Прыжок над бездной

Клиника Академии наук встретила Чайкина, как всегда, какой-то особой атмосферой, сложным запахом лекарств, карболки, чисто вымытых полов, свежего белья.

Персонал знал Александра Христофоровича, привык к нему и не чинил препятствий, хотя клиника была закрытой.

Чайкин получил в гардеробе сияющий белизной накрахмаленный халат и поднялся по мраморной лестнице на четвертый этаж бывшего княжеского особняка, упоминаемого во многих документах российской истории.

Дежурная медсестра на этаже посмотрела на Чайкина и всплеснула руками:

– Что с вами, Александр Христофорович? На вас лица нет!..

– А что же вместо него? – попробовал пошутить Чайкин.

– Ну, не знаю… маска какая-то… – сказала молоденькая медсестра и тут же смущенно осеклась.

– Маска – это ничего, маску менять можно, – подбодрил ее Чайкин. – А как наш больной?

– Получше, – поправила косынку медсестра. – Семен Семенович сказал, что дело идет на поправку.

Андрей занимал одноместную палату. Его койка располагалась у высокого стрельчатого окна, напоминавшего Чайкину полузабытое «веницейское», которое было в их крутоярской комнате.

Собственно, это была не койка, а сложная система, состоящая из вытяжек, капельниц и мудреных медицинских приборов, назначение которых Чайкин даже не пытался разгадать.

Когда Чайкин вошел, больной внимательно посмотрел на него. Посетитель молча сел на единственный стул, придвинув его поближе к койке, вздохнул.

– Прости, дружище, сегодня с пустыми руками. Так уж получилось, я прямо с аэродрома.

– Ну?

– Плохо.

– Как это случилось?

– Думаю, не выдержали стропы…

В тот день Сережа долго ждал отца. Подошел вечер, в открытое окно после жаркого дня повеяло прохладой, а его все не было.

Вечер незаметно перешел в ночь. Затихли голоса мальчишек, играющих во дворе. Стемнело. У Сережи возникло тревожное предчувствие, которое уже не оставляло его. Даже есть не хотелось. Он сидел на стуле и молча, словно завороженный, смотрел на дверь.

Где-то в первом часу в коридоре послышались шаги. Неуверенные, неровные. Сергей в первую минуту усомнился – отец ли это? – хотя больше прийти было некому.

В комнату вошел отец. При свете керосиновой лампы мальчику показалось, что он постарел на добрый десяток лет. Впрочем, скудное, неверное освещение все способно исказить.

– Наконец-то! – воскликнул Сережа. – Рассказывай, как прошел прыжок? А Павел где?

– Нет Павла.

– Завтра придет?

– Он не придет, – вздохнул Александр Христофорович. – Погиб Павел. Разбился. Вот такие дела, сынок.

У Сережи против воли выступили слезы. Отец подошел к нему, погладил по голове.

– При освоении нового, сын, жертвы неизбежны, – сказал он негромко. – Так было всегда, и так будет. Люди гибли, когда осваивали морскую стихию. Теперь мы покоряем воздушную. А на очереди, потом, не знаю через сколько лет – безвоздушное пространство, космос…

Сергей посмотрел на исхудавшее, как бы истаявшее за день лицо отца.

– Ну ладно. Спать, что ли, будем? – прервал молчание Чайкин.

– Нет.

– И верно. Какой тут сон?

– Пап, а может… почитаешь, пока у нас есть время?

– Будь по-твоему, – махнул рукой отец и сел поближе к лампе. Читал он тихо, иногда его голос почти пропадал, словно схваченный спазмой, и Сереже приходилось напрягать слух, чтобы различать отдельные слова.

Чудо рукотворное. Из повести Александра Чайкина

Первые дни в монастыре только и разговоров было, что об удачной вылазке.

Осажденные приободрились. Архимандрит при великом стечении народа отслужил благодарственный молебен. Обращаясь к целебным мощам чудотворца Сергия, он дрожащим от избытка чувств голосом молил, чтобы Всевышний послал им всем избавление от ненавистного врага.

Молитва, увы, действия не возымела. Тогда архимандрит задумал тайно отрядить кого-либо из бойцов за стены монастыря, чтобы поискать помощи у крестьян окрестных деревень, поскольку положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Ткнулись было в подземный ход, но он оказался заваленным.

Конечно, у окрестного люда едва ли хватит силенок, чтобы справиться с осаждающими, вызволить монастырь. Но какую-то часть вражьих сил они могли бы отвлечь на себя, организуя летучие отряды.

Старец знал наперечет лучших бойцов монастыря. Выбор его пал на Ивана Крашенинникова, и он велел разыскать парня и пригласить в свои покои.

Иван перешагнул порог, поздоровался и остановился, разглядывая высокие палаты.

– Проходи, чадо, – радушно пригласил архимандрит. – Присаживайся, в ногах правды нет. Плечо-то как?

– Заживает… – Крашенинников шевельнул сильным плечом, сел на широкую, отполированную до блеска лавку.

– А друг как? Багров? – продолжал архимандрит, пронзительно глядя на гостя.

– С ним похуже… Колено… хрящ задет. Монах один его пользует.

– Инок Андрей? – спросил архимандрит.

– Да.

– Хорошо пользует?

– Хорошо.

– Ну ин ладно. Потолковать хочу с тобой, Иван, – начал архимандрит. – Но чтобы ни одна живая душа не проведала про то. Не зря бают: у стен есть уши. Внемлешь ли мне?

– Внемлю, отче, – кивнул Иван, хотя пока ровным счетом ничего не понимал.

– Ведаю, отрок ты хоробрый, – продолжал Иоасаф. – С ворогом зело добро сражался в вылазку, лестницу им подпортил – до сих пор починить ее не могут, чтобы штурм начать. И про то ведаю, что товарища своего спас. Не зря завещано отцами нашими: за други своя живот положиша… Но не о том я.

Иван ждал.

Архимандрит наклонился к Крашенинникову и жарко зашептал ему в самое ухо:

– Бегаешь ты шибче всех – никто за тобой не угонится. Прыгаешь дальше всех. Ловок, как бес… тьфу, не к ночи будь помянут, – осенил себя Иоасаф крестным знамением. – А надобно, Иван, за стены монастыря тайком проникнуть.

Он встал, прошелся по покоям, зачем-то выглянул в мутноватое окно, затем ловко, словно рысь, подкрался к двери и рывком отворил ее: в коридоре никого не было.

– Будем поднимать людей на борьбу с ворогом. – Успокоенный Иоасаф вернулся на место. – Рати собирать.

– Поговаривают об этом у нас, отче, – рискнул вставить Крашенинников, на ходу ухватывая замысел архимандрита. – Да где оружие взять?

– Оружие найдется, была бы охота. Вилы, дреколье – все в ход пойдет. А еще петух красный!

– Жечь?

– Жечь! – схватил Ивана за руку Иоасаф, ладонь его была горячей и липкой. – Жечь все, елико возможно: любое жилье, сарай всякий… А самим в леса уходить. Дело к зиме, пусть супостаты без крыши над головой останутся. Чтоб ни сна, ни роздыха не ведали, минутки спокойной не знали. Но для этого перво-наперво нужно из крепости выбраться.

– После вылазки нас так обложили – и мышь наружу не проскочит.

– Ведаю, чадо. Потому и позвал тебя.

– Сколотим ватагу из самых сильных и смелых да и ринемся, благословясь…

– И порубят вас всех, – докончил архимандрит. – А мне не смерть, мне жизнь ваша нужна.

– А может…

– Ну?

– Может, я один попробую вырваться на волю?

– Справился бы, пожалуй, ты и один. Народ – как порох сухой, только искры ждет. Верного человека я бы там, на воле, тебе дал… Только как вырвешься?

– Ночью…

– Костры жгут до утра поляки, разве не знаешь? За воротами крепостными наблюдают. Вот ежели мог бы ты птицей обернуться, соколом сизым… Да Господь оного не дал человекам.

У Ивана мелькнула смутная мысль. Он поднялся:

– Дозволь, отче, пойду я. Поразмыслю.

– Ступай, проводят тебя. Подай-ка колоколец. Через три дня придешь ко мне.

Аникей встретил рассказ Крашенинникова без того интереса, на который рассчитывал Иван.

– Что тут советоваться со мной? – сказал он после долгой паузы, когда Иван смолк. – Я не Господь Бог. Как за ворота вырвешься? Ужом и то не проползешь.

Багров неловко задел локтем больное колено, туго перебинтованное, поморщился от боли.

– Донимает?

– Ага.

– Лекарь был?

– Лекарь ничем помочь не может, – раздраженно произнес Аникей. – Я наказал ему больше не приходить. Только Андрей спасает меня, пользует как нужно.

– Где он?

– Скоро придет. Обещал средство верное принести. Не знаю, травку какую, что ли.

Крашенинников прошелся по комнате, остановился перед Багровым:

– Как же быть-то?

– Придет Андрей – помаракуем, послушаем, что скажет.

Крашенинников нащепил лучину, зажег огонь. Пригорюнившись, долго смотрел на дрожащий язычок.

– О чем задумался? – прервал его мысли голос Аникея. – Небось, о Наталье своей?

– А ты почто Наталью вспомнил? – подозрительно посмотрел на него Иван.

– На свадьбе твоей погулять охота. Не будь войны да осады – сыграли бы ее, свадьбу-то.

На крыльце послышались шаги. В избу вошел Андрей.

После того как он тщательно перевязал рану, Иван рассказал о разговоре, который состоялся у него сегодня с архимандритом Иоасафом.

– Дело нелегкое, – сказал Андрей, когда Крашенинников умолк.

– Хоть соколом сизым обернись, а пробейся на волю, так сказал мне святой отец, – припомнил Иван.

– Соколом? – оживился Андрей. – Что же, это мысль. Попробуем сделать тебе крылья, Ваня.

Иван и Аникей переглянулись.

– Объяснять потом буду, а сейчас за дело, други, – сказал Андрей. – Тебе, Ваня, задание. Бери нож, нарежь веток бузины, да потолще. Принесешь – разложи возле печки, пусть сушатся. Материал отменный, легкий и прочный…

Хорошо, что изба Багрова стояла на отшибе. Не было любопытных глаз, которые могли бы наблюдать необычную картину: Иван, как угорелый, носится, держа за бечевку змея детского воздушного, а Андрей, стоя на крылечке, наблюдает за ним. Время от времени он делает пометку угольком на заслонке, почти сплошь покрытой уже цифирью.

Змей был необычной формы, издали похожий на летучую мышь. Иногда по просьбе Андрея Крашенинников останавливался, змей послушно опускался к его ногам, и Аникей что-то менял в его конструкции. Затем все начиналось сначала.

– …Долго еще гонять-то? – не выдержав, спросил Крашенинников. Несмотря на холодный дождь, временами переходящий в мокрый снег, пот лил с него градом, и парень то и дело вытирал свободной рукой лоб.

– Потерпи, потерпи, Ванюша.

Наконец Андрей хлопнул ладонью по гулкой заслонке.

– Теперь кой-чего ясно стало, – сказал он. – Замерзли, небось? Ну конечно, все, кроме Ивана! – улыбнулся инок. – Айда, погреемся в избе.

Они втроем расположились поближе к печке. От промокшей одежды валил пар.

– А я сегодня понял, какая сила змея в воздухе удерживает, – сказал Иван.

– Какая? – спросил инок.

– Ветер…

Днем приходила Наталья, истопила печь, сготовила варево, сказала на прощанье: «Не перегрызитесь тут, бирюки», – помахала рукой и убежала к себе: дел по дому хватало.

Тепло, которое веяло от печки, вконец разморило Ивана, глаза начали сладко слипаться. Пересилив себя, он поднялся, подхватил охапку бузины и двинулся к выходу вслед за Андреем и Аникеем.

– Дождь кончился, – сказал Иван.

Багров откликнулся:

– Жди заморозков.

Стоял вечер. В крохотные оконца сарая лился мягкий свет месяца. Монастырь спал.

Предупредив архимандрита, друзья на долгое время словно отгородились от всего мира. Андрей показывал, объяснял, что да как, Иван и Аникей работали. Перво-наперво сколотили из легких сухих дощечек раму, потом переплели ее ветками бузины. Иван зачищал концы веток ножом, и свежий бузинный запах напоминал им жаркое, хмельное лето. Затем принялись обтягивать сооружение плотной тканью, присланной Иоасафом.

Крашенинников, в кровь исколовший руки острыми срезами бузины, то и дело по детской привычке совал палец в рот, утишая боль. Андрей работал ровно, словно заведенный. Не отставал от приятелей и Аникей.

Постепенно под их руками все четче проступали контуры треугольного сооружения, которое по форме напоминало греческую букву дельта. Это и были крылья – плод многодневного упорного труда.

Как и предположил инок, материи им не хватило. Но Иван вымолил у Натальи все, что девушка насобирала себе на приданое.

– Вот это да! Похоже, ты весь монастырь ограбил, – произнес Андрей, когда Иван ввалился в избу с огромным тюком.

Андрей завязал двойной узел на веревке, объяснил Ивану, как и куда ее следует потянуть, чтобы крылья в полете совершили необходимый маневр.

– Эх, о главном позабыли! – воскликнул вдруг Крашенинников посреди объяснения. – Как крылья-то отсель вытаскивать будем? Нипочем они в дверь сарая не пролезут.

– О том я допрежь тебя подумал, – сказал Аникей. – Развалим сарай – и все дела.

Какое-то время они работали в полном молчании, тщательно сшивая куски материи разной масти и размеров.

– Как одежда куклы цыганской, – заметил Крашенинников, оглядывая крылья.

– Лишь бы полетело, – заметил Багров.

Завершив работу, все трое, не сговариваясь, встали, молча оглядывая свое детище. У их ног лежали разноцветные крылья. Впрочем, пестрота не портила общего вида. Сооружение на вид получилось каким-то стремительным и легким.

Крашенинников перевел взгляд на петли, сплетенные из бечевок, которые в полете должны держать его под мышками, и парню почудилось, что он парит уже, летит там, в поднебесье…

– Чудо, – пробормотал Иван, не отрывая взгляда от диковинного сооружения.

– Какое же это чудо, други, ежели мы сами его сотворили, – тряхнул волосами Андрей…

В окно пробивался синий городской рассвет.

– Папа, Иван полетит на крыльях? Сумеет покинуть осажденную крепость? – спросил Сережа, когда Александр Христофорович умолк.

Вместо ответа отец молча погладил его по голове, грустно улыбнулся. Сережа подумал, что, если бы они жили в Крутоярске, он непременно бы съездил в лавру, до которой от уездного городка рукой подать. Побродил бы там. Оглядел бы стены и среди них непременно нашел ту, с которой Крашенинников и Багров наблюдали вражеское войско…

На следующий день, едва за отцом захлопнулась дверь, Сережа, усталый до полусмерти после бессонной ночи, наполненный невеселыми думами, свалился на неразобранную постель. Он собирался передохнуть пяток минут, но на несколько часов погрузился в глубокий сон. Когда проснулся, время было близко к полудню.

Теперь мысли мальчика приняли иное направление. Он непрерывно думал о чудесном летательном аппарате – планере, крыльях. Если Андрей, Аникей и Иван могли собрать его, то чем он, Сергей, хуже?! Вон сколько во дворе у него друзей! И материал подручный найдется – только поискать нужно. Но первым непременно полетит Сережа – от этого он не отступится ни за что: ведь замысел построить самим летательный аппарат принадлежит ему!

Напившись чаю, мальчик задумался: с чего начать? Он полез в отцовский истрепанный «Справочник авиатора», в энциклопедический словарь…

Мальчишки во дворе поначалу восприняли идею Сергея довольно скептически.

– Неужели такой змей крылатый может человека поднять? – с сомнением в голосе спросил веснушчатый Колька, местный заводила.

– Конечно, может.

– А ты видел его, змея-то? – продолжал Колька, упорно называя крылья змеем; видно было, что необычный замысел начал его увлекать.

– Нет, не видел, – честно признался Сережа: отец учил его всегда говорить правду.

– Не видел… – разочарованно протянул кто-то из ребят. – Так зачем же зря болтаешь?

– Отец рассказал.

– Отец? Так бы сразу и сказал! – воскликнул Колька.

Александр Христофорович Чайкин пользовался у ребят двора уважением. Слово Чайкина во всех ребячьих спорах и разногласиях было непререкаемым авторитетом.

Мальчишки, окружив Сережу, зашумели, выпытывая у него подробности неизвестного им летательного аппарата, который можно запросто собрать собственными руками, а потом полетать на нем. Подобная перспектива никого из ребят не могла оставить равнодушным.

– Какой длины крылья у твоего аппарата? – спросил Колька.

Сереже пришлось по сердцу словечко «твоего», однако с ответом он замешкался.

– Ну, что молчишь? – продолжал нетерпеливо Колька.

– Он с сарай, – бухнул Сережа, помедлив.

– С сарай? – протянул кто-то насмешливо. – Это еще что за новая единица измерения?

– Айда на задний двор! – крикнул Колька.

Задним двором назывался пустырь, расположенный за огромным многоквартирным домом, в котором жили и Сережа, и большинство ребят.

– Такой, что ли, змей? – деловито спросил Колька, подводя Сережу к дровяному сараю. Остальные следовали за ними в некотором отдалении.

– Такой, – на всякий случай согласился Сережа, хотя понятия не имел о размерах аппарата.

– Не такой уж и здоровенный.

– Осилим! – загалдели ребята.

Усевшись на бревнах, принялись обсуждать, из чего делать змей-планер. Вопрос с планками решился быстро – недалеко ремонтировали старинный особняк, и деревянных реек там было предостаточно.

– Чем обтянем рейки? – спросил Колька, окидывая взглядом свою команду.

– Бумагой, – предложил кто-то.

Колька перевел взгляд на Сережу.

– Бумага не выдержит, – покачал тот головой, припомнив ночное чтение отца. – Материю нужно.

– Где же мы ее столько наберем, материи? – простодушно удивился самый младший, который смотрел в рот поочередно то Кольке, то Сереже, жадно ловя каждое их слово.

– А простыни зачем? – произнес Колька. – На худой конец, и полотенца пригодятся, если широкие. Давай-ка, братва, за дело. И без простыней не возвращаться! А где их раздобудете – это меня не касается. Остается один Сергей. Мы с ним продумаем конструкцию… А ты чего ждешь? – обратился он к младшему.

– У меня нет простыни… – растерянно произнес тот.

– Ладно, у тебя будет особое задание, – решил Сергей. – Беги домой и раздобудь иголку да нитки покрепче. Сумеешь?

– Это я мигом! – крикнул младший, убегая…

Ребята собирали планер за дровяным сараем, в укромном уголке двора, где их не мог видеть никто из взрослых. Собирали долго, тщательно скрывая свое новое увлечение.

Огромный треугольник, обтянутый материей, выглядел довольно внушительно. Правда, общий вид несколько портило то, что обтяжка была сшита из квадратов и прямоугольников разного цвета, но стоило ли на такие мелочи обращать внимание? Предстояло решить самый главный вопрос: кто полетит первым.

– Будем тянуть жребий, – решил Колька. – Чтобы все было по справедливости.

Нашли старую газету, разорвали ее на клочки по числу присутствующих, на одном из них Колька нацарапал крестик. Затем все клочки свернул в трубочку, побросал в свой видавший виды картуз и долго тряс им.

– Ну, кто самый смелый! Подходи, – произнес он и, поскольку желающих не нашлось, кивнул младшему. Тот подошел с опаской и долго не решался сунуть руку в картуз.

Кто-то подбодрил его:

– Давай, не укусит!

Мальчик протянул руку, долго перебирал, вытащил клочок, затем медленно развернул его.

– Пустышка! – объявил Сережа, заглянув через плечо.

– Следующий! – сказал веснушчатый Колька. К его картузу теперь протянулось сразу несколько рук. – По одному! – прикрикнул атаман.

Один за другим ребята вытаскивали пустышки. Наконец остались только Коля и Сережа.

– Тащи ты, – предложил Сергей.

Колька внимательно поглядел на две бумажные трубочки. Затем сунул руку в картуз и вытащил свернутый газетный клочок. Развернул его – клочок был пуст.

– Вопрос ясен. Вышло по-твоему, Серега, – подмигнул ему Колька, выбросил оставшуюся бумажку и натянул картуз.

– Нужно прыгать с высокого места, – сказал Сережа. – И обязательно разбегаться против ветра.

– Направление ветра я уже определил, – показал Колька рукой. – А насчет высокой точки… – он на несколько мгновений задумался.

– Может, с сарая? – предложил кто-то.

– Ты бы еще табуретку предложил, – с презрением отверг его предложение Колька. – Сарай низкий, да и не разгонишься на нем.

– Тогда с дома!

Колька прикинул.

– С дома бы неплохо, – задумчиво произнес он, – но аппарат мы туда не затащим. Лестницы больно узкие.

– А вон оттуда, – указал младший на ремонтируемый особняк.

– Точно! – обрадовался атаман. – Там лестницы барские, широченные. Ну-ка проверьте, есть там кто-нибудь?

Добровольцы помчались к особняку и через минуту доложили, что дом пуст – ремонтники, видимо, ушли обедать.

Ватага ребят потащила крылья к четырехэтажному особняку.

Лестницы в нем и впрямь были широкие, мраморные, с плавно закругленными поворотами. Через несколько минут ребята очутились на крыше.

Ветер здесь ощущался значительно сильнее, чем внизу.

– То, что надо, – удовлетворенно заметил Колька, хлопая Сережу по плечу. – Полетишь за милую душу.

Он еще раз определил направление ветра.

– Все получается удачно, – сказал затем ребятам, которые, притихнув, ожидали решения. – Гляди, Серега, ты полетишь так: над двором, над сараем, потом – видишь? – между двумя домами. А поскольку будешь постепенно снижаться, то опустишься, наверно, на той стороне улицы…

Сережа продел руки в лямки. Обширная крыша вполне заменяла пологий склон, по которому можно было разбежаться…

В лицо дул резкий, порывистый ветер. Крылья вздрагивали, словно живые.

– Может, не надо, ребята, а? – вдруг послышался робкий голос младшего. – Запустим сначала аппарат с грузом, с этим, как его… балластом. Посмотрим, как он полетит.

– Сам ты балласт, – презрительно оборвал Колька. – Трусишка, зайка серенький. Боишься – ступай к мамке. Вот Сергей ни капельки не боится. Правда, Серега?

Мальчик кивнул.

– Слышал же: сам Александр Христофорович говорил, что такой аппарат служит для полета человека. Ладно, хватит тары-бары разводить. Прыгаешь, что ли?

Сережа подошел к самому краю, с трудом сделав несколько шагов: крылья, которые надулись, словно паруса, хотя и поставленные косо, тащили его назад. Затем вернулся на гребень покатой крыши, чтобы приготовить пространство для разбега.

– Подтолкнуть, что ли? – услышал он сзади чей-то вопрос.

– Не нужно, я сам, – ответил Сережа, разбежался и, упруго оттолкнувшись обеими ногами, очутился в воздухе.

В первый миг он зачем-то крепко зажмурил глаза, а когда открыл их, почувствовал, что летит. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. Хотелось петь, кричать от восторга.

Глянув вниз, Сережа увидел ребят: они смотрели на него, махали руками, что-то кричали. Но разве расслышишь, если ветер свистит в ушах?

Внизу проплыл двор, дровяной сарай, показалось пространство между двумя домами, похожее на узкое ущелье. Неожиданный порыв ветра положил крылья почти набок. Сережа инстинктивно повернулся всем телом в противоположную сторону, пытаясь удержать равновесие. Однако это не помогло: огромный змей резко завалился в сторону.

Последнее, что запомнил Сережа, была отвесная стена многооконного дома, которая вдруг рывком приблизилась к нему…

Придя в сознание, Сергей долго не мог понять, где он находится. Белый как снег потолок… Он осторожно скосил глаза: и такие же белые стены.

– Лежи, мальчик, тебе нельзя шевелиться, – строго сказала молодая женщина в белом халате.

Только теперь Сергей заметил, что опутан сетью трубок. «Словно Гулливер у лилипутов», – мелькнуло в голове. В некоторых трубках пульсировала красная жидкость – кровь, что ли? К горлу подступила тошнота.

– Где я? – слабым голосом спросил Сережа, делая попытку оглядеться.

– В клинике.

Сережа помолчал.

– Ты еще хорошо отделался, – продолжала дежурная медсестра. – Свалился с четвертого этажа и жив остался.

– Я не свалился.

– А что же?

– Спланировал.

– Вот-вот, я и говорю – спланировал. – Улыбка медсестры показалась мальчику неприятной, и он закрыл глаза, снова погружаясь в тяжелый полусон, полуявь.

Когда он снова пришел в себя, был вечер. Тело теперь начинало болеть все сильнее. В палату вошла другая женщина – пожилая, чуть сутуловатая.

– Как дела, Чайкин? – спросила она. – Может, поел бы чего-нибудь?

– Пить.

– Это можно. – Она взяла с тумбочки маленький чайник и напоила его из носика каким-то кислым питьем – похоже, клюквенным морсом.

Сереже многое хотелось у нее спросить: сообщили ли отцу, где он находится, сильно ли он расшибся, когда выпишут… Но едва он начал говорить, сестра замахала руками. К тому же боль, возникающая откуда-то изнутри, вскоре сделалась невыносимой. Сергей застонал.

Сестра внимательно посмотрела на него и повернула какой-то вентиль на одной из трубок, опутывавших его тело. Через несколько минут онемение начало разливаться по телу, и мальчик снова погрузился в омут тяжелого сна…

Когда Сергей окончательно пришел в себя, палату заливало солнце. Он не мог в точности сказать, сколько дней прошло. Сквозь замутненное сознание пробивались хмурое лицо доктора, склоненное над ним, белая маска на лице, сладковатый тошнотворный запах какой-то жидкости, капающей на марлевую маску.

Однако двигаться он по-прежнему не мог.

В палату заглянул молодой улыбчивый парень на костылях.

– Андрей, – представился он.

– Сергей, – ответил Чайкин.

– Наши имена рифмуются. Я вижу в этом добрый знак, – произнес гость, усаживаясь на белую больничную табуретку. – Слышал я о твоем подвиге, Сережа. Мы с тобой, можно сказать, коллеги по прыжкам и старые знакомые.

– Как это? – удивился Сережа.

– Я друг твоего отца, – ответил, улыбаясь, Андрей.