Путь из леса

Глава 20. Интерлюдия седьмая

Граб элс Штесшенжей почувствовал, что ему необходимо глотнуть холодного воздуха. В каюте было душно, кенкеты с дорогими восковыми свечами выжигали воздух — обычно хватало двух, но страдающий Пико элс Зейсшенсен, получивший в бою страшную рану в лицо щепкой от фальшборта, потребовал много света и зеркало.

И потом ныл, что элс Штесшенжей теперь его, с таким уродливым шрамом, непременно бросит — ожидая, что граб его станет заверять: не брошу я тебя, моя любовь, каким бы ты ни был.

На самом деле элс Штесшенжей, только увидев, во что превратились совершенные, идеальные черты его возлюбленного, понял, что быть рядом с ним более не сможет. И вообще не хочет его видеть, чтобы не испортить память о тех чудесных днях, что они провели вместе.

И хоть прекрасное, точёное, мускулистое и гармоничное тело элс Зейсшенсена осталось целым и не получило повреждений — что может вытравить воспоминание о порванной щеке, из-за которой видны зубы, о крови, и о неизбежном страшном, чудовищном шраме, который сделает из лучшего в мире лица, достойного статуи бога — нелепого уродца, достойного лишь арены цирка?

Да ещё срастётся ли правильно его левая нога, перебитая при падении со шканцев на шкафут?

Терпеть рядом хромца с уродливым лицом? Ну нет.

Жаль, что придётся делить с ним кормовую каюту до самого Акебара.

На другой корабль его не сгрузишь, там могут неправильно понять его статус.

Ещё этот пошлый стаунлафер… как его… элс Жерресшержер…

Путался под ногами и слишком много узнал того, что не нужно.

Если от него избавиться прямо сейчас, то кем его заменить? Такие, как он, пригодны только на то, чтобы делать дела за таких, как граб элс Штесшенжей: людей из высшего общества, высокого света, элиты. Не таким же утончённым, культурным людям самим заниматься мелочами? Мы созданы, чтобы отдавать команды и ждать их исполнения.

А стаунлафер провинился: не обеспечил смерть Доранта из Регны, который мешает целям Гальвии.

И теперь Дорант из Регны увозит претендента на императорскую корону, которого Гальвия должна была бы контролировать, на своём корабле, где контролировать его нечем.

И не даёт приблизить к нему человека, чьи интересы связывают его с Гальвией.

Пришлось стаунлаферу подробно объяснить, что он на его месте — не на своём месте, и никуда не годится. И если он не приложит старания, чтобы изменить ситуацию, то по возвращении в Гальвию не сможет претендовать ни на какую должность, достойную дворянина.

Всё это отняло время и силы, которые пришлось замещать доброй гальвийской аувитой[47].

В итоге граб элс Штесшенжей, качаясь и оступаясь, выбрался на шканцы, захлопнул за собой дверь адмиральской каюты и, также качаясь и оступаясь, добрёл до фальшборта. Видел он при этом на два-три шага вокруг.

Вид струящейся внизу вдоль борта воды внезапно поднял что-то мутное со дна его желудка. Граб икнул, рыгнул, попытался удержать в себе недавний обед — по характерному холодку в животе понял, что не удастся — решил, что пусть его — и склонился над фальшбортом, громким рыканьем пугая морских животных и одновременно кормя их полупереваренной пищей.

Когда он почувствовал, что его голени обхватили чьи-то крепкие руки и оторвали от палубы — единственная мысль была: «Левая туфля упала, надо потом подобрать».

Но подобрать не случилось: граб элс Штесшенжей больно ударился лицом об обшивку корабля, стесав кожу, потом крутнулся вокруг оси и упал в тугую солёную воду.

Его откинуло от борта, в ушибленную грудь вместо воздуха ворвалась вода, сорвав попытку крика, и граб элс Штесшенжей, выталкивая в кашле остатки воздуха из лёгких, беспомощно пошёл к далёкому дну.

Скинувший его за борт стаунлафер элс Жерресшержер, уже покончивший в уме своём со своею жизнью, под растерянными взглядами матросов, вахтенного офицера и кормчего, прошествовал поперёк шканцев на левый борт. Он не хотел, чтобы его тело оказалось близко от тела граба элс Штесшенжея на дне.

Он гордым взглядом обвёл сначала шканцы, а потом весь горизонт, забрался (немного неловко) на фальшборт и длинным прыжком бросился в воду.

Последней его — не мыслью, а эмоцией — было чувство безграничной, бесконечной свободы. А мыслью: «Ты, скотина, больше никого не унизишь».

Его Императорское Величество Йорриг Сеамас, седьмой этого имени, стоя в ужасной тесноте правой раковины[48] на корме «Прекрасной Саррии», думал не о благе Империи и не о том, как он будет брать Акебар, а о чистой физиологии. Для этого была причина: он мочился в медный сосуд, устроенный под аскетическим стулом с подъемной крышкой, занимавшим половину той самой правой раковины — которая была офицерским гальюном.

В левой был офицерский же камбуз со спиртовкой для подогрева пищи, которую, если честно, носили с матросского камбуза.

День был насыщен событиями, и приличия не позволяли Йорре опорожнить мочевой пузырь раньше. В бою это могли неправильно понять.

Но сейчас — он тихо радовался процессу.

Закончив и завязав шнурки, он вышел в каюту командира корабля, уступленную ему на время плавания, и уселся в кресло, задумчиво глядя на кильватерную струю.

И снова мысли его были далеко от корабля, моря и будущего Империи.

Если говорить откровенно, Йорре думал о женщинах. Нет, не так: о бабах.

В последнюю ночь перед отплытием из Фианго у него случилось их целых три.

Он уже собирался лечь, когда его внимание привлекли звуки, доносившиеся из соседней комнаты, где покой его должны были охранять — а также должны были быть готовы выполнять любые его поручения — два парня, почти ровесника: Нери и Ердар.

Любопытство вытащило Его Императорское Величество из постели и заставило — прямо как был, в одной ночной рубашке — выдвинуться в эту самую соседнюю комнату.

Там было в самом разгаре веселье: кроме парней, наличествовали три девчонки, чуть старше возрастом, накрытый стол с нарезанными хлебом, холодным мясом и сыром, и несколько кувшинов с чем-то жидким и явно алкогольным.

Увидев Императора, ребята замерли, а девчонки, как ни в чём ни бывало, запереглядывались, зашушукали и захихикали.

Выяснилось, что девчонок ребята — немало награждённые за битву при Саутелере — сняли на ночь в известном на всё Фианго заведении для чистой публики, где девочки работали по прямому назначению. И что пригласили троих, чтобы, если что, Император тоже не остался без… ну, вы понимаете.

Йорре хотел было прекратить безобразие и разогнать компанию, но девочки были хорошенькие, одетые скудно и броско, и он спросил себя: а почему бы нет? И не нашёл ни одного аргумента против. Поэтому он решил компанию не разогнать, а возглавить.

Увидев, что Император не только не гневается, но и охотно присоединился к веселию, ему налили полную глиняную кружку тёмно-красного, почти чёрного вина, а одна из девочек, после переглядывания, перешушукивания и перехихикивания, оказалась у него на коленях.

Чем это кончилось, нетрудно себе представить. Девочки были раскрепощённые и не стеснительные, мальчики — включая Йорре — уже по опыту знали, что с ними делать, так что компания веселилась до утра, не смыкая глаз ни на минуту.

В процессе выяснилось, что все три красотки хотели бы попробовать, чем Император отличается от прочих мужчин, и они попробовали.

Так что теперь Йорриг размышлял о женщинах и о том, как бы устроить себе необраменительное с ними общение. Ему понравилось куда больше, чем с фрейлинами матери.

Самое главное — что девочки ничего от него не хотели. Деньги им были за ночь заплачены, остальное их не интересовало — ну, вроде бы.

А ещё он вспоминал Сетруоса, с которым был у него когда-то следующий разговор:

— Если отношения между мужчиной и женщиной начинаются с сильной страсти, то это очень плохо. Потому что, когда ты стоишь на вершине горы, все пути ведут только вниз. Сильная страсть не может продолжаться вечно, она даже не продолжается долго, — тут Сетруос вздохнул и задумался ненадолго, видимо, вспомнив что-то. — И от сильной страсти рано или поздно устают. А потом хочется снова испытать такое же, но с тем же человеком уже не может этого получиться: возлюбленные привыкают друг к другу, физическая любовь уже не приносит новизны, да и ощущения становятся не такими острыми. Как бы ты ни любил пайоту по-кельсиански, будешь ли ты есть с таким же аппетитом четвертую миску?

Йорре представил себе это и засмеялся.

— Если кормить тебя одной пайотой каждый день от Божьего дня до Божьего дня, то ты потом долго на неё смотреть не захочешь. Так же и в любви: физическое удовольствие вызывает пресыщение. Когда сердца горят страстью, можно не вылезать из постели несколько дней. Но потом хочется чего-то другого. И тут уже важно, что за человек рядом с тобой, именно человек, не женщина: не как выглядит, не как затейлива в постели, а как разговаривает, о чём думает, и главное — что у неё к тебе.

— Но если есть страсть — значит, любит?

— Не обязательно. Страсть и любовь — не одно и то же. Когда ты набрасываешься на пайоту, ты же не интересуешься, как она к тебе относится? Ты хочешь только, чтобы каждая ложка доставляла тебе приятные ощущения, пока не насытился. Вот и с женщинами так же: есть те, кого интересуют только их собственные чувства от тебя, а ты сам — не интересуешь. Она и будет делать из возлюбленного то, что ей хочется, даже если этого не хочется ему.

— И что, они все такие?

— Не все, конечно, но очень многие. Особенно в молодости. Мужчины, впрочем, тоже таковы. И даже чаще, чем женщины.

— А другие женщины — бывают?

— Бывают, конечно. И если ты будешь правильно выбирать, и если тебе повезёт — ты найдёшь такую, для которой твои чувства, твои мысли, твои настроения будут так же важны, как её собственные.

— Значит, такую надо искать себе в жёны?

— Йорре, ты же примес. Тебя никто и спрашивать не будет, на ком ты хочешь жениться. По своему выбору и на ком хотят женятся только простолюдины, и то из самых простых. Уже купцу жену подберут родители, чтобы умножить состояние или войти в круги знати. Да и у крестьян — ищут жену, чтобы крепка была здоровьем и могла в поле работать. А тебе судьба жениться на примессе из какого-нибудь не очень крупного королевства, причем на младшей, чтобы не быть соперником брату здесь и не получить права на престол там. Получишь дукату, и от вас с супругой будет требоваться только одно: сделать наследников. Да и то не обязательно для младшей ветви. И ты не думай, у брата твоего не больше шансов жениться на любимой женщине, ему даже хуже, чем тебе: выбор невест меньше.

— Так что же, примесам не суждена любовь?

— Помилуй, отчего же? Ты можешь иметь сколько захочешь возлюбленных, и даже детей от них. И даже дать бастардам имя — не своё, конечно. Выделишь комиту, будет сын твой первым комесом её имени. Так делали и делают в вашей династии. И дочерей от любовниц замуж выдают в хорошие дома, если могут дать за ними приданое.

Йорре ну вот совсем не чувствовал ко вчерашним девочкам сильной страсти, и тем более любви. И не представлял себе, как он бы вдруг стал советоваться с кем-то из них.

Хорошо, что они, как профессионалки, не могли зачать.

Да и если бы могли — беда невелика.

Надо бы, пожалуй, постоянных завести, двоих-троих. Тоже из профессионалок. А то, вон, даже у альва есть постоянные женщины. (Йорре был бы очень удивлён, если бы узнал, что альв с ними не спит.)

«Если бы Дорант услышал его мысли, он бы их одобрил», — подумал Йорре. И ещё он подумал, что, пожалуй, слишком сильно хочет, чтобы Дорант его одобрял.

Мигло Аррас получил свежие донесения — от четырёх докладчиков, из более чем дюжины, от кого их ожидал.

Для этого снова пришлось явиться в Акебар. На этот раз получилось безопаснее, чем до тех пор: дука Местрос отплыл, забрав все галеры и кучу мелких судов, куда-то на север. В его отсутствие люди его, скажем так, успокоились. Во всяком случае, облавы и просто случайные патрули свелись к минимуму.

Мигло Аррас был этому только рад.

Полученные сведения давали некоторую надежду.

От Доранта из Регны пришло очень сжатое донесение, не вполне ясное из-за неизбежной краткости. В нём, однако, говорилось, что Император в силе тяжкой намеревается прибыть в Акебар не позднее последнего числа нынешней луны, и что к этому сроку ждёт в столице всех своих сторонников оружными и готовыми к сражению за Империю.

От человека в Фианго, через две голубятни, пришло подтверждение, что Император с гальвийцами (откуда и какие там гальвийцы?) благополучно вышел морем из Фианго в Акебар, преодолев галерную засаду, и что остатки галерных войск взяты в плен и не представляют опасности.

От человека в Гисерии, в сутках морского пути к северу от Акебара, пришло сообщение, что Гисерию миновали шесть парусных океанских кораблей, из коих два акебарских, известных как корабли кумпании «Стилла, Регна и кумпанионы», а четыре — явно по рангоуту гальвийские, но несущие вымпелы акебарской эскадры. И, вроде, на первом акебарском корабле видели императорский штандарт с Большим гербом.

В общем, нужно было обеспечить, чтобы в одну определённую ночь людей Императора встретили как полагается, и никто бы не воспрепятствовал мятежникам.

«Что ж, — ухмыльнулся Мигло Аррас, — его светлость вице-король думает, что это он контролирует город? Пусть и дальше так думает.»

Он плюнул на конспирацию. Вытащил из-под плаща Вечно Кающегося золотую пластинку, которой не могло быть у человека его статуса, и острый длинный кинжал-рондель.

Похолодевший птичник выгреб из конторки всю рисовую бумагу и все футлярчики для голубиных писем, которые имел.

Мигло Аррас использовал едва ли не половину. Нужно было стянуть в Акебар всех людей, которым он мог доверять. И сделать это к назначенному сроку.

Птицы с футлярчиками, плотно набитыми рисовой бумагой, фыркая и хлопая крыльями, разлетелись. Мигло Аррас, не занимая голову мелочами, сунул птичнику кинжал под подбородок, дождался, пока прекратились конвульсии, и вытер лезвие о бедняцкие лохмотья, в которых тот ходил.

Подумал, прошёлся по галерее, сверяясь со взятой из конторки птичника книгой — и выпустил едва ли не две трети голубей.

Пусть теперь возможные противники найдут способ быстро связаться со своими.

Покинув голубятню, Мигло Аррас наведался на конский базар в южной части столицы, где сделал две вещи: во-первых, вымылся и сменил одежду на платье обычного торговца, в чём поспособствовал ему неприметный приказчик из некоей лавки, а во-вторых, приобрёл неплохого верхового жеребца и заводную лошадь, кои должны были обеспечить его возможностью быстро прибыть в соседний с Акебаром Кемен, где Мигло Аррас назначил встречу всем своим.

В Хаденио он уже примелькался.

Он ещё не знал, что в Кемене его уже ждут посыльные от Императора.