Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Лённрот отправился из Хельсинки 28 мая, на­мереваясь северным путем попасть в Беломор­скую Карелию. Он миновал Рауталампи, Пиелавеси и Ийсалми, дошел до Каяни, а оттуда по глухим местам через деревни Вуосанка, Микиття и Хярмяярви добрался до местечка Куусамо, что на границе с Россией, где его поездка неожи­данно прервалась. 6 августа Лённрота настигло письмо медицинского управления, в котором со­бирателю рун предписывалось вернуться обратно в южную Финляндию для борьбы с начавшейся в стране эпидемией холеры. 22 августа Лённрот вернулся в Хельсинки.

19 июня, в воскресенье, избавившись от мучительной простуды и чувствуя себя уже с неделю вполне здоровым, я отправился из Рауталампи в Пиелавеси[33]. В церкви у меня была возможность наблюдать за людьми в празд­ничной одежде, которая мало чем отличается от той, что носят жители побережья. На мужчинах — короткие сюрту­ки, либо с отложным воротником, либо с так называемым воротником стойкой. Сюртуки эти сшиты в основном из се­рого домотканого сукна и лишь у некоторых выкрашены в синий цвет. Длинные штаны из того же сукна либо из грубого некрашеного холста. Обувь такая же, как везде в Саво и в Карелии, — так называемые пьексы[34]. Даже знат­ные люди не считают зазорным носить эту обувь. Боль­шинство мужчин носят шляпы, шапки встречаются гораздо реже, но у всех шейные платки. Карманные часы, которые в южной Финляндии считаются предметом первой необхо­димости и имеются у каждого батрака, здесь встречаются очень редко. На женщинах длинные юбки и короткополые кофты, считается, что это очень красиво. У иных, кто побо­гаче, юбки шелковые. Раньше полы кофт были длинней, а юбки короче, но теперь это считается старомодным. Тану — своеобразный головной убор замужних женщин не­которых приходов Саво (в Мянтюхарью, Хирвенсалми, Миккели и т. д.) — здесь нигде не увидишь. На голове у женщин либо чепец, либо платок.

По окончании богослужения я пообедал и отправился в путь на лодке. Это была необыкновенно длинная, но не широкая семивесельная лодка. В нее село около пятиде­сяти человек — количество, вполне достаточное для нашего судна, но явно избыточное при таком сильном ветре. Одно­временно с нами выехало еще десяток лодок. В целом это напоминало небольшую эскадру. Между гребцами нача­лись состязания, чья лодка быстрее, и тут девушкам и пар­ням пришлось попотеть. Мне жаль было бедных девушек, многие из них гребли, не сменяясь почти весь путь, тогда как мужчины гребли поочередно. Я тоже предложил свои услуги, но то, чтобы магистр сел на весла, посчитали во­пиющим нарушением установленных порядков. «Удивится всяк холоп, коль на весла сядет поп», — гласит пословица. И мне, таким образом, пришлось сидеть сложа руки. Несколько замедлили продвижение два порога на нашем пути. Первый, Тюуринкоски, длиной чуть более версты, но менее бурный, чем второй — Нокинен. Мы преодолевали пороги с помощью шестов, упираясь ими в дно и протал­кивая лодку вперед. На одних веслах тут далеко не уедешь. Красивое и одновременно жуткое зрелище пред­ставляли порог и лодки, идущие впереди. Лодки с трудом поднимались по порогу, и порой казалось, что они вот-вот сорвутся и устремятся на нас. На этих каменистых порогах должен быть очень опытный кормчий. Если лодка наско­чит на камень, с него трудно сняться. Но еще большая опасность подстерегает людей при спуске.

Когда порог был пройден, шесты уложили на подпор­ки, вделанные по правому борту лодки, на четверть локтя выше уключины. Те, что уже одолели порог, наблюдали за лодками, которые вели схватку со стремниной, и сыпали шутки в адрес гребцов, казалось, начисто забыв о том, что сами только что были на их месте.

Особое очарование поездке придавали и красивые ли­ственные леса по берегам озера, и множество островов, и затишье, и веселое настроение людей. Время пролетело незаметно, мы прошли по воде целых три мили и высади­лись на одном из островов под названием Кунинкаансало[35].

Столь необычное название этого удаленного от больших дорог места связывают с тем, что будто бы когда-то ко­роль Эрик[36], осматривая владения, велел доставить его на этот остров и приготовить здесь обед. Столом для него служил большой плоский камень. Мне так и не довелось увидеть тот камень, он был довольно далеко от берега. Пока я слушал этот рассказ, люди подоставали из своих берестяных коробов вино и еду, чтобы перекусить. Они и мне предложили поесть и поднесли стакан вина, кото­рый я осушил в память о короле Эрике. Во время еды кто-то заметил огромный комариный рой, который вился до­вольно высоко над землей. Видимо, слетелись несколько комариных роев и так сгустились, что казались черной тучей. Мне никогда не приходилось видеть такого большо­го количества комаров, хотя раньше они мне не раз доса­ждали, хорошо хоть на сей раз оставили нас в покое.

Нам предстояло пройти еще 7/4 мили до деревни Йоутиниеми, куда держали путь все лодки. Мы прибыли туда к полуночи. Ночь была настолько светлой, что мои попутчики достали библию и без затруднений прочитали вслух вступительное слово к ней. Я тоже попробовал чи­тать и заметил, что глаза совсем не устают от чтения, да и чему тут удивляться, если ночь отличалась ото дня лишь тем, что не светило солнце. Сумерки длятся всего несколь­ко мгновений. Пока я не привык к белым ночам, мне казалось, что времени не больше десяти или половины одиннадцатого вечера, но оказывалось, что вот-вот должно взойти солнце. В доме, где я остановился на ночь, мне приготовили ужин. Было уже поздно, но хозяйка во что бы то ни стало хотела сварить мне что-нибудь, поскольку, по ее мнению, ужин без горячего — не ужин. С большим трудом мне удалось убедить ее, что достаточно и хлеба с простоквашей, но она все же принесла еще масло и мясо. Наутро для меня был приготовлен завтрак, за который никак не хотели брать платы.

Дальше мне предстоял путь в 6/4 мили до Йокиярви, либо пешком по берегу, либо по воде. Я выбрал первое. В провожатые пришлось взять одного старого крестьяни­на по фамилии Яскиляйнен, поскольку на здешних доро­гах, как мне говорили, легко заблудиться.

По дороге проводник рассказал мне о свадебном обря­де, существующем в их краях. Молодых венчают в воскре­сенье, после чего они направляются в дом невесты, куда прибывают и свадебные гости, приглашенные со стороны невесты. На следующий день отсюда едут в дом жениха с тем, чтобы быть там к вечеру. Чуть не забыл одну де­таль: по дороге из дома невесты в дом жениха сват дол­жен на свои деньги угощать вином и кормить весь сва­дебный поезд. Сват возглавляет шествие, он просит за деньги устроить всех на ночлег и накормить. Их встреча­ют в доме жениха, а после ужина новобрачных отправляют спать. Из девушек выбирают одну, чтобы прислуживала им, в ее обязанности входит принести утром свадебной чете воду для умывания. Такую прислугу называют сааяс. Утром, когда молодые выходят к гостям, начинает­ся сбор денег и прочего, что необходимо в доме молодых. Входит каасо с чашей пива в руках, гости пьют из нее и при этом обещают что-нибудь подарить молодоженам. Одни дают деньги, другие обещают дать овцу или две, а кое-кто и телку и т. д. Понятно, что родственники при этом стараются отличиться. Часть сбора идет в пользу каасо. Вся эта церемония называется туопписет[37]. После этого разыгрывается как бы небольшая ссора между же­натыми и холостыми мужчинами. Первые хотят заклю­чить жениха в свой круг, а последние не выпускают его из своего. Так они тянут поочередно бедного жениха к себе. Верх берет то одна, то другая сторона. Жених совсем как те пушки на поле Лютцена[38], которые переходили из рук в руки: то их захватывали шведы, то имперская армия отвоевывала обратно. Наконец заключается мир и парни оставляют жениха на попечение женатых. При этом пьют чарку мира, которая называется харьяллисет[39]. Потом на­чинается такая же игра между замужними женщинами и девушками за невесту. Если сват умелый и опытный, то, по словам моего попутчика, конца нет всяческим забавам, которые длятся целый день. На следующее утро молодуха раздает небольшие подарки новой родне. Свекровь полу­чает сорочку, правда, в наше время более состоятельные невесты одевают ее с головы до ног. Остальным дарят сорочки, варежки, пояса, кушаки и т. д. Священнику еще до совершения обряда венчания подносят полотно на ру­баху и носки.

Пройдя пешком 3/4 мили, я подошел к порогу Яускоски, где нанял гребца для переправы. На пороге были по­строены две мельницы и сукновальня. Я поднялся на берег и вышел на дорогу через двор одного мельника. Тут стоя­ли две бабы и, невзирая на меня, отчаянно ругались. Спор разыгрался из-за того, кому первой молоть зерно, а я в толк не мог взять, как можно из-за такого пустяка столь яростно ругаться. Перевозчик, какое-то время сопро­вождавший меня, сказал, что, видно, обе они под хмель­ком. По дороге от Яускоски до Йокиярви, расположенного в четверти мили, встречались отдельные хутора и малень­кие избушки. Заходя в некоторые дома, я отметил, что жилища здесь повсюду чистые и опрятные. Ковши для питья, которыми я из-за жаркой погоды часто пользовал­ся, были чисто вымыты. Стены в избах, как вообще приня­то в Саво и Карелии, обструганы добела на высоту чуть выше человеческого роста. Следует заметить, что нынче все реже строят дома без дымохода. При постройке нового дома многие ставят печь с трубой. В Йокиярви я нанял перевоз в Кемилянниеми, до которого миля пути. Хозяин с девочкой лет 14-15 были моими гребцами, а вернее ска­зать, сопровождающими, потому что почти весь путь я греб сам. По дороге я спрашивал у них финские назва­ния разных предметов, встречавшихся нам на пути. Девоч­ка, несмотря на свои юные годы, живо отвечала на мои вопросы. Будь дорога подлиннее, она стала бы настоящим филологом по родному языку. «А как по-вашему называет­ся это? А как то?» — беспрестанно спрашивала она, тем самым пополняя мои знания новыми диалектными слова­ми. Когда мы доехали, я спросил у мужика, сколько я должен за перевоз. Он попросил всего лишь 20 копеек, но я дал ему 16 шиллингов, потому что не оказалось денег помельче. Но это было недорого, потому что сюда же вхо­дила и плата за обед, которым меня накормили в Йокияр­ви. В ответ я услышал: «Большое спасибо». В Карелии в таких случаях обычно говорят: «Бог воздаст».

Расставшись со своими попутчиками, я дошел до одно­го дома в Кемилянниеми, построенного на мысу в живо­писнейшем месте. Меня доброжелательно встретила стар­шая из дочерей, ставшая хозяйкой дома после смерти ма­тери, умершей полтора года назад. За короткое время она рассказала мне об их жизни и хозяйстве, которое она ведет вместе с братом и сестрой. Она предложила поесть, но мне не хотелось. Молоко и вода — обычное питье в лет­нее время в здешних местах — казались наиболее желан­ными для моего пересохшего горла. [...]

(Далее мы можем следовать за Лённротом лишь по этим отрывочным заметкам)

Ночь в Котаниеми. Оттуда на восходе солнца (во втор­ник) отправился в имение к настоятелю Неовису. На сле­дующий день была пожога болота и леса под подсеку. На болоте земля красная, (железистая?) [...] Искупался здесь. Вечером началась простудная лихорадка. [...] Ива­нов день провел у Люра, во время обеда за столом вновь стало знобить, такое состояние длилось до четверга. В Иванов день приходил рунопевец, но из-за болезни я вел записи лишь по нескольку минут, после чего прихо­дилось снова ложиться. Певец был доволен, что его при­гласили к настоятелю Люра да к тому же еще хорошо на­кормили.

В следующую среду был Петров день. Я отправился в Пиелавеси на день раньше. [...] Избы в основном кур­ные, стены обструганы до высоты двери. Печь то слева, то справа от двери. [...] Развито скотоводство. Есть кре­стьяне, у которых по 20 — 30 коров. [...] Заморозки зача­стую губят весь урожай. Хлеб едят с примесью заболони. Нищие. Покойники. [...] Вдоль дороги, по которой несут покойника, встречаются обкарзанные деревья, на которых помечены имя [покойника] и год [смерти]. Коровам устраивают дымокуры от комаров. По вечерам коровам [добавляют в пойло] соль. Волки и медведи [в этих ме­стах] не встречаются.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Во всяком народном празднике есть нечто необъясни­мо отрадное и достойное уважения; вероятно, у каждого, кто бывал на них, создается такое впечатление. Сам празд­ник, корни которого уходят в глубокую древность, встает перед нами не мертвым памятником, а картиной живой старины. В современной жизни трудно найти другую фор­му, кроме народного праздника, где прошлое представало бы перед нами более явственно. Правда, кое-кому может показаться, что в театре, к примеру, древнюю жизнь изо­бражают более полно, но это не так. [...]

Праздник, который я здесь хочу описать, проводится в приходе Сяксмяки, в деревне Ритвала. Его так и назы­вают — Хелка деревни Ритвала. Деревня находится неда­леко от большого озера. Один из хребтов возвышенности

Маанселкя, который тянется вдоль озера, значительно су­жаясь, приближается к деревне Хуйттула, расположенной в четверти мили от Ритвала. [...]

Коротко опишу Хелку деревни Ритвала. Праздник этот проводится каждое воскресенье после полудня, начиная с Вознесенья и вплоть до Петрова дня, то есть до конца июня. Девушки собираются в одном конце деревни и, взяв­шись за руки, становясь по четыре-пять в ряд, медленно идут по деревне и поют древние руны. Довольно далеко от деревни на возвышенном ровном месте под названием гора Хелка девушки останавливаются. Там они образуют круг, танцуют и поют руны[41]. Затем той же дорогой мед­ленно и с песнями возвращаются обратно. Вечер проводят уже в деревне, где собирается большая толпа людей и за­тевает разнообразные забавы и увеселения, не считаясь с этикетом. Непременным условием этого праздника явля­ется то, что ни один мужчина и ни одна замужняя женщи­на не имеют права участвовать в этом шествии. Им позво­ляется только присутствовать в качестве безмолвных зри­телей и слушателей. Но это не обижает их. Другое дело — девушки, которые потеряли свое честное имя и которым тоже запрещено участвовать в празднике.

Теперь уже трудно выяснить, что послужило поводом для этого праздника и каково было его первоначальное назначение. Можно только предполагать, что зародился он еще до прихода в страну христианства, на что указывает слово «бог», употребленное в некоторых песнях во множе­ственном числе, что вряд ли было возможно после приня­тия христианства. Кроме того, в той же песне, как мне кажется, есть некоторые указания на то, что первоначаль­но этот праздник был обрядом жертвоприношения, но по ней невозможно определить, с какой целью его проводи­ли — чтобы добиться хорошего урожая, или, возможно, из-за чего-то иного. Другие же песни дают материал для иных догадок относительно появления и первоначального назначения праздника. В одной из них речь идет о девуш­ке, которая до конца осталась верна своему жениху и ни за что не согласилась обвенчаться с другим, хотя ей ска­зали, что суженый ее умер на чужбине. В конце концов жених вернулся, и девушка послала своего юного брата встретить его. На вопрос жениха, как поживает Инкери — так звали девушку, — мальчик необдуманно отвечает: «Да хорошо она живет, целую неделю играют ее свадьбу» и т. д. На этом песня обрывается. Жених, очевидно, понял эти слова буквально и совершил какой-нибудь отчаянный поступок, прежде чем узнал истину. А девушка либо вы­плакала свои глаза от тоски-печали, либо с горя покончи­ла с собой. Подобное событие наверняка должно было при­влечь к себе большое внимание и, следовательно, могло явиться поводом для проведения поминок в честь девуш­ки. [...] В другой песне поется о деве Магдалене, которая совершила три тяжких греха и трижды лишила себя че­сти называться девственницей. Признаться, не понимаю, почему именно с ее именем связывают проведение этого праздника, ибо тысячи других девушек могли бы считаться достойными подобной почетной памяти. [...]

Особенно торжественно проводится праздник Хелка в Троицу. Молодежь из соседних приходов собирается в Ритвала на праздник. Когда я услышал, сколько народу здесь бывает в этот день, у меня создалось впечатление, будто мне рассказали о древних Олимпийских играх, с той лишь разницей, что состязания здесь ведутся только в пении, и девушки, естественно, стараются, чтобы голос их звучал как можно приятнее — как во время шествия, так и после, в деревне. Молодежь, собирающаяся здесь, веселится всю ночь. Играм, танцам и песням нет конца. Не знаю, возможно, когда-то на празднике не были соблю­дены рамки приличия, или что другое явилось причиной, но местный ленсман не так давно запретил праздновать Хелку. Правда, народ начал роптать, и особенно потому, что здесь живо еще старое предание, которое гласит, будто бы наступит конец света, если не праздновать Хелку. Так и говорят: «Конец света придет, когда забудется Хелка в Ритвала и зарастет поле в Хуйттула». В тот год, когда не проводили Хелку, случился в этом краю неурожай. Это сочли карой небесной за пренебрежение к празднику Хел­ка и после того стали опять праздновать, как и прежде. Если бы власти попытались снова помешать, мне кажется, недовольство было бы еще больше. С тех пор праздник проводится каждый год, очевидно, и в этом году скоро будут праздновать.

Э. Л.