Путь из леса

Глава 3. Уаиллар

Чем дольше они жили в аиллоу многокожих, тем больше поражались тому, насколько у тех всё не так. Взять хотя бы уолле, сказавшегося великим вождём: Уаиллар не мог уместить в голове, как может быть великим вождём малолеток, не имеющий перед своим ааи хотя бы двух копий, усаженных ушами? Он осторожно расспросил тех, кто мог его понять. Ему объяснили, что уолле — сын только что умершего прежнего великого вождя. Непонятно, как можно делать великим вождём сына предыдущего, если у него самого нет никаких заслуг?

У многокожих оказалось ещё множество странностей. Например, не все их самцы были воинами. Уаиллар знал об этом, но не предполагал, насколько всё запущено. Воинами были далеко не все, а лишь незначительное меньшинство. Остальные выполняли за воинов домашние и другие дела, портили землю, перекапывая её и выращивая изуродованные растения, не существующие в Природе, имели дело со всяческой мертвечиной — изменяли самым разным образом камни, мёртвые растения и животных, их части… Были ещё круглоухие, которые занимались вовсе непонятными и абсурдными делами, например, приходя каждый день в одно и то же место на той поляне, где сначала держали Аолли, они обменивали плоды и разные предметы на какие-то мелкие кружочки из обработанного огнём камня двух видов. Куда они потом девали эти кружочки, какое было им применение и какую пользу можно было из них извлечь, Уаиллар с Аолли не могли придумать.

К ним самим, кстати говоря, относились неправдоподобно доброжелательно. Никакого вреда им не причиняли, свободу не ограничивали — только лишь через увечного воина предупредили, чтобы альвы не ходили по поселению одни и, тем более, не выходили за его пределы без сопровождения. Но это было как раз понятно: много раз по реакции незнакомых круглоухих Уаиллар понимал, что они панически его боятся и ненавидят. Это вызывало в нём чувство гордости за народ аиллуо.

Всё же было удивительно, что их, представителей даже не чужого клана, а вражеского народа, свободно пускают везде (пусть и в присутствии кого-то из знакомых), не держат в оллаау, не ставят к столбу пыток и вообще никак не ограничивают. Да, сначала на улицах на них пялились — со страхом, любопытством или удивлением, — а дети показывали пальцами и бежали следом, что-то выкрикивая. Но уже через несколько дней, видимо, к ним привыкли и практически перестали обращать внимание.

Досаждали только детёныши. Аолли видела их впервые, и сначала даже умилялась, несмотря на то, что они вели себя как дикие звери: прыгали вокруг, корчили рожи, визжали, даже кидались каким-то мусором. Дети аиллуэ ведут себя более сдержанно, и даже когда дразнят пленников в оллаау — делают это с достоинством. Для Уаиллара такое поведение детёнышей круглоухих было тоже непривычным: все те, которых он видел до тех пор, прятались и дрожали от страха. Убивать их было легко, как будто срываешь плод с ветки. Никому из воинов не пришло бы в голову брать их уши — впрочем, как и уши самок; они не стоили того, чтобы за ними наклониться. Уаиллар припомнил, как высмеивали молодого Лаллоэру, который в своём первом походе чести к круглоухим отрезал уши у убитой им самки. Ему потом долго не разрешали накалывать уши на копьё перед своим ааи, пока он не убил две руки воинов.

Потом он глупо погиб на глазах Уаиллара. Не большого ума был аиллуо.

Жили альвы в том ааи, куда Аолли забрали когда-то с площади. Клетка, где её держали, по-прежнему стояла внутри двора, но альвам сразу дали понять, что загонять их туда снова не собираются. Уаиллар с удовольствием, впрочем, расположился бы на этом самом дворе, где была трава, росло несколько кустов разных пород и журчал чистый ключ, заключенный в поднятый над землей и испорченный круглоухими камень. Вода непонятным образом уходила в дыру в том же камне, не вытекая из него и не орошая землю; из-за этого один из круглоухих несколько раз в день поливал двор из невероятно уродливого сосуда с длинным носом.

У двора было два недостатка: там не росло ничего из растений, которые можно уговорить сплести ааи, и на нём почти всё время кто-то толокся. Так что альвов в конце концов убедили занять одно из помещений внутри дома, где неожиданно оказалось прохладно и довольно удобно. Можно было подумать, что находишься в одной из пещер, каких много в Глиняных холмах, что на север от родного аиллоу Уаиллара и Аолли. Альвы охотно пользовались этими пещерами как убежищем, особенно если их заставал поблизости сильный дождь: в той местности из-за крутых песчано-глиняных склонов в ливень небезопасно, по ущельям и лощинам довольно часто проходят грязевые потоки, да и оползни бывают.

Уаиллар, движимый любопытством, позже заставил себя подняться на верхний ярус дома. Ничего интересного он там не нашёл: всё те же «пещеры», заставленные разными непонятными предметами из мёртвой земли и частей мёртвых растений. Он только заметил, что там было очень чисто и приятно пахло засохшими ароматными травами, в отличие от «пещер» внизу, где постоянно мельтешили круглоухие: и воины, и не-воины. Там же они ели и отдыхали.

В своей «пещере» альвы сначала спали на земле, зачем-то покрытой мёртвым деревом, нарезанным плоскими полосами. Потом тот многокожий, который договаривался с Уаилларом об обмене Аолли на молодого круглоухого, велел принести им широкие ленты, сплетенные из мёртвых, чем-то обработанных, растительных волокон; эти ленты постелили на покрывающие землю деревяшки. На них лежать было удобнее, хотя и не так, как в родном ааи, где послушные стебли травы луа позволяют женщинам уговорить их сплестись в упругую и мягкую частую сетку.

На следующий день двое круглоухих, постучав по дереву, обрамлявшему вход — поразительно, но у них тоже был этот обычай! — принесли две угловатые деревянные рамы на невысоких — Уаиллару по колено — ножках. Рамы были заплетены чем-то вроде лианы, только скрученной из множества растительных волокон. Заплетены в мелкую сетку! Уаиллар глазам своим не поверил: круглоухие, не умея уговаривать растения, убивали их, чтобы сделать то же самое, что можно было получить уговорами!

Бесила скука. Привычных занятий не было ни для Аолли, ни для Уаиллара, не было и никого, с кем можно было бы поговорить, как дома, и очень непросто было разговаривать с Аолли, хотя она старалась вести себя как примерная жена. Вначале они выходили в город — когда было кому их сопровождать, старательно изучая новую для себя среду и пытаясь к ней привыкнуть, но сколько там было того города! Аолли сдалась первая и стала отказываться от прогулок, ограничиваясь двором. На следующий день после того надоело ходить по одним и тем же улицам и видеть одни и те же чужие лица и Уаиллару, так что он тоже засел дома.

Но у него были всё-таки развлечения. Во-первых, тот самый многокожий, которого Уаиллар прозвал про себя Аллээу — «Старый[8]», хотя тот был в полной силе, и вовсе ещё не стар. Ещё по дороге сюда он постоянно, настойчиво (если не сказать назойливо) и старательно учил язык альвов. И у него получалось, хотя говорил он грубым голосом и часто делал ошибки, особенно в интонациях. Уаиллар тоже учил язык круглоухих. Вернее сказать, у круглоухих был не язык, а языки: их оказалось неожиданно много, и разница между некоторыми была не меньше, чем между любым из них и языком альвов. Впрочем, вокруг говорили в основном на одном: это, как понял воин аиллуэ, был язык многокожих. Его понимали и прочие круглоухие, между собой говорившие на других языках.

Уаиллар решил изучить именно его. Но вскоре оказалось, что, хотя он быстро запоминает слова и схватывает их значения — он не может их произносить. Его глотка оказалась непригодна для того, чтобы воспроизводить едва ли не половину звуков!

Тем не менее, через некоторое время Уаиллар со Старым начали друг друга понимать и могли уже обсуждать довольно сложные темы, на ходу добирая знание слов, которых им не хватало. И тогда они стали лихорадочно изучать жизнь друг друга: обоих интересовало, как устроено общество, как оно управляется, как сражаются воины, как ведут хозяйство женщины, откуда берется еда, как вести себя на улице, с соседями, с незнакомцами, с теми, кто имеет право управлять, с теми, кто старше возрастом, с детьми — и так далее.

Уаиллар учился, чтобы знать, как вести себя в обществе многокожих. Зачем учёба была Старому, он не очень понимал, но обменивался знаниями, стараясь только не выдавать многокожему то, что могло бы навредить народу аиллуо.

В их общении почти всё время участвовал увечный воин: сначала помогал Старому понимать Уаиллара, потом, когда Старый обогнал его в знании языка — включался в разговор на равных, задавая вопросы и дополняя ответы. Уаиллар начал уважать его ещё в дороге: оказалось, что увечный, единственный из круглоухих, умеет разговаривать с Живым. Он помогал раненому юноше, хотя делал это довольно грубо, по сравнению с умелыми из женщин аиллуэ. Но уж точно не хуже, чем мог бы делать сам Уаиллар, которому доступны были лишь простые уговоры, нужные для срочной помощи себе или другому воину при ранениях. Калека знал уговоры более сложные, и мог вложить в них больше силы, чем когда-либо удавалось Уаиллару. Это требовало врожденных способностей и больших усилий, чтобы их развить. У аиллуэ таких способных специально обучали, причем почему-то оказывалось, что среди них подавляющее большинство — женщины. Уаиллар с завистью подумал, что увечный круглоухий, попади он к хорошей учительнице, быстро занял бы среди них высокое место, столько было в нем силы.

Странно, что при этом он вовсе не умел разговаривать с растениями и животными. Может, просто не пробовал?

В дороге к изучению языка аиллуэ неожиданно присоединился уолле-вождь. У него быстро стало получаться, почти так же, как у Старого. Уаиллару было неприятно говорить с ним: уолле вёл себя именно что как вождь, а не как обычный воин, что было нехорошо и неправильно. В аиллоу такому уолле быстро объяснили бы, кто он и где его место. Но приходилось постоянно напоминать себе, что они с Аолли у чужих, что они с Аолли от чужих зависят, и что жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. А значит, надо сдерживать себя, надо сливаться с окружающим миром, как ящерица ларраи с корой дерева, на котором сидит, и по той же причине, по которой делает это ящерица: чтобы выжить.

И было ещё одно, что делало хотя бы часть жизни Уаиллара среди круглоухих осмысленной: воинское искусство. Ещё в дороге к аиллоу многокожих воин оценил, что Старый со своим другом и с ещё одним воином (единственным, кстати, чьё имя Уаиллар мог произнести: ‘Аллэ, почти как копьё) каждое утро занимались упражнениями с оружием и без него.

Вначале воин просто смотрел на них, стараясь понять, в чём их воинская сила, а в чём слабость. Двигались они медленнее, чем аиллуо, и их оружие было менее совершенно: в отличие от копья аллэ, острые предметы из прошедшего огонь камня были короткими, тяжёлыми и не могли использоваться как метательное оружие. Но зато многокожие знали множество движений и связок, которые Уаиллара не в шутку заинтересовали.

Однажды утром он взял копьё и попытался повторить одну из них. Старый, заметив это, жестом подозвал его и на ломаном языке предложил потренироваться вместе.

Уаиллар подумал — и согласился.

Это было лучшее, что он сделал за всё время, что они были у многокожих. Оказалось неожиданно интересно и поучительно. Уаиллар практически мгновенно понял, что поодиночке ни один из этих воинов ему не соперник. Со своим опытом, а главное, со своей скоростью, он был для них неуязвим — до тех пор, пока не принял на копье удар длинного ножа молодого воина. Длинные ножи назывались «меч» — слово, которое Уаиллар запомнил, хоть и не в состоянии был произнести.

Лезвие меча врезалось в древко аллэ почти до его середины и завязло. Перерубить древко оно не смогло — но Уаиллару пришлось отпустить копье, так как он не мог его освободить. Тут сработало то, что многокожие были крупнее, тяжелее и — как ни обидно было признать — сильнее, чем любой из аиллуо. Начни молодой воин давить своим мечом — Уаиллар не смог бы вывернуть копье так, чтобы ударить.

Схватка была проиграна, что было неприятно. ещё неприятнее было то, что копье, надрубленное почти до середины, стало ненадёжным.

А самое главное — Уаиллар понял, что против жжёного камня многокожих их оружие слабовато.

Потом они много раз разыгрывали тренировочные схватки, но Уаиллар уже не позволял себе блокировать удары: он только сбивал их шлепками копья сбоку, уводя от своего тела. Или просто уворачивался.

Тем не менее, он выигрывал практически все схватки один на один. Ни у кого из многокожих не было ни скорости, ни гибкости, ни ловкости аиллуо. Ни его боевого опыта.

Но как-то утром, — это было накануне их прибытия в аиллоу многокожих, где была в плену Аолли — когда Уаиллар в очередной раз обозначил, что убил всех троих многокожих (а они уже сражались трое против одного, и он всё время побеждал), Старый вдруг сказал что-то своим товарищам, и они как-то сдвинулись, сгрудились вместе, и стали двигаться, как один воин. И тут Уаиллар понял, что у него нет ни малейшей возможности добраться до любого из них: стоило ему обозначить нападение на одного, как двое других обозначали, что он получил смертельный удар. Он пробовал много раз по-всякому — бесполезно. Кончилось тем, что Старый зацепил его копье своим мечом — и копьё переломилось там, где было надрублено.

Старый объяснил:

— Мы называем это «строй». Когда мы в строю, мы действуем, как один воин. И тогда не хватит и десяти ваших на троих наших.

Уаиллар был расстроен потерей копья. Без привычного оружия он чувствовал себя голым. Новое взять было негде: подходящая роща уаралы, которую можно уговорить дать воину копьё, не на каждом шагу встречается.

Старый, чуткий, как горный волк, предложил одно из странных копий, которые они захватили у убитых многокожих, напавших на них на дороге. Это копье многокожие называли как-то вроде «аллауарра»[9],у него был тонкий и узкий наконечник, под которым находилось несимметричное лезвие, с одной стороны широкое, приспособленное для рубящих ударов, а с другой — острое, непонятно для чего. Уаиллар попробовал поработать аллауаррой — и был жестоко разочарован. Во-первых, она оказалась очень тяжелой по сравнению с привычным аллэ. Это делало движения неуклюжими и медленными; невозможно было, например, совершить обратный мах так быстро, как умели воины аиллуо. Во-вторых, из-за несимметричного лезвия, с аллауаррой невозможно было выполнять обычные для копья приемы. Чтобы с ней освоиться, пришлось бы потратить уйму времени — переучиваться всегда тяжело, а для воина опытного, у которого навыки стали его природой, тем более.

Только потом он осознал, что взял и держал в руках мёртвое дерево, увенчанное ещё более мёртвым обожжённым камнем — то есть нарушил один из запретов, уарро. И с ним ничего, совсем ничего не случилось.

Потом они прибыли в аиллоу многокожих — и само это прибытие было странным и непонятным, но альвийский воин уже понял, что таким странным и непонятным будет всё, что связано с этими существами.

Их встретила толпа, накрыв смешанной вонью немытых тел, гнили и мертвечины — мёртвых растений, мёртвой земли, мёртвого, искажённого огнём камня, плоти мёртвых животных, забив уши грубым рёвом, лязганьем и стуком, оглушив грохотом громотруб. Прямо на большой площади Старый зачем-то застрелил нескольких многокожих, которые перед этим громко выкрикивали что-то, что Уаиллар не понял.

Уаиллар шёл между лошадьми, поддерживая Аолли, которая наколола ступню о какой-то острый обломок, и чувствовал только усталость, раздражение и разочарование.

Потом они добрались до знакомого ааи, где он давеча нашёл заточённую в клетку жену, и после некоторой неразберихи, занявшей почти два дня, наконец устроились в той самой тёмной искусственной пещере.

Дальше пошли однообразные дни, не наполненные ничем, кроме прогулок, тихого отдыха рядом с молчаливой женой и общения с калекой-воином. Принявшим их многокожим было не до них — они приходили и уходили, всё время вели какие-то сложные разговоры друг с другом, а Старый с молодым другом даже не занимались воинскими искусствами, хотя остальные, кроме уолле-вождя, делали это каждый день, из-за чего во дворе перед фонтаном то и дело лязгало, стучало и пыхтело.

День на третий альвы попросились пройтись по городу — и гуляли потом ещё, пока не наскучило.

То ли на седьмой, то ли на восьмой день многокожие поуспокоились, напряжение из их разговоров почти ушло. Вожди их снова стали упражняться по утрам. Уаиллар хотел бы к ним присоединиться — это было хоть какое занятие, отвлекающее от невыносимого безделья, но у него не было оружия. Он всё равно устраивался у стены, наблюдая за тем, как двигаются многокожие, за их ухватками и приёмами, оценивая сильные и слабые стороны каждого, изучая особенности работы с оружием.

Старый как-то понял — или почувствовал — томление Уаиллара (близкое, честно говоря, к отчаянию) и, подумав, велел принести ему «меч», очень похожий на тот, что носил и использовал сам. Воин аиллуо с сомнением взял его, попробовал хват, повторяя то, что видел у многокожих — и с удивлением понял, что это оружие ему может подойти: оно было, конечно, короче аллэ, по-другому сбалансировано, но по весу показалось приемлемым (тяжелее аллэ, но гораздо легче, чем аллауарра), а главное, поскольку тяжесть его концентрировалась вблизи рукояти, было достаточно манёвренным.

Он попробовал поработать мечом против Старого — без особого успеха, как и ожидал. Стало понятно, что рукоятка плохо подходит для его руки. Старый заметил это, взял Уаиллара за руку (тот вздрогнул, будто рука попала в огонь, но не стал сопротивляться), покрутил кисть, приложил к рукоятке в нескольких положениях, кивнул и забрал меч. На ломаном альвийском дал понять, что рукоятку надо переделать, а меч он вернет.

На следующий день Уаиллар уже держал меч с рукоятью, которая была тоньше, чем до того, и значительно длиннее — почти как у аллэ. Старый взял Уаиллара за вторую руку и приложил к рукояти ниже кисти ведущей руки. Двуручный хват оказался удобным и почти привычным; многокожим рукоятка была бы слишком тонка и неудобна, а более узкие кисти альва располагались на ней с комфортом.

Старый принес ещё сделанное из мёртвого дерева подобие меча, тоже с удлиненной рукоятью, под свои руки, и продемонстрировал Уаиллару стойки, связки и движения с двуручным и одноручным хватом. Воин аиллуо попробовал повторить — они были понятны и удобны, но было ясно, что придется учиться заново.

Что оказалось для Уаиллара неожиданным, Старый пообещал и дальше показывать ему приёмы и связки для работы мечом.

И сдержал обещание. Они упражнялись каждое утро, и Уаиллар, со своим опытом и умениями, быстро усваивал не такую уж хитрую науку работы с мечом. Уже через несколько дней ему удавалось достать ‘Аллэ, а иногда и Старого. Младшего он пока достать не мог. Тот был быстрее других многокожих.

Все эти упражнения давали Уаиллару много пищи для ума, а не только пользу для мышц. И эта пища оказалась довольно горькой.

Как-то, придя после занятий в свою комнату к Аолли, он задумчиво сказал ей:

— Ты знаешь, ведь это счастье — что многокожим пока ничего не нужно в Лесу.

Она удивилась:

— О чём ты?

— Если им будет нужен Лес, или если они захотят, чтобы аиллуо перестали ходить в походы чести на их сторону озера, то они уничтожат всех аиллуэ меньше чем за один сезон.

Аолли не поверила:

— Аиллуо лучшие воины! Ты же всё время побеждаешь!

— Один на один — побеждаю. Не всё время, я ещё не привык к их оружию, это не моё аллэ. Мы вообще всегда сражаемся один на один, и в этом мы лучшие. Но многокожие умеют сражаться вместе, они называют это «строй». Когда их всего трое или четверо — я не могу добраться ни до кого. Если их будет две руки — пять рук аиллуо не смогут их победить. Если пять рук — ни один клан не преодолеет их строя. Одна возможность — издалека бросать копья или ножи. Но если аиллуо бросил копьё, он остаётся без оружия. И копьё не пробьёт скорлупу из жжёного камня, которую они надевают на грудь. А ножом не пробить даже ту одежду из мёртвой кожи, которую они носят каждый день. И ты забываешь, что когда мы упражняемся, они не пользуются своими громотрубами. А я хорошо помню, что было с нашими воинами на той поляне. Мало кто из них успел даже приблизиться.

— Но ведь наши убили и ранили многих!

— Преимущества аиллуо — скрытность, внезапность и скорость. Только за счет этого мы пока побеждали. Да ещё потому, что воевали в основном против таких круглоухих, которые никогда толком не умели сражаться. Но на той поляне наших было намного больше. И они полегли все, а у многокожих — малая часть. Потому что там были не просто многокожие, а обученные воины.

Он не сказал Аолли, пожалуй, главного, что его беспокоило: многокожих было намного, действительно очень намного, больше, чем всех аиллуэ вместе взятых. Даже в этом аиллоу жило их намного, очень намного больше, чем в родном аиллоу Уаиллара и Аолли. А ведь были и другие, если верить тому, что он понял из разговоров Старого с его соплеменниками. И пусть далеко не каждый самец в поселениях многокожих был воином, и пусть воинов в этом поселении было не больше, чем в клане Уаиллара — было ясно, что народ этот куда более многочисленный, чем аиллуэ, и задавить любой клан количеством для него не составит труда.

А кланы редко, очень редко удавалось собрать вместе для общих действий.

Уаиллар не знал ещё, зачем ему это надо и как он сможет это использовать, но ему больше всего на свете хотелось научиться в воинских искусствах всему, что умеют многокожие. И прежде всего — действовать совместно с другими воинами, что было для многокожих естественно, как дыхание (тут он на самом деле ошибался, это достигалось длительными тяжелыми тренировками) — и совершенно непривычно для аиллуо.

Самое трудное было объяснить многокожим, что Уаиллар хочет научиться работать в «строю». Он просто не мог выговорить это слово, а иносказания поняли далеко не с первого раза. И снова воин аиллуо удивился тому, что его согласились учить. Он всё не мог привыкнуть, что их с Аолли воспринимают не как врагов, а как своих, как будто они были членами клана. Между тем Уаиллар чувствовал, что стал для Старого, его младшего друга, уолле-вождя, а с ними и других многокожих — тем, кому можно довериться и кого следует защищать.

И это было действительно так. Воин аиллуо успел в этом убедиться.

Как-то раз, когда они в сопровождении ‘Аллэ и еще одного круглоухого с непроизносимым именем ходили по городу, они столкнулись со странным многокожим: совершенно седой, завернутый в какой-то необычный балахон (Уаиллар уже привык к тому, как одеваются многокожие — этот был одет не как все), тот начал кричать на них, размахивая руками. Понимая язык многокожих через два слова на третье, Уаиллар, однако, смог уловить, что странный считает его врагом, представителем чего-то ужасного, и подлежащим немедленному уничтожению. Стала собираться толпа, и воин хорошо чувствовал, что толпа эта враждебна.

Но ‘Аллэ ответил странному твердо и решительно, и в ответе звучали имена Старого и его молодого друга. И ещё какие-то имена. И имя уолле-вождя. А второй сопровождающий грубо закричал на странного. И тот вдруг сжался, потом сплюнул на землю, покрытую круглыми камнями, отвернулся и быстро ушёл.

Уаиллар понял, что его только что защитили от очень больших неприятностей. Он не знал, в чём дело, но чувствовал нутром: если бы не ‘Аллэ, вступившийся за него как за своего, его бы, скорее всего, убили.

И вот это было очень странно и необычно. Среди аиллуэ никогда не могло бы случиться, чтобы чужака защищали от соплеменников. Чужака из другого клана, разумеется: круглоухих вообще не считали за разумных.

Каждый день альвам приносили плоды — те, которые растут в Лесу, и те, которые там не растут. Так что Уаиллар с Аолли не голодали, хотя, конечно, качество пищи было несравнимо с тем, что у них дома: круглоухие не умели заговаривать плоды от порчи и потери свежести. Но есть было можно, хотя и не всё — некоторые плоды, пока добирались до альвов, портились необратимо, становясь вредными для здоровья.

Вечерами, когда светило уходило с неба и становилось прохладно, многокожие иногда выходили во двор, чтобы вместе принимать пищу. Круглоухие, которые не были воинами, приносили сделанные из мёртвого дерева помосты высотой почти по грудь Уаиллару — на них ставили что-то вроде корзин, только из обожжённой земли, наполненных пищей: опалёнными растениями и мёртвой плотью животных, свежими плодами, знакомыми или незнакомыми, зеленью. Приносили сосуды с водой, соками растений и какими-то другими напитками, которые пахли сильно и странно, напоминая сок испортившихся фруктов. Заливали кипящей водой сушеные листья с непривычным ароматом.

Вожди многокожих усаживались вокруг этих помостов — их называли «столами» — на деревянные подставки, наподобие привычных для альвов ллураа[10], на которых обычно сидят возле Великого Древа по вечерам. Они разговаривали, обсуждали какие-то дела, причём говорили напряжённо, в голосах у них чувствовалось беспокойство. Приходил, хромая, уолле-вождь, который тоже принимал живое участие в разговоре. Глядя на него, Уаиллар сочувствовал: было видно, что не быть ему уже никогда воином, такие увечья до конца не вылечиваются. В любом клане ему подарили бы быструю и безболезненную смерть, и увечный уолле был бы этому только рад.

В общем, то, что происходило вечерами, напоминало посиделки на площади у Великого Древа у народа аиллуэ, когда воины обсуждают разные дела, только аиллуо не едят при этом, и к темноте уже расходятся — а люди в это время только собирались.

Уаиллар обычно наблюдал за такими сценами, стоя в глубине дверного проёма, в темноте. Он пытался изучить и понять многокожих, почувствовать, что ими движет, что для них хорошо, а что нет, что они любят, что ненавидят, что считают добром, а что злом. Что принято делать, а что под запретом. Это было важно, раз им с Аолли придётся среди них жить.

И чем дальше, тем больше видел он отдельных черт сходства между многокожими и аиллуэ. Конечно, больше, гораздо больше было различий. По-прежнему Уаиллар очень многого не понимал в их поведении. В них не было той утончённой, благородной сдержанности, которую проявляли аиллуэ, когда были не наедине. Не было привычных детальных проявлений подчёркнутого, строгого уважения к старшим по возрасту, к опытным воинам, к вождям, наконец. Уаиллар даже думал сначала, что все они глубоко презирают друг друга и вовсе не уважают ни возраст, ни опыт, ни положение — так вольно и грубо они вели себя. Разве что к уолле-вождю обращались церемонно, да и то, как вскоре заметил Уаиллар, не всё время, а при посторонних или в каких-то отдельных случаях, логику которых он так и не понял. Тогда они склоняли перед юнцом головы, обращались к нему так, как будто его здесь нет, и о нём говорят с кем-то другим, или же как будто он не один, а их несколько, называли его словом, которое означало огромные размеры: похоже, это слово соответствовало альвийскому «орриаллэ», Великий, которое употребляется только для Древа, Леса и Вождя.

Многокожие ели друг у друга на глазах, как будто были очень близкими членами одной семьи. Семей у них, похоже, вовсе не было: в ааи, где жили Уаиллар с Аолли, не жила ни одна самка. Круглоухие женщины, впрочем, приходили каждый день, принося свежую еду, они также возились с этой едой в специальном помещении, обрабатывая её огнём и горячей, как огонь, водой — это было видно через два небольших окна, выходивших во двор. Вечером, когда многокожие садились есть либо во дворе, либо где-то в доме, женщины уходили.

Этим вечером многокожие снова сидели за столами, но вместо напряжения и беспокойства были явно довольны и расслаблены; часто они хрипло лаяли, что было у них признаком веселья, как тихое шипение у альвов. Круглоухие не-воины принесли нечто деревянное, на что были натянуты волокна, судя по запаху, скрученные из каких-то частей тела животных; Уаиллар решил не вдумываться, как и из чего их делают. Один из круглоухих взял это деревянное в руки и стал дёргать пальцами волокна. Получались звуки, складывавшиеся довольно приятно. Круглоухий начинал подвывать; иногда к нему присоединялись остальные. Звуки были ритмичные, знакомые Уаиллару слова повторялись. «Это похоже на то, как наши воины читают стихи», — подумал альв.

Уаиллара, по обыкновению, стоявшего в тени дверного проёма, заметил Старый. Он вскочил, подбежал к альву и, взяв его за локоть, вытащил к столам. Показал на ллураа рядом с собой и на грубом, изуродованном альвийском предложил сесть.

Уаиллар послушно сел, уговаривая себя, что в этом нет урона его чести. Окружавшие Старого многокожие были, как это обычно случалось к середине застолья, разгорячены, веселы и громогласны. Старый пододвинул альву небольшой сосуд из прозрачного вещества, похожего на камень — но не из камня, в нём не видно было обычной для камней структуры. Налил тёмно-красную жидкость, прозрачную и немного меняющую цвет при разном освещении. Показал на сосуд Уаиллару и почти правильно — и вежливо — предложил разделить с ним воду, как положено равному с равным при первом знакомстве. Это, конечно, было смехотворно — настолько не вязалось с ситуацией, так что воин аиллуо даже испытал эстетическое удовольствие от исключительно нелепого обращения, однако старания многокожего оценил.

И выпил налитое залпом, тремя большими глотками, как положено в таком случае.

Он не поперхнулся только сильнейшим усилием воли. Жидкость была кисловато-вяжущей, со вкусом даже приятным — если бы не острый, щиплющий нёбо и горло привкус чего-то, смутно напоминающего то, что образуется в подгнивших, закисших фруктах.

Спустя минуту, однако, Уаиллар почувствовал, что во рту его осталось ощущение сложное и незнакомое, состоящее из множества оттенков, которые он даже не мог ни с чем ему известным сопоставить. Это было необычно и неожиданно. Во всяком случае, в этом не было ничего недостойного или неприятного.

Чуткий Старый озабоченно посмотрел на него, налил ещё и кое-как объяснил, что это следует пить медленно и мелкими глотками. И показал, на своем сосуде.

Уаиллар попробовал — и ему вдруг понравилось. Особенно когда он, подобно Старому, задержал малое количество жидкости во рту и покатал по нёбу языком. Он никогда, ни у какого плода, ни у какой травы, не знал такого богатого и насыщенного вкуса.

У него мелькнуло было сомнение, не нарушает ли он какое-либо из уарро, слов запрета. Но все они касались пищи, а не питья, так что Уаиллар успокоился. Он пил, а Старый подливал. Впрочем, пили и подливали все.

Потом воин заметил, что Старый отвлёкся, а малый прозрачный сосуд, из которого альв пил, опять пустой. Тогда он огляделся и увидел, что никто за столом особенно не ждет, чтобы ему налили, все льют из больших сосудов в малые сами. Он протянул руку, взял ближайший большой сосуд за выступ, напоминающий вросшую в ствол ветку (оказалось неожиданно удобно) и плеснул себе. Отпил — и чуть не поперхнулся: у этого напитка вкус был резкий и жгучий, но тоже чем-то приятный.

Круглоухие не-воины принесли большие блюда, на которых лежала еда многокожих. От нее шел пар и разносились странные, незнакомые запахи. Альв почувствовал, что хочет есть. Незнакомую еду пробовать не хотелось: того гляди, возьмёшь в рот какую-нибудь мертвечину. Но на одном из блюд лежали привычные клубни лаоллэ — пища так себе, перекусить в походе, когда не нашел ничего получше. Уаиллар решил рискнуть.

Начать с того, что он обжёгся. Лаоллэ были горячие, хорошо ещё, что воин не потащил свой сразу в рот — опалил бы до волдырей. Он огляделся — многокожие ели, кто руками, кто накалывая ножом. Один из них тоже, видно, схватил слишком горячий клубень; он начал перекидывать его из рук в руки, потом зачем-то потряс, подул на него — и откусил большой кусок.

Уаиллар поступил так же. И тут его настигло изумление: знакомый жёсткий и невкусный плод вдруг оказался мягким и сладким! То, что обычно приходилось с трудом отгрызать, а потом терпеливо пережёвывать, терпя вяжущий вкус ради насыщения, превратилось в рассыпчатую мякоть, которая сама таяла во рту, а её тепло усиливало вкус.

Незаметно для себя воин съел чуть не половину блюда, запивая, подливая и снова запивая.

Через некоторое время Уаиллар почувствовал, что с ним происходит что-то необычное. Он ощущал беспричинную радость, ему отчего-то захотелось декламировать стихи; ему казалось, что все будут этому рады.

И он поднялся, произнёс положенные слова вступления, чтобы привлечь всеобщее внимание, и начал декламировать одно из стихотворений, сочинённых как-то после очень удачного похода чести, когда он со своим маленьким отрядом вырезал полностью большую деревню круглоухих, а пятерых самых сильных воинов принёс для пыточного столба.

Начал декламировать, даже не дождавшись, чтобы все затихли и сосредоточились, внимая и оценивая сложность ритма, тонкость рифмы и эстетическую завершённость каждой строфы.

И только закончив, понял, что многокожие — смеются! Над ним смеются!

Он потянулся за ножами, желая убить стольких из них, до скольких дотянется, но почему-то запутался в собственных ногах, упал, задёргался подниматься — но тут его мучительно замутило, он скрутился, выблёвывая, кажется, вместе с содержимым желудка и внутренности, и в ужасе понял: уарро! Он ел пищу круглоухих, порченную огнём! Он нарушил Слово запрета!

Всё поплыло перед его глазами, и он провалился в какую-то раскачивающуюся и крутящуюся бездну — с одною лишь мыслью: как жаль, что пришлось умереть так стыдно и позорно, не в бою…