло усилить и утвердить и без того необоримую страсть мою к свободе и военной жизни: она не позволяла мне гулять в саду, не позволяла отлучаться от нее ни на полчаса; и должна была целый день сидеть в ее горнице и плесть кружева; она сама учила меня шить, вязать, и, видя, что я не имею ни охоты, ни способности к этим упражнениям, что все в руках моих и рвется, и ломается, она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам».

Девочке исполнилось 12 лет, когда ее отец купил себе черкесского жеребца Алкида. Он был еще необъезжен, и Дуров сам его усмирял. А Надя, полюбившая это благородное животное с первого взгляда, тайком пробиралась в конюшню и подкармливала его сахаром, хлебом, солью, даже таскала для него у других лошадей овес. Она сама чистила его блестящую шкуру и вскоре добилась того, что конь стал ей доверять. Утром, едва проснувшись, она бежала в конюшню, угощала Алкида лакомством, потом подводила к крыльцу (с земли она на него еще не могла залезть) и галопировала по двору, пока все спали.

Раз ее увидел конюх Ефим и онемел от ужаса — жеребец считался бешеным, неуправляемым. Молча он подбежал к коню и пытался взять его под уздцы, но Алкид встал на дыбы. А Надя только прижалась к шее коня щекой, похлопала его, и конь тут же встал, чтобы малышка могла соскользнуть на землю. А потом она отвела его в стойло — конь послушно шел за ней, мягко трогая губами худенькое плечо.

Пообещав отдавать конюху свои карманные деньги, Надя выпросила себе право тайно брать жеребца. Ночью она тихонько выводила его в проулок, по забору забиралась на спину и вскачь неслась к реке. Иногда она скакала на коне всю ночь, а под утро вернувшись домой, без сил падала на кровать и засыпала, не успев даже раздеться. Горничная рассказала об этом матери, и та решила проследить. Не спала всю ночь, а когда увидела, что Надя выводит из конюшни буйного жеребца, решила, что ее дочь ко всему прочему больна лунатизмом. Но тут конюх гаркнул: «Барышня, куда же вы?» — и мать поняла, что дочь-то совсем не спит, просто «проявляет недопустимое непослушание», и побежала жаловаться отцу. Обозвала Надю «проклятой девчонкой» и, пребольно ухватив за ухо, так и довела ее до спальни, бросив на кровать.

Надя выросла яркой симпатичной девушкой — ее любовь к физическим упражнениям пошла на пользу ее фигуре — она стала стройной и гибкой, на щеках ее играл яркий румянец, брови изгибались красивой дугой, а черные глаза блестели, как спелые вишни. Может, она и не была писаной красавицей, но была «пикантной». Себе же в зеркале она не нравилась, да и мать постоянно твердила, что она «нехороша собой», ставя в пример красоту младшей дочери. Матери вообще все было не по-ее, характер у бывшей красотки оказался скверный, она нудила все время, жаловалась на жизнь — хотя причин тому, право слово, не было. Мать постоянно твердила, что женская доля — это вечное рабство, тягостная зависимость от мужа, тяжелые обязанности по рождению и воспитанию непокорных детей. Так что Надя рано себе уяснила, что женская доля — не сахар, и лучше бы ее как-нибудь миновать. Например, став мужчиной.

Но и ее сердца коснулась первая любовь.

Говорят, что когда гостила Надя в Малороссии у деда с бабкой, она приглянулась своей тетке, которая забрала ее к себе в имение. Девушке впервые в жизни сказали, что она привлекательна, но что за красотой надо ухаживать — тетка уложила ее густые волосы в красивую прическу, купила несколько новых платьев и попыталась свести загар (тогда он считался некрасивым).

В имении тетки Наде впервые приглянулся молодой человек Кирияк, сын местной помещицы, чернобровым и темноглазый, как она. Видеться они могли только в церкви, и Надя летела туда как на крыльях. Тетка, удивившись такому проявлению набожности, поговорила со своей дочерью и узнала, что молодой красавец уже попросил у Нади колечко — если та согласится и отдаст, то он станет просить ее руки. Тетка разозлилась без меры — вот еще хлопоты на ее голову!.. «За влюбленной девушкой приглядывать, — думала она, — беды не оберешься. А мать этого парубка на свадьбу не согласится: они богатые, а у нашей невесты приданого кот наплакал», — и отправила Надю к родителям, поставив крест на ее первой, едва зарождавшейся любви.

«…Думаю, что если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными замыслами», — даже в старости Надя не забывала о своей первой любви.

Ей совсем не хотелось уезжать из полюбившейся ей Малороссии, где она была вольна, как птица, и где ее так любили. На прощание бабушка долго читала молитву над своей «ласточкой», призывая на нее Божье благословение. Дурова считала потом, что только молитва бабушки спасала ее во всех военных передрягах и приключениях.

Мать ей обрадовалась на удивление. Надя после поездки стала выглядеть как барышня, но ласковость матери объяснялась другой причиной. Дуров загулял, присмотрев себе в городе молодую любовницу-мещаночку, да он и всегда был неравнодушен к женскому полу, а тут стал в открытую жить вторым домом. И мать Нади надеялась, что приезд любимой дочери его образумит, да не тут-то было, сердцу не прикажешь. Он, правда, пытался покончить со своим увлечением, даже выдал свою содержанку замуж, но потом все-таки «отыграл обратно».

Дочери он очень обрадовался, даже подарил ей любимого Алкила, сшил ей на заказ казачий чекмень, сам учил держаться в седле и решительно управлять конем.

«Эх, был бы парень, каким бы героем был, ведь удалью молодецкой ты вся в меня, Надюша», — говорил ей отец. Но бросать молодую любовницу он и не подумал. Мало того, расставшись с одной, тут же завел себе другую, а к жене же так и не вернулся, обвиняя ее в жестоком нраве и непереносимом характере.

От отчаяния матушка заболела, поехала лечиться в Пермь, да там и померла — не сколько от хворей телесных, сколько «от скорбей».

В основном все биографы Дуровой опираются на ее «Записки» — самый полный источник о ее жизни. Но Надежда в своей автобиографии дважды погрешила против истины. Во-первых, сместила дату рождения, во-вторых, не упомянула об одном важном факте своей биографии. Сама себя она называла девицей, а между тем в восемнадцать лет ее выдали замуж за местного чиновника Чернова. Она родила сына Ивана и прожила с ним еще два года, а потом вернулась к отцу. Что стало с ее сыном, как она общалась с мужем — нам неизвестно.

Так что к тому времени, когда она решилась бежать в действующую армию, было ей 23 года, и была она рожавшей женщиной.

Скорее всего, замалчивание этих фактов ее биографии связано с тем, что Надежда позже всегда стремилась идентифицировать себя с мужчиной, а все женское в себе отрицала. По сути, это первое открытое проявление в российском обществе женщины-транссексуала.

Но вернемся к нашей Надежде.

Решение покинуть отца пришло к ней, когда в Сарапул прибыл казачий полк, с офицерами которого отец очень сдружился (мать еще была жива). И хотя он постоянно звал дочку на верховые прогулки, желая похвастаться перед новыми приятелями ее мастерством наездницы, Надя постоянно отказывалась. Она почти не появлялась в доме, чаще сидела у себя в комнате, а когда выходила в платье, то сильно румянилась и белилась что, вообще-то, было ей совсем не свойственно.

Полк выступал в поход 15 сентября, и первая серьезная остановка должна была быть верстах в 40 от усадьбы. Через два дня, в день своего рождения, Надежда окончательно решилась начать другую жизнь под мужским именем — о чем мечтала, кажется, всю свою жизнь. У нее было много подарков в этот день: мать подарила золотую цепочку, младший брат — свои золотые часики, отец — триста рублей и красивое седло… Но самый большой подарок она преподносила себе сама. Перед сном мать попрощалась с ней ласковее обычного и даже поцеловала, так что растроганная Надя ушла к себе в слезах.

Потом зашел отец пожелать спокойной ночи. Он заметил, что она бледна и дрожит, и сказал, чтобы непременно велела протопить горницу и теплее укуталась. Еле сдерживаясь, Надя поцеловала ему руки, а он, растроганный, потрепал ее по щеке и сказал: «Хорошая дочь». После того как он вышел, Надежда кинулась на пол и поцеловала то место, где только что стояли его ноги. Поплакала. Поднялась, обрезала волосы. Надела казачью форму, затянулась кушаком, натянула папаху и долго смотрела на себя в зеркало, размышляя. можно ли принять теперь ее за мужчину.

Но тут она услышала, как всхрапнул Алкид, и поняла, что конюх Ефим, по уговору, уже приготовил ей коня на заднем дворе.

Она взяла свое женское платье и капор и, проехав немного, сложила их в беспорядке на берегу Камы — чтобы отцу было что говорить людям и нс стыдится. Утонула, вот и все.?

Всю ночь — то галопом, то шагом — летела она под?лунным сиянием через лес к стоянке казаков и была?счастлива, как, наверное, никогда в жизни. Менялась ее судьба…

Едва забрезжил рассвет, как она была у стоянки. Докладывая о себе офицерам, она впервые сказала о себе в мужском роде: «Я приехал». Историю она выдумала неубедительную, так как всегда по характеру своему говорила правду. Просила зачислить ее к казакам на время, пока не подойдут к регулярной армии, там, мол, ее, может, и примут в какую-нибудь часть.

А на войну — «Александр Васильевич Соколов» пошел без ведома отца и документов, поэтому и не приписан еще ни к какой части.

Слушавший ее полковник было задумался, но дело решил старый есаул, сказавший: «Возьмем ею, ваше благородие, он далеко отъехал, еще в беду попадет». Так и решили. Соколову определили место в строю, а полковник приказал обедать и квартировать с ним вместе.

Поход длился около месяца, причем Надя сначала неумело, а потом все более ловко сама седлала коня и водила его на водопой.

Когда полк после маневров распустили по домам, Надежда решила пробираться к армии в одиночку, но полковник, полюбивший своего нового ординарца, предложил погостить у него дома до начала нового похода.

Ах, как же потом жалела Надя о своем решении — жена полковника не давала ей прохода, подначивая ее: «А вы и вправду мужчина? Ой, а кожа у вас нежная, как у девицы и борода пока не растет. Вот горничная мои думаем, что вы точно как девица», — хихикала полковничиха, а Надежда покрывалась холодным потом, краснела и что-то невнятно бормотала. Она старалась меньше находиться в усадьбе и целыми днями скакала по донским степям.

Но вскоре полковник объявил ей, что получил Атаманский полк и направление в Гродненскую губернию (там стояли части регулярной армии, куда так рвалась Надя) — завтра на рассвете в дорогу.

В Гродно Надя распрощалась с добрым полковником. и через неделю ее с радостью зачислили в коннопольский уланский полк как «дворянского сына Соколова Александра Васильевича». В сражениях они потеряли множество людей, и им срочно нужно было пополнение.

Вот когда Надя в полной мере почувствовала, что такое солдатская жизнь: как и всех новобранцев, ее заставляли по полдня маршировать, рубиться саблей, драться тяжелой для девушки пикой, преодолевать препятствия, на которые она пока не решалась. Правда, ее радовала новая красивая форма — эполеты, каска с султаном, белая перевязь… А вот сапоги казались ей сделанными словно из камня, тяжелыми до невозможности, в них нельзя было прыгать и бегать, как она любила.

Вскоре уланский полк перевели в Литву, и три недели они провели в глухой деревушке, затерянной среди болот. Картошку крестьяне от них попрятали, так что каждым вечер они выбирались с заступами на пустые огороды и выкапывали себе остатки урожая. В общем, до той поры, пока полк двинулся на Пруссию, Надя, уже успевшая хлебнуть «военно-полевой» романтики, запечалилась и даже написала отцу письмо, что очень его любит и умоляет простить, потому что, может быть, скоро ее убьют.

Но на поле боя вся хандра слетела с Надежды, как луковая шелуха, — она и правда, как древняя амазонка. была рождена для боя. Свист ядер, блеск штыков, крики раненых, топот копыт, блеск сабель — все это действовало на нее как прекрасное вино. Она бросалась в атаку раз за разом, присоединяясь к каждому эскадрону, который начинал атаку, за что ее тут же крепко обматерил командир.

И вдруг в пылу боя она увидела, как нашего офицера сбили неприятельские уланы и вот-вот прикончат. Как птица, она полетела на своем Алкиде… Увидев хотя и худенького, но громко орущего улана, с выпученными глазами, пеной у рта и пикой над головой, — неприятель позорно сбежал. Надя спасла жизнь поручику Панину из Финляндского драгунского полка. Она соскочила с коня, но взвалить туда раненого у нее просто не хватило сил. Помог однополчанин поручика, который сказал, что отвезет его к своим. А Надя пешком пошла по полю боя — ее запросто могли убить, но, видимо, бабушкина молитва ее защитила.

Как и тогда, когда под конем взорвалась граната, — он так высоко подпрыгнул, будто взлетел на пружинах, и оба они уцелели. Как заблудилась она на поле, обессиленная после боя, и ее чуть не зарезали мародеры. Алкид унес ее к своим. А какой ад был под Фридландом… Половина полка там полегло, их засыпали дождем из ядер и гранат, поливали картечью, — а посредине поля под уланом взбесился конь, который начал скакать рывками, пытаясь сбросить раненого всадника. Она спешилась и, усмирив лошадь, повела ее в поводу, боясь потревожить раненого. Пристроив его наконец в обоз, сама отстала от своего полка, за что получила очередной нагоняй (ей не привыкать) от своего командира, решившего за такое самоуправство отослать ее в обоз.

В лагере Надя с горечью размышляла, что, участвуя в битвах при Гейльсберге, Гутшадте, Фридланде, за свою отвагу и доблесть получила пока одни шишки. Просила же брата, чтобы прислал ей тайком дворянскую грамоту, ей бы уже давно чин дали…

После войны уланы вернулись в Россию. И тут в жизни Надежды случилась настоящая трагедия. Она потеряла своего верного друга, настоящего боевого товарища Алкида. Уланы сами, по очереди, водили коней на водопой, причем вести надо было двух коней товарищей, а ехать на третьем. Но кони были неспокойны, хрипели и рвались с повода, и Надя решила с водопоя повести в поводу всех трех. Как она потом корила себя за это решение…

Алкид вдруг рванулся, испугавшись чего-то, и понесся вкось, перепрыгивая через изгороди из жердей, колья в которых, как пики, торчали вверх… На один из этих кольев он и напоролся брюхом. Прискакал в лагерь, упал к ее ногам и издох.

Уланы знали, какой это был конь, — один на миллион, не чета всем остальным… Они горевали вместе с Надей, даже выкопали могилу для Алкида и насыпали сверху высокий холм. Ротмистр дал «Соколову» увольнительную, но два положенных дня отдыха Надя просидела под моросящим дождиком рядом с могилой Алкида, рыдая в одиночестве и обвиняя себя в его смерти. Ну почему она не села верхом?..

Но вдруг в штаб прибыл унтер-офицер с приказом направить улана Соколова к генералу Каховскому. Надя попрощалась с могилкой коня и отправилась к прославленному генералу, который, как ей показалось, знал о ее судьбе более, чем все остальные. Оттуда ее переправили в сопровождении адъютанта к главнокомандующему Буксгевдену, приема у которого она прождала в Витебске почти неделю. Буксгевден принял ее ласково, сказал, что ей надобно отправиться в Петербург, ее ожидает сам государь.

Говорят, что по просьбе отца, который получил письмо Нади и просил расследовать, где находится его дочь, было произведено специальное, почти детективное расследование. Оно настолько заинтересовало всех, кто был к нему причастен, что о результатах даже было доложено самому императору, который пожелал сам увидеть эту неординарную девицу.

По легенде, император Александр I был настолько поражен ее историей, ее героизмом, стойким характером и необычайной храбростью, что, признав этот случай исключительным, разрешил Надежде остаться в армии в чине корнета гусарского полка под новым именем — «Александров (производное от Александра) Александр Андреевич» — и обращаться непосредственно к нему в случае затруднительных обстоятельств.

А за спасение жизни раненого офицера, да еще в разгар битвы, Надежда была награждена солдатским Георгиевским крестом и произведена в офицеры. Правда, в полк ее не вернули, перевели в другой — Мариупольский гусарский, подальше от возможных пересудов.

Началась война 1812 года. Полк Надежды участвовал как в мелких партизанских стычках, так и в крупных сражениях, например, при Бородино…

В боям она уже привыкла, но тут мучительнее всего был страшный холод, необычный для августа. Ветер дул свирепый, было сыро, ночевали в шалашах… В день главной битвы Надя думала, что навсегда оглохнет от воя снарядов и рева орудий с обеих сторон. Ее эскадрон раз за разом посылали в атаку и отзывали обратно. У нее не было ни перчаток, ни шинели — август все-таки, и она не думала о бое или о ранении, о победе или поражении — только о том, что когда это кончится, она сможет согреться…

Пролетавшим рядом ядром ее контузило, вахмистр тут же отвел ее за строй — нога на глазах раздувалась и чернела, но Надя, не увидев крови, решила, что все обойдется, и вернулась в строй. До вечера уланы сдерживали атаки на своем фланге, но к ночи Дурова уже не могла терпеть боль и вынуждена была признаться вахмистру, что не может более держаться в седле и ее надо отправить в обоз. Впервые за шесть лет службы она призналась, что не в силах справиться с болью и «уступила» ей.

Кое-как она добралась до ближайшей избы в Бородино и. забравшись на печку, провалилась в сон, даже не сняв каску. Но утром ей не стало легче, напротив, боль казалась непереносимой. Она еле-еле взобралась в седло, проехала пол версты и легла в поле… Хорошо, что на дороге показалась телега, — по законам военного времени ее реквизировал сопровождавший Дурову улан. Там, на постое, она встретила старых полковых друзей, которые тотчас выделили Наде теплый тулуп, кусок солонины и чарку водки. Через два дня она вернулась в строй…

Но армия с боями все отступала и отступала. Кстати, в суматохе отступления она ведь попала к самому Кутузову! А отправилась она к нему в страшной обиде на своего командира, который угрожал ей расстрелом за то, что она… потеряла команду фуражиров, разыскивая лошадь. Командир боялся, что фуражиры остались в лесу, занятом неприятелем, а те спокойно доехали до околицы села, занятого нашими войсками, и там остановились, забыв, где договаривались встретиться. Решив, что под начальством такого варвара оставаться она уже не может, Надежда, минуя всех адъютантов и помощников, прорвалась к Кутузову и сказала, что хочет быть его ординарцем.

«…вошла и не только с должным уважением, но даже с чувством благоговения поклонилась седому герою, маститому старцу, великому полководцу. «Что тебе надобно, друг мой?» — спросил Кутузов, смотря на меня пристально. «Я желал бы иметь счастие быть вашим ординарцем во все продолжение кампании и приехал просить вас об этой милости».

Рассказав об обиде, по которой она не может долее оставаться под руководством старого начальника, Дурова назвала себя «храбрым офицером», и при этом слове на лице у Кутузова появилась ехидная улыбка — он, единственный, сразу раскрыл ее тайну, признав в ней женщину. Но все же уточнил ее фамилию и, узнав что — Александров, обнял и сказал, что много слышал о его храбрости и оставляет у себя бессменным ординарцем, чтобы тот немного передохнул от тягот «трудов военных».

Дурова носилась с поручениями «как бледный вампир» (по ее собственному выражению), но больная нога никак не проходила — а вскоре к боли прибавилась лихорадка, и в конце концов ей пришлось признаться Кутузову, что более в армии она оставаться не может. Тот выдал ей подорожную и деньги и сказал, чтобы особенно не расстраивалась, стоять они будут еще долго, может, успеет вернуться к боям…

Всю дорогу ее мучил жар и любопытные обыватели, которые пытались выведать, сдана ли Москва. Но сказала об этом Надя только губернатору Мансурову.

Отец встретил ее на пороге дома и не смог сдержать слез, увидев простреленную и прожженную ее шинель. Надя хотела провести дома пару месяцев и вернуться, взяв с собой младшего брата к Кутузову. Но отец решительно возразил, что 14-летнего мальчишку в зиму не отпустит, лучше им вдвоем дождаться весны, тогда они поедут с его благословением.

«Смоленская дорога. Проезжая лесами, я долго не могла понять причины дурного запаха, наносимого иногда ветром из глубины их. Наконец, я спросила об этом ямщика и получила ответ, какого не могло быть ужаснее, скатанный со всем равнодушием русского крестьянина: «Где-нибудь француз гниет»».

Надежда побывала со своим отрядом в Пруссии и Богемии, храбро сражалась при взятии крепости Модлина и Гамбурга.

В отставку она вышла в 1816 году, после слезных и многочисленных просьб отца, Георгиевским кавалером, в чине штаб-ротмистра и с приличным пансионом. Погостила у родственников в Петербурге, съездила в Малороссию и вернулась в Сарапул, к отцу. После его кончины, пожив одна, перебралась поближе к брату, которого назначили городничим в Елабуге. Жила она там на Московской улице, в своем одноэтажном домике на три окна, со старым слугой.

За женщину ее не признавали, — говорила о себе в мужском роде, ходила в мужском сюртуке, брюках и сапогах, — а величали «барин, его благородие Александр Андреевич Александров».

Животных любила — без меры. Мальчишки, прознав об этой ее слабости, частенько возникали на ее пути, якобы случайно, с щенками и котятами, которых родители велели утопить. «Куда несете?» — спрашивала Дурова строго. «Топить», — сокрушались хитрые мальчишки. И не было случая, чтобы она не забрала щенка или котенка себе в дом, который давно превратился бы в зверинец, если бы не усилия старого слуги, потихоньку «регулировавшего» численность живности. Но все равно собак и кошек в доме было предостаточно.

До переезда в Елабугу она еще раз побывала в Петербурге, когда хлопотала об издании своих «Записок» в 1836 году. Ее мемуарами сильно заинтересовался Пушкин, который всем хвалил ее и советовал писать еще.

«Если автор «Записок» согласится поручить их мне, то с охотой берусь хлопотать об их издании… За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешении загадки должно произвести сильное общее впечатление». В «Современнике» он напечатал отрывок из воспоминаний, написав к нему свое предисловие. И в том же году книжка вышла отдельным изданием под названием «Кавалерист-девица». Потом вышел двухтомник, переиздание «Записок», которые были очень популярны, и еще при жизни вышел ее четырехтомник.

Правда, критики говорили, что это все не литература. а чистая мемуаристка и эссеистика — художественных достоинств за прозой Дуровой не признавали.

В конце жизни у Надежды оставалось три увлечения, три страсти — животные, вышивка бисером и долгие прогулки пешком, причем до восьмидесяти она отличалась отменным здоровье и вышагивала прямо, по-военному.

Похоронили ее как солдата — с воинскими почестями.

3. Мария Волконская — долг превыше любви

Мария Николаевна Волконская (Мария Раевская) (1806–1863) — декабристка. жена осужденного на каторгу генерал-майора, князя Сергея Григорьевича Волконского, добровольно последовавшая за ним в Забайкалье, писатель, автор «Записок княгини Марии Болконской».

Мария Николаевна родилась в известной российской семье Раевских, ее отец — Николай Николаевич — боевой генерал, в начале Отечественной войны 1812 года командовал 7-м пехотным корпусом в армии Багратиона.

Батарея Раевского, центральный редут в боях у деревни Салтановки под Смоленском и в Бородинской битве — одна из легенд русской воинской славы. Поэт Константин Батюшков, бывший в 1813 году адъютантом при Раевском, вспоминал: «В опасности он истинный герой, он прелестен. Глаза его разгорятся, как угли, и благородная осанка его поистине сделается величественною». Да и сам Наполеон считал, что Раевский «сделан из материала, из которого делаются маршалы».

Александр Пушкин писал брату: «Мои друг, счастливейшие минуты жизни провел я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, прекрасного душой, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель екатерининского века, памятник двенадцатого года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и пенить его высокие качества».

Мать Марии Николаевны, Софья Алексеевна, гречанка по одной линии, по другой была внучкой Ломоносова и дочкой А. Константинова, библиотекаря Екатерины II. Многие подчеркивали ее благоговение перед мужем и безграничную преданность ему.

В семье Раевских было шестеро детей, Мария родилась в 1805 году. Дети любимца государя императора ни в чем не знали нужды: имение под Москвой, обширные поместья на Украине, летний отдых в Крыму, на Кавказе и за границей. Лучшие учителя, которых только могла дать Европа: Мария читала в подлиннике не только Байрона, но и Шекспира, писавшего на староанглийском, а пела так, что заслушивались самые известные композиторы того времени.

«Мало-помалу, — писал позже влюбленный в нее граф Густав Олизар, — из ребенка с неразвитыми формами она стала превращаться в стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в черных кудрях густых волос и пронизывающих, полных огня глазах».

В 1820 году пятнадцатилетняя Мария во время путешествия по Кавказу познакомилась с А. С. Пушкиным, когда тот составил семье друга компанию. Позже, в своих «Записках», Мария Николаевна писала: «Во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с сестрой Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами и, не подозревая, что поэт шел за нами. я стала забавляться тем, что бегала за волной, а, когда она настигала меня, я убегала от нее».

В первой главе «Евгения Онегина» Пушкин описывает это так:

Но 15-летняя Мария испугалась страсти поэта и отвергла его. А тот назовет позже свое двухмесячное пребывание на Кавказе и две недели в Гурзуфе, купание в море и поездку верхом в Бахчисарай (и, конечно же, присутствие Марии!) счастливейшими минутами своей жизни.

В вышедшей в 1922 году книге профессора Б. М. Соколова «Мария Волконская и Пушкин» блистательно доказывается, что предмет стихотворений «Редеет облаков летучая гряда…» (1820), «Таврида» (1822), «Ненастный день потух…» (1824), «Буря» («Ты видел деву на скале…») (1825), «Не пой, красавица, при мне…» (1828), «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» (1829) посвящены Марии Раевской.

Поэма «Полтава» тоже посвящена ей, Марии:

А в черновике «Посвящения» вместо слов «Твоя печальная пустыня» стоит строка «Сибири хладная пустыня», что уже указывает на адресата точнее некуда…

Князь Волконский принадлежал к знатнейшей фамилии России, корни которой шли от Рюриковичей, был героем войны и на прекрасном счету у государя. Его мать Александра Николаевна была фрейлиной императрицы Марии, статс-дамой двора.

В доме Николая Николаевича Раевского Волконский бывал часто и как бы «ненароком» старался попадать на те вечера, когда пела Мария. Расположась поближе к роялю, он, бывало, весь концерт так и стоял, не в силах пресытиться ее пением.

Воспитание в католическом пансионе и, скорее всего, еще то, что Мария была на семнадцать лет его моложе, сыграло свою роль в том, что Сергей Григорьевич лично свататься не решился, а сделал это через ее отца и в письменной форме. Согласие было получено, а в свете пошли слухи, что Мария Раевская вышла замуж не по любви, а по настоянию родных. Сыграло ли тут роль слияние двух огромных состояний и княжеский титул Волконского, мы вряд ли когда узнаем. Есть доводы и за, и против этой версии. Тот же Густав Олизар, предводитель дворянства Киевской губернии и человек не менее богатый, сватался к Марии Николаевне и получил отказ, и не от родных, а лично от нее самой.

Прочитав послание Волконского, Николай Николаевич вызвал к себе в кабинет Марию и дал прочесть ей письмо. Мария растерялась: «Папа, ведь я совсем его не знаю!» Но Раевский махнул рукой: «У вас будет время подружиться. Князь прекрасный человек!»

В тот же вечер Волконский получил известие, что Мария Николаевна согласна. Официально помолвку отпраздновали большим балом. Во время танца с женихом Мария нечаянно задела краем одежды столик с канделябрами, одна из свечей опрокинулась, и на невесте загорелось платье. Волконский сумел его потушить, но и Марии, и многим гостям это показалось дурным предзнаменованием…

Свадьбу сыграли 11 января 1825 года. Мужа Мария видел мало: он был то на учениях, то на службе. Возвращался домой лишь поздно вечером, усталый и молчаливый. Через три месяца после свадьбы Мария серьезно заболела. Врачи определили беременность и отправили Волконскую в Одессу, на морские купания. Вместе с ней отправились сестра и мать. Князь Волконский остался при своей дивизии в Умани и приезжал лишь изредка.

Мария Николаевна позже писала: «Я пробыла в Одессе все лето и, таким образом, провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества; я не имела понятия о существовании тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле.

Он приехал за мной к концу осени, отвез меня в Умань, где стояла его дивизия, и уехал в Тульчин — главную квартиру второй армии. Через неделю он вернулся среди ночи; он меня будит, зовет: «Вставай скорей»; я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближаюсь к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогаю, как умею, спрашивая, в чем дело? «Пестель арестован.» — «За что?» Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожат. Я видела, что он был грустен, озабочен. Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов — и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал; тотчас по возвращении он был арестован и отправлен в Петербург. Так прошел первый год нашего супружества: он был еще на исходе, когда Сергей сидел под затворами крепости в Алексеевском равелине».

Во время родов Мария едва не умерла, повивальная же бабка приехала только на второй день. Волконская лежала в родильной горячке несколько суток и даже не помнила подробностей свидания с мужем, который приехал навестить ее с сыном 5 января 1825 гола, через три дня после рождения сына Николая.

Уехав в ту же ночь, он был через несколько дней арестован.

Раевские решили не волновать дочь. Об аресте мужа она узнала лишь в марте. И тут же написала ему: «Я не знала о твоем аресте, милый друг. Я не позволяю себе отчаиваться… Какова бы ни была твоя судьба, я ее разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь, на край света, если это понадобится, — не сомневайся в том ни минуты, мой любимый Серж. Я разделю с тобой и тюрьму, если по приговору ты останешься в ней».

Брату Александру Раевскому, с которым была очень дружна и который был арестован имеете с мужем, Марии тоже отравила письмо: «Сергей лучший из мужей и будет лучшим из отцов, и я ею сейчас люблю более чем когда либо, ведь он несчастен».

Николай Николаевич отправился и Петербург хлопотать за родственников. Но к его приезду сыновья были освобождены, а положение Волконского осложнилось тем, что он отказался давать показания на товарищей. И царь сорвал свой гнев на старом генерале, приехавшем хлопотать да зятя. Лишь в апреле Раевский вернулся и Болтышку и заявил дочери, что не осудит ее, если та решит расторгнуть брак с Волконским.

Но дочь взбунтовалась и отправилась в Петербург, пытаясь добиться свидания с мужем и нанося визиты его родственникам. Вслед за Марией отправился и Александр Раевский, пытаясь уговорить ее уехать из столицы в имение тетки, графини Браницкой.

Одновременно Александр пишет письмо Бенкендорфу с просьбой не допустить свидания Волконских, а если таковое все-таки состоится, то прежде дать встречу с Волконским графу Алексею Орлову, зятю Раевских. Орлов собирался просить Волконского утаить от Марии Николаевны степень своей виновности и заставить ее уехать из Петербурга.

Свидание было дано, и Волконский послушался Раевских, но причиной отъезда Марии из столицы послужило еще и то, что графиня Браницкая уведомила Марию: ее сын Николай тяжело заболел.

В имении Браницкой Мария оказалась лишена известий о муже, но, проведя там время с апреля по август, убедилась в том, что не нарушит обещание, данное Сергею в первом письме в Петропавловскую крепость.

Муравьева, Трубецкая и другие жены декабристов поддерживали друг друга, а Волконская вела борьбу в одиночку. Против нее была вся семья, и даже любимый брат Александр писал сестре Екатерине: «Не отнесись легко к вопросу о месте жительства Маши и о враче для ее ребенка. Помни, что в этом ребенке все ее будущее, помни о страшной ответственности, которая падет на нас, если мы не примем всех мер предосторожности, какие в нашей власти. Мы должны строго руководствоваться наиболее благоприятными вероятностями, а они все или за кн. Репнина, или за Одессу. Что касается ее самой, ее воли, то, когда она узнает о своем несчастье, у нее, конечно, не будет никаких желаний. Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я…»

Декабрист М. Дунин позже назовет Раевских «трусливым семейством».

12 июля 1826 года был объявлен приговор. Сергей Григорьевич Волконский был осужден на 20 лет каторги. Через две недели, 26 июля, его отправили в Сибирь. Александр Раевский рассказал сестре о случившемся лишь через несколько недель, перед отъездом в Одессу. Оставив Марию на попечение сестре Софье, он попросил ее не принимать никаких действий до его возвращения.

Но Мария, не слушая брата, тут же решила ехать в Полтавскую губернию, в Яготин, в имение брата мужа, князя Репнина. А оттуда вместе с князем Николаем Григорьевичем Репниным и его женой Волконская отправилась в Петербург, где остановилась в доме свекрови, княгини Александры Николаевны, на Мойке. Именно в этом доме снимал свою последнюю квартиру Пушкин.

Однако, когда Мария Николаевна приехала в Петербург ее там уже ждал отец. Мария Николаевна пишет прошение государю, прося отпустить ее к мужу, и вечером 21 декабря получает положительный ответ. А уже в 4 часа утра 22 декабря 1826 года, оставив ребенка свекрови, она выезжает в Москву. «Перед отъездом я стала на колени v люльки моего ребенка; я молилась долго. Весь этот вечер он провел около меня, играя печатью письма, которым мне разрешалось ехать и покинуть его навсегда. Его забавлял большой красный сургуч этой печати. Я поручила своего бедного малютку попечению свекрови и невесток и, с трудом оторвавшись от него, вышла».

А свою последнюю встречу с отцом она описывала так: «Мой отец был все это время мрачен и недоступен. Необходимо было, однако же, ему сказать, что я его покидаю и назначаю его опекуном своего бедного ребенка, которого мне не позволяли взять с собой. Я показала ему письмо его величества; тогда мой бедный отец, не владея более собой, поднял кулаки над моей головой и вскричал; «Я тебя прокляну, если ты через год не вернешься». С отцом мы расстелись молча; он меня благословил и отвернулся, не будучи в силах выговорить ни слова. Я смотрела на него и говорила себе: «Все кончено, больше я его не увижу, я умерла для семьи».

В Москве она останавливается у княгини Зинаиды Волконской, жены брата мужа, хозяйки легендарного литературно-музыкального салона. Зинаида дает в честь Марии прощальный вечер, где присутствуют А. С. Пушкин, Д. В. Веневитинов и другие известные люди.

Пушкин хотел передать через Марию декабристам свое «Послание к узникам», но она уехала в ту же ночь, и стихотворение было передано позже, с Александрой Муравьевой.

Слушая на приеме музыку, Мария Николаевна, по собственным воспоминаниям, очень грустила, понимая, что больше никогда не услышит подобной музыки. Зинаида Волконская втайне сделала ей роскошный подарок, привязав позади ее саней клавикорд (род пианино).

До Иркутска Мария добралась за 20 суток, что было по тем временам безусловным рекордом даже для привыкшего переносить все тяготы русской дороги сильного мужчины, а не то что избалованной дворянской дочки 20 лет.

Иркутский губернатор Цейдлер уговаривал Марию вернуться, описывая ужасы каторжной жизни и ограничения прав добровольных изгнанниц. Но она подписала ограничивающие ее бумаги не читая и уже через несколько дней была в Благодатском руднике, где находились 8 декабристов, в том числе и Волконский.

Видеться с мужем ей позволили два раза в неделю. Свидание она описывала так: «В первую минуту я ничего не разглядела, так там было темно; открыли маленькую дверь налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне: бряцание его цепей поразило меня, я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страданий. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом — его самого».

Вместе с Екатериной Трубецкой Волконская поселилась в крестьянской избе, которая «была до того тесна, что, когда я ложилась на полу на своем матраце, голова касалась стены, а ноги упирались в дверь. Печь дымила, и ее нельзя было топить, когда на дворе бывало ветрено; окна были без стекол, их заменяла слюда». Привезенных с собою горничных дворянки вскоре были вынуждены отправить назад в Россию и учиться самостоятельно вести хозяйство и готовить обеды для мужей и их товарищей. Деньги жен декабристов находились в руках администрации, и обо всех расходах необходимо было писать тщательный отчет начальнику рудников.

В Нерчинске Волконская подписала вторую подписку, отдававшую ее в распоряжение коменданта Нерчинских заводов, который не только определял ее встречи с мужем, но и прочитывал всю ее переписку, имел реестр ее имущества и денег, которые выдавал по мере надобности. Сначала это было 10 000 рублей ассигнациями в год, но потом эту сумму снизили до 2000. «Мы ограничили свою пищу: суп и каша — вот наш обыденный стол; ужин отменили. Каташа (Трубецкая], привыкшая к изысканной кухне отца, ела кусок черного хлеба и запивала его квасом. За таким ужином застал ее один из сторожей тюрьмы и передал об этом мужу… Как только они узнали о нашем стесненном положении, они отказались от нашего обеда».

В Благодатском руднике Волконская провела семь месяцев, потом декабристов перевели в Читу. Волконская и Трубецкая последовали за ними. В Чите уже жили Александра Григорьевна Муравьева и Елизавета Петровна Нарышкина, а вскоре сюда прибыли и другие спутницы изгнанников. Волконская и Трубецкая снимали дом вместе с Александрой Васильевной Ентальцевой.

Годы читинской ссылки стали для Марии Николаевны самым страшным временем; в январе 1828 умер оставленный ею на попечение родных сын Николай. Для надгробного камня эпитафию написал Пушкин;

А через год, в 1829 году, Волконская узнает о смерти любимого отца. Несмотря на все сложности в их отношениях, его утрата стала для нее тяжелым ударом. Сам Николай Николаевич за два года до смерти, в апреле 1827 года, писал дочери Екатерине: «Неужто ты думаешь, мой друг Катенька, что в нашей семье нужно защищать Машеньку. Машеньку, которая, по моему мнению, поступила, хотя неосновательно, потому что не по одному своему движению, а по постороннему влиянию действует, но не менее она в несчастии, какого в мире жесточе найти мудрено, мудрено и выдумать даже. Неужто ты думаешь, что могут сердца наши закрыться для нее? Но полно и говорить об этом. В письмах своих она все оправдывает свой поступок, что доказывает, что она не совсем уверена в доброте оного. Я сказал тебе, мой друг, один раз: ехать по любви к мужу в несчастий — почтенно».

Умирая, Николай Раевский показал на портрет дочери: «Вот самая замечательная женщина из всех, которых я когда-либо знал…»

Но смерть отца еще сильнее развела Марию Николаевну с семьей. И братья, и мать считали именно ее виновницей смерти шестидесятилетнего главы семейства. До 1829 года Мария не получила от матери ни единого письма, а то, что пришло, вряд ли могло обрадовать: «Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для вас. А чья вина? Вашего обожаемого мужа. Немного добродетели нужно было, чтобы не жениться, когда человек принадлежал к этому проклятому заговору. Не отвечайте мне, я вам приказываю».

За все время ссылки Мария Николаевна лишь один раз получила большую посылку из дому, с 15 бутылками хорошего вина. Даже деньги на постройку дома Волконская была вынуждена одолжить у Екатерины Трубецкой.

В 1830 году у Марии Николаевны родилась дочь, которая не прожила и нескольких часов. В августе этого же года декабристов перевели в острог в Петровском Заводе. Здесь режим стал более мягким, и бездетным женам разрешили жить в камерах мужей.

В марте 1832 гола у Волконских родился сын Михаил, в 1835 году дочь Елена, Нелли. Вскоре после ее рождения Волконские были переведены на поселение. В 1837 году они прибыли в село Урик Иркутской губернии.

Мария Николаевна становится своим подросшим детям не только нянькой, но еще и единственной учительницей, правда, исключая участие в их обучении друга семьи декабриста Лунина. Сохранились сотни его писем к Марии Николаевне, Мише и Нелли — на итальянском, английском, французском, латыни — с подробными планами занятий, списками книг и даже нотами музыкальных пьес и арий опер.

В 1845 году сыну Волконских Михаилу исполнилось двенадцать лет, и ему было разрешено поступить в иркутскую гимназию. Мария Николаевна переехала с ним в Иркутск. Спустя несколько месяцев к ним присоединился и Сергей Григорьевич.

Из своего дома Мария Николаевна сделала центр общественной жизни города, и домашний театр Волконских стат первым театром Иркутска. Волконский первым в Сибири построил теплицы и парники, поэтому на стол ежедневно подавались свежие овощи, фрукты и даже дыни.

Александр Раевский, зная о любви сестры к музыке, прислал в Иркутск рояль.

Но жизнь не стала легкой: отношения с мужем не складывались.

Они были разными людьми, и семейного счастья, такого, когда радость одного тут же становится радостью другого, когда от одной улыбки загорается вторая, — не получалось. Они уважали друг друга — и только.

«…Отношения между супругами Волконскими не складывались, отчуждение становилось все более глубоким и явным для окружающих, — писала в своем исследовании доктор филологических наук Н. Забабурова. — В «Записках», рассказывая о жизни в иркутской ссылке, Мария Николаевна по существу не упоминает о муже…»

Даже в ссылке Мария Николаевна привлекала к себе мужское внимание. Большей частью это выражалось в преклонении и восхищении ее мужеством, но были и те, кого томили любовные грезы. Например, Михаил Лунин, за которого она писала письма его сестре и который очень помогал ей в обучении ее детей, совершенно не скрывал того, что испытывает к ней любовное чувство, хотя никогда не переступал границ приличия.

Ходили странные слухи, впрочем, бездоказательные, что отцом Михаила, родившегося в 1832 году был не Волконский, а декабрист Александр Викторович Поджио. Он вместе с семьей Волконских переехал в Иркутск и жил там до амнистии.

Поджио был красив настоящей мужской красотой — властный взгляд, нос благородных очертаний, чувственные губы. Современники говорили, что Михаил и Поджио были очень близки и привязаны друг к другу, и отношения между собой они держали самые родственные.

Так же по-родственному относился Поджио и к дочери Волконских Нелли, родившейся через три года после Миши, — она была его любимицей, которую он откровенно баловал. Странно, но на склоне лет, уже перед смертью, осознавая, что скоро умрет, он приехал именно в дом к Нелли, хотя у него была своя семья. Он умер у нее на руках, и Нелли похоронила его рядом с могилами родителей.

(С подобной версией можно ознакомиться в книге Н. Берберовой «Железная женщина».)

От высоких духовных порывов Мария Николаевна со временем все больше устремлялась к земному благополучию, и не столько для себя, сколько для детей, — для любимчика, сына Миши.

«Я совершенно потеряла живость характера, — писала Мария Николаевна сестре Елене в 1838 году, — вы бы меня в этом отношении не узнали. У меня нет более ртути в венах. Чаще всего я апатична; единственная вещь, которую я могла бы сказать в свою пользу, — это то, что во всяком испытании у меня терпение мула; в остальном — мне все равно, лишь бы только мои дети были здоровы. Ничто не может мне досаждать. Если бы на меня обрушился свет — мне было бы безразлично».

Н. А. Белоголовый вспоминал о своих детских иркутских встречах с Волконской: «Помню ее женщиной высокой, стройной, худощавой, с небольшой относительно головой и красивыми, постоянно щурившимися глазами. Держала она себя с большим достоинством, говорила медленно и, вообще, на нас, детей, производила впечатление гордой, сухой, как бы ледяной особы, так что мы всегда несколько стеснялись в ее присутствии».

В 1849 году Михаил с отличием окончил гимназию и получил место чиновника по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири Николае Муравьеве, будущем графе Амурском. Это позволило Михаилу покинуть Сибирь и сделать неплохую карьеру. По иронии судьбы, позже он женился на внучке Бенкендорфа — школьного друга своего отца и его тюремщика. А его сын Сергей Михайлович создал в своем имении Павловка Тамбовской губернии первый в России музей декабристов.

Судьба же Нелли сложилась не просто. Мария Николаевна настояла на ее браке с Дмитрием Молчановым, человеком, близким с генерал-губернатором, что могло поспособствовать карьере ее сына. Репутация у Молчанова была не слишком хорошая, но Волконская, казалось, ослепла. «Хлопоты ее устроить свадьбу Молчанова с дочерью можно объяснить тем, что она не считала его дурным человеком и надеялась, что он будет полезен сыну ее по службе», — писал сын декабриста Евгений Иванович Якушкин своей жене. Волконский был категорически против брака, но всеми правдами и неправдами его сумели убедить в том, что «так надо».

В сентябре 1850 года Елена в возрасте 16 лет вышла замуж, но вскоре за лихоимство Молчанов был отдан под суд, потом тяжело заболел и, будучи разбит параличом, потерял рассудок. Нелли не отходила от мужа, говоря, по примеру матери: «Он — вся моя жизнь». Мать, похоже, поступила так же, как когда-то ее отец, выдав дочь за нелюбимого человека. Впрочем, очень долго тянувшееся дело Молчанова за год до его смерти было завершено, и он был оправдан. Нелли снова вышла замуж, но ее второй муж скончался молодым от чахотки. И только третий брак дважды вдовы оказался удачен.

Шло время, и десятилетия сибирской ссылки начали плохо сказываться на здоровье Марии Николаевны. В 1855 году она обращается с просьбой о поездке в Москву на лечение. Разрешение дают, но обязуют вернуться в Иркутск по его окончании. Но вернуться было не суждено: в 1856 году была объявлена амнистия декабристам.

Волконский приезжает к жене в Москву, а потом они отправляются за границу. Последние годы жизни Мария Николаевна провела в селе Воронки Черниговской губернии, в имении дочери. Сергей Григорьевич жил в имении сына под Ревелем (ныне — Таллин). О болезни, а потом и смерти жены, случившейся 10 августа 1863 года ему, не желая волновать, сообщили не сразу. Он сильно из-за этого переживал и прожил лишь на два года больше жены.

По его просьбе его похоронили рядом с ней — в ногах, у подножья надгробья.

4. Софья Перовская: первая казненная террористка

Софья Львовна Перовская (1853–1881) — революционерка-народница, член террористической организации «Народная воля», организатор и участница убийства Александра II.

В историю Перовская вошла как член исполкома «Народной воли», жена Андрея Желябова, участница трех покушений на Александра II (последний теракт 1 марта 1881 года, который после ареста Желябова возглавляла именно Перовская, оказался удачным).

В СССР Перовскую прославляли как первую женщину, казненную в России по политическому делу. А теперь мы понимаем, что она еще и первая в мире женщина-террористка — строгая 28-летняя девушка из дворянской семьи со стальным взглядом.

Родилась Перовская в дворянской семье, ее дед был министром, а отец, действительный статский советник, одно время был губернатором Петербурга, но потерял место из-за проявленной во время покушения Каракозова «непредусмотрительности».

Уклад в ее семье был патриархальным, и откуда у Сони появились феминистские настроения, сказать сложно. Тем не менее в 16 лет, в 1869 году, она поступила на Аларчинские женские курсы, которые давали образование в объеме мужской гимназии. Для тех лет, а тем более для дворянской дочери, это был сильный поступок: он шел вразрез не только с обычаями, но и с настроениями всего общества.

Не оценила поступка Софьи и семья. Если мать, до одури влюбленная в избалованную дочку, позволяла ей все, то отец ни о чем подобном и слышать не хотел. Софья посещала курсы втайне от него. Хотя Перовской, наверное, это в какой-то мере нравилось. Ее сильная воля требовала таких же сильных испытаний и борьбы с трудностями. На это уходили все ее жизненные силы. То, что происходит вокруг, или даже собственная внешность интересовали Софью мало.

Е. Н. Ковальская, соученица Перовской по Аларчинским курсам, вспоминала: «Очень молоденькая девушка, скорее девочка, выделявшаяся между другими особой простотой костюма: серое скромное, как будто еще гимназическое форменное платье с белым небольшим воротничком сидело на ней как-то неуклюже: видно было полное отсутствие заботы о своей внешности. Первое, что бросалось в глаза, — это необыкновенно большой высокий и широкий лоб, который так выделялся в маленьком кругленьком личике, что все остальное как-то стушевывалось.

Всматриваясь в нее, я увидела под большим лбом серо-голубые глаза с несколько опущенными к вискам веками, смотревшие немного исподлобья с недоверчивым выражением: в глазах была какая-то упорная непреклонность.

Маленький детский рот во время молчания был крепко сжат, как бы из боязни сказать что-нибудь лишнее. Лицо было глубоко вдумчиво и серьезно. От всей фигуры веяло аскетизмом — монашеством».

Но внезапно о занятиях узнал отец Софьи, который после увольнения видел революционеров и бомбистов даже у себя под кроватью, не говоря уже о «бабских курсах», где только этому, как он считал, и учат. Разразился скандал, и Лев Перовский поклялся, что сделает все, что в его силах, дабы уберечь дочь от пагубного влияния курсов и вернуть ее в лоно семьи. Чтобы попасть на должность губернатора столицы, требовалось обладать незаурядной волей, но законы генетики никто не отменял, и «коса нашла на камень» — воля дочери, похоже, оказалась сильнее, чем воля отца.

Впрочем, порою даже соратники Перовской проговаривались, что не знают, была ли это воля или каприз избалованного ребенка. Вот что писала Вера Фигнер через четверть века после смерти Софьи: «Портрет вполне передает ее моложавое лицо, в котором было что-то детское, передает и чуть заметную складку около губ, которая мне кажется выражением настойчивости и упорства, а может быть, и детского каприза».

Софья не пыталась убедить папу в необходимости для нее курсов, понимая, что это бесполезно, а просто хлопнула дверью и ушла из дому.

Отец идти на попятную не собирался, и Софье пришлось кочевать до окончания курсов по своим знакомым. Возможно, именно эти испытания еще более усилили ее аскетизм, и она научилась жить в дорогом Петербурге практически без денег. Отец сказал, что пока Софья не уйдет с курсов, он не даст ей ни копейки. Мать, поддерживая дочь, продолжала ей помогать, но, поскольку финансами в семье традиционно распоряжались мужчины, эта помощь была не очень значительной.

П. А. Кропоткин, знаменитый анархист, писал: «Теперь в повязанной платком мещанке, в ситцевом платье, в мужских сапогах таскавшей воду из Невы, никто не узнал бы барышни, которая недавно блистала в аристократических петербургских салонах».

Жизнь свела Софью с тремя сестрами Корниловыми, дочерьми богатого фабриканта. Корнилов на новомодные увлечения дочерей смотрел сквозь пальцы, по принципу «чем бы дитя ни тешилось», и вскоре Перовская вместе с Корниловыми основали кружок саморазвития. За чаем там велись беседы о литературе, философии и, конечно же, о судьбах России.

Собиралось здесь множество известных впоследствии людей, тот же Кропоткин, например, считал, что истоки русского анархизма начали свое течение как раз отсюда. Неудивительно, что подобны сборища не могли найти одобрения в у власть предержащих, и кружок был вскоре разогнан.

Софью Перовскую отдали на поруки отцу. Пытаясь избавить Софью от дурного влияния окружения, он отправил ее вместе с женой в крымское имение. Но компания была подобрана неправильно: оказавшись с матерью наедине, 17-летняя Софья очень быстро убедила ту, что в глухой провинции ей делать нечего, и уже через год вернулась в столицу. Здесь жизнь била ключом, а новых знакомых из тех кругов, против которых так протестовал отец, появилось еще больше, и она даже предоставляла свою квартиру для нелегальных встреч «народников». Но и сама не сидела без дела.

Желая переустроить Россию, Софья понимала, что начинать в таком деле надо с себя, и в 1872 году успешно выдержала экзамен на народную учительницу. Однако диплом Софье не выдали. Но, как мы знаем, сдаваться она не умела и потому с наступлением зимы оставила Петербург и отправилась в Корчевский уезд Тверской губернии, в село Едимоново, где устроилась помощницей учительницы в народной школе.

А весной 1873 года выдержала экзамен в Твери и, поскольку тайная полиция была далеко, получила диплом без всяких проблем. Больше бороться было не за что, с крестьянским детьми было скучновато, и Софья отправилась назад, в Петербург.

Уже осенью она начала занятия с рабочими, где им под видом обучения грамоте преподносилась политическая наука. И менее чем через полтора года, 5 января 1874 года. Перовская была арестована и заключена в Петропавловскую крепость. Но уже в начале лета «кровавый» режим вновь выпустил Перовскую на поруки, и она уехала к матери в Крым.

Понимая, что учительницей ей уже не стать, Перовская начала изучать фельдшерство, и в 1874 году поступила в симферопольскую земскую больницу. Но даже ухаживая за больными, она не могла отречься от своих революционных идей, и в августе 1877 года состоялся суд, пытавшийся разобраться в отношениях Перовской с революционерами. Впрочем, девушка была оправдана, и, уволившись из госпиталя, она отправилась в фамильное имение. Куда уже через год, стуча подкованными сапогами, пришли жандармы и арестовали Софью для административной высылки в Олонецкую губернию.

Высылка в те годы проводилась так: политический ссыльный (благородного, естественно, происхождения) путешествовал в купе поезда вместе с жандармом. Жандарм бегал на станциях за кипятком и в рестораны за блюдами, на которые «каторжанин», не стесняясь, тратил свои весьма немаленькие «ссыльные». Но поскольку Софья была женского пола, жандарм и вовсе ехал в соседнем купе, и потому революционерке было не слишком сложно на одной из станций близ Петербурга просто выйти из вагона и затеряться в толпе…

С тех пор Софья жила на нелегальном положении. Биография первой русской женщины-революционерки выглядела весьма героической, и уже осенью 1879 года Перовская стала членом исполнительного комитета, а затем и распорядительной комиссии только что образованной «Народной воли».

Мама, несмотря на нелегальное положения дочери, продолжала помогать ей деньгами и слать из Крыма посылки. Денег, впрочем, все равно было не слишком много, и Перовская жила на средства партии.

Вера Фигнер вспоминала: «Перовская, согласно идеалам нашей эпохи, была великой аскеткой. Я уже не говорю о скромности всего домашнего обихода повседневной жизни, но вот характерный образчик ее отношения к общественным деньгам. В один из мартовских дней она обратилась ко мне: «Найди мне рублей 15 взаймы. Я истратила их на лекарство — это не должно входить в общественные расходы. Мать прислала мне шелковое sortie de bal; портниха продаст его, и я уплачу долг». До такого ригоризма у нас, кажется, еще никто не доходил».

Под давлением режима в «Земле и воле» появлялось все больше людей, считающих, что только просвещение не поможет изменить судьбу России. Летом 1879 года «раскольники» учредили «Народную волю», чьей основной задачей был террор. Исполнительный комитет (ИК) новой организации возглавили Александр Михайлов и Андрей Желябов. На первом же заседании члены И К единогласно приговорили императора Александра II к смерти.

На царя, который дал волю крестьянам, ввел «гласность» и мешал подобными действиями народу осознать весь ужас своей несвободы, революционеры покушались уже несколько раз. Проанализировав предыдущие покушения и их ошибки, народовольцы решили, что самый верный способ — взрыв царского поезда, когда император будет возвращаться с крымского отдыха в Санкт-Петербург. Были созданы три террористические группы, которые должны были заминировать железнодорожные пути. Софья Перовская оказалась во главе одной из групп, в чью задачу входило заложить бомбу на Рогожско-Симоновой заставе, под Москвой.

Действуя по всем правилам террористического «искусства», заговорщики выкопали под железнодорожным полотном незаметный с насыпи узкий лаз и установили бомбу. Император передвигался на двух поездах: в первом везли багаж, а во втором ехал сам царь со свитой. Но в Харькове паровоз багажного состава сломался, и первым пошел царский поезд. Террористы об этом не знали и потому, спокойно пропустив состав, взорвали мину под вторым поездом, состоявшим из вагонов с багажом…

Между тем жизнь революционеров не ограничивалась одной политикой. Вот как, например, вспоминает встречу революционного кружка один из его участников И. Попов: «Желябов, с темно-русой бородой, с длинными, густыми волосами, зачесанными назад, в вышитой украинской рубашке под пиджаком, принимал деятельное участие в танцах (плясали русскую) и пении».

Неудивительно, что молоденькая Софья не смогла устоять перед таким красавцем и влюбилась в него без памяти. Их отношения удивляли многих в революционных кругах, но не своей необычностью (революционер и революционерка, что же здесь феноменального), а отношением внутри пары. Лев Тихомиров позже писал: «Софья Львовна всей душой полюбила Желябова и даже стала его рабой и находилась в полном порабощении».

Между тем «Народная воля» начала подготовку нового покушения на Александра. Стало известно, что 18 февраля 1880 года в Зимнем дворце назначен торжественный ужин с участием всех членов императорской семьи. Это было очень соблазнительно: погиб бы не только государь, но и все, в ком была хотя бы капля крови Романовых.

Вечер начинался в шесть, поэтому часовой механизм бомбы был поставлен на шесть двадцать. Но Господь снова уберег императора: поезд, на котором прибывал принц Гессенский, опоздал на полчаса — и ужин был отложен. Ни сам Александр II, ни кто-либо из членов его семьи не пострадали. Зато были убиты десять солдат и ранены еще восемьдесят из Финляндского полка, охранявшего Зимний.

Гибель ни в чем не повинных людей потрясла Россию, но только не революционеров. Казалось, после этой неудачи они стали еще более злыми. «Из всех, кого я знал, — писал народоволец Л. Тырков, — я не замечал ни в ком такой ненависти, какая была у Михайлова и какая еще скрывалась в Перовской. У Михайлова была явная ненависть мужской, сознающей себя силы. Та же ненависть, но с другим оттенком, более обличающим женщину, была в Перовской, но она не выказывала ее так ясно. Это чувство было заметно по ее движениям, по тому вниманию, с каким она следила за выездами государя. В Михайлове это было сильное, ровное чувство мужчины, в Перовской — более тонкое, острое, глубокое и в то же время порывистое чувство женщины».

Расследование теракта в Зимнем двигалось ни шатко и ни валко, но через год Желябов был все же арестован. Это чуть не спутало все карты: народовольцы уже почти подготовили третье покушение. Михайлов, как позже сказал его адвокат на суде, «вследствие своей интеллектуальной неразвитости вряд ли мог принимать осмысленное участие в его организации», и всю тяжесть подготовки убийства пришлось взять на себя Перовской.

Теперь это была уже не просто ненависть, это была еще и месть за арест любимого человека.

Перовская организовала наблюдение за царем, пытаясь выяснить маршруты его поездок по городу. Вскоре стало ясно, что регулярно тот ездит лишь в одно место: каждое воскресенье в Михайловский манеж на развод войск.

На Малой Садовой террористы под именем крестьянской семьи Кобозевых сняли лавку и начали торговать сыром, копая между делом подземный ход под улицей. В субботу мина была заложена. Оставалось только дождаться государя. Но в тот день, как назло, его экипаж, следуя к манежу, повернул с Невского не на Малую Садовую, а на Екатерининский канал (ныне канал Грибоедова).

Премьер-министр Лорис-Меликов еще в начале февраля 1881 года докладывал царю, что, по сведениям полиции, «Народная воля» готовит очередное покушение на него, а утром 1 марта Лорис-Меликов просил царя отменить регулярную поездку в манеж. Но царь не послушался. Александр понимал: стоит один раз испугаться революционеров, и не заметишь, как окажешься загнанной в угол крысой, боящейся показать нос из дворца…

Перовская, по всей видимости, была гораздо лучшим организатором, чем певун и плясун Желябов. Узнав, что царь уже прибыл в манеж, она тут же расставила бомбистов вдоль набережной канала. Теперь Александр II был приговорен, куда бы он ни направился.

Из манежа царский экипаж возвращался в Зимний по набережной, и Перовская, дождавшись, когда он поравняется с бомбометателем Рысаковым, лично махнула ему платком, отдавая приказ бросить бомбу.

Карета царя была укреплена снизу блиндажом, или, говоря современным языком, броней. Рысаков почему-то бросил бомбу именно под днище. Раздался взрыв, осколками ранило нескольких черкесов из царского конвоя, но сам Александр не пострадал. Кучер умолял царя не выходить из кареты, обещая, что и в поврежденном экипаже довезет его до дворца. Но это было бы непорядочно и трусливо, и царь Александр вышел. Вот как это объяснял революционер-анархист князь Кропоткин: «Он чувствовал, что военное достоинство требует посмотреть на раненых черкесов и сказать им несколько слов. Так поступал он во время русско-турецкой войны…»

Рысаков был схвачен прохожими, и царь, подойдя к нему, спросил:

— Ты бросил бомбу?

— Да, я.

— Кто таков?

— Мешанин Глазов.

Государь покачал головой и резюмировал:

— Un joli Monsieur!

В переводе на русский это примерно означает — «Хорош!».

Подбежал кто-то из свиты и спросил у Александра, не ранен ли он. Тот ответил:

— Я — нет… Слава Богу… Но вот… — и указал на корчившегося в луже крови черкеса.

— Еще не известно, слава ли Богу! — выкрикнул Рысаков. Он видел, что к месту происшествия подходит с бомбой под мышкой террорист Гриневицкий. Царь пошел вдоль канала, и, когда он поравнялся с Гриневицким, тот бросил ему под ноги бомбу… Взрывом обоих отшвырнуло к решетке набережной. Одежда царя была сожжена и сорвана взрывом, он был наполовину гол. Правая нога его была оторвана, левая раздроблена и почти отделена от туловища. Раны были на лице и голове.

Несколько минут к царю никто не подходил, но тут на канал выехали возвращавшиеся с развода кадеты и подбежал жандармский ротмистр Колюбакин. Третий бомбист Емельянов тоже подошел, но испугался и не бросил бомбу.

Кто-то предложил занести монарха в какой-нибудь дом, но тот прошептал:

— Во дворец… Там умереть…

Колюбакин погрузил царя в сани и велел ехать во дворец. Монарх открыл глаза и спросил:

— Ты ранен, Колюбакин?

Это были его последние слова.

1 марта 1881 года в 15 часов 35 минут спущенный на флагштоке Зимнего дворца императорский штандарт оповестил население Санкт-Петербурга о смерти императора.

Гриневицкий также не прожил и часа и скончался в тюремном госпитале…

Перовская вернулась в лавку на Малой Садовой. Сожалея о товарищах, террористы тем не менее отпраздновали успешное покушение. Мечта жизни Перовской исполнилась, но, что делать дальше, она не знала.

Соратники стали уговаривать ее покинуть Петербург, но она не видела в этом смысла. Один из революционеров писал, что в эти дни «она сильно изменилась, как-то осунулась, побледнела, похудела. Порой, среди разговора она вдруг задумывалась, как бы уносясь на минуту мыслью куда-то далеко, но потом, встряхнувшись, оживлялась, проявляя лихорадочную торопливость и энергию».

Сидевший в крепости Желябов объявил, что организатором покушения был он. Софья же, по мнению товарищей, стала чересчур рискованно себя вести, нанося визиты знакомым, где могла оказаться полицейская засада.

10 марта 1881 года Перовская была арестована.

В «Книге для записи арестованных» ДПЗ департамента полиции сохранилась запись от 4 часов утра 11 марта: «У Перовской отобраны были следующие ее вещи: пальто, золотое кольцо, пенсне, запонки к рукавчикам, 20 и 5 коп. серебряных монет и воротниковая маленькая вуалька».

Через десять дней Софья писала матери: «Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно знаю и ожидаю, что рано или поздно, а так будет. И право же, милая моя мамуля, она вовсе не такая мрачная. Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии; поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне.

Вот и просьба к тебе есть, дорогая мамуля, купи мне воротничок и рукавички, потому запонок не позволяют носить, а воротничок поуже, а то для суда хоть несколько поправить свой костюм: тут он очень расстроился».

Впервые, наверное, в жизни, Софья занялась собственной внешностью. Теперь на это было время — более важных дел не находилось.

Но тем не менее Перовская перед смертью считала свою жизнь удавшейся.

Она была счастлива. Хотя дело, за которое она боролось. потерпело крах. Она уже никогда не узнает, что взошедший на престол Александр III откажется от всех либеральных начинаний отца и снова «заморозит» страну. А интеллигенция, симпатизировавшая борцам за свободу, с презрением отвернется от них.

…Рысакова, неудачно бросившего бомбу, она презирала и, сидя на скамье подсудимых, отворачивалась от него. Когда он в суде подал ей руку, пытаясь помочь, она ее не приняла. И так же презрительно отвернулась от него 15 апреля 1881 года, на плацу Семеновского полка, когда, уже стоя на эшафоте, он предложил ей попрощаться.

Все участники покушения были повешены.

5. Валентина Терешкова — «Чайка» мечтает о Марсе

Валентина Владимировна Терешкова (родилась 6 марта 1937), первая в мире женщина-космонавт.

Кто бы мог подумать, что простая деревенская девчонка взлетит так высоко — и в прямом, и в переносном смысле?

Ни мама, покачивавшая люльку, ни односельчане из деревни Масленниково, что затерялась в Ярославской области, ни сама Валюша даже в самых смелых снах не могли увидеть, что она… окажется в космосе.

История жизни Терешковой и правда выглядит как чудо, которое могло произойти только в советской стране, создававшей свою мифологию и своих идолов. И деревенская девочка Валя, в соответствии с мифом, — сначала простая заводская рабочая, увлекавшаяся парашютными прыжками, — станет генерал-майором авиации, профессором, обладателем — среди прочих наград — ордена Непала I степени, ордена Звезд Республики Индонезия II степени, ордена Солнца (Перу), почетным гражданином множества городов, кратером на Луне и малой планетой (которые назовут ее именем).

В конце 1980-х она перестала давать интервью и даже комментировать «сенсационные» материалы «желтой» прессы о том, что Хрущев заставил их пожениться с Николаевым, чтобы у нас была своя «звездная пара», о том, что дочь родилась больной и ее прятали, о том, что она в последний момент испугалась и просила выпустить ее из космического корабля…

«Чайка» (позывной Валентины) просто закрылась от прессы и молчала.

Но перед своим 70-летием она дала несколько интервью, в которых приоткрыла завесу нал некоторыми тайнами своей жизни.

По официальной биографии, отец обычной девчонки Валентины из деревни Масленниково погиб на фронте, и мама выбивалась из сил, чтобы прокормить и поднять троих детей. Поэтому уже в 17 лет Валентина пошла рабочей (ее специальность называлась браслетчица) на шинный завод в Ярославле, чтобы помочь матери. Через год она перешла на комбинат технических тканей «Красный Перекоп» — ровничницей, где отработала пять лет, одновременно заочно окончив техникум легкой промышленности.

Было у нее увлечение — прыжки с парашютом, потому по выходным она занималась в аэроклубе. Результат — 90 прыжков, первый спортивный разряд.

А еще Валентина была комсомолкой — идейной, не для галочки. Так что в 1960 году она уже не стояла у станка в пыльном цехе, а сидела в светлом кабинете секретаря комитета ВЛКСМ комбината «Красный Перекоп».

Идеальная «идеологическая» биография, на которой было только одно «пятнышко» — ее отец-танкист не погиб в финскую, а пропал без вести. (Когда у Валентины спросили уже после полета, что может сделать для нее советское правительство, она сразу ответила — найти место, где похоронен ее отец. Министр обороны Язов уже в конце 1980-х выделил средства для облета Карельского перешейка, и там нашли братское захоронение, где, скорее всего, и был похоронен ее отец. Терешкова поставила там памятник и часто навешает могилу.)

Есть сведения, что идея отправить на космическую орбиту женщину принадлежала помощнику главкома ВВС Николаю Каманину — именно он предложил сформировать женский отряд. И уже через восемь месяцев после полета Гагарина Президиум ЦК КПСС поддержал его идею — первой в космосе должна была оказаться советская женщина.

С января 1962 года в обстановке строжайшей секретности по всем аэроклубам страны стали искать кандидаток в космонавты. Кандидатка должна была быть симпатичной, не выше 170 см, не тяжелее 70 кг, не старше 30 лет. Комсомолкой.

Комиссия изучила сотни дел, просмотрела сотни фотографий парашютисток и летчиц и отобрала всего 60 человек. Они прошли тщательное медицинское обследование и приступили к тренировкам. Например, в центрифуге, где давление достигало 600 кг и даже сделать вздох было трудно. Говорят, Валентина почти теряла сознание, но, сдерживая подступающие слезы, продолжала тренировки. Была еще термокамера, где одетых в летный комбинезон и меховую шапку девушек подвергали воздействию высокой температуры. Еще одно испытание закрытым пространством: за зеркальной стеной, в полном одиночестве надо было просидеть неделю, а психологи анализировали каждое движение, каждый жест…

В женский отряд зачислили только пятерых.

Кроме Вали. в космический женский отряд вошли педагог сельской школы Жанна Еркина, лаборант Татьяна Кузнецова, инженеры Валентина Пономарева и Ирина Соловьева.

Валентину сами девушки выбрали старшей. Жанна Еркина вспоминала: «Однажды нам с ней очень нужно было выехать в Москву. Но отряд-то секретный! Потому нас никуда не отпускали. Валя подошла к товарищу Масленникову, одному из главных, и попыталась отпроситься. На что Масленников стал допытываться: «А куда? А зачем? А к кому?» Валентина разозлилась и выпалила: «Дайте же нам свободного времени, чтобы трусики и лифчики купить!» Масленников смутился, покраснел и сказал: «Поезжайте».

Все девушки прыгали с парашютами. Например, Соловьева была мастером парашютного спорта, на ее счету было 700 прыжков, а Пономарева даже закончила МАИ (Московский авиационный институт), сама пилотировала Як-18 и участвовала во всесоюзных соревнованиях по летному спорту.

А у Вали Терешковой 1-й разряд и 90 прыжков с парашютом. Успеваемость хромает… Но выбрали ее. Почему?

Есть весьма любопытная деталь, которая проливает свет на сделанный комиссией выбор. Вот какой анализ кандидаток сделал генерал Каманин в своем дневнике в ноябре 1962 года: «Пономарева всю подготовку прошла очень ровно с оценкой «хорошо», а по теории у нее все пятерки, кроме одной четверки. По здоровью и подготовленности Пономарева могла бы быть первым кандидатом на полет, но ее поведение и разговоры дают основание сделать вывод, что в моральном плане она неустойчива.

Пономарева часто повторяет: «Я хочу брать от жизни все». Терешковой она заявила: «Тебя безвозвратно испортили комсомол и партия», — это в ответ на попытки Терешковой (как старшей в группе) посоветовать ей вести себя поскромнее.

Пономарева покуривает…

В Феодосии несколько раз самовольно уезжала в город.

Впечатления от Терешковой у всех очень хорошие — она образец в поведении и воспитанности. Терешкова и Пономарева чувствуют, что они могут быть первыми кандидатами на полет, и между ними уже заметно кое-какое соперничество».

В комиссии понимали, что если полет пройдет нормально, то первой космонавтке, которая станет символом победы советского строя, нужно будет ездить по стране, миру и, скорее всего, отвечать на «сложные» вопросы, а Валентина уже закалена в комсомольских дискуссиях.

К тому же у Королева были наполеоновские планы — он хотел, чтобы во время следующего полета девушки вышли в открытый космос, а такое сложное задание могли бы выполнить только «отличницы» Соловьева и Пономарева.

Пономарева рассказывала, что первоначально планировался «групповой полет» — сначала запустят в космос Быковского, а когда он вновь окажется над точкой старта — Терешкову. Если бы корабли находились рядом и хотя бы один из них мог «маневрировать» (например, осуществить стыковку), то это имело каком-го смысл. Но тогда корабли были почти неуправляемыми — они могли просто летать рядом по схожим орбитам. Поэтому от этой идеи отказались, но «Восток-5» с Валерием Быковским все-таки запустили в космос 14 июня 1963 года.

А 16 июня на корабле «Восток-6» в космос отправили Валентину Терешкову, которая пробыла на орбите почти трое суток.

Старт был удачным, но, оказывается, при автоматическом определении орбиты в расчет вкралась неточность — корабль должен был постепенно приближаться к земле, а он стал удаляться! Он мог вырваться из земного притяжения и просто затеряться в космосе. На второй день удалось рассчитать и ввести новые данные и орбита стала выравниваться.

В корабле можно было только полулежать — ни двигаться, ни выпрямиться было нельзя — в шлеме и скафандре Валентина была прикована к креслу. В таком положении она оставалась 70 часов. К тому же ее вырвало почти сразу, от невесомости. Все это оставалось в скафандре.

Очень болела от неподвижности правая нога, и датчик на шлеме жутко давил на плечо.

На «Востоках» не было предусмотрено сохранение жизни космонавта при приземлении — его просто выстреливали в воздух взрывным устройством.

После катапультирования Валентина рассмотрела под собой озеро и решила, что надо же ей так «повезти» — полет кое-как прошел, а тут уже на земле — утонет. В отряде будущих космонавток учили приземляться на воду, но Валя не была уверена, что после такого полета сможет удержаться на воде. Ветер был сильный, и ей снова «повезло» — озеро перелетела, но мягко приземлиться не смогла, с силой ударилась о гермошлем, так что на носу тут же разлился большущий синяк.

Ее отвезли в госпиталь, помыли, дали необходимые лекарства, — но ведь нельзя было показывать миллионам людей, как реально она приземлилась, — и снова повезли в район посадки, надели чистый комбинезон, сказали улыбнуться и помахать рукой.

С этого момента Валя стала национальным достоянием и себе практически уже не принадлежала.

В одной из газет рассказывалось, как земляки Валентины решили, что она загордилась.

Спустя месяц (месяц! от бронхита за это время не отойдешь) ее привезли в Ярославль для участия в митингах. Первый проходил на ее родном комбинате, и многие ярославцы, прослышав о ее приезде, пришли к воротам завода, чтобы на нее посмотреть, пообщаться. А после митинга Терешкову через черный ход вывели на пристань и увезли на катере. Она что, думаете, сама не захотела общаться? Наверняка товарищи побоялись «волнений». У нее уже была «свита», которая контролировала и даже регламентировала ее общение.

Спустя пять месяцев после полета сам Хрущев объявил о том, что скоро у нас состоится первый в мире брак между космонавтами — Валентина выходила замуж за Андрияна Николаева. Может быть, отсюда и родился слух, что этот брак организовал Хрущев?

А вот космонавт Елена Кондакова категорически не согласна с такой версией: «Знаете, члены первого отряда были настолько привилегированными людьми, что к ним прислушивался сам Никита Сергеевич. И если бы Валентина Владимировна сказала «нет», никакой ЦК КПСС не смог бы ее заставить».

(Кстати, второй «космической» парой у нас стали четырежды побывавший в космосе Валерий Рюмин и дважды выходившая на орбиту Елена Кондакова (для Рюмина этот брак стал вторым.) В НАСА тоже была космическая семья — Джудит Резник и Ричард Муллейн, которые в 1984 году вместе летали на «Шаттле». Но через два года Джудит взорвалась в «челноке» — всего лишь через несколько секунд после взлета.)

А сам Андриян Николаев считал, что Хрущев вообще испортил им свадьбу. Николаев хотел устроить ее в Доме офицеров Московского гарнизона, заказал стол на 300 мест, а Хрущев распорядился, чтобы свадьбу отмечали в Доме приемов правительства. Там могло поместиться только 200 человек, и сотне обиженных друзей и родственников пришлось дожидаться новобрачных в Звездном городке. И как только Хрущев с супругой, поздравив молодых, удалились, все гости сразу же сбежали из зала приемов в Звездный.

Говорят, что на самом деле Андриян, единственный холостяк в отряде космонавтов, начал ухаживать за Валентиной еще до полета, — а потом пять месяцев после полета они встречались — не большой, но и не малый срок для проверки чувств. Правда, многие их знакомые считали, что они не подходят друг другу…

В дневнике Каманина, о котором я уже говорила, есть такая запись, сделанная через неделю после свадьбы космонавтов: «Для политики и науки их брак, возможно, и будет полезным, но я совсем не уверен, что Валя действительно любит Андрияна. Уж слишком они разные: она — огонь, а он — вода. Оба сильные, волевые люди, ни один из них добровольно не подчинится другому…»

Николаев в своей книге «Встретимся на орбите», которая вышла в 1966 году, писал: «Мы счастливы. Мы нашли друг друга, как самое заветное в жизни. Сроднили нас общие взгляды на жизнь, общая работа, общие цели и, как сказала Валя, одна река. Оба мы с Волги…» Но во второй книге, изданной в 1979, когда они еще жили вместе, — о жене лишь несколько абзацев — коротких и сухих.

Вместе они прожили 19 лет, родили дочку Алену, нормальную (правда, в других источниках указывается, что она страдала легким косоглазием). Терешкова постоянно в командировках — занимается пропагандой советского образа жизни, выступает, дает интервью. Андриян работает в отряде космонавтов, готовится к новому полету.

Они не могли развестись, как обычные люди. Да и обычным тогда было трудно расторгнуть брак — это называлось аморалкой, за развод можно было упустить поездку за границу, вылететь с работы или из отряда космонавтов. А Валентина, как она могла быть «разведенкой», возглавляя Комитет советских женщин?

Они расстались, когда дочери было 18 лет, и получали согласие на развод от самого Брежнева. А все потому, что Валентина… влюбилась. Она познакомилась в Юлием в 1978 году, на медкомиссии, которую она проходила, надеясь снова попасть в отряд космонавтов и полететь. А Юлий Шапошников, работавший тогда в Военно-медицинской академии, был одним из членов комиссии.

Люди, видевшие их вместе, говорили, что они были влюблены друг в друга все двадцать лет совместной жизни. Кстати, у них в старости был одинаковый статус — и Валентина, и Юлий дослужились до генерал-майоров. Два генерала в одной семье — большая редкость.

Умер Юлий в 1999-м, мамы уже давно не было, умер брат Володя, работавший в таксопарке Звездного. Зато у нее есть двое прекрасных внуков — Алексей и Андрей.

А на крыше ее особняка, выстроенного на окраине Звездного, крутится флюгер в виде чайки — ее позывной.

Она всегда мечтала о новом полете. Немножко завидовала Андрияну, который слетал второй раз. Но когда погиб Гагарин, то Терешковой прямо сказали, что наших «первых» будут беречь как зеницу ока, так что о полетах даже и не мечтай.

В одном из интервью Валентина как-то призналась, что если бы были деньги (ведь это сейчас очень модный вид «спорта для миллиардеров» — космический тризм). она бы опять полетела, даже сейчас. Первые космонавты мечтали о полетах на Марс, и Терешкова до сих пор мечтает об этом полете — даже если он будет только в одну сторону.