Путь из леса

Глава 19. Интерлюдия шестая

Выйти в море удалось только через день, и это было ещё быстро: Доранту и гильдмайстеру пришлось подгонять и настаивать, поскольку общее настроение было — отдохнуть в удобных домах гостеприимных жителей Фианго.

Тем не менее, провозившись сильно за полдень, всё-таки погрузились на корабли и пошли из порта.

На шканцах «Прекрасной Саррии» было тесно: как всегда в последнее время, вокруг Императора столпились желающие быть поближе к власти.

Корабль, выведенный баркасами за мол, расправил паруса. Ну, не сам, естественно, расправил: полсотни моряков, стремглав забравшихся по вантам на реи, пыхтя, развернули жёсткую парусину; другие три десятка на палубе потянули за многочисленные канаты — и мачты окутались бледно-кремовыми облаками, вначале обвисшими, как груди старухи, но постепенно набирающими объем и упругость.

Под их давлением корабль слегка накренился и медленно двинулся вперед, хлопаясь носом или бортами — кто их разберет — о невысокие волны, и поскрипывая деревом.

Дорант оглядел горизонт впереди и увидел нечто, заставившее его вытащить из портупеи и приложить к глазу верную подзорную трубу.

На самом горизонте, медленно всплывая над ним, тёмными зазубринами виднелись треугольные паруса.

Много парусов.

Очень много парусов: они простирались на всю правую половину горизонта.

Дорант лишь раздражённо дёрнул щекой, когда кто-то спросил его, что он там видит. Но через пару минут, отняв от глаза трубу и повернувшись к Императору, сказал:

— Ваше императорское величество, соблаговолите немедленно уволить меня с должности главнокомандующего, ибо я для неё непригоден. Я должен был это предвидеть.

— Что случилось? — Спросил Император, не дав Доранту продолжить.

— Там, впереди, галерный флот Марки, едва ли не в полном составе, — ответил Дорант. — Я должен был учесть, что вице-король не дурак. Он сообразил, что мы пойдём в Акебар морем, и понял или узнал от шпионов, откуда пойдём. Если они перекроют нам путь — придётся возвращаться в Фианго, а это конец всей кампании. Нас в крепости просто запрут, и этим всё кончится. С суши Фианго отрезать несложно, если вице-король везёт достаточно пехоты. А мы ещё не все корабли вывели из порта.

Треугольные паруса меж тем всё прибавлялись; Дорант снова поднял подзорную трубу:

— …Десять… двенадцать… шестнадцать… восемнадцать. Восемнадцать галер, ваше величество. Это весь акебарский галерный флот, который сейчас на плаву. Вице-король не стал брать корабли — для скорости, в это время года ветры не благоприятствуют плаванию в северном направлении. Галерам же, с косыми парусами и при наличии вёсел, ветер не большая помеха.

Вслед за «Прекрасной Саррией» и «Прекрасной Лони» из порта вышли меж тем уже оба торговца; баркасы вытягивали сейчас первый из гальвийских галеотов. Лёгкий ветер, дующий вдоль берега, разворачивал и надувал поставленные паруса.

Галеры медленно приближались. Уже были видны их чёрные низкие корпуса, по одному поворачивающиеся в сторону Фианго. То одна, то другая принимались сворачивать паруса и убирать мачты. По бортам веером раскрывались вёсла, начиная затем ритмично опускаться и подниматься. Галеры при этом заметно ускорились.

— Главное, к ним под куршейные пушки не попасть. — Сказал Зарьял, странно выглядящий с синяками вокруг обоих глаз и свернутым на сторону носом — не повезло ему в битве при Сайтелере.

— Под какие?

— Куршейные. У галеры пушки только вперед смотрят. Самая большая в середине, по обоим бокам от нее ещё по одной или по две. Большая и называется куршейной. Она на иной галере почти как осадная может быть, такая же здоровущая дура. Если в борт попадёт — сразу проломит. Зато наводить их трудно, приходится всей галерой крутиться. Эх, только бы ветер посвежел, тогда прорвёмся… может быть, коли боги пособят.

— А не посвежеет?

— А не посвежеет, они нас прижмут. Им на вёслах поворачиваться-то легче. Когда ветер тихий, корабль вообще не развернёшь по-быстрому; в бою, бывает, приходится шлюпки спускать да ворочать корабли бортом к врагу на буксире. А им хоть бы что: и развернутся как надо, и вплотную подойдут для абордажа. А у них там одних солдат три-четыре сотни, вон, головы над бортом, как икра в селёдке. Да если ещё на вёслах вольные — считай, дюжина гребцов на каждый ряд, а рядов где двадцать пять, а где и тридцать два. И все бугаи здоровенные, на весле дохляк какой и даже просто обычный мужик не выживет.

— Я слышал, что на галерах только каторжники гребут? — Спросил Император.

— Это где как, ваше величие. — Зарьял так и не мог запомнить правильное титулование Императора, но на это никто уже давно не обращал внимания. — Синтарцы — те да, свободных на вёсла не сажают, это позор у них на всю жизнь. Гальвийцы на военном флоте тоже каторжниками обходятся, ну да там у них на флоте галер мало. А вот те галеры, которые не королевские — они у гальвийцев могут и вольных гребцов иметь, особенно ежели от короля патент получили вражеские корабли в море перехватывать. У Империи и так, и так бывает. В Марке много каторжных, их сюда специально шлют, а за океаном чаще как раз вольные. Там у крестьян земли мало, жрать (извините за грубое слово) вовсе нечего бывает. Особенно если семья большая. Так они младших сыновей гонят кого в солдаты, кого на корабли: там хоть кормят вволю. Гребцам, кстати, больше всех достаётся: работа тяжкая, а если гребец голодный — галера, глядишь, врага не догонит или наоборот, не убежит. Еда простая, конечно, сухари да отвар из телячьих костей или солонины, да вина красного с водой намешают. Так в деревне и того не каждый день поешь. Ну, здесь, в Марке, конечно, крестьянину куда как легче жить, земли свободной много, да и родит она тут лучше, чем в старых странах. Оттого в Марке если кто вольный в гребцы идёт, так значит, совсем себя потерял. А их немного, таких-то, да и по большей части в гребцы они не годятся: народишко хилый от пьянства или от болезней. Так что на этих галерах, скорей всего, прикованные — разве что вице-король распорядился солдатиков туда посажать. Ну да это вряд ли: коли гребец не обучен да не приучен, от него толку мало, даже если богатырь природный.

Император поднял вопросительный взгляд на Ходэуса; тот кивнул, подтверждая, и добавил:

— У нас есть преимущество при абордаже: борта высокие, и галере бортом к нам встать неудобно из-за вёсел, будут носом подходить и мостик перебрасывать. И против их трёх-пяти пушек будет весь наш борт. Если подпустить вплотную и обстрелять картечью — авангард абордажников сшибём, да и остальным достанется. А там вся надежда на ваших воинов, их стволы и мечи. У меня команда небольшая, корабль всё-таки торговый.

Дорант подумал, что на восемнадцати галерах может быть, при полной загрузке, от пяти с половиной до семи с половиной тысяч солдат. На своих восьми кораблях, считая два транспорта, сторонники молодого Императора везли сейчас полторы тысячи гальвийцев и тысячу своих, больше не поместилось. По три сотни на корабль, чуть больше. Один на один — есть шанс на удачу; если две галеры навалятся — вряд ли, количеством задавят. Так что — действовать надо, как Ходэус говорит.

Впрочем, ему и командовать.

— Иллар, — обратился он к Ходэусу, — я тебя правильно понял, что надо заряд пороха уменьшить, а картечи — удвоить?

Тот с удивлением посмотрел на Доранта: ничего подобного он не имел в виду. Но, подумав, кивнул.

— Ты сможешь дать сигнал остальным кораблям, чтобы сделали так же?

И снова Ходэус задумался, и снова кивнул:

— Смогу, конечно. Я гальвийские сигналы знаю.

Дорант, которому, честно говоря, и в голову не пришло, что у гальвийцев сигналы могут отличаться от имперских, вздохнул с облегчением и добавил:

— Не забудь скомандовать, чтобы стреляли из пушек, когда из пиштоли попасть уже можно.

Помянутые же гальвийцы, между тем, выползли уже из гавани за волнолом и тоже разворачивали паруса.

Ходэус подозвал кого-то из экипажа, и вскоре на бизань-мачте гирляндой заплескались, расправляясь под ветерком, яркие флажки.

— И ещё, — добавил Дорант, — вели спустить императорский штандарт. Пойдём под одним имперским.

Комес Галлибы отнял от глаза подзорную трубу и скомандовал:

— Передать на все корабли, чтобы рубили мачты и снимали тенты! — Он выразительно взглянул на командира «Кампиданы», и тот замахал руками, раздавая команды своим людям.

Матросы, стараясь не толкнуть густо набившихся на кормовую площадку — мостик галеры офицеров высокого ранга, занялись разборкой цветастого тента, прикрывавшего площадку от солнца. Другие отпускали ванты и заваливали — «рубили», в морской терминологии — мачты, не тратя время на то, чтобы собрать на наклонные реи и закрепить паруса. На палубе соберут, если время будет. Главное, сгрести их по центру, чтобы не мешались на куршее, нешироком продольном мостике, простиравшемсчя от трапа, ведущего с кормовой площадки, до носовой поперечной платформы, где стояли пушки. За пушками, на самом носу, команда уже разворачивала из походного положения «ворон» — перекидной штурмовой мостик с кованым клювом на конце, по которому абордажники должны забегать на борт вражеского корабля.

Комес Галибы тем временем снова прижал подзорную трубу к глазу.

Из порта Фианго выползали, вытягиваемые баркасами, пузатые парусные корабли. Океанские, мореходные, могучие. С большим количеством пушек по бортам. Страшные в бою, когда он в открытом море и есть ветер, и беспомощные при безветрии.

Сейчас было почти что безветрие, промежуток между ночным и дневным бризом. Но ветер постепенно усиливался.

Первым шёл некрупный корабль имперской постройки, судя по обводам, довольно быстроходный, но неспособный нести много орудий. Вооружённый купец, перевозящий что-то мелкое, но дорогое: серебро (а то и золото), чокло, жемчуг. Доставить быстро, при нападении от сильного убежать, слабого повредить или утопить. Серьёзный противник, когда есть ветер и место для манёвра. И когда нечем его зажать.

За ним видно было ещё три имперского типа кораблика поменьше.

Дальше шли четыре гальвийца, толстых, широких, тяжёлых. С кучей парусов, которые они как раз ставили. С кучей пушек на трёх палубах. С кучей народу — и матросов, и морской пехоты.

Его бы воля, комес Галлибы никогда на галерах не полез на эти корабли. Но воля была не его, сил было у него заметно больше (он, впрочем, мимолётно пожалел о высаженных бойцах дуки Местроса), а ветер был слаб — и значит, у галер было преимущество.

Корабли противника медленно увеличивались в поле зрения, и стало ясно, куда ведёт их курс. Комес отдал команду повернуть в их сторону «все вдруг», и восемнадцать галер из кильватерного строя уже за несколько минут сформировали строй фронта, идя ровно, нос к носу, на расстоянии в четыре кабельтовых[41] друг от друга — перекрыв при этом семь морских миль пространства, три четверти горла залива Фианго.

Если какой-то из кораблей противника попытается прорваться между ними — соседним галерам нужно всего пять-шесть минут, чтобы стянуться вплотную к нему для абордажа.

И они точно намного более манёвренны.

Это была бы очень лёгкая игра, когда бы не пушки. На половине галер стояло их всего по три, на остальных — по пять. По оси галеры ставились самые мощные, по сорок восемь фунтов. Бортовые были по тридцать два или двадцать четыре. И их очень неудобно было заряжать.

А у гальвийцев по тридцать — тридцать шесть пушек на борт. И на нижней палубе — тридцатишестифунтовые, а выше — двадцать четыре. Плюс фальконеты на фальшбортах, скорострельные благодаря сменным зарядным блокам в казённой части[42].

Противники, между тем, сблизились уже на полторы мили. Корабли начали уваливаться вправо, становясь в линию вдоль строя фронта галер. Это было опасно: подставляло галеры под продольный залп всем бортом, если бы самозванцу удалсь сократить дистанцию еще хотя бы вдвое.

К тому же получилось, что почти половина галер оказалась без противника. Флот самозванца с самого начала сместился к центру строя галер, и после манёвра вправо оказался против левого их фланга, оставив правый висеть.

Комес Галлибы повелел дать сигнал, чтобы правофланговые галеры ускорились и загнули фланг, чтобы охватить хвост колонны самозванца.

«Кампидану» же он направил, взяв левее, на самого большого гальвийца, который нёс огромный адмиральский флаг.

В конце концов, не на хилых же торговцах пойдёт самозванец в столицу, рискуя жизнью? Конечно, он воспользуется помощью гальвийцев, и конечно, он должен быть на самом сильном их корабле.

— Ветер усиливается, — сказал Ходэус, — нам бы выйти в полный бакштаг, мы сможем дать узлов шесть. А галерам на такой волне больше четырёх не развить.

Дорант оглядел горизонт, с которого галеры вице-короля спустились уже заметно.

— Мы можем проскочить между вон той, — он показал на крайнюю справа, — и берегом?

Ходэус покачал головой:

— Там камни. Рискованно, можем борт пробить.

Дорант вздохнул:

— Тогда идём между крайними двумя. И да помогут нам Четверо.

Йорре кивнул, делая вид, что понимает, о чём идёт речь, и в который раз поблагодарил Четверых, что сделал ставку на Доранта — который явно знал, что надо делать.

Если бы он мог прочитать мысли комеса Аугиры, ему осталось бы только броситься за борт, потому что Дорант вовсе не был так уверен в правильности принятого решения, как показывал. Он только знал, что если ты командуешь людьми — они не должны сомневаться в тебе. Ты сам — сомневаться в себе можешь. Но никто из тех, кто полагается на тебя, знать этого не должен ни в коем случае.

— Держись поближе к правой галере, — сказал Дорант Ходэусу, — как можно ближе. Если начнёт поворачиваться носом на нас — бей всем бортом. Если не начнёт, бей всем бортом, когда будем проходить мимо.

Он подумал ещё и попросил:

— Скомандуй, чтобы все, у кого есть огнестрел, были готовы, и стреляли по гребцам и тем, кто на носу галеры, но не раньше, чем я скомандую. У кого будет осечка, или кто выстрелит раньше — сам прибью.

Ходэус отправил под палубу нескольких унтеров, и вскорости из люков полезли люди с самыми разными стволами.

Дорант спросил:

— Ты знаешь, кто стреляет лучше всех?

Ходэус кивнул.

— У них мшетты есть?

Ходэус снова кивнул.

— Пошли их на марсы, пусть по готовности стреляют в офицеров на мостике.

И снова Ходэус коротко прижал подбородок к груди, после чего отошёл ненадолго — пошептаться с одним из офицеров.

Не прошло и пары минут, как по выбленкам на марсы побежали несколько матросов, отягощённых длинноствольными мшеттами.

Дорант с сожалением подумал, что на гальвийском корабле ему не пришлось бы отдавать такие команды. Да и на военном имперце. Это всё было в уставах, и командиры кораблей должны были делать такие распоряжения сами — заблаговременно.

Возможно, его утешило бы, что командир «Прекрасной Лони» так и поступил. Военный опыт не проходит бесследно.

И, возможно, его утешило бы, что как раз на гальвийцах ничего этого сделано не было.

Да и орудия не перезарядили, несмотря на поданный сигнал. Как были ядра с полным пороховым зарядом, для стрельбы на дальнюю дистанцию по полнобортным кораблям, так и остались.

«Прекрасная Саррия», тем временем, сближалась с крайней правой галерой на кабельтов каждую минуту. И ей уже оставалось до галеры минуты три. Командир галеры, не понимая манёвра Ходэуса (потому что, в его представлении, «Прекрасная Саррия» должна была бы идти не прямо на галеру, а чуть правее — с его точки зрения, чтобы дать по галере бортовой залп при проходе. Тут-то он и рассчитывал подловить ее выстрелом куршейных пушек), некоторое время не реагировал, но потом стал-таки поворачивать нос в сторону противника, подставляя его под все три свои орудия.

Ходэус, ожидавший этого, резко принял влево, так что галера оказалась на траверзе, подставившись под продольный залп, да ещё и на дистанции меньше чем в три кабельтовых.

Йорре на всю жизнь запомнил совершенно нечеловеческий вопль командира «Прекрасной Саррии»:

— ЗА-А-АЛП!

И грохот двадцати двух стволов, один из которых — фальконет — шарахнул в трёх локтях справа от него.

Слух в правом ухе восстановился у Императора только через полгода.

Надрюченные заранее артиллеристы — ещё и хорошо видевшие цели, и ясно понявшие, от чего зависит их собственная жизнь, — не зазевались. Крупная картечь снесла и прислугу куршейных пушек, и тесно собравшуюся на носовой площадке абордажную команду, и примерно треть гребцов.

Корабль, между тем, продолжал сближаться с галерой.

И тут начали стрелять сгрудившиеся за фальшбортом «Прекрасной Саррии» обладатели огнестрела, неся смерть и боль гребцам правого борта, отчего галера почти застыла на месте, медленно разворачиваясь носом в сторону проходящего мимо корабля.

Ходэус покрылся мелким потом, понимая, что куршейные пушки вот-вот наведутся на его корму и руль, и если там остался хоть кто-то, способный поднести горящий фитиль к запалу…

Но такого не нашлось, а после обстрела кормового мостика с марсов корабля — руль галеры повалился влево, и нос её пошёл в ту же сторону.

Будь «Прекрасная Саррия» боевым кораблём, и не будь у неё более важной задачи — можно было бы взять галеру на абордаж и сделать призом, озолотив всю команду.

Всё это заняло несколько минут, в сознании участников растянувшихся на часы.

И все они сосредоточились на ближайшей угрозе: галере справа.

В то время как галера слева, целая и невредимая, встала носом на траверз «Прекрасной Саррии» и уже подошла на три кабельтовых.

Грохнула главная куршейная пушка, выкинув огромный снаряд. По счастью, он всего лишь снёс кусок фальшборта да убил пяток матросов. Попади он ниже ватерлинии — была бы дыра, которую не закроешь быстро. И неизвестно, чем бы это кончилось.

Грохнули ещё две пушки, и на этот раз не обошлось: одна из них пробила борт на средней палубе, повредив одну из пушек, убил троих и ранив семерых.

Второй снаряд пролетел прямо над шканцами, обдав всех горячим воздухом, но, по счастью, не задев никого.

В ответ прокатился бортовой залп, но был он куда менее убедителен, чем в первый раз: не нашлось времени хорошо навести пушки, потому что пушкари до этого обслуживали правый борт. Да, на «Прекрасной Саррии» — в отличие от кораблей военных — держали половинную прислугу пушкарей, поскольку в типичных для кораблей столкновениях в океане — работали они одним бортом, тем, который смотрел в сторону противника.

На бой с галерами корабль не был рассчитан.

Хуже всего было то, что ни у пушек, ни у ручного огнестрела не было готовых зарядов для второго залпа. Заряжены оказались только фальконеты на фальшборте — шесть на борт. А галера стремительно приближалась, и над её носом вознесся уже мостик-«Ворон», занеся железный клюв, готовый вонзиться в палубу у левого борта «Прекрасной Саррии».

Ещё минута — и абордаж. А огнестрел не заряжен, и бойцов на палубе явно меньше, чем на галере.

Загромыхали по очереди четыре фальконета. Засуетились вокруг них матросы из прислуги, стремглав меняя казённики.

Грохнул ещё один залп, куда более стройный.

Но что там фальконеты для сотни с половиной абордажников? Два залпа — меньше сотни круглых свинцовых пуль, едва половина из которых достигла цели. И заметная часть из них — ударила по гребцам, что было нужно, но несвоевременно. «Ворон» подняли до упора, сейчас он грохнется вниз, клювом своим пробьёт палубу «Прекрасной Саррии» и сцепит её с вражесокй галерой!

Дорант вытащил заветную четырёхстволку и проверил полки. Попробовал, как выходят клинки из ножен. И приготовился дорого продать свою жизнь.

Но тут галера издала страшный, невыносимый скрип — и расселась, будто лишившись киля. Экипаж её, собранный и готовый к бою, внезапно оказался в воде — и молил о пощаде и помощи.

Ходэус взглянул на Доранта, получил в ответ отрицательный кивок и скомандовал проходить, не помогая спастись людям противника, болтавшимся в воде.

В конце концов, тех было больше, чем весь экипаж «Прекрасной Саррии», и до чего бы они додумались, оказавшись на борту, не ведает никто.

В плавучем ааи Уаиллару и женщинам отвели угол где-то внизу, рядом с длинными рядами подвешенных к потолку гамаков, в которых спали, чередуясь через равные промежутки времени, круглоухие, принадлежащие — как понял Уаиллар — к этому ааи. Было тесно, вонюче и неудобно. К тому же, ааи качалось, отчего все куски дерева, из которых оно состояло, скрипели, пощёлкивали и ныли, хоть и не были живыми.

Женщинам дали какие-то куски ткани, и они долго возились, устраиваясь и устраивая ребёнка. Уаиллар, от которого мало было толку в бытовых делах, просто уселся на палубу (хотя он, конечно, не знал, что именно так называется поверхность, составленная из гладких полос какого-то смолистого дерева).

Вдруг где-то снаружи прокатился рык нескольких громотруб. Потом совсем близко, на самом плавучем ааи, загрохотали, захлопали многочисленные большие громотрубы, а затем, гораздо тише, застучали ручные, как у Уаиллара. Заорали наверху хриплыми низкими голосами многокожие, которым было что-то видно.

Воину невместно не участвовать в битве. Уаиллар, стараясь быть незаметным, выскользнул наверх, где были воздух и сражение.

Оглядевшись, он заметил, что все вокруг явно снаряжаются к ближнему бою.

Старый и уолле-вождь оттуда, где находился воин аиллуо, не были видны. Но остальные лихорадочно снаряжали свои громотрубы, а часть многокожих ворочали закреплённые на ограждающем барьере громотрубы побольше.

На Большой воде, поблизости от плавучего ааи, были другие — непохожие на него; у них не было высоких деревьев на палубе, несущих сплетенные из волокон полотнища, зато по бокам размещались круглоухие, которые при помощи длинных брёвен, обработанных одинаковым образом, отталкивали свои плавучие ааи от воды.

И одно из них сближалось с тем ааи, на котором был Уаиллар. Нетрудно было понять, что длинный выступ в передней, самой близкой части его — ударив в ааи воина, пробьёт в нём дыру, и туда хлынет та солёная жидкость, которой полна была Большая вода.

Потом ударили громотрубы на этом плавучем ааи с брёвнами. Жидко как-то ударили, Уаиллар ожидал большего — он видел, сколько громотруб вокруг него.

А потом эти самые, что вокруг него, громотрубы — загрохотали в быстром темпе, так, что звуки сливались в один рёв.

Это было слишком для чувствительного слуха аиллуо, он едва успел зажать уши, но их всё равно заложило.

Уаиллар почувствовал себя не только оглохшим, но и оглушённым. Тем не менее, он сообразил, что делать, и, укрывшись за деревянным барьером, ограждавшим верхнюю часть плавучего ааи, разрядил все, что были у него, стволы в круглоухих на том ааи с брёвнами, что приближалось к ним. Он старался поразить как можно больше круглоухих, ворочавших брёвнами — чтобы замедлить движение врага.

Но он видел, что мало, слишком мало снарядов попало в ааи с брёвнами, и почти не причинило тому вреда.

И мало, слишком мало мелких шариков из прошедшей огонь земли достигли тех многокожих, что сгрудились в передней части ааи с брёвнами, в явном нетерпении наброситься на Уаиллара и окружавших его членов клана Старого.

Воин аиллуо потащил из-за спины аллэ, подаренное Старым, и приготовился сражаться.

Но тут он вдруг осознал то неясное, что беспокоило его: к нему тянулось, с ним жаждало поговорить Великое Древо!

Зов был слабый, а чувство — неприятным: Великое Древо страдало. Оно было грубо отделено от корня; оно было повреждено острым пыточным инструментом, разрушающим естественную, природную форму; оно было соединено с мёртвой плотью других, чужих деревьев.

Но оно не умерло.

И вот эта жизнь — была хуже смерти.

Потому что приносила муки, которым не было конца.

Уаиллар, хоть и не был женщиной, которые лучше и тоньше мужчин чувствуют растения, и лучше и тоньше мужчин могут говорить с ними, похолодел, прикинув на себя вот эту вот вечную муку.

Он потянулся к Великому Древу, чтобы понять, чего Оно хочет — и с ужасом понял, что Великое Древо просит смерти. Просит разрешить ему развеяться в Вечности — потому что вот только что обнаружило вблизи того, кто может и имеет право Его туда отправить.

Аиллуэ не существуют без Великого Древа. Но и Великое Древо не может жить без аиллуэ.

Почувствовав муки Его — как мог бы Уаиллар не дать такое разрешение? И он дал, прося прощения у Великого Древа за то, что не мог другим способом облегчить его страдания.

И тут воин почувствовал, что не он один говорит с Великим Древом: его женщины, и даже уолле, не имеющий имени, тоже были вовлечены в их общение. Вытащены из Мироздания, чтобы попросить о милости.

И они, все вместе, сложив свои силы, дали Древу эту милость.

И с громким стоном облегчения Древо рассыпалось, растворилось в Мироздании.

Подняв голову, Уаиллар увидел, как ааи противника просто развалилось на части, которые быстро были проглочены солёной водой.

Если бы он был многокожим — сказал бы: у галеры разрушился киль.

Брать на киль дерево, про которое мало кто знает, только на основании пробы на прочность — была не лучшая идея.

Комес Галлибы ввязавши корабли свои в бой, не стал уже отвлекаться ни на правый, ни на левый фланг.

Он поднял на флагштоке сигнал, чтобы галеры справа и слева от него делали, как он.

И повелел направить шпирон[43] «Кампиданы» на пятый корабль в линии противника, на могучий флагман гальвийцев, распростёрший поверх контрбизани[44] громадный гальвийский флаг и узкий ярко-зелёный брейд-вымпел адмирала над ним. На тот единственный, самый большой, лучше всех вооружённый корабль, на котором только и мог разместиться главный враг: самозванец, выдающий себя за императора Йоррига Сеамаса, седьмого этого имени!

Куршейные пушки — все пять на «Кампидане», тоже пять на «Хлее Великой» и три на «Компанисадре» — были заряжены ядрами и готовы к стрельбе. Сигнал «Пали по готовности» поднят был на флагмане ещё до поворота «все вдруг».

Командир «Кампиданы», каваллиер Мерсанто, хорош был всегда. Хватило взгляда комеса Галлибы, чтобы он всего лишь движением руки дал команду ускорить ритм литавров, задающих темп гребли.

Галера, шедшая до этого хорошим ходом в четыре узла, ускорилась до пяти, а потом до шести. Гребцы, понятно, не выдержат этого темпа больше, чем четверть часа, но больше-то и не надо.

Высокий борт гальвийца с тремя рядами пушечных портов приближался с каждым гребком. Да, у него больше пушек — но у галеры главная, центральная куршейная аж в 72 фунта, это осадное орудие, которым и каменную стену можно развалить.

У гальвийцев не выдержали нервы, они грохнули всем бортом, быстро стреляя одной за другой пушкой, ядрами, не думая о том, насколько эти ядра будут страшны или безопасны для галеры.

И — как вдруг осознал комес Галлибы — не ошиблись: тридцатидвухфунтовые чугунные шары прошлись по его галере густым градом, сбив с лафетов три из пяти куршейных пушек и проломив широкие коридоры в рядах гребцов. Поломали и носовую часть, сшибли «ворона», сделали пробоину чуть выше шпирона. Сбили носовую несущую балку у правой постицы[45]. Проредили даже абордажную команду, столпившуюся в готовности позади куршейных пушек.

Галера замедлилась и стала ворочаться вправо, туда, где выбило больше гребцов и где разломанная часть постицы свесилась в воду, создавая сопротивление. При этом галера продолжала сближаться с гальвийцем, только проходила уже по корме его, не имея возможности сблизиться для абордажа.

Дистанция, однако, была уже на выстрел из пиштоли, и комес, яростно сверкнув глазами на каваллиера Мерсанто, сам громовым голосом отдал команду стрелять из всего, что только может.

Могло, правда, немногое: пиштоли абордажников да два фальконета с куршеи.

В ответ грохнули четыре гальвийских, да захлопали, закрывая быстро рассеивающимся серо-жёлтым дымом пространство над фальшбортом и марсами, ручные огнестрелы гальвийских стрелков.

Целили они в основном в самое лакомое: кормовую площадку, где были комес, командир галеры, кормчий и ещё несколько офицеров. На такой дальности пули и картечины густо, как соль из солонки, засыпали тесную площадку, и хоть были на всех офицерах трехчетвертные доспехи, им досталось.

Комес погиб сразу, ему раскололо голову попавшей в ухо тяжёлой картечиной из фальконета. Командир галеры отделался несколькими лёгкими ранами и оторванной левой кистью. Кормчего сбило с ног, отчего он навалился на румпель, окончательно закрутив галеру вправо — и тут она столкнулась с летевшей на полном ходу «Компанисадрой». Та влепила шпирон в правую скулу «Кампиданы», прямо перед разломанной постицей. На обеих галерах никто стоящий не остался на ногах; гребцы тоже попадали, сталкиваясь вёслами.

Тем временем, «Хлея Великая» как раз подскочила к гальвийскому флагману на близкий выстрел. Тот ничего не мог сделать, пушки левого борта ещё не успели зарядить. Жиденький огонь носовых фальконетов и ручного оружия не причинил заметных потерь, зато все пять куршейных пушек не промахнулись, наделав в борту гальвийца лишних дыр. Особенно отличилась центральная, вынеся промежуток между портами средней палубы ровно под грот-мачтой, отчего та с сильным скрипом начала заваливаться. Галере оставались считанные гребки до удара шпироном в борт противника, но тут начали стрелять первые из заряженных на гальвийце орудий — и удачно попавшее ядро разнесло шпирон.

Галеру повело влево, что быстро исправил кормчий, но разбитый шпирон стал очень обильно пропускать воду.

«Хлея Великая» всё-таки ударила носом в высокий борт корабля. «Ворон», сброшенный рывком за стопорный канат, с треском вбил клюв в палубу; абордажники ринулись вперёд — и натолкнулись на плотную стрельбу гальвийских морских пехотинцев, вставших против «ворона» плотным полукруглым строем, в три шеренги. Первая ощетинилась полупиками, вторая, высовывая стволы из-за их плеч, стреляла, причём частота стрельбы указывала на то, что сзади всё время подают заряженные стволы.

Галера в абордаже слаба тем, что не может создать сразу много точек прорыва, встав борт о борт: вёсла. Вёсла и гребцы. Абордажники вынуждены идти по узкому «ворону», пропускающему в самом лучшем случае троих в ряд. А у корабля борт вдвое выше, чем палуба галеры, поэтому оттуда легко выбивать не только тех, кто лезет по «ворону», но и тех, кто накапливается позади. А ещё гребцов и вообще всех, кто не укрыт и без доспехов.

И гальвийцы, на весь свет известные как мастера морской войны, всем этим отлично воспользовались, стреляя по «Хлее» из всего, что успевали перезарядить.

В том числе — из пушек левого борта, которые заряжали уже картечью.

В очень короткое время они не только перебили и переранили множество солдат и гребцов, но и удачным попаданием снесли нижнюю опору «ворона», с которой абордажники галеры взбирались на мостик. Поскольку корабль на неповреждённых парусах ещё двигался, «ворон» просто выворотило из креплений галеры, и он повис на клюве, оторванный.

Те, кто не успел с него спрыгнуть, попадали в море. Те, кто успел и попал на палубу гальвийца — быстро погибли.

«Хлея Великая», несколько мгновений поболтавшись без хода, сдала назад — манёвр, совершенно недоступный паруснику.

На том продолжали, тем временем, возиться с надломленной грот-мачтой: рубили стоячий такелаж[46], чтобы сбросить её в воду. Сбросили, поправили паруса на оставшихся двух мачтах и продолжили ход, ускоряясь.

Потому что ветер постепенно, плавно, но заметно становился всё сильнее и сильнее.

Флотилией Марки из восемнадцати галер командовали три амирала: комес Галлибы, он же флагман, комес Лосерры, он же вице-амирал, шедший на самой первой, передовой галере «Ирруна», и комес Фаранчи, контролировавший арьергард на «Звезде Асари», замыкавшей строй. Каждому непосредственно подчинялись шесть галер. И шесть шли под командованием главного амирала, он же имел право давать указания всем остальным.

Главный амирал этот, комес Галлибы, понятно, шёл на галере, которая возглавляла центр. От замыкающей он был седьмым, поскольку не в центре же своей шестёрки ему идти: пусть все следят за его «Кампиданой», выполняя поднятные на её сигнальной мачте приказы.

Когда две последние галеры, включая амиральскую комеса Фаранчи, лишились возможности продолжать сражение, комес Галлибы нацелил свою галеру и две ближайшие на самый важный корабль противника, стремясь в один ход уничтожить или захватить самозванца, стоящего за мятежом. Четыре галеры арьергарда, оставшиеся боеспособными, но лишённые централизованного командования, остались против одного-единственного корабля противника — и это была «Прекрасная Лони».

Командир её, каваллиер Сентар Содер, был, наверное, самым опытным из командиров кораблей Марки — в военном смысле. И он внимательно следил за всем, что происходит вокруг. Поэтому он не упустил немного усилившийся ветер, поставил все возможные паруса и получил свои шесть узлов, которые давали ему отличные обводы корпуса и увеличенная, по сравнению с другими кораблями, парусность.

И вместо того, чтобы прорываться между галерами, ещё не вступавшими в бой, он спустился немного под ветер — получив ещё пол-узла — и обошёл «Прекрасную Саррию» и битые ею галеры, что дало ему возможность, не сражаясь, выскользнуть из затеянной имперцами ловушки и встать в кильватер «Прекрасной Саррии», усилив, тем самым, её боевые возможности.

Кстати, куда делся комес Фаранчи и что с ним случилось, знает только море, которое поглотило его галеру вскоре после того, как «Прекрасная Саррия» дала по ней последний залп: по-видимому, подводные пробоины сделали сразу несколько ядер.

Оба торговца, шедшие в кильватере «Прекрасной Лони», при первых же выстрелах стали заваливаться под ветер, а потом и вовсе развернулись, норовя вернуться в порт. При этом они быстро оказались на уровне последнего гальвийского галеона, только шли с ним в противоположных направлениях.

Два гальвийца, шедшие между головным и замыкающим галеонами, успели дать по полному бортовому залпу по ближайшим к ним галерам, сильно повредив две из трёх оставшихся боеспособными от центральной шестёрки, которой командовал комес Галлибы. Обе довольно скоро пошли ко дну.

Комес Лосерры, обнаруживший, что, с одной стороны, у него нет достойных противников вовсе, так как против его шести галер имеются один гальвиец и два торговца из Марки, приказал заворачивать линию влево как можно быстрее, чтобы разбить или захватить эти три корабля. Гальвийца взять им не удалось: пока разворачивались, он успел уйти, повредив еще одну галеру. Захваченные два купца везли по двадцать четыре лошади и по четыре бронзовых ствола большого калибра, уложенные вместо части балласта, ну, и по сотне как бы военных — хотя даже первый взгляд, брошенный на это стадо, показывал их качество.

— Себбан, себбан, — прошептал комес Лосерры, гозер по матери, отгоняя злых духов, как принято в ее народе, — не может быть так, чтобы всё было так хорошо!

Он знал уже, что командующий флотилией убит, контр-амирал непонятно где, а основной состав противника вырвался и ушёл на недоступной галерам скорости в сторону Акебара.

И вынужден был принять на себя командование всей дюжиной оставшихся на плаву галер, треть из которых имела те или иные повреждения. Ну, плюс два купца, которых они захватили.

С двух полуразрушенных галер центрального отряда удалось снять экипажи, пока те тонули.

По возвращении в Акебар его ждали либо похвала и много плюшек от вице-короля.

Либо суровое порицание (вместо действительно его заслужившего покойного комеса Галлибы) и много наказаний от вице-короля.

Если там ещё будет вице-король — вон как рванули в сторону Акебара корабли мятежников.

У галер точно не получится их обогнать. Да и догнать, вообще-то. Если ветер будет продолжать усиливаться, то кораблям нет проблемы развить восемь, а то и десять узлов. А галерам — шесть узлов предел, и очень ненадолго, и не на волнении. А если погода продолжит ухудшаться — а к тому шло — то придётся прятаться в гавань. Это же океан, а не Центральное море. Здесь волны ломают корпус галеры за несколько минут. И поэтому, если вдруг ветер и волнение и дальше будут усиливаться, для оставшихся у комеса Лосерры галер останется один выход: спрятаться в какой-нибудь бухте, прикрытой от волн. Или второй: выброситься на берег в любом удобном месте и покинуть свои плавучие гробы.

Или попытаться взять Фианго нахрапом, в надежде, что подоспеет дука Местрос со своим войском.

Комес Лосерры выбрал последнее и, собрав галеры вместе, двинулся во главе их к Фианго.

Комес Лосерры бывал в Фианго и хорошо знал этот город. Порт его, обширный и глубокий, был с моря защищён волноломом, на коем построена была невысокая стена, прорезанная неприятно частыми бойницами. Комесу было, однако, известно, что далеко не в каждой из них стоит пушка, но занятых ими — было больше десятка. Справа, если смотреть с моря, оставлен был проход шириной, достаточной для двух кораблей. Проход охранял могучий круглый форт, и уж там-то в три яруса стояли орудия подстать самой крупной куршейной пушке галерного флота.

Но это был главный порт, а к северу, чуть дальше внешней стены крепости Фианго, был ещё один: рыбацкий. Просторный, защищённый с моря не молом, а мысом, и не ставший главным только по причине малых глубин. Малых, но достаточных для рыбачьих судёнышек — и галер.

Туда комес и направил свой охромевший флот.

Замысел был — захватить практически незащищённую гавань, укрыть в ней от явно усиливающегося волнения хрупкие галеры, занять прилегающие здания рынка, складов и жилых домов, устроив круговую оборону — на что хватило бы людей — и дождаться дуки Местроса.

Практически всё это удалось, потому что командовавший Фианго каваллиер Гасетт разумно не стал выводить гарнизон за стены, чтобы воспрепятствовать захвату рыбацкого порта встречным боем.

Горожане ведь наблюдали всё морское сражение — оно развернулось в виду города, и все, кто провожали отплывающий флот Его Императорского Величества, имели возможность видеть бой в деталях. Каваллиер Гасетт не сразу понял замысел комеса, поскольку тот, хитрости ради, вначале направил галеры ко входу в главный порт, вызывав суету на фортах, где принялись лихорадочно готовить к бою пушки.

И только подойдя на милю, флот свернул вправо, к рыбацкой бухте, так что у каваллиера просто не осталось времени, чтобы сформировать и подогнать туда пехоту с пушками.

Так что галеры успели втянуться в бухту и высадить войско на причалы — какие удалось найти свободными — и на стоящие рядами борт о борт рыбацкие суда, прямо по которым солдаты, моряки и свободные гребцы комеса Лосерры быстро переместились на берег.

Дальше было дело техники: занять нужные здания и выгнать из них обитателей.

Комес разместил войска на захваченном плацдарме, занял оборону и приказал не торопясь перетаскивать и размещать в ключевых точках те галерные пушки, которые можно было снять и переставить на импровизированные лафеты. Фальконеты сняли в первую очередь, устроив в окнах верхних этажей на наиболее важных направлениях импровизированные вертлюги. Обследовав захваченные два купеческих корабля, комес радостно обнаружил, что на них, кроме лежащих в балласте бронзовых крепостных стволов, имеется по четыре малые полевые пушки с лафетами и упряжками, включая конский состав. Этот ресурс немедленно вытащили и тоже включили в дело. Не было пороха, но на дюжине галер имелся в достатке свой.

Остававшихся на взятых кораблях сторонников нового императора просто перебили.

Поняв, что галерные не собираются прорываться в город, каваллиер Гасетт выдвинул часть имеющихся сил, чтобы блокировать рыбацкий порт.

Обе стороны застыли в ожидании, при этом комес ждал появления войск дуки Местроса, а каваллиер — ну, кто его знает, чего он ждал.

Никто из них не ведал, что как раз в это время дука Местрос ловил ртом последние глотки воздуха перед тем, как лицу его скрыться в гиблой трясине, оказавшейся на месте, которое на карте было обозначено как сухая чистая дорога. И дука не мог отвести взгляда от пожилого дикаря в юбке из узких полос ткани и перекинутом через плечо одеяле, который смотрел на него как на бешеную собаку, умирающую от заряда картечи: с брезгливостью, облегчением и даже, невероятно, сожалением.

Дикарь стоял в трёх шагах на совершенно сухом и твёрдом участке земли. Неподалёку одетые в такие же дикарские одежды юноши перепрыгивали с одной сухой кочки на другую, окружая испуганную лошадь, во вьюке которой была запрятана добыча, взятая в дикарском священном месте.

Остальные белые люди, пришедшие с дукой, уже исчезли во внезапно возникшей на их пути трясине.

Последнее, что услышал в своей жизни дука Местрос, были слова пожилого дикаря:

— Я ведь говорил тебе, баашеби-маат, что вы напрасно взяли то, что не ваше.