Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

— И смотри сюда, дружок, когда с тобой разговаривают.

Билли медленно поднял голову.

— И перестань дуться — подумаешь, сказали ему что-то не так!.. Так что там у тебя за сокол? Чучело?

Взрыв смеха потряс стены класса, слезы полились наконец у Билли из глаз, а мистер Фартинг оглянулся, недоумевая, отчего вопрос его вызвал такую неожиданную реакцию.

— Что тут смешного?

Тиббат привстал над партой и, налегая на крышку всем телом, тянул руку вверх.

— Так, слушаю тебя, Тиббат?

— У него есть птица, сэр. Пустельга. Он на ней помешался. Он теперь больше ни с кем не водится и только за птицей своей день и ночь ухаживает. Прямо чокнулся.

Билли повернулся к Тиббату, слезы снова брызнули у него из глаз и медленно потекли по щеке.

— Во всяком случае, лучше уж с птицей, чем с тобой водиться!

— Ну, я же вам говорил, сэр. Стоит про нее чего-нибудь сказать, он сразу на стенку лезет.

— Хорошо, Каспер, садись.

Билли сел и вытер слезы о плечо. Мистер Фартинг, облокотившись на стол и постукивая ногтями больших пальцев по зубам, ждал, пока Билли придет в себя.

— Ну а теперь, Билли, расскажи нам про этого сокола. Где ты его взял?

— Нашел.

— Где?

— В лесу.

— Что с ним случилось? Он что, был ранен?

— Птенчик. Он, наверно, из гнезда выпал.

— И давно он у тебя?

— С прошлого года.

— Так долго? Где же ты его держишь?

— В сарае.

— А чем ты кормишь его?

— Мясом. Мышами. Птицами.

— Но ведь это жестоко — держать его все время в сарае? На свободе ему было бы лучше, правда?

Билли впервые поднял взгляд на мистера Фартинга.

— Я его не держу все время в сарае. Я с ним каждый день прогуливаюсь, и он летает.

— И он не улетает от тебя? Мне казалось, соколы дикие птицы.

— Конечно, не улетает. Я же его приручил.

Билли оглядел класс, словно бросая вызов и ожидая, что кто-нибудь осмелится спорить с ним.

— Приручил? А мне казалось, что для этого надо быть специалистом.

— Ну а я приручил.

— Это было трудно?

— Конечно, трудно. С ними нужно иметь настоящее… настоящее терпение. И много времени.

— Ну так расскажи, как тебе это удалось. Мне ни разу не приходилось встречать раньше сокольничего, так что сегодня я, вероятно, попал в избранное общество.

Билли отодвинул стул и облокотился на парту.

— В общем, все обучение тут идет через желудок. Их только тогда и можно учить чему-нибудь, когда они голодные, значит, обучение идет как раз тогда, когда настает время есть.

Я свою Пус начал обучать после того, как она у меня уже две недели прожила и у нее оперение затвердело, то есть когда у нее хвостовые перья и перья на крыльях стали жесткие у основания. Приходилось брать ночью фонарик и идти перья осматривать. Если будешь все делать спокойно, это нетрудно. Сразу идешь в угол, где пустельга сидит на жердочке, расправляешь ей хвост и крылышки и глядишь: если перышки синие у основания, значит, в них еще кровь есть и они мягкие, то есть птица еще не готова для обучения. А когда перья стали белые и жесткие, это значит, она готова и можно начинать обучение.

Пус сперва была толстенькая, как поросенок. Все молодые соколята такие, когда их начинают обучать, так что от них толку мало, пока они вес не сгонят. Но тут надо действовать очень осторожно, чтоб голодом птицу не уморить, перед каждой едой пустельгу надо взвешивать и сокращать ей рацион помаленьку, пока в один прекрасный день не придешь, а она уже ждет наготове, тогда можно и начинать. Пус, к примеру, сразу на мою рукавицу прыгнула, когда я ей руку протянул. Так что, пока она мясо ела, я захватил ее опутенки…

— Что-что?

— Опутенки.

— Опутенки. Как это слово пишется?

Мистер Фартинг встал и отступил на шаг к доске.

— Э-э-э, о-п-у-т-е-н-к-и.

Билли выговаривал по одной букве, а мистер Фартинг складывал их на доске в одно слово.

— Опутенки. И что же это такое, Билли?

— Это маленькие кожаные ремешки, которые закрепляются у птицы вокруг каждой лапки, как только она у тебя поселится. Она в них так все время и ходит. А когда она у тебя на рукавице сидит, ты за них хватаешься. Потом надеваешь такую шарнирную пряжку из трех колечек…

— Тпру! Тпру! Стоп!

Мистер Фартинг поднял обе руки, будто Билли мчался на него во весь опор.

— Выйди-ка лучше сюда и покажи нам, как это делается. Ты ведь знаешь, что у нас тут не все специалисты.

Билли встал из-за парты, вышел вперед и остановился возле стола мистера Фартинга. Мистер Фартинг откинулся на задние ножки стула, потом покачнулся набок на одной ножке и, наконец опустившись на все четыре, оказался лицом к лицу с Билли.

— Ну так что же? Продолжай.

— Так вот, когда она опустится к тебе на рукавицу, ты зажимаешь ее опутенки между пальцами.

Билли вытянул левую руку, сжатую в кулак, как бы потянул вниз опутенки и зажал их между указательным и средним пальцами.

— Потом берешь шарнирную пряжку с колечками, такую, как на поводке у собаки, складываешь обе опутенки вместе и продеваешь через верхнее колечко. На самом конце опутенок есть такие прорези, вроде петелек на подтяжках, и, как только ты проденешь опутенки через верхнее колечко, надо эту прорезь расширить пальцем и через нее продеть верхнее кольцо — ну как будто пуговицу застегиваешь.

Разделавшись с колечками и опутенками, Билли повернулся к мистеру Фартингу.

— Понятно?

— Да, да, понятно. Продолжай.

— Ну а когда это все проделаешь, надо просунуть сквозь верхнее колечко привязь, это просто такой кожаный ремешок…

Билли аккуратно просунул ремешок через колечко, ухватился за его кончик и потянул.

— …тянешь до тех пор, пока кольцо не упрется в узел на конце привязи. Ясно?

— Пожалуй. Давай проверим, правильно ли я понял. Опутенки, надетые на лапки сокола, прикреплены к колечку, а оно — к поводку…

— К привязи!

— Виноват, к привязи. Что дальше?

— Дальше вы обматываете привязь вокруг руки, а кончик привязываете к мизинцу.

— Так что, птица теперь привязана к твоей руке?

— Правильно. К этому времени она на рукавицу твою уже сама садится, и ест нормально, и не слетает слишком уж часто…

— Слетает? А это еще что?

— Ну когда она пытается улететь, со страху.

— Как это пишется?

— С-л-е-т-а-е-т.

— Продолжай.

— В общем, когда она ко всему этому привыкнет в помещении, можно попробовать кормить ее снаружи и приучать к разным другим вещам. Это называется приручение. Это означает приучить ее к себе, приручить как следует, прежде чем начать ее учить по-настоящему.

Пока Билли рассказывал, мистер Фартинг написал на доске печатными буквами слово слетать и при этом все время поглядывал на мальчика, как будто Билли и сам был какой-то неведомой птицей и мог улететь от края стола из-за какого-нибудь неосторожного движения или даже скрипа мела о доску.

— Сначала идешь с ней гулять по ночам, когда никого нет поблизости. Я с ней в первое время ходил по полю за нашим домом, но потом, когда она стала не такая пугливая, я стал ее и днем выносить, а потом и туда носил, где другие люди ходят, и собаки, и кошки, и машины, и все такое. Вообще-то с ними нужно очень осторожно, с соколами, когда выходишь, потому, что они очень нервные, и еще потому, что зрение у них просто невероятное, так что им все в десять раз страшней кажется, чем нам с вами. Поэтому с этой птицей надо иметь большое терпение и все время, пока гуляешь, надо с ней разговаривать, тихо так, ласково, как с ребенком.

Билли остановился, перевел дыхание, и мистер Фартинг ободряюще кивнул ему, чтобы он не останавливался.

— Ну а когда приручишь птицу, тут уж можно по-настоящему приступать к обучению. Когда она готова к обучению — это обычно заметно бывает, — она ждет уже твоего прихода и на рукавицу твою садится без всяких хлопот. Не то что вначале, когда она то и дело слетает.

Обучать ее надо сперва в помещении, и сначала приучаешь ее садиться к тебе на рукавицу за мясом. Сперва она делает один только маленький прыжок, потом чуть подальше, еще дальше и еще; и каждый раз ты даешь ей кусочек мяса. Вроде как в награду. Когда она прыгает уже на длину привязи, то можно и на улице попробовать кормить, чтобы она, скажем, с забора прыгала или еще откуда-нибудь. Тогда ты спускаешь ее, держишь за конец привязи правой рукой и выставляешь перед ней рукавицу, чтоб она на нее летела. Потом привязь можно сделать длинней в два раза. А когда птица совсем справится, то можно отцепить привязь, а на ее место прицепить должик.

— Должик? — Мистер Фартинг перегнулся к доске.

— Д-о-л-ж-и-к — это длинный такой шнурок, я, например, использовал нейлоновую леску, а к концу ее привязывал зажимы от собачьего ошейника. Прикрепляешь леску к колечку шарнирной пряжки, распускаешь ее во всю длину, а птицу сажаешь на забор. Потом уходишь в поле и разматываешь на ходу должик, а птица сидит на заборе и смотрит, где ты остановишься и где ей выставишь рукавицу. И улететь она уже не может, понятно?

— Да, понятно. Только ведь все это сложно, Билли, и требует большого искусства.

— Так-то рассказывать — что! На самом деле все в два раза трудней. Я вам тут все за несколько минут рассказал, как да что делать, а на самом деле пока от одного к другому перейдешь, не одна неделя пройдет. Они ведь упрямые, как ослы, эти соколы, и у них настоящий харакр… харкарт…

— Характер.

— Ну да, характер. Иногда тихо-мирно, а иной раз вхожу в сарай — пустельга орет как безумная, и слетает все время, и бьется, как будто первый раз меня видит. Уже думаешь: все, знаешь ее, твоя взяла, а на следующий раз приходишь — и начинай сначала. Никогда наверняка не знаешь, что будет.

Билли взглянул на мистера Фартинга, в глазах его было оживление, а щеки раскраснелись, хотя на них еще видны были грязные следы от размазанных слез.

— В твоем рассказе все это выглядит весьма увлекательно.

— Так оно и есть, сэр. Но самое увлекательное было, когда я первый раз ее одну выпустил. Вы бы видели! Я сам до смерти перепугался.

Мистер Фартинг повернулся всем телом к классу, не поворачивая при этом стула.

— Хотите про это послушать?

— Да, сэр, — откликнулся хор голосов.

Мистер Фартинг улыбнулся и снова повернулся к Билли.

— Продолжай, Каспер.

— Так вот, я ее прогуливал на должике примерно с неделю, и она прилетала ко мне за тридцать, а то и за сорок ярдов, в книгах сказано, что, когда она с такого расстояния к тебе летит, ее уже можно одну отпускать. Но я все никак не решался. Я говорил себе — ладно, вот сегодня я ее еще на должике пущу, чтоб наверняка, а уж завтра — одну. А приходило завтра, и я опять то же самое говорил. Только дня через четыре я решился, я так на себя злился каждый день, что чуть с ума не сошел, ведь знал, что должен же я когда-нибудь решиться. И вот в последний день я ее не покормил с вечера, чтобы наутро она злее была. Сам-то я в ту ночь почти не спал, все про это думал.

Было это в пятницу вечером, а когда я встал на следующее утро, твердо решил: пускай, улетит так улетит, ничего не поделаешь. И я пошел в сарай. Она уже ждала меня и от нетерпения взад-вперед ходила по полке; как увидела, что я иду, закричала. Я понес ее в поле и в первый раз выпустил на должике, и она примчалась назад, как ракета. И тогда я подумал — все. Я отсоединил должик, вынул его из колечка и дал птице усесться на заборе. Теперь уже ее ничем нельзя было задержать, только опутенки остались у нее на ногах. Захоти она улететь — я бы ничего не смог поделать. Мне было так страшно! Я подумал: она непременно улетит, ей ведь ничего другого не остается, улетит, и все. Но она не улетела. Сидела и озиралась, пока я уходил все дальше, в поле, повернувшись к ней спиной. Я дошел до середины луга и тут выставил рукавицу, крикнул…

Билли поднял левый кулак, глядя куда-то в окно.

— «Ко мне, Пус! Ко мне!» Вначале она даже не шевельнулась, и только когда я пошел ей навстречу, она полетела. Но вы бы ее видели! Летит напрямую, ровненько всего на метр от земли. А скорость! В два раза быстрей, чем когда на должике, потому что он все-таки по траве тянется и скорость снижает. Примчалась как молния — голова втянута, крылья замерли и — уам! — прямо на рукавицу, а когти уже за мясом тянутся.

Рассказывая, Билли правой рукой изображал, как птица приближается к нему, скользит к его поднятому левому кулаку и как потом — раз! — на него садится.

— Я так был рад, что прямо места себе не находил, и сразу второй раз попробовал, чтобы получше убедиться, и она второй раз пришла так же хорошо. Вот как оно все было. Я своего добился. Я ее обучил.

— Молодец, Билли.

— Я так волновался. Просто не верилось, что я могу сделать такое. Особенно вначале, когда я принес птенчика домой и он такой дикий. Они вообще-то злые, хищные и… очень дикие.

— На этом обучение было закончено?

— Более или менее закончено, сэр. Потом я стал ее натаскивать на приманку — на вабило, это такое кожаное грузило на шнурке. Привязываешь к нему мясо и раскручиваешь, а птица летает за ним по кругу — ныряет, взмывает вверх…

— Да, да, я помню. Какой-то сокольничий демонстрировал это однажды по телевизору. Он крутил мясо на каком-то шарике, и каждый раз, когда сокол за ним гнался, он опускал мясо еще ниже, чтобы сокол не мог его достать. Как в истории про осла с морковкой.

— Правильно. Соколов заставляют летать на вабило, чтобы держать их в форме. Но с пустельгой на этом все и кончается. Их ведь не используют для охоты, но обучают точно так же, как других соколов. Вся разница в том, что, когда другие соколы научатся ходить на вабило, их можно выпускать на дичь.

— Я хотел спросить у тебя: а это трудно — раскручивать приманку?

— Сперва трудно. Просто зверски трудно. И сам ты не можешь рассчитать замах, и птица не знает еще, что к чему, так что в конце концов сам себя шнурком с головы до ног опутаешь, а иной раз еще и птице по грудке попадешь. Пока не научишься, это прямо комедия — и смех и грех.

Мистер Фартинг удовлетворенно кивал.

— Да-да, я так и думал, когда видел, как все у него просто получается.

— Нет, это совсем не просто, сэр.

— Вот это и отличает руку мастера, верно? Человек, у которого трудное дело выглядит несложным, — это и есть настоящий мастер.

— Да, сэр.

— Глядя на него, начинаешь думать, что и ты мог бы это сделать. На самом же деле это совсем не так.

Учитель покачал головой, и Билли подтвердил:

— Нет, сэр.

— Ну что ж, ты можешь сесть. Это было очень интересно, мне твой рассказ понравился, надеюсь, что и всему классу тоже.

Билли покраснел и зашагал к своей парте, глядя себе под ноги. Его возвращение было встречено аплодисментами, которых мистер Фартинг решил не прерывать.

— Хорошо. Мы с вами только что выслушали два отличных рассказа: один из них — рассказ Андерсона о головастиках, другой — рассказ Каспера про его птицу. Оба эти рассказа были подлинными, правдивыми, все это происходило на самом деле, и потому мы называем их…

Он ткнул согнутым пальцем в воздух, словно стремясь выудить из него правильный ответ и остановить блуждающие мысли своих подопечных.

— …факты, сэр!

Палец прочертил горизонтальную черту от стены к окну и остановился, указывая в середину ряда.

— Правильно. Факты. Отчет о происшедшем. Об истинном происшествии. А теперь, четвертый «В», подумаем, что является противоположностью фактам. И как мы называем вымышленные истории.

Он согнул большой палец и указал им через плечо на доску.

— Вымысел, да, сэр? Сочинение?

— Правильно, вымысел. Для верности посмотрите у себя в словаре. Первый, кто найдет, получит балл за домашнюю работу.

Зашуршали страницы, мальчики искали букву «В», все решительней перелистывая страницы и водя по ним пальцами.

— Сэр!

— Слушаю вас, Уитбред. Прочитайте вслух.

— «Вымысел… вымышленное утверждение или повествование… например романы… рассказы… коллектив… коллективен… коллективно»… О, черт…

— Продолжайте, пропустите это и читайте дальше, дружище.

— Услов… условно… а, понял. Условно принимаемая выдумка. Вымышле… вымышленный, неистинный, воображаемый, допускаемый.

— Хорошо. Все уже нашли?

Пока Уитбред читал определение, все успели отыскать это слово в словаре, и теперь стояла тишина, потому что все сверяли прочитанное со своим текстом.

— Всем понятно? Вымысел — вымышленное утверждение, например романы, рассказы; ложь, неистинное, воображаемое, допустимое. Понятно?

Поскольку ответа не было, мистер Фартинг мог предположить, что всем все понятно.

— Хорошо, а теперь закройте ваши словари и слушайте меня внимательно… Сейчас вы будете писать сочинение, иначе говоря, вымысел. Это может быть любая вымышленная история в противоположность тем, что рассказали Андерсон и Каспер, — они были правдивыми, подлинными. Мне безразлично, о чем вы будете писать, лишь бы это была придуманная, вымышленная история, и для того, чтобы вы не забыли об этом и чтоб вы заставили поработать свое воображение, дали бы ему волю, назовем нашу историю…

Он встал, повернулся к доске и вывел на ней печатными буквами, произнося слово вслух:

НЕБЫЛИЦА

Он положил мел в желобок у доски и сдул меловую пыль с пальцев.

— Знаете ли вы, что такое небылица? Все знают?

Ребята переглянулись, но никто не поднял руку.

— Тогда расскажите нам, Джордан.

— Это когда что-нибудь такое загнут, чему и поверить трудно.

— Хорошо. Это когда скажут что-то неправдоподобное, или, как ты выразился, загнут. Например, если бы я сказал Касперу: «Отчего ты сегодня утром опоздал?»…

— А я сегодня не опоздал, сэр.

Мистер Фартинг поглядел в потолок и улыбнулся. Некоторые мальчики засмеялись, глядя на него. Учитель, все еще улыбаясь, опустил голову и продолжал:

— Вот это и была бы сущая небылица, Каспер.

Билли поглядел на него, и на этот раз никто не улыбнулся.

— Хорошо. Оставим это. Если бы я спросил Каспера: «Отчего ты опоздал сегодня утром?», а он бы мне ответил: «Я проснулся утром и гляжу — наш дом смыло в море, но мне удалось сесть на кита, который отходит в восемь тридцать к берегу, а потом я поймал еще попутного орла, у него на спине я и добрался. Только у птиц на перекрестке образовалась пробка, мы простояли целых двадцать минут, я и опоздал…» Так вот, если бы Каспер мне рассказал эту историю, я бы, наверно, сказал: «Что-то похоже на небылицу, а, друг?»

— Небылица и была бы, сэр.

— Ты прав, Джордан, так оно и было бы. Итак, все поняли, что это такое? А теперь вы, — он указал на класс, — расскажите мне, — он ткнул в себя пальцем, — какую-нибудь небылицу, но, учтите, я не хочу, чтобы вы мне пересказывали ту историю, которую я вам только что изложил. Это был пример, так что забудьте ее. Посмотрим, что вы сами сможете сочинить. Джордан, раздайте тетради, Уитбред, раздайте перья, Тиббат — карандаши, а Манн — линейки.

Пока раздавали тетради, перья, карандаши и линейки, мистер Фартинг прибавил к заголовку на доске еще дату.

— Отчеркните в тетрадях вашу последнюю работу и оставьте место для заголовка. Не забудьте про поля.

Он уселся поудобнее, чтобы наблюдать за полем сражения; ученики еще долго вставляли перышки в ручки, точили карандаши, брали друг у друга ластики и возвращали их, отчеркивали поля, наливали чернила в чернильницы, промокали промокашками, задавали друг другу вопросы и отвечали на них, улаживали споры, старосты делали замечания остальным, а когда они сами усаживались по местам, ручки, карандаши, линейки, промокашки и тетради падали на пол и тут же были водворены на место — после всего этого класс мало-помалу принялся наконец за работу.

Билли воткнул перышко в металлическую ручку-вставочку, а потом, качаясь на передних ножках стула, склонив набок голову и положив тетрадь наискось, начал писать сочинение:

Небылица

Однажды я праснулся и мая мама сказала вот Билли твой зафтрак в пастели иишница с витчиной и хлеб с маслом и бальшая чашка чаю и когда я фстал сонце уже сияло надворе и я аделся и спустился по леснице мы жили в бальшом доме на краю леса и у нас визде были кавры на леснице и цынтральнае атапление. И када я спустился внис я сказал а где Джад и мать сказала он ушел в армию и ни придет больше, но вместо этого приходит твой атец. в камине гарел бальшой агонь и вашол атец са сваим чимаданом с каторым он ушел и я был рад что он пришел а Джад ушел и когда я пришол фшколу фсе учитилля были очинь добрыи и ани гаварили здраствуй Билли как пажываишь и все ани миня гладили пагалофки и улыбались и мы делыли фсякии интиресныи вещи целый день и когда я пришол домой мама сказала что я большы нипайду наработу и у нас будут жариныи бабы к чаю апатом мы собрались фсевместе и пашли в кино и там паднилисъ наверх и ели марожынае фпирирыф и мы все пашли дамой и у нас были наужин жариная картошка и рыба и патом мы пашли спать.

На перемене Билли вышел во двор. Резкий ветер, дувший через футбольное поле, заставил его ссутулиться и повернуться спиной ко двору, высматривая какой-нибудь уголок в затишье. Но все укромные уголки были уже заняты. Мальчики поодиночке, парами, а то и целыми компаниями жались возле стен и в нишах окон. Голоса были негромкими, а движения судорожными — кто-то чуть-чуть подвинулся, кто-то заерзал, согреваясь, а вот вся группа вдруг зашевелилась, задвигалась, когда кто-то попытался спрятаться от ветра за спину другого. Однако все это были только зрители. Движение и шум царили главным образом на большой площадке, где сновали сотни мальчиков. Одни, не спеша прогуливаясь, болтали, другие бегали и догоняли приятелей или втягивали остальных в футбольное сражение или какую-нибудь другую шумную игру. Мальчишки боролись, ездили верхом друг на друге или, выбрав свободный клочок пространства, играли в какие-нибудь более спокойные игры — на внимание и смекалку, игры в «кольцо». Все эти группы постоянно перемешивались, менялись, сталкивались между собой, а иногда собирались вокруг какого-нибудь мальчика, который стоял один в центре круга. А под ногами мелькали их отражения — темными пятнами на мокром бетоне, где отражалось и низкое небо — то серое, то черное.

И среди этого шума и гама вдруг становился центром притяжения какой-то предмет или какой-то звук, случайно привлекший внимание увлеченных игрой ребят. И соответственно этому гул голосов во дворе то нарастал, то спадал, но само происшествие, вызвавшее эти всплески, тонуло в общем круговращении и шуме.

Этот шум взлетал над школьным двором и распространялся над всей окраиной, хотя отчетливо слышался только здесь, возле школы, в другие же кварталы он доносился смутно, и прохожие на улицах порой прислушивались, подняв глаза к небу, точно ожидая, что вот-вот источник этого шума появится над крышами домов, точно облако или восходящее солнце.

Билли обогнул школу, пересек асфальтовую дорожку и направился к навесу для велосипедов на заднем дворе. По бокам навеса были выставлены наблюдатели, а в глубине, в укромном углу собралась теплая компания; одни мальчишки курили, другие слонялись поблизости, надеясь, что им оставят докурить сигаретку. Среди них были три давешних курильщика. И с ними — Макдауэл.

— А ну доставай-ка свои, Каспер.

Билли покачал головой.

— У тебя своих никогда не бывает. Вечно побираешься. Каспер-побирушка — вот как надо бы тебя звать.

— Уж тебе-то я все равно не дал бы, хоть бы сигареты у меня и были.

— Зато я тебе сейчас кое-что дам.

Билли миновал ряд велосипедов, передние колеса которых были утоплены в специальные щели в бетонной плите. На одном из велосипедов сидел мальчишка и вхолостую крутил педали, точно позировал уличному фотографу. Облокотившись о проржавевшую крышу навеса, Билли задумчиво уставился на асфальт. Прямо напротив навеса была дверь котельной. По одну сторону от нее стояли в ряд восемь мусорных баков, по другую — насыпана куча кокса. Дверь котельной была выкрашена в зеленый цвет.

— Чего ж ты ушел, а, Каспер? Сдрейфил?

Билли, не отвечая, продолжал созерцать асфальт. Небрежно зажав окурок кончиками среднего и большого пальцев, Макдауэл кивком показал на Билли.

— Пошли, пацаны, составим ему компанию. — И он, ухмыляясь, повел за собой ватагу курильщиков. Они устроились в углу, неподалеку от Билли, который стоял теперь привалившись спиной к крыше, так что мальчишки оказались слева от него.

— Тебе, Каспер, что, мужская компания не нравится?

И Макдауэл подмигнул парням, усевшимся вокруг него.

— А твоей матери, говорят, она очень даже нравится.

Мальчишки захихикали, подталкивая друг друга локтями. Но Билли снова повернулся к ним спиной.

— Я слышал, у тебя папочек побольше, чем у любого пацана в городе.

Раздался взрыв хохота, Билли резко повернулся, будто его за плечо дернули.

— Да заткнись ты! Слышишь? Заткни свою пасть!

— А ну-ка подойди и заткни.

— Ты только к тем, кто меньше тебя, можешь приставать. А если парень твоего роста, сразу дрейфишь.

— Это кто же дрейфит-то?

— Ты! Нашему Джаду небось побоялся бы сказать то, что мне сказал. Он бы тебя на месте пристукнул.

— Да не боюсь я его!

— Если б он тут был, небось забоялся.

— Да мне плевать на твоего Джада. Кто он такой?

— А ты-то сам кто? Да Джад — первый драчун у нас в округе, вот кто.

— Кто тебе сказал? Спорим, я знаю кой-кого, кто может ему навешать.

— Кто же это?.. Отец твой, что ли?

Раздался смех, и компания за спиной Макдауэла стала редеть.

Макдауэл разозлился.

— Вот увидишь, твой Джад за тебя заступаться не станет. Да он тебе и не брат вовсе.

— А кто же, сестра, что ли?

— Моя мать говорит, что он тебе не настоящий брат. У него даже и фамилия другая.

— Нет, брат! Мы ведь с ним в одном доме живем, верно?

— Да он на тебя и не похож ни чуточки. Во-первых, он тебя здоровей в два раза. И вообще вы на братьев совсем не похожи.

— Я вот скажу ему! Я скажу ему, что ты про него говорил!

Билли вдруг бросился на Макдауэла. Компания расступилась. Макдауэл отступил на шаг, согнул колено и отшвырнул Билли ногой. Но тот бросился на него снова. Тогда Макдауэл нанес ему прямой удар правой прямо в грудь, и Билли, отлетев назад, сел на землю.

— Проваливай, ты, сопляк, а не то я так тебе двину, что от тебя только мокрое место останется.

Билли поднялся на ноги, он кашлял и всхлипывал, потирая грудь. Он отошел в сторонку и издали посмотрел на своих обидчиков, кулаки его то сжимались, то разжимались. Потом он резко повернулся, выскочил из-под навеса и побежал туда, где был свален кокс. Набрав кусков кокса и прижав их левой рукой к груди, он стал швырять коксом в мальчишек. Макдауэл равнодушно повернулся к нему спиной, а остальные разбежались в разные стороны, сшибая на бегу велосипеды и роняя их друг на друга. Куски кокса с грохотом падали на железную крышу. Один угодил в спину Макдауэлу, другой попал по ноге. Макдауэл выругался и попятился к выходу, закрывая лицо рукой и следя из-под нее за Билли. Когда Билли остановился, чтобы перевести дух и пополнить запас «снарядов», Макдауэл вдруг выпрямился и рванулся к нему. Услышав его шаги, Билли обернулся, швырнул в Макдауэла кусок кокса и промазал. Он попытался было залезть повыше на кучу, но кеды его утопали в сыпучем коксе. Макдауэл подбежал к куче, оттолкнулся от земли и одним махом взлетел наверх, одной ногой он с размаху заехал Билли по спине. Кокс скрежетал, куски его крошились и волнами расходились под тяжестью двух сцепившихся тел.

— Драка! Драка!

Эта весть пронеслась по двору, и уже через несколько секунд бурлящий круговорот мальчишек, занятых своими играми, вытянулся в поток, который стремительно тек к заднему двору. Билли и Макдауэл уже разровняли верхушку коксовой кучи в плоскую площадку, а по мере того, как подбегали новые зрители, они теснили вверх тех, что подоспели раньше, и куча кокса под их ногами расползалась все шире, черные куски разлетались все дальше и дальше по асфальту. Мальчишки, прибежавшие последними, влезали на мусорные баки — по три-четыре человека на каждый, обхватив друг друга за пояс, чтобы не свалиться. Но порой они все же соскальзывали вниз и валились на орущую толпу мальчишек, пытаясь ухватиться за тех, кто стоял на баке, и увлекая за собой, так что иногда целый ряд мальчишек валился вниз, точно костяшки домино, поставленные в ряд стоймя. На освободившееся место тут же влезали новые зрители, которых в свою очередь стаскивали за ноги те, что стояли там раньше.

Макдауэл сидел верхом на Билли, прижав коленками его руки. Толпа сомкнулась вокруг них тесным кольцом, оставив просвет только над ними, зрители стояли плотной стенкой, которая едва сдерживала напиравших сзади. Среди общего шума раздавались громкие крики одобрения, а в толпе время от времени тоже завязывались потасовки — как бы добавочные развлечения рядом с основным зрелищем.

Мистер Фартинг с ходу врезался в толпу. О его приближении сообщили мальчишки, которые околачивались вокруг, словно футбольные болельщики, не попавшие на трибуны. При этом известии задние ряды сразу стали редеть, многие поспешили удалиться, чтобы не попасться в руки мистеру Фартингу. Однако ближе к кругу отвлечь внимание зрителей было нелегко, и даже когда мистер Фартинг, решительно прокладывая себе дорогу, оттаскивал мальчишек за руку, на лицах, оборачивавшихся к нему, читалась сначала ярость, потом растерянность и только потом удивление. Мистер Фартинг оттащил Макдауэла, сидевшего верхом на Билли, и хорошенько встряхнул его, как терьер — пойманную крысу. Коксовые россыпи мигом опустели, зрители стояли теперь на безопасном расстоянии. Мистер Фартинг окинул их гневным взглядом.

— Немедленно всем вернуться во двор, даю вам десять секунд, и если я через десять секунд увижу здесь чью-нибудь физиономию, он получит от меня такую порку, какой он еще не видал.

Он начал считать вслух. При счете «четыре» возле него не осталось ни души — только Билли и Макдауэл.

— Итак, что тут происходит?

Билли заплакал. Макдауэл вытер нос тыльной стороной ладони и поглядел на свою руку.

— Так в чем дело?.. Каспер?

— Это он, сэр! Он первый начал!

— Неправда, сэр! Он сам первый начал в меня углем кидаться!

— Ну а за что?

— Ни за что!

— Врешь!

Мистер Фартинг закрыл глаза и замахал руками, не желая слушать их объяснения.

— Замолчите. Оба замолчите! Вечно одна и та же история, никто не виноват, никто не начинал, никто не сделал первый шаг, просто оба неизвестно почему оказались на куче кокса. Мне следовало бы отправить вас обоих к мистеру Грису, — он кивнул в сторону школы и процедил сквозь зубы: — Взгляните, что вы наделали!

Два мусорных бака лежали на боку, и все их содержимое вывалилось наружу, еще у трех баков были сорваны крышки. Груда кокса превратилась в полосу черного пляжа, куски кокса валялись по всему асфальту и залетели даже под велосипедный навес.

— Взгляните на это! Какая мерзость! И посмотрите, на что вы сами похожи!

У Макдауэла пола рубахи выбилась из-под свитера и висела точно половинка передника. У Билли рубашка была распахнута сверху донизу. Одна пуговица была вырвана с мясом, а петля разорвана. Волосы у обоих были всклокочены, словно их целую неделю скребли чем-то, а лица черные как у шахтеров.

— Перестань хныкать, Каспер! Помираешь ты, что ли?

— Да я за него еще не взялся как следует…

Мистер Фартинг шагнул к Макдауэлу и присел на корточки, чтобы посмотреть ему прямо в лицо.

— А ты лихой бандит, верно, Макдауэл? Вы ведь с ним почти одинаковые, Каспер? Нет? Ну уж если тебе захотелось подраться, Макдауэл, почему бы не подобрать себе кого-нибудь по росту? Что?! Что?! — И с каждым вопросом мистер Фартинг больно толкал Макдауэла в плечо. — Да только ты трусишь, верно? Ты ведь трусишь, Макдауэл?

Толчок, еще толчок, и каждый раз, как только Макдауэл отступал, мистер Фартинг делал шаг вперед.

— Ты просто задира и хулиган. Классический хулиган! Сегодня Каспер, завтра другой. Так ведь, а, Макдауэл?

Толчок, еще толчок.

Они уже давно оставили Билли позади и с короткими остановками двигались вдвоем к велосипедному навесу — шаг, остановка, еще шаг — словно партнеры, разучивающие танец.

— А что бы ты сказал, если бы я повалил тебя, сел на тебя верхом и надавал тебе по физиономии?

Толчок, еще толчок.

Макдауэл начал всхлипывать.

— Ты бы сказал, что я хулиган, верно? И был бы прав, потому что я и взрослее тебя, и сильней, и я знаю, что могу стереть тебя в порошок. Так же, как ты это знаешь, Макдауэл, когда начинаешь приставать к какому-нибудь маленькому мальчишке!

Последние два толчка были уже похожи на удары.

— Я папе пожалуюсь!

— Конечно, пожалуешься, приятель. Такие, как ты, всегда жалуются папе. А ты знаешь, что я сделаю, Макдауэл? Я пожалуюсь своему папе. И что тогда? А?

Макдауэл с жестяным грохотом ударился головой о стенку навеса. Мистер Фартинг снова сделал шаг и вплотную приблизился к Макдауэлу.

— А ты знаешь, Макдауэл, кто мой папа? Чемпион мира в тяжелом весе! И что тогда будет с твоим папой? А? И с тобой что тогда будет? Ну? Ну? Что скажешь, Макдауэл?

Последний вопрос он прорычал с угрозой, а потом, выпрямившись, подтянул Макдауэла за лацканы к своему лицу. Макдауэл ревел, уже не таясь.

— Ага, понял, каково оно, когда к тебе пристают? Когда тебя запугивают? Что, не нравится?

Мистер Фартинг отпустил Макдауэла на землю и с силой толкнул его на стену.

— Так вот, если я тебя еще раз поймаю за подобными делами, тебе не поздоровится.

Он так медленно и четко произнес эту последнюю фразу, словно Макдауэл был иностранцем и плохо понимал язык.

— Понял?

— Да, сэр.

— Ладно. А теперь ступай в школу и приведи себя в порядок… Погоди, у меня ведь сейчас урок в вашем классе, так, кажется?

— Да, сэр.

— Тогда все просто, ты этот час посвятишь уборке, наведешь тут порядок.

Он повернулся на одной ноге и поддал кончиком туфли кусок кокса через дорожку, и он, стукнувшись о другие куски, нашел себе место среди них, так что его уже и не различишь в общей массе.

— Чтоб к полудню, когда я выйду после урока, весь кокс был на месте, понял?

— Да, сэр.

— Отлично. Отправляйся.

Макдауэл пошел прочь, утирая щеки и глаза согнутыми пальцами и тыльной стороной ладони. И, лишь проходя мимо Билли, он перестал тереть глаза и быстро взглянул на него. Мистер Фартинг медленно шел за ним по пятам и, когда Макдауэл скрылся за углом, остановился возле Билли.

— Ну так, Каспер, что у вас тут было?

Билли замотал головой.

— Что-то это должно все-таки значить? — мистер Фартинг, передразнивая его, тоже помотал головой. — Что же случилось?

— Ну… я не могу вам всего рассказать, сэр.

— Почему?

— Потому что не могу. Не могу, и все.

Лицо у него сжалось, уголки глаз и губы начали подрагивать, Билли заплакал снова.

— Он стал меня обзывать, и говорил всякие гадости про моего отца, и про мать, и про Джада… и все кругом смеялись, и я…

Рыдания его стали такими отчаянными, что он задохнулся и больше не мог говорить. Мистер Фартинг протянул руку, успокаивая его.

— Ну, хорошо, дружище, успокойся. С этим кончено.

Он подождал, пока Билли успокоится, и медленно покачал головой.

— Не знаю, у меня такое впечатление, что ты сам вечно на все нарываешься, не так ли, Каспер?

Билли только сопел, низко опустив голову.

— А почему? Как ты сам думаешь?

— Что почему, сэр?

— Почему ты вечно попадаешь в беду?

— Потому что все ко мне придираются, вот почему.

Он поднял глаза и так пронзительно взглянул на учителя, что и самые его зрачки, и блестевшие на них слезы слились в сияющие кристаллы. Мистер Фартинг отвернулся, пряча улыбку.

— Да, я знаю, что придираются, но почему?

— Не знаю, просто придираются, вот и все.

— Может, потому что ты плохо себя ведешь?

— Возможно, иногда. Но не такой же я плохой. Не хуже многих, а им все с рук сходит.

— Значит, ты думаешь, что тебе просто не везет, да?

— Не знаю, сэр. Только мне ни за что попадает. За всякие глупости, ну вот как сегодня утром на молитве. Я ничего такого не сделал, просто уснул, и все. Устал как собака. Встал в шесть, побежал газеты разносить, а потом домой сбегал взглянуть на птицу, потом побежал в школу. Я хочу сказать: может же человек устать, правда, сэр?

Мистер Фартинг хмыкнул.

— Да, я бы на твоем месте с ног валился.

— Но ведь за это нельзя бить, за то, что человек устал, правда, сэр? Но мистеру Грису не скажешь… Мистер Грис, он тебя убить готов! Знаете, сэр, там сегодня один мальчик с нами был, он просто пришел передать мистеру Грису поручение от другого учителя, так мистер Грис и ему всыпал тростью!

Лицо мистера Фартинга невольно расползлось в улыбке, и он засмеялся. Билли внимательно следил за его лицом.

— Вам-то что, сэр… А этого мальчика, его потом вырвало, как собаку.

Мистер Фартинг тут же снова стал серьезным.

— Ты прав, дружище. Это не смешно. Просто ты так рассказал, что я…

— А утром, на английском, когда я не слушал. Дело не в том, что мне не интересно, а в том, что руки у меня ну просто зверски болели! Как тут сосредоточиться, когда руки у тебя жжет адски!

— Нет, наверно, это невозможно.

— И опять я попал в беду, правда?

— Ну ты ведь вышел из положения, верно?

— Знаю, а все же с ними всегда так.

— С кем?

— С учителями. Они никогда не думают, что и они виноваты могут быть…

— Да, пожалуй, не часто, дружище.

— Они думают, что всегда правы. Но бывает же, что ты тоже не виноват и ничего не можешь поделать, вот как сегодня утром; или они бьют тебя за то, что ты не слушаешь, а как слушать, если скучища такая, что скулы сводит. Я хочу сказать: трудно ведь слушать, когда неинтересно, правда?

— Да уж, это точно.

— Но ведь ты не можешь сказать это учителю, он сразу: «Ах ты, наглый мальчишка» — и шмяк!

Билли выпрямился и с грустным видом покачал головой. И вдруг взмахнул ладонью, рассекая воздух. Эта пантомима вызвала улыбку у мистера Фартинга.

— И вот так они всегда, сэр.

— Но я так не делаю, хотя я тоже учитель, верно?

— Верно, но…

— Что «но»?

— Вы хоть пытаетесь нас научить чему-то, а большинство даже и не пытается. Им на нас наплевать, и раз мы четвертый «В», то с нами разговаривают так, как будто мы, простите меня, дерьмо какое-то. Называют нас идиотами, тупицами и кретинами и то и дело смотрят на часы — сколько там еще до конца урока осталось. Мы им надоели до смерти. И они нам тоже до смерти надоели, а если что-нибудь случится в классе, они сразу ко мне придираются, потому что я меньше всех.

— Но уж не все учителя, наверно, такие?

— Большинство, сэр. Да и вообще… С вами как-то легче говорить, чем с другими.

Билли покраснел и опустил голову. Мистеру Фартингу теперь видна была только его макушка.

— Как у тебя дома дела?

— Ничего, сэр. Как всегда.

— А полиция? У тебя с ней в последнее время не было неприятностей?

— Нет, сэр.

— Потому что ты исправился? Или потому, что больше не попадался?

— Я исправился, сэр.

Мистер Фартинг улыбнулся. Но Билли был по-прежнему серьезен.

— Правда, сэр, я уже давно ничего такого не выкидывал! Потому и Макдауэл ко мне придирается, что я теперь с их шайкой не хожу. А с тех пор как я перестал ходить с ними, у меня кончились неприятности с полицией.

— Почему же ты перестал, поссорился с ними, что ли?

— Нет, сэр, это с тех пор, как у меня сокол появился. Мне так интересно с птицей, что у меня все время на это уходит. Началось это летом, когда я по ночам птицу в поле уносил. А потом, когда темнеть стало рано, я к ним уже не вернулся. Мне уже не интересно было. Я книги про обучение соколов стараюсь доставать и все читаю про это. Опутенки новые делаю и всякие такие вещи, а иногда просто беру свечку и иду в сарай, сижу там. Я нашел парафиновую печечку, она греет, и там у нас тепло, так что я просто сижу. Там хорошо, уютно сидеть, особенно когда ветер свищет на улице.

— Представляю себе.

— Да уж в тыщу раз лучше, чем по улице без дела шататься. А чего мы делали-то? Шатались по улицам да всякие гадости подстраивали — только замерзнешь, как собака, и осточертеет все. Вот из-за этого у меня и неприятности были, я так думаю, потому что мы лазили всюду и разные вещи воровали, так просто, для потехи. Чтобы хоть чем-то заняться, вот и все.

— Но ведь есть же молодежные клубы? И у нас в школе такой клуб открыт три вечера в неделю.

— Мне молодежные клубы не нравятся. Не люблю я эти игры. Мы, обычно, всей компанией ходили в город, в кино или в кофейный бар. А теперь пусть они без меня ходят. Мне это не интересно.

— Ты что же, не любишь компании, любишь быть один?

— Я б хотел быть один, чтоб только меня не трогали. А то вечно кто-нибудь привяжется, как сегодня на перемене. Я вот пришел сюда под навес, чтоб от ветра спрятаться; и не успел опомниться — драка. И в классе то же самое. Сижу себе тихо и не успею оглянуться — тростью по рукам. Всегда про меня говорят, что я всем мешаю, или пристаю, или надоел, и будто я сам нарываюсь на неприятности, только это же неправда, сэр. И дома то же самое. Чуть что в районе случится — полиция сразу к нам домой, хотя я уже давным-давно ничем таким не занимаюсь. Я им говорю, а они ни одному моему слову не верят! Иногда так и хочется пойти и нарочно что-нибудь натворить, назло им.

— Не обращай внимания, дружище, все уладится.

— Да, как же…

— Подумай только, еще месяц-другой — и ты уйдешь из школы, пойдешь работать, встретишь новых людей. Стоит подождать, верно?

Билли, не отвечая, смотрел мимо.

— Ты еще работу себе не нашел?

— Нет, сэр. После перерыва этот тип из трудоустройства молодежи со мной будет беседовать.

— А какую бы ты хотел работу?

— Все равно. Какая будет.

— Ты уж постарайся выбрать что-нибудь такое, чтоб тебе было интересно.

— Да только выбора-то у меня большого не будет, правда? Придется брать что предложат.

— А я думал, ты рад будешь уйти из школы!

— Мне все равно.

— Мне казалось, что тебе в школе не нравится.

— А мне и в самом деле не нравится, но это не значит, что мне хочется на работу. Да и платить мне будут не за то, что мне это нравится или не нравится, так ведь?

— Я думаю, ты прав.

Мистер Фартинг едва заметно покачал головой и взглянул на часы.

— Может, мне тогда удастся накопить денег и купить ястреба-тетеревятника… я только что про них прочел.

— Ну хорошо, я должен идти и сзывать ребят на урок, они уже и так пять минут перегуляли.

— Это неплохо.

— В каком смысле?

— У нас следующий урок — спортивные игры, значит, на пять минут меньше на него останется.

— Тебе надо сейчас же пойти почиститься, не то весь урок пройдет.

— Это было б неплохо. А то будут нас мучить на этом поле целый час, как в аду.

Билли направился за угол школы. Мистер Фартинг медленно пошел за ним и, когда мальчик дошел до угла, окликнул его по имени. Билли обернулся.

— Да, сэр.

— Эта твоя птица… я бы хотел когда-нибудь на нее взглянуть.

— Хорошо, сэр.

— Когда ты выпускаешь ее полетать?

— Во время кормежки. Теперь совсем рано темнеет.

— Ты возле дома ее выпускаешь?

— Да, сэр. У нас там поле, за домом.

— Это на Вудз-авеню, кажется?

— Да, сэр, дом сто двадцать четыре.

— Хорошо, я приду, если можно…

— Конечно, сэр.

— Ладно. Ты меня и впрямь заинтересовал этой твоей птицей.

Мистер Фартинг покрутил свистком, подвешенным за желтую ленточку на указательном пальце. Сверкающий металл слился в серебристый круг с мельканием ленточки внутри. Билли несколько секунд наблюдал за этим желтым диском, а потом свернул за угол. И в эту минуту пронзительный свист заглушил все остальные звуки.

В туалете было пусто. Весь пол до последнего дюйма был забрызган. Двери кабинок распахнуты, и в одной из них, наполняясь водою, урчал бачок. На противоположной стене вдруг забулькала медная труба, проходящая над писсуарами, и вода стала со свистом веером стекать в керамические чаши и уноситься по нижнему стоку, проходившему параллельно трубе.

Посередине комнаты между кабинками и писсуарами шел двойной ряд раковин, а в конце его стояла урна, до краев наполненная небрежно смятыми бумажными полотенцами. Они едва не вылезали из урны, точно кремовые пышки из пакета, — если бы придавить их, они вряд ли покрыли бы дно урны, и тогда наверняка хватило бы места остальным бумажным полотенцам, которые были разбросаны на полу и прилипли к мокрому кафелю, точно переводные картинки.

Один кран был не завернут, и бившая из него струя создавала водоворот на дне раковины. Билли заткнул соседнюю раковину, пустил горячую воду и стал смешивать ее с холодной, пробуя пальцем — до тех пор, пока раковина не наполнилась. Тогда он закатал рукава до локтя и погрузил в воду обе руки. Вода в раковине поднялась, и часть ее перелилась в выпускное отверстие сбоку. Билли оперся на руки, распластав ладони на дне раковины, — пар приятно обвевал ему лицо, он закрыл глаза и улыбнулся, как легендарный Бисто Кид. Билли наклонился еще ниже, погрузил лицо в воду и выпустил изо рта воздух — вода забурлила. Он выпрямился, смахнул воду с лица, вытер глаза, намылил руки из бутылочки с жидким мылом и ополоснул их в раковине — вода сразу стала мутной. Тогда он снова намылил руки, соединил кружочком указательный и большой пальцы и осторожно подул на мыльную пленку, затянувшую этот кружок. Мыльный пузырь оторвался от его руки и медленно поплыл, радужно переливаясь. Билли протянул руку, чтобы вернуть улетающий пузырь, но едва успел прикоснуться к нему. Все. Билли выдувал новые пузыри, но теперь они получались маленькими, так что Билли предоставлял им плыть куда угодно и лопаться, когда им вздумается. И вот появился на свет его последний пузырь, истинное произведение искусства, он тяжело покачивался в воздухе. Билли протянул руку, чтобы схватить его. От движения воздуха пузырь отпрыгнул в сторону; когда же Билли отвел руку, пузырь задрожал и двинулся за ней, следуя за уходящим потоком. Билли следил за ним неотрывно, и когда пузырь стал падать, он поставил снизу руку и стал медленно опускать ее, медленней, чем опускался пузырь, так что расстояние между ними неуклонно сокращалось. Рука опускалась, и опадал пузырь над нею, и так они двигались, пока пузырь мягко не приземлился — прямо на ладонь. Билли неподвижно держал ладонь с пузырем и улыбался. Он наклонял руку и поворачивал голову, чтобы под разным углом отыскивать новые цвета, а потом вдруг все разом исчезло, и теперь перед глазами была только забрызганная мыльной водой ладонь.

В раздевалку Билли пришел умытый и сияющий — ни дать ни взять пай-мальчик, явившийся к завтраку в приморском отеле во время летних каникул. Его одноклассники уже заполнили все проходы между рядами вешалок, и развешенная одежда поделила раздевалку на длинные коридоры. Мистер Саджент медленно прохаживался у дальней стенки, поглядывая вдоль этих коридоров и пересчитывая мальчиков. На нем был фиолетовый тренировочный костюм. На груди были нашиты матерчатые ромбики с гербами спортивных клубов и спортивными символами, а посредине красовался белый спортсмен с олимпийским факелом. На ногах у мистера Саджента были новые футбольные носки, аккуратно завернутые; футбольные бутсы были тоже новые — черные, начищенные до блеска. Они походили на бомбы, что держат в руках убийцы из комиксов. Шнурки на бутсах были отстираны добела и завязаны совершенно одинаково: оборот вокруг ступни, потом вокруг лодыжки, и наконец — аккуратный бантик сзади под ушком.

Мистер Саджент закончил подсчет и, прокатив мяч по подоконнику, поймал его на руку. Кожа мяча была густо пропитана жиром и туго стянута новой оранжевой шнуровкой — точно хирургическими стежками. Саджент подбросил мяч, поймал его на кончики пальцев и повернулся к Билли.

— Опять сачкуем, Каспер?

— Нет, сэр. Меня мистер Фартинг задержал, он захотел со мной побеседовать.

— Не сомневаюсь в том, что это была для него весьма вдохновляющая беседа, так ведь?

— А что это значит, сэр?

— Беседа, она и есть беседа, что же еще, приятель?

— Нет, сэр, вот это слово — вдохля… вдовнохля…

— Вдохновляющая, болван, в-д-о-х-н-о-в-л-я-ю-щ-а-я, вдохновляющая!

— Понятно, сэр.

— А раз так, иди, приятель, переодевайся, ты и без того черт знает на сколько опоздал.

Он оттянул эластичную манжету и повернул руку так, чтоб взглянуть на часы, надетые циферблатом вниз.

— Некоторым людям хотелось бы поскорее начать игру, хоть это тебе и не по вкусу.

— У меня нет спортивной формы, сэр.

Мистер Саджент отступил на шаг и, презрительно вздернув верхнюю губу, смерил мальчика медленным взглядом.

— Как ты мне надоел, Каспер!

Это «надоел» прорвалось сквозь гул голосов, который сразу стих, потому что все повернулись к Билли и мистеру Садженту.

— Каждый раз одна и та же история: «Простите, сэр, у меня нет формы».

Мальчишки захихикали, услышав, как мистер Саджент передразнивает жалобно скулящий голосок школьника.

— И так каждый урок — все четыре года! За четыре года ты не удосужился добыть себе форму, ты сачковал, ты побирался, ты одалживал ее у кого-то, ты…

Багровое лицо Саджента покраснело еще больше и пылало, как красный шар, и все-таки ему не удалось выпалить все единым духом, он остановился, чтобы перевести дыхание.

— …выпрашивал…

Шар лопнул, и последнее слово вышло невнятным.

— Почему у других есть форма, а у тебя никогда нет?

— Не знаю, сэр. Мать мне не покупает. Она говорит, незачем деньги зря тратить, тем более сейчас, когда я ухожу.

— Но ведь прошедшие четыре года ты не собирался уходить из школы?

— Нет, сэр.

— Ты давно мог бы из своих карманных денег купить форму, верно?

— Мне не нравится футбол, сэр.

— Какое это имеет значение?

— Не знаю, сэр. И потом все равно денег не хватило бы…

— Найди-ка ты себе работу. Я уж и не знаю, что…

— Уже нашел, сэр.

— Тем более! Тебе ведь там платят?

— Да, сэр. Но эти деньги я должен отдавать маме. Я ведь ей еще за мои штрафы выплачиваю, каждую неделю.

Мистер Саджент стукнул Билли мячом по голове, и тот втянул голову в плечи.

— Не надо было нарываться на неприятности, приятель, тогда бы тебе не пришлось…

— А я и не нарывался, сэр, я давно уже…

— Ладно, заткнись, парень. А то у меня прямо ум за разум заходит. Если ты не заткнешься…

Он дважды стукнул Билли мячом, держа мяч обеими руками, точно это был булыжник, которым он собирался прикончить мальчишку. Мальчики смеялись, прячась за спины друг друга, или прижимали к губам палец, сдерживая смех. Когда мистер Саджент юркнул в свою отдельную раздевалку, мальчики захохотали уже не таясь, однако тут же и смолкли, потому что учитель вернулся, размахивая широченными синими трусами.

— Держи, Каспер! Надевай!

Он швырнул трусы через всю комнату, Билли поймал их на лету и стал разглядывать так внимательно, как будто выбирал покупку. Класс стонал от хохота. Билли свободно мог бы сшить себе из этих трусов два тренировочных костюма и пальто.

— Они велики мне, сэр.

Класс снова разразился хохотом, и даже сам Билли не удержался от улыбки. Однако мистера Саджента это нисколько не забавляло.

— Что ты там обсуждаешь, приятель? Налезут они на тебя или нет?

— Да, сэр.

— Я думаю, подойдут! А теперь переодевайся, и быстро!

Билли нашел свободный крючок, повесил на него свою куртку и почти сразу оказался между рядами школьников, которые выстроились в проходах между вешалками. Билли сел на длинную скамью, прикрывавшую стояки для обуви, и начал стягивать джинсы, не сняв кеды. Мистер Саджент, разорвав шеренгу мальчиков, навис над ним.

— Подштанники и жилетку тоже снимать будешь?

— Я не ношу их, сэр.

Когда Билли стал вешать на крючок брюки, рубаха у него задралась, обнажив ягодицы, тощенькие и гладкие, точно два бильярдных шара. Продев ноги в трусы, Билли натянул их до пояса. Они доставали ему едва ли не до щиколоток. Он подтянул резинку трусов до подбородка, и только тогда показались на свет его коленки. Мальчишки, стоявшие поблизости, показывали на него пальцем, орали и хохотали, а те, что еще не кончили переодеваться, сбежались поглядеть, что происходит. Они вскакивали на скамейки и раздвигали одежду на вешалках, чтобы лучше видеть. В центре всей этой суматохи Билли, как отважный маленький клоун, пытался кое-как приспособить на себе огромные трусы Саджента, а рядом с ним стоял сам Саджент и глядел на Билли так, будто это была его вина, что он слишком мал для таких трусов.

— Закатай их сверху и не строй из себя дурака. Ты слишком глуп, чтобы смешить людей, Каспер.

Впрочем, никто не разделял этого мнения. По мере того как он закатывал трусы снизу, они укорачивались, а вокруг пояса образовалась рыхлая синяя шина.

— Хватит. А теперь все дуйте отсюда.

Мистер Саджент распахнул дверь раздевалки и повел их по коридору к дверям, выходящим во двор. Несколько мальчишек дождались, пока уйдет мистер Саджент, и, разбежавшись, повисли на двери, медленно вращаясь, она провезла их вперед, а потом доставила обратно. Кое у кого на бутсах были каучуковые шины, оставлявшие на плитках длинные черные полосы. Пластиковые и кожаные шипы, подбитые гвоздями, царапали пол, оставляя глубокие отметины на виниловых плитках. Когда мальчики вышли во двор, шарканье резиновых шипов по бетонному полу стало доноситься глухо, еще тише было шуршание пластиковых шипов, зато в шорохе кожаных шипов слышался металлический звук — от гвоздей.

Когда Билли шагнул из коридора во двор, у него перехватило дыхание от холода. Он замер на месте, оглядываясь по сторонам, словно ища, куда бы спрятаться от стужи, и вдруг со всех ног бросился через бетонную площадку к полю, вопя что есть силы. Мистер Саджент побежал за ним.

— Каспер! А ну-ка, прекрати! Ты что, всю школу хочешь нам развалить?

Он даже замахнулся на Билли, но тот, следя за его рукой, рванулся вперед и уклонился от удара.

— Я замерз, сэр! Вот и кричу, чтобы согреться!

— Я от тебя что, за милю? Сейчас-то чего кричать?

Однако оба они орали так, точно перекликались на корабле в бурю. Мистер Саджент еще раз попытался стукнуть Билли по шее, но мальчик отскочил в сторону, и Саджент едва не потерял равновесие. Он перешел на шаг, обернулся и засвистел в свой свисток, поторапливая остальных.

— А ну пошевеливайтесь! Живей, живей!

Мальчики побежали — кто изо всех сил, кто ленивой трусцой, так или иначе, вскоре все они, с разрывом в несколько секунд, добрались до футбольного поля, предназначенного для старших классов.

— Постройтесь на средней линии, будем набирать команды.

Они строились, согреваясь прыжками или бегом на месте; те, у кого были футболки с длинными рукавами, натянули их, закрыв кисти рук, другие без конца растирали руки, покрытые гусиной кожей.

— Тиббат, иди сюда, будешь капитаном второй команды.

Тиббат вышел из строя и встал лицом к шеренге рядом с мистером Саджентом.

— Я первым буду выбирать, Тиббат.

— Так нечестно, сэр.

— Это еще почему?

— Потому что вы себе лучших игроков заберете.

— Не болтай чепухи, приятель.

— Конечно, заберете. Так нечестно, сэр.

— Тиббат, скажи, ты хочешь в футбол играть? Или, может, тебе лучше одеться и идти на какую-нибудь там математику?

— Лучше играть в футбол, сэр.

— Тогда перестань хныкать и начнем выбирать. Я беру себе Андерсона.

Саджент указал на мальчика, стоявшего на пересечении круга и средней линии. Андерсон тут же оставил свой перекресток и встал позади Саджента. Тиббат внимательно оглядывал шеренгу — он тоже выбирал.

— Я беру Парди.

— Тогда ты иди сюда, Эллис.

С каждым новым вызовом шеренга мальчиков распадалась. Когда вышел Тиббат, остальные сомкнулись, заполняя пустое место. То же было и с Андерсоном, стоявшим предпоследним. Но когда ушли сразу двое, Парди и Эллис, стоявшие рядом, мальчики не стали смыкаться, шеренга распалась на две части. Эти новые шеренги быстро делились на еще более короткие, по мере того как из них уходили мальчики, и вскоре от многолюдного класса ничего не осталось, если не считать полдюжины мальчишек, которые издали глядели друг на друга: толстяк, на расстоянии метра от него — два друга: один длинный, очкастый, другой низенький, с заячьей губой; в двух ярдах от них — Билли, поодаль от него — рябой, коротко остриженный худой мальчишка, и совсем далеко от всех, в полном одиночестве — еще один толстяк. Рябой стоял как раз посередке между двумя толстяками, так что пяток мальчишек вытянулся теперь на длину в половину шеренги. Толстяк, который стоял на дальнем конце, собрался выйти из строя, после чего шеренга сокращалась вдвое и рябой оказывался крайним.

Тиббат выбрал себе высокого очкарика. Мистер Саджент взял его дружка. Они медленно расходились каждый к своей команде. Теперь оставалось трое — второй толстяк, Билли и рябой, они смущенно переглядывались, пока капитаны делали свой выбор. Тиббат выбрал рябого. Он тут же бросился к своим и затерялся в толпе. Толстяк стоял, улыбаясь. Билли смотрел себе под ноги. После долгого размышления Саджент взял Билли, не оставив Тиббату никакого выбора; Билли и толстяк не успели двинуться с места, как мистер Саджент отвернулся и начал выкрикивать команды.

— Отлично! Наша половина будет та!

Команды сбились в две группки, и пока мальчики спорили, кто на какой половине будет играть, мистер Саджент отбежал на край поля, положил на землю мяч и стал снимать свой тренировочный костюм. Под курткой оказалась новенькая красная футболка с белыми манжетами и белым воротом. Огромная белая цифра 9 занимала почти всю спину, и ее белизна соперничала с белыми нейлоновыми шортами, сквозь которые просвечивало тело, придавая их белизне розоватый оттенок. Мистер Саджент поднял и поправил носки, потом вынул из кармана куртки узенький бинт и разорвал его пакет на две половинки. Надорванный пакет от бинта ветром понесло по траве, словно разбитую скорлупу неведомого синего яйца. Мистер Саджент подвязал бинтом носки под коленками, потом аккуратно сложил на траве свой костюм, оглядел себя и направился к центру поля, неся мяч на ладони, точно сливовый пудинг на подносе. Тиббат, стоявший в центре поля, держа руки по швам, подмигнул своему левому крайнему, ожидая, пока подойдет мистер Саджент.

— Вы кто сегодня будете, сэр?.. «Ливерпуль»?

— Не мели вздор, парень, ты что, до сих пор не знаешь цвета клубов?

— Красный — «Ливерпуль», верно?

— Да, но у них все красное — и футболки, и шорты, и носки. А это цвета «Манчестер Юнайтед».

— Ах да, сэр, совсем забыл. Так за кого вы сегодня играете?

Мистер Саджент повернулся спиной к Тиббату, чтобы он мог увидеть цифру 9.

— Ах, Бобби Чарлтон. А мне казалось, вы всегда были Деннис Лоу, когда играли за «Манчестер Юнайтед».

— Сегодня слишком холодно, чтобы только и знать, что бить по воротам. Я буду нынче водить по всему полю, как Чарлтон.

— Лоу тоже играет по всему полю, сэр, а не только бьет по воротам.

— Он не так делает передачу, как Чарлтон.

— Зато играет лучше, чем он.

Саджент покачал головой.

— Нет, в последнее время он что-то не в форме.

— Неважно, все равно он лучший игрок. В две минуты может ход игры повернуть.

— Ты мне будешь про футбол рассказывать, Тиббат?

— Нет, сэр.

— Тогда заткнись. Тем более что футболка Лоу у меня сейчас в стирке.

Саджент поставил мяч в центре круга и оглянулся на свою команду. Все, кроме Билли, заняли свои места. Билли стоял между защитниками, и вместе с полузащитниками они шестеро образовали фигуру, похожую на шестерку домино —::: В воротах никого не было. Мистер Саджент заметил это.

— В воротах никого!

Команда обернулась, чтобы убедиться в правильности этого замечания, игроки Тиббата предоставили им разбираться самим и смотрели на другую половину поля.

— Каспер! Ты где должен стоять?

Билли взглянул на правого защитника, потом на левого и снова на правого. Ни один из них не сказал ни слова, пришлось отвечать ему самому.

— Не знаю, сэр. Правым полусредним?

Ответ этот имел два последствия: разозлил Саджента и насмешил мальчишек.

— Не болтай глупостей, приятель! Как ты можешь там, сзади, играть за правого полусреднего?

Саджент поднял глаза к небу.

— Боже, помоги нам, пятнадцать лет парню — и до сих пор не знает, где какой игрок должен стоять!

Он ткнул рукой в Билли.

— Иди в ворота, приятель!

— Сэр, я не могу стоять на воротах. Я плохо ловлю мяч.

— Вот тебе и предоставляется возможность научиться, верно я говорю?

— Мне надоело стоять в воротах. Каждую неделю я на воротах.

Билли обернулся и взглянул на ворота с такой тоской, словно за ними простиралась гладиаторская арена.

— И нечего оглядываться. Отправляйся в ворота!

— Тогда не ругайте меня, если я пропущу все голы.

— Конечно, мы будем тебя ругать, приятель! А кого же еще прикажешь ругать?

Билли честил его про себя, пока шел на свое место.

Саджент (голосом комментатора): «Обе команды построились для розыгрыша первого мяча в этом очень важном матче пятого круга на кубок страны. «Манчестер Юнайтед» играет сегодня против…» За кого вы играете, Тиббат?

— Э-э-э… мы будем за «Ливерпуль», сэр.

— Да не можете вы играть за «Ливерпуль»!

— Почему, сэр?

— Я уже объяснял вам однажды, что их цвета слишком похожи на цвета «Манчестер Юнайтед».

Тиббат тер лоб кончиками пальцев, делая вид, что он пребывает в глубоком раздумье, а сам тем временем украдкой оглядывал своих игроков: вратарь в зеленой водолазке, на правом защитнике — синяя футболка с белыми полосами, на левом — зеленая с белыми квадратами. Правый полузащитник в белой майке для крикета. Центральный полузащитник в синем, левый полузащитник — в желтом. Правый нападающий — в оранжевой с зеленым футболке. Правый полусредний в черной майке с короткими рукавами. Центр нападения в синей хлопчатобумажной рубашке. Левый нападающий в синем. А сам Тиббат в красной футболке с белыми рукавами.

— Мы будем играть за «Шпоры». Цвета нам позволяют.

«Итак, «Манчестер Юнайтед» встречается сегодня со «Шпорами» в ответственном матче пятого круга на розыгрыш кубка».

Мистер Саджент (изображая судью) зажал в зубах свисток и стал смотреть на часы, дожидаясь, пока секундная стрелка подойдет к двенадцати. 5… 4… 3… 2… Он опустил руку и засвистел. Андерсон принял от него передачу, обвел Тиббата и послал мяч по диагонали влево между двумя игроками противника. Саджент выскочил влево, поднял ногу, чтобы остановить мяч, но мяч проскочил у него под бутсой. Саджен рванулся за ним, догнал мяч и повел его по краю поля, довольно неумело подражая коротким пасам профессионалов — при каждом его ударе мяч летел слишком далеко, в результате не успел он пройти и двадцати ярдов, как его атаковали сразу три защитника из команды Тиббата. Левый нападающий из команды Саджента, одиноко маячивший где-то на краю поля, просил у него передачу, и Саджент, услышав его голос, повернулся и с силой послал мяч в его сторону. Игрок выскочил наперерез мячу сразу же, как только увидел направление удара, но мяч уже успел улететь за границу поля в десяти ярдах перед ним. Мальчик остановился и повернулся к Садженту.

— Послушайте, сэр! Вы что, думаете, я молния?

— Двигаться быстрее надо, приятель. Ты мог его догнать.

— А я, по-вашему, на месте стоял, что ли?

— Отличная подача была!

— Может, для гончего пса и отличная…

— Не спорь со мной, парень! Беги подай мяч!

Мяч закатился на огороженную канатом крикетную площадку и там остановился. Нападающий убежал за мячом. Он перешагнул через канат, вытащил мяч из травы и сильным ударом отправил его на площадку.

Стоя в воротах, Билли огромными шагами мерил расстояние от штанги до штанги: пять с небольшим. Билли повернулся, оттолкнулся от штанги и стал мерить то же расстояние прыжками: вышло пять. После трех попыток ему удалось сократить число прыжков до четырех с половиной, после чего он начал прогуливаться вдоль линии ворот, вплотную ставя кеды друг за другом, мысок к пятке, мысок к пятке — получилось тридцать ступней.

Только на пятнадцатой минуте игры ему довелось прикоснуться к мячу. Тиббат прорвался с мячом вперед, обвел мистера Саджента и передал мяч своему правому краю, который с ходу принял его и, обойдя защитника, отдал Тиббату. Тиббат обыграл мистера Саджента и сильным ударом послал мяч в верхний правый угол ворот. Билли видел, как мяч влетел в сетку слева от него, повернулся и вынул мяч из сетки.

— Давай, Каспер! Пошевеливайся, парень! Приложи старание!

— Я не мог его взять, сэр!

— Ты бы хоть попытался.

— А зачем, сэр, раз я все равно ничего не могу поделать?

— Но ведь мы играем для того, чтобы выиграть.

— Я знаю, сэр.

— Ну так постарайся!

Саджент поднял руки, готовясь принять мяч. Билли размахнулся, но в последний момент рука скользнула по мокрой коже мяча, и он, не долетев, упал в грязь между ними. Билли хотел подбежать и поднять мяч, но Саджент уже бежал к нему сам. Увидев выражение его глаз и решительно выдвинутую челюсть, Билли остановился и сник, а в это время мяч, нацеленный в ворота, пролетел мимо и снова влетел в сетку. Доставая мяч, Билли упал на колени, вымазав грязью левую руку, левый бок и левую ногу.

— Зачем вы так, сэр?

— Ленишься, приятель. Ленишься…

Саджент забрал мяч и понес его в центр поля, чтобы оттуда снова начать игру. Билли поднялся, комья грязи прилипли у него к коленкам. Он закатал рукава рубашки и стал ногтями соскребать глину с руки.

— Ишь ты, бегают… А мне еще эту рубаху носить да носить.

Правый защитник остановился было послушать его ворчание, но тут же, услышав крики, обернулся и увидел, что мяч катится прямо к нему. Пригнув голову, он подбежал к мячу и выбил его далеко в поле, тут же утратив к нему всякий интерес. Затем вернулся к воротам, чтобы посочувствовать Билли. Мяч перелетел через среднюю линию, где за ним погнался Саджент. Подпрыгнув раз или два, мяч откатился к боковой линии. Саджент должен был вот-вот настигнуть его, нападающие сбились в кучу от возбуждения. Но мяч, будто нарочно замедливший свой бег, успел пересечь боковую линию раньше, чем Саджент добежал до него. Нападающие из команды Саджента, возвращаясь из штрафной площадки, разочарованно переговаривались между собой:

— Мог бы догнать, запросто.

— Носится, как ломовая лошадь.

— На мыло его пора. Толку-то от него чуть.

Тиббат подобрал мяч, приготовившись к вбрасыванию.

— Не повезло, сэр…

Саджент, уперев руки в бока и с трудом переводя дыхание, добрых полминуты таращился на спину своего правого защитника, пока не обрел дар речи:

— Давай, давай, приятель! И смотри, кому отдаешь мяч. Не бей куда попало!

А правый защитник, повернувшись к нему спиной, продолжал беседовать с Билли.

— Эй, птенчик!

— Что, сэр?

— Я, кажется, с тобой разговариваю!

— Да, сэр?

— Будь повнимательней и играй как следует. Мы ведь проигрываем, парень!

— Да, сэр.

«Манчестер Юнайтед» сравняла счет вскоре после того, как судья назначил ей штрафной. Гол забил Саджент.

А на другом конце поля Билли забавлялся у сетки ворот. Стоя спиной к играющим, он запускал в сетку «когти» и рычал, как львенок. Просунув «лапу» через ячейку, он царапал «когтями» посетителей зоопарка, а потом, втянув «лапу» обратно, прогуливался по клетке. Кроме него, в зоопарке было только стадо каких-то странных гибридов, носившихся с мячом у него за спиной. Остальные клетки пустовали. Главная часть зоопарка размещалась в здании позади футбольного поля, и весь он был обнесен высоким проволочным забором. Поверх забора шли наклоненные внутрь кронштейны, опутанные колючей проволокой. У основания ограды, там, куда не могла подобраться газонокосилка, остались торчать неровные клочья травы, а дальше трава была безжалостно обрезана бетонной бровкой тротуара. Дорога полумесяцем огибала поле, а за нею, с точностью повторяя этот изгиб, высились муниципальные дома. Улица так и называлась — Полевой Полумесяц.

Билли обеими руками обхватил штангу, сунул ногу в ячейку сетки, используя ее как стремя, оторвался от земли и ухватился за перекладину ворот. Перебирая руками, Билли добрался до середины перекладины и, поджав ноги, стал раскачиваться: вперед-назад, вперед-назад. Потом он отпустил одну руку и поскреб под мышками, брыкая ногами и подражая крикам шимпанзе. Перекладина качалась и вздрагивала. Услышав лязганье болтов, кое-кто из мальчишек повернули головы, а вскоре уже все игроки наблюдали за Билли, и футбол был позабыт.

— Каспер! А ну-ка слезай, парень! Ты вообразил, что ты обезьяна?!

— Нет, сэр, я просто греюсь.

— А ну-ка слезай, не то я подойду, и тебе сразу жарко станет!

Ухватившись за перекладину снова двумя руками, Билли вцепился покрепче и начал раскачиваться — вперед-назад, вперед-назад, с каждым разом увеличивая размах ног. Вперед-назад, вперед-назад, теперь его ноги вытягивались параллельно земле. Горизонтально — назад, горизонтально — вперед, и руки почти выпускали перекладину. Вперед-назад, еще разок; потом полет по дуге, точно по арке радуги, и — не забыть подогнуть колени в момент приземления.

Ему даже не понадобилось ни лишнего шага, ни пробежки, чтобы удержаться в равновесии, он быстро выпрямился и улыбнулся. Перекладина еще дрожала над его головой.

Раздались аплодисменты. Саджент тут же остановил их.

— Ладно, ладно. А теперь продолжим нашу игру.

Счет был по-прежнему 1:1.

1:2. Билли, закрыв лицо от мяча, отбил прямой удар, нацеленный в перекладину, и мяч, подпрыгнув у него за спиной, сам закатился в ворота.

2:2. Судья, несмотря на все протесты и крики, засчитал гол, забитый Андерсоном, который бил по мячу из положения вне игры.

У края поля вдруг появилась собака, которая обнюхивала что-то под сетчатой оградой со стороны тротуара, — тощая черная дворняга, громадная, точно эльзасский дог. Через секунду собака была уже по эту сторону сетки и мчалась через футбольное поле, присоединившись к игрокам. Она с разбегу остановилась перед мячом и громко залаяла. Мальчишка, гнавший мяч, испуганно отскочил в сторону. Собака легла перед мячом, положив голову на передние лапы, изогнув спину и вытянув хвост по земле. Мальчишки, сбившись в кучку поодаль, улюлюкали, свистели, выкрикивали угрозы, но всякий раз, когда они пытались подойти ближе, собака бросалась на них и лаяла, а потом, отогнав игроков, быстро возвращалась к мячу.

Мальчишки были в восторге, точно детвора, играющая в догонялки. Иному удавалось осторожно приблизиться к псу, но, как только он делал попытку захватить мяч, собака огрызалась, и тогда все мальчишки с криком бросались врассыпную, чтобы потом снова сойтись где-нибудь ярдах в двадцати и предпринять новую вылазку. Если бы у мистера Саджента было при себе ружье, то этому непрошеному гостю жить пришлось бы недолго.

— Чья она? Чья это собака? — кричал он откуда-то из задних рядов. Но мистер Саджент всегда оказывался первым, когда толпа бросалась врассыпную. — А ну-ка пойдите кто-нибудь и принесите из кладовки крикетные биты, мы ее вышибем отсюда.

Мальчишки были так возбуждены, что никто не обращал внимания на его крики. Оглядевшись вокруг, мистер Саджент увидел Билли, который рисовал кедами узоры по грязи возле футбольных ворот.

— Каспер!

— Да, сэр?

— Иди сюда!

— Да, сэр?

— Пойди и принеси полдюжины крикетных бит из кладовки.

— Крикетных, сэр? В такую погоду!

— Да не для игры, болван! Чтобы собаку прогнать — она нам всю игру портит.

— Для этого вовсе не нужны крикетные биты, сэр.

— А что для этого нужно? Динамит?

— Да она же вас не тронет.

— Ну нет, я рисковать не собираюсь. Я бы скорее решился кусок мяса отнять у голодного льва, чем у этой твари — мяч.

Собака играла с мячом — зажав его между лапами, она пыталась его укусить. Но пасть у нее была слишком мала, и всякий раз, когда собака щелкала челюстями, мяч откатывался дальше по полю. Она ползла за ним, глухо рыча. Билли вышел вперед, похлопал себя по бедру и поцокал языком. Остальные мальчишки тоже стали цокать, каждый на свой манер.

— Иди сюда, дружище! Ну, иди.

Собака подошла поближе, прыгнула Билли на грудь и, снова опустившись на землю, стала скакать вокруг него. Протянув руку, Билли гладил ее по загривку каждый раз, как она к нему приближалась.

— Ну что с тобой? Что случилось, большой ты дурачок?

Собака уперлась передними лапами в грудь Билли и звонко залаяла ему в лицо, язык ее, загибаясь, то высовывался, то исчезал при каждом вздохе и выдохе. Билли пощекотал собаку за ушами, потом повернулся и пошел, собака опустилась на все четыре лапы.

— Пошли, дружище! Пошли. Куда вы хотите, чтоб я ее отвел, сэр?

— Куда угодно, парень. Как можно дальше отсюда.

— Если хотите, я разузнаю, где она живет, сэр, и отведу ее домой. Я мигом оденусь.

— Нет, нет, просто уведи ее с поля и возвращайся в ворота.

Билли просунул палец под ошейник и решительно повел собаку в сторону школы, продолжая говорить с ней вполголоса.

Когда Билли вернулся, счет был уже 3:2 в пользу его команды.

Еще через несколько минут счет сравняли: 3:3.

— Что с тобой, Каспер, ты что, мяча боишься?

Установив мяч в центре поля, мистер Саджент сверился с часами.

— Итак, следующий гол определит победителя!

Забить один гол, и матч выигран.

Забить скорей, чтоб игра кончилась. Всеобщее возбуждение. Страсти. О-о-о-о! Так-так-так! А-а-а-а! Гол! Нет, не было гола. Мяч ушел за линию, сэр! Продолжайте игру!

Схватив мяч, Билли выбежал вперед и выбил мяч на поле. Потом он повернулся и на одной ноге поскакал назад, в ворота, лицо у него было при этом сморщенное, как выжатый лимон.

— Чтоб ему лопнуть, этому мячу, он будто свинцовый. Прямо как палкой по ноге съездили.

Он стоял в воротах на одной ноге, как аист, балансируя и размахивая в воздухе другой ногой. Каждый раз, когда он подгибал пальцы, вода вползала в кеду.

— Нет уж, чтоб не сгнить, больше я так бить не буду.

Он осторожно поставил на землю ногу и попытался перенести на нее тяжесть тела.

— Я просто чемпион какой-то, на одной ноге все кости переломал, другая до костей промерзла.

Билли раскрутил трусы, поднял их до самой шеи и засунул туда обе руки для согрева.

— Давай, Саджент, поскорее свисти в свой проклятый свисток. Я совсем замерз.

Игра продолжалась. Саджент пробил мяч выше ворот. Через минуту он помешал бить Тиббату, схватив его за рубаху. Штрафной. Ну играйте же!

Выставив перед собой большой палец руки, Билли наблюдал поверх него за школой. Потом, медленно приближая палец к глазам, он убирал школу из поля зрения. И вдруг крошечный карлик появился возле его ногтя. Билли открыл второй глаз и убрал руку. Множество крошечных карликов высыпало из крошечного здания, зашагало по крошечной дорожке к крошечным воротам. Билли побежал на край штрафной площадки, пряча руки под трусами.

— Звонок, сэр! Все уже выходят!

— Наплевать на звонок. Отправляйся в ворота.

— Но я обедаю в первую смену, сэр. Я пропущу свой обед.

— Насколько помню, я велел вам менять смену, когда у вас игра.

— Я забыл, сэр.

— Тогда позабудь и про свой обед.

Саджент побежал вперед, потом обернулся.

— И руки из трусов вытащи. А то ты похож на безрукого уродца.

Игра разворачивалась теперь на другом конце поля. Билли остался у края штрафной площадки, рядом с двумя защитниками.

— Я не могу обедать во вторую смену, мне нужно домой бежать, птицу мою кормить.

Игрушечные фигурки исчезли с площадки перед школой, иные уже превратились в мальчишек нормального роста, которые шли мимо футбольного поля по улице Полевой Полумесяц. Они кричали сквозь ограду что-то ободряющее, а потом, снова уменьшаясь, скрывались за поворотом.

Потом вместо них появились мужчина и женщина, которые шли в том же направлении, но по другой стороне улицы. На мужчине был серый костюм, а на женщине зеленое пальто, и к тому времени, как они поравнялись с футбольным полем, они оказались как бы в одной плоскости, и тут их нагнал красный автомобиль. Теперь эти три квадратика — красный, серый и зеленый — двигались в одном направлении и на одной плоскости, только с разной скоростью. Стоп! Красный, серый и зеленый… Над зеленью поля, на фоне красных домов, под серой пеленой неба. Марш! Машина связала двух пешеходов, протянув между ними, словно стальной трос, гул своего мотора. Через несколько секунд мужчина обогнал женщину, серое и зеленое на миг слились, а спустя еще несколько минут женщина открыла калитку сада и скрылась из глаз, оставив мужчину в одиночестве на улице Полевой Полумесяц. Тишина. И вдруг взревел мотор мопеда — р-р-р-м! р-р-р-м! Он пронесся мимо домов, затих вдали, и тогда снова стал слышен стук мяча. Крик, эхо, пустынный двор… Листок бумаги, прибитый ветром к проволоке…

12.15. Этот решающий гол стал вдруг очень важным, не слышно было больше ни смеха, ни шуток, все напряглись. Чуть не всю игру большинство мальчишек замирали каждый на своем месте, точно шпеньки в лабиринте игрального автомата, по которому бегает шарик, — они вдруг начинали двигаться, когда кто-нибудь из нападающих случайно посылал мяч в их угол, в остальное время они лишь оставались декорацией к действию. Наконец в игру включились все. Они играли теперь как настоящие команды, а не как одиночки, и относились к своему месту на поле со всей ответственностью. В наступлении они упорно двигались к цели, ни на миг не упуская мяча. А если теряли его, стойко обороняли свою позицию и яростно боролись с противником за мяч. Каждая атака вызывала контратаку, а она в свою очередь приводила в движение всех игроков на поле. Мяч словно стал магнитом и сильнее всего притягивал игроков, находившихся поблизости, впрочем, эта сила притяжения действовала и на игроков на дальнем конце поля.

12.20. Билли все прыгал, прыгал и прыгал вдоль линии ворот. «Забейте же, забейте же кто-нибудь, ради бога!» Тик-тик-тик-тик. Саджент снова промазал. Да он же слепой, слепой! Слепая кишка. Саджент был лилово-красный, взмыленный, как ломовая лошадь, мальчишки легко обгоняли его и, рассыпаясь веером, старались держаться от него подальше, от его сильных ног и цепких, то и дело хватающих противников за рубаху, рук.

«Манчестер Юнайтед» с трудом выдерживала мощный натиск противника. Саджент отступил к своей штрафной площадке, перехватил мяч и повел его, стараясь оторваться и выйти к воротам. Однако мяч снова и снова возвращался на его половину поля, и соперники, борясь за мяч, тоже возвращались туда, так что в конце концов вся команда Тиббата, за исключением вратаря, переметнулась к воротам Саджента и фигурки игроков располагались теперь на поле, как точки на костяшке домино 6:1.

Садженту пока еще удавалось сдерживать противника и угрозами вынуждать своих собственных игроков на героические подвиги. Но неизбежное должно было случиться. Просто должно было.

12.25… 26… 27… Каждый раз, когда Билли удавалось задержать мяч, вид у него был отчаянный. Каждый раз, когда он выбрасывал мяч, он выбрасывал его вслепую, давая противнику столько же шансов завладеть мячом, сколько своим. И противник использовал эти шансы. Саджент каждый раз угрожал Билли расправой, однако ему приходилось все время следить за мячом, чтобы остановить его продвижение. Если бы эту игру наблюдал какой-нибудь случайный зритель, он с удивлением увидел бы, как Саджент уводит мяч от ворот на прорыв и одновременно набрасывается с угрозами на собственного вратаря.

Билли увернулся от мяча, летевшего прямо в него, но мяч, ударив ему по ногам, рикошетом пролетел мимо штанги ворот. Угловой удар! Отлично сыграл, Каспер! Это уже серьезно. Это дело нешуточное. Никто даже не улыбнулся.

Отличный угловой, мяч упал возле штрафной площадки. Удар — блок, борьба за мяч, свалка, игра рукой, нарушение правил. Вжик! Саджент выбил мяч. «Оттягиваемся! Живо! Все на поле!»

Билли наскреб комок грязи и, машинально разминая его в руке, раскатал сперва в длинную колбаску, закруглил и превратил в клецку, потом наделал из нее катышков и стал «стрелять» ими с большого пальца, покуда на сухой и шершавой ладони не осталось лишь несколько засохших крошек. Набрав еще комок грязи, он начал все сначала: катать, лепить, делить на части… Потом, повернувшись, он швырнул катышки в дальнюю штангу ворот. Шлеп! Комочки глины один за другим прилипали к штанге, и тут последовал еще один удар по воротам. Билли бросился на землю, изображая попытку спасти ворота, но мяч проскочил мимо его рук и медленно вкатился в сетку ворот.

— Гол!

Игроки Тиббата тут же покинули штрафную площадку и побежали через поле, размахивая руками и радостно вопя. Билли бросился за ними, даже не потрудившись вынуть мяч из сетки или оглянуться на свою команду или на мистера Саджента.

Он уже натягивал куртку, когда Саджент вошел в раздевалку. Саджент следил за Билли, и когда он направился к двери, учитель сделал шаг вперед и загородил ему дорогу.

— Спешишь, Каспер?

— Да, сэр, мне пора домой.

— Правда?

— Да, сэр.

— Ты ничего не забыл?

Билли оглянулся на пустой крючок, глянул вниз.

— Нет, сэр.

— Ты уверен?

Билли оглядел себя, потом взглянул на Саджента.

— Да, сэр.

Саджент улыбнулся ему. Никакого результата — Билли глядел мимо него и видел только дверь; переминаясь с ноги на ногу, он видел дверь все время одним глазом, то справа от Саджента, то слева, то правым глазом, то левым. Левым глазом, правым глазом. Левым, правым.

— А душ как же?

Саджент кивнул на дальний конец раздевалки, туда, где за спиной Билли, над перегородкой душевой клубился пар.

— Я уже принял душ, сэр.

Саджент так сильно шлепнул его по щеке, что голова Билли мотнулась назад и сам он отлетел в проход между вешалками с одеждой.

— Врешь!

— Я принял душ, сэр. Я первым его принял. Спросите кого угодно.

Билли потирал щеку, слезы выступили у него на глазах.

— Хорошо. Я выясню.

Саджент вытащил свисток из кармана тренировочных брюк и протяжно пронзительно свистнул, этот свист эхом отдавался и после того, как мальчики успокоились и замолчали, в раздевалке установилась звенящая тишина, в которой слышно было лишь шипение водяных струй в душевой да журчанье воды, стекавшей сквозь решетку пола.

— Поднимите руки те, кто видел, как Каспер принимал душ.

Ни одна рука не поднялась. Ни один голос не прозвучал. Мальчики молча занимались своими делами. Кто-то уже вышел со спутанными волосами из душа и теперь одевался. Кто-то обтирался, стоя на возвышении, облицованном каменными плитками. Остальные, те, что выглядывали по обе стороны перегородки, отделяющей душевую от раздевалки, мало-помалу разошлись и отправились продолжать мытье. Один мальчик застыл в позе Эроса — вода струйкой падала ему на ладонь и брызгала оттуда на уже высохшие плитки кафеля. Большая часть пола была залита водой, и поверхность воды дрожала, когда по ней шлепали босые ноги, и так же дрожали в ней отражения длинных люминесцентных ламп на потолке. Лишь узенькая полоска кафеля вдоль стен оставалась сухой, и ее серая тусклая поверхность была нечувствительной и к движению, и к огням.

— Ну так как же, Каспер? Я думал, хоть кто-нибудь мне скажет…

Молчание.

— Парди, ты видел его в душе?

— Нет, сэр.

— Эллис?

— Нет, не видел, сэр.

— Тиббат?

Тиббат, тщательно протиравший пальцы ног, только помотал головой.

— Ты хочешь, чтоб я у кого-нибудь еще спросил, Каспер? Ты, мерзкий лгунишка!

— Мама не велела мне принимать душ, сэр. Я простужен.

— А ну посмотрим, что там у тебя в дневнике записано.

Улыбаясь, Саджент протянул руку. Но Билли не дал ему дневника.

— У меня ничего не записано, сэр.

— Тогда раздевайся.

— После обеда я могу вам принести записку, сэр.

— Так не пойдет, парень, мне она сейчас нужна. Ведь тебе известны школьные правила, не так ли? Всякий, кому надо получить освобождение от занятий физкультурой или от душа, должен во время урока предъявить в запечатанном виде объяснительную записку, подписанную кем-нибудь из его родителей или его опекуном.

— Пропустите меня, сэр, мне нужно домой.

— Ты можешь идти домой, Каспер.

— Правда, сэр?

Билли просиял и стал обходить Саджента справа, чтобы пройти к двери. Но Саджент совершил выпад влево, и они оказались в прежней позиции.

— Как только примешь душ, можешь идти.

— У меня полотенца нет, сэр.

— Одолжи у кого-нибудь.

— Мне никто не даст.

— Ну тогда постоишь, подсохнешь.

Садженту эта идея показалась смешной. Но Билли не оценил его юмора. Поэтому Саджент стал оглядывать раздевалку, отыскивая кого-нибудь, кто смог бы лучше оценить его шутку. Однако никто не слышал их разговора. Они постояли так друг против друга еще несколько секунд, потом Билли вернулся к вешалке. Он быстро разделся, не развязывая шнурков, рывком стянул кеды. Когда он встал на пол, черные подошвы его носков оставили мокрые отпечатки на сухом кафеле, а когда он снял носки и стал, крутясь на одном месте, стягивать с себя джинсы, пол украсился прихотливым узором темных отпечатков. Его пятки и щиколотки были покрыты такой застарелой грязью, что она казалась естественным цветом его кожи. По левой ноге Билли тянулась свежая полоса грязи, а коленки были изукрашены узором царапин. Поверхность этих подвижных корочек была изборождена тончайшими трещинками, и каждый раз, когда Билли сгибал колено, царапинки раскрывались, словно бороздки морщин.

Когда он бросился к душу, высоко занося на бегу ноги, весь он, с этими грязными ногами и выпирающей реберной клеткой, обтянутой белой кожей, со впалыми щеками и глубокой тенью, пролегающей вниз от глазной впадины, — весь он в этот миг стал похож на старинную гравюру, изображающую мальчика, который спешит навстречу смерти.

От горячей воды у Билли перехватило дыхание, словно он окунулся в ледяную купель. Он привстал на цыпочки и протянул руки к воде, кожа на его руках пошла пупырышками.

Душевые насадки, брызгавшие из параллельных труб на двух противоположных стенах, располагались в шахматном порядке и, таким образом, заполняли брызгами все пространство. Забившись в угол и упершись руками в стены, сходившиеся под прямым углом, Билли старался увернуться от водяных струй. Потом, мысленно наметив себе путь, чтобы избежать душа, он выскочил из своего угла и помчался к выходу, то огибая бьющие сверху струи, то вдруг притормаживая, то бросаясь к стене, то крадясь вдоль нее, не спуская при этом глаз с душевых «точек» наверху и уклоняясь от их струй, и все-таки время от времени он попадал под них, вырывался и пробегал дальше, расплескивая и разбрызгивая воду на полу, поднимая волну от одного края душевой до другого. Вынырнув из-за перегородки, Билли попал прямо в лапы Саджента, поджидавшего его.

— Спешишь, Каспер?

Билли попытался протиснуться в проход за спиной Саджента, но тот загородил его своим телом.

— А что за спешка, приятель?

— Можно мне выйти, сэр?

Саджент наблюдал, как струя ближнего душа весело бьет по спине Билли и по его затылку.

— Никуда ты не пойдешь, пока не смоешь с себя всю эту грязь и вообще не вымоешься как следует.

Билли вернулся под душ и начал изо всех сил тереть себя руками. Грязь на ногах почернела еще больше, и ручейки, побежавшие по щиколоткам, высветлили промоины на черном. Ручейки грязи потекли вниз от колен, и, когда Билли проводил руками по бедрам, новый поток уносил грязь вниз, на плитки пола, откуда вода смывала ее в боковой сток и сквозь нижнюю решетку.

Пока Билли трудился над своими пятками и лодыжками, Саджент поставил на одном краю душевой трех мальчиков, а сам двинулся в другой конец, где находился кран, регулирующий подачу воды. Круглый вентиль был надет на короткий стержень и делился на восемь долек, похожих на лепестки. На скрещении труб, подававших холодную и горячую воду, был прилажен термометр, на шкале которого были красные деления — до 109 градусов по Фаренгейту, а внизу, под термометром, торчал хромированный рычажок на круглом хромированном основании с надписями — горячая, теплая, холодная. Тупая стрелка рычажка указывала на горячую. Саджент повернул рычажок, минуя теплую, на холодную. В первые секунды на термометре не произошло никаких изменений, красные деления на столбике и столбик ртути были все те же. Потом ртуть поползла вниз, сперва медленно, потом все быстрее, и вот уж столбик ртути стал совсем коротеньким.

От холодной воды у Билли захватило дух. Он вытянул руку, точно проверяя, не начал ли накрапывать дождь, потом побежал к выходу. Три стража преградили ему путь.

— Эй, вы, убирайтесь! Дайте мне выйти, собаки!

Они без труда удержали его, и тогда он с воем промчался к другому краю перегородки. Но, едва он нащупал здесь свой путь и выскочил из-за угла, Саджент толкнул его в грудь.

— Что, запарился, Каспер?

— Выпустите меня, сэр. Пустите меня!

— А я думал, тебе захочется охладиться после своих трудов на воротах.

— Я замерз!

— Не может быть.

— Кончайте, сэр! Это нечестно!

— А честно было пропустить последний гол? Пропустил?

— Я ничего не мог поделать.

— Чепуха, парень!

Билли еще раз попробовал прорваться. Саджент отбил и эту его попытку, и тогда Билли снова рванулся к другому концу перегородки. Однако всякий раз, когда он пытался прорваться с той стороны, трое мальчишек отпихивали его и хлестали своими колючими полотенцами, если он начинал отступать. Он пытался увернуться от воды, бившей из многочисленных душей, но, куда бы он ни поворачивался, ледяные струи настигали его. Кончилось тем, что он отчаялся и, остановившись посреди душевой, молча принял на себя леденящий душ.

Когда Билли прекратил подвывать и повизгивать, мальчики перестали смеяться, и по мере того, как длилось его молчание, их голоса тоже стали затихать. Теперь все глядели на Билли. Только трое его стражей еще кричали что-то друг другу, не замечая, что в душевой стало совсем тихо. В конце концов и они замолчали, оглянувшись в недоумении, и стали вместе с другими следить за тем, что происходило в душевой.

Вода охладила воздух, пар больше не клубился, и за перегородкой теперь слышен был только шорох водяных струй; этот завораживающий звук словно околдовал мальчишек, и они сгрудились тесной стайкой на сухом местечке.

Троим мучителям Билли стало не по себе, и они то и дело поглядывали на своего капитана.

— Может, выпустить его, сэр?

— Нет!

— Он заболеет воспалением легких.

— А мне плевать, чем он заболеет! Он думает, что он может портить мне кровь полтора часа, а потом нарочно загубить всю игру в последнюю минуту и все ему сойдет с рук? Нет уж.

Среди мальчишек появились признаки беспокойства, то и дело слышалось чье-то недовольное бурчание.

— Хватит с него, сэр.

— Это же игра была, подумаешь.

— Да отпустите его.

— А ну заткнитесь и убирайтесь все отсюда!

Но никто не двинулся с места. Мальчики продолжали смотреть на перегородку, словно там на кафельной поверхности демонстрировался фильм.

Над перегородкой показался Билли, сначала его руки, потом голова и плечи — он быстро карабкался на самый верх. Раздался такой рев, как будто над стеной появился сам Панч, сжимающий в руке свою огромную дубину. Наконец и Саджент тоже увидел Билли.

— Слезай, Каспер!

Билли перекинул ногу через стену и спрыгнул на пол — в раздевалку. Послышался смех. Три стража покинули свой пост. Саджент завинтил душ, и толпа зрителей разбежалась. Билли ладонями стряхнул с кожи оставшиеся капли, подбежал к своему крючку и обтерся трусами. Когда он стал натягивать рубашку, она упорно прилипала у него к мокрой спине, топорщилась, и влага, пропитывая тонкую серую фланель, оставляла на ней темные пятна.

А теперь домой, немедленно домой и сразу в сад — в сарай.

Билли заглянул между планками решетки, пощелкал языком. Птица соскочила с жердочки и, взмахнув крыльями, перелетела на полку над дверью. Билли задвинул планки и побежал по дорожке в гараж.

В гараже, на скамейке, встроенной в заднюю стену, лежала круглая доска, на которой было вырезано по кругу — ХЛЕБ. Доска была выскоблена добела, и сотни порезов от ножа сплетались на ее поверхности в причудливые геометрические фигуры. Поперек доски лежал нож, лезвие которого сверкало безукоризненной чистотой, особенно заметной рядом с потемневшими зазубринами на его тупой стороне. Две медные заклепки скрепляли деревянные плашки его рукояти, гладкие и мертвенные, как топляк. Рядом с доской лежала кожаная сумка и топорщилась щетинистая щетка.

Билли открыл клапан сумки и достал из нее пергаментный пакет. Там было несколько кусочков мяса, прилипших к его стенкам, точно клейкая лента. Билли понюхал мясо, положил его на доску и вышел из гаража.

Он подошел к кухонной двери, отпер ее и через кухню прошел в гостиную. Здесь было холодно и тихо, сумрак затаился по углам. Одежда, разбросанная повсюду, приняла самые разнообразные и причудливые формы в зависимости от ткани: шерстяные вещи съежились в комок, хлопчатобумажные распластались по поверхности мебели, шелковые трусики повисли на ручке кресла. Грязные ножи и вилки лежали на квадратах скатерти, как забытые шахматные фигуры в неоконченной партии. Билли встал на колени и пошарил под кушеткой. Он вытянул оттуда духовое ружье, потом подошел к камину и потянулся к стоящей на каминной полке пивной кружке в виде самодовольного толстяка в старинном костюме. Кружка была наполнена свинцовыми пульками. Билли наклонил ее, и мягкая струйка свинцовых цилиндриков потекла в его ладонь из черной шляпы толстяка. Ставя кружку на место, Билли приметил на полке возле часов две полукроны, под которыми белел листок бумаги. Монеты были положены так аккуратно, что сбоку были похожи на одну толстую крону. Билли помедлил, держа пальцы на поверхности кружки. Потом повернулся и пошел прочь, но вдруг остановился и оглянулся назад, на каминную полку. Переломив ружье, он загнал пульку в ствол, потом, хмурясь и покусывая нижнюю губу, погладил большим пальцем пульку, которая уютно легла в свое гнездышко. Масляное пятно осталось на его пальце. Он внимательно осмотрел его, потом потер большой палец об указательный, так что оба они стали маслеными.

Ружье было 22 калибра с оптическим прицелом.

— Ладно, если орел — беру, если решка — нет.

Билли поднял ружье и прицелился в часы, волосяные линии прицела поделили циферблат на четыре части, и он стал похож на ситную булочку. Билли перевел прицел на пивную кружку, отчетливо и близко увидел жирный живот толстяка, его улыбку и пивную кружку в его руке, потом прицелился в монеты на полке и нажал спусковой крючок. Верхняя монета закрутилась, словно ее сшибли щелчком пальца, и подпрыгнула вверх, а нижняя, соскочив с камина, упала на коврик — орел. Верхняя, задребезжав, упала снова на полку, ре-ре-ре-р-р-р-р-р-р-р-р-решка; записка со ставками тотализатора, описав широкую дугу в воздухе, слетела под стол. Билли бросился к монетам — узнать, повезло ему или нет.

Черт!

Он сунул монеты в карман куртки и полез под стол за бумажкой. Вставая, он развернул ее.

5 шилл. Двойной.

Крэкпот.

Скажи-Что-Ему-Крышка.

_________________________

5 шилл.

Дж. X.

Сложив листочек, он запихнул его в тот же карман, что и деньги, вышел из дому и захлопнул за собой дверь. Шум вспугнул из канавы скворца, и Билли, запирая дверь, обернулся.

Он вошел в гараж, открыл окно в задней стене и другое окно, сбоку, потом поставил табурет на то место, где мелом был начерчен крестик, отсюда, почти не поворачивая голову, можно было все хорошо видеть и в одно окно, и в другое. Билли уселся на табурет и стал ждать. Ничего. Он ждал, положив ружье на колени, и тихонько посвистывал, покачивая ногой в такт музыке. Но как только серенький воробей присел на домик его пустельги, Билли сразу перестал свистеть и качаться. Он неслышно подкрался к задней стене, а когда выглянул в окно, воробья уже не было. Билли на цыпочках прошел к своему табурету и уселся снова. Послышалось неистовое воробьиное чириканье, однако те воробьи, что были ему видны на печной трубе, были вне пределов его досягаемости. Потом какой-то воробышек сел на водосток у окна спальни. Он стоял на одной лапке, а другой принялся чистить клюв, потом взъерошил перышки и затих — его нахохленное тельце теперь круглилось над воронкой водостока, будто яичко в подставке. Билли соскользнул с табурета к окну и осторожно выглянул из-за рамы одним глазом. Сидит. Билли поднял ружье и стал медленно высовывать ствол из окна, поворачивая его и направляя в ту сторону, где сидела птичка. Воробей перестал чирикать и огляделся, перышки его прильнули к тельцу, обозначив его истинные размеры. Билли замер. Тишина. Воробей осмелел и снова завел свою песенку: чик-чик-чирик. Билли устроился поудобнее; опустился на одно колено, примостив левый локоть на выступ окна, уперся ружейным прикладом в угол оконной рамы и взял воробья на мушку. Серая птаха с черным нагрудничком; головка в сером капюшончике повернута в профиль, так что виден тоненький клювик, который он широко разевает, издавая свое чириканье. Четко очерченный силуэт птички темнел на фоне черепицы. Билли чуточку сдвинул прицел, чтобы взять на мушку скрещение перышек на его передничке. Вот так! Жми-и-и-и! Толчок в плечо заставил его вскочить, зажмуриться и широко открыть глаза как раз в тот миг, когда воробышек, свалившись вниз головкой, легкой тенью мелькнул на фоне кирпичной стены. Перезаряжая ружье на ходу, Билли выбежал на бетонную дорожку, где лежал воробей. Билли пошевелил его кончиком ствола, потом осторожно перевернул. Воробей лежал неподвижно. Билли нагнулся и поднял его. Глаза у птицы были закрыты. Тоненькая кровавая полоска алела между сомкнутыми половинками клюва — и никаких других следов насилия. Билли взъерошил перышки у него на грудке, расправил крылышки и заглянул под них. Здесь тоже не было видно никаких следов. Билли пригладил воробью перышки и сложил крылья. Потом он отставил винтовку на расстояние вытянутой руки и выстрелил в землю у своей ноги. Не поднялось даже фонтанчика земли, и снова никаких следов пули.

Билли отнес воробья в гараж, положил его в сумку и вынул вабило. На каждую его сторону Билли привязал по ломтику мяса, потом спрятал его и еще раз проверил содержимое сумки: в переднем кармашке — перочинный нож, свисток и должик; в заднем кармане — шарнирная пряжка и привязь, вабило с мясом и воробей. Билли надел сумку через плечо, снял с гвоздя над лавкой рукавицу и вышел из гаража.

Птица ждала его. Пока он отпирал дверь, она кричала, прижавшись головой к планкам решетки. Билли выбрал кусок мяса побольше и, крепко зажав его между большим и указательным пальцами, так что большая часть куска оставалась в рукавице, распахнул дверь и выставил рукавицу наружу. Птица села на рукавицу и сразу вцепилась в мясо. Билли сунул рукавицу в сарай, прикрыл за собой дверь и, пока птица рвала мясо, приладил к ее лапкам колечки шарнирной пряжки и привязь.

Как только он вынес птицу за дверь, она насторожилась, посмотрела вдаль, прижав перья к телу, и в глазах ее появилась угроза. Билли стоял не двигаясь и тихонько насвистывал, ожидая, пока пустельга успокоится и снова начнет есть. Потом он обошел вокруг сарая и, держа птицу высоко над головой, осторожно перелез через забор. Высокая изгородь из боярышника шла по краю поля, и ветер неумолчно шумел в его ветвях, но в поле он долетал лишь как надсадный шепот. Дойдя до середины поля, Билли размотал с руки привязь, вытянул ее из колечка пряжки, снял колечко с опутенок и поднял руку. Птица захлопала крыльями, распушила хвост, но когти ее все еще не отпускали рукавицу. Выдвинув руку вперед, Билли сбросил с нее птицу, и пустельга полетела. Она сделала широкий круг над полем и стала быстро набирать высоту, а Билли тем временем вынул из сумки вабило и стал разматывать леску с палочки.

— Иди сюда, Пус! Ну иди же!

Билли свистнул и вертикально покрутил вабило на короткой леске. Птица обернулась, увидела его и замерла в воздухе…

— Каспер!

Билли обернулся и взглянул через поле. Мистер Фартинг, махая ему рукой, перелезал через забор. Птица вцепилась в вабило, и Билли уронил его на траву.

— Вот дьявольщина!

Он воткнул палочку в землю и выпрямился. Мистер Фартинг на цыпочках подходил к нему, осторожно выбирая себе путь в траве. В пальто и в брюках, защепленных у щиколотки, он был похож на экскурсанта, который в выходной день надумал побродить у моря. Билли подпустил его поближе, но в тридцати ярдах жестом остановил его.

— Вам лучше остановиться здесь, сэр.

— Надеюсь, я не опоздал?

— Нет, сэр, но вам лучше наблюдать оттуда.

— Хорошо. Если ты считаешь, что я подошел слишком близко, я могу отойти к краю поля.

— Нет, здесь как раз нормально, если только вы будете стоять тихо.

— Не дышу.

Мистер Фартинг улыбнулся и спрятал руки в карманы пальто. Билли, пригнувшись, двинулся к птице вдоль лески, привязанной к вабилу. Он протянул пустельге кусочек мяса, и она шагнула к его рукавице. Он позволил ей взять мясо, потом выпрямился и снова сбросил ее с рукавицы. Пустельга взлетела высоко над полем. Билли вытащил из земли палочку и начал раскручивать вабило на леске. Птица вернулась и нырнула вниз, устремившись к вабилу. Билли следил за ней, чтобы выбрать момент, когда она наберет скорость. Сейчас. Он разогнул руку и удлинил леску, выбросив вабило у нее на пути, потом увел его вниз по дуге, а потом бросил резко вверх, так круто, что птица не успела к нему приблизиться и взмыла вверх, с разгону ушла высоко в небо. Там пустельга повернула и нырнула вниз. Билли снова подставил ей вабило. И снова все повторил. Каждый раз вабило плавно проносилось перед птицей, в каком-нибудь дюйме от нее, так что казалось — один взмах крыльев, и она схватит его, один только взмах. Или еще один… Билли орудовал вабилом, словно матадор — плащом. Подбадривая и заманивая птицу, он заставлял ее нырять все быстрее и круче, так что у мистера Фартинга перехватывало дыхание при каждом новом ее броске и непостижимом промахе. И каждый раз, когда птица улетала прочь, Билли начинал громко звать ее, потом вдруг умолкал, сосредоточиваясь, чтоб рассчитать бросок, и наклонялся вперед, распуская леску вабила, за которым, едва не ловя его, раскрыв клюв, неслась пустельга, вперившись глазами в добычу, согнув под углом тело, готовясь в любую минуту изменить скорость и направление полета.

Птица применила новую тактику и стала летать очень низко, точно выбрав какое-то немое пространство у самой земли. Билли, согнув колени, тоже снизил плоскость вращения, но неожиданно удлинял леску, так что вабило опять уходило у птицы из-под носа.

— А ну, давай, Пус, лови! Вот! Вот! Лови!

Птица делала короткие броски сверху и снизу, нападая все чаще и вынуждая Билли ускользать, кружиться и при этом все время быть начеку, чтобы зорко следить и за вабилом, и за птицей. Так было до тех пор, пока птица не вильнула в сторону, закружив высоко над боярышником.

— Иди сюда, Пус! Ну, еще раз! Последний!

И птица вернулась — вытянув голову вперед, сложив крылья, со свистом и шуршаньем она неслась к Билли, который ждал ее и манил, а потом — у-у-уф — сразу вверх, птица стремительно взмыла вверх, прямо с крутого поворота; когда же она снова бросилась вниз, Билли раскрутил вабило и бросил его вверх, навстречу птице. Пустельга, вцепившись когтями в вабило, опустилась с ним на землю.

Билли подождал, пока она склюет остатки мяса, потом поднял ее на рукавице и приладил пряжку и привязь. Птица настороженно подняла голову, услышав какие-то звуки. Мистер Фартинг восторженно хлопал в ладоши. Билли двинулся ему навстречу, и они сошлись на полдороге — все это время птица настороженно следила за незнакомцем.

— Великолепно, Каспер! Просто блестяще! Мне ни разу не доводилось видеть ничего подобного!

Билли покраснел, оба молча смотрели на птицу. А пустельга глядела на них, и грудка ее все еще вздымалась после полета.

— Замечательно, да, Билли? И знаешь, я впервые так близко видел сокола.

Мистер Фартинг протянул к пустельге руку. Она тут же клюнула его в ладонь и выпустила когти. Он быстро отдернул руку.

— О боже!.. Не больно-то она дружелюбна, а?

Билли улыбнулся и погладил пустельге грудку, потом почесал у нее под крылышками.

— Но ты с ней, кажется, ладишь.

— Она думает, что мне не больно.

— Не понимаю, о чем ты?

— Раньше, когда она клевала меня, я не убирал руку, как будто мне вовсе не больно. Вот она и перестала.

— Здорово! Никогда бы до такого не додумался.

— И все же, если вы обратили внимание, я всегда стараюсь держать свои руки подальше от ее когтей. Невозможно привыкнуть к тому, чтоб тебя царапали.

Мистер Фартинг с опаской покосился на желтые чешуйчатые лапы с перепонками между пальцами и на стальные когти, вцепившиеся в рукавицу.

— Это уж точно.

Билли вытащил воробья из сумки, зажал в рукавице. Птица тут же придавила его лапой и начала выщипывать у воробья перья на голове. Она выщипывала их своим клювом и бросала целыми пучками налево и направо, рассеивая по ветру. Довольно быстро на голове у воробья обнажилось пятнышко, а потом и целая проплешина ощипанной розовой кожи. Пустельга клевала эту кожу и оттягивала ее, проклевывая отверстие, в которое уже бледно просвечивал череп, хрупкий, как воробьиное яичко, и столь же изящно округлый. Крак! Нежная скорлупка хрустнула, пустельга оторвала головку и проглотила ее одним духом. Клюнула раз — и головы как не бывало; проглотила она даже клюв, раскрошив его на мелкие кусочки. Билли разжал пальцы, освобождая воробьиное тельце. Пустельга, склонив голову, начала ощипывать грудку и крылья. Пух мигом облетел с грудки, точно с какого-нибудь сказочного одуванчика; хвостовые перышки, крутясь в воздухе, сыпались на пол, как семена ясеня. Иногда пустельга встряхивала головой, чтобы избавиться от перышек, прилипших к ее окровавленному клюву. Когда ей это не удавалось, она соскребала их, проводя острием когтя у самых своих глаз, и сама моргала при этом то ли от боли, то ли от наслаждения, как человек, страдающий крапивной лихорадкой, когда он расчесывает себе кожу.

Она очистила почти всю воробьиную грудку, потом пробила клювом кожу на груди, обнажив под тоненькими ребрышками внутренности, втиснутые в грудную клетку. Пустельга разом разрушила эту совершенную композицию. Птица втянула в себя и заглотнула разом всю эту тягучую массу.

— У-уф!

— Там очень много витаминов, сэр.

Она склевала по очереди пурпурно-коричневую подушечку печени, скользкую галечку сердца; теперь оставался только остов — мешанина из кожи, костей и перьев, и птица разрывала эту массу, дробила и заглатывала по частям. Те кости, которые ей не удавалось раскрошить и проглотить, пустельга выбрасывала; чистые, белые осколки, словно крошечные резные скульптурки, падали вниз, переворачиваясь в воздухе, и терялись в траве. В конце концов остались одни лапки. Пустельга аккуратно ощипала их, отдирая последние ниточки мяса. Конец. Птица распрямилась, тряхнула головкой.

Мистер Фартинг перелез через забор вслед за Билли, обогнул сарай и стал наблюдать через решетку в двери, как Билли выпускает птицу в сарай. Она сразу полетела прямиком на свою жердочку и, опустив голову, стала чистить и точить клюв о деревяшку, точно о бритвенный ремень. Потом поднялась и выпрямилась. Билли открыл дверь и посторонился, впуская мистера Фартинга. Тот поспешно протиснулся в сарай, и теперь они стояли бок о бок, наблюдая за птицей, которая застыла на одной лапке, поджав другую и спрятав ее среди перышек.

— Смотрите куда-нибудь в другую сторону, сэр, соколы не любят, когда на них глазеют.

— Хорошо.

Мистер Фартинг с интересом разглядывал побеленные стены и потолок, свежий помет на чистых полках, чистый сухой песок на полу.

— Ты ее в чистоте содержишь, в порядке.

— Приходится. Так меньше шансов, что она заболеет.

— Ты очень заботишься о ней?

Билли внимательно посмотрел на мистера Фартинга и встретился с его взглядом.

— А как же! Разве вы бы не так поступали, если б у вас была птица?

Мистер Фартинг коротко хмыкнул.

— Да, наверное. Ты вообще любишь живых тварей, да, Билли?

— Да, сэр.

— У тебя до этой бывали когда-нибудь птицы?

— Тыщу раз. И звери, и всякое такое. У меня даже лисенок один раз жил, я его вырастил, а потом выпустил. Он был совсем маленький и слепенький.

— А какие у тебя птицы были?

— Разные. Сороки, галки. Однажды у меня был птенец сойки; но с ним было одно мучение, их кормить очень трудно, и он у меня чуть не подох. Нет, этих я больше ни за что не стал бы держать у себя, лучше оставить их при матери.

— А какая твоя любимая птица?

Билли посмотрел на него так, будто мистер Фартинг вдруг повредился в уме и проявляет явные признаки идиотизма.

— Да вы что, сэр?

— Ты хочешь сказать — сокол?

— Да остальные с ним просто ни в какое сравнение не идут.

— Ну, а почему? Что такого особенного в этой птице?

Билли наклонился, набрал пригоршню песку.

— Даже не могу вам объяснить. Просто это так, вот и все.

— Ну, а вот, например, сороки? Красивые же птицы. Или сойки, какая у них раскраска красивая…

— Дело не только в раскраске, это все чепуха.

— А в чем же дело?

Билли выпустил из кулака тоненькую струйку песка на свой левый туфель. Песчинки отскакивали от резинового мыска, словно струйка воды, падающая из крана в раковину. Билли покачал головой, пожав плечами. Мистер Фартинг сделал шаг вперед и поднял руку.

— Что мне нравится в этой птице, так это ее форма, ее линии; у нее такие красивые пропорции. И головка у нее такая аккуратная, и она так складывает крылья на спине… И хвост у нее — что надо! А на лапках — будто брюки гольф.

Билли словно вычерчивал или лепил птицу в воздухе, подчеркивая каждую фразу своего описания соответствующим жестом.

— Это существо, которое вызывает желание нарисовать его или вылепить из глины. Живопись, мне думается, подойдет больше, на картине можно передать все эти красивые коричневые крапинки.

— И все же, сэр, только когда она в полете, видно, в чем она превосходит других птиц, тогда она в своем лучшем виде.