Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

Шторы еще не были подняты. Там, где находилось окно, чернел четкий квадрат цвета ночного неба. Внутри спальни темнота была зыбкой и словно бы рассыпчатой. Очертания кровати и шкафа смутно проступали во мраке. Ни звука.

Билли подвинулся, сполз на край постели. Джад потянулся за ним, и теперь добрая половина постели, от самой стенки, была пустой. Джад фыркнул и потер себе нос. Билли захныкал во сне. Потом оба угомонились. Ветер хлестал по окнам, ударял в стену.

Билли повернулся на бок. Джад повернулся следом за ним, кашляя ему в затылок. Билли натянул до ушей одеяло и вытер им шею. Большая часть постели была теперь открытой, и незанятое пространство выстывало мгновенно. Тишина. Ни звука. Потом зазвонил будильник. Билли вскочил и пошарил рукой во мраке, не разлепляя закрытых глаз. Джад застонал и нырнул к стене — в холод голой простыни. Он протянул руку за край постели, опрокинул будильник, но, пытаясь схватить его, только отпихивал все дальше.

— Ну где ты там, гад?

Он дотянулся и схватил будильник обеими руками. Прижимая одной ладонью стекло, он шарил другой рукой по рычажкам и кнопкам на задней стенке. Наконец нашарил нужную кнопку, и звон прекратился. Джад снова свернулся на постели, оставив будильник лежать вверх циферблатом.

— Вот дрянь!

Лежа на своей половине постели, он стонал и ворочался с боку на бок, а Билли, повернувшись к нему спиной, молча прислушивался. Потом Билли оторвал щеку от подушки.

— Джад?

— А?

— Ты бы вставал.

Молчание.

— Будильник звонил, слышал?

— А то нет!

Джад плотнее закутался в одеяло и зарылся головой в подушку. Оба лежали тихо.

— Джад?

— Ну чего тебе?

— Опоздаешь.

— Отвяжись.

— Часы-то не спешат…

— Кому сказал — отвяжись.

Джад сунул кулак под одеяло и ткнул Билли в спину.

— Кончай! Больно же!

— А ты отвяжись.

— Я вот маме про тебя скажу.

Джад снова сунул кулак под одеяло. Билли, всхлипывая, отполз на холодный край постели. Джад поднялся, сел на краешке кровати, потом вскочил и побрел на ощупь в другой конец комнаты, туда, где был выключатель. Билли снова уполз на середину постели и зарылся под одеяла.

— Джад, поставь для меня будильник. На семь.

— Сам поставишь.

— Ну поставь, ладно тебе.

Джад вытянул рубашку Билли из его свитера, надел свитер, а сверху — пиджак. Билли уютно свернулся на месте брата, и пружины матраса тихонько заскрипели. Джад поглядел на одеяла, сбитые в кучу, подошел и сдернул все.

— Кончай дурить и надевай штанишки.

Еще мгновение Билли лежал, свернувшись калачиком и стиснув ладошки между колен. Потом он приподнялся и пополз к спинке кровати за одеялами.

— Эх, гад, из-за того, что тебе вставать, ты и меня…

— Еще месяц-другой, приятель, и ты со мной вместе вставать начнешь.

Джад вышел на лестницу. Билли приподнялся на локте.

— Свет-то хоть выключи!

Джад уже спускался по ступенькам. Билли сел на краю постели, переставил стрелку будильника, потом пробежал босиком по линолеуму и выключил свет. Когда он добрался до постели, тепло уже почти улетучилось. Билли дрожал от холода и ерзал по постели, отыскивая теплое местечко.

Когда он встал и спустился вниз, на дворе еще было темно. Шторы в гостиной были опущены, и, когда Билли включил электричество, комната показалась ему холодной и мрачной, потому что огонь в камине не горел. Он поставил будильник на каминную полку, потом подобрал с кушетки материнский свитер и натянул его поверх рубашки.

Билли ссыпал золу в мусорное ведро, и тут вдруг зазвонил будильник. Бросив крышку ведра — так, что лицо обдало золой и пылью, — Билли кинулся в комнату, однако звон прекратился раньше, чем он добежал до камина. Он опустился на колени перед камином и скомкал листы газеты в тугие круглые бутоны, разложив их на каминной решетке, словно букет гортензий. На выступе камина он поставил на попа деревянную чурку и стукнул топориком по самой середине. Чурка треснула, но не раскололась. Билли поднял топорик вместе с расщепленной чуркой и ударил снова, так, что чурка распалась надвое, а лезвие топора раскололо кирпич в камине. Билли расщепил половинки на четвертинки, а четвертинки снова расщепил пополам и поставил все эти щепочки шалашиком над комками бумаги — точно остов индейского вигвама. Поверх этого сооружения Билли положил куски угля так, что бумага и щепки торчали между ними. Бумага вспыхнула от первой спички, и пламя быстро пошло в глубину, затрещали щепки, и задымился уголь. Билли дождался, пока огонь не охватит все его сооружение, потом встал, вышел в кухню и распахнул дверь в кладовку. На полке стояли только пачка сушеных бобов да бутылка уксуса. Хлебница была пуста. Сразу за дверью кладовки, под стеклом, медленно вращался валик электрического счетчика. Красная стрелочка то появлялась, то исчезала. Билли закрыл кладовку, подошел ко входной двери и отворил ее. Две пустые молочные бутылки стояли на ступеньке. Билли стукнул кулаком по дверному косяку.

— Каждое утро одно и то же. Вот буду на ночь все прятать…

Он повернул было в гостиную, но потом остановился и выглянул снова. Дверь гаража была распахнута. Билли по бетонной дорожке добежал до двери; свет, падавший из кухни, позволил ему разглядеть гараж внутри.

— Ну вот! Только этой подлости не хватало!

Билли поддал ногой банку из-под масла и побежал в дом. Уголь уже занялся в камине, и желтое пламя начало согревать гостиную. Билли сунул ноги в кеды, не потрудившись развязать шнурки, и схватил штормовку. Молния на ней была сломана, и полы развевались у него за спиной, когда он, выскочив из-за дома, побежал по улице.

Серый цвет неба, бледный вдали над полями, сгущался над окраиной, постепенно темнея над головой и становясь угольно-черным над центром города. На улице еще не были погашены фонари, и свет, зажженный в нескольких окнах, окрашивал их в цвета занавесей. Билли встретились два шахтера, шагавшие из ночной смены. Человек в рабочей спецовке проехал мимо на велосипеде, медленно крутя педали. На какое-то мгновение все четверо сошлись в одной точке и разошлись, в разные стороны и с разной скоростью.

Билли добрался до спортивной площадки. Ворота были заперты; он отошел на несколько шагов, разбежался и вскочил на проволочную ограду, влез наверх по поперечным проволокам и уже перенес ногу, собираясь спуститься по другой стороне. Ограда между двумя бетонными опорами провисла под его тяжестью и задрожала. Он раскачивался, поставив ногу на верхнюю проволоку и вцепившись в нее одной рукой, а второй размахивал, чтобы восстановить равновесие; однако, чем настойчивей пытался он сбалансировать, тем сильнее раскачивалась проволока, пока она не сбросила его в высокую траву по ту сторону ограды. Билли встал. Кеды и джинсы были мокрые, одной рукой он угодил в собачью кучку. Он вытер руку о траву, понюхал пальцы и побежал через футбольное поле. За футбольными воротами стояли ряды детских качелей, замотанных вокруг поперечины. Билли отыскал лаз, проделанный собаками в заборе на другой стороне футбольного поля, и выполз через него на Сити-роуд. Мимо проехал двухэтажный автобус, а за ним, впритык, — две машины. Когда шум их замер вдали, на дороге снова стало пустынно. Уличные фонари погасли, и некоторое время слышно было, лишь как скрипят кеды по асфальту.

Звякнул дверной колокольчик, и Билли вошел в лавку. Взглянув на него, мистер Портер снова стал раскладывать пачки газет на прилавке.

— Я думал, ты уже не придешь.

— Почему, я опоздал, что ли?

Вытянув часы из жилетного кармана, Портер держал их на ладони, точно хронометр. Потом запихнул их обратно в карман. Билли достал из-под прилавка матерчатый мешок, протащил лямку через голову и опустил ее ниже плеч. Газеты на дне мешка приходились ему чуть выше колен. Билли поправил лямку, поднял клапан и заглянул в мешок, где лежала пачка газет и журналов.

— Вообще-то я сегодня чуть было действительно того…

— Ты о чем?

— Да чуть не опоздал. Джад на шахту уехал на моем велике.

Портер посмотрел на него и перестал раскладывать газеты.

— И что ты собираешься делать?

— Пешком разнесу.

— Пешком? Сколько же, по-твоему, на это уйдет времени?

— Немного.

— Тебе, вероятно, известно, что большинство предпочитают читать свежие газеты?

— Я что, виноват? Я что, просил его забирать мой велик?

— Нет. Однако и я тебя не просил, чтобы ты мне дерзил. Слышишь?

Билли слышал.

— А то у меня на твое место знаешь сколько желающих — список длиной в километр. И среди них есть вполне взрослые ребята. Из Ферз-Хилла и его окрестностей.

Билли потоптался на месте и заглянул в свой мешок, как будто кое-кто из этих взрослых ребят уже мог сидеть там и ждать вакансии.

— Пешком времени не намного больше уйдет. Мне и раньше приходилось.

Портер покачал головой и выровнял стопку журналов, постукивая ею о прилавок то одной, то другой стороной. Билли прошмыгнул к воздушному обогревателю и встал перед ним, заложив руки за спину и широко расставив ноги. Но, как только Портер поднял на него взгляд, Билли сразу опустил руки по швам.

— Что я могу тебе сказать? Это в твоем стиле.

— Да что случилось-то? Я ведь не подвел вас, правда?

Звякнул дверной колокольчик. Портер распрямился с улыбкой.

— Доброе утро, сэр. Погода-то не радует.

— Пачку «Плэйерз».

— Пожалуйста, сэр.

Он повернулся и провел пальцем по полке, забитой сигаретами. Когда палец дошел до пачек «Плэйерз», он пополз вверх. Билли протянул руку и схватил две плитки шоколада со столика возле прилавка. Он бросил их в мешок в то самое мгновение, когда Портер отвернулся от полки. Хозяин получил деньги за сигареты и вытянул ящик кассы.

— Благодарю-ю-у. — Последний слог взмыл вверх вместе со звоном дверного колокольчика.

— До свидания, сэр.

Портер проводил покупателя глазами, потом повернулся к Билли.

— Ты знаешь, что говорили люди, когда я взял тебя на работу, а?

Он некоторое время молчал, словно ожидая, когда Билли ответит.

— Теперь держи ухо востро, говорили мне, потому что они тут все такие, на этих задворках, понял? Не будешь смотреть в оба, они тебя в дураках оставят.

— Но я же вас не оставил, правда?

— Оттого что я стараюсь не дать тебе случая, вот отчего.

— Можете и не стараться. Я теперь больше никаких номеров не выкидываю.

Портер даже рот открыл от изумления и заморгал, потом он вытащил часы из жилетного кармана.

— Ты что, целый день тут собираешься простоять?

Он потряс часы, приложил их к уху.

— Не хватало еще, чтоб клиенты начали мне звонить и спрашивать, отчего им почту вовремя не доставляют.

Билли вышел на улицу. Машины катили теперь по Сити-роуд непрерывным потоком; у остановки автобусов, следовавших в город, собрались очереди. Билли шел мимо них, прочь от города. Дойдя до стоящей на отлете вереницы коттеджей и бунгало, Билли начал разносить газеты по домам — всюду дорожки, посыпанные галькой или гравием, окна — в свинцовых переплетах. Когда этот ряд домиков, стоящих особняком, кончился, Билли повернул с главной улицы вверх на холм, в сторону Ферз-Хилла. Подъем был крутой. Вдоль подстриженной дерновой дорожки через равные промежутки были посажены деревья, дома стояли в глубине участков, отгороженные от дороги и друг от друга деревьями и высокими оградами. Билли остановился возле узорчатых железных ворот, увенчанных острыми пиками. На воротах висело объявление: вход торговцам и посторонним воспрещен. Билли оглядел подъездную дорожку, ведущую к дому, и сунул в рот две дольки шоколада. Оставив одну половинку ворот распахнутой, он зашагал к дому. По обе стороны дорожки до самой входной двери густо росли рододендроны. Билли надавил на крышку почтовой щели в дверях. Она подалась с трудом, тугая пружина скрипнула. Билли поглядел налево, направо, просунул газету в щель и медленно отпустил крышку, пока она не прижала газету. Шторы на всех окнах были опущены. Сад был в запустении, сквозь асфальт подъездной дорожки пробились трава и мох. Почти до самых ворот Билли шел, перескакивая с травы на мох и с моха на траву, но перед самыми воротами он вдруг бросился бежать и, выскочив на улицу, с силой захлопнул за собой створку.

Он вынул из обертки последние две дольки шоколада и оглянулся. Дрозд выпрыгнул из-под куста рододендрона и принялся вытягивать червяка из трещины в асфальте. Он стоял над ним и тянул вверх, открывая при этом свое пестрое, усыпанное крапинками, горлышко и подняв клюв к небу. Червяк растягивался, но еще цеплялся за почву. Дрозд склонил головку, отступил назад и потянул его под более острым углом. Червяк все еще держался, и тогда дрозд наступил на него лапкой и дернул вверх ослабевшее тельце. Вырвав червяка из земли, дрозд ускакал с ним под куст. Билли метнул шоколадную обертку через прутья ворот и зашагал дальше.

Мотоповозка молочника с визгом взбиралась вверх по холму впритык к обочине. Всякий раз, когда колеса ее попадали в решетку водостока, бутылки дребезжали в ящиках. Но вот повозка остановилась, и молочник, насвистывая, выскочил из кабины. Он снял с кузова ящик с бутылками и понес его через дорогу. Оглядевшись по сторонам, Билли подошел к повозке. На склоне холма не было ни души. Выхватив из кузова бутылку апельсинового сока и коробку яиц, Билли быстро сунул их в мешок. Когда шофер вернулся, Билли уже заносил газеты в дом по соседству. Повозка проехала мимо него вверх по холму. Шофер затормозил и закурил сигарету, ожидая, когда Билли поравняется с ним.

— Ну как дела, молодой человек?

Билли остановился и небрежно привалился к повозке.

— Да неплохо.

— Тебе бы тоже какой-нибудь транспорт не помешал. — Он ухмыльнулся и погладил свою повозку. — Все быстрей, чем пешком-то, а?

— Не намного быстрей. — Билли пнул ногой в заднюю шину. — Они небось и делают-то пять миль в час, твои колеса.

— А все же лучше, чем пешком, разве не так?

— Да я на детском самокате быстрей доеду.

Молочник отщипнул обгорелый кончик сигареты и загасил ее.

— У меня знаешь какая поговорка?

— Какая?

— Лучше ездить третьим классом, чем первым ходить пешком.

Он спрятал окурок в нагрудный карман своего халата и пошел через дорогу, неся по две бутылки в каждой руке. Следя за ним через открытую заднюю дверь повозки, Билли вытащил из своего мешка бутылочку с соком. Сперва он подержал ее горизонтально, зажав между большим пальцем и мизинцем, потом стал наклонять, наблюдая, как пузырьки воздуха поползли от донышка к горлышку и обратно. Вверх, вниз, вверх, вниз — до тех пор, пока в бутылке не поднялась настоящая снежная буря. Билли продавил крышечку большим пальцем, в два глотка осушил бутылку, поставил ее обратно в ящик и пошел вверх по склону холма.

На вершине холма улица обрывалась, упираясь в поперечную дорогу. Билли свернул налево. Тротуара здесь не было, и, когда мимо проезжала машина, Билли перебирался на другую сторону или просто сходил на обочину, пережидая в высокой траве. Поля и разделявшие их редкие деревья спускались по склону холма в долину. Крошечные автомобили мчались по Сити-роуд, а позади нее, на дне долины, раскинулся микрорайон. Ближе к городу над крышами домов высились трубы и сооружения головной шахты, а за границей микрорайона виднелись поля — черные, серые и по-зимнему блекло-зеленые; за ними начинался лес, который отчетливо, как чернильное пятно, выделялся на дальнем склоне.

Ветер прошуршал над вересковой пустошью, ворвался на улицу, и Билли плотнее запахнул куртку. Однако молния была сломана, и куртка распахнулась снова. Он пересек улицу и присел на корточки, прислонившись спиной к каменной стене. Камни были влажные, искрящиеся, коричневого и зеленого цвета, точно куски отполированной кожи. Билли открыл мешок и стал перебирать его содержимое. Наконец он вытащил номер «Дэнди» и углубился в комикс «Бедняга Дэн».

Дэн собирается на свадьбу. Племянник и племянница помогают ему в сборах. Племянница кладет его цилиндр на стул. Крак! Дэн уселся на стул. Дэн идет покупать новый цилиндр, но они все слишком малы. «Вот это самый большой, какой у нас есть», — говорит ему продавец. Дэн примеряет. «Почти в самый раз», — говорит он, но, когда начинает тянуть за поля, пытаясь надеть цилиндр плотнее, поля отрываются и падают ему на нос. «О боже!» — говорит он, видя поля у себя перед носом. Когда он выходит из магазина, ему в голову приходит новая идея, и он показывает пальцем на что-то такое, чего не видно на картинке. «Вот это то, что мне нужно!» — говорит Дэн, но сперва ему нужно очистить площадь, чтобы никто не видел, что он собирается сделать. За углом Дэн находит кран, наклоняется и отвинчивает его. Вода струями вырывается из фонтана на площади, окатывает всех, и площадь становится пустынной, потому что люди, промокшие насквозь, разбегаются по домам. «Отлично, — говорит Дэн, — вот теперь-то я добуду то, что мне нужно». На следующей картинке Дэн примеряет огромный серый цилиндр. Вид у него довольный, он говорит: «Это то, что нужно, и мне в самый раз». Дэн отправляется на свадьбу и в зале приемов отдает свою шляпу гардеробщику. Тот не может удержать ее, и шляпа — трах! — падает ему на ногу. «Ой-ой-ой!» — кричит гардеробщик. Он пытается поднять шляпу. «Помогите мне! Да она просто каменная!» На последней картинке показано, откуда взялась эта шляпа — с головы статуи на городской площади: Уильям Смит, мэр Кактусвилла, 1865–1889, убит среди бела дня черным Джейком.

Билли поднялся, растирая коленки, снова вышел на дорогу и побежал, прижав одной рукой мешок, чтобы он не бил его по ногам и не мешал бежать. На ферме он отдал «Дэнди», газету и еще несколько журналов. Колли с лаем преследовал его по пятам, пока он бежал через двор к фермерскому дому и обратно — к воротам. Собака даже выскочила за ним на улицу и лаяла до тех пор, пока он не скрылся за холмом. Билли побежал снова. Свернув газету наподобие подзорной трубы, он на бегу разглядывал местность. Когда в поле его зрения попал каменный дом, стоящий в стороне от дороги, Билли перешел на шаг, разгладил газету и скрутил ее в обратную сторону, чтобы распрямить.

Близ дома перед раскрытой дверью гаража стоял серый «бентли». Поднимаясь к парадному входу, Билли неотрывно смотрел на автомобиль, а дойдя до конца подъездной дороги, даже сделал крюк, чтобы взглянуть на приборный щиток машины. Дверь дома отворилась, Билли отскочил от машины и даже отвернулся в другую сторону. На крыльцо вышел мужчина в черном костюме, а за ним — две маленькие девочки в школьной форме. Все трое сели на переднее сиденье, и девочки помахали рукой женщине в домашнем халате, стоящей на пороге. Билли отдал ей газету и заглянул мимо нее в открытую дверь. Холл и лестница были устланы коврами. Вдоль стены тянулся радиатор отопления со стеклянной полкой, на которой стояла ваза с бледно-желтыми нарциссами. Машина на свободном ходу бесшумно скатилась вниз к воротам и выехала на улицу. Женщина, махнув газетой на прощание, закрыла дверь. Билли вернулся, нажал на крышку почтовой щели в дверях и заглянул внутрь дома. Шум воды доносился из ванной. Играло радио. Женщина поднималась по лестнице с транзистором в руке. Билли опустил крышку и пошел прочь. Шинный след отпечатался на подъездной дорожке двумя узорчатыми лентами, похожими на спинку змеи.

Уже подходя к лавке, Билли переложил коробку с яйцами из мешка в просторный карман, пришитый изнутри к подкладке его куртки. Карман провис под тяжестью, но, когда Билли запахнул куртку, вздутие на груди стало совсем незаметным.

Портер оглянулся на звук колокольчика. Он стоял позади прилавка на лестнице-стремянке и раскладывал на полках свежие газеты.

— Добрый вечер.

— Я ж говорил, что быстро, правда ведь, быстро?

— Что ты с ними сделал? Побросал через ограду?

— Зачем? Просто я знаю, как пройти напрямик.

— Не сомневаюсь, что ты шел через частные участки.

— Нет, через поля. В пять раз короче.

— Тебе повезло, что фермер тебя не увидел, не то получил бы ты заряд дроби в зад.

— За что? Там только трава.

Билли сложил мешок вдвое и опустил на прилавок.

— Не сюда. Ты знаешь, где его место.

Билли зашел за прилавок, протиснулся между ним и стремянкой. Портер ждал, пока он пройдет, и наблюдал, как он открывает ящик под прилавком и кладет в него мешок.

— Вот так, а то в следующий раз ты и газеты меня разносить заставишь.

Билли задвинул ящик коленкой и взглянул на Портера.

— Сколько сейчас времени?

— Самое время тебе быть в школе.

— Да нет, еще рано, наверно.

Портер отвернулся к своим полкам, медленно покачивая головой.

— Не хотел бы я быть твоим учителем.

Протискиваясь за прилавком, Билли вдруг дернул на себя стремянку и схватил Портера за ноги.

— Осторожно, мистер Портер!

Портер раскинул руки вдоль полок, ища опоры.

— Все в порядке. Я держу вас!

Билли держал Портера за ноги до тех пор, пока тот не оттолкнулся от полок и не восстановил равновесие. Лицо Портера и его лысина покрылись потом.

— Ах ты, паршивец нескладный. Ты что, убить меня хочешь?

— Я бы ни за что не удержал равновесие.

— Да уж, это я б тебе тоже не доверил.

Портер спускался задом, держась за стремянку обеими руками.

— У меня прямо сердце оборвалось.

Спустившись на нижнюю ступеньку, он приложил руку к грудному карману пиджака и прислушался. Немного успокоившись, мистер Портер сел на вертящийся табурет за прилавком и шумно вздохнул.

— Как вы себя чувствуете, мистер Портер?

— Отлично! Просто как чемпион мира!

— Тогда я пошел.

Билли направился к двери.

— И смотри вечером не опаздывай.

Окраина кишела детьми: ясельные малыши за руку с мамашами, малыши поодиночке и малыши с малышами, целые выводки малышей и младшеклассников; ребята из средней школы, тоже самостоятельно, парами, тройками, а то и целыми стайками на велосипедах. Они шагали молча, обгоняя друг друга, шли и беседовали тихо, беседовали громко, смеялись, кричали, бегали, гонялись друг за другом, играли в какие-то игры, ругались, курили, звонили в велосипедные звонки и окликали друг друга — все направлялись в школу.

Когда Билли добрался до дому, занавеси еще были задернуты, но огонь в гостиной уже горел. Он проходил через садик к парадной двери, и тут какой-то мужчина вышел из-за дома и направился к воротам. Билли долго смотрел ему вслед, пока он шел по улице, потом, обежав вокруг дома, вошел с черного хода в кухню.

— Это ты, Рег?

Билли хлопнул дверью и через кухню прошел в гостиную. Мать стояла в трусиках, держа в руке помаду и наблюдая в зеркало за дверью. Увидев, что это Билли, она принялась красить губы.

— А, это ты, Билли. Ты еще не в школе?

— Кто этот мужик?

Мать сжала губы и торчком, точно боевой патрон, поставила помаду на каминную полку.

— Это Рег. Ну, ты же знаешь Рега; неужели нет?

Она взяла с полки сигаретную пачку, встряхнула ее.

— Черт! Забыла попросить у него сигарету.

Она бросила пачку в камин и повернулась к Билли.

— У тебя не осталось чинарика, дружок? Может, есть?

Билли подошел к столу и обхватил чайник ладонями. Мать натянула на себя юбку и пыталась застегнуть молнию на боку. Молния дошла до середины, но дальше застряла, так что пришлось заколоть юбку английской булавкой. Как только мать двинулась с места, молния раскрылась еще больше, и теперь разрез на ее боку принял форму мяча для регби. Билли засунул палец в носик чайника.

— Это ты с ним вчера вечером заявилась?

— Если хочешь чаю, он заварен, я только не знаю, принесли молоко или еще нет.

— С ним?

— О боже, не приставай ко мне, пожалуйста! Я и так опаздываю.

Она скатала свитер хомутом и просунула голову в ворот, стараясь не попортить прически.

— Сделай одолжение, дружок, сбегай в лавку за сигаретами.

— Там еще закрыто.

— А ты в заднюю дверь постучи. Мистер Харди не рассердится.

— Не могу. Опоздаю.

— Ну сходи, дружок, и заодно купи еще чего-нибудь: хлеба, масла, яичек, ну что-нибудь.

— Сама сходи.

— У меня нет времени. Скажи мистеру Харди, чтоб записал на меня, а в конце недели я расплачусь.

— Он говорит, что больше не будет тебе давать в долг, пока прежние долги не заплатишь.

— Он всегда так говорит. Я тебе шестипенсовик дам, если сбегаешь.

— Не нужен мне твой шестипенсовик. Я ухожу.

Билли направился к двери, но мать шагнула навстречу и загородила ему путь.

— Ну, Билли, сбегай в лавку и принеси, что тебе говорят.

Он покачал головой. Мать сделала к нему шаг, но он отступил, выдерживая между ними прежнее расстояние. Хотя он и был слишком далеко от нее, она замахнулась. Он видел, что ей не достать до него, и все же невольно отпрянул.

— Не пойду.

Он спрятался за стол.

— Ах, не пойдешь? Это мы еще посмотрим.

Они стояли друг против друга по обе стороны стола, положив на скатерть растопыренные пальцы, как два пианиста, приготовившиеся играть.

— Сейчас мы увидим, пойдешь ты или не пойдешь, наглый паршивец.

Билли двинулся вправо. Мать тоже двинулась вправо. Он вышел из-за угла, и теперь между ними было расстояние в ширину стола. Мать попыталась схватить его. Билли снова спрятался за стол, но мать тоже вернулась на свое место, поджидая его. Она рванулась вперед через стол, он откинулся назад, так что они оказались в прежней позиции.

— Поймаю, всю душу из тебя вытрясу.

— Кончай, мам, я в школу опаздываю.

— Мало, что опоздаешь, еще хуже будет, если не сделаешь, как тебе говорят.

— Мне сказали, что раз опоздаю — по рукам будут бить.

— Это что, вот если я тебя поймаю, тебе действительно достанется.

Билли юркнул под стол, мать присела тоже, держась за край стола. Они были теперь друг против друга под крышкой стола, и Билли сделал обманное движение вперед. Мать рванулась к нему, но не поймала и растянулась на полу. Билли вскочил и обежал вокруг стола, пока мать не успела еще подняться с пола.

— Билли, вернись! Слышишь? Я сказала: вернись!

Он распахнул кухонную дверь и выскочил в сад. Билли успел пробежать до середины дорожки, когда мать появилась в дверях, тяжело дыша и грозя ему вслед пальцем.

— Ну погоди, парень! Ты у меня получишь вечером!

Она вернулась в дом и хлопнула дверью. Билли поглядел на сад, на поле за оградой. Жаворонок поднимался в небо, рассыпая над полем свои трели. Все выше и выше, становясь все меньше, пока одна только песня его не осталась в небе. Билли распахнул куртку и сунул руку в карман. Коробка с яйцами была помята. Билли открыл ее. Два углубления заполняла желтая масса с раздавленной скорлупой. Он вытащил целые яйца и сложил их на дорожке. Скорлупа была липкая, и Билли тщательно вытирал каждое яйцо и складывал их звездочкой на дорожке. Присев на корточки, он разглядывал их. Потом взял одно яйцо, взвесил его на ладони и метнул высоко, нацелясь в сторону дома. Яйцо описало параболу и упало на черепичную крышу. Билли зашвырнул туда и остальные, одно за другим, успевая нагнуться, схватить яйцо и метнуть его раньше, чем предыдущее упадет на крышу. Кухонная дверь открылась, и мать вышла во двор. Билли отступил назад по дорожке, растирая правое предплечье. Мать заперла дверь и обернулась.

— Не думай, что я уже все забыла, приятель, я ничего не забыла.

Она подсунула ключ под выступ крылечка и туго завязала под подбородком платок.

— Смотри не забудь занести Джадову ставку в контору. Тебе же будет лучше.

— Не понесу.

— Смотри, пожалеешь.

— Надоело. Пусть сам носит.

— Да когда ему носить, соня ты ленивый, он же домой поздно придет.

— А мне плевать. Не понесу, и все.

— Ну тогда пеняй на себя…

Она обогнула угол дома и торопливо пошла по дорожке к воротам. Билли кружным путем обошел дорожку и издал губами неприличный звук. Услышав, как хлопнула калитка, он повернулся и пошел к сараю, стоявшему в глубине сада. Небольшая квадратная площадка перед сараем была усыпана гравием и огорожена бордюром из поставленных на ребро побеленных кирпичей. Крыша и стенки сарая были аккуратно покрыты полосами толя. Дверь была недавно выкрашена, а в верхней ее части выпилен квадратик с двумя свежеоструганными поперечными планками. На полке за перекладинами стояла птица. Сокол-пустельга.

Она была рыжевато-коричневая. Грудь в крапинах, а на спинке и крыльях — темные полосы. Остроконечные крылья скрещены над огузком, полосатый хвост. Билли пощелкал языком и позвал тихонько:

— Пус-Пус-Пус-Пус.

Птица взглянула на него, прислушалась, ее красивая головка сидела высоко на сильном теле, коричневые круглые глаза глядели настороженно.

— Слышала, Пус, как она опять разоралась… Старая корова. То сделай, это сделай, один я в этом доме все делать должен… Да пошли они все! Надоело! Все меня тюкают, каждую минуту пристает кто-нибудь.

Билли медленно поднял руку и поскреб по деревянной планке пальцем. Птица неотрывно следила за ним.

— А хуже всех Джад, вечно ко мне привязывается… и раньше тоже. Как тогда, прошлым летом, помнишь, когда я тебя принес… Уж так пристал, сил нет…

Джад завтракал, когда Билли спустился вниз. Билли взглянул на часы. Тридцать пять шестого.

— Ты-то чего вскочил, сопляк?

— Мы идем за гнездами, с Тибби и Маком.

Билли со свистом поднял шторы и выключил электричество. Утренний свет, прозрачный, как вода, ворвался в комнату, и оба обернулись к окну. Солнце еще не встало, но воздух уже прогрелся и над крышей дома, стоящего напротив, на фоне безоблачного неба отчетливо выделялись дымовые трубы.

— Утро опять отличное.

— Ты бы так не думал, если б шел туда, куда я.

Джад налил себе еще чашку чаю. Билли смотрел, как последние капли падают с носика, потом поднес спичку к газовой горелке. Чайник начал урчать почти сразу.

— Подумать только, мы будем по лесу ходить, а ты в это время под землю в клети спускаться.

— Вот ты и подумай, ведь на будущий год ты со мной туда же пойдешь.

— Не пойду.

— Не пойдешь?

— Нет, я на шахте работать не буду.

— А где же ты будешь работать?

— Не знаю, только на шахте не буду.

— Не будешь… И сказать — почему?

Джад вышел на кухню, потом вернулся, держа в руках пиджак.

— Во-первых, чтоб тебя на работу взяли, надо научиться читать и писать. А во-вторых, на что им сдался такой дохляк.

Джад надел пиджак и ушел. Билли налил себе чаю. Завтрак Джада, аккуратно завернутый в провощенную бумагу, остался на столе. Попивая чай, Билли поворачивал сверток пальцем то так, то этак. Потом он налил себе еще одну чашку, развернул бумагу и надкусил бутерброд.

Кухонная дверь с грохотом распахнулась, и запыхавшийся Джад ворвался в кухню.

— Завтрак забыл.

Он взглянул на развернутый сверток, потом на Билли, который держал в руке надкушенный бутерброд. Запихнув в рот остатки бутерброда, Билли вскочил со стула и опрокинул его, прежде чем Джад успел на него броситься. Джад споткнулся о стул и растянулся на полу во весь рост. Билли промчался мимо в сад и, перемахнув через забор, в поле. Через несколько секунд из дома показался Джад, он на бегу заворачивал в бумагу остатки своего завтрака. Он издали погрозил Билли свертком.

— Вечером вернусь, изобью, как собаку.

Он запихнул завтрак в карман пиджака и торопливо свернул за угол дома. Взобравшись на забор, Билли уставился в небо.

Когда он добрался до дома Тибби на другом конце улицы, солнце уже показалось из-за гряды облаков, нависавшей над восточным краем неба. Высоко над горизонтом еще видна была тонкая, почти прозрачная луна, она становилась все бледней, по мере того как солнце, освещая облака, неуклонно поднималось все выше и выше. Наконец оно окончательно выплыло над горизонтом, ярко позолотив облака, а луна растворилась среди тепла и света, объявших небо.

Билли обошел дом, поглядывая на занавешенные окна. Он подергал кухонную дверь, потом отступил на шаг и, встав под окном спальни, позвал громким шепотом:

— Тибби. Тибби.

Шторы не шелохнулись. Билли пошарил рукой по бетонной дорожке, потом подобрал комок земли с газона. Сверху комок был влажным от росы, но, когда Билли разломил его, земля внутри оказалась такой сухой и рассыпчатой, что над ладонью поднялось облачко пыли. Билли подошел ближе к дому и швырнул горсть земли в окно спальни. Ударившись об оконную раму, земля посыпалась на подоконник, а оттуда — широкой дугой вниз на бетонную дорожку, точно вода, льющаяся из водопада. И при этом посыпалась прямо в лицо Билли. Он нагнул голову, сплевывая землю и вытирая рот, потом снова запрокинул голову, открыл глаза. В правый глаз попала пыль, и он начал слезиться. Билли потер его костяшками пальцев, глаз покраснел, но слезиться не перестал. Тогда он зажал реснички между большим и указательным пальцами и потянул веко вниз, часто моргая и глядя вверх, на окно. Шторы были по-прежнему опущены. Билли отпустил веко, оно дернулось раз или два, потом успокоилось.

Возле дома Мака он набрал мелких камешков и стал бросать их по одному в стекло. Звяк. Звяк. Звяк. Он бросил в окно уже полгорсти камешков, когда штора наконец поднялась и в окне, запахивая у горла ночную рубашку, показалась миссис Макдауэл. Она махнула Билли, чтоб уходил, но он, глядя на нее, проговорил почти беззвучно, одним ртом:

— Он встал?

Она распахнула окно и высунулась.

— Что тебе нужно в такую рань?

— Мак встал?

— Конечно же, нет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Он что, еще не проснулся?

— Нет, по-моему. Спит себе крепким сном.

— Герой. Сам все затеял, а теперь…

— Перестань кричать. Ты что, всех соседей разбудить хочешь?

— Значит, Мак не выйдет?

— Нет, конечно. Если он тебе нужен, приходи после завтрака.

Она закрыла окно, шторы опустились снова. Билли поскрипел камешками в кулаке, поднял взгляд к окну. И вдруг запустил в него оставшиеся камешки, а потом бросился бежать — еще раньше, чем они успели ударить в стекло.

Он пробежал через весь квартал, быстро спустился по главной улице и, добравшись до круглого тупика, похожего на утолщение на конце трубки в термометре, перешел на шаг. Срезая дорогу, он проскочил между двумя домами и вышел в поле, город остался за спиной.

Солнце поднялось высоко в небе, лента облаков истаяла до тоненькой нити над горизонтом, и огромный купол неба был совершенно безоблачным. Воздух был тих и прозрачен, и только пение жаворонков разносилось над скошенным лугом, раскинувшимся по обе стороны от тропинки. Россыпи лютиков испестрили ширь полей, и в этих переливах зеленого и желтого крошечные лики полевых маргариток ярко белели на ржавом фоне метелок щавеля. Ковром стлались цветы клевера — белые, розовые и сиреневые, — во всей своей красе представшие у края тропинки, там, где трава была покороче и где рядом с ними росли одни лишь маргаритки да вездесущие подорожники.

Пелена тумана повисла над полем. Трава пропиталась росой, и время от времени какая-нибудь капля, сверкнув ослепительно, привлекала внимание Билли.

Пучок травы зажегся серебряным пламенем. Билли наклонился, чтоб увидеть, откуда исходит это сияние. Тяжелая капля чуть ли не до самой земли пригнула травинку, затаившись в ее изгибе, точно крошечное яйцо какой-то мифической птицы. Билли склонял голову то к одному, то к другому плечу, и капля сверкала ослепительно, а если ловила солнечный луч, взрывалась искрами, разбрасывая во все стороны серебряные иголки и осколки хрусталя. Билли нагнул голову и медленно, осторожно приблизил к капле кончик языка. Она задрожала, словно ртуть, но не упала. Билли притронулся к ней снова. И тут капля распалась, стекла вниз, на землю, по травинке-желобу, а сама травинка начала медленно распрямляться, поднимаясь с такой же неотступностью, как стрелка часов.

Билли встал и пошел дальше. Поднявшись по ступенькам к лазу через ограду, он прошел по тропке мимо стада коров. Те, что щипали траву, медленно поднимали голову, не переставая жевать жвачку. Те же, что лежали в траве, даже не шелохнулись, они были похожи на игрушечных коров с игрушечной фермы. Стая куропаток вспорхнула у него из-под ног так неожиданно, что Билли, вскрикнув, подпрыгнул на месте. Они взлетели, шурша крыльями, и плоские их тела помчались вперед так стремительно и ровно, точно это был вал заградительной стрельбы. Билли подобрал камень и швырнул птицам вслед, но они уже скрылись из виду за живой изгородью. Камень вспугнул дрозда, который с криком пронесся понизу вдоль изгороди и снова скрылся в листве.

Билли добрался до ступенек лаза, ведущего прямо в лес, и, стоя на верхней ступеньке, оглянулся назад: поля, заборы, живые изгороди. Солнце уже довольно высоко поднялось в небе, и ничего не слышно было вокруг, кроме неумолчного пения птиц.

Войдя в лес, Билли свернул с тропинки и, взобравшись на пригорок, зашагал напрямик через заросли. Он отводил от лица ветки и отпускал их только тогда, когда они были уже у него за спиной, и они с шумом хлестали по листве. Он вырезал себе тросточку из молодого вяза и, орудуя ею как шпагой, отсекал и обламывал ветки, торчавшие у него на пути.

Подлесок становился реже, и между деревьями то и дело открывались зеленые лужайки. Ветки над головой Билли сплелись в сплошной зеленый полог, но кое-где лучи солнца, пробившись сквозь листву, расплескивали яркие пятна света на серо-зеленых стволах и вырывали из тени яркую зелень травы и листьев. Свет и тень, нескончаемая игра света и тени — с каждым порывом ветра, с каждым шорохом, с каждым всплеском листвы. Пение птиц слышалось здесь реже, зато звучало отчетливей. Зяблик, укрывшийся где-то в ветвях, тянул свою долгую вибрирующую трель, каждый раз завершая секвенцию какой-нибудь завитушкой. Лесной голубь то и дело начинал грудное свое воркование и всякий раз обрывал его резким и жалобным «ку», точно боль в груди мешала ему ворковать. В тишине, которая наступала между этим пением и вскриками, еще громче казался шум, с которым Билли продирался сквозь чащу, и птицы убирались с дороги загодя, отступая перед свистом и треском его трости: малиновка с немолчным «тик-тик-тик», чета крапивников, чей громкий клекот так не вязался с их крошечным мышиным тельцем, а за ними и сойка, сверкнувшая белым хвостом сквозь сплетение ветвей.

Билли петлял между деревьями, обыскивая подлесок возле стволов, а потом, отступив, высматривал, нет ли чего на ветвях. Высоко поднимая ноги, пробирался он через заросли ежевики и осторожно ступал на их плети, словно шагал по глубокому снегу. Внезапно прямо перед ним на земле раскрылись четыре маленьких клюва, и Билли, присев, увидел гнездо дрозда. Птенцы уже почти полностью оперились; уютно прижавшись друг к другу, они заполняли гнездо вплотную — точно сложенная мозаика-головоломка. Билли нежно погладил им спинки одним пальцем, поднялся и, прежде чем тронуться дальше, расправил над ними ветки ежевики.

Он дошел до проселка и с минуту постоял, прислонясь спиной к буковому стволу. Ветерок беспрерывно шелестел в верхушках деревьев, и под тенистой листвой бука, не пропускавшей солнца, было прохладно. Широкая зеленая полоса тянулась по серой коре дерева, и, когда Билли провел по ней пальцем, он снял налет мха, прохладный и влажный, напомнивший ему дрожжи. Он пересек дорогу и стал не спеша приближаться к шотландской сосне, не отрывая взгляда от гнезда, темным узелком маячившего среди ветвей вверху, у самой макушки дерева. Билли остановился под сосной и, засунув руки в карманы, стал внимательно разглядывать ствол. Он был прямой и толстый, как телеграфный столб. На пятнадцать футов в высоту он был совсем голый, а выше начиналась ненадежная лесенка из обломанных веток и сухих сучьев, уводившая в сквозную зелень кроны. Билли ощупал кору, поковырял ее, она была грубая, твердая, со множеством трещин в резных узорах. Билли отодрал кусочек коры и, прищурившись, поглядел вверх вдоль ствола, словно что-то прикидывая. Он покачал головой и пошел прочь, но вдруг остановился и повернул назад к дереву, на ходу снимая куртку. Билли поплевал на ладони, потер их одну о другую и, обхватив ствол, стал карабкаться вверх. Он взбирался медленно, маленькими отрезками, точно гусеница; руки, обхватившие ствол, подтягивали тело, ноги толкали его вверх, тоже цепляясь за ствол. Выше, еще чуть выше, еще выше, пальцы его царапали ствол, кеды скребли по коре. Вот он добрался до первой сухой ветки и передохнул, упершись ногой между основанием сучка и стволом. Пот капал у него с подбородка. Билли взглянул вниз, потом посмотрел вверх и начал карабкаться снова, ощупывая руками каждый выступ и только потом используя его как опору. Выше, еще чуть выше. Ствол дерева тихонько раскачивался, а ветки на верхушке мотались так сильно, словно дул сильный ветер. Добравшись до гнезда, Билли замер и огляделся. Множество деревьев было под ним, и кроны их круглились внизу, точно зеленые вершины холмов.

С поля прилетела ворона и, хлопая крыльями, начала кружить над самыми верхушками деревьев. Билли прижался к стволу и замер, ожидая, когда она подлетит поближе. Потом свистнул. Ворона полетела прочь и нырнула куда-то меж зеленых холмов, подобно тому как кролик прячется в свою нору. Билли усмехнулся и, протянув руку, осторожно ощупал изнутри край гнезда. Гнездо оказалось набито пожухлыми листьями и прутьями.

— Вот дрянь!

Он вытащил пригоршню сухих веточек, и они хрустнули, точно воздушная кукуруза, когда он сжал их в руке, а потом выкинул прочь.

В десяти футах от земли Билли оттолкнулся и спрыгнул, а приземлившись, перекатился по земле, как это делают парашютисты. Поднявшись, он взглянул вверх, на гнездо. Билли тяжело дышал, лицо у него пылало, а когда он осмотрел свои ладони, то увидел ссадины, проглядывавшие сквозь грязь, — так тусклая краснота остывающей кочерги проглядывает из-под налета сажи.

Вдоль лесной опушки тянулась живая изгородь из боярышника, прикрывавшая с одной стороны проселочную дорогу. На другой стороне дороги, за садом, была Монастырская ферма, а сбоку от нее виднелись развалины монастыря и уцелевшая монастырская стена. Билли пошел вдоль боярышниковой изгороди, ища в ней проход. Наконец отыскал просвет, и в тот миг, когда он выполз по ту сторону изгороди, с монастырской стены вдруг взлетела пустельга и унеслась прочь через поля, раскинувшиеся позади фермы. Встав на колени, Билли долго следил за ее полетом. Через мгновение она была уже точкой, едва различимой вдали; потом птица сделала круг и стала опять приближаться. Не шелохнувшись, он смотрел, как промчалась она вдоль стены, устремившись к дороге.

Над серединою сада пустельга плавной дугой заскользила в вышину, а потом с поразительной точностью опустилась на верхушку телеграфного столба у дороги. Птица осмотрелась, взъерошила перышки, потом скрестила на спине крылья и замерла. Билли ждал, когда она отвернется, потом, не отрывая взгляда от птицы, бесшумно улегся в траве под боярышником. Птица насторожилась, приподнялась и стала глядеть куда-то в поле за монастырем. Билли тоже повернулся в ту сторону. В небе было пусто. Две сороки пролетели над садом в сторону леса, казалось, что лишь учащенные взмахи крыльев позволяют им кое-как удержаться в воздухе. Усевшись неподалеку на дереве, они принялись стрекотать, и каждая новая их секвенция была как новый поворот трещотки на трибуне во время футбольного матча. Пустельга не обращала на сорок внимания и все так же смотрела вдаль. В небе по-прежнему ничего не было видно. Потом на горизонте появилась какая-то точка. Она маячила там, как одинокая звездочка, потом опустилась и померкла. Погасла. Но лишь для того, чтобы вновь возникнуть через мгновение, но уже намного дальше — на линии горизонта. Она то угасала, то возникала снова крошечной точкой на небесной тверди. Билли крепко зажмурил глаза, потер их. Пустельга на телеграфном столбе сидела все так же неподвижно. А темная точечка на горизонте все увеличивалась, пока не превратилась в самца пустельги, который кружил над полями вокруг фермы, высматривая добычу.

Внезапно сокол замедлял полет и замирал в воздухе, глядя вниз, маховые крылья его трепетали, ловя воздушные потоки, хвост был распущен и наклонен к земле. Потом, приподняв крылья, он отлетал вбок на несколько метров и, снова затрепетав крыльями, зависал на месте. Теперь все чаще он замирал в вышине и падал вниз вертикально, а потом, сложив крылья, вдруг камнем упал куда-то за стену, да так, что дух захватило. И вот он взлетел с жертвой, зажатой в когтях, и стремительно унесся через поле. Пустельга, в настороженном ожидании застывшая на столбе, крикнула и полетела к нему. Теперь они беспрерывно кричали оба, мчась навстречу друг другу, и наконец в исступлении криков встретились, и он передал ей в воздухе добычу. Самец исчез из виду где-то над лесом. Самка нырнула в щель, скрытую в монастырской стене. Билли заметил для себя это место. Через несколько секунд пустельга появилась снова и, сделав широкий круг над полями, опустилась на телеграфный столб.

Билли устроился поудобнее. Перед ним в развалинах монастыря копошились бесчисленные воробьи и скворцы. Ласточки со свистом и щебетом носились вокруг, а какие-то две ласточки стали гоняться друг за другом между деревьями сада; преследуемая ныряла то вверх, то вниз, потом уносилась прочь с такой скоростью, что казалось непостижимым, как может ее преследователь все время держаться сзади на столь близком расстоянии.

Стена отбрасывала тень на фермерский дом; во дворе за домом лаяла собака, перекликались двое мужчин, смеялся ребенок.

Билли вытянул травинку и аккуратно очистил сердцевину стебелька от листьев. У основания стебелек из зеленого становился белым, и Билли, зажав эту белую мякоть зубами, стал покусывать ее, высасывая влагу. Пустельга, повернув голову, посмотрела в дальний конец дороги, потом, бесшумно снявшись с телеграфного столба, улетела в противоположную сторону.

Из-за поворота дороги показался мужчина. Билли затаился. Приближаясь к нему, мужчина поддал ногой камешек и погнал его перед собой, а под конец краем подошвы элегантным ударом послал его вдоль дороги. Камешек перелетел через обочину и упал где-то возле живой изгороди. Мужчина усмехнулся и, проходя мимо Билли, принялся что-то насвистывать.

Билли положил голову на согнутую руку и закрыл глаза. Проснувшись, он увидел, что пустельга снова сидит на телеграфном столбе, а солнце стоит теперь прямо над фермой. Билли сладко зевнул и потянулся, прогнув ступни и обхватив руками ствол дерева, стоявшего у него в головах. Пустельга огляделась и, едва Билли просунул голову сквозь живую изгородь, тут же слетела со столба. Билли проводил ее взглядом, потом перешел дорогу и через стену перелез в сад. Он почти добрался до развалин, когда его заметила маленькая девочка, игравшая перед фермерским домом. Она побежала во двор и вернулась с отцом.

— Эй, ты что тут делаешь?

Билли остановился и оглянулся назад, в сторону леса.

— Ничо.

— Ну, тогда и вали отсюда. Ты что, не видишь, это частная собственность. Проход воспрещен.

— А можно я только до гнезда пустельги долезу?

— До какого еще гнезда?

Билли показал на монастырскую стену.

— Вон на той стене.

— Никакого гнезда там нет, так что давай-ка катись отсюда.

— Есть. Я видел, как она туда залетела.

Фермер пошел мимо развалин к стене. Девочка бежала за ним, стараясь не отстать, а Билли шел сзади, держась от них на почтительном расстоянии.

— И что ты будешь делать, когда туда доберешься? Яйца из гнезда повытаскиваешь?

— Там нет яиц, там птенчики.

— Ну вот, значит, и лезть туда незачем, верно?

— Я только взглянуть хотел, вот и все.

— Ясно, только ты будешь в гробу на них поглядывать, если тебе взбредет туда лезть.

— Можно я тогда хоть снизу гляну?

Фермер смотрел на него, стоя под самой стеной.

— Что ж, валяй, начальник, но что-то я тут сроду не видел гнезд соколиных.

— Тогда пойдемте.

Билли расплылся в улыбке и бросился бежать по кромке сада. Добежав до фермера, он уверенно показал ему пальцем на то место в стене, где было гнездо.

— Вон там оно, глядите, вон в той щели, возле окна.

Фермер поглядел на него сверху вниз и улыбнулся.

— Знаю. Оно там с незапамятных времен.

— Ну да! А я и не знал…

— Мало кто знает.

— А вы туда когда-нибудь лазили?

— Нет, мне даже в голову ни разу не пришло на такую высоту по лестнице лезть.

— Я за ними еще из леса следил. Ух, вы бы их видели! Одна пустельга вон там на телеграфном столбе уселась и сидит.

Билли обернулся, показал на столб.

— А я как раз внизу был, а потом смотрю — самец летит, издалека откуда-то, прилетел и стал парить вот над этим местом.

Билли раскинул руки и помахал кистями, изображая, как парит и «трепещет» в воздухе пустельга.

— Потом он нырнул вон туда за стену и принес что-то в когтях. Эх, жалко, мистер, что вы ничего этого не видели. Просто блеск!

Фермер усмехнулся и потрепал по голове девочку, которая стояла сзади, вцепившись в его штанину.

— Мы это каждый день видим, да, малышка?

— Она всегда-всегда вон на том столбе сидит, правда, па?

— Вот бы мне каждый день ее видеть.

Билли так долго и внимательно разглядывал стену, что фермер с дочкой подняли на него глаза, удивленные его долгим молчанием. Поверхность стены представляла собой многоцветную смесь щербатых кусков гранита и глыб местного песчаника. Огромные куски стены выкрошились и провалились, позднее эти дыры были заделаны кирпичами, которые тоже в свою очередь крошились и вываливались. В дырах и в щелях между камнями, откуда выпала штукатурка, росли мох и трава, и птицы вили здесь свои гнезда.

— Эту стену уже давным-давно снести собираются.

— Зачем?

— Опасно. Я вот, например, не разрешаю ей играть поблизости.

Он пошарил рукой сзади и, не найдя никого, обернулся. Девочка бегала среди развалин, перепрыгивая с камня на камень.

— Туда лазил кто-нибудь?

— Что-то я не слыхал об этом.

— На спор, я бы мог залезть.

— Только этого никогда не будет.

— Если б я тут жил, я бы достал птенца и стал его обучать.

— Неужто?

Уловив сомнение в его голосе, Билли взглянул на фермера.

— А что, их можно обучать.

— И как же ты это сделаешь?

Билли выдержал взгляд фермера и отвернулся, покусывая нижнюю губу. С минуту он сосредоточенно разглядывал свои кеды, потом быстро поднял голову.

— А вы знаете?

— Я нет, да и вряд ли много есть таких знатоков.

— А где про это можно узнать?

— Вот почему я и не подпускаю сюда никого. Если не знаешь, как их содержать, то и трогать не нужно.

— А вы знаете кого-нибудь, кто держал у себя сокола?

— Один-два моих знакомых держали, но только в конце концов непременно отпускали на волю, потому что справиться с ними не могли. Они, похоже, не приручаются, как другие птицы.

— А где бы я про это мог узнать?

— Не знаю. Из книг, наверно. Есть ведь, наверно, какие-то книги про соколов.

— Может, в библиотеке есть что-нибудь?

— В городской библиотеке должно быть. У них там книги про все на свете.

— Все, иду туда. До свиданья!

Билли побежал обратно через поле — той же дорогой.

— Эй?

— Что?

— Через ворота иди! Ты мне стену обвалишь, если будешь тут все время лазить!

Билли повернулся и побежал вдоль стены.

— Тетенька, у вас есть что-нибудь про соколов?

Девушка, раскладывавшая на лотке цветные билетики, подняла голову из-за стойки.

— Про соколов?

— Мне нужна книжка про обучение соколов.

— Точно не знаю. Поищи в отделе орнитологии.

— Это где?

— Вон там, под зоологией.

Перегнувшись через стол, она указала ему на проход между полками, но потом, спохватившись, настороженно взглянула на Билли.

— А ты у нас записан?

— Что значит «записан»?

— В библиотеку записан?

Билли прижал палец к штемпельной подушечке, стоявшей на столе, и стал внимательно рассматривать фиолетовое пятнышко на кончике пальца.

— Я не знаю, что значит «записан». Я просто хотел взять книжку про обучение соколов, вот и все.

— Если ты не записан, значит, не можешь взять у нас книжку.

— Да мне только одну.

— Ты заполнял такую карточку?

Она лизнула указательный палец и вытащила из коробки синюю карточку. Билли покачал головой.

— Ну, значит, ты не записан. А ты вообще-то из нашего города?

— В каком смысле?

— Ты живешь в нашем городе?

— Нет, я в Долинном пригороде живу. В микрорайоне.

— Ну так это же все равно наш город, верно?

Подошел какой-то мужчина и бросил две книжки на стол. Девушка немедленно занялась им. Страница — шлеп, штамп. Страница — шлеп, штамп. Сунув карточки в его читательский билет, она положила их на лоток. Мужчина сдвинул книги на самый край стойки и подхватил их, как только они начали падать, потом толкнул плечом вращающуюся дверь и вышел наружу.

— А теперь я смогу взять книгу?

— Ты должен взять карточку домой, чтоб твой отец ее подписал.

Она протянула ему карточку через стойку. Билли взял ее и стал разглядывать точки на месте пропуска и темные рамочки.

— Мой отец не здесь.

— Дождись, пока он вернется.

— Я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что он вообще ушел из дому.

— А, понимаю… Ну, в таком случае твоя мать может подписать.

— Она на работе.

— Но ведь она может подписать, когда вернется, правда?

— Конечно. Но она до вечера не вернется, а завтра воскресенье.

— А что, это так спешно?

— Я не хочу ждать так долго. Мне сегодня нужна книжка.

— Ну и не хоти себе на здоровье.

— А можно я просто пройду туда и посмотрю, есть у вас такая книга или нет, и, если есть, я сяду вон там за стол и почитаю.

— Нельзя, ты же у нас еще не записан.

— Никто не узнает.

— Это запрещено.

— Да ладно, принесу я вам в понедельник эту бумажку.

— Я сказала: нет! Иди сейчас же домой, и пусть тебе подпишут карточку.

Она отвернулась и ушла в маленький застекленный кабинетик.

Билли снова окликнул ее:

— Простите…

— Что еще?

— А есть тут книжный магазин?

— В Пассаже, магазин «Прайерз». Это самый лучший.

— Ах да, я же знаю!

Билли вышел на улицу, залитую солнцем. Толпа текла по тротуарам и обочинам, а на проезжей части образовалась пробка — там в два ряда, беспрестанно сигналя, впритык стояли машины. Билли скомкал карточку и бросил ее на решетку водостока. Подпрыгнув, она провалилась через прутья в темноту. Протиснувшись между машиной и автобусом, Билли побежал по осевой линии дороги. Водители, сидя за рулем и положив руку на оконный бортик, провожали его взглядом. Потом головные машины медленно двинулись с места. Билли успел проскочить на тротуар, прежде чем эта цепная реакция достигла ближней к нему машины.

Он заглянул в витрину, вошел через распахнутые двери и направился прямиком к вращающимся стойкам с книгами в бумажных обложках. Обходя вокруг стойки и крутя ее, Билли разглядывал торговый зал, мелькающий в просветах между книгами и железными прутьями. Все четыре стены были заставлены стеллажами с книгами. В середине зала там и сям стояли круглые стойки и витрины с дешевыми книгами, а в самом центре на столе рядом с кассой книги лежали стопками. В зале было три продавца — один мужчина и две девушки. Несколько покупателей бродили по залу, листая книги, а какой-то молодой человек оплачивал покупку. В магазине было так же тихо, как и в библиотеке.

Билли начал осмотр от угла и, внимательно просматривая полки сверху донизу, потом снизу доверху и опять сверху донизу, проходил один стояк за другим, читая на белых карточках, прикрепленных к торцам полок, названия разделов: Ремесла… Словари… Благочестивые… Проза… Садоводство… История… Автоспорт… Природа-животные, одна полка, две полки. Птицы. Птицы, птицы. «Справочник сокольничего». Билли потянулся за книгой. Она стояла в самой середине и была стиснута с двух сторон другими книгами. Билли надавил сверху на корешок, потянул книгу на себя и поймал ее на лету. Он раскрыл книгу, перелистал от первой до последней страницы, задерживаясь на картинках и диаграммах. Ястреб-перепелятник смотрел на него в упор с глянцевой суперобложки. Билли огляделся. Мужчина и одна из девушек занимались покупателями. Вторая девушка, повернувшись спиной к Билли, расставляла книги на полке. Посетители склонились над книгами. Билли повернулся спиной ко всем и сунул книгу под куртку. Мужчина и девушка все так же занимались покупателями. Вторая девушка все так же расставляла книги на полке. Продолжая двигаться вдоль стены, Билли добрался до двери и вышел в Пассаж.

— На кой она тебе, если ты читать не умеешь?

Джад потянулся через плечо Билли и выхватил у него книгу. Билли, сидевший на пороге кухни, вскочил и бросился за Джадом в гостиную.

— Отдай! Обожди!

Джад, не подпуская его близко, держал книгу в вытянутой руке — она то захлопывалась, то раскрывалась снова, а Джад пытался прочесть ее название.

— Соколиная охота! Да что ты в этом понимаешь?

— Отдай!

Джад, отпихнув Билли на кушетку, стал не спеша разглядывать книгу.

— «Справочник сокольничего». Где ты это взял?

— Одолжил.

— Спер небось. Где ты ее откопал?

— В городе, в лавке.

— Вот уж чокнутый.

— Почему чокнутый?

— Кто же додумается книги тибрить?

Джад еще раз взглянул на картинку и захлопнул книгу.

— Понимаю еще, деньги стибрить, но уж книгу… чтоб мне сгнить!

Он швырнул книгу через всю комнату. Обе обложки захлопали на лету и загнулись, и, когда Билли схватил наконец книгу, пришлось отгибать и распрямлять помятые листы.

— Гляди, что ты наделал! Я так берегу эту книжку, а ты…

Билли разгладил еще раз согнутые страницы, потом, закрыв обложки, плотно прижал их с обеих сторон.

— Можно подумать, сокровище ему досталось.

— Книжка блеск! Полдня читаю. Уже половину прочел.

— Ну и какой толк будет, когда ты всю до конца прочтешь?

— А вот какой: я собираюсь достать птенчика пустельги и обучить его.

— Обучить! Да ты хоть блоху-то обучить сможешь?

Джад хохотал во все горло, он закинул голову, и смех его был похож на рычание.

— А где ты пустельгу-то возьмешь?

— Я знаю, где у них гнездо.

— А вот и не знаешь.

— Ладно, считай, что не знаю.

— Ну где, где?

— Не скажу.

Джад прыгнул на кушетку и, усевшись верхом на Билли, сунул его лицом в подушку и выкрутил ему руки назад полунельсоном.

— Ну, где, я спрашиваю?

— Кончай, Джад, руку сломаешь!

— Так где же?

— На Монастырской ферме.

Джад отпустил Билли и, поднимаясь, отвесил ему еще подзатыльник. Билли сел, смахивая слезы и растирая себе руку.

— Ты, идиот, чуть руку мне не сломал.

— Надо будет как-нибудь туда с ружьем наведаться.

— А я фермеру скажу, что ты туда собираешься.

— Ему-то что за дело?

— Он их охраняет.

— Охраняет! Что ты мелешь? Эти коршуны да соколы, они же их враги, они у фермеров кур пожирают и всякое такое.

— Знаю, они на коров даже сверху пикируют и пугают их.

— Сопливый ты дурачок.

— А ты чушь несешь! Ты видел, какие они? Совсем маленькие. Они только мышей едят, эти пустельги, да еще насекомых и иногда маленьких птичек.

— Вообразил, что ты уже знаток, да?

— Да уж побольше твоего знаю.

— Еще бы тебе не знать, если ты все время в этом чертовом лесу пропадаешь. Как еще сам дикарем не стал…

Оттопырив языком нижнюю губу, Джад захрюкал и стал скрести у себя под мышками.

— Билли Каспер — дикий человек из чащи! Мне бы тебя в клетке надо показывать. Я бы кучу денег загреб.

Билли вдруг сорвался с кушетки, вытянул руки параллельно полу и сделал несколько коротких, сильных взмахов.

— Эх, видел бы ты, как они падали сегодня — точно молния!

Билли вытянул руки вдоль туловища, а потом, пригнувшись, свел их сзади под углом.

— Я там лежал и долго-долго их разглядывал. Я никогда ничего лучше не видел.

Джад следил за братом в зеркале, подняв подбородок и напрягая шею — он затягивал галстук.

— Надеюсь, я тоже буду лежать сегодня и разглядывать какую-нибудь пташку. Перышек у нее, правда, нет, разве только кое-где…

Он улыбнулся самому себе в зеркале и опустил воротник.

— Эх, жалко, ты их не видел, Джад!

— Так. Сперва пару кружек пива…

— Ты бы только посмотрел, как они пикируют.

— А потом в танцзал прямым ходом.

— Они вниз за стенку так и падали! У-и-иш!

И Билли, поджав пальцы, словно когти, нырнул на кушетку.

Миссис Каспер вошла из прихожей, внимательно оглядывая себя и разглаживая на себе свитер. Каждый раз, когда она проводила по груди ладонями, видно было, как под свитером ходили туда-сюда два полушария.

— Что это вы тут разорались, поганцы? Небось вас на другом конце квартала слышно. И почему он у тебя выл, Джад?

— Я ничего ему не сделал.

— Ничего не сделал! Чуть было руку не вывернул, только и всего.

— В следующий раз я тебе шею сверну.

— Ой, да заткнитесь оба!

— Это же большой младенец.

— А ты большой хулиган.

— Я что сказала? Цыц!

Она стояла между ними, переводя взгляд с одного на другого, потом подошла к камину и оглядела себя в зеркале.

— Ты еще чай не пил, Билли?

— Нет.

— Ну так пей, что ты, не знаешь, где еду взять?

— Он так зачитался, что ему не до еды.

— Как там сегодня у тебя на скачках, Джад?

— Неплохо. Я удвоил свои деньги.

— Сколько же?

— Мне хватит.

— Так ты нам поставишь сегодня?

— Тебе каждый вечер есть кому ставить.

— И все же это было б неплохо. Подвинься, Билли.

Она заставила Билли подвинуться на край кушетки и вытянула у него из-за спины подушку. Под подушкой лежали чулки, сплюснутые, точно цветы, засушенные в книге. Она поднесла их к свету и долго рассматривала, надев на руку, потом, поставив ногу на кушетку, начала надевать чулок.

— Что у тебя нынче вечером, Джад, что-нибудь интересное?

— Наверно, как всегда.

— Только не приходи домой на бровях.

— А что, у тебя гости?

— Не дерзи!

— Ты сама затеяла этот разговор, будто кто-то приходит на бровях.

— Я ведь никогда домой пьяная не прихожу.

— Ну уж, рассказывай…

— Во всяком случае, я не блюю каждую субботу по всему дому.

— Может, просто не в этом доме…

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что ты не каждую субботу здесь ночуешь. Верно?

— Билли, голубчик, ты туфли мои не видел?

Она растерянно озиралась, заглядывала под стол, под стулья и наконец опустилась на колени и пошарила под кушеткой. Джад натянул пиджак, расправил плечи, оглядел себя сбоку в зеркале и улыбнулся самому себе.

— Какой-то пташке сегодня вечером здорово повезет.

Он взбил надо лбом кок и, насвистывая, вышел вон.

Миссис Каспер, повертев туфли в руках, послюнила палец и попыталась оттереть пятна на каблуках, потом подышала на туфли и потерла их краем скатерти.

— Почистить бы не мешало. Ну да ладно, все равно скоро стемнеет.

Она надела туфли и оглядела себя сзади.

— У меня петли не спустились, Билли?

Билли посмотрел на ее ноги и покачал головой.

— Не видно.

— И то ладно. А что ты вечером собираешься делать, дружочек?

— Книжку читать.

— Вот и прекрасно. О чем книжка?

— О соколах. Я хочу достать птенца пустельги и обучить его.

— Пустельги? Это еще что такое? Ой, сколько?..

— Это сокол такой — пустельга. А при чем тут «сколько»?

— Я спрашиваю, сколько сейчас времени?

— Ты знаешь, я уже сарайчик прибрал и ящик от апельсинов под гнездо приспособил…

— Без десяти восемь! Ой-ой-ой, как всегда, опаздываю.

Она выскочила в прихожую и стала лихорадочно перебирать одежду, развешанную на лестничных перилах, срывая все ненужное и швыряя на пол, пока не добралась до своего жакета.

— Вот тебе два шиллинга. Пойди купи себе лимонаду, воздушной кукурузы или еще чего-нибудь.

Миссис Каспер бросила монетки на каминную полку и улыбнулась своему отражению в зеркале.

— И смотри, чтоб ты был в постели, когда я вернусь.

Она пронеслась через кухню, хлопнула дверью, и в доме стало совсем тихо. Билли открыл книгу, отыскал место, где он остановился, и стал читать, шевеля губами и водя пальцем по строчкам.

Заслышав шаги на лестнице, Билли сунул книгу под подушку и рванулся к выключателю. Шаги были тяжелые, временами они замирали, и тогда казалось, что подъем прекратился.

В конце концов шаги достигли все же верхней площадки, щелкнул выключатель, и Джад, шатаясь, вошел в спальню, бубня себе что-то под нос. Он дошел до кровати и постоял, переминаясь на месте для устойчивости, так, словно пол качался под ним.

— Билли. Ты чо, шпишь, что ли, а, Билли?

Билли лежал неподвижно, уткнувшись лицом в простыню. Джад откачнулся и стал расстегивать верхнюю пуговицу сорочки, тщетно пытаясь искоса взглянуть на нее и морщась. Он тяжело дышал, и видно было, что эта немудреная операция требует от него не меньшей затраты сил, чем бег по пересеченной местности. Наконец он ухитрился расстегнуть две верхние пуговицы и стал стаскивать рубашку через голову, при этом он вывернул ее наизнанку и попытался вытащить руки из рукавов с нерасстегнутыми манжетами. И тут брюки спустились ниже колен, и он поднял ногу. Однако, когда он сделал попытку нагнуться и посмотреть на свои ноги, тут же потерял равновесие, и ему пришлось запрыгать, чтобы устоять на ногах. Он остановился, наткнувшись на стену. Ухмыльнулся, увидев розу на обоях, потом повернулся и прижал головой эту розу.

— Тпру, пакость, стой!

Он привалился к стене и, ухмыляясь, разглядывал свои штаны, комом сбившиеся вокруг лодыжек.

— Билли! Вставай, Билли!

Джад побрел через комнату, точно узник в кандалах.

— Билли, вставай!

Он остановился возле кровати и попытался стянуть с Билли простыню.

Билли повернулся, вцепившись в простыню изо всех сил.

— Отстань, Джад, я сплю.

— Помоги ми-не раз-деться, а, Билли. Я бухой. В лоскуты. Я такой бухой, что не могу портки снять.

Он плюхнулся на кровать и захихикал. Билли, увернувшись от него, выскочил из постели. Джад лег на бок, подобрав колени, и закрыл глаза, блаженно улыбаясь бессмысленной улыбкой.

— Выключи свет, Билли, и ложись.

Билли перевернул Джада на спину, снял с него туфли и осторожно стянул штаны.

— Осточертело мне это гадство! Каждую субботу одно и то же!

Но Джад уже храпел, широко открыв рот.

— Храпит как свинья… Пьяная свинья… Джад — пьяная свинья.

Он захлопнул Джаду рот и сжал его губы большим и указательным пальцами. У того заклокотало в горле, он мотнул головой, освобождаясь от пальцев Билли, и заморгал.

— Что там? Что там?

— Да спи ты… свинья… боров… хряк… пьяное отродье… Ага, не нравится, когда тебя так называют? Ты отродье! Свинья! — Он цапнул Джада правой рукой. — Боров! — стукнул левой рукой. — Хряк! — снова правой. Пьяное от-родь-е! — С каждым слогом он наносил удар.

Билли медленно двигался вокруг кровати, шлепая Джада и распевая.

Все быстрее кружа вокруг кровати, он распевал все громче:

Билли уже занес руку, чтобы очередной раз шлепнуть, но вдруг рука его сжалась в кулак, и он больно ударил Джада в ухо — тот как раз поворачивался на другой бок.

На мгновение Билли застыл у кровати, все еще держа кулак над ухом Джада. Потом чудовище зарычало. Билли схватил со стула свою одежду, по пути выключил свет и мигом скатился вниз по лестнице. У него свело пальцы, пока он возился внизу с замком кухонной двери, и, отчаявшись совладать с запором, он оглядывался через плечо и тихо повизгивал от страха. Когда дверь наконец открылась, Билли вздохнул с облегчением и замер, прислушиваясь, на пороге. Ни звука. По-прежнему не доносилось ни звука. Он вернулся в кухню, взял свою куртку и кеды, не спеша оделся при свете луны.

Очертания полной луны были четкими почти по всей окружности, и только внизу, где луна была еще на ущербе, маячило смутное пятно. Небо было безоблачным, неподвижный воздух — теплым, однако, едва Билли выбрался в поле, стало свежо, и он поежился. Луна лила над полями свой свет, серебря траву, и в этом серебристом сиянии отчетливо темнели пегие коровьи бока. Узкая черная лента леса позади поля становилась все выше, по мере того как Билли подходил к ней, и в конце концов надвинулась черным занавесом, верхний край которого, казалось, доходил до самых звезд.

Вскарабкавшись по ступенькам лаза в изгороди, окружавшей выгон, Билли вгляделся в чащу леса. Внизу по обе стороны тропинки было темно, но в вышине, там, где листва была не очень густой, лунный свет пробивался сквозь нее и освещал путь. Билли спустился по другую сторону изгороди и вошел в лес. Стволы и сучья, обступавшие тропинку с обеих сторон, были похожи на колонны и переплеты многоэтажных дверей, ведущих в черную глубину. Билли торопливо проходил мимо них, заглядывая вперед, и влево, и вправо. Слева послышался какой-то шум. Билли отступил вправо и побежал — шум его шагов и учащенное дыхание далеко разносились между деревьями. У-ху-а-ху-а-ху-а. У-ху-а-ху-а-ху-а. Билли остановился и прислушался, стараясь сдерживать дыхание. У-ху-а-ху-а. Что-то послышалось впереди — дрожащий протяжный звук, проникавший через чащу. Билли сложил ладони лодочкой, соединил большие пальцы и дунул в щель. Никакого свиста, только шипение воздуха. Билли облизал губы и попробовал снова, на этот раз раздался хрип, который ему удалось в конце концов превратить в ухающий крик, мало-помалу становившийся похожим на резкий крик неясыти. Билли прислушался. Ответа не было, и он попробовал снова, стараясь, чтобы звук был помягче и вибрировал, для чего Билли пришлось дуть в ладони с задержками, точно он заикался. Наконец звук вышел чистым и прозрачным, как мыльный пузырь. Билли тут же услышал ответ. Он двинулся дальше и все время, пока шел по лесу, перекликался с неясытью.

На ферме было темно. Билли осторожно перелез в сад через ограду и, пригнувшись, побежал к развалинам. Потом, отступив от стены, осмотрел ее снизу. Лунный свет заливал стену, поблескивая на выступавших камнях и отбрасывая черные тени в щели и впадины. Билли наметил себе путь и, отыскав, на что опереться ногой и за что ухватиться вначале, стал карабкаться вверх по стене. Очень медленно и осторожно, тщательно испытывая каждую опору, прежде чем доверить ей вес своего тела. Пальцы его ощупывали стену и трогали камни, как трогают расшатавшийся зуб во рту. Если камень был ненадежен, Билли продолжал поиски и не трогался с места, пока не находил опору понадежнее. Медленно-медленно. Рука, нога. Рука, нога. Не протягивая руку слишком далеко за опорой, не дергаясь. До предела собран, до предела уравновешен. Иногда он отклонялся в сторону, чтобы обойти провал в кладке стены, иногда возвращался на шаг или два, чтобы нащупать другой путь; однако его извилистый путь неуклонно вел к верхнему окну.

Временами, когда он передвигался выше, ручеек штукатурки или кирпичной пыли вдруг начинал сыпаться у него из-под ноги, и птицы, вылетая из своих гнезд, спрятанных в щелях стены, касались его рук. Иногда из стены вываливался камешек или кусок штукатурки, и тогда Билли замирал, ожидая, пока он не упадет на землю, и еще потом несколько секунд не двигаясь.

Однако же все шло благополучно, Билли добрался до окна и схватился левой рукой за каменный подоконник. Он похлопал ладонью по камням и зашипел в черную дыру, зиявшую на другом краю подоконника. Ничего. Тихо. Билли сел верхом на подоконник и стал осторожно подтягиваться к другой щели. Он сперва заглянул в нее, но ему ничего не было видно, и тогда он улегся животом на подоконник и стал шарить в дыре рукой, извиваясь и подтягиваясь все ближе, по мере того как рука уходила все глубже в щель. Обшарив ее изнутри, он вытащил наконец руку, в которой бился птенец пустельги. Билли сел, подержал птенца между ладонями, а потом осторожно спрятал его в большой внутренний карман своей куртки. Пять раз еще лазил он в гнездо и всякий раз вытаскивал соколенка. Одни были чуть крупнее, другие чуть меньше, у некоторых было больше перьев, но меньше пуха на голове и на спинке, но все они тяжело дышали, широко разевая клюв и отчаянно молотя лапками воздух.

Опустошив гнездо, Билли принялся за обратную процедуру — он вытаскивал птенцов по одному из кармана и держал их в руке, сравнивая друг с другом. Отвергнутых птенцов он клал обратно в гнездо, пока у него не остался один — тот, у которого было больше перьев, а пуха на голове оставалось совсем немного. Билли спрятал его обратно в карман куртки и выставил перед собой руку, чтоб лучше разглядеть ее при лунном свете. Ладонь и тыльная ее сторона были исцарапаны и покрыты кровью, словно Билли совал их в боярышниковые заросли.

Спустившись вниз, Билли распахнул куртку и зацокал, приоткрыв карман. Вздувшийся низ кармана задергался. Билли, придерживая карман рукой, двинулся в обратный путь. Перебравшись через ограду, он стал насвистывать и всю дорогу до дома насвистывал и напевал что-то себе под нос…

Билли стоял так тихо, что птенец в конце концов утратил к нему интерес и перелетел с полки на свою жердочку в глубине сарая. Билли прижал лицо к планкам решетки, взглянул на птенца в последний раз, повернулся и зашагал по дорожке к воротам, а потом через всю окраину к школе.

Андерсон? Сэр!

Армитадж? Здесь, сэр!

Бриджес? Отсутствует, сэр!

Каспер? Здесь, сэр!

Эллис? Здесь, сэр!

Фишер? Джерман Байт.

Мистер Кроссли двинул ручкой и остановился. Слишком поздно, черная линия уже пересекла квадратик в журнале сверху вниз по диагонали. Учитель медленно поднял голову и взглянул на класс. Все повернулись к Билли.

— Это еще что такое?

— Это Каспер, сэр.

— Ты что-то сказал, Каспер?

— Да, сэр, но я не хотел…

— Встать!

Билли встал, красный как рак. Мальчики смотрели на него и посмеивались, покачиваясь на стульях в предвкушении скандала.

— Так что же ты сказал, Каспер?

— Джерман Байт, сэр.

Все засмеялись. Многие покрутили у виска пальцем, кивая в его сторону.

— Он чокнутый, сэр!

— Это он не нарочно, он всегда так.

— Тихо!

Класс затих.

— Это у тебя такие шутки, Каспер?

— Нет, сэр.

— Ну а в чем же тогда дело?

— Не знаю, сэр. Просто сорвалось, когда вы сказали: Фишер. Как-то само собой выскочило: Фишер — Джерман Байт. Когда передают сводку погоды для судов, сэр, Джерман Байт всегда идет после Фишера: Фишер, Джерман Байт, Кромарти. Я их всех знаю, каждый вечер слушаю. Мне нравятся всякие такие названия.

— И теперь ты решил поделиться со мной и со всем классом твоими идиотскими знаниями?

— Нет, сэр.

— Брякнул вот так, ни с того ни с сего, и испортил мне журнал.

— Ну просто само сорвалось, сэр.

— И ты все нам выложил. Прямо с луны свалился.

Мальчишки снова принялись хохотать, откидывая назад голову и шаркая стульями, стуча крышками парт, хлопая по спине и плечам всякого, кто сидел спереди или просто подвернулся под руку, — в общем, шутка эта стала поводом для того, чтобы поднять тарарам.

— Тихо! Я сказал: тихо.

Взгляд учителя шарил по классу, гася оживление на лице, на котором он останавливался.

— Ты с нами хочешь поделиться еще какими-нибудь перлами твоей мудрости, Каспер?

— Нет, сэр.

— Хорошо, тогда садись.

Билли сел на место и начал сползать вниз по спинке стула, пока макушка его не уперлась в верхнюю перекладину спинки. Кроссли занес ручку над журналом, держа ее вертикально, будто рыбачий поплавок. В коридоре за дверью было теперь полно детей, отправлявшихся на общее молитвенное собрание.

— Кто-нибудь еще отсутствует, кроме Фишера и Бриджеса?

Все переглянулись.

— Нет, сэр.

— Хорошо, тогда можете выходить. По рядам, не все сразу.

Мальчики стали выползать из-за парт и столпились возле двери, откуда ручейком вливались в поток, уже текущий по коридору.

— Эй, Каспер, что такое Джерман Байт?

— Да заткнись ты!

Кроссли расставил в журнале палочки, означавшие «присутствует», потом сменил черный стерженек в шариковой ручке на красный и осторожно, низко склонясь над журналом, стал превращать черточку Фишера в нолик, все закругляя и закругляя маленький квадратик, пока не выдавил в журнале яичко странного цвета, ставшее композиционным центром всего этого орнамента.

— Гимн номер один-семь-пять — «Нам утро каждое любовь…».

Сборники гимнов в темно-синих обложках, вначале незаметные на фоне одежды, вдруг расцвели по всему залу белыми страницами, когда мальчики принялись их листать. Мало-помалу шум и шелест страниц были заглушены все нарастающим дружным покашливанием и хрипом, продолжавшимися до тех пор, пока мистер Грис, разъярившись, не поднял свою трость и не стал звонко щелкать ею по передней стенке аналоя, приговаривая:

— Прекратить этот адский кашель.

Это зрелище и стук трости мигом прекратили все гортанные хрипы, и теперь взгляды не только мальчиков, но и учителей, сидевших в конце каждого ряда, были прикованы к сцене. Грис сделал попытку взгромоздиться на аналой, наподобие того, как бульдог пытается встать на задние ноги.

— Каждый день одно и то же! Стоит только мне объявить номер гимна, как вы начинаете вертеться! Хм-хм! Больше похоже на ипподром, чем на молитвенный зал! — Слово «за-а-ал» пронеслось из конца в конец, ударилось в окна и заставило стекла вибрировать, словно камертон.

Никто больше не кашлял в кулак. Не шаркал ногами. Не шелестел страницами. Учителя строго оглядывали ряды мальчиков. Мальчики глядели на Гриса, и каждый был уверен, что Грис смотрит именно на него.

Тишина становилась все напряженнее, мальчики с усилием проглатывали слюну и вращали глазами, не решаясь шелохнуться. Учителя украдкой переглядывались и бросали взгляды на сцену.

Кто-то из учеников кашлянул.

— Кто это сделал?

Все стали озираться.

— Я спрашиваю: кто это сделал?

Казалось, учителя сомкнулись плечом к плечу, приготовившись к бою, точно взвод карателей.

— Мистер Кроссли! Это где-то около вас. Вы не видите, кто это?

Кроссли покраснел и бросился вдоль ряда, в панике расталкивая мальчишек.

— Здесь, Кроссли! Звук исходил оттуда! Это где-то там!

Кроссли схватил за руку какого-то мальчишку и попытался выдернуть его из ряда.

— Это не я, сэр!

— Да уж конечно, ты.

— Не я, сэр, правда!

— Не спорь со мной, приятель, я видел.

Грис, выдвинув челюсть, со свистом задышал через нос.

— Макдауэл! Как же я раньше не догадался! А ну-ка, давай, приятель, в мой кабинет!

Кроссли вывел Макдауэла из зала. Грис дождался, пока дверь за ними плотно закроется, потом переложил свою трость в другую руку и обратился к собравшимся:

— Так. Попробуем начать снова. Гимн сто семьдесят пятый.

Пианист ударил по клавишам. В нотах была пометка: в умеренном темпе, однако вся школа пренебрегала этим указанием и распевала гимн в замедленном темпе, выговаривая слова с мучительной монотонностью.

— Стоп!

Пианист перестал играть. Мальчики перестали петь.

— Что, по-вашему, должен означать этот вой? Да рев на бойне и то приятнее этого пения. Это же гимн радости, а не панихида! Головы выше и книжки выше, а рот открывайте шире и пойте.

Мальчишки пожимали плечами и корчили рожи, а Грис тем временем вышел из-за аналоя и остановился на краю сцены, склонившись над залом.

— Я вас заставлю петь так, как вы еще никогда не пели.

Он произнес эти слова шепотом, но все их расслышали — и старшие школьники в дальних рядах, и самые маленькие, глядевшие снизу на его подбородок.

— Стих второй — «Приносит милость каждый день».

Грис вернулся на свое место, и оставшиеся четыре стиха они спели без перерыва, второй — очень громко, потом все тише и заунывнее, пока не достигли прежней монотонности в последнем стихе.

Прежде чем они успели захлопнуть свои книжки и в воздухе смолкла последняя нота, из-за кулис в глубине сцены вышел мальчик, на ходу читавший текст из Библии, которую он прижимал к груди:

— СегодняшнееотМатфеявосемнадцатистиховчтение…

— Громче, громче! И перестань бормотать себе под нос.

— «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного… Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся. Так, нет воли Отца Нашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих…» Здесь кончается сегодняшнее чтение.

Он закрыл Библию, отступил назад с чувством облегчения, на него нельзя было смотреть без слез.

— А теперь мы споем «Отче наш». Закройте глаза. Склоните головы.

Билли закрыл глаза и выдохнул невольный зевок через нос на грудь.

«Отче на-аш, иже еси на небесех…»

«Да святится имя Твое». Билли отпер дверь сарая, проскользнул внутрь и тихо прикрыл за собой дверь. Пустельга сидела на прутике, который он приладил в дальнем углу сарая. Кроме этой жердочки, в сарае было только две полки: одна — прямо под решеткой из планок над дверью, другая — высоко на стене. Стены и потолок сарая были чисто выбелены, а пол щедро посыпан сухим песком, особенно щедро под жердочкой и обеими полками. На полке над дверью виднелись два толстых белых катышка высохшего птичьего помета, в середине они были истлевшие и черные, точно обгоревшая спичка.

Билли медленно приблизился к птице, искоса поглядывая на нее, прищелкивая языком и тихо приговаривая: «Пус-Пус-Пус». Пустельга вскинула головку и подвинулась на своей жердочке. Билли вытащил из сумки руку, одетую в рукавичку, и протянул птице ломтик мяса. Пустельга подалась вперед, ухватила мясо в клюв и попыталась вырвать его. Но Билли крепко сжимал мясо в руке, и тогда, чтоб дернуть посильнее, птица приблизилась на шаг к его руке. Билли отдал мясо, а потом, заставляя птицу отступать, пока лапки пустельги не уперлись сзади в прутик, загнал ее обратно на жердочку. Билли снова запустил руку в кожаную сумку, висевшую у него на боку, и вытащил еще один ломтик мяса; на этот раз он держал его подальше, чтобы птица не могла дотянуться до него. Она вскинула голову, качнулась вперед, потом, снова утвердившись на жердочке, нерешительно огляделась, как человек, впервые попавший на корабельный мостик.

— Давай, Пус! Ну давай же!

Билли стоял неподвижно. Птица поглядела на мясо, потом прыгнула на рукавицу и схватила еду. Билли усмехнулся и выбрал кусок мяса пожестче, и, пока птица возилась с этим куском, он успел приладить колечки шарнирной пряжки к концам кожаных обножей-опутенок, свисавших у пустельги с лапок, потом зажал эти опутенки в пальцах и нашарил в своей сумке длинный ремешок-привязь. Пустельга оторвалась от еды и подняла голову. Билли пошевелил мясо и, когда птица снова занялась им, продел привязь через соединительное нижнее колечко пряжки и протянул ее до упора — до того места, где ремешок был завязан узлом и уже не проходил сквозь кольцо. Для безопасности он еще дважды обернул ремешок вокруг рукавицы и вдобавок затянул узлом на мизинце конец ремешка.

Билли подошел к двери и медленно распахнул ее. Пустельга подняла голову, и глаза ее словно бы расширились при дневном свете, а тельце под гладкими перьями, сжавшись, собралось в комок. Она вскинула голову, раз и два, потом боком слетела с рукавицы и повисла кверху лапками на ремешке, отчаянно колотя крыльями и крича. Билли подождал, пока птица успокоится, потом осторожно подложил ей руку под грудку и снова усадил ее на рукавицу. Пустельга слетала снова и снова, и каждый раз Билли осторожно поднимал ее и сажал на место, пока наконец она не осталась сидеть на рукавице, раскрыв клюв, тяжело дыша и озираясь по сторонам.

— Ну что с тобой? Что с тобой случилось, Пус? Можно подумать, ты сроду на улице не бывала…

Птица, взъерошив перья, занялась мясом, позабыв о своих шалостях.

Билли прогуливался с пустельгой по саду, разговаривая с ней вполголоса. Дойдя до угла дома, он свернул на боковую тропинку и подошел к воротам, ожидая, что будет делать птица. Появилась машина. Пустельга, насторожившись, провожала ее глазами, пока машина не скрылась в конце улицы, потом вернулась к еде. Маленький мальчик, круживший на трехколесном велосипеде на другой стороне улицы, вдруг увидел их, остановился и съехал на мостовую — крылья его велосипеда звякнули, когда колеса провалились в желоб сточной канавы. Билли отстранил от себя пустельгу, ожидая, что она слетит с рукавицы, но птица не обратила внимания ни на эти звуки, ни на самого мальчика, который перебрался на эту сторону улицы и втянул свой велосипедик на тротуар.

— Уй ты, здоровско. Это кто?

— А как ты думаешь?

— Сова?

— Это пустельга.

— Где ты ее взял?

— Нашел. Она обученная. Я ее обучил. — Билли ткнул себя пальцем в грудь и улыбнулся, поглядев на птицу.

— На вид вроде хищная.

— Она и есть хищная.

— Она что, убивает других и ест?

— А ты как думал? И особенно маленьких мальчиков на велосипедах.

Мальчик невесело засмеялся.

— Неправда.

— А что же она, по-твоему, сейчас ест?

— Мяса кусочек, вот что.

— Это от ноги маленького мальчика, которого она вчера изловила. Поймает, сядет к нему на руль и на кусочки его разорвет. Сперва только глаза выклюет.

Мальчик взглянул на никелированный руль и подергал его туда-обратно, так что переднее колесо велосипеда заходило туда-сюда, будто «дворник» на ветровом стекле.

— Спорим, я не боюсь ее погладить!

— Я бы тебе не советовал.

— Спорим, не боюсь?

— Без руки останешься.

Мальчик встал на землю, зажав велосипедную раму между ног, и медленно протянул птице руку. Пустельга прикрыла крыльями мясо, потом вдруг с пронзительным криком выбросила свои желтые чешуйчатые лапки, целясь когтями в руку мальчика. Тот настолько стремительно отдернул руку, что перелетел через велосипед и свалился на землю. Мальчик снова вскарабкался на велосипед и помчался по мостовой, быстро крутя педалями, так что ноги мелькали, будто пчелиные крылышки, а глаза были широко раскрыты, точь-в-точь как у пустельги.

Билли проводил его взглядом, потом открыл ворота и вышел на улицу. Дойдя до вершины холма, он пересек улицу и спустился по склону до тупика; сделав таким образом круг, он повернул назад к дому. И повсюду люди провожали его взглядом: иные просто оглядывались, а некоторые даже переходили на ту же сторону улицы, чтобы разглядеть птицу. Пустельга, чуткая к любому движению, отвечала каждый раз таким пристальным взглядом, что они отворачивались и шли дальше.

— Каспер! Каспер!

Билли открыл глаза. Школьники, сидя вокруг него на полу, смотрели на него и хихикали. Билли огляделся, покраснел и, съежившись, как-то весь опал — будто карточный домик.

— Встань, Каспер! Поднимись-ка на ноги, приятель!

На мгновение стало тихо, потом Билли встал у всех на виду, и это снова вызвало в зале возбужденный гул.

— Тихо! Если только кто-нибудь из вас не хочет встать с ним рядом!

Билли стоял один посреди притихшего зала — голова опущена на грудь, щеки пылают.

— А ну-ка выше голову, приятель! Не то как бы ты снова не уснул!

Билли поднял голову. Капельки пота проступили у него на лбу и на крыльях носа.

— Ты ведь спал, да? Отвечай, парень!

— Не знаю, сэр.

— Ну так я знаю. Ты уснул сидя. Так ведь?

— Да, сэр.

— Уснул во время молитвы «Отче наш»! Я вот высеку тебя, поганца, за непочтительность!

И Грис продемонстрировал предстоящую экзекуцию, дважды стукнув тростью по стенке аналоя.

— Ты что, устал, приятель?

— Не знаю, сэр.

— Не знаешь? Ты бы не устал, если б спал ночью, вместо того чтоб шататься по улицам и бедокурить!

— Нет, сэр.

— Или вместо того чтоб сидеть перед телевизором и смотреть какую-нибудь белиберду. Зайдешь ко мне в кабинет сразу после собрания. Вот когда я с тобой позанимаюсь, приятель, ты устанешь по-настоящему.

Билли сел на место, а Грис вытащил тоненькую стопку бумажек, заложенных между страницами Библии, и положил их на книгу.

— Теперь прослушайте объявления. Футбольная команда нашей школы собирается сегодня в спортзале во время первой перемены.

Он отбросил листочек, который сразу же прилип к аналою с наружной стороны.

— Напоминаю, что чиновник из отдела трудоустройства молодежи будет сегодня после обеда проводить собеседование с учениками, которые перед пасхой уходят из школы. Поэтому ученики эти должны быть отправлены с занятий в медкабинет, где будет проходить собеседование. Родителей ваших вы должны были предупредить об этом заранее, однако, если кто-нибудь из вас забыл им об этом сказать, но хотел бы, чтоб родители ваши все же присутствовали при этом, он может уточнить расписание собеседований на центральной доске объявлений.

Придерживая одной рукой оставшиеся листки, Грис другой откинул прочитанное объявление. Поймав первый листок за кончик, он стянул его со стенки аналоя и попытался схватить, но листок ускользнул от него и, слетая вниз плавными дугами, нашел себе идеальную посадочную площадку на сцене. Грис бросил взгляд на эту бумажку, потом на ряды запрокинутых лиц внизу и попросил чтеца, стоявшего в глубине сцены, подойти и подобрать листок.

— Я бы хотел также встретиться с тремя членами клуба курильщиков, которыми не успел заняться вчера. Я мог бы принять их в своем кабинете сразу же после собрания. Все. Вы свободны.

Трое курильщиков, Макдауэл и Билли образовали кружок, не очень, впрочем, тесный, в холле перед кабинетом Гриса.

— Это не я кашлял тогда, ясно? Я ему так и скажу.

— Скажешь или не скажешь, он тебя даже слушать не станет.

— Если он меня побить вздумает, я отца приведу.

— А на кой тебе отца приводить? Он все равно никакого толку не добьется. Вон, говорят, когда в последний раз чей-то отец приходил, Грис и ему всыпал.

Курильщики откололись от них и, прислонясь к стене, до половины облицованной кафелем, наблюдали за ними со стороны.

— Все ж таки у меня хоть есть кого привести, не то что у тебя, верно, Каспер?

— Заткни пасть!

— А что ты мне сделаешь?

Они сошлись вплотную, грудь с грудью, лицом к лицу, сжимая кулаки.

— А вот увидишь что.

— Ладно, в перемену увидим.

— Когда хошь.

— Что ж, идет.

— Идет.

Они разошлись перед ступеньками, которыми заканчивался коридор. Из-за поворота вышел какой-то мальчик и постучал в дверь кабинета.

— Его нету. — Курильщик, стоявший в очереди первым, мотнул головой через плечо. — Если ты на порку, становись в очередь, он ведь еще с собрания не пришел.

— Я не на порку. Меня к нему Кроссли послал с поручением.

Билли встал рядом с другими у стенки.

— Это у него любимый фокус. Хочет, чтоб его подождали и помучились.

Второй курильщик сплюнул сквозь зубы и растер слюну подошвой, так что красная виниловая плитка на полу заблестела.

— А мне хоть до четырех часов тут стоять, один черт. Я лучше на порку каждый день ходить буду, чем на уроки.

Он пошарил у себя по карманам и вытащил целую горсть окурков и зажигалку без колпачка. Протянул все это мальчишке, которого послал Кроссли.

— На, припрячь пока до времени. Потому что, если он нас начнет обыскивать да найдет это, мы еще по паре горячих схлопочем.

Посланец посмотрел на его ладонь, но окурков не взял. Два других курильщика тоже усиленно шарили у себя по карманам.

— Не возьму, вы меня в эти неприятности не втянете.

— Да кто тебя втягивает? Сразу отдашь нам, как только выйдем.

Посланец покачал головой.

— Нет, не хочу.

— А в лоб хочешь?

Курильщики, обступив его, совали ему сигареты. В конце концов посланец был вынужден взять их. Билли, наблюдавший за фойе и холлом через забранную проволочной решеткой стеклянную дверь, оттолкнулся от стены.

— Эй! Вон он идет, Грисовый пудинг.

Мальчики тут же сбились в кучу, точно колода карт, собранная одним Движением. Грис прошел мимо них в свой кабинет так, словно их здесь и не было. Дверь он, однако, оставил открытой, и уже через секунду оттуда послышалась его обычная фраза:

— Нечестивцы, войдите!

Грис стоял спиной к электрическому камину, прижав тросточку к ягодицам, точно перекладину трапеции.

Мальчики построились перед окном против него на другом конце ковра. Грис рассматривал их по очереди и каждый раз сокрушенно качал головой, словно перебирал в лавке дрянные товары, из которых он должен сделать выбор.

— Все те же лица. Отчего всегда те же самые?

Посланец Кроссли сделал шаг вперед и поднял руку.

— Разрешите, сэр?

— Не перебивай меня, мальчик, когда я говорю.

Мальчик отступил и занял свое место в общей шеренге.

— Вы надоели мне, дети, и вы меня доконаете. Дня не проходит, чтоб мне не пришлось пропустить через кабинет целую вереницу мальчишек. Просто не припомню ни одного такого дня, ни единого дня за все годы, что я провел в этой школе. Сколько же я здесь? Целых десять лет. А школа за это время ничуть не стала лучше, чем была вначале. И я не понимаю — отчего. Просто никак не могу этого понять.

Мальчики тоже не понимали этого, и потому они лишь опускали глаза, когда он искал ответа на их лицах. Но, не найдя ответа, Грис стал глядеть мимо них, в окно. Лужайке, которая тянулась от окна до ограды и была изборождена следами червей, отчаянно недоставало хоть какой-нибудь весенней поросли. Полоска вскопанной земли отделяла эту лужайку от подъездной дороги, а в самом центре, на небольшой круглой клумбе, возвышалась серебристая березка. Ствол ее как бы отсекал кусок дома, стоящего за дорогой, а заодно и кусок черно-серого неба над крышей, и, хотя ветви на березе были еще совсем голые, белизна ее ствола на фоне бледно-зеленого, красного и серого только одна и напоминала о весне, она была единственной четко прописанной деталью всей этой картины.

— Я больше тридцати пяти лет преподаю в этом городе, многие из ваших родителей были моими учениками в старых городских школах, еще до того, как построили этот микрорайон, и я могу с уверенностью сказать, что за все годы мне не попадалось еще поколения, с которым было бы так много трудностей, как с вашим. Мне казалось, что я понимаю молодежь, за долгие годы я должен был бы этому научиться, но то, что происходит сегодня, приводит меня в ужас, заставляет думать, что я потратил время напрасно… Так же как сейчас я напрасно трачу время, разговаривая с вами, потому что вы меня абсолютно не слушаете. Я знаю, о чем вы сейчас думаете; вы думаете: на кой черт он стоит здесь и мелет, мелет, вместо того чтоб поскорее покончить с этой историей и отпустить нас на все четыре стороны. Вы ведь так думаете, правда? Верно я говорю, Макдауэл?

— Нет, сэр.

— Так-так, а я по твоим глазам вижу, приятель, по тусклому твоему взгляду: тебе это все неинтересно. И вообще никто тебе не может рассказать ничего интересного, правда, Макдауэл? Вы ведь все знаете, молодые люди, вы уверены, что вы такие умные, потому что у вас столько всякой этой вашей техники, всяких штучек и этой вашей музыки. Но беда в том, что это все на поверхности, все это один внешний блеск, а поглубже — ничего стоящего и существенного. Я лично не вижу никакого прогресса ни в области дисциплины, ни в соблюдении правил вежливости, правил поведения или нравственности. И хотите знать, по чему я сужу? Хорошо, я скажу вам. По тому, что мне и сейчас почти каждый день приходится прибегать вот к этому.

Он вытащил из-за спины и продемонстрировал им свою трость.

— Просто неправдоподобно, что в наше время, в наш век всякой там науки и сверхнауки, чудес и достижений, единственное, чем можно добиться порядка в школе, — это палка. Но почему? Казалось бы, в этом не должно быть больше нужды. Все в жизни теперь достается вам готовенькое, без всякого труда.

Я понимаю, почему нам приходилось прибегать к этому в двадцатые или в тридцатые годы. То были жестокие времена, и люди тоже вырастали жестокие; чтобы сладить с ними, нужны были жестокие меры. Зато времена эти воспитывали в людях качества, которые у современной молодежи совершенно отсутствуют. Начать с того, что они воспитывали почтительность. Мы знали тогда, что почем, знали истинную цену всему, и даже сегодня, бывает, кто-нибудь из моих бывших учеников остановит меня на улице и скажет: «Добрый день, мистер Грис, вы меня помните?» И мы постоим с ним, поболтаем о том о сем, и он вспомнит со смехом, какую я когда-то задал ему трепку.

А чего я могу ожидать от вашего брата? Что какой-нибудь немытый юноша, от которого потом разит, бибикнет мне, проезжая мимо в своем огромном подержанном автомобиле… Или что из какой-нибудь уличной компании юнцов, мимо которой я пройду, пошлют мне в спину неприличное словечко…

Тогда мои ученики с достоинством принимали наказание, не то что теперь, в наше время простолюдинов, когда всякий школьник толкует о своих правах и стоит только косо взглянуть на него, как он бежит за своим папочкой… Никакой выдержки… Никакого стержня… да… похвастать вам нечем. Кто вы такие? Просто стадо, потребляющее массовую информацию!

Грис со свистом взмахнул своей тростью и, упершись руками в каминную полку, покачал головой. Мальчики перемигнулись.

— Не знаю… Просто не знаю, что и делать.

Он медленно повернулся к ним. Мальчики смотрели на него сурово, они хмурились, плотно сжимали губы с таким серьезным видом, точно изо всех сил пытались помочь учителю в разрешении всех этих сложных проблем.

— И вот, за неимением лучшего, я продолжаю прибегать к этой трости, отлично понимая, что вы снова и снова будете возвращаться ко мне за новой порцией того же самого. Отлично понимая, что курильщики, которые уйдут из этой комнаты, рыдая и заламывая руки, будут курить по-прежнему. Да, да, ты можешь ухмыляться, молодой человек. Бьюсь об заклад, что у тебя и в настоящую минуту карманы набиты этой дрянью, разве я не прав? Нет? А ну-ка выверните карманы. Давайте, давайте, все выворачивайте свои карманы!

Трое курильщиков, Билли и Макдауэл стали выкладывать из карманов свое добро. Посланец в смятении наблюдал за ними, лицо его пылало все ярче и ярче, словно раскаляющаяся с каждой минутой спираль электрокамина, включенного в сеть. Он сделал шаг вперед.

— Сэр, я хотел…

— Не суетись, парень! И не забудь вывернуть карманы!

Когда посланец начал выворачивать карманы, лицо его стало белым, как остывающее сало. Грис пошел вдоль шеренги, заглядывая в их ладони, с нескрываемым отвращением он ворошил и осматривал их сокровища.

— Просто непостижимо! Глазам своим не верю!

Он положил на стол свою трость.

— А ну-ка вытяните вперед руки.

Он снова двинулся вдоль шеренги, ловко и проворно обшаривая их карманы. Когда он добрался до посланца Кроссли, лицо его просияло.

— Ага! Ага!

— Я хотел сказать, сэр…

Курильщики уставились на него, наклоняясь вперед и выглядывая друг из-за друга, как набор валетов в руке картежника. Они смотрели на него, угрожающе выдвинув челюсти, оскалив зубы. На глазах у посланца выступили слезы, он смущенно мялся на месте.

— Да у тебя тут просто табачная фабрика, приятель!

Грис тем временем извлек из его карманов две пачки сигарет, которые он встряхнул, желая убедиться, что они не пустые, потом целую пригоршню окурков, три зажигалки и коробок спичек.

— Ах ты, врунишка! И ты думал провести меня с помощью этакой нехитрой уловки? Ну, скажи!

Грис прошествовал к столу, возле которого стояла мусорная корзина, и швырнул в нее всю свою добычу.

— А теперь спрячьте в карманы весь свой мусор и вытяните руки.

Он взял со стола трость и взмахнул ею на пробу. Первый курильщик шагнул вперед и протянул правую руку. Он держал ее лодочкой, прижимая большой палец к ладони.

Кончиком трости Грис отмерил расстояние, расставил ноги и медленно согнул руку в локте. Когда кисть его руки оказалась на уровне уха, трость вдруг стремительно опустилась, со свистом хлестнув по ладони мальчика. Мальчик моргнул и протянул левую руку. Трость легко прикоснулась к ней, затем, описав дугу, поднялась, исчезнув на время из поля зрения самого Гриса, и вдруг, мелькнув в воздухе, опустилась на пальцы курильщика.

— Хватит. Теперь убирайся.

Побледневший мальчишка отвернулся от учителя и, шагая к двери перед шеренгой товарищей, подмигнул им.

— Следующий.

Мальчики выходили по очереди, и каждый из них, точь-в-точь так же, как первый, протягивал вперед сложенную лодочкой руку. Все, кроме посланца Кроссли. Он напряженно сжал руку, растопырив и выгнув наружу пальцы, и потому вся сила удара обрушилась сперва на большой палец, а потом на костяшки остальных. После первого удара он расплакался. После второго его вырвало.

Когда дверь открылась и Билли вошел в класс, все лица повернулись к нему. Мистер Фартинг, который рассказывал что-то, присев боком на край стола, замолчал, дожидаясь, пока Билли подойдет ближе.

— Я был вызван к мистеру Грису, сэр.

— Да, знаю. Сколько на этот раз?

— Два.

— Больно?

— Не очень.

— Хорошо, садись.

Он подождал, пока Билли усядется и пока успокоится класс, и продолжил урок.

— Итак, четвертый «В», мы продолжаем. Что такое факт?

Он махнул рукой через плечо, указав на доску. Там было написано печатными буквами:

ФАКТ И ВЫДУМКА

— Итак, что мы назвали фактом, Армитадж?

— Нечто такое, что произошло, сэр.

— Правильно. Что произошло. И о реальности чего нам известно. Какие-то события, о которых мы читаем в газетах и слышим в бюллетене новостей. Какие-то события, случаи, митинги; все, что мы видим собственными глазами вокруг себя, все предметы вокруг нас — все это факты. Вы поняли? Ясно?

Хором:

— Да, сэр.

— Ладно. Теперь, если б я попросил Андерсона сообщить нам какие-нибудь факты о себе, что бы он мог рассказать нам?

— Сэр, можно я! Можно я!

— Хорошо! Хорошо! Только надо поднять руку. И незачем хватать меня за глотку. Джордэн?

— Он носит джинсы.

— Хорошо. Митчел?

— У него темные волосы.

— Так. Фишер?

— Он живет на Шэллоубэнк-Крисент.

— Это правда, Андерсон?

— Да, сэр.

— Хорошо. Это все факты об Андерсоне, однако это все не слишком интересные факты. Может быть, Андерсон может рассказать нам о себе что-нибудь действительно интересное? Какой-нибудь по-настоящему интересный факт?

Весь класс хором завыл: «У-у-у». Мистер Фартинг усмехнулся и передразнил этот вой и тут же, подняв обе руки, восстановил тишину.

— А теперь тихо. Тихо!

Класс притих, все еще посмеиваясь. Андерсон, покраснев, глядел на доску.

— Я ничего такого не знаю, сэр.

— Неужели совсем ничего, Андерсон, ничего особенного с тобой не случалось? А может, ты видел что-нибудь такое, что тебе запомнилось?

— Ничего не могу вспомнить, сэр.

— Ну, может, из того времени, когда ты был маленький? Каждый из нас что-нибудь помнит про это время. Не обязательно что-то необычайное, а просто что-нибудь такое, что тебе запомнилось.

Андерсон заулыбался и поднял голову.

— Есть кое-что. Хотя вообще-то ничего такого тут нет. — Что-нибудь да есть, раз ты запомнил.

— Так, глупость.

— Ну вот и расскажи нам, мы тоже посмеемся.

— В общем, это было, когда я еще был маленький. Я тогда, наверно, только в начальной школе был или еще где-нибудь, и мы пошли на пруд Фаулерз-Понд вдвоем, я и еще один мальчишка. Его звали Реджи Клей, он не из нашей школы был, потом он куда-то слинял. В общем, была весна, самое время для головастиков, у нас они кишмя кишат весной, головастики. По берегам пруда от них прямо черно было, и вот мы с этим мальчишкой начали их ловить. Это легко, надо только руки сложить лодочкой и воды зачерпнуть — вот тебе и полная пригоршня головастиков. В общем, мы долго там с ними плюхались, набирали их, потом обратно выбрасывали, ну и все такое, а потом мы решили немножко наловить и принести к себе домой, но только у нас не было банки из-под варенья, чтобы взять с собой. Тогда этот пацан, Реджи, и говорит: «Ты резиновые сапоги сними, и мы их туда напустим, до самого дома им ничего не сделается». Я снял сапоги, мы туда воды налили и стали напускать головастиков. В общем, мы набирали их, набирали, а я и говорю этому пацану: «Давай на спор: у тебя один сапог, у меня другой, кто больше наловит». Ну вот, он и начал в один сапог ловить, а я в другой. И вот мы все ловили, ловили, не знаю, сколько часов, и эта бурда все гуще, гуще, пока в сапогах и воды никакой не осталось, одни головастики напиханные. Вы бы только их видели — черные такие, блестящие, до самого верху. Ну а когда мы их доверху напихали, мы стали запускать туда пальцы и друг в друга головастиками швыряться и брызгать, мы с ним орали, визжали, и было так весело. Потом этот пацан мне говорит: «Вот спорим: тебе сапог не надеть». А я ему: «Спорим, тебе самому не надеть». И мы подумали: может, нам надеть каждому по сапогу. Тут мы стали спорить и все никак не могли договориться, в конце концов решили монетку бросить — кто проиграет, тот первый и наденет. Я проиграл, так что мне нужно было снимать носки и все такое. Снял я носки и стал смотреть на этот сапог, полный головастиков, а тот пацан все повторяет: «Ну давай, давай, ага, струсил, струсил!» Конечно, мне боязно было и все такое. В общем, я закрыл глаза и стал туда запихивать ногу. У-у-уф. Как будто я ее пхал в живое желе. К тому же еще замороженное. Потом, когда я все-таки надел сапог, они все стали вываливаться из голенища, эти головастики, а когда я донизу достал, чувствую: они все там давятся у меня между пальцами. В общем, я свой сапог надел и говорю этому пацану: «Теперь ты свой надевай». А он не хочет, перепугался до смерти, тогда я и второй сапог тоже надел. Привык понемногу, ничего, терпеть можно; только ноги жжет и зудит. А когда я оба сапога надел, то пошел на этого пацана, стал махать руками и вопить, как нечистая сила, а эти головастики, когда я пошел, они снова стали через край вываливаться и стекать по сапогам. Пацан этот испугался до смерти и все смотрел на мои сапоги, когда я на него бежал, потому что они у меня растеклись и вверх по ногам брызгали, эти головастики. Ну, вы бы его видели. Он как завизжит, как заревет и домой кинулся. И тут как-то странно и тихо стало, и кругом ни души, а у меня в сапогах головастиков по колено.

Стояла тишина. Класс все еще был в головастиках по колено. Мистер Фартинг подождал немного, чтобы класс смог переварить услышанное. Потом, боясь, как бы внимание мальчиков не переключилось на болтовню друг с другом, он попробовал разжечь дух соревнования.

— Очень хорошо, Андерсон. Благодарю вас. А теперь, может, кто-нибудь еще хочет рассказать нам что-нибудь интересное?

Ни одна рука не поднялась.

— Никто? А может, ты, Каспер?

Билли, согнувшись, разглядывал свои руки под крышкой парты. Красные царапины остались на кончиках пальцев. Когда он растопыривал пальцы, эти полосы распадались на кусочки, и каждый из них напоминал пятнышко крапивной лихорадки. Билли подул на одно пятнышко, потом лизнул его языком.

— Каспер!

Билли выпрямился и вынул руки из-под парты.

— Что?

— Вот тебе и «что?». Если бы ты слушал, ты бы знал, о чем идет речь. Ты слушал или нет?

— Да, сэр.

— Тогда скажи мне, о чем мы говорили?

— Э-э… о всяких историях, сэр.

— О каких историях?

— Э-э-э…

— Не знаешь, так ведь?

— Нет, сэр.

— Он опять спал, сэр.

Билли несколько раз дернул стул и закричал, перекрывая смех:

— А ты заткнись, Тибби!

— Каспер! Тиббат! Я вас сейчас обоих усыплю. Я уложу вас обоих. И все остальные — тоже тихо.

Мистер Фартинг соскользнул со своего кресла и шагнул к ближайшему ряду. И сразу наступила тишина.

— Ты что же, ни слова не слышал из того, о чем говорили, Каспер?

— Слышал, сэр. Кое-что.

— Кое-что. Вот именно, кое-что. Встань-ка, приятель.

Билли вздохнул и, вставая, оттолкнул ногами стул.

— Ладно, теперь ты для разнообразия поработаешь немного вместе со всем классом. Ты расскажешь нам о себе какую-нибудь историю, так же как вот Андерсон.

— Я ничего не помню, сэр.

— Тогда ты будешь стоять до тех пор, пока не вспомнишь.

Мистер Фартинг начал мерить шагами расстояние между доской и партой.

— Всегда найдется кто-нибудь, кто испортит урок. Кто-нибудь, кому ничем не угодишь, кто мнется и робеет, кого ничем невозможно заинтересовать, — кто-нибудь вроде тебя, Каспер.

Он повернулся на одной ноге и указал пальцем на Билли.

— Я даю тебе две минуты, чтобы ты что-нибудь вспомнил, приятель, а если ты и через две минуты не начнешь рассказывать, весь класс вернется сюда и мы продолжим после перерыва!

Мальчишки задвигались, распрямляясь, испуганно оглядываясь по сторонам; послышались ропот, восклицания и угрозы:

— Давай, Билли.

— А то убьем!

— Да говори ты!

— Если нас после обеда оставят, я его прикончу.

Билли пытался скрыть слезы, заблестевшие у него на глазах.

— Я жду, Каспер.

Мистер Фартинг сел и, сдвинув рукав пиджака, демонстративно взглянул на часы.

— Но весь день мы тебя ждать не можем, Каспер.

— Расскажи ему про твоего сокола, Билли.

— Если кто-нибудь еще издаст хоть малейший звук, это будет его последний звук!.. Что там еще за сокол, Каспер?.. Каспер, я с тобой разговариваю!

Билли по-прежнему стоял молча, опустив голову, так что мистеру Фартингу видна была только его макушка.