Путь Пилигрима

•••
Глава тринадцатая
•••

Питер вытаращил глаза.

– Ты не в своем уме! И чтобы чужак был там все это время верхом на своем «коне»?

– Если повезет, он не увидит меня, пока я снова не окажусь на земле,- сказал Шейн.- А если и увидит, так я просто обычный зверь, работающий наверху, в часовой башне, и оставивший на ней какое-то пятно или отметину. Но, скорей всего, он даже не посмотрит вверх. Зачем ему это?

– А почему бы и нет - когда заметит тебя наверху на циферблате?

– Говорю тебе, он меня не увидит. Если бы увидел, что ему за дело? Его обязанность - объезжать вокруг здания Парламента и, разумеется, реагировать на любое нарушение алаагских законов, происходящее у него под носом.

– Знак Пилигрима, оставленный где бы то ни было,- это преступление.

– Он увидит символ Пилигрима только в случае, если, во-первых, заметит его вообще и, во-вторых, если посмотрит на него вблизи. Нужны очень зоркие человеческие глаза - а зрение алаагов ничуть не лучше нашего,- чтобы различить этот знак с земли. Стражник может захотеть это сделать, а я тем временем уже скроюсь. В моем распоряжении несколько алаагских трюков, которых он не ожидает от человека. А пока - это все, что я намерен сообщить, даже тебе. Ты поменял золотые монеты, которые я тебе дал?

Питер вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, который вручил Шейну.

– Благодарю,- сказал Шейн.- Золото - очень полезная вещь, но в нынешние времена предпочитаю не "Привлекать к себе внимания, а завтра - в особенности, когда на мне будет одеяние пилигрима. И, кстати, я сам доберусь до Парламента.

– Я так и знал, что у тебя что-то подобное на уме, иначе ты с самого начала попросил бы доставить тебя туда,- сухо заметил Питер.

На протяжении ужина они больше не касались предстоящего им завтра. Шейн не делился информацией, а Питер не задавал вопросов, за что Шейн был тому благодарен. Помимо воли Питер начинал ему нравиться. Все более и более убеждался он в справедливости своего первого впечатления при встрече с теми людьми Сопротивления, которых Питер собрал в его первый приезд в Лондон. Гораздо безопаснее не вызывать приязни у этих людей, посвятивших себя борьбе против алаагов. Не говоря уже о том, что в таком случае совесть позволит ему спать по ночам.

Естественный ход мыслей привел его к думам о Марии; и он все еще думал о ней, садясь в такси, которое доставило его домой из ресторана. Им было необходимо проводить вместе как можно больше времени для тренировки речи и понимания алаагского языка; это привело его к мысли переехать в общие апартаменты. Он слишком хорошо знал преимущества анонимности, предоставляемой в отеле, чтобы воспользоваться квартирой, которую предлагал Питер. Вместо того он переехал в более крупный отель, в номер с двумя спальнями.

Выбранный им отель был британским вариантом одного из фирменных американских отелей, и Шейн не забывал разговаривать с североамериканским акцентом. Мария, которая говорила по-английски с итальянским акцентом, была достаточно неприметной, поэтому они могли сойти за путешествующую пару из Штатов.

Во время поездки в такси по темнеющим улицам он понял, что взбудоражен теми же чувствами, с которыми боролся всякий раз, как возвращался в отель к Марии.

Он не мог дождаться встречи с ней - и это чувство было опасным потворством своим желаниям. Вскоре после переезда в новый отель ему пришлось признаться себе, что девушка значит для него больше, чем кто-либо за всю его жизнь, и что это именно об этом она не должна догадываться. Ей будет очень трудно, когда придет время и он сдаст алаагам остальных участников Сопротивления, а она не будет знать, что одна была в безопасности, потому что он так высоко ценит ее.

Она, разумеется, возненавидит его, когда узнает, что он совершил. Если, в довершение к этой ненависти, она убедит себя, что все произошло из-за того, что он хотел сохранить - ей единственной - жизнь, если такое когда-нибудь произойдет, ее ненависть смешается с чувством вины. Неважно, что она не отвечает за происшедшее. Она будет видеть перед собой только этих погибших людей и винить себя в их смерти.

И конечным результатом будет то, что она пожертвует собственной жизнью, чтобы избавиться от мук совести. Она пойдет к алаагам и объявит себя участником Сопротивления. Она также расскажет им все о нем - но если до этого дойдет, вряд ли будет иметь значение то, что с ним случится. Даже сейчас он почти не придавал значения такой перспективе развития событий. Все, о чем он был в состоянии думать,- это Мария и ощущаемая им абсурдная радость от того, что скоро снова будет с ней… и при всем этом он ни разу еще не прикоснулся к ней.

Он чуть улыбнулся в полумраке салона машины. Он знал, что это ее озадачивает. Она испытывала к нему непомерную благодарность и еще нечто, что невозможно было описать иначе, чем благоговение перед героем. Она этого не скрывала, как не скрывала и того, что не стала бы возражать против физической близости с ним. Но он не осмеливался. Он ни за что не смог бы продолжать лгать, что якобы заинтересован только в ее деловых качествах, если бы между ними возникла близость.

Итак, укрепившись в своей решимости, он оплатил такси у гостиницы из конверта, полученного в ресторане от Питера, и поднялся по пяти лестничным пролетам, ведущим в их апартаменты.

Мария сидела на диване в гостиной; перед ней на кофейном столике были разложены несколько страниц с текстом части алаагского приказа, который он тайно скопировал для нее. При виде его она вскочила на ноги и пошла ему навстречу.

– Я не приказывал тебе двигаться,- сказал он по-алаагски.

Некоторое время тому назад они начали практиковаться в этом языке, притом он играл роль алаага, а она пыталась отвечать так, как мог бы отвечать человек.

Она остановилась.

– Прости этому зверю,- сказала она по-алаагски, не так уж неумело, но это была дежурная фраза, которую она постоянно отрабатывала. - Этот зверь всего лишь…

Она остановилась.

– Ты еще не научил меня слову «счастливый»,- произнесла она по-английски.- Я собиралась сказать «счастлив тебя видеть».

– Такого слова нет,- сказал он ей, тоже по-английски.- Ближайшее слово к «счастливый» - «весьма заинтересованный». Ты могла бы сказать: «этот зверь весьма заинтересован встречей с тобой»,- правда, такие вещи никогда не говорятся. Это было бы бесцеремонно со стороны зверя, если бы даже подобная реакция зверя имела для алаага какой-то смысл. Но смысла в ней не может быть.

– Не может быть? - Она уставилась на него.

– Да. Зачем зверю иметь какую-то реакцию, кроме желания подчиниться при виде господина? Что-то иное предполагает какие-то неуместные отношения между хозяином и зверем - то есть неуместные для алаагского ума.

– Но ты говорил мне, что иногда Лит Ахн бывает внимательным к тебе и даже добрым, а ты ведь для него зверь.

– Первый Капитан располагает различными нуждами и целями, происходящими из ответственности управлять…- Сначала она отвечала ему по-английски, и он автоматически перешел на этот язык. Но сейчас он переключился на итальянский, чтобы убедиться в том, что она понимает. Он повторил свои первые слова на этом языке.- То есть у Первого Капитана могут быть соображения и намерения сделать что-то, непонятное даже другим алаагам; и поскольку он Первый Капитан, они не спрашивают, зачем он это делает, и не обсуждают его действия.

– Тогда я могла бы сказать Первому Капитану, что весьма заинтересована во встрече с ним? - спросила она по-итальянски.

– Нет,- сказал Шейн.- По двум причинам. Первая - потому что это противоречит психологии алаагов, и вторая - потому что он может делать что хочет, но это не значит, что ты можешь.

– Зверь понимает,- сказала она, переходя на алаагский.

– Хорошо,- продолжал Шейн, все так же по-итальянски,- на сегодня работа закончена. Мне надо многое тебе рассказать, и, думаю, это лучше сделать по-итальянски. Присядем.

Он умышленно сел в одно из кресел, а не на диван, а она опустилась в кресло напротив. Но она прошла так близко от него, что едва не задела, и его чувства переполнились от сознания близости ее тела. Ему было грустно и больно оттого, что она такая близкая, но все же недосягаемая.

– Ты ел что-нибудь? - спросила она.

– Да-да, я ужинал с Питером,- ответил он,- Между прочим, он сказал, что наконец-то приехали Анна тен Дринке и Джордж Маротта. И вот я собираюсь устроить нечто вроде спектакля, который запланировал для прибывших лидеров. Я попросил Питера привести их к часовой башне здания Парламента, чтобы они могли увидеть то, что произойдет с часами - они называются Биг-Бен…

– Я знаю об этом,- важно произнесла она по-итальянски.- Хотелось бы когда-нибудь увидеть его, да и здание Парламента…

– Может, мы сделаем перерыв на несколько часов после завтрашнего вечера,- сказал он.- Дело в том, что я хочу завтра в полдень показать этим европейским гостям, на что способен Пилигрим. Позже, завтра вечером, я поговорю со всеми и объясню, зачем нам необходимо поддержать губернаторский проект здесь, в Лондоне, и другие аналогичные проекты по мере их организации; и почему одновременно мы должны создать жесткую рабочую структуру, включающую в себя всех участников Сопротивления.

– Хорошо,- сказала она.- Что мне надо делать?

– Ничего,- сказал он.- То есть тебе не надо быть у часовой башни. Жди здесь, и, если я не вернусь до двух часов дня или если к этому времени не появится кто-то другой, например Питер, с новостями обо мне, то тебе следует выбираться из отеля. Не оплачивай счет. Бери с собой не больше того, что взяла бы, выходя на час-другой, и быстро исчезай. Найди кого-то из местной группы Сопротивления Питера и узнай у них, что произошло у башни.

Он помолчал.

– Поняла? Она кивнула.

– Но что ты собираешься делать у этой часовой башни? - спросила она. Ее лицо было напряженным,- Что там такого опасного?

– Я ничего не собираюсь делать сам по себе. Но Пилигрим намерен оставить свой знак на циферблате, к тому же все должны увидеть не только знак, но и то, как его ставит сам Пилигрим.

– Как ты - как он потом скроется?

– Я уйду пешком. Меня встретит Питер и отведет к стоящей поблизости машине. Вот и все. Ничего страшного.

Она проницательно посмотрела на него.

– Разве ты не говорил мне о верховом алааге, регулярно патрулирующем здание Парламента?

– Да, это верно.- Мысленно он обругал себя за то, что сказал об этом.

– Что, если в это время он будет там?

– Я и хочу, чтобы он был там,- вымолвил Шейн.- Я специально назначил время на полдень, когда он будет на месте. Но он ничего не сделает.

– Не сделает? - В ее голосе прозвучало недоверие.

– Нет. Его главная обязанность символична - установление превосходства алаагов над правительством, все еще размещенным в здании Парламента. Другая его обязанность - следить за соблюдением алаагских законов. Но не существует алаагского закона по поводу человека, спускающегося с башенных часов и уходящего прочь. Нет причины для алаага смотреть наверх, пока не увидит меня у земли, и нет причины увидеть знак, который я оставлю на циферблате. Любой человек с хорошим зрением, который будет приглядываться или имеет бинокль или подзорную трубу, легко определит, что это за знак, но для просто смотрящего вверх знак предстанет небольшим повреждением или грязным пятном. Тем не менее алаагу нет надобности смотреть, да он и не станет; и нет повода остановить меня и не дать уйти, так что этого он тоже не сделает.

– Не может быть, чтобы все было так просто. И не бывает так просто! - с жаром сказала Мария.- Ты что-то недоговариваешь.

– Нет, это действительно просто,- успокаивающе произнес Шейн.- Я даже пользуюсь помощью алаагской технологии. Смотри…

Достав из карманов устройство в виде кольца и инструмент для уединения, он продемонстрировал ей то и другое.

– Видишь,- сказал он,- я могу стать невидимым и не зависеть от силы тяжести. Так что никаких проблем!

Она уставилась на оба предмета. Он разрешил ей взять их и обследовать. Она неохотно отдала их обратно, когда он протянул за ними руку.

– Ты все еще не веришь мне? - спросил он.

– Нет.- Она решительно покачала головой.

– Что ж, а надо бы,- заметил он как можно спокойнее.- В тех делах, которые мы собираемся делать сообща - ты и я,- тебе придется доверять мне, если я говорю, что результат будет именно таким. Это произойдет потому, что таковы алааги; и, зная их, я подвергнусь не большей опасности, чем забираясь на заброшенную башню в каком-нибудь диком месте.

– Когда ты говоришь мне только то, что хочешь сказать,- вымолвила она,- я не могу с тобой спорить, потому что не представляю, что нужно знать, чтобы спорить умно.

В ее глазах ясно читалось понимание того, что он ей лжет, если не на словах, то косвенно. Но не были ли ложью сами отношения с ней? Чем больше между ними барьеров, тем лучше, резко сказал он себе, и тем меньше вероятность того, что в минуту слабости он не выдержит и захочет прикоснуться к ней.

На следующий день Шейн рано приступил к работе по проекту, обосновавшись в отведенном ему кабинете и завалив письменный стол бумагами, тем самым создавая впечатление, что очень занят серьезной работой. Сразу после одиннадцати он подождал, пока не затихли все звуки в коридоре, потом снял ботинки, надел плащ и выглянул за дверь.

Коридор был пуст.

Взяв ботинки в правую руку, он через прореху в плаще просунул руку в левый карман пиджака, который был надет на нем под плащом, и коснулся кнопки инструмента уединения. Теперь невидимый, он выскользнул в коридор, направляясь к лестнице и входной двери.

Его кабинет размещался на третьем этаже. Он беззвучно спустился по лестнице, не встретив никого по пути. За стойкой у входной двери сидел капрал Внутренней охраны; перед ним лежал раскрытый журнал с отметками об уходе и ручка. В относительном сумраке внутренних помещений даже колебания тепловых волн в неподвижном воздухе были неразличимы. Он даже не поднял глаз, когда Шейн проскользнул мимо.

Однако у входной двери Шейну пришлось задержаться. Отступив в темный угол вестибюля у двери, он приготовился ждать. Проходили минуты… Потом неожиданно, почти как взрыв в тишине вестибюля, прозвучал звук громких шагов по ступеням за дверью. Дверь распахнулась, и вошел молодой светловолосый служащий по имени Джулиан Амерсет с большим конвертом из плотной бумаги под мышкой.

– Вернусь…- бодро начал тот, подходя к стойке, чтобы записаться; но это было все, что услышал Шейн, ибо, придерживая дверь невидимой рукой за спиной вошедшего, он выскользнул наружу.

Спустившись со ступеней, он задержался, чтобы надеть ботинки, и оставался невидимым, пока не отошел достаточно далеко от штаба. Отыскав укромное местечко, не просматривавшееся из окон, он спрятался на время, чтобы снова стать видимым.

После этого натянул на глаза капюшон плаща и отправился дальше по улице пешком, пока не поймал такси, доставившее его на место в нескольких кварталах от Парламента.

К счастью, у него был запас по времени. Несколько минут ушло на то, чтобы обойти здание Парламента, пока он не обнаружил алаагского часового и не убедился, что тот более или менее придерживается обычного графика, который предписывает ему появиться у часовой башни в полдень или чуть позже. О фактическом времени его прибытия туда можно было только догадываться, поскольку офицер - на этот раз это было существо мужского пола, как заметил Шейн по форме доспехов,- доезжал до поста, немного стоял там, потом отправлялся к следующему посту, причем оба поста и длительность остановки, очевидно, выбирались случайно.

Найдя чужака, Шейн вернулся к основанию часовой башни. Часы показывали без семи двенадцать. Не было недостатка в людях, идущих взад-вперед или стоящих и беседующих друг с другом на тротуарах вблизи башни. Он не видел Питера и, разумеется, не мог бы узнать людей

Сопротивления с континента. Он завернул за угол башни в поисках места, где мог бы безопасно сделаться невидимым. Но такого места не было.

В отчаянии он остановился на секунду, выбрав момент, когда ни один из находящихся поблизости не смотрел в его сторону, и нажал кнопку прибора уединения в левом кармане пиджака. Последовала мгновенная серебристая вспышка - и он, уже невидимый, вернулся к подножию башни под часами, активизировал устройство с кольцом и дал медленно поднять себя к циферблату часов.

Он не учел того действия, которое окажет на него нахождение в пространстве без опоры на высоте нескольких этажей от земли. Обычно он не боялся высоты, но сейчас ему пришлось бороться с безрассудной паникой, охватившей его, пока он поднимался к циферблату.

Достигнув циферблата, он с помощью устройства с кольцом зафиксировал себя напротив втулки, на которой держались стрелки часов. Он посмотрел вниз. Алаага нигде не было видно.

Невидимый, висящий в воздухе, он ждал и выискивал глазами на тротуарах внизу Питера. Ровно без двух минут двенадцать Шейн заметил, как тот стоит и разговаривает с низеньким мужчиной в круглой шляпе на том примерно расстоянии от башни, о котором говорил Шейн.

Время тянулось медленно. Минутная стрелка часов была настолько огромной, что ему было заметно медленное перемещение ее конца по циферблату. Стрелка достигла полудня, а алааг все еще не появлялся. Она все двигалась - пять минут первого, десять минут первого…

В четырнадцать минут первого из-за угла башни появилась громоздкая фигура в сияющих доспехах верхом на огромном, напоминающем быка, звере и направилась примерно к середине башни. К облегчению Шейна, ездок остановился спиной к башне, так что часов ему не было видно. Шейн пролез скользкой от пота рукой в прореху плаща и отключил невидимость.

Последовала серебристая вспышка, и, посмотрев вниз, он увидел край своего плаща и ботинки на фоне циферблата. Его одолевало сильное желание поставить знак на циферблате и начать спуск; но еще раньше он рассчитал, что ему придется продержаться в таком положении по меньшей мере шестьдесят секунд, чтобы быть уверенным, что все люди, которые должны были наблюдать за ним, а также обычные прохожие (но только не алааг) его заметили. И вот он продолжал висеть, а пот струился по его телу под плащом - и ждал, когда огромная минутная стрелка переместится вперед на минуту.

Наконец стрелка коснулась черной отметки, к которой двигалась. Шейн извлек из-под плаща закупоренную бутылочку краски и дюймовую кисть. Налив краску на кисточку, он схематично изобразил фигуру в плаще с посохом в руке. Затем убрал бутылочку и кисть обратно под плащ, не заботясь о том, что станет с его пиджаком, и прикоснулся к устройству с кольцом, отчего начал медленно спускаться вниз вдоль фасада башни. Ему были видны лица людей на земле, обращенные вверх, чтобы наблюдать за ним. Он ожидал, что в любой момент алааг тоже повернется, чтобы посмотреть, что привлекает всеобщее внимание. Он рассчитывал на индифферентность алаагов к зверям, которая заставит часового проигнорировать любопытство окружающей толпы как нечто, не стоящее внимания господина.

Но удача изменила Шейну. Прежде чем он достиг поверхности земли, ездовое животное внезапно повернулось, повинуясь какому-то сигналу ездока, и тот посмотрел наверх.

Через мгновение смотровая прорезь в серебряном защитном экране поверх шлема окажется на одной линии с башней и Шейна обнаружат. Не было надежды, что верховой проигнорирует человека, медленно спускающегося по воздуху, как это делал Шейн. Люди не располагали технологией, позволяющей им совершать такого рода спуски; и людям было категорически запрещено пользоваться алаагскими приборами где бы то ни было, кроме штабов, и то по специальному разрешению. Верховой должен будет расследовать инцидент, а первый этап любого расследования приведет Шейна в парализованное или бессознательное состояние.

Поспешно нащупав нужную вещь под плащом, Шейн вновь перевел себя в режим уединения. Промелькнула знакомая серебристая вспышка, и он снова стал невидимым для наблюдающих людей. Но устройство уединения не было совершенно с точки зрения огибания объекта световыми лучами. От него оставалось слабое свечение в воздухе подобно тепловым волнам в том месте, где находился спрятанный объект; и алааг мгновенно узнал бы свечение, посмотри он прямо на него, что он и начинал делать, пока ездовое животное под ним завершало разворот.

У Шейна перехватило дыхание. Но тут неожиданно произошло чудо. Прорезь в шлеме часового повернулась кверху. Он неотрывно смотрел - но не на Шейна, а на то, к чему были прикованы глаза всех людей теперь, когда Шейн исчез,- на циферблат часов.

В этот момент Шейн достиг земли и опять сделал себя видимым. Никто, казалось, не заметил этого. Неспешным шагом пошел он прямо к часовому, который пришпорил своего «коня» и направился к башне, чтобы поближе взглянуть на циферблат. Шейн не знал, идентифицировали ли глаза часового за прорезью шлема знак, нарисованный Шейном, как нелегальный. Но он знал, что если алааг будет смотреть достаточно долго, то непременно догадается, что там изображено.

Шейн и массивная пара чужаков неуклонно сближались. Вот они поравнялись. Шейн ожидал в любой момент услышать густой голос алаага, приказывающий ему остановиться; или, возможно, без предупреждения почувствовать оглушительный удар «длинной руки» офицера, считавшего, что человек, не служащий у алаагов, не поймет даже простого приказа остановиться, произнесенного на алаагском.

Они с алаагом прошли мимо друг друга.

Питер был всего в двадцати футах от него. Тем же ровным шагом Шейн пошел ему навстречу. Питер повернулся и пошел прочь, футах в десяти впереди.

Шейн шел за ним следом.

Он не имел понятия, что происходит позади него. Но никто из людей, мимо которых он проходил, не заговаривал с ним и не поворачивался в его сторону, хотя встречные исподтишка бросали на него взгляды. Он продолжал идти за Питером, пока они не завернули за угол, где им повстречалась группа из четырех-пяти мужчин, оживленно разговаривающих друг с другом. Они закрыли Шейна с Питером от людей, находящихся около башни, но не обратили на них внимания, увлеченные разговором.

Питер бросил быстрый взгляд через плечо, потом кивнул и сделал знак рукой. Он ускорил шаг, почти побежал. Шейну тоже пришлось увеличить темп. Теперь они шли по улице с большим потоком транспорта, и через мгновение рядом с ними к краю тротуара подъехала машина.

Питер первым дошел до нее, открыл дверь и отступил в сторону. Шейн нырнул внутрь, за ним последовал Питер. Дверь захлопнулась, и машина отъехала от поребрика. Минутой позже они затерялись в потоке транспорта.