Путешествие Сократеса

Путешествие Сократеса

Перевод с английского Е. Бондаренко

Миллмэн Дэн

Вы можете читать эту книгу просто как увлекательный роман,

не связанный с другими книгами Дэна Миллмэна. Но это не

просто художественное произведение. Если вы читали

бестселлер «Путь мирного воина», вам будет особенно

интересно узнать о прошедших в России детстве и юности

таинственного наставника Дэна. О том, как сирота,

воспитанник Невской военной школы, пройдя путь ненависти

и мести, стал великим Мастером, Мирным Воином —

Сократесом.

Эта книга может научить вас многим важным на Пути

вещам...

The Journeys of Socrates © Dan Millman 2005

Содержание

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОБРЕТСНИЕ И УТРАТА

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПУТЬ ВОИНА

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

МОНАСТЫРСКИЙ ОСТРОВ

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

НАДВИГАЮЩИЙСЯ ШТОРМ

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

В ПОИСКАХ МИРА

И ЕЩЕ НЕМНОГО О ТОМ, ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ..

Посвящаю эту книгу человеку, которого я звал Сократесом, и вам,

мои читатели, просившие меня рассказать его историю.

Знай я раньше об испытаниях, что выпали на долю моего

наставника, обо всех тех муках, которые довелось претерпеть

старику, я бы внимательней слушал его рассказ, ценил бы каждый

миг, что мне случилось провести с ним вместе.

Надеюсь, я воздал ему должное, ' став его попутчиком в этом

путешествии, которое привело его к жизни любящего мудреца, к

душе мирного воина.

Дэн Миллмэн

Каждое странствие ведет к своей тайной цели, скрытой от

самого странника.

Мартин Бубер

ПРОЛОГ

Я убил Дмитрия Закольева.

Эта мысль, оглушительная в своей реальности, снова и снова

взрывалась в голове Сергея. Он плашмя лежал на плывущем

мшистом бревне, загребая руками воду и стараясь как можно

меньше шуметь. Студеные воды озера Круглое, в двадцати пяти

километрах к северу от Москвы, были его единственным путем к

спасению. Сергей бежал, из Невской военной школы и от своего

прошлого. Но можно ли было спастись бегством от того, что он

стал убийцей Закольева?

Стараясь не удаляться слишком далеко от берега, Сергей

вглядывался в темноту, чтобы не потерять из виду далекие холмы,

которые то проглядывали сквозь туман, то снова исчезали в

холодной мгле. Черная холодная вода озера, лишь только он снова

начинал грести, тут же вспыхивала бликами в бледном свете луны.

Плеск воды и пронизывающий холод на какое-то мгновение

отвлекли Сергея, но снова и снова перед его глазами возникало

мертвое тело Закольева, лежащее в грязи.

Закоченевшие руки и ноги уже отказывались повиноваться. Пора

было выбираться на берег, пока и без того подтопленное бревно не

пошло ко дну. Еще немного, подумал он, еще один километр, и —

к берегу.

Этот способ побега был медленным и далеко не самым

безопасным. Но у него было одно неоспоримое преимущество —

вода скрывает все следы беглеца.

Наконец Сергей повернул к берегу. Соскользнув с бревна, он

оказался по пояс в топком прибрежном иле. С трудом пробравшись

через камышовые заросли, вышел на песчаный берег и бросился в

лес.

.Пятнадцатилетнего беглеца бил озноб, и не только от холода. Он

понимал, что этому поступку суждено определить и его

дальнейшую судьбу. Но вся его молодая жизнь, вся череда ее

событий словно бы подводили его к этому решению и к этому

выбору. Пробираясь сквозь лесную чащобу, он вспоминал

пророческие слова своего деда, вспоминал, с чего все это

началось...

ту осень 1872 года ледяные ветры рвались на запад, через

Впокрытую мхом сибирскую тундру, насквозь продувая

Уральские горы и северную тайгу, бескрайние сосновые и

березовые леса, окружавшие город Санкт-Петербург, ценнейший

из бриллиантов в короне Матушки-России.

Ледяной ветер растекается по улицам города от стен Зимнего

дворца, вдоль Невы, вдоль девяти сотен каналов, перекрытых

восьмью сотнями мостов, чтобы затем разбиться в стенах

небольших особняков, в куполах увенчанных православными

крестами церквей. Рядом с рекой, в городских парках, бронзовые

Петр Великий, Екатерина и Пушкин — царь, царица и поэт —

словно караульные, заняли свой пост в бледном свете недавно

зажженных уличных фонарей.

Колючий ветер срывает последнюю порыжелую листву с голых

веток, раздувает теплые юбки гимназисток и треплет волосы двух

мальчишек, затеявших бороться во внутреннем дворике

небольшого двухэтажного особняка неподалеку от Невского

проспекта. Ветер шевелит занавеси в открытом окне второго этажа.

В окне — женский силуэт.

Наталья Иванова кутается в теплую шаль, приоткрывает окно,

глядя во дворик, где ее малыш, Саша, затеял кучу малу со своим

другом Анатолем. Он обхватил Сашу и пытался было подножкой

свалить его с ног. Но не тут-то было. Саша едва заметным

движением увернулся и сам бросил Анатоля через бедро — этому

приему научил его отец. Довольный собой, Саша радостно

закричал петушиным голоском. «Какой, однако, он сильный

мальчик, — подумала Наталья, — весь в отца». Хотела бы она

иметь столько

энергии, особенно сейчас, когда она ждала второго ребенка.

Свинцовая усталость не отпускала ее ни на минуту. «Чего же

удивляться, милочка, — все повторяла повивальная бабка, с

некоторых пор находившаяся при ней почти неотлучно. —

Женщине такого хрупкого сложения заводить второе дитя не

следует». Но Наталья верила, что способна дать жизнь второму

их с Сергеем ребенку, и только моли- • лась, чтобы у нее хватило

сил выносить полный срок.

Наталья еще сильнее закуталась в теплую шаль. Надо же, а

мальчишкам все нипочем. Такой холодный ветер, а они знай себе

играют.

—

Саша! Анатоль! Ну-ка живее в дом, пока дождь вас не застал!

Но порыв ветра отнес звук ее слабого голоса прочь от детских

ушей, да и сами-то уши в таком возрасте готовы слышать лишь

то, что хочется слышать, и только.

Наталья закрыла окно и вернулась к своей кушетке. Повитуха,

все так же мерно работая спицами, о чем-то рассказывала ей, и

Наталья, присев рядом, лишь вздохнула и принялась расчесывать

свои длинные черные волосы. Она хотела выглядеть как можно

привлекательнее, ведь Сергей вот-вот должен вернуться домой.

—

Ты отдохни, пожалуй, — тем временем сказала повитуха, — а

я выйду, приструню мальчишек.

Еще не утихли ее шаги на лестнице, как Наталья услышала:

застучали дождевые капли по подоконнику. А вместе с ними

появился и новый звук, на этот раз уже где-то над головой —

топот маленьких ножек и озорной визг. «Они снова по шпалере

залезли на крышу», — подумала с раздражением и тревогой, так

знакомой матерям всех сорванцов.

—

Немедленно слезайте! — закричала она в окно. — Только

осторожнее, слышите меня?

Снова смех и возня, теперь уже точно на крыше, мальчишки все-

таки забрались туда.

—

Сию же минуту вернитесь, иначе обо всем станет известно

отцу!

—

Не волнуйся, мамочка, — послышался Сашин голосок. — Мы

уже спускаемся. Только отцу ничего не говори.

И опять смешки и возня.

Не успела Наталья отойти от окна, как вдруг послышался

8

ПУТЕШЕСТВИЕ СОКРАТЕСА

ужасающий скрежет, и раскатистый смех сменился пронзительным

криком, который резко оборвался где-то внизу. А потом наступила

тишина.

Наталья настежь распахнула окно. Ужасная картина открылась ей.

Внизу лежали два неподвижных тела.

Наталья и сама не заметила, как оказалась внизу. В отчаянии она

склонилась над двумя распростертыми на мокрой траве телами, не

замечая ни холода, ни начавшегося дождя. Внезапно липкая

тошнотворная чернота обрушилась на нее, потащив за собой куда-

то вниз, в темную пропасть...

Но внезапная боль внизу живота, словно вспышка, вернула ее

назад из бездны, и Наталья, словно сквозь пелену, увидела

повитуху и мужчину, стоявшего рядом с ней. Они стали поднимать

ее, но Наталья сама рванулась, когда послышался слабый детский

стон. Она бросилась было к Саше, но это был другой мальчик,

Анатоль. У него была сломана нога.

Наталью тем временем взяли под руки, повели в дом, но не успели

они и порога переступить, как внезапная боль снова переломила ее

пополам. Ее колени подкосились, и она, прямо у порога, так и села

на землю. «Где же Саша? — билась мысль в ее голове. — Пора бы

ему домой. Ведь так холодно... ах, как холодно...»

Она пришла в себя уже в кровати, рядом хлопотала акушерка. Но

она сразу же поняла все сама: ребенок уже родился... не доносила...

целых два месяца. А может, просто время так незаметно летит,

подумала она. Где я? Где Сергей? Вот сейчас он подойдет,

улыбнется, потреплет мой локон и

скажет: это тебе приснилось, с Сашей все хорошо... скажет, что все

хорошо...

Ах! Как больно! Что случилось? Где Саша? И где Сергей?

I

ергей Иванов, возвращаясь домой, увидел, что соседи,

Снесмотря на дождь, толпятся у порога его дома. Одного

взгляда на их лица было довольно, чтобы он со всех ног бросился в

дом. О том, что произошло, он узнал от акушерки: Саша мертв,

упал с крыши. У Натальи начались схватки... Кровотечение

ПРОЛОГ

9

остановить не удалось... Их больше нет.

А младенец родился живым. Едва ли ему хватит сил выжить,

покачала головой акушерка, не раз ей приходилось присутствовать

и при рождении, и при смерти. «Душа от тела отходит легко, —

подумала она, — куда тяжелей той душе, которой суждено здесь

скорбеть об ушедшем». Ждали священника, чтобы исполнить

последние приготовления по Наталье и Саше. И по младенцу,

видимо, тоже.

Акушерка подала отцу, словно ослепшему от горя, его маленького

сына.

— Ребенок слишком слаб, чтобы кормить его грудью, — сказала

она. — Но, если смочить тряпицу козьим молоком, он сможет

сосать ее. Если, конечно, проживет эту ночь.

Сергей смотрел на новорожденного мальчика, плотно закутанного

в одеяльце, едва улавливая смысл того, о чем говорила ему

акушерка: «Последняя воля Натальи... ее последние слова... она

любит вас всем сердцем, вот что она сказала, прежде чем отойти...

и просила, чтобы отдали сына на попечение ее родителей».

Даже в предсмертный час Наталья продолжала заботиться о своем

ребенке... и своем муже. Разве сможет ее Сергей, один из офицеров

царской гвардии, выходить в одиночку их маленького сына? Или

она понимала, что Сергей, всякий раз, глядя на мальчика, будет

вспоминать этот черный день?

Тем временем прибыл священник. Новорожденного окрестили —

для спасения его души на случай, если эта ночь станет для него и

последней. Священник спросил у Сергея, как звать младенца.

Сергей же, словно спросонок, назвал свое имя, решив, что

священник обращается к нему.

Вот так и вышло, что ребенок получил имя отца.

Акушерка вызвалась присмотреть за ребенком в эту ночь.

Сергей вяло кивнул в ответ.

— Если он будет жив к утру... позаботьтесь, прошу вас, чтобы его

передали родителям Натальи.

Он назвал их адрес и имена — Гершль и Эстер Рабиновичи. Евреи.

Сергею не хотелось расставаться с сыном, но старики будут

ПРОЛОГ

10

любить ребенка и позаботятся о его воспитании. Он исполнил

волю Натальи — никогда и ни в чем он не мог отказать ей, ни в

жизни, ни в смерти. Для Сергея Иванова этот августовский день

тоже стал первым днем постепенного угасания, а его маленький

сын тем временем ни за что не хотел уступать смерти.

рошло восемь лет. Темной октябрьской ночью Гершль

ПРабинович сидел один в вагоне третьего класса. Поезд

направлялся в Москву. Гершль то задумчиво поглядывал в окно, то

по-стариковски клевал носом, пока едва заметные в

предрассветный час бревенчатые избушки мелькали за окном.

Гершль засыпал, просыпался, смотрел в окно и снова проваливался

в сон. Воспоминания проносились перед его внутренним взором,

как серые тени за немытым вагонным окном: вот его дочь Наталья

в красном платье, ее лицо сияет., внук Саша на фотографии...

самого мальчика он никогда не видел... и прекрасное даже в

преклонные годы лицо его любимой Эстер. Никого из них уже нет

на этом свете... никого.

Гершль зажмурился, словно стараясь не видеть всего того, что

показывало ему его прошлое. Затем опустил руку, улыбнувшись

другому видению — вот лицо трехлетнего мальчика с огромными

глазами, слишком огромными для такого маленького личика...

Гершль вздрогнул. Голос кондуктора, который объявил о

прибытии поезда, окончательно спугнул его видения. Старик

зевнул, встал с лавки, с натугой потягиваясь. Стариковские

суставы отчаянно болели после долгого пути. Он долго застегивал

на все пуговицы свое старое пальто, потом нахлобучил шапку на

голову, прошелся пару раз пальцами по белой, как снег, бороде и

водрузил на свой огромный нос очки в проволочной оправе. Толпа,

повалившая из вагона к выходу, увлекла за собой и старого еврея,

но тот, казалось, даже не замечал, что его теснят со всех сторон,

лишь крепче прижимал к груди свой потертый саквояж. Все также

прижимая его к груди, словно малого ребенка, Гершль спустился

на перрон и шаркающей походкой двинулся к выходу в город. Все

вокруг было покрыто густым утренним туманом. Он посмотрел на

небо. Похоже, сегодня выпадет первый снег.

ПРОЛОГ

11

Гершль поправил шапку. Впереди его еще ждала дорога, примерно

полдня езды от города. Кто-нибудь да найдется ему в попутчики,

какой-нибудь крестьянин подсадит на свою телегу.

Поездка, впрочем, уже порядочно измотала его. Бесконечные часы

за верстаком выгнули Гершлю спину, подобно тем скрипкам,

которые его руки вырезали из отборных чушек клена, ели и

черного дерева. А еще Гершль был часовым мастером. Оба эти

ремесла перешли ему по наследству, одно от отца, другое от деда.

И Гершль, который так и не смог предпочесть одно другому, так и

мастерил поочередно — сначала часы, потом скрипку, чтобы

потом снова взяться за часы. И даже на склоне лет, несмотря на то,

что суставы натруженных пальцев ныли все сильнее, он работал с

прежним тщанием, и каждая скрипка, что выходила из-под его

резца, была для него как первая, а часы — словно последние в его

жизни.

Мастерская тоже досталась ему от отца. Убедившись, что юный

Гершль в состоянии прокормить себя сам, он отправился на

Восток, чтобы заняться более прибыльной ювелирной торговлей.

Богатство и щедрость отца позволили Гершлю, еврею, выправить

необходимые бумаги и дальше жить в Санкт-Петербурге.

Женившись, он переехал со своей женой Эстер в отдельную

квартиру.

Несколько часов спустя он, устроившись на мешках с картошкой в

тряской крестьянской телеге, ехал по разбитой грязной дороге. А

дальше уже было рукой подать до школы, что стояла у самого

берега озера Круглое, среди холмов, на север от Москвы, где

учился внук.

Осторожно спускаясь по скользкой тропе в лощину, Гершль лишь

покачал головой, вспомнив, сколько писем он написал туда за

последние пять лет. И все напрасно. На каждое его прошение

повидаться с внуком ему приходил ответ, обязательно на гербовой

бумаге и со столь же обязательным отказом. Наконец, несколько

недель назад он написал письмо директору школы Владимиру

Иванову: «Я не видел Сергея с той поры, как он был отдан в

школу. Моя жена умерла. У меня не осталось никого. Это моя по-

ПРОЛОГ

12

следняя возможность увидеть внука».

Получив письмо директора Иванова с согласием на свидание,

Гершль немедленно стал собираться в дорогу.

С неба начинал понемногу сыпать снежок, и он, зябко

поежившись, поднял воротник пальто. Всего-то два дня, подумал

он, успеет ли он за эти два дня влить свою жизнь в восьмилетнего

мальчика? Неожиданно в памяти всплыли слова рабби Гилеля:

«Дети — не сосуды, которые следует заполнять, но свечи, которые

нужно зажечь».

— Моему огню уже недолго осталось гореть, — словно отвечая

кому-то невидимому, пробормотал он, пробираясь едва приметной

тропкой через сосновый лес, затем по каменистому склону, уже

присыпанному снегом. Боль в суставах вернула его к

действительности и к мыслям о том, что позвало его в дорогу.

Прошло уже пять лет с той поры, когда в дверь его дома постучал

молодой солдат с письмом от отца его маленького Сережи. «Моего

сына, — было э этом письме, — следует немедленно отправить в

Невскую военную школу».

рошло еще где-то около часа, и Гершль уже стоял у школьной

Пограды. Остановившись перед массивными решетчатыми

воротами, он постарался сквозь прутья решетки рассмотреть

получше само здание. Сурового вида школа была обнесена, словно

замок, почти четырехметровой стеной. За ней виднелось несколько

каменных строений, там-то, предположил Гершль, и выковывают

из молодых людей смелых и умелых солдат. На самом же

школьном дворе не на чем было глазу остановиться, никаких

украшений, никаких живых изгородей, повсюду царили строгость

и спартанская простота.

Кадет-караульный повел его через просторный двор к главному

корпусу, затем по длинному коридору к двери, на которой была

табличка «В. И. Иванов. Директор школы». Гершль снял шапку,

пригладил свои редеющие волосы и открыл дверь.

ПРОЛОГ

13

Часть первая

ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

Есть у меня для вас две истории, одна с грустным концом, а

другая со счастливым. Может быть, вы скажете мне, что это

была одна и та же история, когда услышите обе. Ибо и горькому

есть своя пора, и сладкому — своя, и чередуются они, как день и

ночь... даже теперь, когда для меня наступил час сумерек...

Из дневников Сократеса

тот октябрьский день, когда его вызвали в дядин кабинет,

ВСергей не на шутку встревожился. Подобный вызов, редкость

для любого кадета, как правило, означал плохие известия или же

наказание. Поэтому он не особенно торопился предстать перед

суровым взглядом господина директора и шел по двору школы

совсем не строевым шагом.

Он уже успел привыкнуть к тому, что Владимир Иванов ему не

просто дядя, а господин директор школы. Не велено было и

обращаться к нему с личными вопросами, хотя их накопилось у

Сергея изрядное множество: и о родителях, и о его прошлом.

Директор, и без того немногословный, предпочитал не

распространяться ни на ту, ни на другую тему. Исключением был

лишь один день. Тогда он сообщил Сергею, что умер его отец.

Каждый уголок школьного двора, по которому сейчас шел Сергей,

отзывался в нем воспоминаниями о годах, проведенных в школе.

Вот тут он впервые ездил верхом, с трудом держась в седле и

судорожно вцепившись в поводья. А здесь был бит, ввязавшись в

драку из-за своего горячего характера, а бит был из-за хрупкого

сложения...

Вот лазарет и маленькая комнатка Галины, старушки- медсестрьК

которая взяла его на попечение, когда малыша только-только

привезли в школу. Она утирала ему нос, когда ему случалось

простудиться, и водила в столовую, пока он сам не научился

находить дорогу. Он был слишком мал, чтобы жить в казарме, и

ночью спал на раскладной кровати в приемном покое школьного

лазарета, пока ему не исполнилось пять лет. Все остальное время

он был предоставлен сам себе, не зная ни своего угла, ни чем себя

занять в школе. Для кадетов же он был словно игрушка или

собачонка: могли поиграть, а могли и прибить.

1

Почти всех мальчишек дома ждали матери или отцы, Сергей же

знал только своего дядю и поэтому отчаянно старался заслужить

его расположение — господина директора. Усилия эти привели

лишь к тому, что старшие кадеты при каждом удобном случае

старались толкнуть, стукнуть или подставить подножку

«любимчику дядюшки Влада». Чуть зазевался — и получай шишку

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

19

или ссадину. Впрочем, всем младшим кадетам доставалось от

старших, и мордобой был словно вторым, негласным школьным

уставом. Школьные же воспитатели на существование этого устава

закрывали глаза, пока кому-то из их подопечных не доставалось уж

слишком сурово. Пусть младшие приучаются работать кулаками,

считали они, так быстрей научатся стоять за себя. В конце концов,

ведь в школе готовят будущих солдат.

Когда к Сергею впервые пристал один из старших, он принялся

яростно размахивать кулаками, инстинктивно почувствовав, что

отступать нельзя, иначе побои станут бесконечными. Ему здорово

досталось от старшего мальчишки, но и тот пропустил парочку

крепких ударов и после этого уже старался не задираться. В

следующий раз он сам бросился на двух кадетов, решивших задать

трепку одному новичку. Оружием Сергея были скорее ярость, чем

умение. Те от неожиданности попятились, предпочтя представить

все как шутку. Но новичок, которого звали Андрей, был рад

неожиданному заступнику, и с той поры он был единственным,

кого Сергей мог назвать своим другом.

Едва ему исполнилось пять лет, как он уже оказался в одной

казарме с семи- и десятилетками. Кадеты постарше жили этажом

выше, а все те, кому исполнилось шестнадцать, в другом корпусе.

В казарме всем заправляли «старики», но и те сами тряслись от

страха от одной только мысли, что придет их черед переселяться

этажом выше и заново проходить казарменную науку. За это время

Сергей и Андрей сблизились еще больше, научившись защищать

не только себя, но и своего товарища.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

20

О своей жизни до школы у Сергея были лишь самые смутные

представления, словно все те годы прошли для него в каком-то

коконе, только для того, чтобы однажды проснуться здесь. Но

иногда, пытаясь хоть что-то откопать в своем прошлом, он находил

в своей памяти образы пышнотелой старушки с мягкими, словно

тесто, руками, и мужчины с нимбом белых волос. Кто же, кто это

/21

ПУТЕШЕСТВИЕ СОКРАТЕСА

мог быть? Это не давало Сергею покоя. Слишком много вопросов

беспокоили его.

Вплоть до того самого октябрьского дня 1880 года его мир был

заключен в каменные стены казарм, классных комнат и

тренировочных площадок Невской военной школы. Сергей не

выбирал свою жизнь, он просто жил, едва отличая один день от

другого. В его жизни классные занятия чередовались с боевой

подготовкой, военная история, стратегия и география — с

верховой ездой, бегом, плаванием и гимнастикой.

Все время, когда кадеты были не на занятиях или в наряде, они

занимались боевой подготовкой. Не раз Сергею доводилось плыть

под водой холодного даже летом озера Круглое, дыша через

соломинку, отрабатывать деревянной саблей приемы сабельного

боя

и

еред тем как войти в главный корпус школы, Сергейстрелять

из лука,

который он едва-едва мог натянуть. Когда он станет старше,

придет черед упражняться в стрельбе из пистолета и карабина.

старательно поправил под ремнем свою темно-синюю гимнастерку

над такого же цвета форменными брюками и еще раз взглянул на

сапоги, чистые ли они. На мгновение он подумал, что еще не

поздно, пожалуй, вернуться и надеть форменный мундир и

перчатки, но потом передумал. Старших мальчиков форма делала

только стройнее, но на нем все смотрелось мешком. Когда он

вырос из своей старой формы, ему снова выдали форму не по

размеру, такую же мешковатую, как и та, старая.

Вновь погрузившись в свои мысли, он не спеша направился по

длинному коридору, который упирался в кабинет директора.

Последний раз его вызывали сюда четыре года назад. Сергею

вспомнилось, как тогда он едва смог вскарабкаться на стул.

Наконец, усевшись, почти не доставая ногами до пола, он едва мог

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

22

рассмотреть над массивным столом самого дядю, но вот взгляд его

строгих глаз запрм- нил хорошо. Как и те несколько слов, навсегда

отпечатавшихся в его памяти. «Твой отец, Сергей Борисович

Иванов, умер. Он входил в гвардию нашего Государя. Твой отец

был казак и достойный человек. Тебе следует старательно учиться,

чтобы ты мог быть похожим на него».

Сергей лишь кивнул в ответ. Он не знал, что следует чувствовать и

как следует отвечать на такие слова.

«Есть вопросы?» — спросил директор. «А почему он... отец умер?»

Дядя лишь вздохнул в ответ. «Допился он до смерти, вот почему.

— Затем его голос вновь стал строгим: — Ступайте, кадет

Иванов». Сергей снова оказался в коридоре, не зная, что и думать.

Это, наверное, плохо, что умер отец, и в то же время он был горд,

что в его жилах течет казацкая кровь. И этот день также стал

первым, когда он поверил, что придет день и он станет сильным.

Таким же сильным, как отец, тот отец, которого ему так и не

довелось увидеть.

же стоя перед самой дверью кабинета и занеся руку, чтобы

Упостучать, Сергей услышал приглушенный дядин голос

внутри:

—

Я не против вашего свидания....хотя не все здесь согласны с

моим решением. С жидов-христопродавцев, сами знаете, спрос

особый...

—

Мне тоже мало симпатичны юдофобствующие солдафоны, —

ответил на это незнакомый Сергею стариковский голос.

—

Не все солдаты ненавидят евреев.

—

А вы? — спросил тот же голос.

—

Мне ненавистна лишь слабость.

—

А мне — невежество.

—

Я не настолько невежествен, чтобы попасться на ваши

жидовские штучки, — сказал директор.

—

А я не настолько слаб, чтобы струсить перед вашей казацкой

бравадой, — не уступал старик.

Сергей воспользовался минутным молчанием и трижды постучал в

тяжелую дубовую дверь.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

23

Она открылась, и Сергей увидел своего дядю с незнакомым

стариком.

—

Знакомьтесь, кадет Иванов, — резко бросил дядя. — Этот

человек — ваш дед.

Белоголовый старик поднялся навстречу Сергею. Его лицо

лучилось счастьем, а губы мягко шептали, словно приветствовали

его каким-то незнакомым именем:

—

Сократес... мы все-таки свиделись... мой Сократес...

Гершль протянул руки, чтобы поскорее обнять своего

внука. Когда же увидел, что мальчик не узнает его, сжал его руку в

своих старческих ладонях:

—

Здравствуй... Сережа. Вот мы и встретились. Я так давно

собирался навестить тебя, вот только... ну вот, теперь ты знаешь,

кто я.

Директор оборвал его на полуслове:

—

Отправляйтесь в казарму, кадет Иванов, и соберите все, что вам

может понадобиться в увольнении. Вы идете в увольнение на два

дня.

—

Что же касается вас, — обратился он к Гершлю, — то вы

отвечаете за то, чтобы в воскресенье пополудни мальчик был в

школе. Ему нужно готовиться к занятиям. Я не хочу, чтобы он

вырос... как вы говорите... невежей.

—

Конечно, конечно, — сказал Гершль, не выпуская из рук

ладошку мальчика. — Нам всем нужно учиться, много чему

учиться...

Директор только рукой махнул, давая понять, что не задерживает

их. Сергей что было духу бросился в казарму собирать свои вещи.

А потом началось его увольнение. Они с дедом бок о бок шли по

долгому темному коридору, вышли через железные ворота, и через

поле, по заснеженной дороге — к поросшему леском холму.

Восьмидесятилетний Гершль — на самом деле он перестал считать

свои годы после того, как умерла Эстер, — двигался шаткой

походкой, зато Сергей летел, как на крыльях. Он то забегал далеко

вперед, то снова останавливался, чтобы дед мог догнать его,

сбивал снег с веток и, словно опьяненный нежданной свободой,

жадно вдыхал морозный воздух. Он не знал слов, которыми можно

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

24

было выразить его восторг. Ведь он, оказывается, был ничуть не

хуже тех, других кадетов, что оставались сейчас в школе.

У него тоже есть в этом мире свои близкие люди. У него тоже есть

семья.

Они петляли между деревьями, пока тропа не вывела их к

внушительного вида валуну, возвышавшемуся как раз у основания

каменистого, поросшего лесом холма. Гершль вытащил карту из

внутреннего кармана своего потертого пальто и показал ее

мальчику:

24

ПУТЕШЕСТВИЕ СОКРАТЕСА

—

Вот твоя школа, видишь? А вот этот валун, он тоже отмечен на

карте. А вот сюда мы с тобой направляемся, — Гершль постучал

согнутым пальцем по крестику, который сам же он нарисовал на

карте темными чернилами. Сергей, который уже знал основы

ориентирования по карте, понимающе кивнул головой и запомнил

указанное место.

Сложив карту и спрятав ее на прежнее место, Гершль,

прищурившись, посмотрел на заснеженную тропу. Затем вытащил

карманные часы, нахмурился.

—

Нам нужно оказаться на месте до того, как начнет темнеть, —

сказал он. И они снова тронулись в путь, вверх по пологому

склону.

Сергей уже был приучен следовать приказам, не задавая вопросов.

Но детское любопытство понемногу брало верх, и он не выдержал.

—

А мы идем к вам домой? — спросил он.

—

До моего дома отсюда ой как далеко, — стараясь не потерять

дыхание на подъеме, ответил Гершль. — Те два дня и две ночи, что

у нас с тобой есть, мы проведем у Бе- ньямина и Сары

Абрамовичей. Мы с Беньямином друзья уже много-много лет.

—

А у них есть дети?

Гершль улыбнулся. Он ждал этого вопроса.

—

Есть, двое. Авраам, двенадцати лет от роду, и маленькая Лия,

ей всего пять.

—

Их имена такие... Никогда прежде не слышал, чтобы детей

звали такими именами!

25

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

—

Это еврейские имена. А сегодня мы празднуем Субботу.

—

А как это — праздновать субботу? — спросил мальчик.

—

Суббота — священный день, отведенный для отдыха и памяти.

— Как воскресенье?

—

Да. Но наша Суббота, мы зовем ее Шабат, она начинается

пятничным вечером, когда на небе появляются первые три звезды.

Тем временем они все выше забирались вверх по лесистому

склону, пробираясь между валунами. Старик ставил ногу

осторожно, стараясь не споткнуться, пока его восьмилетний внук

проворно скакал с камня на камень. Сергей услышал, как его дед, с

трудом переводя дыхание, предостерегающе окликнул его:

—

Смотри, осторожней, Сократес... камни такие скользкие, не

упади!

Опять это имя.

— Почему вы зовете меня таким именем — Сократес?

—

Так мы звали тебя когда-то, еще в ту пору, когда тебя привезли

к нам совсем младенцем.

— А что это за имя такое?

Взгляд Гершля затуманился, прошлое снова встало перед ним.

—

Когда твоя мать, Наталья, была еще девочкой, я часто читал ей

вслух из наших еврейских книг, Талмуда и Торы, и из других

мудрых книг, где говорилось, как жили когда-то в древние времена

великие философы. Ей больше всего нравился один грек, его-то и

звали Сократ. Жил он давным-давно... и был мудрейшим и

достойнейшим из людей.

Невидящий взгляд Гершля был обращен куда-то вдаль, к небу, или

холмам, едва различимым в свинцовой дымке.

—

А когда у нас появился ты, мы с твоей бабушкой стали звать

тебя нашим маленьким Сократесом... словно наша дочь, а твоя

мать, была снова с нами.

—

А чем моей матери понравился этот Сократ? Своей мудростью?

—

Да, но не только. Он был смелым и обладал сильным

характером.

—

А что он такого сделал?

—

Сократ учил молодежь в Афинах — есть такой город в одной

далекой стране — жить достойно и ценить мир превыше всего. Он

говорил о себе, что ничего не знает, но умел задавать такие умные

вопросы, которые сразу открывали, кто перед ним — лжец или

правдивый человек. Он был мыслителем и одновременно

человеком действия. В молодости он был борцом и храбрым

солдатом, но потом возненавидел войну. Он был... как бы это

сказать... мирным воином, вот как.

На время удовлетворив свое любопытство, Сергей остановился,

чтобы получше рассмотреть открывавшийся внизу заснеженный

ландшафт. Лучи закатного солнца играли на белой равнине,

переливаясь на деревьях, на серебристых мхах. Разгоряченный

свежим морозным воздухом, прогулкой и предвкушением того, что

еще готовит ему этот удивительный день, Сергей просто не мог

устоять на месте. Он бросился вперед, затем все-таки заставил себя

остановиться. Нетерпеливо приплясывая на месте, он решил

дождаться деда.

Глядя на старика, который с трудом пробирался между камнями,

Сергею вдруг припомнилось это слово, «еврей». Время от времени

оно всплывало в школьных разговорах, вот и дядя упомянул его в

своем кабинете.

—

Эй, дедушка, — Сергей помахал ему рукой, — скажите, а вы

еврей?

—

Да, — стараясь отдышаться, ответил Гершль. — И я, и ты

тоже... Твоя мать была еврейка, а твой отец... ну и что из того, что

он не был евреем... в тебе ведь течет еврейская кровь.

Сергей посмотрел на свои ладони, пунцовые на морозном воздухе.

Вот оно как получается... в нем течет и казацкая кровь, и

еврейская.

—

Скажите, дедушка...

—

Лучше зови меня дедуля и на «ты», хорошо? Ты ведь мой

маленький внучек! — Гершль наконец-то поравнялся со своим

внуком и присел на заснеженный валун, чтобы немного перевести

дыхание.

—

Дедуля... мне так хочется узнать, какой была моя мать... и мой

отец.

В ответ Гершль смахнул снег с соседнего валуна, жестом

приглашая Сергея сесть рядом с ним. Он поведал Сергею историю

его рождения, все то, что стало ему известно от акушерки, которая

была при Наталье в тот роковой день.

—

Ты был словно светлый лучик в ненастный день, Сократес, —

закончил он свой рассказ. — И у тебя тоже были мать и отец,

которые тебя любили.

Сергей увидел, что старик вытирает слезы, покатившиеся по его

щекам.

—

Ты плачешь, дедуля?

—

Это ничего, мой маленький Сократес, ничего — видишь, я уже

не плачу... Мне просто вспомнилась твоя мать... наша Наталья.

—

А она была красивая? — спросил Сергей.

Гершль умолк, отрешенно кивая головой, затем поднял

задумчивый взгляд на внука:

—

Для отца нет никого красивее, чем его дочь. Но с твоей

матерью мало кто мог сравниться и смышленостью, и мягким

характером. Она могла бы украсить жизнь любого мужчины-еврея,

достойного ее... если, конечно, он не возражает, что у жены на

каждое его слово есть своих два... — взгляд Гершля на мгновение

смягчился, затем старик снова погрузился в раздумья. — Не могу

тебе точно сказать, где и как она познакомилась с твоим отцом.

Помню, что я испытал, когда она привела его в наш дом,

знакомиться. Надо ж было,найти такого... мало того что не еврей,

так еще и казак, гонитель нашего народа...

—

Но ведь ты сам рассказывал, какая у них была хорошая семья,

что он любил ее! Разве не так?

—

Да, да... дело в том... дело вот в чем: чтобы выйти замуж за

твоего отца, ей пришлось отречься от нашей иудейской веры и

принять... христианство.

Гершль на мгновение умолк, чтобы его внук мог осознать всю

чудовищность этого поступка.

—

Ты хочешь сказать, что она больше с тобой не разговаривала?

—

Нет. — Гершль осекся, и по его лицу внезапно побежала

судорога.

—

Дедуля... что с тобой? Тебе нехорошо?

Гершль жестом успокоил его:

—

Нет, Сережа, это я перестал с ней разговаривать. Я сказал себе

— для меня моя дочь все равно что умерла.

Он вдруг снова залился слезами, и в этот раз уже был не в силах

сдерживать ни слез, ни слов.

—

Разве сможешь понять ты, мой маленький Сократес, как я мог

решиться на такое, — ведь я и сам этого не понимаю. Но жестокие

слова вырвались из моих уст. Я повернулся к ней спиной, раз уж

она сама, так я говорил себе, повернулась спиной к своему народу.

Я не знал и не хотел знать, как с ней можно поступить по-другому.

А Эстер, твоей бабушке, не оставалось ничего, лишь только при-

нять мою волю, хотя это сделало ее несчастной до конца ее дней.

Гершль едва находил в себе силы, чтобы продолжать рассказ.

—

Бедняжка, она так хотела поговорить со своей дочерью...

обнять ее, хотя бы разок. А мне... разве мне этого не хотелось? —

словно продолжая невидимый спор с прошлым, укоризненно

пробормотал он. На какое-то время он опять замолчал.

Когда он открыл глаза, его голос звучал устало:

—

Помню, мы с Эстер так жестоко поругались... Наталья чаписала

нам в письме, что у нас уже есть внук, Саша- Эстер умоляла меня,

чтобы позволил ей встретиться с дочерью, увидеть внука. Но я

запретил... запретил моей дорогой Эстер даже отвечать на письма

дочери.

—

Нам так и не довелось увидеть маленького Сашу, — продолжал

он. — Мы узнавали о нем, о том, как он рос, из писем Натальи. Я

не хотел даже писем ее читать... но твоя бабушка Эстер, она все

равно рассказывала мне, что в них написано. Мы так и не

свиделись с твоей матерью ни разу, не поговорили с ней... А потом

она умерла.

Гершль шумно высморкался, вытирая холодные мокрые щеки

рукавом пальто.

Тем временем посыпал легкий снежок. Они встали и продолжили

свой подъем. Гершль взял Сергея за руку и мягко произнес:

—

Но ты вот о чем должен думать, Сократес... повитуха, что

принесла тебя... Она сказала, что твоя мать видела тебя и успела

подержать тебя на руках, прежде чем умереть.

Сергей задумчиво помолчал, затем спросил:

—

А зачем ей было умирать, дедуля?

—

А зачем все люди умирают? Нам об этом знать не дано.

Гершль обнял внука за плечи, и они так и пошли дальше. Старик

молчал, а Сергей представлял себе, как он был на руках у матери

незадолго до ее смерти. Он даже не замечал, как холодно вокруг.

Теперь ему было известно, как он появился на свет и что рождение

идет рука об руку со смертью. Он чувствовал, насколько такое

может почувствовать восьмилетний мальчик, что его деду суждено

нести скорбный груз воспоминаний, подобно тому как он нес

сейчас свой саквояж, до самой смерти, которая одна только и

может освободить от всякого бремени. И все же он видел, что деду

стало легче на душе после этого разговора, и он был рад этому.

И Гершль тоже, словно проснувшись от тяжелого сна, обратился к

внуку:

— Вот такова наша с тобой жизнь, мой маленький Сократес. У

меня больше нет дочери и жены, а у тебя отца и матери. Мы

остались с тобой одни в этом мире. Пусть и жестокая это правда,

но все-таки правда. А в этой жизни, мой дорогой, одна только

правда делает человека свободным.

олодное солнце, и без того едва видное за завесой облаков,

Хуже успело спрятаться за деревьями. Наступала ночь, и,

словно приветствуя ее, где-то в черном лесу завыли волки. Но уже

между темневшими деревьями показалась поляна, а затем на ней

стал различим и небольшой деревянный домик. Его оконца

лучились мягким светом, словно приглашая путника разделить с

хозяевами тепло и гостеприимство их дома. Снежинки, которые в

сумерках казались серыми, в лучах этого света вспыхивали радост-

ными серебристыми огоньками, прежде чем опуститься на землю.

Домик этот при ближайшем рассмотрении оказался не таким уж

маленьким, из крепких бревен с тесовой крышей. Из каменной

трубы вился легкий дымок. Гершль взошел на крыльцо, снял

шапку и смахнул ею снег со своих сапог. Сергей последовал его

примеру, а Гершль тем временем стал громко стучать в крепкую

дубовую дверь.

Гостей радушно приветствовали. Умывшись и отогревшись,

Гершль и Сергей заняли свои места за семейным столом — это

была первая на Сергеевой памяти настоящая семейная трапеза.

Хозяйка стала подавать еду на стол. Сергей исподтишка

поглядывал на хозяев дома. Мать, Сара, была маленькой

худощавой женщиной с темными каштановыми волосами, едва

выглядывавшими из-под белого платка, завязанного под

подбородком. Авраам, высокий худощавый мальчик лет

двенадцати, вел себя сдержанно, но дружелюбно. Лия, милая

пятилетняя девочка с густыми медными волосами и застенчивой

улыбкой, тоже поглядывала на Сергея.

А Сергей в этот миг словно впитывал в себя все, что окружало его

в этом уютном и опрятном жилище. Он чувствовал себя таким

неуклюжим рядом с Авраамом с его курточкой и аккуратными

брючками, и Лией, одетой, как мать, в темное платье и с волосами,

подвязанными косынкой.

Их отец, Беньямин Абрамович, тем временем обратился к своему

маленькому гостю:

—

Знай же, дорогой Сережа, когда приходит наша Суббота, мы

откладываем все наши повседневные дела и заботы и посвящаем

это время литературе, поэзии и музыке. Этот день служит нам

напоминанием, что мы не рабы, чтобы вечно работать. В Субботу

мы свободны от мира.

Сара зажгла на столе две свечи и прочитала молитву

благословения. Затем Беньямин прочитал молитву над вином и

предложил Гершлю произнести молитву над двумя хлебами,

скрученными наподобие веревки, которые они называли «хала».

Сергей же в изумлении смотрел на все те кушанья, что Сара

выставила на стол: густая ячменная похлебка, рубленые крутые

яйца, аппетитный свекольный салат, сахарные коржи, нарезанные

свежие фрукты, картофельные зразы, рис и медовик с печеными

яблоками на десерт.

Все с аппетитом набросились на еду, только Сара продолжала

смущенно хлопотать:

—

Ах, в такую погоду годилось бы встречать гостей горячим

бульоном с курочкой... вот только курочка, сами знаете...

Вот, значит, что такое мать, думал тем временем Сергей, не отводя

от нее взгляда. Он невольно почувствовал зависть к этим детям,

ведь они могут видеть свою мать каждый день. А моя мама,

подумал он, какой она была?.. Наверное, похожей на Сару

Абрамович...

Это был самый вкусный обед в его жизни. И самый прекрасный

вечер, наполненный смехом, непринужденной беседой — вечер,

светившийся особым светом, который шел не только от свечей,

зажженных повсюду в доме, но и из сердец всех собравшихся за

субботним столом. В этом доме его приняли как члена семьи. И он

тоже будет считать, что в этот день нашел свою семью.

следующий день пролетел совсем незаметно. Авраам взялся

Аучить его играть в шашки. Склонившись над доской, Сергей

вдруг заметил, что у Авраама на лбу, как раз над правой бровью,

краснеет шрам. Авраам перехватил его взгляд и засмеялся:

— Это ветка меня так стукнула, на дерево лез и упал. Мама меня

наругала, говорила, больше лазь по деревьям, вообще без глаза

останешься.

После обеда, когда небо прояснилось, всей семьей они вышли на

прогулку в лес. Беньямин между делом показывал Гершлю те

деревья, которые он отобрал на древесину для его часов и скрипок.

Вернувшись домой, Беньямин принялся было беседовать о чем-то

с Гершлем, но тот, разморенный прогулкой и теплом, сразу же

задремал, прямо на полуслове, а когда проснулся, то не сразу смог

понять, где находится. Сара налила ему горячего чаю, и он

понемногу стал приходить в себя.

Как только на небе выглянули три звезды, пришло время

провожать Шабат. И снова читались молитвы над вином и

зажигались свечи. Пока Беньямин разводил огонь в печке, Гершль

полез в свой саквояж и вытащил оттуда подарки — пряности и

свечи для взрослых и сладости для детей. А потом Беньямин подал

Гершлю скрипку, сделанную руками старого мастера, и старик

заиграл.

Сергей даже рот открыл от изумления. Не успел он привыкнуть к

тому, что у него есть дед, — и вот перед ним уже стоял не простой

смертный, а Музыкант. Скрипка пела о том, что было на душе и у

старого мастера, и у них самих, о невысказанных печалях и

радостных надеждах. Маленькая Лия кружилась в танце, Авраам и

Сергей прихлопывали ей, когда мелодия становилась веселой.

Когда старик опустил смычок, Сергей уже спал, пристроившись у

теплой печки. Впечатлений этих двух дней оказалось слишком

много, и он заснул, согретый теплом своей новой семьи, и ему

снилась музыка.

воскресенье, когда на дворе рассвело, Гершль и Сергей стали

Впрощаться. Сергей старался всё получше запомнить, чтобы в

школе в своей памяти вернуться к этим мгновениям. Лицо и голос

Сары... смех Беньямина... Авраам, уже успевший уткнуться в

книгу... Лия... вот она сидит у огня...

Может быть, подумал Сергей, придет тот день, когда он сам станет

таким, как Беньямин Абрамович, у него будет жена, такая же, как

Сара, свои дети.

У самого порога Сара присела и заключила Сергея в объятия.

Маленькая Лия тоже обняла его. Авраам и Беньямин, прощаясь,

пожали ему руку.

—

Приходи, когда сможешь, — сказал отец.

—

Мы ведь ненадолго прощаемся? — спросил сын.

Старик Гершль только крякнул смущенно, обняв внука

за плечи. Сергей взглянул на него и каким-то неясным чутьем

понял, что его дед, этот добрый старик, коротавший свои дни в

пустом одиноком доме, тоже нашел свою частичку тепла в этом

доме. Выйдя во двор, они еще раз помахали хозяевам на прощанье

и направились по тропе в лес.

Людям свойственно забывать телесные ощущения. Всего

несколько минут у теплого очага — и мы уже и не вспоминаем, что

провели на холоде часы или дни. То ли дело с переживаниями,

которые врезаются в память навечно и воскресают при каждом

удобном случае. Эти два дня в семье, треск огня в печурке, запах

свежеиспеченного хлеба, Авраам и Лия — не кадеты, а самые

обычные дети — эти воспоминания не раз потом помогали Сергею

продержаться в те трудные дни и годы, которые вскоре наступили

для него.

35

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

Сергей отстоял немало воскресных служб в школьной часовне.

Отец Георгий говорил о райском блаженстве, но Сергей слушал

его вполуха — он слабо представлял себе, что такое рай. Эти два

дня, проведенные в лесной избушке, стали для него настоящим

раем.

Обратно они возвращались в полном молчании, лишь только снег

размеренно хрустел у них под ногами, да иногда, словно выстрел,

раздавался треск сухой ветки, уже не видной под выпавшим за

ночь снегом. Каждому из них хотелось сберечь от случайных слов

отложившиеся за эти дни мысли и чувства. Да и под ноги тоже

приходилось смотреть — спускаться с пригорка стало вдвойне

рискованней. Когда Сергею случилось поскользнуться и он

уцепился за рукав деда, Гершль сказал:

—

Мне так хорошо с тобою, Сократес.

—

И мне с тобой тоже хорошо, дедуля, — отвечал ему Сергей.

коро уже и школа показалась в виду — ах, слишком скоро,

Сневольно вздохнул каждый из них. Сергей взглянул на деда —

казалось, щеки на его лице еще запали от усталости. А старику

ведь предстоял нелегкий путь домой, в пустой дом, где жили

только воспоминания. Сергей вдруг почувствовал непреодолимое

желание уехать с дедулей Гершлем к нему, в Санкт-Петербург, но

у него не хватило духу признаться в этом. Тем более, вздохнул он,

его все равно никто не отпустит.

Они подошли к школьному двору и остановились у ворот.

Никто из них не решался первым сказать прощальные слова.

Наконец Гершль, прокашлявшись, опустил свою ладонь на

внукову:

—

Мой маленький Сократес, что бы ни уготовили тебе грядущие

годы, какие бы тебя ни ждали трудности, помни: ты не один на

этом свете. Души твоих родителей и твоей

оглубже спрятав карту, Сергей прошмыгнул в школьные

Пворота.

На воскресную службу он уже опоздал. Сергей со всех ног

помчался по пустым коридорам в казарму, швырнул вещмешок в

свою тумбочку. Может, он еще успеет к концу службы. Сергей уже

было повернулся идти в часовню, как вдруг ему на глаза попался

дорожный мешок у соседней с ним койки, которая несколько

недель как пустовала. Похоже на то, что к ним привезли

новенького.

Он торопливо засунул медальон и карту в дыру в матрасе — самый

надежный тайник, который он мог придумать. Затем, быстрым

шагом, по тому же коридору — в часовню. Но незаметно для себя

замедлил шаг, представив, как сейчас его дед, по-стариковски

сутулясь, медленно бредет назад к большаку.

Сергей перекрестился и стал просил Бога даровать деду побольше

сил и оградить его в пути. Это был первый раз, сколько Сергей

помнил себя, когда он молился от всего сердца, как не уставал

учить их отец Георгий. Но прежде в его жизни просто не было

ничего, за что он мог бы так молиться.

Господи, повторял он, не отвергай моей молитвы, помоги моему

дедуле... ведь это ничего, что он еврей?

Стараясь как можно незаметнее смешаться с остальными кадетами

в часовне, он вдруг спросил сам себя: а кто я? Еврей? Христианин?

Казак?

Впрочем, остаться незамеченным не получилось. Его появление

было встречено улыбками, приветственными, а порой и

злорадными — кое-кто был не прочь увидеть, как его станут

отчитывать за опоздание. Сергей отыскал взглядом отца Георгия.

Священник в черной рясе кадил перед алтарными иконами Христа,

Богородицы, архангелов Михаила и Гавриила и св. Георгия,

покровителя их школы и заступника России.

Священник повернулся к своей юной пастве и обратился к ней с

воскресным словом. Сергей старался вслушаться в его слова, но

мысли то и дело убегали к увиденному и прочувствованному. И

отец Георгий, и его дед Гершль, они говорят о Боге, которого

нельзя увидеть глазами. Для него теперь Бог — это избушка в лесу,

а Царство Небесное — материнские объятия.

лужба кончилась, кадеты стали друг за другом подходить

Сприкладываться к кресту, а затем выходить во двор строиться

перед часовней. Вот тут-то и довелось Сергею впервые

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

39

столкнуться с кадетом-новичком. Тот оказался высоким, крупным

даже для своего возраста, хотя и так было видно, что он года на

три или четыре старше всех остальных. Дверь в часовню была

узкой, и пройти в нее можно было лишь одному человеку. Так

получилось, что в дверях Сергей поравнялся с новеньким и уже

хотел было пропустить его вперед, как тот сам так двинул Сергея

плечом, что он едва не свалился на пол, чуть не опрокинув

свечник.

С этой первой неприкрытой грубости все и началось. Когда кадеты

вернулись к себе в казарму, оказалось, что котомка у прежде

пустовавшей койки между койками Сергея и Андрея принадлежит

не кому иному, как этому самому новенькому. Его звали Дмитрий

Закольев, но с самого первого дня для Сергея он стал только

Закольевым. Уже один звук этого имени порождал в Сергее страх и

отвращение.

Вскоре стали поговаривать, что человек, который привел его в

школу, не захотел даже порог школы переступить. Он подал

конверт кадету, стоявшему на посту у ворот, сказал: «Это плата за

обучение» и зашагал прочь, даже не оглянувшись.

Закольеву было двенадцать лет, и ему должны были отвести место

в казарме этажом выше, с такими же, как он, двенадцати- и

четырнадцатилетками. Но вышло так, что наверху не хватало

свободных мест, там как раз взялись проводить «экстренную

дезинфекцию», проще говоря, травить вшей, которые развелись в

казарменных матрасах. Так что на эту первую неделю

новоприбывшего кадета разместили в казарме «сосунков» — так

сам Закольев назвал своих новых соседей по казарме. И не

понадобилось много времени, чтобы все почувствовали, что за

новичок у них появился, а в особенности Сергей и Андрей — их

койки были ближе всего к закольевской.

Не прошло и недели, как Закольев уже верховодил в своей казарме.

За это время он подчинил своей воле младших кадетов и приучил

своих однолеток не стоять у него на пути — так звери обычно

стараются сворачивать с тропы при виде более злобной или

ядовитой твари.

Все в закольевской внешности казалось каким-то несоразмерным и

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

40

противоестественно большим. Его до невероятного огромные

ладони сжимались в жутких размеров кулаки с ободранными

костяшками, которые он вечно набивал о ствол дерева или

каменную стену. Свою лопоухость он старался прятать под

соломенного цвета космами, уклоняясь как можно дольше от

обязательной для всех кадетов короткой стрижки. Впрочем, все

обязательное было ему просто ненавистно. Черты лица его вряд ли

можно было назвать уродливыми, просто они никак не хотели

уживаться друг с другом на одной физиономии.

Но больше всего поражали в Закольеве его глаза, серые и

холодные, как галька, пристально смотревшие из глубоких глазниц

над торчащим носом. От его взгляда по телу невольно пробегал

озноб. Выражение этих глаз никогда не менялось, даже когда этот

странный подросток улыбался, — обычно в случаях, когда кто-то

из его сверстников плакал или морщился от боли. Тогда на лице

Закольева появлялась кривая ухмылка, обнажавшая его редкие

зубы, но каждый, кому вздумалось бы отпустить шутку по поводу

этих зубов, рисковал лишиться парочки своих собственных. И

никто не осмеливался даже заикнуться о странной закольевской

родинке, багрово-красном пятне на шее, прямо под левым ухом —

еще одна причина, почему он ненавидел коротко стричься.

Казарменные порядки, где уважения добивались силой, быстро

поставили Закольева над младшими кадетами, да и над

большинством его сверстников. Столь же быстро он оброс и своей

собственной

свитой.

Завороженные

закольевской

самоуверенностью, его дружки ловили каждый взгляд и

соперничали за каждый снисходительный жест, на что Закольев

был не слишком щедр, отчего его приспешники старались еще

больше. Эта неприкрытая услужливость вызывала в Сергее

отвращение, но он отмалчивался, стараясь держаться от грубияна

подальше, что тоже не ускользнуло от Закольева.

Закольев внушал страх не только грубостью, но еще и

непредсказуемостью своей натуры. Еще минуту назад спокойный,

он в следующее мгновение мог бушевать, по самому

незначительному поводу или вообще без повода. Как-то он

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

41

подружился с одним казарменным тихоней, пару раз даже

заступился за него, а затем избил несчастного мальчугана так, как

тому никогда не доставалось от его прежних мучителей.

Всех в школе, будь то кадеты или воспитатели, Закольев

воспринимал или как своих подчиненных, или как помеху на своем

пути. И к каждому относился соответственно. Наблюдательный от

природы, он видел слабые стороны тех, кто был значительно выше

его по возрасту или положению. Ему не составляло труда

обманывать тех, кто был старше и сильнее, или манипулировать

ими. Остальным же следовало самим стать марионетками в его

руках.

Сергей и сам толком не мог сказать себе, чем он заслужил

враждебность Закольева. Возможно, того настораживала

независимость Сергея, хотя он, как мог, старался держаться в

стороне и от самого Закольева, и от его дружков. Тем более он не

хотел провоцировать его на открытое столкновение, прекрасно

представляя, что за этим последует. В школе и без Закольева

хватало задир, каждый третий из «стариков» был не прочь при

случае дать подзатыльник или поколотить кадета помладше и

послабее. Но такого, как Закольев, не было.

Андрей же постепенно превратился в «шестерку» Закольева, как

говорили в казарме. Словно верный пес, он заглядывал в глаза

своему хозяину, стараясь угадать, ждет ли его дружеская трепка

или жестокая порка. Сергею, впрочем, тоже было несладко. Если

словесных оскорблений За- кольеву казалось недостаточно, от него

всегда можно было ждать пинка или затрещины. Порой Сергея так

и подмывало стукнуть его в ответ, но он только закрывался, зная,

что против закольевских кулачищ его хватит ненадолго.

От его взгляда не ускользало и то, что Закольев устанавливал свои

порядки, но под пристальным взглядом воспитателя следовал

школьным правилам. Тогда он напускал на себя личину

покорности, но лишь до тех пор, пока воспитатель был неподалеку.

Как-то раз озверелый Закольев сбил с ног и принялся пинать

одного кадета, как вдруг неожиданно из-за угла появились два

воспитателя. Тогда он, скорчив жалостливую мину, наклонился

над избитым: «Вот бедняга... надо же, ногу .подвернул... дай-ка я

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

42

тебе помогу встать, дружище!» А тот не осмелился и виду подать,

что произошло на самом деле.

Он мог управлять даже кадетами постарше себя. Сергей видел, как

это у него получалось: сначала Закольев просил о каких-то мелких

уступках, чтобы те привыкли соглашаться с его просьбами. Потом

его просьбы становились все навязчивей, пока не превращались в

приказы. Когда же наконец старшему уже поперек горла была его

назойливость, Закольев бросался в драку. И побеждал — по двум

причинам. Первое, он знать не хотел никаких правил в драке. И второе,

самое главное: он дрался так, как будто не чувствовал никакой боли. С

таким противником драться было все равно что с загнанным в угол

волком.

ни и недели, которые последовали за переводом Закольева на

верхний этаж, всю ту позднюю зиму и начало весны 1881

Дгода школа продолжала жить своей обыденной жизнью:

занятия в классе и боевая подготовка, воскресные и праздничные

службы в школьной часовне, еда и сон. Но однажды один из

старших кадетов поднял Сергея и его товарищей еще до рассвета и

приказал следовать за собой. Наспех схватив в охапку одежду и

полотенца, полусонные кадеты, дрожа от холода, последовали за

«стариком», который вывел их в подвал, а затем повел за собой по

длинному темному коридору. В полутьме было слышно лишь, как

стекает по стенам вода, да еще шлепанье двенадцати пар босых ног

по мокрому каменному полу. Коридор упирался в массивную

железную дверь. «Старик» навалился на нее, и она со скрипом

поддалась. Оказалось, они вышли к берегу озера Круглое,

блестевшего в только-только начинавших проглядывать первых

солнечных лучах. Лишь эти светлые лучи напоминали о том, что

уже наступила весна. Озерное мелководье было еще затянуто

тонким льдом, по берегу тоже кое-где еще лежали серые комья

снега. Вдалеке на востоке темнели холмы, было тихо. Пока еще

тихо.

_Т)сем раздеться догола! — приказал им старший, и сам

-Uпервый, раздевшись, неторопливо зашел в ледяную ВоДу,

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

43

сначала по пояс, потом по плечи, а затем резко и шумно нырнул.

Вынырнув почти у самого края воды, он быстро растерся

полотенцем, а затем скомандовал: В воду, бегом марш!

Но Сергей заметил, что сам он едва сдерживает улыбку, глядя на

их гримасы.

Бегом, конечно же, не получилось ни у кого. Бочком, переминаясь

с ноги на ногу, малышня полезла в воду, и окрестности озера

огласились пронзительными воплями и гоготом. Наконец

решившись, Сергей плюхнулся в озеро, и тут же ледяная вода

словно зубами впилась ему в кожу. Пулей он вылетел на берег и

бросился скорей обтираться. На берегу тоже было весело —

смеясь, мальчишки вырывали друг у друга полотенца, дергали за

рукава гимнастерок, показывали красные пятна на груди и руках.

Такого тепла и головокружительного прилива сил Сергею еще не

приходилось испытывать, и все же, сказал он себе, надеюсь, это

будет в первый и последний раз.

Но когда молодежь наконец управилась со своей формой и

застегнулась на все пуговицы, старший объявил:

— Зарубите себе на носу, это только начало. Пока не станет совсем

тепло, вам частенько придется бывать здесь в такую пору. Знаю,

упражнение не из приятных. Но разве мы здесь для того, чтобы

учиться приятному? Подобные упражнения закаляют тело и душу,

как и подобает солдату, что готов в любой час положить жизнь за

царя и Святую Русь. Настанет час, и лучшие из вас будут

зачислены в гвардию.

«Гвардия... значит, и мне предстоит пойти по стопам отца?» —

подумал Сергей.

рошло несколько недель. В один из дней, когда группа Сергея

Пготовилась к занятиям по верховой езде, его позвал один из

воспитателей, лейтенант Данилов:

—

Сергей Иванов, вас вызывают.

Сергей сразу догадался, что это послал за ним его дядя.

Предпоследний раз, когда его вызывали в кабинет директора, он

узнал, что умер его отец. А в последний раз его вызвали, чтобы

отпустить в увольнительную с дедом, о существовании которого

он и не подозревал. Так что в этот раз он даже не знал,

тревожиться ему или радоваться.

Господин директор обошелся без лишних предисловий.

—

Мне только что сообщили, что ваш дед умер.

Подождав мгновение, чтобы смысл его слов дошел до

Сергея, он добавил:

—

Надо полагать, он сделал соответствующие распоряжения

относительно вас. Вы узнаете о них в свое время. Ступайте, я вас

не задерживаю, можете идти в часовню и помолиться о спасении

его души, если у вас есть такое желание.

Сергей в часовню не пошел. Он вернулся в пустую казарму.

Убедившись, что он один, вытащил из своего тайника материнский

медальон и долго смотрел на фотографии. Вот теперь и дедуля

Гершль ушел, чтобы соединиться с его родителями и с бабулей

Эстер. Открывая этот медальон, он будет вспоминать и о нем тоже.

Он надел серебряную цепочку на шею, решив, что станет носить

медальон, когда это покажется не слишком рискованным.

Потом он вытащил из тайника еще один дедов подарок — карту.

Развернув ее на своей кровати, Сергей словно заново нарисовал ее

в своей памяти. Убедившись, что запомнил каждый штрих, каждую

отметку, Сергей разорвал карту на мелкие кусочки.

ечером, в один из мартовских понедельников 1881 в их школу

Вворвалась новость, которая отодвинула на второй план все

личные переживания Сергея, напомнив ему, что и его жизнь

невидимыми нитями связана с тем, чем живет мир за пределами

школы. Этот день выдался морозным и ветреным. Сергей с

десятком других кадетов находился на учебной площадке на

школьном дворе. Им как раз раздали деревянные сабли, чтобы

отрабатывать приемы сабельного боя, когда на школьный двор

через центральные ворота въехал незнакомый бородатый всадник в

казацкой форме. Они все как один проводили взглядом

незнакомца, который проскакал во внутренний двор, спешился и

торопливой походкой вошел в парадную дверь школы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

45

Вскоре и кадетов всех собрали в часовне. Директор лично

представил им новоприбывшего, Алексея Орлова, своего

сослуживца бывшего, не без гордости в голосе прибавил он, по

казацкому полку. Затем его голос стал строже и печальнее. С

тяжелым сердцем, сказал он, приходится сообщать эту весть —

государь наш, царь-батюшка Александр Второй, убит.

Затем и сам Орлов обратился к кадетам. Его голос звучал скорбно,

но твердо:

— Спасибо, батюшка, — он почтительно поклонился отцу

Георгию, — что принимаете нас здесь, в святом храме, — и

продолжал: — Я был одним из тех, кому поручено охранять

нашего царя-батюшку, беречь, как зеницу ока. Но мы не

досмотрели... не уберегли... Царь наш пал от руки негодяев-

бомбистов, которые давно замышляли убить его. Наш народ знает

государя как царя-освободителя, даровавшего волю миллионам

крепостных... даровавшего народу российскому невиданные и

неслыханные в прежние времена свободы. Не за это ли

возненавидели его те, кто осмелился поднять руку на нашего царя-

батюшку? Скорблю только, что в ту страшную минуту мне не

случилось закрыть своей грудью государя... Один из моих людей

рассказал мне, как все произошло.

Орлов продолжал:

—

Карета государя достигла верхней части одного из городских

каналов, как вдруг невесть откуда появился молодой человек и

бросил в упряжь лошадей нечто, что издали казалось снежком.

Бомба взорвалась, но ранение царя оказалось неопасным. Увы,

государь настоял на том, чтобы выйти из кареты, — взрывом

жестоко ранило одного из казаков и мальчика-рассыльного, и

государь лично захотел позаботиться, чтобы раненым была оказана

скорейшая помощь.

Когда их императорское величество уже направлялись к карете,

неожиданно к нему бросился еще один человек. Опять раздался

взрыв. Не прошло и часа, как и сам убийца, и наш царь-батюшка

скончались от полученных ран. Человек, бросивший первую

бомбу, был допрошен и выдал остальных заговорщиков. И в этом

злодеянии не обошлось без жидов... по крайней мере, одной из

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

46

цареубийц, как нам известно, была некая Гельфман.

Выходя из часовни, Сергей невольно поравнялся с дядей. Сергей

хотел было поскорей пройти вперед, но дядя неожиданно

придержал его за руку. Взгляд его тоже не был таким отчужденно-

далеким, как обычно.

—

Ах, Сережа, — глухо проговорил он, — будь жив твой °тец, не

допустил бы такого... только не в его караул.

Вскоре в школу пришло известие о коронации царя Александра

Третьего, но до Сергея долетали обрывки и Других разговоров —

что повсюду по России и Малороссии идет волна жестоких

погромов, после того как прошел слух о еврейском заговоре с

целью убить царя-батюшку. Слух оказался лживым — та самая

единственная еврейка, шестнадцатилетняя беременная Гельфман,

позже умершая в тюрьме, была наивной идеалисткой и всего лишь

подругой одного из заговорщиков. Но это не остановило

погромщиков.

В школе тоже были не прочь посудачить о революционерах и

евреях, особенно в закольевской компании. Эти разговоры

заставили Сергея вспомнить и о том, что кроме казацкой в нем

течет и еврейская кровь. Каждая новая неделя приносила все более

тревожные вести, и с ними росло беспокойство Сергея. Он не

находил себе места. Абрамовичи, их уединенное жилище в лесной

глуши могло укрыть их от посторонних глаз — и, напротив,

сделать легкой добычей бандитов. Ведь, если бандиты-

погромщики обнаружат в лесу еврейскую семью, что случится

тогда?

«Я должен предупредить их», — принял решение Сергей.

ой ночью он проскользнул мимо нескольких кадетов,

Тстоявших на часах, и побежал по знакомому туннелю под

школой к задней двери, за которой были лес и озеро. Он уже

столько раз бывал в этом коридоре, что мог пройти его с

завязанными глазами. Впрочем, ему так или иначе пришлось идти

в кромешной тьме, поскольку фонарей здесь на ночь не зажигали.

Сергей навалился на тяжелую дверь, и она открылась с таким

ужасающим скрипом, что он сам едва не заскрежетал зубами.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

47

Вставив между дверью и косяком палку, чтобы дверь снова не

захлопнулась, он метнулся вдоль периметра школы. Обогнув край

поля, Сергей нашел каменистый выступ, по которому узнал

нужную ему тропу. Теперь ему придется полностью полагаться на

свои память и чутье. К счастью, ночь была безоблачной, и одного

света полной луны было достаточно, чтобы не сбиться с пути.

Другое дело, что теперь все было не так, как в прошлый раз, когда

они, не спеша, проделали этот путь вместе с дедом. Нужно не

просто подниматься вверх, нужно бежать, в темноте, рискуя стать

добычей голодных волков или заблудиться в ночном лесу. С

рассветом, конечно, обратная дорога в школу отыщется. Но к тому

времени его, несомненно, хватятся. А за самоволку в школе карали

очень жестоко.

Два года назад несколько кадетов из «стариков» тоже решились на

самоволку, но были пойманы. Наказание не заставило себя ждать:

их провели сквозь строй. В начале строя стояли кадеты с

тяжелыми розгами в руках, а в конце строя уже были воспитатели.

А дальше избитых и окровавленных беглецов ждал карцер, три дня

без пищи и воды.

После этого никто даже и думать не хотел о самоволке — до этого

самого дня.

Тяжело дыша, но не останавливаясь ни на минуту, Сергей

поднимался все выше по залитой лунным светом тропе. И его

легкое сложение, и неустанные тренировки здесь оказались как

нельзя кстати. И как-то сами собой скачущие мысли в его голове

сложились в следующий план: найти избушку... потом рассказать

Беньямину об убийствах, погромах... и о том, что его дед умер...

Сара, конечно же, не отпустит его, ничем не угостив... выпить

одну, только одну чашку чаю, и сразу же назад. Если следовать

этому плану, тогда он успеет, должен успеть вернуться назад до

рассвета.

Должен успеть... И вдруг, словно проснувшись от тяжелого сна, он

новыми глазами увидел все вокруг себя: залитый лунным сиянием

лес и дорогу, которая вела его к людям, ставшим близкими и

дорогими. Новая, неизвестная прежде мысль словно опьянила его

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

48

на какое-то мгновение. А должен ли он вообще возвращаться? И

что, в конце концов, удерживало его в школе? Конечно, он будет

скучать по Андрею... да и по дяде Владимиру тоже. Наверное, со

временем он сможет найти что-то ценное и в школьной жизни, но

сейчас он расстанется с ней без сожаления. И, тем более, забыть,

как о дурном сне, о самом существовании Дмитрия Закольева.

Его медальон был у него на шее, а за чем еще стоило бы

возвращаться? Ах, хватило бы только смелости попросить

Абрамовичей приютить его, принять как члена своей семьи.

Хватит ли у него духу сказать Аврааму и Лие «будьте моим братом

и сестрой», а Беньямину и Саре — «будьте мне как родители»? И

можно ли вообще просить о таком? Можно, сказал он себе, хотя бы

для того, чтобы потом не жалеть о своей нерешительности. В их

хозяйстве не помешают лишние руки, а в тягость он им не будет,

это точно. Он постарается сделать так, чтобы они ни на минуту не

пожалели, что взяли его к себе, чтобы они могли гордиться, что он

их сын... Эта радостная мысль словно прибавила Сергею сил. Луна

освещала дорогу, и он что было духу летел вперед. Уже осталось

недолго, повторял он словно заклинание... уже должно быть

недалеко...

В следующее мгновение плотные облака затянули месяц, и в лесу

стало так темно, что Сергей едва не споткнулся о камень. Ничего

не было видно даже на расстоянии вытянутой руки, но Сергей все

шел вперед, теперь почти на ощупь, чувствуя, что он почти на

месте, что еще один шаг...

Вот уже и знакомая поляна, на которой должен быть домик. Сергей

вдруг остановился как вкопанный, тяжело дыша, не веря своим

глазам, стараясь убедить себя, что это ошибка, что он просто

заблудился... Там, где когда-то стояла избушка, теперь лежали

только обуглившиеся бревна. Зрелище это было тем более

ужасным, что некоторые бревна продолжали тлеть и жуткие

огоньки вспыхивали на руинах.

Шатаясь, словно пьяный, Сергей обшарил все уголки обгоревшей

избушки, но никого живого там не было. Может быть, Абрамовичи

где-то поблизости, взмолился Сергей, может быть, они услышат

его, выйдут ему навстречу... вместе им ничего не стоит отстроить

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

49

домик заново...

Нет, сказал он себе, правда — вот она, погребена под этими

угольями, вместе с их жизнями и с его надеждами и мечтами.

Кашляя от едкого дыма, утирая слезы с покрытого сажей лица, он

стал рыться среди еще уцелевших остатков дома и вскоре нашел и

ужасающее подтверждение того, чего больше всего боялся:

почерневшая, полуобуглившаяся рука торчала из-под обгорелых

бревен.

Морщась от жара и стоявшего вокруг зловония, Сергей отбросил

дымившиеся бревна, и его глазам открылся полуобгоревший труп

мужчины. На Сергея вдруг пахнуло таким зловонием, что его

невольно стошнило прямо на уголья. Можно было не сомневаться,

что это были останки Беньямина Абрамовича. Усилием воли

заставив себя отбросить еще пару бревен, он нашел обгоревшую

детскую туфельку и деревянную куклу. Нужно было признать то,

во что он так не хотел верить: вся семья была погребена здесь, в

этой ужасающей дымящейся могиле, которая когда-то была их

домом.

То ли от невыносимо жгучего воздуха, то ли не в силах больше

сдерживать слезы Сергей закрыл руками глаза и, споткнувшись, со

всех ног побежал прочь от этого кошмара. Где-то на полпути он,

как был, в одежде, бросился в ледяной ручей, чтобы смыть с себя

запах смерти. Но как было остудить те раскаленные мысли, что на

тысячу голосов кричали у него в голове: почему, ну почему же ты

не пришел раньше? Ведь ты мог спасти их... один, всего один

день...

Сердце выскакивало у него из груди, он чувствовал, что вот-вот

задохнется.

Еще оставался час до того, как начнет светать. Идти больше было

некуда, и Сергей вернулся в школу, вошел во все еще открытую

железную дверь, ни от кого уже не прячась, шатающейся походкой

вернулся в казарму, упал на койку и провалился в тяжелый

удушливый сон. Ему снились выжженная земля, мучительный и

неотступный запах смерти.

Казалось,

этот

сон

продолжался целую вечность.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

50

Но когда Сергей открыл глаза,

за окном еще было серо.

Сергей почти поверил, что это

был лишь кошмарный сон,

пока не увидел копоть на

своих руках.

Это была правда, рассказать о которой он не мог никому,

даже Андрею.

Часть вторая

ЕСТЕСТВЕННЫЙ

ОТБОР

Чтобы светить, нужно гореть. Виктор Франкл

есятый, одиннадцатый и двенадцатый годы Сергеевой жизни

Дпрошли, похожие, как солдаты в марширующем строю.

Школьная рутина понемногу затянула его, и Сергей продолжал

учиться, тренироваться, а еще прибавлял в силе, в росте,

становился ловчее и смышленее. Он привычно исполнял приказы,

не стараясь понять их смысла или цели. Временами ему

вспоминались его дед, семья Абрамовичей. Но каждый раз поток

воспоминаний нес его все к тем же дымящимся руинам.

Вокруг него тоже мало что изменилось. И в школьной жизни все

оставалось по-прежнему, все решали сила и власть над менее

сильными. Закольев, которому уже миновало шестнадцать лет, не

угомонился и в казарме «стариков». В одной из драк он едва не

убил своего соседа по койке, порядком постарше себя. До Сергея

как-то долетел обрывок разговора двух «стариков». С Закольевым,

шептались они, давно пора «поговорить по душам... негоже так

драться... чем ни попадя» — на их товарища он набросился с

табуретом. Но этому случаю опять же не дали хода, представив все

как несчастный случай.

И в самом деле, через пару дней шестеро дружков избитого так

отделали Закольева, что тот еле живой дополз до койки. На какое-

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

51

то время Закольев присмирел, видимо, понял, что и на его силу

найдется управа. С одним он мог справиться, но не со всеми. Но

шли месяцы, и с каждым из этих шестерых произошел какой-то

несчастный случай, стоивший каждому болезненной травмы. Они

догадывались, чьих это рук дело, но связываться с Закольевым еще

раз никто из них не захотел.

арким летним днем 1885 года, за несколько месяцев до того

Ждня, как Сергею исполнилось тринадцать, вернулся казак

Алексей Орлов. Директор Иванов объявил перед строем кадетов,

что высокое начальство благосклонно отнеслось к его

неоднократным и настойчивым просьбам откомандировать Орлова

в школу воспитателем.

___Так что, — с явным удовольствием в голосе сказал

ОН; — прошу любить и жаловать — ваш воспитатель, Алексей

Игоревич Орлов.

— Вскоре вы все убедитесь, — продолжал директор, — что ваш

новый наставник — один из опытнейших следопытов, наездников,

мастер выживания в природных условиях и рукопашного боя. Я

видел своими глазами, как он, стоя на лошади, на полном скаку

перепрыгивал через ветку и снова оказывался в седле. А что

касается рукопашного боя... уверен, даже ваш наставник Бродилов

согласится, что совладать с таким противником, как Алексей

Орлов, — задача не из простых.

Сергей взглянул на Бродилова, а тот лишь почесал лысину и

кивнул в ответ.

Эта лестная рекомендация из уст его дяди оказалась чистейшей

правдой. Уже в ближайшие недели Казак, как стали между собой

называть его кадеты, не раз имел возможность показать, на что он

способен. Сергей смотрел на нового инструктора теми же глазами,

какими он в раннем детстве смотрел на своего дядю. Он

восхищался тем, какая пружинистая и легкая походка у Казака,

восхищался его Дружелюбием и открытостью. Прежде Сергей и

помыслить не мог, что человеку, который по-настоящему знает

свою силу, нет смысла ни угрожать кому-то, ни кого-то запугивать.

Сергей словно бы очнулся от долгого сна. Он изо всех сил стал

подражать Алексею Орлову. Он захотел стать таким, как Казак. И

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

52

сама воинская профессия, профессия его отца, представлялась ему

теперь мужественной и романтичной.

Сергей слышал, как другие кадеты разговаривали о женщинах,

отпускали шуточки о том, что мужчины и женщины делают

вместе, чтобы получились дети. Эта тема, на которую он раньше не

обращал внимания, теперь увлекала его. По общему мнению,

чтобы покорить сердце женщины, мужчина должен быть способен

охранять ее от других, менее достойных представителей своего

рода. Он должен бороться с негодяями и защищать слабых. Короче

говоря, он должен быть похож на крепкого казака Алексея — с

вьющимися волосами, аккуратно подстриженной бородкой и

сияющей улыбкой.

Единственный физический изъян Орлова, сабельный шрам на шее,

только делал его обаятельней. Этот шрам, пояснил он ребятам,

теперь служит ему постоянным напоминанием, к чему приводят

перерывы в тренировках. Больше на его теле шрамов нет, прибавил

он, и все потому, что с той поры он упражняется постоянно и

упорно.

В отличие от остальных инструкторов, Казак был всегда вежлив и

уважителен со своими подопечными. Даже самого неловкого

своего ученика он поощрял стать таким, как он сам, превзойти его,

чтобы молодой человек не потерял веру в свои силы.

—

Когда придет время полевых учений, — говорил он кадетам, —

вы будете обращаться ко мне по имени, как и подобает друзьям и

соратникам. Но, уж поверьте моему слову, с вас еще семь потов

сойдет, прежде чем вы сможете заслужить мою дружбу.

Ради этой дружбы Сергей готов был на все.

Их Казак, узнал он, вырос в деревне, на Дону. Отец его погиб на

войне, и Алексей, впервые осознав близость смерти и желая не

посрамить памяти отца, стал овладевать воинским ремеслом с

удвоенным упорством. И это упорство в конечном счете привело

его в ряды царской гвардии.

—

Вам предстоит стать гордостью России, ее самыми надежными

защитниками, — неустанно повторял он своей молодежи. — И можете не

сомневаться, вам еще предстоит сказать свое слово в ее истории.

Молодежь ни минуты не сомневалась в его словах.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

53

__ Воин, вернее, тот, кто достоин назваться воином, — продолжал

он, — не убивает без необходимости. Наше призвание — не сеять

смерть, а защищать жизнь, в том числе и сьою собственную. Добро

ли, победив противника в бою, самому оказаться побежденным

голодом или непогодой? Тот же Наполеон был бит не только

русским воинством, но еще и русской зимой. И я здесь не для того

только, чтобы научить вас, как убивать в бою. Важнее научиться,

как в бою выжить. Воин должен знать и уметь выживать, когда

помощи ждать неоткуда, выживать и раненому, и голодному, на

подножном корму. Вот только знать и уметь, мои дорогие, — не

одно и то же. А кто не верит, сам это на своей шкуре проверит, и

очень даже скоро.

а лесная прогулка с дедом пробудила в Сергее неукротимую

Ттягу к дальним странствиям. Сидя в классной комнате, он не

раз ловил себя на том, что смотрит не отрывая глаз на далекие

холмы за окном. И в классе, и в гимнастическом зале, в стрельбе,

плавании, фехтовании, он старался быть в числе первых, но его

страстью стали уроки выживания на местности. На этих занятиях

кадеты сооружали замаскированные укрытия из еловых веток,

учились, как подручными средствами ловить рыбу, ставить силки и

охотиться на зверя. Алексей учил их также отличать среди

растений съедобные, лекарства матушки-природы, как он говорил,

и ядовитые, а также как избежать нежелательной встречи с такими

лесными жителями, как медведь или гадюка.

— Жизнь на природе, — учил Казак, — не означает, что нужно

специально подвергать себя трудностям и лишениям. Да и кому в

здравом рассудке понравится спать на голой земле или подбирать

корм с земли, как дикий зверь?

Руки нам даны, чтобы не разбить голову о дверной косяк природы.

Однажды утром, перед одним из таких занятий, Алексей, заложив

руки за спину, прохаживался перед строем и Поучал своих

кадетов, навостривших уши, чтоб не пропустить ни единого слова

своего наставника:

—

Мы, казаки, народ миролюбивый, любим порядок, но не

приведи Господи, как говорится, если кто к нам полезет. Как по-

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

54

вашему, почему мы до половины обнажаем шашки, когда читается

Евангелие? Правильно, потому как всегда готовы встать на защиту

Святой Руси и нашей православной веры.

—

Легенды ходят о том, — продолжал Казак, — что нет нам

равных и в верховой езде, и в кулачном бою. Умеем мы, если надо

будет, и по лесу пройти с треском, по-медвежьему, и голос подать,

как сова или волк, чтобы только свой распознал. Другим это

кажется чудом, но никакого чуда тут нет, учитесь — и вы так

сможете.

Ученики помоложе тут же принялись умолять его, чтобы он хоть

разок показал им, как это делается. Но стоило Казаку раз ухнуть

филином, как и весь строй расходился «ухать» на разные голоса.

—

А ну, хватит ржать, — прикрикнул он с нарочитым

неудовольствием в голосе, — а то скачете, как жеребцы

застоявшиеся.

От этих слов, как и следовало ожидать, строй просто взорвался

смехом, в котором, правда, преобладали скорей петушиные нотки.

Такой вольности им не позволил бы ни один из наставников, но

именно за это кадеты восхищались Казаком и преклонялись перед

ним. Он же, тем временем, только поднял руку — и смех

мгновенно стих. Все, даже самые младшие, замерли в ожидании.

—

Казаки не знают над собой никого, кроме царя. Наше дело —

стоять на страже родной земли, а в остальном мы живем по своим

законам. Если кто, скажем, из крепостных бежал на наши земли,

обратной выдачи нет, хоть бы кто и с солдатами за ними пришел.

А вот с бандитами и разными злодеями у нас разговор иной. Вам

на уроках, конечно, рассказывали, как китайцы от своих врагов

отгородились каменной стеной. А нам такая стена не нужна — мы

сами, словно живая стена, оградим родную землю.

—

А разве солдаты не могут силой заставить вас вернуть

крепостных? — спросил один из младших кадетов.

—

Принудить нас к чему-то не сможет ни один солдат, — отрезал

Алексей. И продолжал: — Мы разработали самые действенные

способы ведения боя в любой обстановке и в любых погодных

условиях — на замерзших реках, в заснеженных лесах и даже в

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

55

джунглях, против самых разных противников, боевых стилей и

видов оружия. Теперь, в свою очередь, я собираюсь открыть кое-

что из этих навыков лучшим из вас.

Сергей невольно улыбнулся, глядя, как кое-кто из ребят помоложе

вытянулся, чтобы казаться повыше и дисциплинированней, чем

сверстники. Казак же тем временем отдал команду, и его группа в

очередной раз отправилась в лес. На таких полевых занятиях

всегда находилось два-три кадета помоложе, которые то и дело

превращали занятие в игру, кидались ягодами. До поры до времени

Казак, казалось, даже не замечал этого, но теперь он резко одернул

шалунов и сказал тихим, но четким голосом:

—

Запомните: кто меня слушает, останется жив.

Потом, глядя на их вытянувшиеся лица, добавил:

—

Вам всем вскоре предстоит сдать экзамен. Если кто-то из вас

заблудится, или поранится, или даже погибнет — всяко ведь может

быть, — это будет ваша недоработка. Но Не только ваша... и моя

тоже... так что старайтесь, чтобы такого не произошло.

После этих слов желающих отлынивать от занятий уже Не было.

лядя на Казака, Сергей все больше гордился своими казацкими

Гкорнями. Невероятная сила Алексея произвела впечатление

даже на Дмитрия Закольева. У того, очевидно, нашлись какие-то

свои причины усердно перенимать науку Казака. Надо было отдать

ему должное, Закольев всегда был в числе лучших. Сергей ревниво

следил за его успехами, и когда Казак, глядя на старания

Закольева, одобрительно кивал, он старался вдвойне, чтобы

заслужить уважение наставника.

Шли недели и месяцы, и Сергей все чаще выходил из борцовских

поединков победителем, а не побежденным, даже если его ставили

против более сильных или взрослых противников. За это время он

заметно вытянулся и окреп, и его школьная форма уже не

смотрелась на нем мешком. Впрочем, Сергей вырастал из этих

мундиров быстрее, чем успевал износить их. Да и сам он давно уже

не ощущал себя неуклюжим и мешковатым, чувствуя, как все его

тело наполняется новой, неизвестной прежде силой.

Как-то одним холодным утром — Сергею тогда уже шел

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

56

тринадцатый год — он случайно услышал обрывок разговора

лейтенанта Данилова с одним из кадетов- выпускников. Слово

«евреи» заставило его навострить слух: «Неужто, ваше благородие,

и вправду?.. А то как же... говорят, сам обер-прокурор... половину

крестить, половину выгнать... А те, кто не захотят ни того, ни

другого... Да что тут говорить, сами ведь все понимаете... Не

маленькие уже...»

Для евреев наступало тяжелое время, как и предсказывал его дед.

Вечером в пятницу, после очередного полевого занятия, Сергей

выждал, когда инструктор Орлов остался один. Набравшись

смелости, он попросил уделить ему несколько минут. Орлов,

улыбнувшись, согласно кивнул и предложил

прогуляться к школьным воротам по аллее. Согласие Казака

придало ему храбрости:

__ Скажите... казаки... они тоже участвуют в этих погромах?

Алексей не спешил с ответом, и Сергей уже было ис- путался, что

инструктор сам спросит его: «А тебе-то что за дело?» Но вместо

этого он тихо сказал:

—

Ваш дядя поделился со мной кое-чем из вашей истории,

Сергей. И я понимаю, чем вызван этот вопрос. Но раз уж вы

спрашиваете напрямую, то и я не стану вилять — да, и среди

казаков есть погромщики.

Мы, казаки, глубоко преданы царю и нашей вере, и евреи, которые

живут по другим обычаям, для нас все равно что чужаки. Но когда

дорожишь своей свободой, не можешь не уважать и чужую,

согласны? Так что гонители евреев, те, кто преследует их, как

диких зверей, — не казаки, а оголтелые черносотенцы. Для таких

что еврей, что татарин — все одно. А казак, Сережа, настоящий

казак, он дорожит своей честью. Мы готовы встретиться в честном

бою с любым недругом России, а мирных людей, какой бы веры и

крови они ни были, мы не трогаем.

Он замолчал, а потом продолжил:

—

Другое дело, что и среди казаков, как и в любом народе, есть

разные люди. Есть и ничтожества, которые и после боя могут

убитого обобрать, да и много чего еще могут... словом, если хотите

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

57

знать мое мнение, кто и за что сейчас преследует евреев по всей

стране, то тут не обошлось без °хранки, так и знайте. А то, что

сваливают все на казаков, па крестьян... Словом, гордиться тут

нечем.

IJ скоре после этой беседы с Казаком у Сергея произошел и еще

один запомнившийся разговор. В перерыве между уроками он

зашел в уборную и, уже выходя, подошел к умывальнику, как тут

появился Закольев. Словно

бы ненароком толкнув Сергея, он спросил с притворным

удивлением:

—

Ах, кажется, мы кого-то толкнули? Нижайше просим

простить... Да только кто же это мог быть? Ах, так ведь это наш

добрейший Сережа!

Сергей оказался застигнут врасплох ерническим тоном Закольева.

Он что, и вправду считает его таким уж беззубым добряком?

Можно, конечно, пропустить этот укол мимо ушей, сделать вид,

что не расслышал, но только не придется ли потом пожалеть о

своем малодушии? Так что Сергей пожал плечами и процедил

сквозь зубы:

—

Добренький, да не всегда, — и поскорей вышел из уборной.

Желания драться с Закольевым у него не было, несмотря на то, что

теперь он был куда более уверен в своих силах. Но он подумал:

Алексей-Казак не позволил бы никому над собой насмехаться, не

позволю и я.

Зато теперь, на каждом занятии по борьбе или рукопашному бою,

он стал внимательно изучать Закольева, запоминать недостатки его

техники и слабые места.

Но ему даже в голову не приходило, что и Закольев тоже его

изучает.

Спустя несколько дней инструктор Орлов собрал кадетов и

сообщил им:

—

Пришла пора сдавать экзамен, насколько хорошо вы

натренированы на выживание. Завтра с рассветом мы выступаем в

лес на семь дней. Работать будете парами, старший с младшим.

Далее он распорядился, чтобы старшие кадеты сами выбрали себе

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ

58

в пару младших.

Закольев выбрал Сергея. Фраза — экзамен на выживание —

приобрела новый смысл.

тром, едва рассвело, инструктор Орлов отдал послед-

нее

распоряже

ние:

—

Вы все теоретически освоили стратегию выживания. Практич

еская сторона экзамена заключается в следующем: вы и ваш

напарник отправляетесь к отмеченному на карте удаленному

участку леса на семь дней, не поддерживая за это время контакта с

остальными. Каждый отряд из двух человек будет работать в паре,

чтобы обеспечить себе выживание. А теперь всем — раздеться.

Никто не шелохнулся — кадетам показалось, что они

ослышались. Стоял апрель, и хотя снег уже давно растаял, было

еще довольно холодно, особенно по утрам.

—

Всем раздеться до трусов, — повторил Казак, — и пойдете

босиком. Чтобы, как говорится, на собственной шкуре

почувствовать, что без сапог солдату никуда. Каждый кадет

возьмет с собой штык-нож, каждый отряд — одну лопатку, — он

раздал кадетам ножи и лопатки. — Я жду вас здесь, в полдень

седьмого дня, бодрыми, сытыми, в добром здравии... и в обновках,

как говорится, — в одежде и обувке, которую сами смастерите,

собственноручно. Есть вопросы?

Раздеваясь, Сергей то и дело поглядывал на Андрея, который тоже

встревоженно смотрел на него — не шутка провести семь дней

один на один с Закольевым.

Не успел Сергей раздеться, как ему уже пришлось бегом Догонять

Закольева, который уже успел взять лопатку и карту и бежал в

сторону поросших лесом холмов.

Спустя четыре часа, пройдя вверх по течению лесного Ручья к

густой чащобе, они оказались на месте, отмеченном На каРте- Вернее,

Сергею оставалось только поверить За- кольеву на слово, что это

именно то место, сам Закольев не Указывал ни малейшего желания

показать ему карту. Но место это было хорошим — небольшая

поляна примерно в пятидесяти шагах от ручья. Раз есть ручей,

значит, должна быть и рыба, и, что еще важней, звериные тропы,

ведущие к водопою. Под массивным отвесным валуном

образовалась пещера — неглубокая, но вполне пригодна, чтобы в

ней укрыться для начала. Все остальное они сделают своими

руками.

Сергей осмотрел ступни ног, окоченевшие, успевшие покрыться

волдырями, и уже собирался заняться поисками подходящего

материала, чтобы начать мастерить силки, как тут от Закольева

поступил первый приказ: «Разведи для нас костер!» Так что

Сергей, набрав сухого мха, щепок и мелких веточек, попробовал

добыть огонь, высекая лезвием ножа искры, перебирая для этого

один камень за другим в поисках подходящего. Однако усилия эти

ни к чему не привели. Но можно было еще добыть огонь трением,

и Сергей, приставив, как и полагается, одну палочку к другой, стал

усиленно вертеть ее ладонями, подкладывать мох и осторожно

дуть. Дело продвигалось не так быстро, как он думал, но вскоре он

почувствовал, как его приспособление нагрелось, затем появился

легкий дымок, а затем и первые язычки пламени. Несмотря на то

что теперь не только ступни, но и ладони у него были покрыты

волдырями, он испытал какую-то первобытную радость, когда

сложенный в кучу хворост превратился в настоящий костер. Ему и

прежде доводилось добывать огонь на уроках выживания, но

теперь все было взаправду. Они смогут выжить.

Краем глаза он заметил, что Закольев за это время успел натаскать

веток, камней и надергать длинных и тонких корневищ, которые

вполне могли сгодиться на силки. Поэтому, подбросив в костер

еще валежника, Сергей подсел к Закольеву, чтобы их силки были

как можно скорее готовы.

— А ну убери руки, — прикрикнул тот на Сергея. — Это будут

мои силки. А ты иди и сам себе сделай.

Вот оно, значит, как у них будет. Сергей даже не стал говорить

ему, что «наш костер» он уже развел.

Он быстро пошел в лес за материалами, которые понадобятся для

силков. Спустя некоторое время, порядком повозившись, он

смастерил и расставил семь ловушек в местах, которые показались

ему самыми удачными, по звериным тропам, вверх по течению

ручья и против ветра от их лагеря. Он сложил также пару ловушек

на рыбу и, кроме того, найдя рощицу с молодыми гибкими

деревцами, поставил пару капканов-растяжек. Для более крупного

зверя он в одном месте установил западню и еще капкан с

падающим бревном. Все эти ловушки он постарался замаскировать

так хорошо, как только смог.

К тому времени как он вернулся в лагерь, солнце успело

закатиться, и вечер принес с собой порывы холодного северного

ветра. Увидев, что их костер вот-вот затухнет, Сергей, дрожа и

приплясывая от холода, принялся заново таскать валежник и сухие

ветки. Как оказалось, Закольев к тому времени уже успел

соорудить нечто вроде берлоги из березовых веток и листьев,

одним краем упиравшуюся в отвесный валун, а входом открытую

как раз к костру. Места в ней было лишь для одного.

Убедившись, что «их» костер будет гореть всю ночь, Сергей стал

собирать ветки и для своего костра. В его свете, когда уже совсем

стемнело, был готов и его навес из переплетенного елового

лапника подле еще одного гранитного валуна. И как только

укрытие было готово, начал моросить Дождик. Но Сергей даже

обрадовался дождю — значит, ЭТУ ночь им, по крайней мере, не

придется провести на морозе.

(\Л"окрый, дрожащий, Сергей забился в груду нарублен- Аных

еловых веток, продолжая ворочаться, пока не Устроился так, что

удалось хоть немного согреться. Судя По торчавшим из кучи веток

закольевским пяткам, едва заметным в свете костра, тот решил

поступить точно таким же образом.

Какое-то время Сергей просто лежал, прислушиваясь к дождю. Он

слишком продрог, чтобы тотчас уснуть. Несмотря на холод и

усталость, на настойчивое урчание в животе, он чувствовал себя

победителем. Он расставил силки, развел огонь, соорудил укрытие.

Пока что он жив и здоров, а завтра... еще увидим, что будет завтра.

Утром он проверит силки, и тогда будет ясно, к чему следует го-

товиться, к лучшему или к худшему. С этими спокойными

мыслями пришла и глубочайшая усталость. Он провалился в сон.

Когда Сергей снова открыл глаза, уже начинало светать.

Первое, что он увидел, был пар от его дыхания, таявший в

холодном утреннем воздухе. Он торопливо выбрался из своего

елового ложа, надеясь, что к этому времени уже выглянет хоть

один теплый утренний лучик. Но было еще слишком рано.

Стараясь не разбудить Закольева, осторожно ступая израненными

ногами, он подошел к ручью, напился, затем плеснул холодной

воды на лицо, грудь и плечи. Стряхнув с тела остаток воды, он

старательно растер ладонями все тело и побегал на месте, пока не

согрелся. Затем вернулся в лагерь, взял нож и двинулся вверх по

ручью.

Хотя возле каждого места, где были поставлены силки, Сергей

сделал зарубки на уровне глаз, свою первую ловушку он так и не

смог отыскать. Что ж, разве Казак не повторял им: «Старайтесь

поменьше совершать ошибок на дикой природе. Каждая такая

ошибка может вам дорогого стоить». Ах, ну куда же я смотрел,

подумал Сергей, выругав себя за беспечность. Пройдя немного

назад, он нашел свою вторую ловушку. Она была пуста.

Но рядом с ней, в ловушке-растяжке, которую он протянул через

звериную тропу, Сергей нашел полузадушенную ласку,

наполовину подвешенную в воздухе, которая же почти перестала биться. Он

осторожно приблизился к животному. Сергей уже было протянул руку, чтобы схватить животное, но ласка неожиданно

заурчала и щелкнула зубами, зацепив его ладонь.

С первобытным взрывом энергии он схватил ласку за ■агривок и

рубанул по горлу лезвием ножа с такой дикой силой, что едва не

снес зверьку голову, заодно чуть не разрубив себе запястье. Зверек

дернулся, напоследок залив его руку кровью, пульсировавшей из

разрубленного горла, и затих.

Казалось, сердце вот-вот выскочит у него из груди. Сергей едва

сдержался, чтобы не разрубить силки, но аккуратно растянул

петлю, ведь силки могут еще понадобиться. Наверное, вздохнул

он, в следующий раз это будет легче, убить живое существо.

Неожиданно он спросил себя — а должно ли убийство становиться

легче? И есть ли у меня такое право, отнимать жизнь у живого

существа? Нет, ответил он себе, такого права у меня нет. Есть

только сила. Он поступил так, как вынужден был поступить,

оказавшись в такой ситуации. Укус начинал болеть, но он не

чувствовал враждебности к зверьку, который только пытался

спасти свою жизнь. И сам Сергей убил только для того, чтобы

выжить. Он поблагодарил ласку за ее жизнь, которая поможет

спасти его жизнь. Он отобрал у нее жизнь не ради развлечения.

Убив ласку, он словно бы расстался с частью своего собственного

детства. Он понял, что и его собственную жизнь могут отнять у

него в одно мгновение. И тут не могло быть никакой игры по

правилам — только игра случая. Если быть внимательным, если

напрячь все свои способности и Умения, он мог сделать так, чтобы этот случай работал в его

пользу. Это был его первый настоящий урок выживания на дикой природе. Стараясь не шуметь, Сергей отправился

Дальше проверять следующие ловушки. Он думал о том, какие ловушки могут подстерегать его самого на его пути.

Третья ловушка была пустой — к ней даже никто не приближался.

В четвертой и пятой тоже было пусто. А вот в следующей была

белка, которую он постарался убить как можно быстрее, чтобы не

мучить животное, одним ударом здоровенного камня. Оставшиеся

силки тоже были пусты, только в последнем он нашел большого

кролика. Значит, он будет с едой следующие несколько дней, и с

обувью тоже.

Ранка от укуса ласки на его руке тем временем распухла и начала

саднить. Сергей быстро сделал надрез лезвием ножа по ране, чтобы

вытекла кровь и рана очистилась. Затем он стал промывать ранку в

проточной воде, прочищая ее и выбирая все то, что могло попасть

в неглубокий надрез, и присыпал его песочком из потока. В

завершение он помочился на ранку, вспомнив рекомендации

Казака, который говорил, что свежая моча помогает избежать

заражения.

Затем Сергей увязал свою добычу гибкими прутьями, поставил

последний силок и направился обратно в лагерь. Вряд ли стоило

ожидать новой добычи сегодня утром, но вечером он все же

выйдет, проверит все еще раз. На всякий случай.

Охота пробудила его инстинкты, обострила буквально все его

чувства. Он возвращался в лагерь, слушая, как капает с

распускающихся почек дождевая вода, подмечая взглядом каждый

солнечный блик, каждый извив лесной тропы.

Закольев тоже успел вернуться и с хмурым видом занимался своей

добычей. Только одна белка — достаточно, чтобы раз поесть и

обуть одну ногу.

Едва ли Закольева могла обрадовать Сергеева обильная добыча,

это Сергей прекрасно понимал. Но и спрятать ее от Закольева тоже

было невозможно. Поэтому Сергей как ни в чем не бывало

подошел к костру и к закольевской белке бросил еще одну свою, а

затем ласку и кролика.

— Вот еще, тоже попало в наши силки, — дипломатично сказал он.

Закольев стал молча рассматривать все то, что принес Сергей.

— Ну и дает наш дооренькии Сережа, — наконец произнес он и дальше

продолжил сдирать со своей белки шкурку. Сергей тоже взялся за свою добычу, с непривычки весь перемазавшись кровью и

едва управившись. Правда, раньше, на учебных занятиях, ему уже приходилось свежевать оленя, но делать всю работу

одному — это было совсем не то.

К обеду на ветках уже сушилось мясо. Они растянули кожи на

рамах, сделанных из гибкой древесины. Шкура ласки была не

слишком велика, этого было недостаточно, чтобы прикрыть

Сергею плечи, но это было только начало. Когда же он подал

Закольеву шкурку своей белки, со словами: — «Это тебе на вторую

ногу», — «старший» их отряда взял ее, не обмолвившись и словом.

Вместе же они съели и кролика. Это была их первая еда почти за двое суток.

Наполнив желудок, Сергей решил подправить свое убежище, сделанное накануне вечером наспех, и подлатать его

лапчатником и гибкими ветками.

Когда наступил вечер, оба они, и Сергей, и Закольев, уселись

каждый у своего костра, за весь этот день обменявшись лишь

несколькими словами. Небо быстро темнело, и Сергей наблюдал,

как одна за другой загораются звезды, искрившиеся, словно

кусочки льда, на бархате неба. Белый дымок костра и языки

пламени поднимались вверх, чтобы окончательно исчезнуть в

ночи.

Глянув в сторону Закольева, который немигающим взглядом

смотрел в пламя своего костра, Сергей в очередной раз подумал:

почему Закольев выбрал именно его? И в очередной раз не найдя

ответа, он забрался в свой шалаш, зарылся в голые ветки и

провалился в сон.

Г ледующее утро оказалось не менее щедрым на добычу: ^"ОД

бревном падающей ловушки Сергей нашел почти с°всем раздавленную белку, в

другие силки попался енот — в те же силки, куда прежде поймалась ласка. Но вместо того, чтобы, изловчившись,

хватать яростно шипевшего зверька, Сергей выломал тяжелую дубинку из засохшего ствола и сначала оглушил

животное, прежде чем лишить его жизни.

Кроме того, уже на обратном пути в лагерь, Сергей нашел две

рыбины в ловушке, которую он собрал в ручье.

Закольеву же попалась только одна дохлого вида белка, которая

еще так-сяк сгодилась бы на шкуру, но никак не на еду. Заметив,

сколько добычи принесла охота Сергею, он лишь проводил его

взглядом, не говоря ни слова.

Поборов неловкость, Сергей сложил свою рыбу, белку и енота на

плоский камень перед их «общим костром».

— Сегодня день выдался удачный, — сказал он, — так что будем с

тобой отъедаться.

Покончив с едой, Сергей решил пройтись по окрестностям лагеря,

чтобы получше изучить местность, и еще — чтобы побыть

подальше от своего не слишком многословного спутника. Сделав

за пару часов широкий круг, он вышел к ручью, осматривая места,

где можно было соорудить еще ловушки для рыбы, затем вернулся