Пусть умрёт

Глава VII НЕВОЛЬНИК ИЗ КОРИНФА

Дом Аррецина Агриппы отличался таким великолепием, что даже в окружении далеко не бедных соседних домов казался настоящим дворцом. Располагался он на западном склоне Целия, в двух шагах от Палатина. Когда-то здесь жили плебеи, но вот уже лет восемьдесят, с начала века, место это облюбовала знать, и на склонах холма по преимуществу селились представители сенаторского и всаднического сословий. Отсюда был отлично виден Большой цирк, называемый горожанами «Старым», и в дни, когда проходили ристания и другие состязания, Агриппа мог наблюдать за их ходом с верхней террасы своего жилища, буквально не выходя из дому.

Утром, накануне праздника, в доме царили суета и переполох. Мужчины готовились к желанному зрелищу, а объектом хлопот для женской половины дома являлась молодая наложница, красавица Гера. Хозяин приобрел девушку за баснословную сумму после похода против свевов четыре года назад. С тех пор она стала фактической хозяйкой в доме. Но злые языки поговаривали, что сердце ее не принадлежит хозяину.

Молодой человек, впрочем, не особенно расстраивался, поскольку проводил время весело, и чего-чего, а женской ласки ему хватало с лихвой. Девушка скорее была предметом престижа, этакой дорогой игрушкой, какую может позволить себе лишь богатый человек. Ему доставляло удовольствие наряжать ее в богатые одежды, дарить дорогие безделицы и похваляться ею каждый раз, когда случалось закатиться домой с крепко подвыпившими друзьями.

Несмотря на особую заботу, которой по приказу хозяина окружали Геру домашние, она так и не смогла внутренне примириться со своим положением рабыни.

Не то чтобы жизнь в доме была невыносимой, нет! Но тем не менее она практически не выходила из гинекея. Что могла сделать бесправная рабыня против существующего порядка вещей? Как не старалась, она не могла не думать о позоре рабства и часто ночами просыпалась вся в слезах, умоляя богов послать ей смерть.

Но боги не внимали ее мольбам...

Итак, в то время, когда домашние, от управляющего до последнего раба, готовясь к празднику, носились по дому, как одержимые, невольник Захарии торопливо семенил с донесением за пазухой по узким городским улочкам.

Вначале он спустился по Аргилету до Переходного Форума, повернул налево и по задворкам базилики Эмилия выбрался на Священную Дорогу. Здесь мальчишка припустился быстрее, то и дело боязливо оглядываясь – не увязался ли кто за ним. Изрядная толчея, царящая здесь, среди бесчисленных лавок, давала прекрасную возможность затеряться. Но несмотря на это, мальчик старательно следовал наставлениям своего господина, и вместо того, чтобы сразу же за аркой Тита продолжить свой путь на восток, прямиком к Целию, то есть к месту назначения, он повел себя исключительно странно: свернул направо и по кривым переулкам обогнул с запада Палатин и только потом свернул налево.

Справа тянулась колоннада северной стены Большого цирка, а слева возвышались величественные, сплошь отделанные мрамором стены императорского дворца. Вдоль подножия Палатина выстроился караул – цепь из преторианских гвардейцев. Не для кого в Риме не было секретом, что в последнее время император стал опасаться заговоров, – вот почему солдаты охраняли дворец день и ночь. Впрочем, разморенные на солнцепеке воины не обратили внимания на пробегавшего мимо чумазого мальчишку. И поэтому последний, по иронии судьбы как раз и являющийся весьма любопытным объектом для первых, беспрепятственно обогнул Старый цирк и опять очутился почти у цели. И вновь повел себя странно: во второй раз проигнорировав это обстоятельство, он спустился к Тибру уже с другой стороны цирка и продолжил путь вдоль берега реки на юго-запад.

У Коровьего рынка гонец по прекрасно сохранившейся по сею пору, несмотря на свой трехвековой возраст, брусчатке Публициева ввоза взбежал на вершину Авентина и выбрался на улицу Большого Лаврового Леса. Здесь, соблюдая предписанные хозяином меры предосторожности, он нырнул в квартал Матери Венеры и появился, изрядно запыхавшийся уже с другой стороны холма.

Дорога пошла под гору, он резво сбежал вниз, замкнув таким образом петлю, и очутился ровно в том же месте, где пробегал четверть часа назад.

Мальчик сделал вид, что никуда не торопится, и вразвалку пересек Аппиеву дорогу у Капенских ворот. Через минуту был у цели; огляделся для пущей надежности и стукнул один раз массивным бронзовым кольцом, изображавшим голову Горгоны, в ворота. Сухое дерево ворот гулко отозвалось и через мгновение, как если бы внутри его уже поджидали, тяжелые створки медленно разошлись и впустили мальчишку.

Когда Агриппа возвратился домой, юного вестового успел сморить сон. Он посапывал, свернувшись калачиком в каморке, куда определили его в ожидании появления хозяина. Мальчишка ни за что не хотел передавать сообщение никому другому, ибо буквально следовал приказу Захарии – передать сообщение лично в руки самому Агриппе.

Молодой человек же, прочитав сообщение, спросил, обучен ли мальчишка грамоте и, получив отрицательный ответ, отпустил его. Когда тот скрылся, он вышел на просторный балкон, огороженный балюстрадой, плотно увитой виноградной лозой, и обратил вдаль свой задумчивый взор. Солнце плавило крыши домов, прокладывая себе путь по небосклону.

Так, не отрывая взгляда от раскинувшегося перед ним города, он постоял некоторое время, размышляя. Затем поднес донесение к жаровне с тлеющими угольями и стал заворожено смотреть, как огонь съедает буквы, оставляя девственно гладкой поверхность дощечки. Он был так поглощен раздумьями, что не заметил, как жар раскаленных углей добрался до пальцев.

Ожог вернул Агриппу к реальности. Он резко отдернул руку, поморщившись от боли.

И вдруг лицо молодого человека просветлело, как будто его посетила удачная мысль. Он выбежал из комнаты и поспешил на женскую половину.

Две спальные рабыни, совсем юные девочки, сегодня, как и всегда, прислуживали Гере при одевании. Когда за дверью раздался шум, одна из них расчесывала бронзовым гребнем ее длинные благоухающие амброй шелковистые волосы, цвета высушенных солнцем колосьев. Вторая умащивала ее алебастровую шею Родосской мазью.

В комнату без предупреждения вошел Агриппа. Он приблизился к девушке, сидящей у зеркала на отделанной слоновой костью скамье и, тоном, не терпящим возражений, проговорил:

— Собирайся, Гера... Я хотел бы сегодня показать тебе кое-что интересное.

— Но я не рассчитывала выходить сегодня из дому, господин, – опустив свои синие глаза к полу, смиренно промолвила Гера.

— Не называй меня господином. Ты прекрасно знаешь, что тебе позволено обращаться ко мне по имени. И не капризничай, собирайся побыстрей. Как можно сидеть дома, когда весь город только и живет праздником. На завтра назначены состязания поэтов, музыкантов, а потом...

— Потом, как всегда, люди будут убивать друг друга, а народ будет наслаждаться видом крови, – перебила она его.

— Гера, ты опять за свое. Не вижу в этом ничего плохого. Во-первых, это гладиаторы, рабы...

— Мой господин, наверное, забыл – я тоже рабыня, – потупив взор, с горечью вымолвила девушка.

— Ты – это совсем другое дело. Посмотри, у тебя есть все: шелка, золото, драгоценности, любые украшения, благовония... даже рабы, Гера! У тебя есть собственные рабы, которые только и ждут случая, чтобы угодить тебе, исполнить любое твое желание... Чего тебе не хватает?! – искренне удивился он.

Она не ответила.

Агриппа поторопил ее:

— Я покажу тебе, как готовятся к боям гладиаторы, Гера. Тебе давно пора посетить мою школу… Я жду!

Последние слова произнесены были твердо, и в них просквозило нетерпение. Она поняла – отговориться не удастся и ничего другого, как покориться воле хозяина, не остается.

Гладиаторские бои были страстью, овладевшей Агриппой еще в детстве. Еще тогда его отец, Аррецин Клемент, консул, увлек его этой забавой.

«Это самое высокое из всех искусств, потому что оно неподдельно, – наставлял он сына. – Посмотри на воинов там внизу... они не притворяются... Вот лицедей – тот должен изображать боль, ненависть, страх, азарт, жажду – все человеческие чувства и страсти. А гладиаторы в действительности чувствуют все это. Ты видишь – им не нужно играть. Ведь они идут в настоящий бой: наступают, в страхе бегут, убивают друг друга на самом деле! И все это по сценарию, заметь... Вот это искусство! Никакой фальши – все по-настоящему. Именно о таком искусстве мы, римляне, говорим: Ars longa, vita brevis![5] Не забывай об этом. То, что ты видишь, будет всегда. Люди всегда будут наслаждаться, наблюдая смерть и страдания других. Это заложено в человеке, и никто не в силах что-либо с этой страстью сделать».

«А им больно, когда их убивают, отец?» – спрашивал маленький Агриппа, наблюдая за тем, как гладиаторы разят друг друга на арене под неистовый рев жаждущей крови толпы.

«Конечно же нет, сынок, – отвечал отец, посмеиваясь над наивностью малыша. – Это же гладиаторы. Они не чувствуют боли. Как звери...»

Впоследствии, после того как император, не раз публично признававший отца близким другом, казнил его по ложному доносу, Агриппа не раз с горечью вспоминал слова Аррецина и надеялся, что отец не почувствовал боли в миг смерти, как и те гладиаторы на арене. В тот день и час Домициан приобрел еще одного смертельного врага.

«Ты можешь быть спокоен, отец, – поклялся Агриппа над погребальным костром, глядя, как душа его родителя улетает вместе с дымом в безоблачное небо. – Ты будешь отмщён!»

С тех пор, как Флавии запретили держать гладиаторов в пределах Рима, в городе оставались лишь четыре императорские школы. Всем же остальным пришлось переводить свои училища вместе с гладиаторами и всем хозяйством за городскую черту.

После смерти отца Агриппа приобрел в Фиденах, милях в четырех на северо-восток от Рима, подходящий участок земли и выстроил там школу по собственному проекту. Будучи изобретательным, молодой человек устроил всё в соответствии с самыми последними достижениями строительной науки – прямо внутрь подавалась вода по глиняному водопроводу; школа имела канализацию; были бани и отдельные массажные комнаты. Агриппа не без гордости говорил, что его школа – лучшая в Италии, а по некоторым качествам даже превосходит знаменитую императорскую Ludus Magnus рядом с Большим амфитеатром.

Именно туда, в Фидены, они и направились. Носильщики шагали бодро. Остановились передохнуть всего лишь раз и то потому, что девушку укачало. Ее всегда укачивало в носилках. Но все обошлось, и через полтора часа процессия остановилась у ворот, над которыми было начертано полукругом:

В училище их встретил ланиста, малый лет сорока, и провел во внутренний двор квадратной формы. Двор был обширный – каждая из сторон никак не менее ста пятидесяти футов. Двухэтажное здание с колоннадой окружало внутренний двор, а вдоль второго этажа шла галерея, с выходящими в нее комнатками.

Агриппа и Гера, сопровождаемые ланистой, поднялись на второй этаж по широкой лестнице. Наставник показал девушке крошечные – в них едва могли разместиться две кровати – каморки гладиаторов. Тут же располагались комнаты ланисты и его помощников. Он провел их в столовую, а затем в мастерскую и арсенал, в котором хранилось оружие. Там Агриппа направил стопы прямиком к горке, в ячейках которой покоились перехваченные цепью мечи, копья, трезубцы и другое оружие; рядом в стопках лежали щиты разной формы и размеров. В общем, всё, что необходимо гладиаторам для боя.

Перед горкой Агриппа застыл, любуясь тусклым блеском металла.

— Посмотри, вот это – дротики, – наконец промолвил он рассеянно, – их мечут бестиарии в диких зверей. Бестиарии – преступники и не заслуживают сочувствия. А вот это – копье, им сражаются эквиты – всадники...

Он говорил монотонно, без обычного энтузиазма, и Гера почувствовала – вовсе не демонстрация оружия была целью сегодняшнего похода. Рассказывая об оружии, думал ее хозяин о чем-то другом.

Агриппа кивнул сопровождающему их ланисте, чтобы тот отомкнул замок, висящий на цепи, и извлек из ложа меч с коротким, не более двух локтей, клинком. От девушки не укрылось, с каким благоговением он это совершил. Она осознала – этот человек обожает оружие и отдаст многое за обладание хорошим экземпляром.

Голос Агриппы вывел ее из задумчивости.

— А вот это гладиус, – проговорил он, – оружие римских легионеров. Тот, кто умеет хорошо им сражаться – непобедим.

С этими словами он резко развернулся и сделал резкий выпад. Она похолодела, увидев, как меч, сверкнув в солнечном свете, промелькнул в волоске от плеча ланисты. К счастью для последнего он лишь пронзил насквозь деревянную доску, скрепляющую оружейные стойки.

Девушка со страхом посмотрела на побледневшего ланисту.

— Не бойся за него, – успокоил ее Агриппа, – этого рудиария сделал ланистой я. Он слишком дорого мне обошелся, чтобы его потерять. Но он заслужил освобождение, я им доволен. Помимо прочего, он великолепный наставник. Да и какой мне прок от мертвого... Ха-ха, – коротко рассмеялся он и, повернувшись к ланисте, сказал: – Надеюсь, Маркус, ты еще не забыл, на чьи деньги открыл свою школу?

— Как мог ты подумать такое, хозяин! – с возмущением воскликнул ланиста.

Потом все прошли в экседру, откуда можно было без помех обозревать происходящее внизу, во дворе. Действительно, сверху им открылось любопытное зрелище. На песке, политом, чтобы прибить пыль, водой, добрый десяток пар гладиаторов с лоснящимися от пота торсами проявляли завидное усердие, отрабатывая приемы боя. Геру поразило множество разноплеменных воинов.

Недолго пронаблюдав сверху, спустились во двор, и Агриппа сам повел ее вдоль площадки со спортивными снарядами. Таких она сроду не видывала.

— Хорошо ли ты помнишь, что из тридцати гладиаторов только двое принадлежат тебе? – обратился ее хозяин к ланисте.

— Я никогда не забуду твоей доброты, светлейший Агриппа, – ответствовал тот.

— Гера, почти все гладиаторы в школе принадлежат мне. А Маркус помогает отбирать новых, занимается их обучением гладиаторскому искусству и, надо сказать, недурно справляется со своей задачей, – похвалил он ланисту.

— Я стараюсь, господин, – удостоверил польщенный Маркус.

Как бы в подтверждение своих слов он сделал шаг в сторону, к двум молодым гладиаторам, отрабатывающим удары, и да им краткое указание:

– Кричать при ударе, болван! Почему молчишь? – и вновь присоединился к хозяину и его прекрасной спутнице.

– Зачем им кричать, ланиста? – спросила Гера.

– При крике напрягаются мышцы живота, и удар приобретает дополнительную силу, – ответил вместо наставника Агриппа, довольный тем, что может продемонстрировать перед девушкой свою осведомленность в вопросах искусства владения оружием.

– Нужно также следить, чтобы рука, плечи и бедро наносили удар вместе, прекрасная госпожа. Это вкладывает всю тяжесть тела в удар, – добавил, осторожно поглядывая на хозяина, Маркус.

Но Агриппа, поглощенный зрелищем тренировки, уже не слушал его. Они пошли дальше, а он продолжал рассказывать Гере о гладиаторах.

Девушка слушала невнимательно, но хорошо запомнила момент, когда они поравнялись с группой воинов, которые втроем пытались загнать в угол гладиатора, молодого человека лет двадцати пяти, сложенного как Аполлон. Демонстрируя фантастическую ловкость и быстроту, он отражал удары противников. Было странно, что ни один из их маневров не завершается успехом. Создавалось впечатление, что этот воин каждый раз исчезает из виду, чтобы через долю мгновения появиться за спиной у неповоротливых по сравнению с ним нападающих.

Она ни разу не посещала гладиаторские бои, считая их чрезмерно жестоким зрелищем, но сейчас остановилась и поначалу с интересом, а потом и с некоторым азартом принялась наблюдать за этим поединком, если можно назвать поединком борьбу одного против троих. Спустя некоторое время поймала себя на мысли, что ей небезразличен исход боя, и с удивлением отметила, как всякий раз замирает сердце, когда у молодого гладиатора не оставалось, казалось, ни малейшей возможности избежать поражения.

Гера понимала, что бой не настоящий, мечи деревянные, но всё равно волновалась. Однако преимущество красавца-гладиатора было очевидным. Ей пришло в голову, что если бы борьба велась боевым оружием на настоящей арене, его незадачливые противники давно лежали бы на земле.

Агриппа тоже остановился и молча наблюдал за происходящим. Каким-то чутьем уловив желание хозяина, ланиста дал отбой, и разгоряченные воины рухнули в изнеможении прямо на землю, осматривая царапины и потирая ушибленные места.

Агриппа знаком приказал отличившемуся гладиатору приблизиться к ним.

Тот подошел, поправляя ладонью перехваченные шнуром темные волосы, и склонился перед ними, не поднимая глаз. Когда он стоял так, на коленях, Гера заметила на его левом плече родинку в форме буквы М, а на правом – татуировку в виде грифона, символа богини Немезиды.

— Ты можешь подняться, – сказала она, слегка прикоснувшись ладонью к его голове.

Гладиатор поднял голову, их взгляды встретились. Гера вздрогнула и замолчала, пока голос Агриппы не вернул ее на землю:

— Это мой лучший воин, Гера. Он грек… Поприветствуй его! Он молод, но ему нет равных среди всех гладиаторов Империи.

— Я видела, как ты сражался, – услышала Гера свой голос как бы со стороны, – и восхищена твоим искусством владения мечом. Скажи, откуда ты родом? Как тебя зовут?.. Ты действительно грек? Ты не похож на грека...

— Не знаю, госпожа, но все называют меня греком... А зовут меня Александр, – было видно, что он тоже смущен.

— Грек он или нет, неважно. Есть две школы гладиаторов – фракийская и галльская. Он принадлежит к фракийской, Гера, – закончил за него Агриппа. – Мне лично фракийский стиль боя ближе. – И, глянув на гладиатора, продолжавшего почтительно стоять на коленях, повторил вопрос Геры: – Так ответь госпоже, откуда ты родом. Кстати, тебе было разрешено подняться.

Александр поднялся с колен и, не отрывая глаз от земли, ответил:

— Я не помню своих родителей. Я был слишком мал, когда меня отняли у них. Мне говорили – они из Киликии. Они, наверно, погибли. А воспитывала меня одна добрая женщина из Коринфа. Ее муж, солдат, научил меня драться мечом, а она обучила читать по-гречески. Скорее всего, меня считают греком поэтому. Они сказали, что забрали меня у бродячих артистов, когда мне было семь лет, – он говорил неохотно, запинаясь. – Но я не уверен, что так было на самом деле... Свое киликийское имя я не помню... А Александром меня стали называть позже мои приемные родители из Коринфа.

— Ты умеешь читать по-гречески? – с удивлением продолжала расспрашивать Гера.

— Да, госпожа, я немного читал Плутарха и Луция Флора.

При этих словах Агриппа с еще более пристальным интересом взглянул на него. И тут Гера поняла, что именно из-за этого человека они сегодня здесь.

Вдруг тонкая игла страха пронзила ее сердце, но, спустя мгновение, боль растаяла. Она так и не поняла, что это было.

Но каковы бы ни были причины интереса Агриппы к этому гладиатору, совсем по иной причине возрастал интерес к нему Геры. Стоило ему произнести слово – щеки ее начинали пылать, она надеялась, невидимым огнем, а ладонь, которой она коснулась головы Александра, горела.

Агриппа же между тем продолжал допрашивать юношу:

— Ты родился свободным... Так как же ты стал рабом?

— Я отказался служить в римской армии.

— Ты же знал, что это преступление?

— Да, господин...

— Так почему же ты отказался?

Александр не ответил.

— Что же ты молчишь? Или не расслышал моего вопроса?

Но гладиатор опускал голову все ниже и ниже и продолжал хранить упорное молчание.

— Не хочешь отвечать, – задумчиво пробормотал Агриппа себе под нос. – На труса ты не похож... Скажи, как погибли твои родители?

— Я не знаю, господин, – ответил Александр, вскинув голову.

«Лжешь! – подумал Агриппа, глядя гладиатору в глаза, – Маркусу доложили, что ты признавался своим товарищам: родителей твоих убили по приказу Домициана, когда тот проводил военную компанию на Востоке... Тогда он еще не был императором, но уже проявлял жестокий нрав. Ну да ладно... кажется, лучшей кандидатуры для нашего дела не найти – молод, силен, владеет оружием лучше всех, кого я знаю, и главное – ненавидит императора...»

А вслух он примирительно сказал:

— Хорошо, если не хочешь, не говори. Но я вижу, ты не забыл о предстоящих играх. Ты хорошо дерешься, грек. И заметно, что ты в хорошей форме... Надеюсь, сохранишь ее. Думаю, скоро у тебя будут достойные противники. Ступай...

Он задумчиво посмотрел вслед гладиатору.

— Пойдем Гера, нам здесь больше нечего делать...

С этими словами он увлек девушку за собой, так и не заметив искры, внезапно проскочившей между своими рабами: Александром и Герой.

Уже полулежа в лектике, мерно покачивающейся в такт шагам носильщиков, Агриппа вспомнил о донесении, полученном через посыльного Захарии, перед тем как покинуть дом. Старая лиса Луций уже дышал в спину.

Агриппа поморщился и подумал – медлить нельзя.

Теперь он знал, как поступить, ибо не сомневался более, что нашел, наконец, карающий меч и руку, коей суждено сей меч направить.

Возвратившись из училища, Агриппа оставил Геру дома. Сам же без промедления вновь отправился в путь. Всю дорогу он подгонял носильщиков и спустя небольшое время добрался до дверей дома, не менее роскошного, чем его собственный.

Слуга провел посетителя в перистиль.

Был этот уголок дома, вне всякого сомнения, гордостью хозяина: с торца внутреннего двора прямоугольной формы виднелся вход в триклиний; вдоль оставшихся трех сторон шла крытая колоннада с мраморными коринфскими колоннами. Они казались слегка прозрачными, словно свет исходил из глубины камня, испещренного прожилками и трещинками, делая его похожим на застывший горный поток. Камень этот привозили из Каппадокии и называли лунным – луненсисом. Внутри колоннады виднелись ниши с бьющими фонтанами, кропотливо выложенные мозаикой из кусочков морских раковин.

Перистиль был поделен на две части каналом с бегущей водой с бронзовыми статуями фамильных ларов по берегам. Всё это само по себе заслуживало наивысшей оценки самого притязательного знатока. Всё открытое пространство двора было превращено чьими-то заботливыми руками в чудесный садик. Между колоннами по цоколю были выдолблены углубления, в которых росли декоративные растения, без которых не мог себе представить домашний уют ни один италиец: плющ взбирался по дорожкам колонн; листья мягкого аканфа, похожие на медвежьи следы, казалось, только что слетели с капителей, удивляя глаз своим четким геральдическим орнаментом.

Цветущие кусты тамариска в урнах, расставленных по изумрудной траве, бесшабашно разбросали фиолетовую пену. Повсюду с отменным художественным вкусом были высажены маргаритки, лилии, молодые кусты дамасских роз, между которыми стояли три ложа. А в центре был установлен огромный картибул[7] на шести мощных львиных лапах со вздувшимися от напряжения мышцами, как бы усиливающими ощущение тяжести взваленной на них каменной плиты.

Здесь на одном из лож Агриппу поджидал хозяин, который, завидев гостя, энергично поднялся навстречу и радушно развел руки.

Был он еще не стар. Высокий рост и мужественная внешность гармонично сочетались с живым лицом, на котором доминировали близко посаженные умные глаза. Квадратный подбородок, свойственный скорее северным народам, чем италийцам, свидетельствовал о властном характере. Светлые, слегка волнистые волосы, выгоревшие на солнце, вопреки моде несколько небрежно спадали с гордо поднятой головы. Поговаривали, что к его крови, скорее всего, примешана и частица германской. И неудивительно, ведь прабабка его провела значительную часть жизни в колонии на Рейне вместе с мужем, наместником из всаднического сословия, который частенько и подолгу отсутствовал по делам службы.

Хозяин дома был не кто иной, как Тит Петроний Секунд, префект претория, человек настолько могущественный, что даже сам император вынужден был считаться с ним.

Мужчины обнялись как близкие друзья, знакомые не первый день. Затем хозяин взял Агриппу под локоть и подвел к ложу, призывая устроиться поудобней. Усадив гостя и жестом приказав бесшумно появившемуся перед ними рабу налить им вина из дорогой работы серебряного кратера, стоящего на отполированной до зеркального блеска гранитной плите стола, он осведомился:

- Итак, что же заставило отважного Агриппу покинуть прохладные стены своего дома и выйти на улицу в столь душный час?

- Я думаю, достойный Петроний не изволит гневаться, узнав какие обстоятельства вынудили меня нарушить его уединение во время отдыха, – ответил молодой человек, покосившись на отступившего в сторонку юношу-раба.

- Слушаю тебя, благородный Агриппа, – подбодрил хозяин дома.

Агриппа, еще раз мельком глянул в сторону юноши, немо вопрошая: не нарушит ли конфиденциальность беседы его присутствие. Секунд, перехватив его взгляд, улыбнулся и успокоил:

- Ах это... Тебе нечего опасаться, мой друг. Можешь смело говорить все, о чем пожелаешь. Боги обделили беднягу слухом и речью – он глух как пень.

Агриппа про себя удивился (что проку с глухонемого раба?) но не подал виду. А Секунд, почувствовав невысказанный вопрос, пояснил:

– Мой дорогой друг, мне достаточно того, что он прекрасно понимает жесты. И весьма расторопен... Согласись, удобно всегда иметь под рукой слугу, который не проболтается. Нет необходимости даже отрезать ему язык, как бывает, поступают на Востоке, ха-ха... Но, прошу тебя, говори!

- Важные известия, Петроний, – продолжил Агриппа.

- Что же это за известия, заставившие моего юного друга прервать путь к наслаждениям, которые ему сулила сегодня прекрасная нимфа. Ходят слухи, она красавица, Агриппа? Весь Рим только и судачит о твоей несравненной сарматке. Она же сарматка, твоя наложница? Как ее имя? – Секунд улыбнулся.

- А... Гера... – Агриппа сделал вид, что не придал его словам особого значения, – Она родом из Нижней Германии. К тому же холодна... Но какая, скажи, разница?

- Гера – греческое имя.

- Она дочь вождя племени семнонов, но у нее были греческие воспитатели. Может статься, Гера – не настоящее имя.

- А не считаешь ли ты ошибкой так легкомысленно относиться к молодой красавице, милый друг? – в голосе Секунда проскользнуло наигранное осуждение. – Созидатель Эрос требует в любви взаимности... Ха-ха… даже с рабыней. Может быть, поэтому она и не радует тебя жаркими объятиями?

- Ты прав, Петроний. Но я не о том. Мне принесли то, что ты хотел.

- Правда?! Он с тобой? – воскликнул Секунд.

- Он здесь!

- Я бы хотел взглянуть.

- Ты можешь это сделать в любой момент, но сначала... – Агриппа замялся

- Что такое?

- Это еще не все. Я думаю... Нет, теперь я просто уверен – он догадывается обо всем.

- Что же произошло?

- Сегодня за мной следили.

- Любезный друг, не заболел ли ты манией преследования?.. С чего взял, что за тобой следили и как он мог догадаться? Ведь об этом знают только несколько самых верных и преданных людей! – Секунд немного успокоился, хотя вначале Агриппа несколько напугал его своим тревожным видом. – Не забывай угощаться, достойный Агриппа, – напомнил он, указывая на элегантный калаф, все еще наполненный вином.

- Я никогда бы не посмел беспокоить тебя по пустякам, – ответил Агриппа, пригубив вино, – но произошло событие, которое подтвердило мои подозрения. Как ты знаешь, сегодня у меня была назначена встреча с тем купцом...

- Эльазаром. Как же, помню.

- Совершенно верно, – Агриппа состроил одобрительную гримасу и добавил, – кстати, твое вино великолепно!

- Спасибо. Но, умоляю, продолжай.

- Так вот, после того, как он передал мне меч и зелье, и я покинул лавку, где мы встречались, туда ворвалась стража. Их привел соглядатай. Хозяина, Захарию, допросили. Спрашивали – кто и с кем встречался, что друг другу передавали...

- Откуда ты узнал об этом? – голос Секунда посерьезнел.

- Мне сообщил хозяин лавки – передал записку с мальчишкой, своим рабом.

- Быть может лавочник и есть предатель?

- Нет, Захария предан нам, тем более, ему щедро заплатили.

- Да-да, он предан, пока кто-то другой не заплатит больше. Преданность в наше время дорого обходится, – посетовал Секунд. – Однако тебе виднее... И что же рассказал тебе этот преданный человек?

В ответ Агриппа коротко поведал о случившемся в лавке после того, как покинул ее.

- Захария клянется, что ничего не рассказал, – закончил он свой рассказ. – Более того, попытался пустить твоих легионеров по ложному следу.

- Не будь наивен, Агриппа, – лицо Секунда посерьезнело, – если этим делом занимается Луций... а я думаю как раз он-то им и занимается... Да-а... если этим делом занимается этот самозваный телохранитель, этот старый пес, то разоблачение – вопрос времени. Думаю, он вне сомнения подкупил чью-то «честность» в нашем окружении. Посмотри, как умно он использует моих же солдат для своих целей. С тех пор, как император приблизил его к себе, он сует нос повсюду. Всем понятно, что мои преторианцы должны охранять жизнь цезаря! Да, он умен, несомненно умен… А Домициан становится все более и более подозрительным. Перестал доверять даже мне.

- Но ты не будешь отрицать, почтенный Петроний, что охранять жизнь цезаря, – Агриппа усмехнулся, – и распоряжаться ею – это две совершенно разные вещи. У императора уникальный нюх. Возможно, он почувствовал, что кто-то хочет как раз последнего. Чему же тут удивляться?

- Ты прав, ты прав, мой друг, – теперь забеспокоился невозмутимый вначале Секунд.

- Петроний, тебе срочно надо усыпить бдительность императора! – воскликнул Агриппа. – Ты немедленно должен встретиться с ним и отвести от нас подозрения. У нас еще не все готово.

- Ты же знаешь, если он поверил в заговор, то разуверить его невозможно.

- Ну, раз императору непременно нужен заговор, тогда ему нужно помочь, Петроний.

- Помочь в чем, Агриппа?

- Найти заговорщиков и раскрыть заговор.

- Раскрыть заговор?! – воскликнул в изумлении Петроний, – что ты имеешь в виду? Уж не помутился ли от жары разум у моего юного друга?!

- Постой, постой, не торопись, – прервал его Агриппа, – ты же знаешь поговорку – самое лучшее средство избавиться от перхоти...

- ...это отрубить голову, – закончил Секунд, начиная понимать замысел Агриппы, и, прищурившись, добавил, с уважением глядя на молодого человека: – А ты не по годам умен, мой друг. Я, кстати, тоже подумывал о том, чтобы пустить его по ложному следу.

- Мне есть у кого учиться, – дипломатично вернул часть лавров своему старшему другу молодой человек.

- Думаю, медлить нельзя. Надо поскорее покончить с этим... – теперь настал черед замяться Секунду – ...с этим неприятным делом.

- Ты прав, – поддакнул Агриппа. – Кто-то должен выполнять неприятную работу. Сколько жертв, сколько жертв! Этот умалишенный изгоняет грамматиков, философов. Ты слышал, он изгнал Эпиктета? Бросает в тюрьму неугодных и убивает не только врагов, но и друзей. Самая опасная должность нынче – сенатор. Никто не уверен в том, что увидит завтрашний рассвет.

Он помедлил, а хозяин подхватил его слова:

- Но тот, кто уверен, что правит миром, даже не догадывается о том, что не всё подвластно его воле, не понимает, как зыбка и эфемерна его власть. Кстати, могу тебе сообщить, что тот, кто, возможно, будет следующим, на нашей стороне. – Он улыбнулся. – А этот... этот не способен постичь простую истину: каждый сам направляет свою судьбу!

- А как же боги, Секунд?

- А боги лишь следят за тем, чтобы повороты судеб смертных следовали из их поступков.

- Но он заигрывает с народом. С чернью! Подкупает ее зрелищами, раздачами… И народ любит его! – воскликнул молодой человек.

- Любит, – согласился Секунд. – Ну и что? Разве не уничтожает солнце, давшее жизнь всходам, сами всходы своими же лучами, если слишком долго опаляет землю. Если не напоить ростки живительной влагой, они погибнут. Разве не душит безумный плющ своими объятиями дерево, которое питает его жизненными соками. Также и народ, поверь… Слишком долго император находится у власти, слишком долго.

Их внимание вдруг отвлек павлин, вдруг показавшийся из портика колоннады. Оба уставились на важную птицу, решившую ни с того ни сего расправить во всю красу свой пышный хвост. Секунд невольно замолчал, и стало слышно, как журчит вода в рукотворном водопаде и фонтанах.

Его собеседник не прерывал несколько затянувшуюся паузу, но спустя минуту продолжил размышлять вслух:

- Вот полюбуйся на эту глупую птицу, мой юный друг! Павлин распускает хвост в надежде привлечь к себе внимание самки даже тогда, когда этой самки нет! Он стал таким же, как этот павлин. Купается в роскоши, распускает свой хвост по поводу, но чаще – без причины. И ты совершенно прав – народу нравится! Народу нравится, как этот павлин распускает перья, купленные на деньги, отнятые у него же, у народа. Удивительно, но это так! Он подкупает плебс пустопорожней риторикой и подачками. Кому, как не ему, знать, – губы Секунда тронула едва заметная усмешка, – насколько жадны бедные люди. Но они же первые и предадут своего кумира, если им пообещать больше, и первые забудут его – стоит ему пасть! Народ развратился. Для черни, привыкшей к театрам и циркам, вечно лишь одно: Panem et circenses![8] Уж за это они готовы поступиться всем, не говоря о политических правах... Выборы превратились в хорошо отрепетированный спектакль – голоса избирателей продаются и покупаются. Республика и сенат у нас существует только на бумаге. Всё решает один человек... А ты замечал, как вся остальная Империя... кроме самого Рима – да и италийцы тоже – ненавидят столицу? Задумайся, столица выпивает все соки из провинций. Это здесь сидят нечистые на руку аристократы, а столичные легаты и наперегонки соперничающие с ними прокураторы со своей вороватой свитой грабят кроликов-провинциалов. А ростовщики, а купцы?

- Да! Эти подкупают чиновников и творят такое!..

- Ты еще не знаешь всего, Агриппа. Представь себе, недавно слушалось дело одного купца – он привозит путеоланскую пыль для строительства. Этот купец вступил в заговор с чиновником магистрата и мало того, что они вместо высокосортной, красной пуццоланы поставили сто пятьдесят повозок серой, так они еще договорились с застройщиком и клали в раствор побольше извести и песку, а пуццоланы – половинную меру! Да разве это цемент?! Это навоз! Даже наши предки триста лет назад строили крепче! Неудивительно, что нынешние дома иногда рушатся без видимой причины. И все это происходит практически на глазах у всех – здесь, в городе! Самое имя «римлянин» стало ненавистным!

Секунд вскочил и стал расхаживать по траве, отчего туника его развевалась, как на ветру. Он был вне себя от гнева.

Наконец остановился и отрывисто спросил:

- Ты нашел, кого искал?

- Мне кажется, нашел...

- Кажется или нашел, Агриппа? В таких делах должна быть полная уверенность. Мы не можем рисковать – второго случая может и не представиться.

- Есть у меня на примете – в моем училище – один гладиатор. Думаю, лучше него мы вряд ли найдем.

- Как его имя? Откуда он?

- Его зовут Александр. Родом, кажется, из Киликии, но рос и воспитывался в Коринфе.

- Почему он?

- Никто не сравнится с ним в искусстве владения оружием. Если придется сражаться со стражей, то лучше него не найти, Петроний. Да ты сам можешь убедиться в этом, хоть завтра, во время боев.

- А-а! Я догадываюсь о ком ты, если мы имеем в виду одного и того же гладиатора. Не тот ли это, о котором сейчас идет молва по всему городу? «Непобедимый» или... «Молниеносный»... так его, кажется, прозвали? – с нотками недоверия в голосе промолвил Секунд.

- Ты угадал. Но дело в том, что меня он знает в лицо. Было бы неплохо, если ты сам присмотришься к нему и поговоришь. Кроме того он, должно быть, ненавидит императора. Мне рассказали, что его родителей казнили по приказу Домициана в пору, когда тот еще не был императором... Помнишь ту военную кампанию в Киликии?

- Хорошо, я встречусь с ним, – Секунд усмехнулся, – если ему суждено Фортуной остаться в живых после завтрашних боев.

- Ты можешь не сомневаться – он из моей школы. К тому же этот гладиатор просто непобедим, – пожал плечами Агриппа.

- Важно, чтобы он не догадался, кто я... Распорядись, чтобы после боев, его привели ко мне тайно... И не томи, показывай, что принес!

- Изволь, уважаемый Секунд...

С этими словами гость кликнул раба, отдал короткое распоряжение, и тот принес завернутый в дорогую ткань продолговатый предмет.

Агриппа принял сверток, развернул ткань и бережно поставил на стол предмет, оказавшийся деревянным футляром. Сделав приглашающий жест Секунду, он откинул крышку.

Внутри, на собранном в складки зеленом бархате покоился гладиус. Вынув меч из футляра, Секунд принялся внимательно рассматривать его, поворачивая так, чтобы блики от проникающего в комнату света выдали малейшие, не видимые глазом неровности и дефекты, имей таковые место. Но поверхность клинка была идеальной. Рукоять была выполнена из отменной бычьей кожи, а навершие украшено огромным синим камнем.

Не оставалось сомнений в том, что над мечом трудился настоящий мастер.

Когда хозяин дома оторвал свой взор от содержимого футляра, Агриппа с гордостью сказал:

- Как видишь, я выполнил свое обещание. Черед за тобой. Ты лучше меня знаешь, как поступить. И еще вот это, – он придвинул к нему маленький пухлый мешочек. – Это чудесное снадобье придает десятикратную силу и безмерную отвагу тому, кто его употребит. В восточных землях его применяют перед сражениями. Нужно лишь приготовить отвар и выпить перед боем. Думаю, оно не помешает нашему воину в великом предприятии.

Секунд согласно кивнул и приказал слугам убрать футляр и мешочек.

- Надеюсь, это снадобье будет нелишним, – сказал он, повернувшись к гостю.

Они помолчали.

- Меня тревожит лишь вопрос, как он попадет в императорские покои вооруженным, – наконец прервал молчание Агриппа и в его голосе послышалась плохо скрываемая тревога.

- Пусть это не беспокоит моего друга – я это предусмотрел. Император, сам того не подозревая, поможет нам. Сказать вернее, его страсть к подаркам будет нашим союзником, – проговорил, загадочно улыбаясь, Секунд.

- Петроний, – вдруг замялся Агриппа, – есть одна вещь, которая не дает мне покоя. Ты обещал рассказать, но до сей поры я нахожусь в неведении...

- Задай свой вопрос, Агриппа. Я постараюсь ответить.

- Почему именно этот меч?! Мы потратили столько сил... Не проще ли было использовать другое оружие?

- Мой друг еще слишком молод и потому практичен... Ты во всем ищешь смысл, Агриппа. Что ж, правильно, правильно, чаще всего и я поступаю так же. Но на сей раз мы затеваем дело, которому суждено изменить историю и… – он запнулся и тяжело вздохнул. – Ты должен простить старику толику суеверности. Я верю – именно это оружие принесет нам успех, мой мальчик. Легенда приписывает ему волшебную силу. Я слышал, что меч этот помогает тем, кто стоит за праведное дело, а негодяям стоит остерегаться его...

Тут он приветливо улыбнулся и переменил тему:

- Однако, мой юный друг! Мы так увлеклись делами, что позабыли о простых и приятных вещах. Скажи мне, понравилось ли тебе это вино. Не правда ли – оно великолепно?

- Вино выше всяких похвал! Напоминает южные италийские сорта. Цекубское с Понтинских болот? Нет, не оно... хотя похоже. Где покупаешь его? Я непременно закажу себе.

- А вот это невозможно, – отрицательно покачал головой Секунд.

- Отчего же? – удивился Агриппа. Брови его поползли на лоб от удивления.

- Нет-нет... и не проси! – Секунд помедлил для усиления впечатления, а потом рассмеялся: – Но я могу его тебе подарить… Не удивляйся, мой друг. Лучше угощайся... Попробуй его вот с этим этрурийским сыром – очень неплохо. Ты должен выпить за здоровье Цезаря десять киафов, по числу букв в его имени ... Ха-ха-ха! – рассмеялся он. – А что до происхождения этого вина… что ж, открою тебе секрет: оно с моих виноградников под Латиной. Ты же бывал там, в моем поместье...

- О да! Восхитительный уголок. Достойный во всех отношениях. И недалеко от Рима.

- Да, замечательное место. Но поместье не такое уж большое – всего сотня югеров. Однако меня устраивает. Знаешь ли, меньше хлопот с землей. Но если возжелаешь отвлечься от городской суеты – нет ему цены! Тебе же известно о странностях старика – я предпочитаю проводить больше времени в стороне от столицы, на свежем воздухе – там, знаешь ли, спокойней спится. Жаль только, что удается это весьма редко, – посетовал он. – Скажи, не правда ли – здесь, в городе, ты впускаешь дневной свет к себе в опочивальню лишь когда пожелаешь того сам?

- Ты прав, Петроний. Я никогда не задумывался об этом.

- Вот видишь! А там, на вилле, это не то, что в городе, мой мальчик. Там просыпаюсь, когда дневной свет сам пробуждает меня. Согласись, жизнь в деревне гораздо естественней городской, а в моем возрасте сие весьма немаловажно.

Секунд демонстративно по¬кряхтел.

- Это мудро, – оценил Агриппа его наблюдение. – Что же касается преклонных лет, должен признаться, сам иногда завидую твоей форме – не ты ли постоянно выигрываешь у меня в мяч?

– Ты льстишь мне, – пробормотал Секунд, но было заметно, что он доволен.

— Кстати, о вине: что-то не припоминаю, чтобы ты когда-то угощал меня таким.

— Ничего удивительного! Это мой первый опыт в виноделии. Но хочу сознаться: рецепт и, главное, сорт винограда позаимствованы мной у... – Он вдруг спохватился. – Я и так наговорил слишком много! Пусть секрет изготовления останется в тайне, Агриппа. Ведь стоит выдать его – и вся прелесть напитка может исчезнуть.

— Согласен! Не важно, каким способом ты изготавливаешь это вино, но не могу не признать – оно не уступит ни цекубскому, ни бессмертному фалерну, ни аминейскому! Но все же больше похоже на аминейское!

— Ты угадал, лозу мне привезли из окрестностей Сиреона, оттуда, где изготовляют знаменитое аминейское. Но я сам лично совершенствовал рецептуру. Если не возражаешь, я распоряжусь прислать тебе несколько бутылей.

— Что ж, буду твоим должником.

— В этом я и не сомневаюсь, Агриппа.

— Ты как всегда говоришь загадками.

Секунд пожал плечами и обернулся к четверым рабам, появившимся из триклиния с подносами, полными фруктов.

— А теперь изволь отведать фруктов и каштанов из садов Алкиноя, – изрек Секунд и продекламировал: – «груша за грушей там зреет, за яблоком яблоко – смоква, следом за смоквой, за гроздьями вслед поспевают другие...»

— Ты цитируешь наизусть «Одиссею»! – воскликнул изумленный Агриппа. – Я не знал, что ты так хорошо знаешь великого Гомера... Как приятно общаться с образованными людьми – их так мало осталось в городе!

— Это чистейшая правда, мой друг, образование нынче не в моде...

Друзья еще долго пили вино, закусывая инжиром и фруктами, и неспешно беседовали. Беседа их протекала с глазу на глаз, и они старались говорить так тихо, что разобрать в деталях, о чем шел разговор, не было ни малейшей возможности.

Солнце уже проваливалось за Тибр во впадину между Авентинским и Палатинским холмами, когда Агриппа покинул сей гостеприимный дом.