Пусть умрёт

Глава XXI КРЫЛАТЫЙ МЕЧ

В тридцати семи морских милях в направлении на восток от береговой линии Свободной Африканской Республики Бурна-Тапу, в теплых, как суточные щи в студенческой столовой, водах Индийского океана, «плавал» остров.

Не очень большой был остров.

Вулканического происхождения, он венчал с юга нижнюю оконечность протянувшегося на тысячи километров разлома земной коры, известного в науке под названием Африкано-Аравийского рифта. В данный момент, по документам необитаемый, остров принадлежал вышеназванной республике.

Этот крошечный кусок суши посреди океана полностью зарос девственным лесом. В глубине его с ветки на ветку перелетали экзотические птицы, которые водились только здесь и нигде больше; джунгли иногда оглашал хохот, от которого кровь стыла в жилах, на голове от страха шевелились волосы, а сердце останавливалось; в чаще разносились пронзительные крики и, похожий на разбойничий, свист, скрежет и звон насекомых, хлопанье крыльев и треск сучьев, душераздирающие вопли и другие звуки, которые встречаются только в дикой природе. Сквозь кроны деревьев, через переплетения корней, в заросших буйной тропической флорой омутах проплывали, перепрыгивали, продирались, проползали – иными словами, прокладывали себе дорогу диковинные твари, не занесенные не только в Красную книгу, но и ни в какую иную научную энциклопедию. Они ждали своего часа, чтобы быть открытыми. А на пляжах в оправе из пальм мельчайший песок справедливо мог называться золотым в прямом, а не в переносном смысле. Во всяком случае, он соперничал цветом с этим благородным металлом.

Ходили слухи, что в колониальные времена на острове был выстроен фешенебельный отель с полями для гольфа, дельфинарием, элитным яхт-клубом и висячими садами для приема важных персон. Но к настоящему моменту территория являлась закрытой, и чтобы попасть туда, нужен был специальный пропуск.

Официально остров числился национальным парком и находился под охраной закона, но подозревали – для отвода глаз. В самом деле, какой же это национальный парк, в который попасть обычным людям практически невозможно?

Как бывает с любым труднодоступным местом, вокруг острова в конце концов выросла длинная борода многочисленных мифов и легенд, а то и просто – сплетен и небылиц. Кое-кто из местного населения утверждал, что сюда по-прежнему приглашают высокопоставленных гостей для каких-то особенных развлечений. Каких – никто толком не знал. Но предположений было множество – начиная от охоты на экзотических животных до мистических ритуалов с принесением человеческих жертв. Граждане страны, как ни крути, были намного ближе европейцев к девст-венной природе и незатейливым культам, призванным направлять важные процессы в обществе.

Так продолжалось до недавнего времени.

Примерно с год назад местные жители, как обычно промышлявшие в прибрежных водах рыбной ловлей, начали замечать происходящие вокруг острова странные явления.

Старожилы, рыбаки с побережья, частенько заходящие сюда, чтобы закинуть сеть в богатой рыбой акватории острова, пребывали в недоумении – почему такое тихое на протяжении практически всей истории от сотворения человека и до сего дня излюбленное ими место стало таким шумным?

В глубине острова нередко раздавались звуки, не имеющие ничего общего с природными, – они откровенно напоминали перестрелку, взрывы гранат, скрежет и лязг каких-то тяжелых механизмов. Окрестности огласились ревом современных боевых самолетов, которые часто стали появляться в воздушном пространстве острова, кружили там подобно осам, вьющимся вокруг своего гнезда, а затем, хорошенько прицелившись, ныряли в гущу деревьев и бесследно исчезали, поглощенные непроходимыми джунглями. Потом все стихало, но через несколько недель повторялось заново.

Было также замечено, что на остров зачастили местные высокопоставленные чины. На это указывала правительственная символика на бортах направлявшихся туда катеров и вертолетов.

Но самое удивительное – в столичном порту обосновались сразу несколько фешенебельных яхт. Говорили, что одна из них принадлежит самому президенту страны. Яхты выглядели шикарно и перевозили иногда богатых иностранцев, прилетающих в единственный в стране международный аэропорт.

Впрочем, для бедных как церковные крысы бурнатапуйцев любой среднестатистический европеец выглядел сказочно богатым.

Правда, в последнее время наметилась тенденция к повышению уровня жизни и здесь. Местные жители относили этот феномен к милости божественного царя Обаталы и особенно – жены его Одудувы, покровительницы экономического роста. Так, по крайней мере, утверждала официальная пропаганда, так и не сделавшая выбор между молодым, но основательным христианством и старыми, добрыми, но ветреными языческими культами. При этом роль Христа, относительного новичка в здешних краях, сильно умалялась, хотя некоторые верили, что и он внес свою лепту в тенденцию роста.

Нельзя было скидывать со счетов также и то, что дела на серебряных копях пошли в гору.

Поток туристов в страну продолжал расти. В основном это были бодрые загорелые ковбои с фарфоровой улыбкой в широкополых шляпах из окрестностей Далласа, благообразные старички и старушки с берегов Рейна и не перестающие улыбаться даже во сне японцы. Впрочем, возможно, это были корейцы. Местным жителям перечисленные страны были хорошо знакомы по жевательной резинке, лекарствам, бесплатным, но, к сожалению, никому не нужным презервативам, телевизорам и дешевым плеерам с наушниками. Впрочем, презервативы изобретательный народ прекрасно приспособил для герметизации продуктов при домашнем консервировании.

В последние два-три года появились первопроходцы и из далекой и загадочной страны России. Там еще не научились изготовлять жвачку, презервативы, лекарства и уж тем более бытовую технику. Зато русские были очень богатыми, расплачивались долларами так, словно это были не деньги, а нарезанные из зеленых обоев квадратики. И еще – вместе с ними появилось военное снаряжение, в частности, всемирно знаменитые «калашникофф» с непревзойденной убойной силой, а также другая боевая техника, включая истребители с надписями смешными буквами «Сделано в России». Бурнатапуйцы не умели читать эти слова, оттого они выглядели еще более забавными, похожими на искаженные неуклюжей рукой ребенка привычные латинские буквы, которые местную ребятню заставляли изучать в школе.

Но не стоит слишком увлекаться историко-географическим аспектом этого райского местечка. Настал момент, когда ты, читатель, можешь с полным правом попросить, даже потребовать, чтобы мы без дальнейшего промедления и по возможности в сжатом виде поведали тебе, что же произошло дальше и каким концом вписывается в наше повествование этот чертов остров...

Не будем испытывать твое терпение.

Слушай!

Помнишь, Максимов обнял за плечи Алёну и Фила? И шепнул им что-то тихо-тихо?

— Алёна, Фил, вы хоть понимаете, что происходит? – вот что прошептал он им тогда...

— What's up, Alex? – произнес Синистер тоже шепотом.

— Да! А, действительно, что происходит? Не тяни резину, Алик! – подхватила испуганная Алёна и даже отвесила своему дружку подзатыльник, дабы перебороть свой страх. Не сильно, а с хорошо просматривающимися в этом действии элементами нежности и гордости за своего умного и проницательного мужчину.

Проницательный мужчина, в свою очередь, ответил следующим образом:

— А то, друзья, что здесь, в Африке, фирма «Проньин и Ко» дает особое представление. Приглашена исключительно эксклюзивная публика. Таких представлений еще никто, насколько мне известно, не устраивал. Гладиаторские бои...

Установилось молчание, которое, минуту спустя, нарушила Алёна:

— Но, Алик, они же в Подмосковье уже...

— Там, Алёна, – перебил Максимов, – была только прелюдия, испытательный полигон, трамплин для следующего этапа. Эти ребята придумали кое-что покруче, чем древние. Вернее, пошли дальше, в ногу со временем. Поднимают древние забавы на новый технологический уровень. Это особые гладиаторские сражения. Не знаю, какова у них полная программа, но заключительный номер, друзья – эт-то будет нечто! В общем, я больше не сомневаюсь – мы будем присутствовать на первых в истории гладиаторских поединках с использованием современной тяжелой боевой техники. И, я думаю, как и полагается у гладиаторов – вплоть до летального исхода.

Ближе к вечеру следующего дня, держа курс на восток, по океанской волне мчалась старенькая, но вполне еще резвая лодка. Движок, хотя и с натугой, а двенадцать узлов обеспечивал. В лучах заходящего солнца ультрамариновая поверхность моря приобретала все более темный оттенок.

На борту лодчонки находились три пассажира, если не считать пожилого морячка за штурвалом. Был он черным, как кусок угля. Таким черным, что если бы не глазные яблоки и белоснежные зубы, свидетельствующие о здоровой наследственности и практически полном отсутствии в рационе кондитерских изделий, то в сумерках вряд ли обнаружишь.

Ловко управлялся старик со своей «яхтой». Пассажиры, по всей видимости американцы, арендовали ее накануне. Никто не захотел идти с ними к острову – все боялись. Только один Нкулункулу и согласился.

Хорошую цену дали, отчего не согласиться. Старый Нкулункулу ничего не боялся – один в порту такой. Ходят слухи, что у него «не все дома». Ну и пусть болтают. А только он не верит в байки про то, что пограничники открывают огонь без предупреждения по любому, кто к острову приблизится. Врут! Но, по нему – пусть уж лучше все так и думают. Нкулункулу с этого только польза – никто не осмеливается соваться в те места, а рыбы там видимо-невидимо. Вот и получается – он единственный из местных, кто промышляет в богатой рыбой акватории.

Всё это седой Нкулункулу рассказывал своим иностранным пассажирам на смеси английского и суахили. Старик догадывался, что, несмотря на свои умственные способности белые люди вряд ли знакомы с языком чага, на котором общаются его сородичи из народа джагга.

— Не верьте, янаби Мистер, – сплевывая за борт, почтительно обратился он к толстому бородатому и, следовательно, по его понятиям, главному среди пассажиров человеку, которого другие, молодой мужчина и женщина, называли Филом. – Не верьте, никого до сих пор не убили.

Нкулункулу, не переставая, плевался коричневой от жвачки слюной. И после каждого плевка любезно предлагал белым людям, протягивая розовую ладошку с какой-то перетертой травой:

— Янаби мистер, бугия матафуни… йохимбе, йохимбе![32].

Без обиды принимая отказ странных белых не желающих вкусить замечательное лакомство, собственноручно приготовленную из смешанной с известью тщательно высушенной толченой коры дерева йохимбе, старик продолжал рассказывать.

Из его слов выходило следующее.

Две луны назад его остановил пограничный катер. Однако Нкулункулу – умный! Сказал военным, что заблудился. Они прогнали его, сказали, чтобы убирался прочь, но ничего плохого не сделали. Хорошие люди – не потопили лодку, хотя Нкулункулу из народа банту.

Видел ли он самолеты над островом? Да, было раз или два. Когда? Сейчас уж не припомнит – когда. Военный самолет – такие по телевизору показывают. У Нкулункулу есть цветной телевизор. Иногда эти самолеты над портом пролетают. В последний раз очень низко пролетел. Нкулункулу потом два дня плохо слышал. Испугался чуть-чуть.

Авария? Нет, аварию не видел, он никогда не врет, как его приятели в порту. Они рассказывали, что видели, как самолет в море упал и взорвался. Однако Нкулункулу не верит!

Лодка, звонко шлепая днищем по набегающей волне, неслась вперед; пассажиры, опьяненные музыкой морской стихии, подставляли лицо бродяге-ветру, который швырял соленую пыль и путался в жестких как проволока серебряных кудряшках кормчего; а он, старик Нкулункулу, зорко всматривался в раскинувшийся перед ним безбрежный простор.

Скоро прямо по курсу, на горизонте, замаячило темное пятно. Оно скрывалось всякий раз, как только суденышко проваливалось в долину меж покрытых рябью вальяжно-медлительных валов, и вновь появлялось, стоило ему плавно вознестись на вершину следующей волны. По мере приближения земля все уверенней вздымалась из океана таинственной темной громадиной.

Ветер стал затихать; куда-то пропали водяные валы; барашки, совсем недавно бегающие по их гребням, исчезли; океан бесшумно выдохнул, как пациент на приеме у доктора, и, затаил дыхание. Все замерло…

Даже старик Нкулункулу смолк, что было очень необычно для его словоохотливой натуры. Он лишь энергично покивал, когда пассажиры спросили его – тот ли остров?

Лодка сбавила ход. Нкулункулу, несмотря на недавнее бахвальство, старался вести лодку осторожно, намереваясь войти в облюбованную им во время прошлых вылазок бухту в южной оконечности острова. «Здесь, – сказал он, – будет безопасней, так как гавань с причалами и поселок находятся на северо-западе. Там море глубокое, а сюда вряд ли кто заглянет».

Старик рассчитал верно – к острову им удалось приблизиться незамеченными, почти в полной темноте. Лишь восходящая луна своим красноватым светом прокладывала по успокоившейся на ночь черной воде трепетную серебряную дорожку.

На малых оборотах они вошли в бухту.

Она была невелика – около кабельтова в поперечнике. Скалы, вертикально подымающиеся из воды на высоту двадцатиэтажного дома, служили великолепным укрытием от посторонних глаз, и суденышко наших искателей приключений без особого труда укрылось в естественном гроте, выеденном в скалах не знающими устали волнами.

Здесь решено было бросить якорь и заночевать.

На лодке имелось две крошечные каюты, едва более вместительные, чем багажник легкового автомобиля, но для одной ночевки сгодились бы вполне.

— Мбабе может занять отдельную каюту, – предложил старик. – Янаби кисака на мванамвали[33] могут спать во второй каюте.

Он, Нкулункулу, ляжет на палубе – ему не привыкать... По правде говоря, разумной альтернативы этому все равно не было – Фил мог поместиться внутри любой из кают только в единственном числе.

Наконец все вздохнули с облегчением – чувство тревоги, не отпускающее с момента приближения к острову, незаметно прошло. Зажгли фонарь и в его свете приготовили что-то съедобное из консервов. Измотанная путешествием Алёна клевала носом. Остальным спать не хотелось.

Старик сидел на палубе, скрестив ноги, и молился, держа перед собой в вытянутых руках амулет. Эта штука висела на его шее на длинном шнурке, и по собственному утверждению старика он с ним никогда не расставался.

Из его объяснений явствовало следующее: амулет сей является оберегом – хранит своего обладателя от опасностей, коих, понятно, в здешних местах хоть отбавляй. В юности – это было очень давно – Нкулункулу приходилось зарабатывать на хлеб, развлекая туристов, которых погоня за приключениями заносила в их забытые богом места. Главным «фирменным» зрелищем тогда было кормление акул сырым мясом изо рта. Многие юноши неплохо зарабатывали, промышляя этим. Нкулункулу однажды получил от очень богатого белого человека целую двадцадку!

— В то время, янаби Мистер Фил, это были очень большие деньги. Даже сейчас некоторые работают целую неделю на серебряных рудниках, чтобы заработать двадцать долларов.

Старик упорно обращался к главному из белых пассажиров, подавляющему размерами своего тела и бороды, удостаивая остальных обращением лишь в третьем лице.

Итак, выходило, Нкулункулу справлялся с акулами лучше всех. Редко, кто решался так смело подплывать к этим хищницам. Как объяснял старик, главное – хорошо изучить их повадки и побороть страх. Тогда акула не опаснее домашней кошки. Он мог даже прокатиться верхом на этом страшном хищнике. Некоторые, правда, погибали. Так случилось однажды и с его товарищем.

А как-то раз одна молодая папа (так у них называют акулу, пояснила полусонная Алёна, изучавшая в университете суахили), с черным рылом (мако, снова пробормотала Алёна) – он ее узнавал по зазубрине на спинном плавнике – на беду свою решила проверить молодого пловца, попытавшись оттяпать ему голову. Но когда она разинула пасть, Нкулункулу не растерялся и вцепился зубами прямо в акулью морду.

— Акулы очень не любят, когда их бьют по носу, янаби мбабе, – пояснил старик. – А мои челюсти в молодости были такими крепкими, что во рту у меня остался кусок акульей кожи, которая вот такая толстая, янаби Фил! – он показал большим и указательным пальцем, какая толстая у акул бывает шкура и снова похвастался: – Вот какой Нкулункулу был в молодости!

Старик бросил торжествующий взгляд на белых людей, которые, он уверен, были не способны не то чтобы прокатиться на акуле, но и просто дернуть ее за хвост, что запросто проделывали даже дети из его племени, едва научившись плавать.

Завершая свой рассказ, Нкулункулу пояснил, что амулет его сделан из зуба папы капунгу (тоже акула, огрызнулась растормошенная Алёна, и тут же заснула вновь). Эта капунгу поплатилась не только зубом, но и своей жизнью, потому что по несчастной для нее случайности оттяпала Нкулункулу палец. Для пущей убедительности он показал ладонь левой руки, на которой не хватало мизинца. Нкулункулу не простил этого акуле, выследил и убил ее.

После своего выразительного рассказа старик опять погрузился в интимное общение с магическим предметом, что не мешало ему прислушиваться к разговору пассажиров на странном, не знакомом ему языке. Он не понимал ни слова, но это не имело значения. Нкулункулу верил, что однажды вошедшие в уши слова сохранятся в его голове, и настанет час – они станут так же хорошо понятными, как родной язык.

— Видишь, Фил, – сказал маленький господин, – этот человек развлекал белых, рискуя собственной жизнью, а они платили ему за это целых двадцать долларов! Наверняка это был очень щедрый американец – не поскупился на двадцатку. А Нкулункулу – чем тебе не гладиатор?!

— Тебе повсюду мерещатся гладиаторы, бадди.

— Согласись, на это есть веские причины. И ты, надеюсь, тоже постиг простую как эта пустая консервная банка из-под компота истину – завтрашний день ничего не изменит. Все превратилось в прозрачный кристалл, то есть стало пронзительно ясно.

— Что нам должно быть пронзительно ясно, Алекс? – облизывая ложку, вопросил толстый господин.

— Я имею в виду: ясно то, что мы имеем дело не просто с преступниками.

— А с кем же тогда?

— Я удивлен, старина! С отбросами человеческого общества и законченными негодяями, с кем же еще?

— В том, что здесь собралась куча дерьма, я ни минуты не сомневаюсь. Но ответь, почему ты спрашиваешь?

— Потому что не знаю, зачем мы это делаем. Почему, например, ты это делаешь, Фил? Почему, черт возьми, ты здесь?! – воскликнул маленький господин.

— Это же ясно, как день, Алекс. Я просто репортер и делаю свое дело, чтобы все знали о том, что мне самому кажется важным. Разве непонятно? Ничего личного, бадди. Вы, русские, всё усложняете, пропускаете через сердечную мышцу.

— Ладно... Знаешь, что мне недавно сказал один умный человек, профессор?

— Как я могу знать!? У тебя так много умных друзей.

— Он сказал, что гладиаторы в древности служили двум целям: развлекали кровожадную публику и участвовали в государственных переворотах в качестве инструмента. Многих цезарей убивали гладиаторы.

— И...

— Я тогда подумал – репортеры похожи на гладиаторов. Развлекают публику, дерутся с другими, такими же, как они сами... с теми, кто на службе у других. Нашими руками свергают императоров и возводят на трон новых.

— Типичный взгляд резидента страны, где отсутствует журналистика.

— У нас не говорят «резидента»... у нас говорят: жителя страны.

— Не возражаю – пусть будет житель, хотя, лично я думаю, ты не есть typical представитель жителей вашей страны. Но у вас нет журналистики. Согласен?

— Если ты имеешь в виду, что у нас нет независимой журналистики, то я с тобой полностью согласен, но...

— Даже ты, мой друг, не можешь преодолеть стереотипы прошлого, – прервал на полуслове Синистер. – Не надо путать божий дар с яичницей. Запомни, не существует просто журналистики: либо она независимая по определению, бадди, либо ее нет вообще. Вы, русские репортеры, не даете никому сделать собственные выводы, навязываете свое мнение. Даже в репортажах не остаетесь беспристрастными. Мешаете людям осмыслить происходящее самостоятельно и так же самостоятельно дойти до истины, какой бы она ни оказалась. Вы не понимаете, что задача репортера не в том, чтобы драть глотку, объясняя, что такое хорошо, а что такое плохо, а в отборе материала. И это он должен делать сообразно своим убеждениям. Ваши парни так и не научились убеждать правдиво изложенными фактами. Сверхзадачу журналистики они видят в навязывании своего мнения. А ведь это мнение может быть кем-то ангажировано. Не так ли? В вашей империи есть только пресс-служба власти, просекаешь?! Она занимается тем, что приказывает своим сотрудникам вкладывать в голову граждан только то, что выгодно заказчику, то есть ей самой... Мы исповедуем другой принцип: честно доложить все, что мы сами считаем нужным, желательно в увлекательной форме, а выводы каждый пусть делает сам. Это должен понимать даже дикобраз. Так вы, русские, кажется, выражаетесь?

— Ты имел в виду: «ежу понятно», – привычно отредактировал идиоматическую отсталость своего американского друга Максимов. – И не придирайся к словам. Журналистика отсутствует, но есть же журналисты.

— Sorry, приятель, я ни в коей мере не имел в виду... ну, что не бывает исключений. Но такие люди у вас живут недолго, не так ли?

— Бывает и такое, – согласился Максимов с плохо скрываемой грустью. Перед его мысленным взором вдруг предстала неприглядная до безобразия картина собственных похорон.

— Вот поэтому, – удовлетворенно констатировал Фил, – я постоянно беспокоюсь о тебе.

— Фил, перестань трепаться! Скажи – а у вас не так?! Журналисты неподкупны, да? И не выполняют заказы? Не смеши!

— Да, работают за деньги. Но самое главное в том, что в Америке заказчиком может быть любой, а у вас – только один-единственный! И этот один единственный загнал всех своих оппонентов в маргинальную задницу. Ты понимаешь, бадди, какая бездонная пропасть нас разделяет?

На этом месте Нкулункулу перестал следить за разговором белых. Внимание его привлекло пятно света, возникшее на выходе из бухты. Пятно вырвалось из-за одной из двух скал, сжимающих это естественное убежище в клещи, и быстро приближалось.

— Патрульный катер, – прошептал старик, потушив фонарь.

Катер шел на малом ходу, звука движка почти не было слышно. Он прошел так близко, что отчетливо донеслись голоса людей на борту, переговаривающихся друг с другом.

К счастью в ночи никто из патрульных не заметил лодчонку, схоронившуюся в глубине одной из многочисленных бухт, изрезавших береговую линию. Желтое пятно прожектора стало постепенно удаляться, продолжая нервно ощупывать берег, пока окончательно не растворилось в чернильной темноте за выступом скалы, охраняющей вход в бухту. Луна закатилась, тьма сгустилась, и в небе зажглись незнакомые им, жителям северного полушария, созвездия.

Чернокожий Нкулункулу обещал назавтра жаркий день.

Время бежит неумолимо.

На пограничном посту в столичном аэропорту господин капрал и вечно сомневающийся сержант Бачанда наконец-то подобрали подходящих под описание подозреваемых. Ими оказались двое обильно обвешанных видеоаппаратурой гея из Калифорнии, решившие отправиться в свадебное путешествие в одну из немногих стран, пытающихся из последних сил сохранить эпитет «по-настоящему экзотическая».

Именно профессиональная техника навела капрала на подозрения, и он принял решение изолировать парочку, как и было предписано, на два дня без всяких объяснений до окончания мероприятия «Крылатый меч», а потом отпустить их «на все четыре». Капрал доложил о выполнении задания своему начальнику, а тот, в свою очередь, передал лично полковнику Себаи, присвоив, как заведено, все лавры блестяще проведенной операции исключительно себе.

Молодожены, так ничего и не поняли; повозмущались немного, но решив, что это и есть то, за чем, собственно, они сюда притащились, смирились.

А за проливом, на острове к востоку от столицы, царила суета – ну просто, из ряда вон!

Расположенный в сердце острова полигон, сооруженный для испытаний боевой техники в припадке постколониальной эйфории, на сей раз был арендован для специального мероприятия. И пока бедные геи, нежно обняв друг друга, мирно почивали на замызганной скамье полицейского участка аэропорта, специальные подразделения национальных вооруженных сил в необычайной спешке и сумятице заканчивали последние приготовления.

Между тем во дворце на «большой земле», куда поступали сводки о готовности объекта, заканчивался президентский ленч.

Полковник Себаи, промокнув пухлые губы белоснежной салфеткой, – из-за такого контраста лицо его выглядело еще более черным – коротко подытожил сообщения о подготовке к мероприятию.

Придвинув президенту докладную с расчетами доходов-расходов, он внимательно отслеживал конфигурацию бровей президента. Зная своего сюзерена не первый год, полковник прекрасно изучил сигналы, посылаемые этими исключительно важными частями его физиономии: обе брови поднимет – что-то недокумекал, не въезжает то бишь; сведет – значит, не нравится; раздвинет – одобряет, то есть всё устраивает и можно расслабиться.

Совсем иные мысли проносились в голове у Апуты Нелу.

«Специально так непонятно излагает, – думал он, легкомысленно сведя брови и тем самым выдавая себя с потрохами. – А сам под шумок, глядишь, пару сотен косых и уведет в какой-нибудь из своих оффшоров».

Президент вздохнул. Он пожалел, что слишком близко подпустил к себе этого мошенника. Э-эх, некого даже попросить перепроверить – везде его люди. Надо в корне менять систему! И как можно скорее.

Он не заметил, как отвлекся от доклада полковника, а когда снова переключил на него внимание, тот продолжал бухтеть, обращаясь к присутствующим в формате национальных традиций:

— Братья! В программе участвует восемнадцать единиц живой силы, не считая обслуги. Мы разделили их на два подразделения. В каждом по одному снайперу, по шесть опытных бойцов, владеющих огнестрельным и холодным оружием не хуже американских морпехов. Каждой группе придается бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом. Люди вооружены стрелковым и холодным оружием, наступательными гранатами. Первая часть программы – бой на островном полигоне. Добивать раненых без санкции распорядителя… – тут он бросил вопросительный взгляд на президента, и, заметив, что тот раздвинул брови, закончил: – не разрешается.

— Ты думаешь, они будут соблюдать твои указания? – скептически ухмыльнувшись, спросил министр обороны.

— Думаю, да, – ухмыльнулся в ответ полковник, – иначе не получат вознаграждения.

— Хм... – хмыкнул министр обороны. – Но скажи, Себаи, судя по твоему рассказу, вооружены эти головорезы до зубов? Так?

— Да, министр.

— Тогда ножи не понадобятся, братья, – удовлетворенно сообщил присутствующим министр, обведя всех взглядом. – Они перестреляют друг друга, не успев сблизиться. И зрителям не удастся насладиться боем. Я всегда говорил, что эта затея пустая. Почему не посоветовались со мной, господин президент? Я все же профессионал, – обиженно закончил он, пожав плечами.

— Я подумал то же самое, – поспешил присоединиться к нему министр по туризму.

— Господа министры не учли одну маленькую деталь, – ехидно заметил полковник Себаи, специально дав этим тупицам договорить до конца заведомую чушь.

— Какую деталь? – спросил господин министр по туризму.

— Да! Какую? – поддакнул министр обороны.

— Амуниция выдается бойцам непосредственно перед началом боя...

— Ну и что? – нетерпеливо перебили хором министр обороны и министр по туризму.

— Если господин президент позволит мне закончить, но чтобы меня не перебивали... – он посмотрел на Апуту.

— Заканчивай, Себаи, – разрешил президент, снова раздвинув брови.

— Боевым в комплекте является каждый десятый патрон. Все остальные холостые, пустышки, – бросив победный взгляд на министра обороны, отомстил он за кляузу, которую эти два подлеца накатали на него президенту месяц назад.

Опозоренные министры притихли. У Апуты слегка поднялись брови.

— Кто придумал? – спросил он.

— Я разработал вместе с русскими, – похвастался Себаи.

— Продолжай, – пропустил президент мимо ушей это откровенное вранье.

Он как никто другой был знаком с русской изобретательностью и не сомневался, что полковник не имеет к этой идее ни малейшего отношения, а попросту к ней примазывается.

— Ну, а вторая часть – это воздушный бой. С этим уже все знакомы, но на этот раз организация будет гораздо интересней. Два пилота уже отобраны, – продолжил Себаи.

— Контракты? – встрял с вопросом министр по туризму.

— Контрактами занимаются русские. Мне доложили – всё в порядке. Все собрались, можно начинать.

— Я только хотел, чтобы у нас не было проблем. Особенно сейчас, когда туризм пошел в гору, – не унимался министр по туризму, желая реабилитировать себя за необдуманный выпад.

— Проблем не будет, – подал голос господин президент, – так ведь, полковник?

— Можете не сомневаться, – перекосив лицо, уверил Себаи. – Все участники дали добровольное согласие на участие в соревнованиях... э-э… с повышенным риском.

— Шакалы изолированы?

— Мне только что доложили – в аэропорту взяты под стражу два гражданина США. По всем данным – это они и есть. При них видео- и аудиоаппаратура в количестве, достаточном, чтобы оснастить всех газетчиков нашей страны.

— Не боитесь скандала, полковник? – спросил президент.

— Наши люди задержали их под предлогом: «подозрение в подлинности документов». Через два дня после окончания мероприятия перед ними извинятся и отпустят на все четыре стороны.

Апута с сомнением усмехнулся, а Себаи продолжил:

— Братья, самое главное – всю официальную часть русские берут на себя. Мы лишь сдаем в аренду на несколько дней часть своей территории некой иностранной фирме для проведения спортивных состязаний.

Он выдержал паузу, машинально провел пальцем, отлепляя массивную золотую цепь от вспотевшей шеи, и закончил свою речь:

— Как видите, мы не имеем к этому никакого отношения...

Присутствующие оценили изобретательность полковника дружным сопением. А брови президента умиротворенно расползлись в стороны.

Вытянутый в длину остров слегка изгибался, походя на гигантский вареник.

Ровно в середине на прибрежном пригорке разместилось здание наблюдательного пункта, и только его верхний этаж, ослепляя белизной, выглядывал из крон деревьев, подобно палубным надстройкам круизного лайнера. Остальная часть строения тонула в буйной тропической зелени, карабкающейся по склонам холма.

Одна из сторон огромного зала, составляющего значительную часть верхнего этажа, представляла собой стеклянную стену. Стена была раздвинута, тем самым открывая доступ на обширную террасу.

У подножия холма джунгли расступались, давая место компактному аэродрому, растянувшему свою единственную взлетно-посадочную полосу вдоль берега океана.

Невдалеке от концов «вареника» на высоте нескольких сот метров в небе зависли два монгольфьера – один красный, а другой синий.

Благодаря удачному расположению строения относительно сторон света солнце большую часть дня совершало свой путь по небу с тыла, обеспечивая тем самым практически идеальные условия для наблюдения с террасы за происходящим на аэродроме и в небе над океаном.

Именно там, на террасе, и происходило некое коловращение, которое для внимательного человека могло означать лишь одно – подготовку к показу какого-то зрелища.

У выхода на террасу был установлен огромный экран, и если взять на себя труд внимательно вглядеться, то стало бы очевидным, что речь идет о тактико-технических данных военных самолетов и о пилотах. Правая половина экрана была увенчана красным, стилизованным под вымпел знаком с двумя скрещенными короткими мечами и парящим над ними античным шлемом с крошечными крылышками, а левая – таким же, но синим.

У парапета, за которым начинался крутой обрывистый склон, разместилась стойка с мощными биноклями.

По всей площади террасы были расставлены столики с разнообразной снедью и прохладительными напитками.

В общем – ничего лишнего.

Между столиками, негромко беседуя друг с другом, неспешно прохаживалось несколько десятков человек, облаченных в одежду тропического образца. А во что же, прикажете, еще одеваться на этой, прямо скажем, невысокой широте? Рубашки-поло, а то и просто футболки, шорты, сандалии, бейсболки.

Бросалась в глаза одна странная деталь: у всех этих людей не прослеживалось, казалось бы, ничего общего.

Нет, было!

Было, черт возьми, кое-что объединяющее: во взглядах, в жестах, в манере изъясняться, двигаться, держать голову было нечто одинаковое, трудноуловимое, что не так просто подметить и тем более описать. Это как спорт, армия или профессиональные сообщества, вырабатывающие у своих членов некую общую совокупность черт, отличающую своих от чужих. Или клуб... да именно клуб! Незримая принадлежность к одному и тому же клубу – вот что очевидно связывало воедино этих на первый взгляд таких разных и к тому же разноязыких людей.

В первом ряду за столиком у парапета, занимая место с наилучшим обзором, важно восседал господин президент Апута Нелу собственной персоной. Общество ему составляли члены кабинета министров страны.

Между столиками, как ошалелый, носился потный полковник Себаи. Получив распоряжение от столика №1, он, не останавливая бега, раздавал приказы своим подчиненным. Подчиненные же, в силу местной специфики, не спешили выполнять их. В свою очередь они хватали за руку пробегавших мимо служивых рангом пониже и, размахивая руками, передавали распоряжение им. Последние немедленно разворачивались на сто восемьдесят градусов и опрометью куда-то мчались, казалось, начисто забыв о первоначальной цели своего движения. То тут, то там возникали спонтанные обсуждения дальнейших действий. На время все приходили в замешательство. Однако после недолгого выяснения отношений, сопровождаемого гортанными криками, выпучиванием глаз и оскаливанием зубов, эстафета продолжалась.

Может статься, в воздухе носился какой-то неизвестный современной науке вирус, нагнетающий существенный градус эйфории. Но несмотря на его безусловно активное воздействие на обстановку в целом, одна из групп явно выпадала из картины всеобщей сумятицы. Расположившись за столиком несколько на отшибе террасного столпотворения, она напоминала тихую гавань на берегу бушующего моря. Время от времени сюда с деловым видом, без излишней нервозности подруливали какие-то люди, внешне коренным образом отличающиеся от местного контингента, что-то вполголоса сообщали сидящим там господам, выслушивали ответ и так же, не торопясь, исчезали. Джентльмены вели неторопливую беседу, Со стороны могло показаться, что происходящее их мало интересует, если вообще имеет к ним отношение.

В двоих из этих господ можно было узнать хорошо нам знакомых Марлена Марленовича Пронькина и Матвея Петровича Корунда. К моменту, когда возбуждение на террасе достигло апогея, беседа за столиком, похоже, подходила к концу.

— Мужики, – говорил Пронькин, – вы ж понимаете, я затащил вас сюда убедиться воочию в, э-э...

— В подлинности товара, Марлен Марленович, – осторожно подсказал сидящий рядом Матвей Петрович.

— Ну да – в подлинности, – подхватил Пронькин. – Короче, скоро сами увидите – материал стопроцентно реальный. Никакой подделки.

— Видите ли, – начал с умным видом один из сидящих, – подлинность материала в таком деле – это еще не всё... Вот Станислав Вениаминович… – он послал взгляд в сторону своего соседа, которого отличала несуразная купеческая борода, пребывавшая в абсолютной дисгармонии с лицом, лишенным даже мимических морщин. Это делало его похожим на ребенка из старшей группы детсада, исполняющего роль Деда Мороза. – Деньги его, и он по праву интересуется не только аутентичностью... Гм,.. не только подлинностью, но и качеством съемки. И, разумеется, наличием достаточного материала для монтажа, операторской работой, наконец! Вот почему я здесь, Марлен Марленович. Далеко не все могут грамотно оценить качество.

— Я же сказал, Стасик, за качество можешь быть спокоен. Высший сорт! – несколько раздраженно перебил умника Пронькин, обращаясь напрямую к бородатому ребенку.

— И все же... – не унимался первый.

— Матвей, ознакомь-ка уважаемого продюсера, – отмахнулся от него Пронькин, – с составом съемочной группы и, главное, расскажи-ка кто у нас операторы.

Корунд нагнулся к продюсеру и шепнул ему на ухо несколько слов. По мере того как он говорил, брови у того ползли все выше и выше, пока не съехали впритык к жиденькой поросли волос на черепе.

— Позвольте, но как же... – начал он, но не закончил.

— Звучит банально, но деньги еще никто не отменял, – констатировал Матвей Петрович, наслаждаясь изумлением умника-продюсера.

А Марлен Марленович продолжил:

— Видите, качество во всех отношениях профессиональное. Высшее качество. Кстати, те, кто меня хорошо знают, вряд ли усомнятся.

— Ты, Марлен, не обессудь, – послышался вдруг глуховатый, напирающий на «о» басок из глубин бороды. При этом было неясно – как он вообще пробивается сквозь столь серьезное препятствие. – Все-таки деньги ты запросил немалые. – Станислав Вениаминович покряхтел, подсчитывая что-то в уме.

— Это специальное предложение. Только тебе так дешево отдаю! Американцы в два раза больше предлагали – не согласился. Хочу, чтоб у нас осталось, в Отечестве.

Продюсер с сомнением покачал головой.

— Деньги немалые, Марлен! – через полминуты повторила с расстановкой борода.

— Имей в виду, я не навязываю, – проронил Пронькин небрежно. – Меня тут специалисты проконсультировали. Провели ликбез, так сказать, – он отложил телефон, – на матерьяльчике этом можно минимум три цены отбить! Если, конечно, в умелые руки попадет. Вот так-то, Стасик. Решай.

— Обсуждение финансовых вопросов – это следующий шаг, – снова оживился продюсер, – вы поймите, Марлен Марленович, техника съемок сегодня позволяет настолько реально...

— Вижу – не въезжаете, господа! Еще раз: я вам предлагаю не кино ваше с вареньем и кетчупом вместо крови. Хотите открытым текстом? Так вот… Предлагается высококачественный документальный материал: настоящие бои с настоящей кровью, до конца. Кто кого! На арене, на суше и в воздухе. Вы же видели отрывки. Что вы из этого сотворите – ваши проблемы. Слегка поработать с материалом, накрутить вокруг него фигни вашей – и вперед! Как вы это обыграете: то ли несчастный случай на съемках, то ли как документальный для избранных по десять косарей за вход, ха-ха... дело ваше!.. Кстати, о ваших коллегах, киношниках из Америки – кое-кто из них здесь присутствует.

— Лады, Марлен! Давай к делу, – оживился Стасик.

— Лады так лады. Сейчас Владимир расскажет про технику и регламент. – Пронькин кивнул молодому парню, до поры стоящему поодаль в состоянии полной боевой готовности: – Вовик, давай-ка сюда...

Вовик подскочил, спросил для порядка: «Можно?» и, не дожидаясь ответа, раскрыл серебристый ноутбук с надкусанным яблоком в центре крышки, ткнул длинным, как у музыканта, пальцем в клавиатуру и затарахтел:

— В бою принимают участие две машины: МиГ-27, по натовской – «Флоггер-ди», бичеватель, производство – семидесятые, и вторая – МиГ-29, «Фо;лкрэм»… точка опоры. Для тех, кто не в курсе, вкратце: максимальная скорость на высоте восемь тысяч – 1900 и 2450 соответственно, но бой будет проходить в основном у земли на «дозвуке», максимум до 700. Оборудование, за небольшими исключениями, штатное. У двадцать девятого движки мощнее, но двадцать седьмой с изменяемой стреловидностью и на малых скоростях имеет некоторое преимущество. Тут всё зависит в первую очередь от пилотов. Посмотрите – вот здесь показано вооружение самолетов. Применяется только стрелковый боекомплект. Никаких ракет. Штатная тридцатимиллиметровая шестиствольная ГШ-6-30А заменена на одноствольный пулемет «Утес-М» калибра 12,7 мм для усложнения задачи поражения противника, иначе, – он усмехнулся, – бой закончится, не успев начаться. Боеприпас – трассирующие снаряды.

Пальцы его уверенно забегали по клавишам, на экране возникла объемное изображение острова.

— Теперь собственно о съемке: планируемая продолжительность – около десяти минут; огонь можно открывать только на 301-й секунде после отрыва от земли второй машины, по команде с «земли».

— А это почему? – спросил бородатый Стасик.

— Воздушные шары висят на расстоянии приблизительно четырнадцать километров друг от друга. – Он махнул рукой в сторону монгольфьеров. – После взлета пилоты разводят машины – каждый за свой рубеж. После разворота они свободны в своих действиях. Удаление по траверсу вправо-влево – не более трех тысяч метров. Пять минут дается на маневрирование. Они должны использовать это время для завоевания тактического превосходства в воздухе. Пилот, открывший огонь без команды, при любом исходе лишается вознаграждения.

— И сколько вы им зарядили? – полюбопытствовал Станислав Вениаминович.

— Да, кстати! Почем нынче самоубийство?

— Этот вопрос вне моей компетенции.

— Нет, ну просто любопытно, Марлен, – настырно повторил вопрос бородатый, поворачиваясь к Пронькину, – сколько нынче стоит человеческая жизнь?

— Во-первых, Стасик, за них можешь не беспокоиться. Бабки серьезные срубят. А во-вторых, это не люди – отморозки! Отправят друг друга на тот свет и бесплатно. Продолжай, Вовик.

— Еще несколько слов о съемке, вкратце – продолжил Вовик. – Будут задействованы восемнадцать камер. Одна здесь, на террасе – мы ее называем «верхней». Управляется профессиональным оператором – мощный телевик. Две на вэ-пэ-пэ – «нижние», тоже с операторами, по три в каждом огурце... пардон, истребителе: одна – вперед смотрящая, другая – индивидуальная на шлеме у пилота, третья – «зеркало».

— Зеркало? – переспросил продюсер.

— Так мы называем широкоугольную камеру на кокпите, следящую за пилотом – за его лицом, телом, ну, понимаете – если пилот будет ранен или убит во время боя, эта камера зафиксирует все подробности, – пояснил он, и ни один мускул не дрогнул на его невозмутимом лице. – Так, идем дальше: по четыре камеры на воздушных шарах – управляются оператором с земли – и одна на вертолете, тоже с оператором. Всю координацию осуществляем мы. Местные… – он скосил глаза в сторону непрекращающейся бестолковщины на террасе, – слава богу, отвечают в основном только за прохладительные напитки.

Вовик кликнул мышью, и на экране обозначились разноцветные сектора обзора телекамер.

— Обратите внимание на экран: перекрытие полное, масштаб времени – реальный... Восемнадцать умножить на десять минут – получается целых сто восемьдесят минут видеозаписи! – подытожил он, как фокусник, звонко прищелкнув средним и большим пальцами.

Пронькин вопросительно взглянул на сосредоточенного Стасика, маловыразительное лицо которого отображало мучительную работу мозга, не привыкшего к столь сложным вычислениям.

— Глянь, Станислав Вениаминович. Один только реквизит, страшно сказать, в целое состояние обошелся. Сам понимаешь – самолеты, то да сё... А аренда этого райского уголка?! Местные разбойники цену держат. Ну и по мелочам: обучение опять же, видеотехника, перелеты, суточные. Сам видишь, недорого прошу.

— Уж ты, Марлен, в накладе не останешься!

— А ты ожидал, что я всё это городил, чтобы в благотворительность поиграть? Посмотри, ты когда-нибудь видел что-либо подобное!? – воскликнул Проньин.

Он вытянул руку вперед, в сторону океана, и стал поразительно похож на вождя мирового пролетариата, только не стоящего согласно канонам пролетарской скульптурной композиции, а сидящего на стуле.

Внизу, под его простертой дланью, два самолетика, кажущихся отсюда игрушечными, неспешно выкатывались на взлетную полосу.

С вершины скалы, ставящей выразительную точку на южной оконечности, весь остров просматривался в мельчайших деталях: и впрямь похож был на вареник, только зеленый. Воздух первозданной прозрачности плюс превосходная немецкая оптика, несмотря на расстояние, позволяли разглядеть оживленное движение, происходящее на необъятных размеров балконе, нависшем над аэродромом, как капитанский мостик авианосца над палубой.

В небе, в нескольких километрах, над океаном завис воздушный шар со спиральными красными полосами на белой оболочке. Отсюда было видно, как время от времени в корзине включалась горелка. Попыхтев несколько секунд, горелка гасла. Монгольфьер был, очевидно, каким-то образом заякорен – невзирая на ветер, оставался на месте. Второй такой же, но только синий, казавшийся отсюда размером с детский воздушный шарик, висел за северным рогом вареника.

Максимов, Алёна и Фил вскарабкались, вернее сказать, продрались на утес по тропе, изрядно заросшей недружелюбной человеку тропической флорой в виде лиан, плюща и еще каких-то вьющихся, царапающихся, колющихся, цепляющихся за все части тела и одежды растений.

Старик Нкулункулу проводил их, а сам, вернулся обратно к своей лодке. Мужчинам пришлось основательно потрудиться мачете благоразумно прихваченными с собой, и сейчас они отдыхали, удобно расположившись в углублениях, как будто специально для этой цели выточенных ветром и дождем на вершине скалы.

Внезапно раздалось громкое, способное разбудить мертвого «тсс!», и Алёна стала размахивать руками, тыча пальцем вниз, пытаясь привлечь внимание к происходящему на аэродроме. Но Максимов уже сам прильнул к биноклю и не дыша следил за тем, как на взлетно-посадочную полосу выползали два истребителя, один из которых был красно-белый, в масть висящему невдалеке монгольфьеру, а в окрасе другого преобладали оттенки синего...

Два истребителя выползли на конец полосы и замерли в ожидании разрешения на взлет. Издалека они выглядели призраками, дрожащими в восходящих потоках раскаленного зноем и турбинами воздуха.

Пилот Малишис[34] оторвал взор от исшарканного покрышками бетона, превратившегося под полуденными солнечными лучами в горячую сковородку. Сквозь прозрачный фонарь кабины он видел как рядом другая «птица» в нетерпении приседала на журавлиных ногах.

Подобно атлетам перед началом выступления машины поигрывали мощью своих моторов, стремились в родную стихию, но что-то сдерживало их до поры, не пускало в небо.

Ни с того ни с сего Малишису вспомнился рассказ приятеля... ну, ясное дело, бывшего, поскольку теперь-то они смертельные враги. Вот ведь как жизнь повернулась! Сегодня между ними совсем другой расклад имеется: кто кого, то есть.

А тогда в далекой России во время стажировки тот хвастался как творил беспредел наемником в Сомали. Потом в Ираке умудрился и за тех и за других убивать. Кто больше заплатит, тот и заказывает музыку. Сам признался. Такая жизнь, получается. Ничего не поделаешь.

Тут он подумал, что у всех у них, если разобраться, собачья жизнь. Но он-то сам никогда не перебегал. Если уж подписался – забито! Сколько бы ни отвалили! Принцип такой. Совсем без принципов нельзя. Рынок сломаешь. Если информация о двойной игре просочится, ни те ни другие платить не будут. В общем, каждый из них заключает договор со смертью... Шансы – фифти-фифти! Остальное – в собственных руках. Не самый паршивый вариант, кстати. Бывало и похуже. В Эфиопии, например: тогда он один против троих оказался...

«Что-то я разговорился. Мысли эти – дерьмо! – неожиданно признался себе Малишис. – Какие ж это принципы? Обрывки туалетной бумаги, вот что это такое! Запомни: чище не значит чистый, а честнее – честный! Скажешь, жизнь заставила? Выбора не было? Как у проститутки: всегда имеется сопливая история про больную маму и голодного ребенка. Нет! Выбор всегда есть. Поздно заливаться слезами! – вдруг разозлился на себя Малишис. – Врубай форсаж и... Да поможет тебе Бог! Если он, конечно, есть, и по каким-то соображениям решит помочь именно тебе, а не твоему врагу. А что ты для этого сделал, приятель!? Почему возжелал только для себя одного льгот от Всевышнего? Бог – этот невидимый, неслышимый и неосязаемый – в прошлый раз уже побывал на твоей стороне. Но не всегда же так. Он великий уравнитель, Бог. Почти как его величество, Кольт...»

По жребию Малишис взлетал вторым.

Машина противника рванулась с места, и время пошло.

Диспетчер дал разрешение на взлет.

Малишис почувствовал, как мгновенно вскипела кровь, как будто в вены впрыснули экстракт пеперони, и плавно переместил рычаг на положение «форсаж». Навалилась тяжесть. Машина побежала туда, где в колышущемся мареве только что исчез его, теперь уже смертельный, враг.

Под брюхом самолета земля отцепилась от шасси и стала быстро проваливаться вниз. Русская машина вела себя великолепно, и он подумал, что у Фалькона, конечно, электроника покруче, но планер все же у «МиГа»... Послушный, как хорошая лошадь. Одним словом – сool!

Машины стали расходиться на исходные позиции – таковы правила. Без правил нельзя. Это не дворовая драка, где можно изловчиться – и коленом по яйцам! В джекпоте – большие бабки. Одна машина чего стоит!

Он посмотрел на приборы: высота – 300, скорость – 450. Нужно было выйти на эшелон 400; его хэдинг – юг.

Малишис обрадовался – на юге ему всегда везло. Он вспомнил брюнетку из Сан-Паулу. Жаркая была штучка... он даже немного влюбился. Потом мысли о ста тысячах – новеньких, хрустящих – безжалостно вытеснили брюнетку из головы. Чтобы бабки истратить самому, а не на похороны нужно ухитриться на триста первой секунде зайти ему в хвост. Главное, вынести перегрузку – кто бОльшую вынесет, тот и зайдет в хвост... Всё просто! Но тот тоже не green horns[35] – тогда в России показал неплохой класс. Русский майор хвалил обоих.

Миновав красный монгольфьер, Малишис ушел дальше в океан и совершил разворот.

— Красный! Доложи готовность, Красный!..

Это «Земля»; нужно ответить.

— До рубежа четыре тысячи! Высота четыреста двадцать... скорость 475... Красный готов! Over!

— О'кей, сближение, до рубежа даю тридцать... не спеши на тот свет, приятель... God bless you![36]

В это время Алёна, не ведающая о мыслях, проносящихся в голове Малишиса, снимала происходящее на неучтенную Вовиком девятнадцатую видеокамеру. Рядом, намертво прилипнув к окулярам биноклей, Максимов с Филом следили за последним актом драмы, разворачивающейся в небе над ними.

А посмотреть, действительно, было на что.

Красивая была картина – чего не отнять того не отнять. Над океанским простором, расцвеченным в бирюзовые тона, красная машина сделала боевой разворот вокруг монгольфьера, похожего издалека на запущенный каким-то шутником огромный перевернутый плод инжира. Маневр добавил немного высоты, и самолет исподволь, как бы нехотя, лег на курс. С оглушительным треском расколов небо над утесом, оставляя за собой зыбкую пелену истекающих из сопел раскаленных газов, он ушел навстречу противнику.

Где-то посередине между монгольфьерами, несколько в стороне от линии их соединяющей, завис вертолет съемочной группы – в бинокль был хорошо виден парень в наушниках с камерой, легкомысленно свисающий из сдвинутой двери.

Похожие на журавлей с застывшими, отведенными назад крыльями, самолеты стремительно сближались – столкновение казалось неизбежным.

Сердобольная Алёна зажмурила глаза, и вдруг…

За ничтожную долю секунды до того как слиться в огненном объятии, машины разошлись в разные стороны.

Совершив эту небезопасную рокировку, противники умчались в направлении воздушных шаров. Все происходило так низко, что наши отчаянные искатели приключений, как по команде, втянули головы в плечи, когда одна из машин, выплюнув короткий язык пламени и дохнув керосиновым перегаром, прошла над ними.

Самолеты достигли рубежей разворота одновременно и, выполнив вираж, вновь развернулись друг другу, как будто какая-то неодолимая сила вновь поманила их на смертельное свидание. Огонь был открыт, когда они сблизились до нескольких сотен метров.

– Ну, что я говорил! – почему-то шепотом «заорал» Максимов. – Однако, ситуация обостряется.

Похоже, ни один из самолетов все же не был задет, и они опять, чудом проскочив друг мимо друга, разошлись невредимыми.

— Мальчики, а может все же у них патроны холостые? – с надеждой в голосе предположила Алёна.

— Когда эти придурки на самом деле поубивают друг друга, поймешь какие у них патроны, – огрызнулся Максимов.

А тем временем самолеты, развернувшись, вновь стали сближаться.

В этот момент они были похожи на дуэлянтов, сходящихся к барьеру, и, когда до роковой черты остался последний шаг, они неожиданно взмыли вертикально вверх.

Турбины взревели на форсаже…

«Вот и всё, приятель... Приговор окончательный – обжалованию не подлежит. Забыл ты наставления майора Панина, – промелькнула в голове у Малишиса злорадная мыслишка. – А ведь неоднократно предупреждал он нас, дружище… вспомни его наставление: «Don’t show off without need»[37]. Ты совершил ошибку, приятель, и придется расплачиваться. Что, поделаешь – не вовремя ты выполнил переворот Иммельмана , дружище, не вовремя… И перевернуть самолет поспешил – вот и скорость потерял… Видишь, к чему привело твое ненужное пижонство? Теперь я у тебя в хвосте, приятель…»

Цель в трех сотнях метров впереди рыскала «блинчиком », пытаясь вырваться из перекрестия прицела. Малишис сосредоточил внимание на языках пламени, вырывающихся из сопел машины впереди. Палец отработанным движением откинул предохранитель и лег на гашетку.

«Все, пора! Прости, дружище, ничего личного…».

Орудие выпустило из ствола рой смертоносных пчел. Скорость снарядов не ощущалась, и они казались неторопливыми светлячками, выпущенными из рогатки.

Малишис видел, как один из них задел правое крыло машины впереди. Но, удивительно – ничего не произошло! Она продолжала полет как ни в чем не бывало.

— Показалось, – сообразил он, стараясь снова поймать мишень в прицел.

И тут с кромки ее крыла сорвалась тонкая белая лента; на миг пропала, потом снова возникла и, быстро распухая и меняя цвет, на глазах стала превращаться в черный поток толщиной с доброе бревно.

— Йесс! – вырвалось у Малишиса.

Самолет впереди клюнул носом, как заснувшая на насесте курица… казалось – завис на мгновение и, описав широкую дугу, медленно стал падать в океан.

Низвергнутый с небес, он врезался в поверхность, взметнув огромный, высотой с трехэтажный дом, водяной столб. Малишис едва успел заметить, как от падающей машины отскочил темный предмет.

«Катапульта, – подумал он не без облегчения, – ну и хорошо...»

Убивать расхотелось. Hundred yards[38] согревали душу и примиряли с врагом, тем более – побежденным.

«Пусть парень тоже получит свою долю не в цинковом ящике, а реально получит, в свой собственный карман. Можем даже вместе оторваться. Неплохо будет отжечь в Макао. А почему бы и нет?»

Оживший шлемофон не дал насладиться мечтой до конца:

— Красный, Красный, как слышишь? Прием.

— Слышу отлично, – нехотя ответил он. – Что там у вас еще?

— Приказано уничтожить цель, – произнес голос в наушниках.

— Но я же... – заикнулся он и вдруг понял...

— Уничтожить цель! – на этот раз твердо повторил голос.

— Понял – уничтожить цель, over, – коротко ответил он.

Наблюдателям со скалы было хорошо видно, как катапультировался пилот подбитой машины. Апельсиновый купол парашюта ветром относило прямо на них.

Второй самолет победно качнул крыльями и стал уходить по направлению к аэродрому.

Но неожиданно он повел себя странно: как бы передумав, ушел вверх и, опрокинувшись кверху брюхом, совершил разворот, взяв курс прямо на скалу. Теперь самолет, скала и парашютист оказались на одной линии.

— Что он делает!? – прошептал Максимов.

— А что, если нас заметили и сообщили ему? – прошипела Алёна. – Как ты думаешь, у него остались патроны?

— Не стоит беспокоиться. Я не сомневаюсь, парень просто хочет познакомиться с нами... пожать руку, – сказал будничным голосом Фил. – Но как раз это не входит в наши планы...

— Не лучше ли нам схорониться вон… в тех зарослях, мальчики? – робко предложила Алёна.

— Поздно! – отверг Синистер ее гениальный спасительный план. – Те жиденькие кустики, которые ты называешь зарослями, вряд ли смогут спасти нас от крупнокалиберной пушки, а, главное, мы не успеем до них добежать... Этот ваш чертов самолет уж больно быстро летает...

Истребитель неумолимо приближался.

И тут парашютист подал признаки жизни. В бинокль можно было различить какую-то возню. Потом в руках у него появился продолговатый предмет, напоминающий короткую самоварную трубу, которую он судорожно пытался пристроить себе на плечо. Стропы мешали, но, наконец, ему удалось совладать с громоздким предметом. Еще секунда – он вскинул трубу и направил ее в сторону истребителя.

А от того стремительно удлиняющимися щупальцем уже тянулся пунктир пулеметной очереди. Но перед тем, как пули пронзили ложемент вместе с телом несчастного, под куполом что-то слабо полыхнуло, и реактивный снаряд, распуская за собой дымовой хвост, ушел навстречу атакующему самолету.

И тут Максимова осенило:

— Ребятки, кажется мы тут ни прич... – начал было он.

Но договорить не успел – снаряд влетел в воздухозаборник двигателя.

Миг, и стальная птица превратилась в огромный огненный шар, который мчался прямо на утес, исторгая из своих недр клубы густого чернильного дыма и распухая, как на дрожжах. Из бОльшего выкатился шар поменьше – подобно дракону он выплюнул в море длинные огненные струи, накрывшие почти ускользнувший от них парашют; купол его мгновенно вспыхнул, и горящие останки бедняги-пилота полетели вниз с ускорением свободного падения.

Океан расступился, чтобы невозмутимо принять жертвоприношение. Через мгновение в месте падения снова безмятежно катились вечные волны…

Взрывная волна подоспела к утесу первой. Она подхватила всех троих в воздух, чтобы со всей своей мощью, безжалостно швырнуть с огромной высоты в бухту: туда, где потерявший дар речи Нкулункулу исступленно молился на корме своей лодчонки.

В тот же миг из огненного клубка вылетел искореженный киль с обломком фюзеляжа. Беспорядочно кувыркаясь, он пронесся по вершине опустевшей скалы, подобно бритве срезая остатки чахлой растительности.

Огненный клубок, не долетев до вершины, в бессильной злобе от несостоявшегося аутодафе растекся, опоясывая подножие скалы пылающей рекой.

Лишь маленькая ящерка, надежно укрывшаяся в расщелине, осталась единственным свидетелем произошедшего. Высокомерно вздернув подбородок, она проводила немигающим взглядом три человеческие фигуры, которые, смешно подергивая конечностями, промелькнули одна за другой над ее головой.

Здесь мы обязаны прерваться, чтобы незамедлительно успокоить тебя, читатель! Ты без сомнения уже успел проникнуться теплыми чувствами к этим, во всех отношениях симпатичным персонажам.

Не отчаивайся – они не погибли. Нет! Остались живыми и, более того, настолько невредимыми, что если бы назавтра им пришлось проходить медкомиссию на годность к военной службе, вердикт врачей без сомнения гласил бы: «Годны к строевой»!

Всего лишь несколько царапин, ссадин и банальных синяков, не представляющих серьезной угрозы для жизни, – вот, пожалуй, и весь нанесенный урон, если не считать совершенно естественного в таких случаях испуга.

Иной скажет – чудо! Но к его разочарованию всё оказалось до удивления тривиально. Всё дело в форме скалы. Со стороны моря она имела углубление в основании, напоминая гигантский гриб, похожий на трутовик, что растет на деревьях. Когда, как мы помним, взрывная волна промчалась над ней и на ходу подхватила наших героев, другая часть ее фронта прошла низом, отразилась от берега и выскочила из-под гриба точнёхонько в тот момент, когда бедняги, уже распрощавшиеся с жизнью, стремительно приближались к поверхности воды. Хорошо известно, что в таких условиях вода обладает твердостью бетона, и они неминуемо разбились бы, не будь этой нижней волны. Она-то и сыграла роль своеобразного батута, который, слава богу, подхватил счастливчиков – иначе не назовешь, – погасил смертельно опасную скорость и бережно опустил их на воду.

Вот и всё. И никаких чудес!

Однако счастливая случайность, уберегшая нашу троицу от смерти в морской пучине, обернулась неприятностью совсем иного свойства.

В тот момент, когда изумленный Нкулункулу, воздавший благодарность своему богу, громовержцу Нгаи, готовился выловить из воды своих неуемных пассажиров, в бухту на полном ходу ворвался патрульный катер.

Надо отдать должное слаженным действиям команды этого плавсредства – дальнейшее происходило без проволочек, если не сказать – стремительно, и спустя полчаса, все, включая дрожащего от страха Нкулункулу, были доставлены под конвоем в здание наблюдательного пункта – то самое, с террасой, о котором речь шла ранее.

Здесь их препроводили в просторную комнату.

Бежать было некуда, да и довольно глупо, несмотря на то, что в сотне-другой метров, внизу у причала покачивалась отбуксированная сюда же лодка старика.

Молчаливые фигуры стражей с автоматами в руках недвусмысленно намекали на бесперспективность, если не крайнюю бессмысленность этой затеи, пусть она и пришла бы вследствие перегрева на солнцепеке в голову кому-либо из пленников. Стало быть, учитывая, что из таких ситуаций удавалось выпутываться только агенту «007», им ничего не оставалось, как только потирать ушибы и созерцать интерьер помещения, в надежде на чудо.

Но толком рассмотреть так ничего и не успели. В комнату внезапно вошли двое.

Стоит ли говорить, дорогой читатель, что с первого взгляда наши горемыки узнали в них старых знакомых – Пронькина и его приближенного Корунда.

Стоит ли также говорить, что и Матвей Петрович – увы, увы и еще раз увы! – не мог не признать журналиста Максимова в одном из этих людей, из-за обильных кровоподтеков и ссадин, и разорванной, к тому же мокрой, одежды выглядевших, прямо скажем, не наилучшим образом. Да-да, того самого, с коим он имел счастье (или несчастье) совсем недавно познакомиться в холодной – не в пример этому райскому уголку – Москве. Правда, остальные ни Пронькину, ни Матвею Петровичу, ясное дело, знакомы не были. Хотя, осмелимся предположить, будь даже так, вряд ли это благоприятно отразилось бы на их судьбе.

Да-а... что тут скажешь!

Выражаясь военным языком: неприятельские стороны находились в неравном положении, причем, явное преимущество было отнюдь не на стороне тех, кому мы с вами симпатизируем. И самое главное: сдавалось, у них не было ни одного мало-мальски удовлетворительного выхода. Одним словом – тупик, братцы…

А Матвей, старый наш знакомый, Петрович, узнав Максимова, плотоядно ухмыльнулся и, поглядывая на пленников с нескрываемым злорадством, стал что-то быстро нашептывать Пронькину на ухо, змей. По мере того, как Марлен Марленович внимал, брови его поднимались все выше и выше.

— Та-ак... – наконец протянул он озадаченно, вперив недобрый взгляд в Максимова, – Так вот, значит, кто к нам пожаловал. Не ожидал... Прямо скажем – не ожидал! Ну что ж... Мне передавали, что вы желали со мной познакомиться. Раз уж так сложилось, будем, как говорится, знакомы, господин Максимов.

— Приветствую вас, господа, – невозмутимо отозвался Максимов.

— С Матвеем Петровичем вы уже встречались, – в задумчивости произнес Пронькин.

— А ведь я предупреждал тогда – работа у вас, газетчиков, опасная, – мстительно процедил сквозь зубы Матвей Петрович, и намеревался было продолжить, но Пронькин перебил:

— Позвольте полюбопытствовать, а кто эти люди, ваши друзья?.. Если не секрет, конечно.

— Вы совершенно точно выразились, это мои друзья... Вот это Алёна, а это...

— Меня зовут Джон Уиттни, – встрял Фил Синистер по-русски, почти без акцента

— Он что, американец? – спросил Матвей Петрович у Максимова, словно не придавая значения тому факту, что американцы тоже умеют разговаривать.

— Стопроцентный! – кивнул Максимов.

— Отлично... И что же вы, стопроцентные русские в компании стопроцентного американца, здесь, на острове, собственно, делаете? – спросил Пронькин.

— На острове?

— Ну да, здесь, здесь... Вы же отлично расслышали мой вопрос, к чему переспрашивать.

— Честно говоря, не понимаю, по какому праву вы нас удерживаете и допрашиваете?

— По праву сильного, Александр Филиппович, по праву сильного. Вы же не станете возражать против этого? – в голосе Пронькина послышались металлические нотки.

— Все относительно! Но, судя по всему, в данный момент сила на вашей стороне, если вы имеете в виду сей непреложный факт. – Максимов сделал жест рукой в сторону двух увешанных оружием чернокожих бугаев, безмолвно подпирающих косяк с обеих сторон двери. – В то же время вы заблуждаетесь, если думаете, что это преимущество носит абсолютный характер. Даже очень сильные люди имеют уязвимые стороны и, что самое паршивое – для них самих, конечно, – часто даже не догадываются об этом.

— Смотри-ка, Матвей, еще один умник нашелся, – зло усмехнулся Пронькин. – Что скажешь?

— И не говори, проходу от них нет, – обрадовано поддакнул Матвей Петрович.

— Послушай, журналист, времени нет с тобой базарить. Тебя по-хорошему... пока, спрашивают. И в твоих интересах так же по-хорошему отвечать, – грубо посоветовал Пронькин.

— Так бы сразу и сказали, что по-хорошему. Только, судя по декорациям, мало верится. Но предположим, что все же так оно и есть, и я вам поверил… Отвечу: приехали отдохнуть, не нарушив ни одного из местных законов.

— Не нарушили, говоришь? А вот по документам… – Марлен Марленович взял из рук Корунда непромокаемый рюкзачок, который, не иначе, как чудом, не слетел с плеч Максимова, когда он и его друзья совершали акробатический номер – полёт с вершины скалы. – В документах значатся имена... читаю: миссис Браун, мистер Браун... Как прикажете понимать?

— Господин Пронькин... можно я вас так буду называть?

— Проньин, – поправил Пронькин, и на скулах его заиграли желваки, а в голосе, неожиданно после притворной вежливости, прозвучала плохо скрываемая злоба. Чувствовалось – достал его журналист!

— Пусть будет Проньин, – согласился Максимов. – Вы достаточно умный человек, господин Проньин, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

— В последнее время все что-то стали часто ссылаться на мой ум. А, Матвей? – снова обратился он за поддержкой к Корунду. – Ну, допустим. Но есть все основания для того, чтобы тобой, твоей бабой и этим, – он небрежно кивнул в сторону Фила, – бородатым бегемотом заинтересовались местные спецслужбы.

— Ай-яй, теряете лицо. Нехорошо!

— Нелегальное пересечение границы с фальшивыми паспортами – раз! Нахождение в охраняемой спецзоне – два! – Пронькин начал загибать пальцы. – Местные парни, понимаешь, церемониться не привыкли... Могут и съесть, если что...

— У них совсем другие методы, – добавил Корунд, – яйца вам всем быстро намотают на... Пардон, мадам, вас я не имел в виду.

Он отвесил фиглярский поклон в сторону Алёны. Девушка, гордо задрав подбородок и всем своим видом являя крайнюю степень презрения, смотрела сквозь него.

— Паспорта как паспорта – не хуже ваших... Вы ведь, насколько мне помнится, тоже сменили фамилию? – произнес с показным спокойствием Максимов.

— А ты хорошо подготовился, журналист! С огнем играешься?! – в голосе Пронькина прозвучала нарастающая угроза. – В твоем положении я бы не стал так выстёбываться перед тем, у кого в данный момент есть все основания и, между прочим, все возможности, поступить с...

— Так это ж в данный момент, уважаемый Марлен Марленович. – не дал ему договорить Максимов. – Я ведь вам только что объяснил – жизнь изменчива и непредсказуема.

— А-а, понятно, ты еще и философ.

— Так, балуюсь иногда…

— Ну тогда не стесняйся, поведай нам, что еще надыбал против меня? Думаешь, поможет компромат твой? Здесь-то, вдали от родных берегов?

— Надеюсь, поможет, – уверенно отреагировал Максимов.

Алёна понимала – Максимов блефует, но не понимала, для чего он открыто пытается разозлить этого малосимпатичного че-ловека, всё естество которого, казалось бы, источает угрозу? Хотя, вполне возможно, только это и оставалось в столь незавидном положении. Неужели он знал что-то такое, чего не знают ни она, ни Фил, ни Пронькин со своим прихвостнем, карикатурным типом в капитанской фуражке? Судя по всему, что-то вселяло в Максимова такую всесокрушающую самоуверенность, что страх у Алёны пропал. Испарился...

Где-то в подсознании в ее мозг ввинчивалось сомнение в реальности происходящего – не давало покоя ощущение того, что здесь разыгрывается спектакль, а все присутствующие в нем актеры. Как всякая театральная постановка, спектакль скоро закончится, и все они, хорошие и плохие, агнцы и злодеи закатятся в чью-нибудь гримерку, чтобы выпить – мужчины пиво прямо из бутылок, а женщины, как принято, водочки из пластиковых стаканчиков. Потом закусят нарезанной тупым ножом шейкой в вакуумной упаковке, солеными огурцами из трофейной банки, притараненной кем-то после воскресного десанта к теще на дачу, и еще какой-нибудь снедью. А когда алкоголь согреет кровь и всем станет хорошо, станут вспоминать перлы и ляпы, по-дружески похлопывая друг друга по спине.

«Мужики, – скажет актер, который исполнял роль Матвея Петровича, – к черту этот дурацкий картуз! Я чуть дуба от перегрева не дал. Чувствую, пот по крыше течет, а вытереть нельзя».

«Надо Федьке, осветителю, накостылять. Совсем оборзел, гад. Врубил свою технику на полную мощь! – поддакнет один из «негров», из тех... с автоматами. – Не поверите, стою, а черная краска плавится и начинает по морде течь, и вдруг, кап-кап, кап... на пол! А пошевелиться – ни-ни! Жесть!».

А она, Алёна, молодая, неподражаемая, божественная актриса, на которую по очереди и разом западали все мужики из труппы, включая помрежа и самого худрука (несмотря на очередной брак и троих детей от трех «первых»), выпьет глоток теплой водки и будет весь вечер влюбленными глазами смотреть на Алика Максимова. То есть на актера, который его играл и который вместо того, чтобы обращать на нее внимание, треплется сейчас с «Пронькиным», гогочут над чем-то или кем-то, паршивцы, потому что по жизни они, говорят, друзья...

— Мистер Проньин, – вывел Алёну из забытья не принимавший до сего момента заметного участия в этой «дружеской» беседе Синистер, – я очень сожалею, но вам придется нас освободить...

— Джон, – перебил Максимов Синистера, – предоставь мне самому уладить это дело.

— Цирк, – усмехнулся Матвей Петрович, – они, похоже, ненормальные.

— Интересно, как же ты собираешься уладить это дело, журналист? – насмешливо спросил Пронькин. – Ты ведь тоже наверняка считаешь себя неглупым и должен понимать, что практически не оставил мне выбора...

— Ну… как сказать – выбор всегда есть…, – растягивая слова ответил Максимов.

— Скажите, Александр... э-э,.. – вдруг снова перешел на притворно-вежливый тон Пронькин.

— Филиппович он, – ехидно подсказал Корунд.

— Спасибо, Матвей. Скажите, Александр Филиппович, ну почему вы, журналисты, всегда суете нос в частные дела? Вот и досувались...

— Видите ли, Марлен Марленович, – ответил ему Максимов, – у нас с вами, должно быть, диаметрально противоположные взгляды на то, какие дела можно считать частными, а какие нет. Кстати, в русском языке нет слова «досуваться».

Волна раздражения нахлынула на Пронькина. Сначала эти тунеядцы – сто пудов, трутни! – с Лубянки раскрутили его на лимон. Теперь журналюга этот на что-то все время намекает. Неужто тоже хочет слупить с него, с Марлена? Хотя не мешает проверить – может и правда у него кроме сегодняшних съемок что-то есть? Не-ет... не может быть, неужели старею? Испугался какого-то сопляка. Блеф! Ну конечно, блефует, сука! Совсем спятил! Ему впору подумать, как шкуру свою спасать, а он... Нет... таких надо сразу в порошок, в порошок! Не въезжает, придурок!

— Ты не умничай! – сорвался он, и, скривив рот, бросил: – Матвей, а наши незваные гости, похоже, не въезжают в ситуацию?

— Ничего, скоро въедут, – Матвей Петрович почему-то погрозил пальцем Алёне. Ему было неприятно, что какая-то соплячка смотрит так, как будто вместо его тела в кресле находился че-ловек-невидимка из известного романа Уэллса.

— Ты вот что, журналист, не переигрывай, – снова включился Пронькин. – Вздумал угрожать? Мне?!

— Что вы, что вы, Марлен Марленович! Ни в коем разе! Вы образец настоящего мужчины. Смелый! Все так говорят... да! Вы конечно о себе не думаете. И я с пониманием отношусь к такого ро-да людям и разделяю ваши взгляды, поверьте. Я сам такой. Но ведь человек живет не в вакууме – он ведь не один на белом свете. Человек живет в сообществе себе подобных, хуже того – в семье. Извините за банальность, но в этом заключена его – не побоюсь этого слова – великая сила и, увы, не менее великое бессилие. Тем более, если человек этот занимается сомнительными делами. Лучше уж вовсе не иметь семьи. Но это я так, философствую.

— Дофилософствуешься! – пообещал Корунд.

— Не перебивай, пусть поговорит... напоследок, – уже не скрывая намерений, со свинцом в голосе проронил Пронькин.

— А что тут говорить, Марлен Марленович, не хотите же вы, в самом деле, сказать, что вам все равно, что произойдет с вашим имуществом, с имуществом дочери и любимого внука, когда будут обнародованы некоторые материалы об их отце, дедушке и, что самое нежелательное, о происхождении всего этого состояния! А ваша жена?! Подумайте о ней. Виктория Федоровна сойдет с ума, когда узнает!

— Шантажируешь?! Ну всё! Сам виноват, журналист... напросился! Вас как, живьем акулам скормить? Или предпочитаете вначале... – он демонстративно приставил указательный палец к виску, изображая выстрел: – Пу-у-х! Из гуманных соображений? Вот тогда и настрочишь... Только оттуда, где ты окажешься, письма вряд ли дойдут...

— Почему ж не дойдут? Еще как дойдут, – прервал его Максимов с демонстративной наглецой в голосе. – Но можете не сомневаться – и на этом свете у нас много чего поднакопилось. Всё есть, уважаемый Марлен Марленович: и свидетели и даже улики: оружие, меч, например. – Он лукаво улыбнулся. – Торговля людьми, раз! – передразнивая, он загнул мизинец, – принуждение к совершению убийства – два! Труп в заливе, труп бедного таджикского гастарбайтера? Это ведь ваших рук дело, помните? Ave Caesar, morituri te salutant![39] А чего стоит незаконная торговля военной техникой. Вам, кстати, могут переслать любопытный контрактик, где вы... Ах да, извиняюсь, недооценил вашу предусмотрительность! Договор, конечно же, подписан не вами лично, а Владимиром Марленовичем. Но за что ручаюсь, так это за то, что придумали замечательную шутку с ценой именно вы! Мне понравилась. Так ведь? Помните еще старые ценники на «Особую Московскую», Марлен Марленович... Номерок я подскажу, можете набрать со своего «Верту», вам тотчас же вышлют договорчик по «электронке». Мой-то телефон промок. Думаю, достаточно. Всего перечислять не буду, но не сомневайтесь – доказательства соответствующие имеются. И можете не заморачиваться – все они вне пределов досягаемости ваших «заплечных дел» мастеров... Ну как, Марлен Марленович?

— Да я тебя... да я... знаешь, что я с тобой, ублюдок... с вами, говнюками!.. – задыхаясь в припадке ярости, заорал дурным голосом Пронькин, сам еще не решив, что именно он сделает с этими негодяями.

Договорить он не успел...

Глубоко-глубоко в недрах земной коры две противоборствующие на протяжении последних двухсот пятидесяти миллионов лет литосферные плиты пришли в движение. Последние четверть века сжималась пружина Аравийской тектонической плиты, упираясь в подножие Африканской. И вот упор не выдержал, и пружина стала распрямляться.

Сначала движение было едва заметным – плиты сдвинулись друг относительно друга едва ли больше, чем на человеческий волос! Но и этого было достаточно, чтобы стрелки всех сейсмографов на планете вздрогнули, предвещая очередной катаклизм. Через полторы секунды пружина, наподобие собачки в храповом механизме, сорвалась вновь. На этот раз сдвиг был циклопическим – сорок шесть сантиметров!

Квадрильоны тонн земных пород в мгновение ока подскочили без малого на полметра, высвободив колоссальную энергию, эквивалентную по величине той, какую всё человечество со всей его муравьиной технологической базой не способно произвести и за тысячу лет.

Этот, второй толчок оказался катастрофическим. Он мгновенно сбил с ног находящихся в комнате людей; по полу, ровно посередине, возникла и зазмеилась черная, будто заполненная сажей трещина. Расширяясь на глазах, она разделила комнату на две части, в одной из которых оказались пленники, а в другой – их тюремщики; стены закачались и начали опасно крениться; потолок просел.

Запаса прочности строения хватило на две с половиной секунды. Но силы были не равны – оно начало разрушаться…

Что оставалось нашим пленникам, побывавшим только за последние два часа по меньшей мере в парочке добротных, славных смертельных переделок, и угораздивших в третью?

Проявляя чудеса ловкости, они буквально чудом умудрялись увернуться от падающих вокруг шкафов, обломков потолка, кусков стен.

И тут, прямо на их глазах, на противоположном берегу разлома, разделившего комнату на две части, со стены сорвалась балка перекрытия и рухнула точь-в-точь на головы растерявшихся (а было из-за чего растеряться-то!) Пронькина и Корунда. Стена, державшая балку, постояла еще мгновение, раздумывая в какую бы сторону завалиться, и обрушилась внутрь.

В открывшемся за ней проеме показался зал с разбегающимися в панике людьми, а за ним неестественно накренившаяся терраса. Еще секунда, и она вместе со всеми на ней находящимися с грохотом провалилась; тяжелый потолок, как в замедленном кино, плашмя сполз со стен, и всё накрыло взметнувшимся облаком пыли.

Неконтролируемый атавистический страх подсказал и не чаявшим уже обрести свободу пленникам: как можно быстрее уносить ноги! Не сговариваясь, бросились они прочь из продолжающего разваливаться на глазах здания. Оскользаясь на острых камнях, цепляясь за корни деревьев и не обращая внимания на боль, они скатились с кручи, прямо туда, где у причала дрожала на свинцовой ряби возмущенного разгулом подземной стихии океана лодка старого Нкулункулу.