Путь из леса

Глава 10. Интерлюдия третья

Мигло Аррас неторопливо шел сквозь обычную акебарскую толпу, опустив глаза так, что видел только грязную мостовую, усыпанную гнилой соломой и конскими яблоками. Поднимать глаза было бессмысленно, потому что на нём был серый от грязи плащ с глубоким капюшоном, закрывающим пол-лица. Плащ Вечно Кающегося[26].

Образ Вечно Кающегося — идеальный для маскировки. Во-первых, им положено в любую погоду ходить в таком плаще из грубой мешковины. Во-вторых, им нельзя иметь растительность на голове и лице, даже брови (ресницы позволяются), что сразу делает неузнаваемым мужчину, которого привыкли видеть с ухоженными бородой и усами — а только бесстыдные гаеры[27], развлекающие публику на площадях и в театрах, ходят с бритыми лицами. Дворянин, да и просто зажиточный человек, за растительностью на лице ухаживает, и если что и бреет, то чтобы её подчеркнуть и украсить. Деревенщины, и то бороду ровняют овечьими ножницами, чтобы в суп не лезла, но чтобы сбрить…

Ещё, конечно, дикари, но, во-первых, у них на лице волосы практически не растут, а во-вторых, это же дикари.

А ко всему тому Вечно Кающийся должен каждое утро с молитвою осыпать себя пеплом и золой, и тело своё, включая голову и лицо, покрывать теми же золой и пеплом, смешанными с небольшим количеством жира, дабы не забывать о жалкой своей греховности, а также о том, что все мы в прах обратимся. Их поэтому зовут в народе Пепельными.

Так что, казалось бы, проще всего под этой личиной скрыться человеку, которого ищут.

Но тут есть две тонкости: во-первых, те, кто ищут, не дурни и знают, что под личиною Вечно Кающегося может быть нужный им человек. Так что такой и будет прежде всего подозрителен.

А во-вторых, устав Вечно Кающихся, их порядки и обычаи весьма сложны и запутанны, и человек опытный, да и просто внимательный, разоблачит самозванца с первых же слов.

И вот он, человек опытный:

— Благослови меня, грешный человек!

Молодой ещё, тридцати нет. Дворянин, меч дорогой, в хороших новых ножнах, но рукоять сильно потёртая — упражняется. Две малых пиштоли за поясом. Борода заплетена в тугую короткую косичку по столичной моде, перевита простым чёрным ремешком, без украшений. Старый шрам на левой щеке.

Незнакомый. Из личной стражи дуки Местроса, с ним прибыл. Эти — волки, не хуже людей самого Мигло, отборные, на любую задачу годятся.

Был бы на месте Мигло другой человек, знакомый с Вечно Кающимися поверхностно — прокололся бы, скорее всего: волчий взгляд не оставляет сомнений, что знает, знает этот, со шрамом, все положенные по уставу Вечно Кающихся детали и тонкости.

А вот и другие, в толпе, но рядом, с такими же цепкими взглядами.

Но Мигло Аррас потому и оделся Вечно Кающимся, что вырос он в семье приходского священника, окормлявшего паству храма Матери Богов в Керроне Малом, где у Пепельных одна из трёх главных святынь. И с детства насмотрелся и наслушался он и проповедников, и учителей, и простых адептов. Так что, не задумываясь, делает он два положенных шага назад, сгибается в поясном поклоне и, не поднимая головы, тихо, но внятно, чтобы слышно было через уличный шум, говорит:

— Не заслугами моими, не по греху моему, не по слабости моей, а по милости вашей да будет сей милосердный господин благословен вами, — тут он выпрямляется, подходит к человеку со шрамом и продолжает:

— Отцом нашим Создателем, — и правая рука Мигло с перекрещенными указательным и средним пальцами вздымается к небу, — дядей нашим Подателем, — и левая рука повторяет жест правой, — братом нашим Разрушителем, — и обе руки, согнувшись в локтях, сплетаются кистями над головой, — и Матерью их милостивой, — тут руки опускаются раскрытыми ладонями на голову дворянина, почти касаясь его волос. — Иди с миром, добрый человек, и не гневи Богов, дабы благословение, данное тебе, сопровождало тебя вовеки.

Всё без пауз, без раздумий, без запинок; движения сочетаются со словами, как у танцовщицы из ильсийских степей, что пляшет под собственное пение: каждому слогу — своя точная поза или плавный переход в другую.

На близком расстоянии дыхание Мигло достигает чувствительного носа человека из личной стражи, и тот кривится. Ну да, проклятый зуб — не только болит, но и гниёт, смердя. Между прочим, примета. Те, кто знают чиновника лично — расскажут. Уже рассказали. Да только в толпе у каждого третьего зубы плохие, а Вечно Кающемуся и не положено хорошо пахнуть: им разрешено ритуальное омовение раз в три месяца, и всё.

Сколько дворян, пытавшихся скрыться под этой личиной, попадались на отсутствии вони!

Мигло пришлось плащик, и без того не чистый, свежим навозцем умастить, поскольку мылся он последний раз несколько дней назад, а потом начал готовиться к выходу в люди в качестве Пепельного.

Ещё недавно он был скромным начальником стола в Казначейской палате, а заодно, что знали немногие, главой службы ныне покойного Светлейшего дуки Санъера в Марке.

Знали немногие, но такие были. И не только среди тех, кому положено было по их принадлежности к той же Службе. Поэтому за ним пришли очень скоро.

Хорошо, что удалось тогда уйти.

И хорошо, что этот человек дуки Местроса, фыркнув, но поклонившись, как положено принимающему благословение, отвернулся с явным разочарованием.

Мигло Аррас получил известия из Империи одновременно с вице-королём, и это было слишком поздно. Он едва успел прибрать за собой бумаги — что пожечь, что в сумку — когда в дом его стали ломиться стражники. Ну, у главы людей Светлейшего дом прост только с виду, и неприметных выходов оттуда было целых три. Мигло ушёл самым длинным, выйдя из дровяного сарая через две улицы оттуда, во дворе хибары, которую использовал для тайных встреч.

В хибаре был запас одежды, а рядом с сараем — конюшня, где стояли три смирных кобылки. За ними ухаживал приходящий конюх, юноша неглупый и старательный, жаль, глухонемой от рождения.

Пока стражники ломали двери, пугали прислугу да искали хозяина в его доме, Мигло Аррас успел покинуть Акебар, а через день был уже в соседнем городке Хаденио, где его знали как мелкого перекупщика, с грехом пополам делающего деньги на чём попало. Никто не задавался вопросом, почему этот перекупщик никогда ничего не покупает и не продаёт в этом городке — потому, что никто там ничего не покупал и не продавал, город жил услугами путникам, спешащим по Императорской дороге в Акебар и оттуда. Как раз день пути: коней сменить-перековать, отоспаться перед последним рывком, поесть-попить, девок потискать и так далее.

Там была у Арраса хорошая лёжка на всякий случай, только в ней нельзя было задерживаться надолго, сразу привлёк бы внимание.

Таких лёжек было в окрестностях столицы с десяток. Более надёжно Мигло мог устроиться в нескольких городах подальше от Акебара, но пока он не мог позволить себе удаляться надолго: в столице осталась голубятня, к которой привязаны были голуби его сотрудников из других городов. Голубятни были и там, где он отсиживался, но через них он мог связаться лишь с немногими. А связь была сейчас необходима. Надо было предупредить людей в городах, чтобы исчезли из виду. Надо было получать от них известия. Надо было, наконец, узнать, что с Императором — сидит ли он по-прежнему в Кармоне, или всё-таки начал что-то делать, чтобы вернуть себе корону.

На последнее надежды было мало, в силу возраста Его Величества, но могли же при нём оказаться толковые люди, хоть тот же Дорант из Регны.

Чиновники разных имперских служб обычно устраивали голубятни у себя в зданиях. В Казначейской палате тоже была такая, но Мигло Аррас для дел службы Светлейшего ею, разумеется, не пользовался. Он поступил просто и почти очевидно: через подставных людей договорился с Гильдией, у которой была в Акебаре самая большая голубятня, место в которой они, по вечному своему стремлению заработать хоть на чём, предоставляли любому желающему за довольно малые деньги.

Находилась она в трёхэтажном здании, занимавшем едва ли не квартал на юго-западном краю столицы. Разумеется, большую часть здания занимали не голуби, а арендаторы; собственно голубятня размещалась на третьем этаже, в галерее, выходящей во внутренний двор. Чтобы пройти туда, надо было показать страже специальный жетон на входе в здание и у выхода на галерею.

В самой голубятне вас встречал дежурный служитель, который отводил к клеткам, вами арендованным, и приглядывал, чтобы никто не лез к чужим птицам.

Служитель посмотрел на Арраса с некоторым удивлением, потому что не часто заходили Вечно Кающиеся в это здание, но жетон сделал своё дело. Мигло кивнул птичнику и прошел на галерею, где стоял запах сухих горячих перьев, голубиного помета и чего-то кислого.

По стене галереи в три яруса навешаны были ящики из тёмного старого дерева с полукруглыми — понизу — лазами для голубей, а под ними стояли довольно большие клетки, где содержались прилетевшие птички, чтобы не было у них соблазна снова отправиться в небо, пока не получат свои известия адресаты (служителям было строго запрещено до них дотрагиваться, за нарушение могли и прикопать потихоньку).

В клетках, закреплённых за держателем жетона, были три голубя, прилетевших недавно и ещё не освобождённых от привязанных к ножкам сообщений. Мигло отвязал футлярчики и спрятал их за пазуху: не здесь же при служителе читать. Потом прицепил свои, приготовленные заранее, к ножкам шести других птиц, которых служитель вытащил по его просьбе из гнёзд.

И отправил голубков в полёт.

В столице нужны были свои люди. Самому ему было появляться небезопасно, а провинциальных сотрудников никто здесь не знал и ни в чём бы не заподозрил. Они ожидались в течение недели-полутора после того, как получат голубиное послание.

Пока пусть понаблюдают, а потом видно будет. У каждого из них под началом несколько десятков опытных людей, хорошо умеющих владеть разным оружием, которых можно быстро вытащить в столицу.

Мигло Аррас справедливо считал, что от дома Аттоу он может ожидать только мучительной казни после пыток.

А вот у нового Императора не должно быть ничего против людей покойного Светлейшего дуки Санъера.

Особенно если они ему немножечко помогут.

Он, перед тем, как спуститься с голубятни, обвёл взглядом широко видный столичный город.

Любил он этот вид, как любил и Акебар, где прожил два десятка очень насыщенных лет.

В отличие от обычного, город был сейчас каким-то напряжённым, висела в воздухе некая тяжесть, сновало беспокойство. Суетились по видимым с высокого этажа улицам люди, которых не видно было обычно в толпе: одетые странно или в военное, передвигались они группами, уверенно, как высшие дворяне со свитою.

И вдалеке, между фортом и крепостью Святого Валлиера, вздымался к небу чёрно-коричневый, густой, клубящийся дым.

Подсвеченный снизу алым огнём — с лиловым магическим оттенком.

Там горел чей-то дом, подожжённый магией.

— Знаешь ли ты, дорогой кузен, что больше всего меня удивляет? — Спросил дука Местрос у вице-короля.

Он сидел, развалившись на узком диванчике, в странной полулежачей позе, глядя на вице-короля, которого художник снова заставил застыть лицом на три четверти к свету.

Вице-король, не решаясь ни кивнуть, ни мигнуть, бровью изобразил что-то вроде вопроса. Впрочем, дука Местрос в его реакции не нуждался:

— То, что вот это младое дарование, — кивок в сторону художника, — практически прямо от тебя бежит в гальвийское посольство, даже не давая себе труда запутать следы.

Звонкий деревянный стук заставил вице-короля повернуться в сторону художника. Тот, согнувшись в три погибели, поднимал выпавшую из руки кисть.

— И встречается там с господином элс Вашзершезом, который числится в канцелярии посла на какой-то смешной должности. Ты представляешь, дорогой кузен, они даже не скрываются! Ну, этот, — снова кивок в сторону художника, — все-таки художник, ему простительно. Но элс Вашзершез! Он ведь лет пятнадцать как служит у эрсора элс Жееншарзера, который ещё батюшке нынешнего гальвийского монарха создал политическую разведку, какой и нам, пожалуй, стоит завидовать!

Художник рухнул на колени и гулко стукнулся лбом об пол:

— Не погубите, ваши светлости! Всё расскажу!

Дука Местрос окинул его снисходительным взглядом:

— Да что ты можешь рассказать такого, чего я не знаю… Был бы ты не такой талант, давно бы на дыбе у меня висел. Но я таланты ценю. Посидишь в моём замке, портрет мой напишешь. И не только мой. А пока иди, тебя там примут. И без глупостей!

Роке Даллод Животворный, бледный как смерть, на трясущихся ногах вышел из гостиной.

— Ты и вправду его не собираешься допрашивать? — Спросил вице-король.

— А толку? Нового он мне про гальвийцев ничего не скажет, мои люди про них больше него знают. Что он мог испортить, то уже испортил. Одна надежда, что ты тут при нём не обсуждал многое. Но лучше бы тебе поосторожнее быть с людьми, которых держишь близко.

Вице-король Заморской Марки был явно расстроен.

Дука Местрос посмотрел на него с иронией во взгляде и продолжил:

— Я ведь его выгнал потому, что не хочу, чтобы гальвийцы знали новости. Птицы, знаешь ли, летают, летают и летают. И приносят всякое. Иногда важное.

— И что именно? — Спросил вице-король просто для того, чтобы не молчать. Он чувствовал себя чрезвычайно глупо и неуверенно.

Дука Местрос сделался серьёзен:

— Самое, пожалуй, важное сейчас — то, что мальчишка наскрёб кое-какое войско и движется к морю по Императорской дороге. В Моровере их не задержали, больше того: тамошний гуасил присоединился к ним сам и свою стражу привёл. У них все равно не больше полутора, от силы двух тысяч человек. Идут они, похоже, в Фианго. Думаю, хотят там сесть на корабли, это даст им свободу передвижения по всему побережью Марки, а то и в метрополию — чего я очень бы хотел, потому что тогда их точно разобьют, либо по дороге, либо при высадке. Но, похоже, там настолько глупых людей среди советчиков мальчишки не имеется. Вопрос к тебе: у Марки есть какое-нибудь войско между Моровером и Фианго? Неплохо было бы пощипать мальчишку дорогой, а при удаче и разбить. Всё-таки у него в основном случайные люди, сброд.

Вице-король затряс бронзовым колокольчиком.

Вбежавший пожилой слуга дышал тяжело и сипло. Получив приказ, он коротко кивнул и стремительно бросился исполнять.

«В доме порядок, этого не отнимешь», — подумал дука Местрос.

Через несколько минут принесли карту, пододвинули стол и расстелили её. Вице-король отослал слуг, и они с дукой Местросом склонились над тщательно выскобленным и разрисованным куском козлиной кожи.

— Вот, смотри, — сказал вице-король, — вот эта Императорская дорога. Вот здесь она проходит через Сайтелерский гронт. Вот Сайтелер, тут у меня крепость, она перекрывает речные пути. От него до Императорской дороги где-то день. Дальше Кайлар, там имение дуки Таресса, наместника Сайтелерского гронта. Он должен был бы сидеть в Сайтелере, но там ни удобств, ни развлечений: крепость. Тем не менее, у дуки Таресса под рукой тысячи четыре войска, если считать по всему гронту. Я пошлю ему птицу, пусть перехватит мальчишку.

Дука Местрос с сомнением покачал головой:

— Знаю я Таресса. Он, между нами, дурак. Как бы не провалил дело…

— Он, конечно, дурак, но войска у него достаточно. И люди есть опытные, я ему посылал.

— Ладно. В любом случае, надо будет занимать Фианго. Нельзя пускать мальчишку к морю, гальвийцы только об этом и мечтают: дать ему корабли и людей, а за это получить доступ в Марку. Не зря же чуть не половина их флота болтается в океане у здешних берегов. Я привел два корабля. Сколько ты можешь дать?

— Да если б мог, дал бы все. Только от этого не будет толку: в это время года ветры дуют с севера на юг вдоль побережья. Ты две недели лавировать будешь. К тому же дать я не могу ни одного. Позавчера прибежал шлюп с Ингеверы, там видели большую эскадру гальвийцев. Я, уж прости, и Кестрома с эскадрой, и твоих отправил туда. Всех выгреб из акебарского гарнизона, посадил на корабли. Там, на архипелаге, после прошлогоднего мора в гарнизонах — хорошо, если человек по двадцать осталось, и офицеров почти нет, сержанты командуют. А если гальвийцы там осядут — не выковырнем никак, крепости и форты мы двадцать лет строили, пушек и пороха там на десятилетия.

— Подожди, так у тебя в порту мачт как в Оленьем лесу деревьев?

— Так это торговцы. С ними договариваться надо, с каждым, да ещё платить им. Они же требуют цену корабля плюс стоимость доходов за год в залог. В казне столько нет, а из своих, уж извини, я платить не буду. Не окупится.

Вице-король не счел нужным уточнять, что своими личными деньгами он ни за что бы не стал поддерживать ни главу дома Аттоу, с которым были у него сложные отношения, ни тем более «братца», который раздражал его вечной манерой показывать своё превосходство.

— И что делать?

— Бери галеры. Они, кстати, острее к ветру ходят, да и на вёслах можно, если ветер совсем в лоб.

Дука Местрос сморщился:

— Галеры… эта вонь… Да там и людей столько не посадить, как на корабли.

— Возьми часть на вёсла, что им будет за четыре-пять дней. А штатных здесь оставь.

— Гвардию не могу, у меня там две трети дворяне. Пехоту? Да из них гребцы… Только вёсла поломают. У тебя кто сейчас на вёслах сидит?

— У меня здесь восемнадцать галер. На шести — каторжники, в цепях. На остальные — сажают гарнизонных. Я их пару раз в год гоняю вдоль берега. По полторы сотни пехоты на судно — уже почти две тысячи. Да своих по сотне на галеру посадишь, это ещё почти столько же. Сколько тебе надо, чтобы контролировать Фианго?

— И верно. Кто там ими командует?

— Комес Галлибы. Опытный и неглупый человек.

— Слышал. Напиши ему приказ. Я сам с ним пойду. Мне только ещё коней бы как-то доставить. Хотя бы сотни четыре.

— Так возьми в порту плашкоуты, штук шесть, по числу галер с каторжанами. Ну, пойдёте медленнее на два узла. Не четыре дня, а шесть-семь. Но коней доставите, да и дворян твоих туда посадишь, чтобы им не воняло. Нынче же начало сухого сезона, попутного ветра, почитай, ещё неделю не будет.

Вице-король внутри себя захихикал, зная не понаслышке особенности хождения плашкоутов в открытом океане, даже при полном штиле.