Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

— Я с тобой согласен. И знаешь, можно угадать, что она хорошо летает, даже когда она вот так сидит.

— Потому что у нее и тогда форма обтекаемая.

— Именно это я и имел в виду, когда говорил о ее пропорциях, я думаю, у нее не случайны эти пропорции. Знаешь, на бегах недаром говорят: какой у лошади вид, так она и бежит. Думаю, что здесь то же самое.

— Конечно.

— И все же есть какая-то странность в том, как она летает.

— Да что вы, сэр? Соколы, если хотите знать, лучше всех птиц летают.

— Да я вовсе не хотел…

— Я, конечно, не утверждаю, что другие птицы летать не могут, взять вон хоть ласточек, или стрижей, или чибисов, вы только посмотрите на них, когда они в воздухе кувыркаются. Или там чайки и другие птицы… Я на них часами, бывало, глядел, когда мы к морю ездили. Лучше всего было в Скарборо, там на скалу можно забраться и оттуда глядеть. И все же это не то. По крайней мере, я так считаю.

— Я не о красоте ее полета говорю, полет был просто великолепный. Я вот что имел в виду… ну, в общем, когда она летит, у меня появляется какое-то странное чувство.

— Мне кажется, я понял, о чем вы, сэр. Вы хотите сказать, что все вокруг будто замирает сразу, прямо мертвая тишина.

— Вот именно!

При этом восклицании птица вздрогнула и насторожилась.

— Тихо, сэр, вы мне ее до смерти перепугаете.

Мистер Фартинг приложил два пальца к виску и щелкнул большим пальцем.

— Прости, забылся.

Птица приподнялась было, но потом успокоилась и опустилась.

— Это я оттого, что ты так точно сказал насчет мертвой тишины.

— Многие это замечали. Я одного фермера знаю, так он говорит, что когда сова летит — то же самое. Он говорит-, что видел, как сова ночью ловила мышь у него во дворе, так вот, когда она вниз за добычей нырнула, он говорит, просто пальцами хотелось уши заткнуть, а потом — хлоп — и вытащить, такая настала тишина кругом.

— Точно. У меня тоже было такое чувство, будто она летит в каком-то… каком-то… провале тишины, в пропасти безмолвия. Странно, не правда ли?

— Они вообще странные птицы.

— И вот это чувство, эта тишина, они, должно быть, на человека как-то действуют. Ты заметил, что мы с тобой говорим очень тихо? И как странно прозвучал мой голос, когда я его повысил? Как если бы кто-нибудь вдруг закричал в церкви.

— Это все оттого, что они нервные, эти птицы, сэр. Потому и нужно при них говорить тихо.

— Нет, не только из-за этого. Это мы делаем инстинктивно. Из какого-то почтения.

— Я знаю, сэр. Поэтому я просто шалею, когда выношу ее погулять и слышу, как кто-нибудь говорит: «Глядите, вон Билли Каспер со своим ручным соколом». Мне прямо хочется заорать, она же не ручная, сэр, соколы не бывают ручными. Или меня вдруг кто-нибудь останавливает и спрашивает: «Она ручная?» Черта с два она ручная, моя пустельга, она просто обученная, вот и все. Она хищная и дикая, и ей на всех наплевать, и на меня тоже. Вот почему она необыкновенная, замечательная птица.

— Однако многим непонятно это чувство, они любят скорее домашних зверьков, которые могут стать их друзьями; чтоб с ними повозиться, ласкать их, дрессировать. Ты не согласен?

— Да, наверное. Но мне это неинтересно. Мне больше нравится такую птицу держать, чтобы смотреть на нее, чтобы она летала. Мне хватит и этого. А они пусть держат этих своих кроликов, и своих кошек, и всяких там говорящих попугаев. По сравнению с моей птицей это все дрянь.

Мистер Фартинг покосился на Билли, который с волнением смотрел на свою птицу.

— Я думаю, ты прав. Все, вероятно, так и есть.

— Знаете, сэр, у меня такое чувство, что это она мне делает одолжение — разрешает тут, рядом с ней, стоять.

— Да, я понимаю, о чем ты говоришь. Однако любопытно все же разобраться, в чем тут причина. Ну, скажем, дело ведь не в ее размерах.

— Нет, сэр.

— И ведь она не выглядит такой уж грозной, временами она даже напоминает птенчика. Так в чем же дело?

— Не знаю.

Мистер Фартинг носком ботинка начертил решетку на песке, потом медленно поднял взгляд на птицу.

— Я думаю, дело в том, что это гордая птица или, как ты объяснил, независимая. Она сознает свою красоту и ловкость, она ими гордится. Она словно глядит тебе прямо в глаза и говорит: «А это еще кто такой?» Это напоминает мне стихи Лоренса: «Если б люди в такой степени были людьми, в какой ящерица — ящерицей, то и они достойны бы стали внимания». Понимаешь, она словно бы гордится собой.

— Это правда, сэр.

Они постояли немного молча, потом мистер Фартинг поднял рукав пальто и рукав пиджака, чтобы взглянуть на часы. Они были прикрыты манжетом сорочки. Он приподнял рукав и спустил пониже ремешок часов и только тогда увидел циферблат.

— О боже, гляди, уже двадцать минут второго. Нам пора идти.

Он повозился с дверной задвижкой и вышел из сарая.

— Я тебя подвезу, если хочешь. Я на машине.

Билли покраснел и покачал головой.

— А в чем дело, неужели твоя репутация пострадает, если все увидят, что ты приехал с учителем?

— Не в том дело, сэр… Просто у меня еще кое-какие дела дома.

— Как хочешь. Но тебе надо поторапливаться, не то опоздаешь.

— Знаю. Я недолго.

— Хорошо. Тогда я поехал.

Лицо его исчезло за решеткой, но через несколько мгновений появилось снова.

— И спасибо за все, что ты мне показал, мне и в самом деле было очень интересно. Ты настоящий специалист, дружище.

Лицо его скрылось снова, и еще несколько мгновений спина учителя в темном пальто заслоняла квадратик окна. Потом свет и очертания предметов, точно кусочки головоломки, проступили вокруг его удаляющейся фигуры — и дом, и гараж, и сад.

Заблеял автомобильный мотор. Смолк, заблеял снова, взр-взр-взревел что есть мочи, а потом стал удаляться, завывая на все более высокой ноте.

Билли поглядел вниз и стал носком ботинка перекатывать по песку продолговатый пушистый комок. Затихающий шум автомобильного мотора поперхнулся, точно наступил перебой в сердцебиении, а затем зазвучал еще тише и вскоре затих совсем.

Билли подобрал комочек и стал разглядывать его, держа на ладони. Он был размером с яичко дрозда, черный, как уголь, и слегка поблескивал, точно покрытый лаком. Билли покатал его на ладони, понюхал, потом осторожно поковырял кончиком пальца. Под лакированной скорлупкой пух был более светлый, почти серый, и сухой, как табак; он облегал малюсенькие косточки и совсем крошечный череп с точечными зубками на крошечных челюстях. Билли потер пушок, превратив его в золу, тихонечко подул, и он отлетел, как отлетает от зерна мякина, а на ладони у Билли остались только череп и косточки. Билли положил череп на полку над дверью, а потом начал перекатывать косточки указательным пальцем по ладони, сперва машинально, без всякой цели, потом соединил их в треугольник, который сам тут же разрушил и составил из костей угловатую букву С. Разглядывая ее, он раздумывал, как бы еще ее перестроить, однако у него выходило еще только Д, и в конце концов он просто-напросто смешал косточки.

Выбрав самую длинную косточку, Билли зажал ее между большим и указательным пальцами. Когда он сжал тонкую, точно булавка, косточку, на пальцах остались два белых пятнышка; потом острый конец проткнул кожу, и на кончике указательного пальца показалась капелька крови; вторая капля проступила на большом пальце. Билли нахмурился и сжал косточку еще сильнее. Он закрыл глаза от боли и прикусил губу. Косточка осталась цела, Билли разжал пальцы, и теперь она торчала из мякоти его большого пальца, точно крошечный флажок. Билли перевернул палец вниз. Косточка по-прежнему торчала из него. Билли выдернул ее и переломил пополам. Услышав тихий щелчок, птица открыла глаза. Билли бросил обломки косточки и тщательно зарыл их туфлей в песок. Теперь оставался только череп. Билли положил его напротив планки, тихонько вышел из сарая, запер его и, бросив последний взгляд на свою птицу, зашагал по дорожке.

Букмекерская контора размещалась на квадратном пустыре, зажатом двумя блоками жилых домов. С тыла пустырь был отделен проволочными заборами от садовых участков, которые принадлежали домам на соседней улице. В каждом заборе был проделан лаз и от него напрямую протоптана дорожка к тротуару.

Дорожку, которая вела к тротуару от дверей конторы, несколько раз собирались замостить, но это начинание так никогда и не было доведено до конца — от дверей конторы просто проложили двойной ряд кирпичей, однако на десятом кирпиче настил этот кончился, и дальше дорожку посыпали шлаком и золой, которых тоже не хватало до конца, а потом шел голый черный грунт, утоптанный и блестевший, словно заношенный, лоснящийся рукав пиджака. Шлак на дорожке был растоптан и давно превратился в пыль, иногда еще попадались сланцевые плитки, и эти вкрапления придавали дорожке довольно пестрый вид. Впрочем, резкого разделения между тремя частями дорожки не было, потому что пешеходы разносили по всей дорожке золу и крошки шлака на своих подошвах.

Вокруг конторы зияли какие-то воронки, по краям которых собачьи кучки чередовались с проплешинами тощего дерна, напоминавшего шкуры каких-то давно сгнивших животных. По всему пустырю торчали клочья пыльной травы, пробившейся среди пучков чахлого щавеля и давным-давно одичавших розовых кустов. Истерзанный куст бузины, который мальчишки любили обстреливать битыми кирпичами, торчал посреди свалки, где валялись бумага, ржавые сковородки, велосипедная рама и останки детской коляски без колес.

Когда Билли шагал по улице к конторе, он уловил запах жареной рыбы с картошкой, доносившийся из какого-то дома поблизости. Он дошел до пустыря и зашагал к конторе прямо через бугристое поле, потом остановился, поднявшись на кучку земли, втянул в себя воздух и отвернулся. Нащупав в кармане две полукроны, он сжал монетки, потер их друг о друга и взглянул на свое отражение в черной воде, стоявшей на дне воронки прямо под ним. Он плюнул в эту лужу, уничтожив свое отражение, потом вынул из кармана монетки, положил их на ладонь рядышком и стал перекатывать, словно два зубчатых колеса.

— Ладно, если решка — беру себе, орел — не беру.

Он спрятал одну монету в карман, вторую подбросил. Когда она стала падать, он поймал ее правой рукой, накрыл левой ладонью и открыл. Орел.

— Вот пакость!

Он медленно перевернул монету, так что стал виден профиль королевы, потом поставил монету на ребро и снова положил на ладонь.

— Ладно, буду кидать до трех раз.

Он еще раз подбросил и поймал монету. Заглянул в щелочку между пальцами. Решка.

— Ничья…

Снова взлетела монета, звякнув о ноготь. Звяк. Орел.

— Сволочь!

Он сбежал с бугра и зашагал к конторе — большому кирпичному сараю, в котором раньше помещалась какая-то лавка. Широкое окно возле входа было выкрашено в зеленый цвет, а в веерообразном окошке над дверью красовалась надпись:

Ф. РОУЗ

БУКМЕКЕРСКАЯ КОНТОРА С ЛИЦЕНЗИЕЙ

Дверь была закрыта — зеленая дверь с круглой деревянной ручкой. Ручка была отполирована прикосновением множества рук, и волнистый рисунок дерева напоминал линии гор на контурной карте. Билли погладил рукой ручку, потом отошел от двери и стал топтаться на щетинке травы, пробившейся между кирпичами на дорожке. Внезапно дверь распахнулась и из конторы вышел мужчина, который оглянулся и крикнул что-то через плечо, потом захлопнул за собой дверь, шагнул вниз по ступенькам и тут наткнулся на Билли. Он едва не сбил его с ног, и удержались они на ногах только потому, что мужчина успел схватить Билли за плечи.

— Эй, пацан, ты отличное место нашел для стоянки!

Он обвел Билли вокруг себя и поставил его на свое место, словно партнера в танце, а сам быстро зашагал по дорожке, простучав каблуками по кирпичам, проскрипев по шлаку и прошаркав по земле, и наконец шаги его зазвенели по тротуару, и этот последний звук показался еще пронзительней, чем все предыдущие.

Билли повернул ручку и открыл дверь. В дальнем конце комнаты во всю ее ширину протянулась стойка, поверх которой шло ограждение из сетки. Вдоль стен стояли скамейки, наверху висела доска, обитая зеленым сукном, и к ней были приколоты объявления о скачках. Их было так много, что лишь местами проглядывало между ними зеленое сукно, а если посмотреть из другого конца комнаты, от камина, то можно было подумать, что это кусочки ткани пришпилены к бумагам. Огонь едва теплился за решеткой камина, а на каминной полке над календарем сидел грустный жокей, держась за холку грустной серой лошади. Посредине комнаты стоял старый кухонный стол, заваленный бумагами, ящичками с бланками для записи лошадей и ставок, карандашами на веревочке. Какой-то человек, склонившись над столом, писал, держа карандаш очень прямо и до предела натянув веревочку. Другой сидел у огня, опустив голову и упершись локтями в колени, он читал бланк; у доски двое мужчин, тыча пальцем в одно и то же объявление, обсуждали что-то вполголоса и согласно кивали друг другу. На всех были кепки. Женщина за стойкой наливала себе из фляжки чай. Когда она подняла чашку и губы ее невольно потянулись к ней, ей пришлось прищурить глаза от пара.

Едва Билли открыл дверь, все уставились на него, но тут же разочарованно отвернулись. Билли вынул из кармана сложенный листочек и расправил его на столе.

— Я хотел бы узнать, мистер, какая ставка вот на этих двух лошадей?

Он показал бумажку мужчине, который держал в руке карандаш на веревочке, тот отложил карандаш и взял листочек в руки.

— Так что же там…

Он быстро провел пальцем сверху вниз вдоль списка участников забега, дойдя до Крэкпота, остановился и медленно продолжал читать список до самого конца, где стояли цифры.

— Так… Крэкпот, сто — шесть. Так… Скажи-Что-Ему-Крышка… Где же она? Я ведь и сам ее искал… Скажи… Что… Ему… Крышка… Четыре — один, второй фаворит.

Он вернул Билли листочек.

— Сто — шесть и четыре — один.

— У них есть какие-нибудь шансы?

Мужчина крякнул и помотал головой.

— Ну, приятель, откуда мне знать?

— А вы бы сами на них поставили?

Мужчина снова стал серьезным и взял листок со стола. Билли следил за его лицом, как будто хотел прочесть на нем все мысли и подсчеты.

— Этот… Скажи-Что-Ему-Крышка… у него есть шансы. Это самая тяжелая, но зато и самая резвая лошадь в забеге. Так и должно быть, иначе она не была бы самая тяжелая, верно? Что касается второй, то о ней я понятия не имею. Тут жокей ее даже не обозначен. В конце концов на ней окажется кто-нибудь, на кого можно поставить. Нет, на эту я бы ставить не стал.

— Значит, вы не думаете, что они могут прийти первыми?

— Да как ты их выискал? И еще ставки двойные…

Он поднял руку Билли за запястье и снова заглянул в листок.

— Это не мой, это нашего Джада.

— Что ж, если они хорошо придут, он не прогадает. Но сам-то я ставить на этих не решился бы.

Он покачал головой и вернулся к своим бумажкам. Билли сложил листок самолетиком и метнул его в огонь, точно стрелу. Отскочив от стенки прямо в очаг, листок упал, но не загорелся. Билли вышел из конторы.

Лавка, торговавшая рыбой с жареным картофелем, находилась в длинном ряду магазинов в конце улицы. Она расположилась рядом с кооперативным магазином «Ко-оп», который занимал угловой дом и считался первым домом прилегающей улицы. Вывеска над лавкой гласила: КООПЕРАТИВНАЯ УЛИЦА, 2. Рыба. Ф. Хартли. Картошка. Кафельные плитки, на которых были закреплены буквы, протянулись во всю длину лавки, и эта полоска зеленых букв служила как бы связующим звеном между лавкой и жилым этажом.

Ф. Хартли читал газету, лежавшую сверху в стопке газет, аккуратно сложенных на полке позади прилавка и предназначавшихся для обертки. Миссис Хартли с хрустом вытягивала из пачки пакеты, засунув в них палец, расправляла их, словно карнавальные колпаки, и бросала в пухлую кучу расправленных пакетов. На супругах были белые фартуки с вышитыми зеленым шелком на нагрудном кармане буквами: Ф. X. Кроме них, в лавке никого не было. Билли подпрыгнул, зацепился за верхний край прилавка и повис на согнутых руках, перенеся на них всю тяжесть. Носки его ботинок выбивали дробь по деревянной обшивке прилавка в полуметре от пола.

— На шиллинг рыбы с картошкой.

Он заглянул в газетный лист, который читал Ф. Хартли. Все еще не отрывая глаз от газеты, тот медленно поднял лист и аккуратно отложил в сторону. Потом взглянул на выглядывавшую из-за прилавка физиономию Билли.

— А ну слезай! Ты мне прилавок проломишь, если будешь так барабанить.

Билли соскользнул на пол и тут же вскарабкался на металлическое ограждение напротив, чтобы можно было снова смотреть поверх прилавка.

— Дай ему, Мэри.

Миссис Хартли оставила свои пакеты и повернулась к сковородкам. Сняв крышку с одной из них, она подцепила черпаком картошку. Билли наблюдал за движениями черпака, который поддевал и поднимал груз, как крошечный самосвал. Затем Мэри потянулась за куском рыбы, но на полпути остановилась и сказала в зеркало:

— От остальной картошки надо бы тоже избавиться, Флойд, время-то уж позднее.

Флойд молчал, Мэри ждала его ответа, наблюдая за ним сквозь объявление, написанное на зеркале, — откр. среду веч., — глаза ее смотрели сквозь среду, как через очки.

— А можно мне поджаристых корочек, миссис?

Мэри нагребла ему еще порцию картошки в бумажный пакет и пришлепнула ее сверху, чтобы пакет заполнился плотнее. Потом она насыпала сверху еще полчерпака корочек, и этот раздувшийся, как поплавок, пакет ей пришлось двумя руками передать Билли через прилавок. Билли протянул ей свои полкроны, а в глазах его светилось благодарности на целых пять тысяч фунтов. Теперь остается лишь встряхнуть над картошкой солонку, окропить все уксусом, и можно, позванивая сдачей в кармане, уносить с собой свое сокровище.

За углом, после «Ко-опа» — лавка «Джордж Бил — ваш семейный мясник».

— Четверть фунта говядины, пожалуйста.

— О черт, какой запах!

— Хотите картошки?

Билли протянул свой пакет через прилавок. Семейный мясник схватил пару картофелин окровавленными пальцами и кинул их в рот.

— Вкусно!

Он повернулся к колоде и одним ударом секача отхватил от говяжьей ноги аккуратный ломоть.

— Значит, ты все еще держишь эту птицу?

Он шлепнул мясо на весы, причмокнул, всасывая воздух сквозь зубы, и подождал, пока стрелка не остановится. Билли полез в карман за деньгами. Но Джордж Бил завернул мясо и протянул ему через прилавок.

— На, держи, просто так.

— Бесплатно?

— Да что там, один ломтик.

— Хотите еще картошки?

— Нет, я сейчас пойду обедать.

— Ну, пока.

— Будь здоров.

Билли сунул сверток во внутренний карман и пошел вдоль лавок, заглядывая в витрины: фруктовщик — яблоки, завернутые в пурпурную бумагу; парикмахер — завитые улыбчивые люди, как на открытках; бакалейщик высшего класса был в самом конце ряда. Билли зашел в лавку бакалейщика, купил пачку «Эмбасси» и коробку спичек и зашагал в школу, поедая свой обед на ходу.

Он успел разделаться с ним возле самых ворот школы.

Предвечерняя тишина. Темнеющее небо. Облако, низко висящее в сгустившейся серой дымке горизонта.

В школьных окнах на фасаде уже горел свет: кабинеты с № 1 по № 6. Два освещенных корпуса, соединенных кабинетами и вестибюлем. Если смотреть с дороги, через ограду и лужайку, во всех классах одни и те же немые картины, один и тот же сюжет, только исполнители разные: здесь учитель перед классом, там ученики, сидящие перед рядами окон. В кабинетах № 6 и № 5 учителя сидят. В кабинете № 4 учитель стоит у доски. Кабинет завуча — он сам сидит за своим столом. Тускло освещенный, пустынный вестибюль. Кабинет директора рядом с ним тоже едва освещен. Секретарша в приемной, выпрямившись на стуле, печатает на машинке. Кабинет № 3 — пустой, но свет почему-то не выключен. Кабинет № 2; Билли открыл дверь и прошел до середины ряда. Окна закрыты, над верхней фрамугой клубится пар.

В классе тишина, все заняты своим делом; учитель читает, поднимая на учеников взгляд всякий раз, как переворачивает страницу. Воздух в классе спертый. Пахнет кислятиной и потом. Билли уселся за ближайшую парту и вытянул ноги. Потом положил левую руку на теплый радиатор и прикрыл глаза.

Шелест переворачиваемой страницы. Скрип стула. Шепот. Смешок. Кто-то кашлянул. Один-единственный раз, зато преувеличенно громко.

— Каспер!

Голос с небес.

— Каспер!

Билли выпрямился. Он был бледен и озирался, точно человек, который долго спал и наконец проснулся. Он потянулся, сплетя пальцы, потом вытянул ноги и руки, будто пляшущая марионетка.

— Принимайся-ка за работу, приятель.

Перед ним тетрадь.

Билли обмакнул перо в чернила и склонился над учебником, прикрыв левой ладонью глаза.

42 174 разделить на 781.

Ручка застыла в воздухе, перышко нацелено на страницу. Чернильный пузырик на кончике пера вдруг лопнул, и фиолетовые брызги разлетелись среди бирюзовых линеек. Веки у Билли снова стали тяжелеть. Локоть его заскользил по парте, и он стал клониться набок, пока крышка парты не уперлась ему в грудь, только тут он открыл глаза. Билли оперся на другой локоть, передвинул ноги поближе к радиатору и уселся снова. Его тускнеющий взгляд был прикован к окну. Туманное окно, словно закрытое облаком. Билли поднял руку и ткнул пером в облако, процарапав в нем тоненькую линию, прозрачную, как вода. А потом рука его бессильно легла на подоконник. Перышко высыхало, и чернильные кляксы в его тетради сохли тоже.

Джад медленно прошел мимо школы, поглядывая через ограду на светящиеся окна классов. Он дошел до угла здания, повернул и двинулся назад. Поравнявшись с главными воротами, он вошел в них и направился по дорожке ко входу в школу.

Билли открыл глаза и уставился в окно, точно прислушиваясь. Стекло было затуманено. Билли протер в нем дырочку и посмотрел на улицу. Ни души. Прошла одинокая машина, ее контуры смутно промелькнули в туманном стекле, огни фар заискрились блестящими каплями, будто слезы.

— Ты что-то хотел сказать, Каспер?

Билли отвернулся от окна.

— Не обращай внимания на то, что происходит на улице, занимайся лучше своим делом, приятель.

42 174 разделить на 781.

Билли взглянул на цифры и толкнул локтем соседа.

— Послушай, ты там никого не видел на дорожке?

Тот был поглощен задачкой и молча покачал головой. Тогда Билли толкнул мальчика, сидевшего перед ним.

— Чего тебе?

— Ты там на дорожке никого не заметил?

— Нет, я туда не глядел.

И мальчишка, сидящий сзади, тоже ничего не видел.

В коридоре раздался далекий металлический цокот, который мало-помалу нарастал и в конце концов превратился в звук шагов, стальные подковки звенели на весь коридор, все выжидательно посмотрели на дверь.

Проходя мимо, Джад заглянул в класс и тут же исчез, звон подковок замер в глубине коридора. Все посмотрели на Билли. Он побледнел. «Цок-цок, цок-цок», — все еще раздавалось вдали, размеренно, словно тиканье часов. И вдруг цокот прекратился; потом стал возвращаться, нарастая. Все взгляды были прикованы к углу возле двери; шаги приближались — все смотрели в угол. Ближе, ближе, пора б уже ему появиться в окошке, вот он и появился в самом деле, но намного позже, чем они все ожидали. Через окошко, в которое было видно только верхнюю половину его тела, Джад оглядывал класс — весь класс до самого дальнего его угла. Потом исчез.

— Это случайно не твой прославленный брат, а, Каспер?

Билли по-прежнему не отрываясь смотрел в тот угол, где только что был Джад.

— Мне казалось, что он не из тех, кто пожелает навестить свою бывшую школу.

Учитель вернулся было к своей книге и вдруг снова посмотрел на Билли.

— А ты здоров, дружище? — Молчание. — Каспер, что с тобой? Ты не болен?

— Нет, сэр.

— Это точно? Может, тебе надо выйти, попить или еще что-нибудь?

— Нет, сэр.

— Открой окно, может, полегчает.

— Я здоров, сэр.

— Ну смотри.

Заслонившись от всех рукой, Билли стал решать примеры. Слезы, мешаясь с капельками пота, текли у него из глаз и сбегали по щекам. Он слизывал их и то и дело проводил ладонью по лицу.

Зазвенел звонок.

— Хорошо, сдавайте ваши тетради. Мальчики с первой парты каждого ряда соберут их и принесут мне.

Билли выпрямился, откинувшись на спинку стула, и огляделся. На каждой парте лежали тетрадь и учебник: тридцать шесть и тридцать шесть, всего семьдесят две штуки — и все это надо закрыть, сдать и собрать. Через две секунды все тетради и учебники были закрыты и начали свое путешествие с задних парт к передним. Билли не спешил сдавать свои тетрадь и учебник, и все же через двадцать секунд все учебники стопками лежали на первых партах. Потом их отнесли и положили тремя ровными стопками на учительский стол: в одной было тридцать шесть тетрадей, в двух других — по восемнадцать учебников. И на все это ушло лишь двадцать семь секунд.

— Хорошо. Можете идти.

Заскрипели и задвигались стулья, мальчики заполнили проходы между рядами и один за другим стали выбираться в коридор. Билли продолжал сидеть за партой, но, увидев, что учитель тоже остается на своем месте, соскользнул со стула и стал возиться под партой, время от времени украдкой поглядывая на учителя. Наконец тот захлопнул роман, положил его поверх учебников и поднялся, прихватив всю стопку.

— Что случилось, Каспер? Ты что-нибудь потерял?

Учитель повернулся и пошел к двери. Билли выбрался из-под парты и, быстро перебежав через ряды, оказался у двери почти одновременно с учителем, который вышел в коридор и повернул направо. Весь класс ушел налево. Последний мальчик из их класса был в двадцати метрах от Билли. А еще чуть дальше Билли увидел Тиббата, который разговаривал с Джадом — тот стоял, привалившись спиной к доске объявлений и упершись ботинком в стену. Заметив Билли, Тиббат глазами указал на него. Джад тут же оттолкнулся от стены и вытащил руки из карманов. Билли догнал учителя и двинулся за ним следом, оглядываясь на каждом шагу. Они завернули за угол. Через окна коридора, опоясывавшего квадратный двор, видно было, что Джад тоже идет за ними. Пока Билли оглядывался на него, учитель вошел в класс и закрыл за собой дверь. Джад показался из-за угла. Едва увидев его, Билли бросился бежать по коридору, то и дело петляя, меняя направление и стукаясь о двери, — он мчался мимо классов, мимо гардеробной — в туалет. Он ворвался в него и изо всех сил уперся спиною в дверь. Дверь вначале стала быстро закрываться, но потом вдруг замедлила ход. Билли пинал ее ногами, но воздушная пружина не желала подчиняться — дверь закрывалась медленно-медленно, в раз и навсегда приданном ей замедленном темпе. Билли прижал ухо к двери, прислушался, и в глазах его забился панический страх. Он промчался через всю туалетную комнату и выскочил наружу в боковую дверь. Двор был пуст. Ворона, махая крыльями, боком перелетела на другой край футбольного поля и уселась на верхней штанге ворот. Билли прижался спиной к стене.

Хлопнула дверь туалета. Шаги. Тишина. Дверь щелкнула и захлопнулась. Шаги приближались. Билли уже приготовился бежать, слыша, как двери кабинок, распахнутые наотмашь, стукались о стену — бам, бам, бам. Он пригнулся и побежал вдоль фасада, маленький, точно карлик, не достающий головой до классных окон. «АВ должно быть равно АС… пятью пять — двадцать пять, шестью пять — трид-цать!.. Стена из зеленого стекла, словно увенчанная снеговой шапкой. Пароход…» Билли вбежал в вестибюль через боковую дверь, остановился, посмотрел направо, потом налево по коридору. Ни души. Он прошел мимо дверей тех самых классов, мимо которых только что бежал по двору. Мистер Фартинг держит перед собой на столе книгу, класс внимательно слушает… И во всех шести классах — учительские столы… перегородки из стекла… Мистер Кроссли у доски, тыкает указкой в треугольник, вписанный в круг… Билли юркнул в гардеробную и добежал до самого конца узкого тоннеля, между рядами пальто. Здесь он замер на минуту, прислушиваясь, потом стал срывать с крючков плащи, фланелевые куртки и пальто и навешивать их одно на другое на предпоследний крючок вешалки, за этим ворохом одежды, точно за стволом дерева, он теперь мог укрыться и отсюда украдкой следить за коридором. Прошел какой-то мальчик, увлеченно ковыряя в носу. Билли присел на корточки.

Он ждал, но никто не появлялся, и в конце концов Билли решил выбраться из своего тайника и даже пробежал несколько метров по коридору. Вокруг ни души. Но вот задребезжал электрический звонок, и эхо его заполнило здание школы. Билли вошел в туалет: пусто, двери кабинок распахнуты. Билли подбежал к двери туалета и, прижавшись щекой к зарешеченному стеклу, попытался посмотреть наружу наискось, вдоль стены. Однако из-за кирпичного выступа ему ничего не было видно, и тогда он отступил на шаг от окна и взглянул через поле. Ворона уже слетела со штанги. Боковые и верхняя штанги ворот шли параллельно линиям сетки на стекле.

Билли распахнул дверь и выбежал во двор, поглядывая через плечо на школу. Нигде никого. Билли добежал до угла, оглядел задний двор. Велосипедный навес, мусорные баки и невысокая куча угля, больше ничего. Он стремглав бросился к навесу и заглянул в глубину. Одни велосипеды. Билли прокрался вдоль стены и снова выглянул за угол. Потом оглядел навес со всех сторон и вытер рукавом пот со лба.

Где-то в глубине школы пел класс. Пропев одну строчку, мальчики останавливались; пианино умолкало после нескольких тактов, и голоса тоже замирали — у-у-а-а-и, мелодия сходила на нет. Потом они повторяли все снова, разучивая каждую фразу, и в конце концов пели весь куплет, но и в новом варианте он звучал ничуть не лучше, чем с самого начала.

Билли перебежал через асфальтовую площадку и дернул дверь котельной. Она отворилась. Горячий ветер пахнул ему в лицо из мрака. Выключатель был на стене слева. Билли пошарил рукой и щелкнул выключателем. В метре от двери пол обрывался вниз на трехметровую глубину. А за этой пропастью, как раз напротив Билли, видна была крышка котла. Хороший прыгун, разбежавшись от велосипедного навеса, мог бы без труда перепрыгнуть туда. Трубы, отходившие от котла, изгибались вверх по стенам и пропадали где-то в вышине, точно проросшие бобовые побеги. Побеленные известкой стены стали серыми от пыли, толстый ее слой, будто мех, лежал и вокруг лампочки, свисавшей на длинном шнуре с потолка.

Билли шагнул на край обрыва, повернулся к нему спиной и стал спускаться по железной лестнице. Ступеньки ее по краям заржавели, а посередине были отшлифованы до блеска.

Бо́льшая часть пола на дне колодца была занята котлом. Билли постукал пальцем по его обшивке с такой осторожностью, точно считал, что котел раскален докрасна. На самом деле он был теплый и приятный на ощупь, точно бутылка с горячей водой, завернутая в полотенце. Билли пошел вдоль стенки котла. В метровом промежутке между стеной и котлом тянулась по полу толстая труба. Билли вернулся назад, проскользнув вдоль стенки котла, поднялся по лесенке и захлопнул дверь котельной. Он выключил свет и стоял неподвижно, ожидая, пока черные очертания котла проступят во мраке. Потом он снова спустился по лестнице, вернулся в закуток между стеной и задней стенкой котла, уселся там и прислонился головой к трубе: примостился уютно, как сверчок на печи, пригрелся, точно на лежанке, и почувствовал себя спокойно, будто дома, надежно укрытый толстой трубой и непроглядным мраком. Он начал клевать носом.

Проснувшись, Билли обнаружил, что в котельной горит свет и кто-то шевелится совсем рядом. Он замер, не дыша, глядя на свои кеды, концы которых торчали наружу, но были скрыты тенью котла. Стараясь не шуметь, он подогнул колени и присел на корточки. Потом, оттолкнувшись от стены кончиками пальцев, он перенес тяжесть тела вперед, с пяток на носки, и мягко встал на четвереньки. Замер, прислушиваясь, потом осторожно выглянул из-за котла. Истопник искал что-то в кармане своего пиджака, который висел на гвозде, вбитом в стену. Наконец он вытащил пачку сигарет, встряхнул ее и пошел к выходу. Когда он поднимался по железной лесенке, его подбитые гвоздями ботинки вызванивали какую-то мелодию. Он выключил свет и распахнул дверь. Полоска неба показалась в проеме двери и тут же стала быстро сужаться, темнота скользнула по освещенной стене, как занавес.

Билли встал и потянулся. Он поднялся по лестнице, нащупал дверную задвижку, потянул на себя. Заперто. Он дергал задвижку, двигал засов. Заперто.

— О черт!

Билли пошарил по двери в поисках замка, нашел его и, ощупав кончиками пальцев, усмехнулся. Американский замок.

Ветер стих. Начался дождик. Тяжелые крупные капли падали на асфальт, точно монеты. На крыше велосипедного навеса черная кошка остановилась на бегу и внимательно посмотрела на Билли. Когда он захлопнул дверь, движенье и грохот словно смели ее с железной крыши, кошка бесшумно исчезла где-то возле задней стенки навеса.

Ветер улегся, и на улице стало совсем тихо. Не слышно было ни птичьего щебета, ни детских голосов, распевавших в школе. Оттуда не доносилось теперь ни звука. Билли остановился в дверях, прислушиваясь и вглядываясь в темноту под навесом. Все спокойно. Он перебежал через асфальтовую площадку и заглянул под навес. Кошки там не было. Капли дождя стучали по крыше все чаще и чаще, точно участившееся сердцебиение. Вскоре все прочие звуки заглушило это соло дождя, и вода струйками побежала по железной крыше, смывая ржавчину и мусор. Билли повернулся и побежал. Обогнув угол школы, он проскочил через туалет в коридор. Ни души. Первый класс, куда он заглянул, был пуст. Во втором шли занятия. Он глядел в окошко из коридора до тех пор, пока не привлек внимание всего класса и учитель не распахнул дверь.

— В чем дело, Каспер? Что ты здесь ищешь?

— Сколько сейчас времени, сэр?

— Времени? А тебе не все ли равно? Тебе-то что здесь нужно?

Учитель шагнул в коридор, Билли отступил назад.

— Это третий «Б», сэр?

— Нет, это не третий «Б». А в чем дело?

— Я думал, это третий «Б». Я должен передать им кое-что.

— Зайди в канцелярию.

— А разве они в канцелярии, сэр?

— Да нет же, зайди, чтобы узнать, где они, идиот! Спроси у секретарши, пусть посмотрит по расписанию.

— Да, сэр. Я и не подумал… Совсем забыл…

— Ты у меня все на свете забудешь, если будешь мне еще мешать.

Учитель захлопнул дверь и, нахмурясь, пошел к своему столу. Билли медленно побрел по коридору и заглянул в соседнюю дверь. Класс был занят работой. Билли пригнулся, чтобы пройти под окном незамеченным, и встал как раз на границе между классами, прислонившись спиной к батарее и поглядывая налево и направо по коридору.

Зазвенел звонок, и, прежде чем он кончил трезвонить, двери классов распахнулись и ученики высыпали в коридор. В первые мгновения их было немного, но все новые и новые классы пустели, и все новые толпы мальчишек вываливались в коридор, они мешались с мальчишками из других классов, крича и толкаясь, и разбегались по своим делам. Билли теперь тоже кричал и толкался вместе со всеми. «Эй, ты не видел четвертый «В»? Послушай, ты наш класс не видел?» Билли подпрыгивал, чтобы взглянуть поверх голов, но, не увидев ничего, вспрыгивал кому-нибудь на спину из мальчишек. Его пытались сбросить со спины или сбить на пол ударом, но он успевал спрыгнуть и отбежать подальше.

Билли увидел одноклассников и бросился к ним, улыбаясь и лавируя в толпе.

— Эй, ты где был, Каспер?

Билли только улыбался в ответ, отходил и снова терялся в толпе, пока не наткнулся на Тиббата.

— Ты Джада не видел?

— А ты-то сам где был? Они ведь тебя всюду искали.

— Кто «они»?

— Грисовый пудинг и остальные.

— А зачем? Для чего я им понадобился?

— Это насчет трудоустройства. Тебе надо явиться к нему на беседу на последнем уроке.

— А Джада не видел?

— Он был здесь. А что?

— Он ничего не сказал?

— Просто спрашивал, где ты, вот и все. А почему ты удрал, когда его увидел?

— А потом ты больше его не видел?

— В чем дело, ты ему чем-то насолил?

Они подошли к дверям класса и увидели Гриса. Он с ходу отвесил Билли две оплеухи — сначала плашмя, ладонью, потом тыльной ее стороной.

— Ты где это пропадаешь, приятель?

Билли потер щеки.

— Нигде, сэр! — заорал он, словно глухой.

— Как это нигде? Не мели ерунды! Ты что, человек-невидимка?

Грис надвинулся на него снова, и Билли юркнул в пустой класс.

— Мне стало плохо, сэр. И я пошел в туалет.

— Где ж ты там прятался? Я посылал туда старост, но они сказали, что там никого нет.

— Да я потом вышел, сэр… подышать свежим воздухом…

— Я тебе покажу свежий воздух!

Билли бочком пятился назад, надеясь избежать удара и проскользнуть к двери.

— Я только что вернулся, сэр.

— А как же собеседование? Мы всю школу обшарили, тебя искали.

— Я как раз туда иду, сэр.

— Ну так беги, живо! И да поможет бог тому, кто возьмет тебя на работу.

Билли двинулся по коридору, потом вдруг остановился и спросил через плечо:

— А куда мне идти, сэр?

— В медкабинет. Если б ты не спал на молитвенном собрании, ты бы знал, куда идти.

Грис снова замахнулся на него, но Билли бросился бежать, и Грис, не удержав равновесия, качнулся вперед, словно теннисист, который делает выпад, чтобы отбить трудный мяч. Ученики, наблюдавшие эту сцену в раскрытую дверь и коридорные окна, быстро отвернулись и стали глядеть в пустоту, не смея поднять глаза друг на друга. Грис раздвинул их, точно занавес, и, потирая плечо, зашагал по коридору. Он прекратил свой массаж лишь тогда, когда по дороге ему попался маленький школьник, которому он дал подзатыльник и отшвырнул прочь.

— А ну пошел отсюда! Не научили тебя держаться правой стороны, что ли?

Возле медкабинета стояло четыре стула. На двух, ближайших к двери, сидели женщина с мальчиком. Билли уселся в конце ряда, оставив один пустой стул между собою и этой парой. Мальчик пригнулся, кивнул на Билли и спрятался за женщину. Она оглянулась и снова повернулась к сыну.

— И не молчи там, как чурка бессловесная, когда войдешь.

Мальчик покраснел и снова взглянул на Билли. Билли выпрямился на стуле, глядя прямо перед собой в пустоту, прикусив нижнюю губу так, что она побелела.

— Скажи, что тебе нужна хорошая работа, чистая работа, конторская, например…

— Кому нужна эта конторская работа?

— Кем же ты хочешь быть? Мусорщиком?

— Заткнулась бы лучше.

— И галстук поправь.

Мальчик взялся за узел галстука и потянул за длинный конец. Узел заскользил вверх и закрыл верхнюю пуговицу белоснежной сорочки.

— Кончала бы ты меня пилить!

— Кто-то же должен тебя пилить…

Дверь отворилась. Женщина встала и заученно улыбнулась. Из кабинета вышел еще один мальчик в сопровождении женщины, которая, обернувшись, улыбалась им. Мальчишки ухмыльнулись. Сидевший рядом с Билли мальчик вошел в кабинет, и дверь за ним закрылась. А та пара ушла, беседуя о чем-то между собой. Мать и сын шагали в ногу, и стук высоких каблуков женщины, заглушая все звуки, звонким эхом отдавался по коридору. Билли проводил их глазами и, упершись подбородком в руки, стал смотреть в пол.

Красные и зеленые виниловые плитки пола чередовались в шахматном порядке и были еще обрызганы белыми крапинками, чтобы придать им сходство с мраморными. Одни плитки были усеяны этими крапинками густо, другие — почти совсем чистые, и там, где плитки, густо покрытые крапинками, были уложены подряд, казалось, что на пол просто пролили белую краску.

Билли поставил ступни ног параллельно по краям красной плитки, но кеды не покрывали ее всю. Он сдвинул ноги назад, освободив небольшое пространство спереди и увеличивая его сзади. Он пошевелил пальцами ног, как бы пытаясь покрыть как можно большую площадь пола, и подошвы его выгнулись, точно гусеницы. Однако покрытое ими пространство не увеличилось, и тогда Билли попросту подобрал ноги и уперся в перекладину стула.

Белые крапинки на красных и зеленых плитках ложились не вплотную, между ними оставались зазоры, точно трещины в пласте горной породы.

И только полосы, оставляемые на полу каучуковыми подошвами, пересекали все стыки и узоры. Одни полосы были короткими и тупыми, точно человек споткнулся на ходу, другие — длинными, изогнутыми и тонкими, будто сабля. Эти полосы тянулись вдоль всего коридора, все они отличались одна от другой, и не было среди них совершенно параллельных.

Билли откинулся на спинку стула и поднял голову. На противоположной стене, напротив медкабинета, находилось окошечко пожарной сигнализации. Под ним красными буквами было выведено: В случае пожара разбить стекло. Сигнальная кнопка находилась в металлической коробке красного цвета. А сверху было круглое стекло, похожее на циферблат часов. Билли разглядывал коробку. Где-то совсем рядом послышался женский смех. Билли инстинктивно повернул голову, потом встал и подошел к окошечку сигнализации. Кнопка почти касалась стекла изнутри. Билли обвел кончиком пальца стеклянное окошечко, и под ногтем у него собралась пыль. Он подышал на стекло, нарисовал на запотевшей поверхности британский флаг и стер его обшлагом. Стекло стало чистым. Билли позвенел по нему ногтями, постучал согнутым указательным пальцем, потом — всеми пальцами и сам испугался шума, который поднял. Билли отпрянул от стены и оглянулся. Тихо. Ни души. Потом дверь отворилась. Билли повернулся. Мальчик. Женщина. А за их спинами — человек за столом. «До свидания». Они ушли, скрывая свою тревогу, поминутно оглядываясь на плешивого человека, который что-то писал, низко склонившись над столом. Он поднял голову, посмотрел в коридор.

— Ты следующий?

Билли глядел на него, не двигаясь с места.

— Ну, заходи, приятель, раз уж ты пришел. У меня времени мало.

Билли вошел, прикрыв за собой дверь, и пересек комнату.

— Садись, Уокер.

— Я не Уокер.

— А кто же ты тогда? У меня по списку следующий Джералд Уокер.

Он сверился со списком.

— Оливер… Стентон… потом Уокер.

— Я Каспер.

— Каспер. Ах да. Ты ведь должен был, кажется, раньше прийти, так?

Он перебирал карточки с данными.

— Каспер… Каспер… вот он. — Он положил карточку сверху, а всю пачку сдвинул на промокашку.

— Ммм.

Пока он изучал карточку Билли, тот изучал его череп, он был гладкий и розовый. Коротко и аккуратно подстриженные волосы окаймляли его, но несколько напомаженных прядок были тщательно зачесаны на лоб, очевидно, чтобы скрыть лысину, хотя они ничего уже не могли скрыть — словно несколько реденьких веточек, которыми попытались прикрыть западню в лесу.

— Итак, Каспер, какой работой ты хотел бы заниматься?

Мужчина сдвинул карточки в сторону, а на их место положил чистый бланк, разлинованный и расчерченный на клеточки. Каспер, Уильям — написал он красными чернилами в верхней строчке. Он вписал также возраст, адрес и другие данные из карточки Билли, потом взял другую ручку и поднял голову.

— Ну так что же?

— Не знаю, я еще об этом как следует не думал.

— А надо подумать. Ты ведь хочешь, чтоб с самого начала все пошло у тебя как надо?

— Пожалуй.

— А сам ты еще не пытался искать?

— Пока нет.

— Ну и чем бы ты хотел заняться? Что у тебя лучше всего получается?

Он снова заглянул в карточку Билли.

— Выполняемые поручения… Способности и склонности… так… Хотел ли бы ты выполнять конторскую работу? Или тебе больше по вкусу физический труд?

— А что такое физический труд?

— Это значит работать руками, например быть строительным рабочим, фермером, механиком. Эти занятия называются так, чтобы отличить их от работы за письменным столом.

— Я бы, пожалуй, работал в конторе. Почему бы и нет? Какую-нибудь работу, чтоб читать и писать.

Инспектор написал на анкете печатными буквами: физический труд, потом высоко поднял ручку, словно хотел написать эти слова и у себя на лысине. Но вместо этого поскреб голову, оставляя на коже белые полоски от ногтей. Потом он аккуратно пригладил свою прядку и снова взглянул на Билли. Тот смотрел мимо него в окно.

— А ты не думал о том, чтобы пойти поработать куда-нибудь учеником? Ну, скажем, учеником электрика или каменщика или что-нибудь в этом роде? Конечно, пока будешь учиться, платить будут не так много. Некоторые мальчики твоего возраста, которые берутся за всякую бесперспективную работу, будут зарабатывать больше твоего; но эта работа не принесет им ни удовлетворения, ни гарантий на будущее, тогда как ты, если всерьез займешься своим делом, поймешь со временем, что сделал правильный выбор. И в будущем, что бы ни случилось, у тебя уже есть профессия в руках. Верно? Что ты сам об этом думаешь? Поскольку, как ты сказал, тебе больше нравится работать руками, может, это и будет самое лучшее? Конечно, для этого тебе придется посещать какой-нибудь технический колледж, готовиться к экзаменам, но в наше время большинство предпринимателей поощряют своих рабочих, которые хотят получше овладеть профессией, и предоставляют им для этого свободное время — как правило, один день в неделю. Но даже если фирма и не даст тебе этот свободный день, а ты захочешь учиться, ты сможешь посещать занятия после работы. Некоторые так и делают. Иные учатся таким образом на протяжении нескольких лет после школы, по два-три вечера в неделю, чуть не до двадцати пяти лет, и в этом возрасте ухитряются получить высшее образование и даже диплом.

Если хочешь преуспеть в жизни, приходится потрудиться, поговори с любым из них, и он тебе скажет, что дело того стоило… Ты не думал о том, чтобы продолжать свое образование после школы?.. Ты слушаешь меня, дружище?

— Да.

— А вид у тебя такой, будто ты не слышишь. Времени у меня, сам понимаешь, не так уж много, до четырех часов, я еще и с другими должен побеседовать.

Он снова заглянул в анкету.

— Итак, о чем мы? Ах да. Если ничего из того, что я упомянул, тебя не привлекает, если ты считаешь, что способен выдержать тяжкий день труда и не боишься замарать руки, есть еще неплохие возможности в шахтерской…

— На шахту я не пойду.

— Но сейчас условия труда там стали неизмеримо лучше…

— Скорей подохну, чем пойду на шахту.

— Ну а чего же ты хочешь тогда? Похоже, что во всей Англии нет работы, которая бы тебе подошла.

Он снова внимательно просмотрел карточку Билли, как будто в ней мог быть какой-то ответ.

— А чем ты увлекаешься? Есть у тебя хобби? Садоводство, моделизм, конструирование или что-нибудь в этом роде?

Билли медленно покачал головой.

— Неужели у тебя нет никаких увлечений?

Билли бросил мимолетный взгляд на инспектора и вскочил со своего места.

— Я могу идти?

— Что с тобой, парень? А ну-ка садись, я еще не закончил.

Но Билли остался стоять. Инспектор начал заполнять пустые клеточки в анкете, торопясь и царапая бумагу пером.

— Немало парней прошло через этот кабинет, но таких, как ты, я еще не встречал. Что ты ерзаешь, как уж на сковородке? И вообще почему ты не слушаешь, когда с тобой говорят?

Он перевернул анкету и, прижав ее к промокашке, провел по ней кулаком, потом, продолжая разглаживать промокашку, вытащил синий листочек из коробки, стоящей перед ним на столе.

— Вот, возьми это с собой и прочти дома. Здесь вся необходимая информация для окончивших школу об условиях труда. Оплата по больничному листу, государственное страхование и все прочее. На другой стороне, — он перевернул листок и ткнул в него пальцем, — отрывной бланк. Когда тебе понадобится твоя карточка, заполни этот бланк и пошли в наше бюро. Адрес указан сверху. Понял?

Билли посмотрел на листок и кивнул.

— На, возьми… Если у тебя будут трудности с устройством, приходи ко мне. Хорошо?

Листок был украшен заголовком «Покидая школу». На первой странице посреди текста был рисунок: человек в квадратных очках через письменный стол протягивает руку рослому юноше в спортивной куртке. Зубы у обоих оскалены в ослепительной улыбке.

Билли взглянул в окно за спиной мужчины, там виднелось дерево и летала клиновидная, похожая на чайку птица с большими крыльями.

— Хорошо, Каспер, это все. Скажи следующему, что он может войти.

Выйдя из кабинета, Билли побежал. Он мчался во весь дух до самого дома.

Дверь сарая была распахнута. Птица исчезла.

Накладка вместе с замком висела на дверном косяке, все четыре шурупа, крепившие ее к двери, были вырваны. На двери остался бледный отпечаток от сорванной металлической пластинки, как след от вывернутого камня на поле, а в тех местах, где были ввинчены шурупы, доска растрескалась. Билли вбежал в сарай, тут же выскочил из него и бросился к ограде.

— Пус! Пус!

Он перемахнул через ограду и побежал по садовой дорожке, ткнулся с разбега в кухонную дверь и отскочил, потому что она была заперта.

— Джад!

Он пошарил под ступенькой, отыскивая ключ, торопливо сунул его в скважину замка, ворвался в кухню.

Шторы в гостиной были опущены. Свет пробивался из кухни через полуоткрытую дверь, полосой ложась на линолеум, как светлая ковровая дорожка. Билли пробежал через гостиную и распахнул дверь в холл. Здесь было посветлее, потому что в верхней половине входной двери было вставлено узорчатое стекло с разводами. Билли оперся руками о ступеньки лестницы и, глядя вверх, крикнул:

— Джад! Джад!

Эхо уже затихло, когда он на четвереньках вскарабкался по лестнице. Дверь спальни была открыта. В ней было тихо и темно. Билли сделал шаг вперед, держась за дверной косяк.

— Джад!

Он зажег свет. Постель была в том виде, как он оставил ее утром: подушки смяты, простыни сбиты, и верхняя, сброшенная на пол простыня выставила угол, словно дразнила его высунутым языком. Билли скатился вниз по лестнице, промчался через гостиную в кухню и на миг замер на пороге, оглядывая поле и небо.

Черное небо, словно скорлупа, затвердело к вечеру. Даль терялась за полем, и ни одной птицы не видно было в затухающих сумерках. Не было слышно и птичьего крика — только ропот дождя.

Билли вбежал в гараж, вытащил из сумки вабило и стал раскручивать леску, размахивая вабилом на бегу, потом перелез через забор.

— Пус! Пус! Иди сюда, Пус!

Билли обходил поле, окликая птицу, крутя вабилом и попеременно меняя руки, пока обе они не онемели от усталости и он не уронил вабило в траву. Билли простоял несколько секунд, озираясь вокруг, потом бросился бежать, снова бешено крутя вабило, летавшее кругами у него за спиной. Он перепрыгнул через забор в сад и побежал вдоль дома к воротам. Какая-то женщина шла ему навстречу по другой стороне улицы. Когда она проходила мимо машины, стоящей у тротуара, казалось, что голова ее движется отдельно по ленте конвейера. Больше на улице никого не было видно. Билли перебежал на другую сторону, и женщина в испуге отпрянула, когда он вдруг выскочил из-за машины.

— Ух ты, сорванец! Напугал до смерти!

— Вы Джада нигде не видели?

Она долго смотрела, держась за сердце, как он убегает по тротуару, потом опустила руку и пошла следом за ним, наклонив голову от дождя.

— Ну и семейка…

Жена букмекера запирала контору, когда Билли добежал до пустыря.

— Э-эй! Миссис Роуз!

Обернувшись, она взглянула на него, потом повернула в двери ключ и открыла сумочку.

— Вы нашего Джада не видели?

Она защелкнула сумочку — клик — и пошла по дорожке, Билли следовал за ней по пятам.

— Это ты, судя по всему, его еще не видел, а то бы ты вряд ли остался цел.

— Значит, видели?

— Видела? Да он нам чуть всю контору не разнес.

— А потом вы его не видели?

— Обзывал меня бог знает как! Назвал обманщицей, заявил, что я решила его ограбить. А Томми Лича, когда он пытался за меня заступиться, вообще грозился прибить. У нас тут был такой цирк! В конце концов пришлось мне послать за Эриком Клафом и Эриком Стритом, чтоб они подтвердили, что ты никаких ставок не делал.

— А позже он сюда не заходил?

— Обе эти лошади пришли первыми. Крэкпот взял сто к восьми. Скажи-Что-Ему-Крышка тоже выиграл, четыре к одному. Так что Джад больше десяти фунтов мог бы получить.

— А вы не знаете, где он сейчас?

— Почему ж ты не сделал ставки?

— Откуда я знал? Я же не знал, что они выиграют.

Билли начал всхлипывать. Миссис Роуз покачала головой.

— Да уж, достанется тебе, парень, когда брат до тебя доберется.

Они дошли до «Ко-опа» на углу улицы. Здесь Билли остановился, а миссис Роуз пошла дальше. Билли повернулся и побежал назад, мимо букмекерской конторы. Он промчался через весь квартал, потом вниз по главной улице, потом до тупика и дальше в поле — через лазейку.

Всего несколько метров он пробежал по дорожке, и тускло-красные стены домов стали темными силуэтами в сгустившихся сумерках. Только очертания крыш еще четко вырисовывались на фоне неба. Билли вытащил вабило из одного кармана и пошарил в другом, доставая носовой платок. Он развернул платок, привязал к вабилу и стал раскручивать его, медленно продвигаясь вперед по тропинке.

— Пус! Пус! Иди сюда, Пус!

Он все время смотрел вверх и потому то и дело сбивался с тропинки и снова выбирался на нее, ступал по лужам; мокрая трава смывала грязь с его кедов.

— Иди, Пус! Иди сюда!

Сперва платок трепетал за вабилом, потрескивая, будто хвост бумажного змея, однако дождь и влажная трава вскоре превратили его в мокрую серую тряпку, которая шлепала в темноте.

Круг за кругом, круг за кругом, леска свистела в сумраке; потом он стал крутить помедленней, сменяя руку. Наконец Билли укоротил леску и раскрутил ее так сильно, что леска, вабило и платок слились в колесо, и он выпустил его вверх, как ракету, — высоко взлетев в небо, ракета вдруг замедлила свой полет и, потеряв скорость, упала на землю. Билли подбежал, поднял вабило и тут же начал вращать снова.

— Пус! Пус! Пус!

Его клич стал пронзительным, похожим на визг. Он прерывисто дышал и всхлипывал, но всякий раз, когда он укорачивал леску, чтоб ускорить вращение вабила, он сдерживал дыхание, прислушиваясь. Он почти не дышал и тогда, когда вабило взлетало вверх; и так до тех пор, пока оно, неразличимое во мраке, не падало на землю, и тогда Билли, плача, бежал и подбирал его с земли.

В конце поля в проеме живой изгороди был лаз — лесенка со ступеньками. Боковины лестницы были холодные и скользкие. Билли поднялся на две ступеньки, потом, держась за боковины, вскарабкался на верхнюю перекладину и медленно, осторожно, зацепившись носками за боковины, выпрямился, балансируя, точно акробат на вершине человеческой пирамиды. Стоя над изгородью, он озирался вокруг. В обе стороны тянулись изгороди и заборы, словно черная кайма — по краю серого покрывала. Билли напряженно вглядывался в даль, туда, где начинался лес, потом он повернулся и от этого движения чуть не свалился с лестницы. Он ухватился за боковину, нашел прочное положение и принялся медленно раскручивать вабило.

Стоя над полем в сумраке, зацепившись ногами за перекладину, он раскручивал вабило и звал, звал без конца. Иногда вабило задевало за изгородь, и тогда нарушалось и его собственное равновесие и ритм вращения. Но, слегка согнув колени, Билли снова обретал равновесие и снова вводил вабило в игру. Иногда платок задевал иглы боярышника, оставлявшие на нем дыры, так что в конце концов платок оторвался и упал на кусты. Билли оставил его лежать там — смутное пятно на фоне листвы, да и сама листва была теперь похожа на тень, и вабило стало темною тенью, взлетающей вдруг из мрака.

Билли бросил вниз вабило и спустился за ним, подобрал его и раскрутил снова. Он медленно двинулся к лесу. Очертания деревьев уже проступали из мрака, черная лента леса протянулась вправо и влево и все выше заполняла собой небо, по мере того как он подходил. Вабило, до предела раскрученное, иногда поднималось выше зубчатых силуэтов деревьев, мелькало на фоне серевшего неба, потом устремлялось вниз и, стукнувшись о землю, снова мчалось по кругу. Когда Билли подошел совсем близко к опушке леса, он уже больше не мог разглядеть вабило на фоне неба, оно оставалось теперь невидимым в темноте и ненужным.

Билли побежал. Он добежал до лаза, вскарабкался по лестнице и спустился вниз, волоча за собой вабило. Оно зацепилось за перекладину, и Билли резко остановился. Он потянул за собой вабило, потом намотал на руку леску и рванулся вперед. Леска оборвалась, Билли с трудом удержался на ногах и, сбросив с руки обрывок лески, свернул с тропинки, вломился в подлесок.

— Пус! Пус! Пус! Пус!

Вдруг стало еще темней, и ему приходилось, пробираясь вперед, защищать руками лицо от сучьев. Среди кустарника темнели высокие купы боярышника, а высоко над ним на фоне неба сучья деревьев сплетались в густую решетку.

Так блуждал он, крича в темноту, спотыкаясь и падая на четвереньки; иногда он так и оставался стоять на четвереньках, опустив голову, будто усталый зверь, потом, выкарабкавшись из кустов, вставал и шел снова. Миновав подлесок, он забрался в самую глубину леса, где было больше пространства между деревьями, и каждый такой просвет был серым и темным, как погреб. Листвяной покров проминался у него под ногой, а там, где осенние ветры намели листьев в ямы или у пригорков, нога утопала в листве по щиколотку; и тогда он переступал, высоко поднимая ноги, шел медленным скользящим шагом, а когда ноги уставали, останавливался, погрузившись в палую листву чуть ли не до колена. Он снова звал, ждал, но в ответ доносились только эхо да шум дождя.

Дождь, миллионы капель в секунду. Одни шлепали по земле, пролетев между сучьями, другие стучали по листьям и сливались в более крупные и тяжелые капли, чтобы потом оборваться вниз. А на их месте нависали точь-в-точь такие же тяжелые капли. Над всеми лесами с миллионов ветвей падали миллионы капель в секунду — кап, кап, кап — под немолчный шелест и шорох дождя, льющегося на землю.

— Пус! Пус! Пус!

Только стук капель отвечал на его односложный призыв: чей-то шепот крался за ним по лесу, замирая после каждого его крика, но потом немедленно отзывался снова, еще нежней, еще настойчивей, чем сам его призыв. Билли наткнулся на молодой дубок, покрытый еще не облетевшими пожухшими листьями. Листья загремели, и он метнулся в сторону, куда глаза глядят, — бежал, звал, спотыкаясь о пни и сучья, спрятавшиеся в траве, и падая. Билли снова набрел на тропинку и пошел на другой край леса, потом повернул назад по той же дороге и вышел у того самого лаза, через который он перелез. В поле было темно. Вдали небо еще светилось оранжевым заревом, словно городская окраина была объята пожаром. Билли свернул под сень деревьев, туда, где была ежевичная поляна. И снова побежал. Первые несколько метров он пронесся с разгону, но потом колючие щупальца ежевики ухватили его за джинсы, вцепились в ткань и царапали ему щиколотки через носки. Он шел все медленней, медленней и наконец затоптался на месте, точно в страшном сне.

Он проходил по тем же самым местам, где уже был раньше. Он пересекал дороги, чтобы выйти на новое место, но оказывался на них снова и вновь попадал туда же, было слишком темно, чтобы он мог разглядеть хоть одно знакомое дерево или какой-нибудь другой ориентир.

Наконец чаща поредела, и он различил огни Монастырской фермы. Билли направился к ней, выбравшись из-под деревьев к изгороди, окаймлявшей проселочную дорогу, ту самую, что отделяла лес от фермы. В кухне занавески не были задернуты, и свет из окон освещал поляну и приземистые яблони на ней. Справа от дома различались очертания конюшни и каких-то еще дворовых построек, а в отдалении смутно маячила во мраке громада амбара. Слева от дома был пустырь, на котором когда-то стояла монастырская стена, но сейчас было пустынно и голо, если не считать нескольких каменных обломков, черневших в траве. Билли долго смотрел на ферму поверх изгороди. Потом его начал бить озноб, он повернул прочь и медленно отправился в обратный путь через лес.

Что-то хрустнуло перед ним и метнулось в сторону, потревожив птицу, которая вспорхнула среди ветвей.

— Пус!

Он отыскал тропинку, которая вывела его к лазу. Когда он карабкался по лестнице, нога его зацепилась за порванную леску вабила. Он распутал леску, снял ее с перекладины, обернул вокруг вабила, потом спрыгнул вниз и побежал через поля к своему дому.

Черная вереница домов была словно вырезана на оранжевом фоне неба. Освещенные окна нижних этажей сливались в непрерывную линию разноцветных квадратиков, и лишь изредка эту линию дополняло освещенное окошко на втором этаже.

Билли добрался до жилых домов и вошел в закруглявшийся тупик; и тут он сразу вступил в оранжевое марево света от трех фонарей в тупике, а также фонарей, стоявших наискось друг от друга по обе стороны улицы.

В гостиной у них горел свет. Билли пробежал по дорожке к кухонной двери, взялся за дверную ручку и, немного подумав, отпустил ее, он стал вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть сарай. Потом медленно пошел к сараю, постепенно замедляя шаг, и вдруг, уже почти остановившись, бросился бежать. Дверь была по-прежнему открыта. Сарай — по-прежнему пуст.

Когда Билли вбежал из кухни в гостиную, мать и Джад, напуганные шумом, поднялись из-за стола, но, увидев Билли, сели снова.

— Где она? Что ты с ней сделал?

Джад мельком взглянул на него и опять уставился в комикс, прислоненный к сахарнице. Мать покачала головой.

— А ты-то сам где шатался? Посмотри-ка на себя, весь мокрый.

В комнате было тепло. Огонь ярко пылал в камине, тихо играло радио, на столе стоял чай.

— Иди сними с себя все мокрое и приходи пить чай.

Мать открыла журнал, перегнула его пополам.

— И закрой дверь, Билли, ужасный сквозняк.

Он стоял неподвижно, все еще тяжело дыша, и не отрываясь глядел на Джада.

— Я спрашиваю, где она?

Джад, казалось, не обращал на него внимания. Перед ним между краем стола и комиксом стояла чашка чаю. Рядом — цилиндрик бисквитного печенья, который был тоньше и выше чашки. Пар поднимался над чашкой, и от дыхания Джада завитки пара улетали к страницам комикса.

Джад продолжал читать, не глядя вытаскивал бисквиты из пачки, макал их в чай и отправлял в рот. Он проглотил таким образом четыре печенья и, только когда откусил пятое, поднял глаза на Билли, смотревшего на него в упор.

— Чего уставился?

Услышав его окрик, миссис Каспер вскочила. Джад поспешно вытащил свой бисквит из чая. Опоздал. Кончик бисквита упал в чай, и в руке у Джада остался лишь мокрый обломок.

— Смотри, что я из-за тебя наделал!

Билли бросился к столу. Мать замахнулась на него журналом.

— Что с вами? Чего вы орете оба?

Билли ловко увернулся от ее журнала и закричал, тыча пальцем в Джада:

— Спроси у него, он знает!

Джад встал и стукнул кулаком по столу.

— Ты бы тоже узнал, приятель, если б чуть раньше мне попался.

— В чем дело? О чем это вы толкуете?

Она села поудобнее, нейлоновый халат зашуршал, когда она закидывала ногу на ногу.

— Садись, Билли. И сними с себя мокрую одежду, не то простудишься и помрешь.

Билли начал плакать, задыхаясь от рыданий.

— Что с тобой? Что случилось?

Билли был не в состоянии произнести ни слова. Он только показывал пальцем на Джада, который сперва отвернулся, а потом снова уткнулся в свой комикс.

— Что ты опять с ним сделал, Джад?

Джад вдруг сбил рукой со стола комикс и вскочил. Мать выпрямилась в кресле, а Билли перестал всхлипывать.

— Сам виноват! Если бы сделал ставку, как ему было сказано, ничего бы не случилось!

— А он что, не сделал? Я ведь ему напомнила сегодня утром перед работой.

— Черта с два, сделал!

— Я же тебе сказала, чтоб ты не забыл, Билли.

— А он вовсе не забыл, деньги-то он стянул.

— И что же произошло? Ты выиграл?

— Выиграл! Да я б десятифунтовую бумажку получил сегодня, если бы он свои воровские руки не распускал!

— Десять фунтов! Ну-у, Билли, это уж слишком! Сколько можно?

Они оба глядели на Билли через стол.

— Сто к восьми и четыре к одному они взяли. Я же знал. Скажи-Что-Ему-Крышка был абсолютный верняк, и за Крэкпотом я целый сезон следил. Я должен был выиграть рано или поздно. Просто они выжидали хороших ставок.

Он отошел от стола, словно утрата его была слишком тяжкой, чтобы он мог продолжать заниматься своим делом.

— Десять фунтов! Да я бы с такими деньгами неделю мог не работать.

Он схватил кочергу и сунул ее в огонь, взметнув целый сноп искр.

— Я бы его на месте пристукнул, если б он мне после обеда попался.

— Ну и чего он теперь плачет?

— Потому что он за это убил мою птицу, вот чего!

Джад продолжал шуровать в огне.

— Быть не может! Неужто это правда, Джад?

— Он убил. Я знаю. Потому что не смог меня поймать!

— Это правда, Джад?

Джад повернулся, сжимая в руках кочергу, сейчас он был похож на рыцаря с первой полосы «Дейли экспресс».

— Ну и что! Да, убил! И что ты теперь мне сделаешь?

Билли обежал вокруг стола и попытался спрятать лицо у матери на груди. Она смущенно отстранила его.

— Ну перестань, Билли, не будь таким глупеньким.

— Она сама виновата, его дурацкая птица! Я хотел ее выпустить, но она ни за что не вылезала из сарая. А когда я попробовал ее выгнать, она начала меня драть когтями. Вон, глянь, все руки исполосованы!

Джад протянул руки, чтоб они полюбовались. Билли бросился на него. Джад поднял кочергу и оттолкнул его левой рукой.

— Сволочь! Громила, отродье поганое!

— Не смей обзываться! Не то отправишься следом за своей птицей!

— Сволочь! Сукин сын! Сволочь вонючая!

Билли не отступал, лишь обернулся, когда мать замахнулась на него.

— Прекрати, Билли! Чтоб я не слышала больше таких слов!

— Тогда сделай с ним что-нибудь! Ну сделай что-нибудь!

Мать замерла на месте, глядя поверх его головы на Джада.

— Где она, Джад? Что ты с ней сделал?

Джад отвернулся к камину и отбросил кочергу.

— На помойке.

Билли промчался между ними, бросился через кухню во двор и побежал к мусорному баку у гаража. Он сбросил крышку и заглянул внутрь. В темноте ничего не было видно, и тогда он протянул руку и стал осторожно шарить среди мусора. Но вот он нашел то, что искал, и быстро выпрямился, сжимая в руке свою птицу.

Он принес ее в кухню и, стоя спиной к гостиной, разглядывал пустельгу. Коричневые глаза были открыты. Стеклянный взгляд. Изогнутый клюв приоткрылся, и в нем был виден язык. Голова птицы бессильно болталась из стороны в сторону всякий раз, когда Билли поворачивал ее, чтобы стряхнуть с перьев пыль и пепел. Он дул на ее перышки, взъерошивая их своим дыханием, потом нежно приглаживал их пальцами.

Билли распахнул, точно веер, одно крыло и медленно провел пальцем по внутренней его стороне — вдоль маховых перьев, словно крыло было музыкальным инструментом, звучание которого было слишком нежным и оттого неслышным для человеческого уха. Потом он осторожно сложил птице крылья на спине и принес ее в гостиную.

Джад стоял спиной к огню, мать у стола разливала чай. Комикс все еще валялся на полу.

— Погляди, мам, что он сделал! Ты только погляди на нее!

Он протянул птицу над столом, вверх желтыми лапками, на которых болтались опутенки, острые когти теперь могли хватать только воздух.

— Вижу, милок, это просто срам! Но избавьте меня, ради бога, от всего этого.

Она села так, что птица оказалась как раз перед ее лицом.

— Нет, ты все же погляди на нее! Погляди, что он натворил!

Она взглянула на птицу, скривившись от отвращения, и обернулась к Джаду.

— Скверную шутку ты сыграл, Джад.

— А он не скверную шутку сыграл, скажи?

— Знаю, но ведь и ты знаешь, как ему эта птица была дорога.

— Не дороже, чем для меня десять фунтов.

— Он так ее любил! И все-таки убери ее со стола, Билли.

— Десяти-то бумаг она все же не стоила!

— Знаю, и все-таки ты сыграл скверную шутку. Убери ее от меня подальше, Билли, я ее уже видела.

Билли все пытался поднести к лицу матери свою птицу, но она отстраняла его.

— Он же не прав, мам! Он не прав!

— Знаю, что не прав, но раз уж дело сделано, что мы теперь можем…

— А он? Что ты с ним сделаешь? Должна же ты с ним что-нибудь сделать!

— Что я могу?

— Ну стукни его! Отлупи его хорошенько! Дай ему кулаком по роже!

Джад фыркнул и, повернувшись, оглядел себя в зеркале, висевшем над камином.

— Хотел бы я посмотреть, как она это сделает.

— Не болтай чепухи, Билли, как я могу его отлупить?

— Ты его никогда не наказываешь! Все ему сходит с рук!

— Да замолчи же ты! Поплакал, и хватит!

— Тебе на все наплевать!

— Мне не наплевать. Но, в конце концов, это всего-навсего птица. Ты ведь можешь другую завести…

И она снова уткнулась в свой журнал, подняв над столом чашку. Билли протянул руку, сжал чашку и так дернул ее к себе, что у нее оторвалась ручка и чашка пролетела через всю комнату, выплеснув чай. Джад, наблюдавший за этой сценой в зеркале, не успел толком ничего сообразить и отскочить в сторону, чашка попала ему как раз посередине спины между лопатками. Миссис Каспер изумленно разглядывала ручку, оставшуюся у нее на пальце. А Билли уже повис на спине у Джада, обеими руками вцепившись ему в шею. Джад раскачивал его из стороны в сторону, и он болтался, как висюлька на праздничном майском столбе. Миссис Каспер попыталась оттащить Билли. Он лягнул ее двумя ногами, как заяц, и она, схватившись за грудь, согнулась от боли. Чайник качнулся, но не упал. Пачка бисквитов и бутылка молока покатились по столу. Бутылка упала на пол и разбилась. А пачку бисквитов задержал молочный потоп на скатерти.

Билли визжал и всхлипывал над самым ухом у Джада. Тот пытался дотянуться рукой до его волос, но всякий раз, когда рука Джада появлялась сзади, Билли отклонялся. И вдруг, резко нагнувшись, Джад перебросил Билли через голову. Билли изо всех сил цеплялся за шею Джада, но потом все-таки вынужден был разжать руки. Перевернувшись в воздухе, он упал почти на четвереньки на кушетку, и она опрокинулась, показав дерюжную подкладку и с визгом крутившиеся ролики на ножках. И мать и Джад бросились на Билли, вскочив на ноги, он стал размахивать перед ними птицей, держа ее за лапы. Распахнутые крылья птицы, ее шуршащие перья, мелькавшие у них перед глазами, вынуждали их держаться на безопасном расстоянии, а между тем Билли успел поднять и поставить между ними и собой кушетку, как преграду, а потом, метнувшись к выходу, выскочил наружу и захлопнул за собой обе двери.

Он бежал к воротам по дорожке, а соседи, выглядывая из окон или полуоткрытых дверей, издали наблюдали за ним. Билли перепрыгнул через ограду и нагнулся над сточной канавой, нащупывая в воде какой-нибудь камень.

— Билли! Билли, вернись!

Он обернулся, услышав голос матери. Она бежала по дорожке, то и дело оглядываясь на соседей. Вот она добежала до ворот и приготовилась отворить их, но Билли уже был далеко, на главной улице. Она стояла, вцепившись в островерхие пики решетки, глядя, как он убегает прочь.

— Билли! Вернись, мерзавец!

— Вы меня не поймаете! Никогда не поймаете!

Он скрылся с глаз, а она долго еще стояла у ворот, потом вернулась в дом. На улице шел дождь, но никто из соседей не закрыл дверей, пока она не исчезла в доме.

Билли оглянулся через плечо и постепенно перешел на шаг, словно заканчивая бег на длинную дистанцию. Он тяжело дышал, но не останавливался ни на минуту, продолжая медленно и упорно шагать посередине дороги. Движение тут было не очень оживленное, и, если приближалась машина, он просто на мгновение сходил на обочину, чтобы пропустить ее. Когда Билли поднял правую руку, чтобы отереть рукавом лицо, он обнаружил, что все еще держит в руке птицу. Он сошел на обочину и остановился под фонарем. Переложил птицу в левую руку — правая ладонь вспотела. Перышки на груди у птицы были взъерошенные и мокрые от дождя. Билли пригладил их, потом погладил ей спинку и крылья, распахнул куртку и бережно спрятал птицу в большой внутренний карман. Он одернул куртку, и вздутия на груди почти не стало заметно. Билли вытер руки о джинсы и опять зашагал по дороге. Дойдя до конца главной улицы, он, не оглядываясь, свернул вправо и продолжал идти к центру.

По обеим сторонам этой боковой улицы, так же, как и вдоль следующей, как и вдоль всех этих Дорог, Авеню, Проспектов, Шоссе, Аллей, Проездов и Переулков окраинного микрорайона, шли похожие друг на друга дома: полуизолированные, разбитые на блоки, четыре окна в каждом блоке, и печная труба над крышей второго этажа. Лишь изредка этот типовой поселок разнообразили запрятанные в какой-нибудь тупик островки пенсионерских коттеджей, выстроенных, впрочем, из того же самого красного кирпича.

Перед каждым домиком был разбит квадратный палисадник, который отделялся от соседского проволочной сеткой, натянутой между бетонными столбами.

Большинство палисадников представляли собой необработанные квадраты вытоптанной земли либо заросли сорняками и какими-то старыми одичавшими кустарниками, многие сетки, очевидно оттого, что через них лазали или подрывали под ними ходы, были оттянуты и порваны. А в иных местах проволочная сетка была вообще содрана и на месте ограды остались торчать только четыре никому не нужных бетонных столба.

Палисадники отделяла от тротуара трехфутовая стена, сложенная из тех же кирпичей, что и дома. Верхний край стены украшал ряд кирпичей, поставленных на ребро, но во многих местах кирпичи вывалились, и дыры, зияющие в стене, напоминали дыры от вырванных зубов. Стоило выпасть одному кирпичу, как за ним вскоре следовал другой, и они начинали вылетать один за другим, так что местами в стене уже зияли клинообразные выбоины, доходящие до самой земли, и к ним были протоптаны дорожки, совершенно не предусмотренные планировщиками. Все эти дорожки пролегали совершенно одинаково — наискось от пробоины в стене через палисадник, прямо к бетонной дорожке, ведущей к дому. Груды выпавших кирпичей высились у основания стен.

Кое-где у стены была высажена бирючина, и проволочные ограды между палисадниками были укреплены еще живой изгородью. Между кустами виднелись порой небольшие лужайки, иной раз весьма причудливой формы: то со срезанным углом, то треугольные, то круглые, то с звездообразной клумбой посредине; у одной лужайки были срезаны два угла, вдоль другой по диагонали протянулась полоска каких-то растений. Были там еще какие-то нелепые тротуарчики, а также крохотные бассейны, где каменные птицы утоляли жажду. Кое-кто украсил свой палисадник какими-то решеточками, шпалерами и целыми рядами цветочных горшков, сделанных из дренажных труб. А то еще встречались гномики и аисты или пятнистые грибы-поганки, выкрашенные в немыслимые цвета; при свете, падавшем от уличных фонарей или освещенных окон, все эти фигурки отбрасывали на траву причудливые тени. У некоторых палисадников были ворота, хотя и далеко не у всех, но даже там, где они были, чаще всего не хватало одного или двух столбиков в ограде.

В этом микрорайоне были общие гаражи, но нередко то одна, то другая машина ночевала на обочине. Между проезжей частью и тротуаром тянулась полоска земли, и вдоль всей улицы из нее торчали через равные промежутки черные железные диски, на которых большими буквами было написано: Посеяно, не топтать. Некоторые машины тем не менее залезали двумя колесами на эту полоску. То тут, то там диски валялись на земле, точно сваленные могильные камни, и повсюду эта «засеянная» земля была изрезана колеями и вытоптана до блеска. А кроме того, она была усеяна бумажками, пустыми сигаретными обертками, обломками кирпичей и собачьими кучками, однако через каждые пятьдесят метров на полоске были посажены молодые деревца, окруженные оградкой из остроконечных железных прутьев. Не многим из саженцев удавалось подняться выше, чем окружавшие их железные прутья, большинство были похожи на еще один убогий остроконечный прутик, воткнутый в середину ограды. Впрочем, местные жители нашли применение этим оградкам — они превратили их в мусорные урны, и теперь они были полны бумажек, сломанных игрушек, пустых бутылок, пустых коробок и отслуживших свой срок велосипедных деталей.

Билли миновал эти дома с палисадниками. Прошел мимо домов Тиббата и Макдауэла, мимо домов Андерсона и трех курильщиков, мимо дома посыльного от Кроссли. Мимо некоторых домов он прошел даже несколько раз. Он прошел мимо спортивной площадки, тускло освещенной уличными фонарями и фарами машин, проезжавших по Сити-роуд. Он прошел мимо школы и пустынного футбольного поля, мимо яслей и детского садика, расположенных в противоположных концах микрорайона. Он прошел мимо букмекерской конторы и ряда магазинов в конце улицы: лавка, где угощали картошкой с рыбой, «Ко-оп», мясная лавка, фруктовая лавка, парикмахерская и, наконец, бакалейная. Точь-в-точь так же были оформлены магазины и в другом конце улицы. Лавки и магазины были закрыты, окна не светились: и все же для него они были вехами его дневного блуждания в лабиринте микрорайона.

Народу на улицах было мало: прошла какая-то пожилая пара, затем мужчина, потом женщина; никто не разговаривал, все куда-то спешили, опустив голову. Шелестя шинами по мокрому асфальту, прошла машина, за рулем маячила темная тень. Подмигнув подфарником, машина у перекрестка свернула направо.

Какие-то тени дрожали на опущенной шторе. Вспыхнул свет в окне и снова погас. Послышался чей-то смех. Затем чей-то крик. Кого-то окликнули по имени. Оглушительно вопящий телевизор выбросил в сад куски диалога. Где-то звучала пластинка, играло радио — случайные звуки на тихой улице.

Наконец Билли вышел на Сити-роуд. Здесь было светлее и машин побольше. Автомобили сверкали под дождем, их крыши отражали разноцветные уличные огни, машины оставляли за собой на мокром асфальте мерцающие дорожки света. Билли остановился, глазея на уличное движение, он поворачивал голову то влево, то вправо, провожая взглядом какую-нибудь особенно заинтересовавшую его машину. Потом он повернул направо и зашагал, опустив голову, посреди мостовой. Выждав, когда образуется промежуток в потоке машин, Билли пересек улицу наискосок перед носом у какой-то машины, шофер коротко просигналил, замедлил ход и, обернувшись, проводил его взглядом. Билли миновал лавку Портера. На ее стеклянной двери было объявление: Закрыто. Нельзя купить даже пачку «Бристоля».

Дома, лавки. Квартиры над лавками. Новый жилой дом с собственной стоянкой перед ним. Старые жилые дома располагались уступами по склонам холма или ютились в конце улиц. Гараж. Часовня, обитая жестью. Детская площадка с запертыми воротами, за ограждением виднеется бассейн-лягушатник, из которого вода спущена на зиму. Потянулся длинный ряд пустующих старых домов, а рядом с ними, в стороне от дороги, — заброшенный кинотеатр. Проходя мимо, Билли взглянул на него, потом остановился, вернулся и встал перед входом.

«Дворец». Причудливые буквы, стилизованные под арабскую вязь, еще виднелись на штукатурке над входом. Стиль здания явно навеян греко-арабской архитектурой. Над входной дверью арка, как бы уводящая в пещеру, а над ней — завершение фасада, повторяющее тот же самый восточный изгиб, полумесяцем. Колонны подпирали башенки, венчающие фасад справа и слева. Здание было оштукатурено, колонны изрезаны каннелюрами, но штукатурка на фасаде и на колоннах уже начала отваливаться, обнажая все те же кирпичи. Доска анонса ничего не обещала любителям кино. Вход был закрыт раздвижной дверью, но она не доходила до стрельчатой арки, и через проем можно было увидеть, что фойе завалено кирпичом и камнями, которые выпали из стен.

Билли медленно пересек дворик и подошел ко входу. Он подергал дверь и сам вздрогнул, напуганный грохотом. Он дошел до угла здания и глянул вдоль боковой стены. В отличие от оштукатуренного фасада эта длинная стена оказалась попросту кирпичной. Билли направился вдоль нее. Неподалеку от угла он обнаружил небольшое окошечко, заколоченное досками. С задней стороны здания находился запасный выход, тоже забитый досками, а с другой стороны здания, ближе к фасаду, — еще одно небольшое заколоченное окошко, расположенное симметрично первому. Билли дотянулся до нижней доски, закрывавшей окошко, потом подпрыгнул и коснулся рукой верхней доски. Он поглядел вокруг и пошел вдоль здания, собирая целые кирпичи и укладывая их один на другой крест-накрест. Когда он встал на эту башенку, плечи его оказались вровень с подоконником. Окно было прочно забито двумя поперечинами. Билли просунул между ними пальцы и с силой потянул на себя нижнюю доску. Она сломалась посредине, и обе половинки раскрылись, как створки ставней. При этом Билли отлетел назад, свалив верхний кирпич, с грохотом полетевший на асфальт. Билли в испуге бросился бежать. Добежав до угла, он спрятался там, потом выглянул, выжидая. Машины по-прежнему проносились мимо. Прошел мужчина. Снова промчались машины, потом пробежал какой-то мальчишка.

Билли вернулся к окну, восстановил свою кирпичную башню и оторвал верхнюю доску, переломив ее посередине, так же как нижнюю. Окно было квадратное, в полметра шириной, и обито оно было металлической сеткой. Билли надавил на сетку. За ней не было ни стекла, ни рамы. Билли спустился на землю, подобрал кирпич и пробил в сетке дыру. Задвижка откинулась легко, зато окно поддалось с трудом. Билли заглянул внутрь. Четырехугольник мрака. Он нашарил в кармане коробок, зажег спичку и осветил черный квадрат. Однако слабенький огонек не мог осветить всего, и Билли бросил спичку, прикидывая размеры окна.

Он протянул правую руку, ухватился за верхнюю филенку рамы изнутри и просунул в окно голову, потом поерзал взад-вперед, продвигаясь вверх и в сторону и освобождая место для левой руки. Наконец он просунул и левую руку и перегнулся через окно — головой вниз. Он пролез внутрь до половины и мешком повис на подоконнике. Руки нащупали раковину умывальника, он подтянул все тело вперед, дрыгая ногами в пустоте. Билли отпустил раковину и стал сползать дальше вниз — за подоконник он цеплялся только носками. И тут он оттолкнулся от подоконника и уперся руками в пол, а животом лег на раковину, еще немного продвинулся вперед и наконец встал.

Он шумно дышал в темноте. Потом зажег спичку. В ее мгновенно вспыхнувшем свете он успел увидеть два писсуара, унитаз в кабинке с оторванной дверью и раковину. Билли сделал два шага к двери, но тут ему пришлось бросить спичку. Он открыл дверь и зажег новую спичку. Света ее было слишком мало. Билли нагнулся, пошарил по полу, поднял газетный лист, свернул из него жгут и зажег его от новой спички.

Перед ним было фойе, напротив, в дальнем конце, — дверь и несколько ступенек, ведущих на балкон. Главный вход заколочен, а против него — голый кондитерский киоск. На стенах темнели пустые застекленные рамки, а по обе стороны киоска виднелись двойные двери, ведущие в партер. Билли подошел к ближайшей; две замочные скважины, а между ними — круглый металлический диск, который распадался на две части, когда половинки дверей распахивались. Билли зажег новый факел, толкнул одну половину двери и удержал ее за собой правой рукой, чтоб она не раскачивалась.

Здесь было сыро и воняло кошками. В зале никаких кресел уже не было, голые доски пола покато спускались к передней стене, к экрану. В центральном проходе, где раньше, видимо, лежала ковровая дорожка, пол был светлее, и Билли медленно прошел по этой полоске в глубину зала. На полу валялась оберточная бумага. Несколько сидений и спинок от кресел были свалены грудой у стены. Билли продвигался вперед, и факел его освещал стену, некогда пастельных тонов, теперь грязно-серую, с узором из продолговатых овалов, внутри которых были овалы поменьше, теперь они были уже едва различимы. Над радиаторами отопления от тепла проступили огромные, чуть не до самого потолка, пятна. Впереди виднелась голая деревянная сцена, а за нею — кирпичная стена. Билли повернулся и пошел назад, поднимая свой факел вверх, к балкону. Но балкон был слишком высоко, и свет, не доходя до него, умирал, бросая вниз искры и тени. Билли подошел к креслам, сваленным у стены. Плюшевая обивка на них была разодрана, клочья войлока торчали наружу. Билли поддал ногой какое-то сиденье, потом поднял его и подтащил к спинке. Прислонив все сооружение к стене, он сел и откинулся на спинку. Факел догорал. Билли отбросил его и смотрел, как он гаснет на полу.

Тьма. От тишины, усугубляемой отдаленным уличным шумом, звенело в ушах. Билли поежился, плотнее запахнул куртку и спрятал руки в рукава, пытаясь согреться. Тепло… тепло на экране… картина во весь экран. Билли сидит между отцом и еще каким-то мужчиной, такой маленький по сравнению с ними, он сидит так глубоко в кресле, что макушка его едва видна. Вокруг тоже сидят люди. Пакетик конфет лежит у Билли на колене. Дымное тепло… клубы дыма вьются в луче кинопроектора. Билли шепотом спрашивает что-то у отца, и тот наклоняется, чтобы ответить ему. Билли сосет конфеты. Короткометражки. Новости дня, анонсы, рекламные ролики. Вспыхивает свет. Встав на колени в кресле, Билли машет знакомому мальчику. Он знает этого мальчика, говорит он отцу. Мороженое. Отец покупает мороженое. Два стаканчика. Свет постепенно снова гаснет, экран заливает розовый цвет, потом розовато-лиловый и наконец лиловый. Билли поудобнее устраивается в кресле — у него полный стаканчик мороженого и еще конфеты в пакетике. Ему тепло и уютно сидеть между отцом и еще каким-то мужчиной. Начинается Большая Картина. Настоящая картина. Длинная картина. Потом наступает конец. В толпе, заполнившей проходы между рядами, и в фойе Билли держится за отцовский пиджак. Они идут домой, Билли о чем-то спрашивает отца. Они шагают по главной улице. Отец больше не разговаривает и не отвечает на вопросы, он спешит. Билли бежит, стараясь не отстать от него. Что случилось, па? Почему ты бежишь? Возле дома стоит автомобиль дядюшки Мика. На переднем сиденье Джад, забавляясь, крутит руль. Стой здесь, Билли. Джад удирает. Отец идет по дорожке к дому, Билли догоняет его у кухонной двери. Зажигается свет в гостиной. Мама и дядя Мик вскакивают с кушетки, оба красные, и вид у них растерянный. Шляпа дяди Мика лежит на столе. Кожа под глазом у дяди Мика лопается, как мандарин. Льется кровь. Визг. Крик. Дядя Мик вытирает кровь пальцами и смотрит на них, словно не понимая, что это такое. Входит Джад. Дядя Мик уходит. Шляпа его остается лежать на столе. Билли уже в постели. Крики долетают до него снизу. Он плачет в темноте. Джад прислушивается. Снова крики. Теперь они стали слышнее, потому что открылась дверь в прихожую, потом послышались шаги по лестнице, шаги в спальне, криков больше не слышно. В спальне какое-то движение, шаги на лестничной площадке. Билли подбегает к двери. Отец стоит на площадке с чемоданом. Куда ты, па? Беги, Билли, скорее в постель. Куда ты идешь, па? Я ненадолго. Джад вырастает за спиной у Билли. Папа уходит из дому. Нет! Неправда! Нет! Эй, ты на кого орешь? Большая Картина. Кино. Тепло. Полный зал. Дым. Большая Картина. Билли — герой фильма. Билли на экране. Большой Билли. Пус у него на руке. Наплыв. Цвет. Яркие краски, Пус озирается, глядит вниз на публику хищным взглядом. Ропот в зале. Билли тоже сидит в зале, он гордо оглядывает всех. Билли и Пус на краю Вересковой Пустоши. Бескрайняя пустошь, нигде ни души. Билли пускает Пус, и она летит низко, описывает стремительный большой круг, потом набирает высоту, взмывает вверх, зависает на месте, трепещет крыльями, тихо парит, потом соскальзывает вбок, потом снова взмывает вверх, в высоту, до предела и ждет, когда Билли сделает шаг. Джад выскакивает из своего укрытия, яростно мчится через вереск. Пус видит его и делает «ставку» — ныряет вниз, аж дух захватывает. Стон в публике. Нет, слишком быстро! Должно быть, птица поторопилась! Изображение стало расплывчатым. Недостаточно резко. Джад продолжает бежать, Пус делает снова «ставку» — ныряет вниз! Изображение расплывается, не хватает резкости! Панорама движется на Билли. Панорама движется на Пус. Билли среди публики, он вне себя от гордости. Он пускает Пус снова. Птица взмывает вверх. Вот теперь ее видно очень четко. Пус лениво зависает в воздухе, набирает высоту. Ждет, теперь она видна очень хорошо. Врывается Джад. Все очень четко видно. Птица падает, все быстрей и быстрей, просто захватывает дух, снова нет четкости, нет резкости, ничего не видно. Нет резкости! Резкости нет.

Билли вскочил, нащупал в темноте дорогу, хлопнул двойной дверью и пошарил по стене, отыскивая дверь туалета. В туалете было чуть посветлей, оттого что окно открыто. Здесь можно было разглядеть очертания предметов. Билли взобрался на раковину, просунул ноги в окошко и выскочил во дворик, а оттуда выбежал на тротуар. По улице еще ходили машины. Какая-то женщина смотрела на него с протитивоположной стороны улицы. Билли оглянулся на «Дворец», отвернулся и вздрогнул. Мурашки пробежали у него по спине.

Дождь кончился. Облака поредели, и в их разрывах показались звезды. Билли постоял немного на Сити-роуд, посмотрел в оба конца улицы и пошел обратно той же дорогой.

Когда он добрался до дома, там никого не было. Билли закопал птицу за сараем, в поле. Потом вернулся домой и лег спать.