Глава 10 Рябь на воде

Чем больше субъективных дней я проводил за развёртыванием заранее подготовленных конструкций в своём разуме, тем чётче становилось понимание того, что всё это «спрессованное» добро со стороны, да на контрасте с тем, что тут было несколькими реальными днями ранее, не заметил бы только слепой. Фундамент, в котором я скрывал заготавливаемые конструкты, ощущался совсем по-другому. Глубже, насыщеннее, сложнее. Многократно сложнее: на интересные решения я не скупился, и ограничений во времени, можно сказать, не ощущал тоже. Потому выходило всё так, что сам по себе нынешний фундамент был даже более пугающ, чем то, во что он должен превратиться уже в ближайшие объективные часы. Просто потому, что сейчас всё самое сложное в фундаменте всё-таки проглядывалось, а потом оно будет скрыто за стенами бастионов моего разума.

Так или иначе, но более не оставалось сомнений в том, что опасение, источаемое комиссаром Белёвской, было вызвано именно тем, что она сопоставила прошлое с настоящим. Банально прикинула, сколько времени на проведённые мною махинации должно было уйти у обычного телепата, присмотрелась получше… и испугалась. Даже со скидкой на опыт и систематическое образование, — которое я тоже отчасти получил, — я проделал огромную, прямо-таки колоссальную работу. Добавьте к этому изначальные масштабы моего развивавшегося не один век разума, и получите нечто впечатляюще-пугающее.

Благо, впечатляющего было больше, судя, опять же, по эмоциям девушки. Я бы почувствовал настоящий испуг или пропитанное ужасом удивление, так что монстра во мне не видят. Уже плюс, собственно.

Но вот объяснить то, откуда появились готовые к развёртыванию конструкты будет практически невозможно. Они слишком сложны сами по себе, так как я рассчитывал придержать их до той самой поры, когда ко мне в голову уже никто вот так не постучится. Не вышло: маскировку раскрыли так, словно её не было вовсе, — да и от маскировки у моих методов оказалось только название, — и теперь мне не оставалось ничего иного, кроме как возвести-таки свой бастион и скрыть внутри все самые сложные элементы, в нынышнем виде проглядывающиеся буквально везде. И не спрашивайте, почему я не предусмотрел внешний слой «обыденной простоты». Просто не подумал. Ошибся. Такое бывает, если начинаешь считать себя кем-то из ряда вон выходящим. Зазнался, и теперь вынужден на скорую руку доделывать то, на что, по-хорошему, нужно раза так в три больше времени.

Крысы? Подождут: с ними нужно работать без ускорения сознания, а это, в нынешней ситуации, неадекватно большие траты времени.

Я размазал по лицу кровь обратной стороной ладони, слегка припалив полопавшиеся в носу капилляры. Попутно слегка уменьшил степень ускорения мышления, посетовав на никакую выносливость тела. Безграничное могущество разума было сжато рамками физической оболочки, и чем больше времени проходило, тем сильнее становилось желание что-то с этим сделать. Простые тренировки были жёстко привязаны ко времени: нельзя было стать крепышом за неделю или даже месяц. Тут нужны были годы и годы, которые для меня — десятилетия и века. Я скорее биокинезом себя перекрою, нежели окрепну естественным образом.

Вот только мечты сейчас ничем помочь не могли, и я нагло избавился от посторонних мыслей. Готовность… стопроцентная, со скидкой на обстоятельства.

Можно начинать.

Максимальная концентрация на самом себе, короткий волевой посыл — и мозг начинает кипеть, перестраиваясь вслед за ментальным ядром. И я всё ещё не понимал, зачем и почему это было необходимо. Технически мозги не играли ключевой роли в существовании моего разума, так как даже пиковое ускорение мышления никак не сказывалось на их прожорливости, — а мозг охоч до энергии, так что повышение потребления было бы заметно, — а откат и мигрень провоцировались чем угодно, но не выполнением полезной работы. Да и какая работа, если мозг ни при каких условиях не мог поспеть за ускоренным мышлением ментального ядра? Ещё в период моего продолжительного «заключения» он вообще находился в состоянии полной заморозки, но я ничего — думал, запоминал, размышлял, страдал, мучился и даже становился совершеннее, как оказалось впоследствии. Мозг не использовался совершенно, но при всём при этом оставался якорем, сейчас мне только мешающим. Но и отказаться от них я не мог, так как просчитать последствия пока было решительно невозможно.

Я и с крысами-то не разобрался, а в свою физическую черепушку вообще запущу ручонки не раньше, чем смогу из разума отпетого отморозка-убийцы-насильника слепить добрейшей души человека, готового посвятить свою жизнь служению человечеству. Утрирую? А вот это не факт, ведь мозг у меня один, а вносить в него изменения не понимая абсолютно всего… чревато. Мало ли, что на что завязано.

Сейчас же я при всех многочисленных «но» осознанно контролировал каждый протекающий в ментальном ядре процесс, иногда поглядывая на то, как мой разум визуализировал сам себя.

И выглядело это впечатляюще.

С каждым вздохом, с каждой секундой мой разум неумолимо становился ещё на шажок ближе к совершенству. В пустоте вокруг из ниоткуда вырастали расплывчатые образы каменистых гор, наслаивающихся, раскалывающихся и останавливающихся друг напротив друга величественными громадами, впитывающими в себя глубину и цвет точно иссохшая губка — чистую воду. Растекался вдоль трещин суровый северный кустарник, цепляющийся корнями за безжизненный камень; поднимали головы зеленеющие ели, на могучие ветви которых в ту же секунду опускался снег; ширился и креп бесконечно голубой небосвод, по которому пока ещё блеклыми мазками разлетались пушистые облака; становился весьма ощутимым промозглый горный ветер, с которым я никогда не сталкивался в жизни, но легко себе его вообразил ещё очень давно.

И, наконец, из отрастившего себе опору фундамента вырастала цитадель моих мыслей. Крепкие стены и могучие башни тянулись в небесам, складываясь буквально по кирпичику, а в сокрытых за ними донжонах ширились бесконечные библиотеки моей памяти и кабинеты мыслительных процессов. Но самым важным здесь было то, что чем дальше всё заходило, тем свободнее я себя ощущал. Казалось, что сдавливающий мне горло ошейник растягивался и трещал, а стальные оковы на груди ржавели и разваливались, будучи не в силах больше меня сдерживать. Мыслить уже сейчас стало намного проще, а ведь крошечная хибара ещё была более, чем наполовину забита частями моего разума!

Я «развернулся» во всю доступную мне ширь, отбросив всё лишнее и добавив необходимое…

— И только тело, кха-кха, отчаянно пытается меня подвести… — Бормочу себе под нос, конденсируя влагу из окружающего пространства. Получившаяся водяная сфера прошлась по лицу и одежде, устраняя последствия обильного кровотечения. Жаль только, со слабостью и мигренью так сделать было нельзя, что б раз — и как не было ничего. Но я понимал, что физической оболочке такие изменения дадутся непросто, и пристально следил за тем, чтобы не перегнуть палку. А ведь мог бы поработать ещё, доведя задуманное до совершенства… но это — потом. Сейчас следовало свыкнуться с изменениями, добраться до дома и поспать. — Или один пункт здесь лишний?..

Определённо, лишний. Я без особых усилий перестроил своё нынешнее лежбище в более комфортное, устроился поудобнее, опустил веки…

И заснул мёртвым сном так, как не засыпал никогда.

Даже сам этого не понял…

* * *

— Проходи, садись. Чай, кофе, сок?

— А вина не найдётся? — Ворошилов развернулся, бросив на подчинённую недоумевающий взгляд. — Шучу-шучу, господин обер-комиссар. Телепатам пить запрещено, сама знаю. Сок, апельсиновый.

Небольшой холодильник с разномастными напитками кочевал с обер-комиссаром от места к месту, и никто из его ближайшего окружения уже предлагаемому разнообразию не удивлялся.

На стол напротив усевшейся Анастасии Белёвской опустился высокий стакан с ярко-оранжевым содержимым.

— Надеюсь, что по дороге ты успокоилась и теперь сможешь нормально всё мне объяснить.

— Объяснить… в общем-то, просто. Представьте, что вчера Геслер продемонстрировал вам возможности рядового студента на пике третьего ранга, в шаге от становления полноценным боевым псионом. Это уже, в общем-то, почти невероятно… Но завтра он окажется в непосредственной близости от пятого ранга. И при этом будет делать вид, будто всё осталось так же, как и вчера. И только в силу недостатка опыта у него и избытка — у вас, вы сможете это заметить. — Девушка говорила легко и непринуждённо, что Ворошилова только напрягло. Слишком уж редко он слышал от вверенной ему подчинённой такую наигранность. — В отношении телепатии так всё и обстоит. Артур Геслер — телепатическое чудовище, и я даже не берусь загадывать, на что он окажется способен через год-другой.

— То же самое скажут и другие телепаты, если их привлечь? — Без особой надежды, но всё-таки поинтересовался Ворошилов.

— Абсолютно. — Девушка расположилась в кресле, пригубив сок и переведя дыхание, сбившееся из-за нервного напряжения. — Телепатия… очень сложное направление. Его нельзя визуализировать, как любое другое, и у неё нет фундамента в виде физических законов, на которые можно опереться. Потому среди нас буквально нет гениев, которые были бы лучше других просто потому что так получилось. Лишь тяжёлый труд и много времени за усердной работой могут сделать телепата лучше… но откуда у Геслера это время?

— Он — уникум. Об этом не стоит забывать…

— Даже уникум не может обойти основополагающие вещи! — Вскинулась Белёвская. При том она не повысила тон слишком уж сильно, отчасти себя контролируя и понимая, где и перед кем она находится. — Пойми, Андрей, меня проверял Его Императорское Высочество, сильнейший телепат нашей страны. Я видела его разум, соприкасалась с ним. И знаешь что? Такими темпами он уступит Геслеру. И я не понимаю, почему! Может, его разум принципиально отличается от обычного? Или он мыслит в сотни и тысячи раз быстрее даже самого опытного телепата? Только в одном я уверена точно: об этом незамедлительно должен узнать Император и Тайный Совет. Они взяли Геслера под свою руку, и они же должны понимать, чем он является на самом деле…

— Твои прогнозы касательно возможности расположить его… скажем, к тебе или нашим агентам в академии?..

— Таких приказов отдавать нельзя ни в коем случае. Если его прочие телепатические характеристики соответствуют мощи и потенциалу разума, то фальшь он почувствует моментально. И вполне понятно, что за этим последует. — Категорично отрезала комиссар Белёвская, водрузив стакан на подлокотник кресла и расположившись в том с ещё большим комфортом.

— Хм. В таком случае становится понятно, что его навело на мысли о нашей причастности к состоянию Алексеевой. Эмпатия высшего уровня — это более, чем серьёзно.

— Привычка контролировать свои эмоции и разум сыграла с вами злую шутку, не находите? — По-доброму усмехнулась девушка, глядя на суровое и задумчивое лицо своего непосредственного начальника.

— Очень и очень злую. Если всё обстоит так, как ты говоришь, то потеря его доверия может мне дорого обойтись уже в ближайшем будущем. Не хотелось бы отстранения от курирования академии: слишком многое я уже запланировал, слишком многому положил начало. — Мужчина размеренно отстукивал по столу незамысловатый ритм четырьмя пальцами. Нельзя было сказать, что он нервничал, но беспокойство явно прорвалось в его сознание. Недопонимание с человеком, ради которого его сюда и отправили действительно могло привести к банальной замене обер-комиссара на кого-то не менее компетентного. Никто не станет рисковать отношениями с потенциально сильнейшим псионом даже в такой малости. — Сделаем так. Раскрытие обстоятельств воздействия на Алексееву возьмёшь на себя. Наши люди уже работают над этим, но необходимо будет проконтролировать и направить. Если будет нужно — применяешь свои таланты так, чтобы никто не докопался в случае чего.

— Даже если замешаны будут студенты?

— Особенно если будут замешаны студенты. Но преподавательский состав и обслугу проверить так, словно они украли портки Его Высочества.

— И этот человек говорит мне о том, будто я недостаточно… — Продолжить Белёвской не дал суровый взгляд, коим обер-комиссар одарил нерадивую подчинённую. — Сделаю в лучшем виде. Но основная цель — это обеление вашего доброго имени, верно?

— И комитета, что тоже немаловажно. Не хватало ещё того, чтобы нам вменили попытку нарастить личное влияние на об… Геслера, кхм. — Ворошилов сделал такой вид, словно никакой оговорки не было вовсе. Но от Белёвской это не укрылось, и свои выводы она сделала. — Займись пока письменным вариантом своего отчёта по телепатическому потенциалу Геслера. Всё остальное — после.

— А вы?..

— Я передам всё на словах. Вопрос важный, и промедление может им не понравиться. Как только закончишь — свяжись со мной незамедлительно. — Мужчина открыл ноутбук перед собой, но остановился и бросил на девушку ещё один взгляд: — Что-то ещё?

— Ничего. — Комиссар фальшиво улыбнулась, поднявшись со своего места и направившись к двери. Даже не шёпот, а движение губ Ворошилов, естественно, не услышал. — Совсем ничего…

Обер-комиссар Ворошилов проводил девушку взглядом и дождался, пока она закроет дверь с той стороны. Только и только тогда он позволил себе откинуться на спинку кресла, устало помассировав виски.

Проблемы. Снова, уже после того, как он посчитал, будто основная масса самой сложной работы выполнена, и идеальному выполнению неофициального приказа Трона ничего более не помешает. Видимо, слишком наивно было полагать, что всё пройдёт без сучка, без задоринки там, куда изначально отбирали лучшего из лучших, подходящего по целой массе неоднозначных критериев. Тут и обособленность от любых фамилий, и нелюбовь к интригам, и способность к планированию и импровизации в крайне сложных ситуациях. А ещё многое-многое другое, делающее Андрея Ворошилова тем, кем он являлся на самом деле. «Кризисным менеджером», если можно так выразиться. Специалистом по решению необычных, уникальных проблем, с которыми подавляющее большинство руководителей справиться неспособно.

И причина тому была лишь одна: Артур Геслер, уникальный псион, за жизнь которого обер-комиссар отвечал даже не головой, а честью и достоинством офицера Российской Империи. К нынешнему моменту подчинённые ему лично офицеры комитета противодействия и предотвращения перехватили одиннадцать шпионов, происхождение которых разнилось от стран враждебной Европы до Австралийских Автономных Колоний и Штатов. Все, абсолютно все возбудились, услышав о первом псионе-универсале. И сведения нет-нет, да утекали на сторону из-за неверно избранной изначально стратегии: держать Геслера на виду, позволяя тому действовать так, как хочется.

Вот только платить за это приходилось кровью и жизнями профессионалов, чего Ворошилов до поры не понимал. Не понимал, но держал лицо, подавляя в себе желание просто взять и вывезти объект туда, где до него невозможно будет дотянуться в силу невозможности его отыскать. Таких баз было великое множество, и уж там из перспективного псиона действительно могли вырастить бойца куда быстрее, чем в академии, предназначенной для систематизированного, массового обучения универсальных «заготовок», распределяемых в конкретные службы по достижении ими четвёртых рангов. Идеальный, в общем-то, вариант оказался не таким идеальным, когда инструктора оценили возможности и потенциал Геслера. Уже тогда стало понятно, что он — ключ к разрешению массы проблем, назревающих и набирающих силу у границ Российской Империи в последние десять лет.

Абсолютное оружие, появление которого на поле боя перевернёт всё с ног на голову.

Оружие, которое будет невозможно взять под контроль.

Потому что оно, чёрт подери, абсолютное.

Необходимость нарастить и укрепить его лояльность стала видна невооружённым взглядом даже для обер-комиссара. Он смирился с тем, что дальнейшая работа в отношении объекта будет направлена, по большей части, на формирование привязанностей, которые не позволят ему однажды просто сменить сторону. И вот теперь, когда все приказы были отданы, а могучий механизм приведён в действие, случилось сразу две… неприятности, если выражаться мягко. Первая — это действия какого-то кретина-телепата из числа студентов, попытавшегося подложить под вчерашнего простолюдина Алексееву. Очередная интрига, к которым Ворошилов испытывал даже не отвращение, а ненависть. А вторая неприятность, — или, вернее, её вестница, — минуту назад вышла в коридор, посчитав свою работу на этом исполненной. Всего лишь сказала, что объект буквально невозможно обмануть или провести. Никакие лицедеи и носители сотен масок не справятся, если им приказать втереться в доверие к кому-то, обладающему телепатическими потенциалом шестого ранга. «Императорским» потенциалом.

А это значит, что выбор друзей, товарищей, наставников, учителей и знакомцев предстоит разве что не пустить на самотёк. Никакого идеального контроля над ситуацией, и как максимум — вытеснение из окружения объекта нежелательных элементов вроде радикалистов, консерваторов и свободолюбцев, да опосредованное введение туда нужных людей, которые и сами не будут знать о своей задаче.

Благо, хотя бы огрызки коммунизма в академию и высший свет никак не проберутся, что уже хлеб.

Выдвинув ящик стола, содержимое которого кочевало вслед за своим владельцем, мужчина с тоской посмотрел на кейс с отменными кубинскими сигарами, курить которые он бросил уже два года как. Вот сейчас только захотелось достать одну, срезать кончик, запалить…

Несчастный предмет мебели громыхнул куда сильнее, чем должно, а Ворошилов, задвинувший ящик на место «до щелчка», вернулся к необходимости связаться с Тайным Советом. Сегодня на связи должен был быть многими уважаемый, чрезмерно серьёзный и скорый на расправу Дмитрий Оболенский, отец ныне здравствующего псиона шестого ранга квалификации, Евгения Оболенского. Наименее приятный для передачи неоднозначных, — и походящих на дурные, — вестей советник, но выбирать обер-комиссару не приходилось.

Напоследок тяжко вздохнув, мужчина вновь всецело взял себя в руки и запустил процедуру установления связи с канцелярией Тайного Совета.

Впереди его ждал непростой разговор.

Загрузка...