Пятьсот часов тишины

VIII. МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ

Памятное всем нам лето 62-го года было на редкость дождливым (этим-то прежде всего оно и памятно!). С весны я собирался на Клязьму, а поехал в Крым.

Крым сверх ожидания не заслонил Чусовую черноморскими своими красотами. Напротив, он как-то всколыхнул память о ней, помог воспоминаниям выкристаллизоваться, обрести форму. Он вынудил вновь взяться за перо, чтоб воспеть не его, «Тавриду дальнюю», а скромный уральский ручеек.

Любуясь крымскими скалами, я все почему-то вспоминал чусовское. Все оно почему-то стояло перед глазами.

О Чусовой напоминало многое: и клыкастая вершина Ай-Петри, и вертикально падающие стены Ай-Петримской яйлы, и симеизская гора Кошка (особенно со стороны Кацивели), и даже Медведь-гора, что у Гурзуфа.

Встречая лодки тамошние — все эти бесчисленные бело-голубенькие, ладно-ходкие «Кефали», «Ставриды», «Медузы», — как было не вспомнить неуклюжую, неповоротливую нашу «Утку», давно уже, видно, «убитую», на растопку порубленную!..

…Кто бывал в Симеизе, тому, наверное, запомнился кинотеатр «Черноморец». Собственно, не сам кинотеатр, сколько вид, открывающийся с той площадки, где он расположен. Стоите вы у ограды, откуда холм круто спускается к санаториям, а далее —

Красотища такая, что глаз не отвести. Не надо тебе никакого фойе, неохота даже в кино идти. Стоял бы и смотрел, и смотрел. Ах, не знаю, есть ли на свете другой так удивительно расположенный кинотеатр! Он поставлен именно там, где должно. Не выше и не ниже. Перенеси его хоть на Ай-Петри — лучше не будет. Ведь с Ай-Петри море уже словно не море, а какое-то синеватое марево, и ты сам более ощущаешь себя парящей птицей, нежели гражданином с паспортом в кармане, ибо на таких высотах уже властвует дух паренья, а у «Черноморца» ты еще целиком во власти земных законов, хотя, быть может, и на самой грани земного.

По всего удивительнее другое.

Стоя у «Черноморца», я вдруг вспомнил — что бы вы думали? — вид на гору Сабик со староуткинского завода! И обрадовался, что соперничает скромный уральский пейзаж с самыми ультракрымскими.

Мне бы очень хотелось, чтобы эти мои «объяснения в любви» дошли до ушей «кыновского патриота», с которым мы так душевно потолковали на приступочках магазина, пахнущего пенькой, деготком и кожей. Ему бы, знаю, было приятно.

Места, где мы побывали, уже для нас не чужие, равно и люди, с которыми свела там судьба. И пусть вы теперь далеко, а нити какие-то незримые остались, не рвутся. Отныне вам дороги и те места, и память о них, и всякая весточка оттуда. Сами того не сознавая, вы стали «патриотом» такого-то района или области, таких-то лесов или рек. И если когда-нибудь потом из газет или радио вы узнаете что-либо новое об этих местах, вас словно бы электрическая искорка кольнет. Вот как со мной теперь.

…Не так давно в «Известиях» сообщалось, что выходит книга «Мы — трубопрокатчики». Коллективный труд литкружковцев дважды орденоносного Первоуральского Новотрубного завода — рабочих и инженеров. В ее создании приняло участие девяносто авторов — прозаики, поэты, художники, фотографы.

Чрезвычайно интересно! Обязательно надо раздобыть эту книгу. Жаль, не знали мы о существовании литкружка, а то бы непременно побывали хоть на одном занятии. Ведь от Коуровской турбазы до Первоуральска, где завод, рукой подать… (Вспомнилось: известный уральский прозаик Ольга Маркова родом из Первоуральска. Не хаживала ли и она на занятия этого литкружка? Не оттуда ли и ее первые шаги?..

…А потом слышал по радио, что сборная Новотрубного выиграла у какой-то приезжей команды в хоккей. Ай да новотрубновцы! Они и на производстве, они и в литературе, они и в спорте.

…Или вот в «Литературной газете» мелькнула заметка о том, что на родине Мамина-Сибиряка, в Висиме, состоялось торжественное открытие памятника писателю (по случаю 50-летия со дня смерти… Авторы — тагильские скульпторы Горохов и Ложкин.

Где установлен памятник, в заметке нс сказано. И я гадаю: не у бывшей ли школы? Пожалуй, именно там. Самое подходящее место.

И вспоминаются мне слова: «Урал! Урал! Тело каменно, сердце пламенно!» — как говаривал Мамин-Сибиряк, тоскуя по родному краю.

…Витрина нашей булочной на Университетском проспекте украшена фаянсовыми статуэтками. В их числе «Хозяйка Медной горы». Многим, наверно, известная статуэтка. Как это у Бажова про Хозяйку: «Худому с ней встретиться — горе, и доброму — радости мало». Дочка моя многое знает из «Малахитовой шкатулки». И кокошник пленяет ее, и «платье из шелкового малахиту», и змейка зеленая. И хочется посмотреть, что у Хозяйки на раскрытой ладони. Мороз не мороз — стоим глазеем.

…А вот статья об электронно-вычислительной машине «Урал-2», которая в течение полутора-двух минут ставит точный диагноз врожденных пороков сердца…

…А сколько очерков, статей и стихов было, например, о Воткинской и Камской ГЭС! К Чусовой это не имеет прямого отношения, но все-таки…

Воткинск — родина Чайковского. Неподалеку от города сооружен Воткинский гидроузел, одна из ударных строек семилетки. После перекрытия Камы на сотни километров, до Перми, разлилось новорожденное море.

Камская ГЭС построена в 1955 году, раньше Воткинской. Она расположилась у самого устья Чусовой в недавно еще тихом поселке Гайва. Впрочем, слово «устье» тут надо употреблять с осторожностью: плотина, перегородившая Каму, образовала обширное водохранилище — Камское море. Подпруженной оказалась и Чусовая, превратившаяся от плотины до Верхне-Чусовских городков в широкий Чусовский залив, длина которого — сто тридцать километров, а глубина у ГЭС — более двадцати пяти метров. Поди разберись в этом потопе, где устье!

Камскую ГЭС мы видели собственными глазами. Это «поясок» без малого в три километра, высота его с подводной частью — тридцать восемь метров. На нем проложены железная дорога, шоссе и тротуары. ГЭС находится не в отдельном здании, а в самой плотине. Ее мощность определяется круглой цифрой — шестьсот тысяч киловатт.

Поскольку Чусовая в той же упряжке (и притом с полусотней разнокалиберных своих притоков), для меня все это полно особого интереса.

А теперь взглянем еще шире.

Нижний искусственный водоем, таким образом, уже поднялся по долине Чусовой до Верхне-Чусовских городков.

Создано искусственное водохранилище и в верховьях Чусовой, неподалеку от города Ревды, у самого уральского водораздела.

Так приблизилось к Причусовью будущее.

А будущее — это Трансуральский водный путь, который свяжет европейские реки Союза с сибирскими, Волгу с Обью.

Общая длина этого пути — от Перми до Ялуторовска на реке Тоболе — превысит тысячу триста километров.

На Чусовой будет создана сеть ступенчато расположенных водохранилищ. Скалы и высокие берега значительно упростят задачи строительства, удешевят его.

Взамен архаических пристаней возникнут новые порты, портовые города и промышленные центры.

Нашему взору явится Чусовая в совершенно ином обличье. Река-дикарка, своевольная и капризная, станет дисциплинированной труженицей.

Теперь по ней в межень не проехать на лодке, а тогда начнут свободно курсировать от ледохода до ледостава большие суда. От Перми по Чусовой, а затем по Исети будут они попадать в Зауралье.

Вот когда отмоет Чусовая свои старые грехи на нечистой старой совести!

Так по-хозяйски преобразуем мы природу и жизнь — от Садового кольца в столице до Трансуральской магистрали, до Сахалина и Курил.

И вместе с тем так сводим мы счеты с прошлым.

Все мы за то, чтобы прекрасное паше завтра наступало скорее. Ради него мы не щадим ни сил, ни жизни. Все это так. Но ежели нам представляется возможность проститься с прошлым, давайте сделаем эго: простимся с ним по-хорошему.

Ступайте на Чусовую, друзья, не откладывая. Не берите пример с Афанасия Даниловича! У каждого из нас своя «кругосветка». Какой бы ни бы га ваша, вы не пожалеете и не раскаетесь, право слово. Пусть это довольно обычная туристская тропа, но и на ней немало такого, чего нет больше нигде.

Вам долго потом будут спиты я пасмурная тайга, и причудливые скалы, и шумливо-стремительные перекаты, и пахнущий глухоманью чай. и мягкая пихтовая постель, и тинно-ладанный аромат реки.

Этот мой призыв обращен и к художникам.

На Чусовой есть где развернуться таланту! И притом в любом жанре. Я понимаю: Чусовая пока еще в стороне от большой дороги. По когда придет туда большая дорога, многое исчезнет бесследно. Пожалеют художники!

…Ну а войдет в строй Трансуральская водная магистраль, мы и по ней непременно тогда прокатимся, направляясь по делам или в очередное свое путешествие.

Впрочем, за себя не могу ручаться. Очень может быть, что в один, как говорится, прекрасный день, еще до Трансуральского водного пути, я снова окажусь среди милых сердцу чусовских скал! Очень может быть!..

Спору нет, хотелось бы и Гавану повидать, и покачаться на плоту в Тихом океане, и погостить у австралийских аборигенов… Вспомнилась висевшая прошлым летом у нас на работе афиша: «Путешествие за границей— интересный отдых». И символический рисунок: томные голубые птицы летят над голубой планетой. Перед такой завлекательной афишкой нешто устоишь?! Загипнотизированный ею, я даже готов нырнуть в крокодилий кипяток Лимпопо, побарахтаться в полынье с моржами у Южного полюса, но… кому что дано. Или, точнее, «всем тропам — свой черед», как сказал Ованес Туманян.

На Волге плавает сейчас теплоход «Иван Тургенев», а мы помним, что сам Иван Сергеевич никогда Волги не видал. Невероятно, правда? Тургенев любил Орловщину, любил Париж и провел в нем чуть ли не половину жизни. Однако даже Тургенев для нас в этом отношении не образец. Нет, мы не станем мечтать о Новом Орлеане до тех пор, пока не побываем в Новосибирске, в Кара-Кумах, в Амбарчике…

…Так куда же мне теперь дальше направить свои стопы?..

Меня завлекают Таймыром, Курилами, среднеазиатскими древними путями…

А вот какое «соблазнительное» письмецо получил я недавно от бывшего своего ротного Николая Ивановича Митрофанова.

«Обскакал я Вас, дорогой, на сей раз, да еще как! Чусовая? Хе-хе. А что Вы скажете насчет 2684 км + 2684 км по Енисею, от Красноярска до Диксона? С заездом (по самой северной в мире железной дороге, уложенной на промерзшей земле) в Норильск. Со стоянкой в Игарке и в Дудинке. С могилами декабристов в Енисейске. С посещением Курейки. А знаете Вы, кто такие нганасаны, долганы, эвенки? А я в их чумах сиживал и «шпирт» пил. Меня на их кладбище мутило — только не от «шпирта», а потому что они мертвецов своих не закапывают: лежат в кое-как сколоченных ящичках среди тундры, а ветер с Карского моря позванивает в шаманские колокольчики, подвешенные подле гробов…

А знаете, как белуху ловят, — вот чудо-юдо, скажу Вам! Не то рыба, не то корова, не то свинья.

Конечно, ни кинофильма, ни фотографии не привез: не умудрен, но в сердце все сложил и Сибирь полюбил так крепко, что, кажется, на будущий год опять махну в восточном направлении. Поехали-ка вдвоем, а?»

Не будем отказываться, верно?

Нам прожужжали уши критиканы-домоседы: чего ради слоняетесь вы по городам и весям? Эка невидаль — «чужие места»! Если дождь, так он везде дождь. И везде в дождь мокро и грязно. И везде ноги у всех растут из одного и того же места. И ежели в кармане у тебя рупь, то на рупь тебе и почет. Тоже везде. Так чего же зря разводить суматоху-толчею на дорогах? — говорят нам.

Однако таких говорунов, к счастью, не очень много. Таких, к счастью, все меньше. У современного человека живет в душе любопытствующий Одиссей. Одиссей же, кто помнит, не любил, чтобы ему завязывали глаза, не давал затыкать воском уши.

— Хорошо, ясно! — быть может, остановит лепя читатель. — А теперь скажи-ка нам. что стало с героями «сей правдивой истории»?

«До сих пор я вспоминаю о ташах с тайным страхом», — пишет мне сменный мастер Валя — девушка из лодки дяди Юры.

В тот год она (увы-увы) не поступила на вечернее отделение Уральского политехнического института. Не поладила, бедняга, с физикой — тоже «таш» на ее пути. Наш Физик здорово чертыхался по этому поводу. И ничего не придумал лучшего — послал ей, чтоб подбодрить, газетную вырезку со своей статьей, которая так и называлась — «Стоит ли нам учиться?..».

Что касается меня, то я за Валю спокоен. Она уралочка, и ее характер сродни чусовскому: какие бы ни вставали на ее пути «бойцы» и «камни», она все равно пробьется к цели.

Кстати, она уже теперь не сменный мастер завода железобетонных конструкций, а перешла в некую проектную организацию. И очень довольна переменой. «Главное то, что теперь я буду ездить в командировки. И уже была в двух! Есть в Кустанайской области безымянный разъезд, там я первый раз в жизни увидела степь. Она меня поразила больше, чем тайга. Простор без конца — до самого горизонта. А в морозные дни степь сверкает: лучи солнца играют в кристаллах инея. Иней на траве, узоры нарисованы все равно как зимой на окнах. И вся степь в таких узорах, представляете?!»

Непоседа Вадим лохматый исхлопотал, говорили, отпуск в институте и та зиму увязался с геологической экспедицией, а летом снова плавал инструктором, но уже на каком-то другом маршруте — чуть ли не в Казахстане. чуть ли не на Теленком озере. Он как пушка: дважды не бьет в одно и то же место. Дороги властно манят его и весной, и зимой, и летом. Надеюсь, что с ним мы еще обязательно встретимся.

А для ребят из технического училища уже давно закончилась пора ученья, и влились они в великую армию тружеников. Витя стал краснодеревщиком, Люся и Лида — электросварщиками. Валерка — экскаваторщиком. Но где и как работают эти ребята? Какие еще походы совершила пермская «пионерия»? Надеюсь, что и с ними тоже доведется нам встретиться. А пока — доброй вам всем дороги, наши юные дорогие друзья!

Месяца через три после Чусовой, сняв — на звонок трубку, услышал я однажды голос, поющий Валеркину частушку:

Я обрадовался, хотя это был и не Валерка, а одни из москвичей, которому частушка, знать, крепко запомнилась. Он с ходу прямо сообщил новость: Зэт женился на Игрек! А мы то в простоте душевной предполагали, что будет Игрек плюс Икс. Ну что ж, жизнь внесла поправку, она это любит! Я считаю, что псе это славно, это к счастью, что Чусовая явилась для них предсвадебным путешествием.

Между прочим, в фильме, с большой ловкостью отснятом дядей Юрой, многие топкости взаимоотношений этого симпатичного треугольника, как мы это поняли только теперь, переданы весьма неплохо. (Аппарат оказался проницательнее нас, потому как смотрел на мир, видимо, объективней!) Пленка давно проявлена, смонтирована. Давайте забежим к дяде Юре «на огонек». Он с удовольствием прокрутит «чусовскую эпопею». Тогда многое из того, о чем я тщился здесь рассказать, вы увидите собственными глазами. Я уже не раз переживал это удовольствие — путешествие на экране, однако готов повторить еще.

У дяди Юры с Ниной — это самая свежая новость — не только фильм. У них есть уже и сынишка — Костик. Думается мне, что уральский климат и к этому имеет совсем не косвенное отношение!..

Фотографы-любители, как известно, бывают трех разновидностей: первые не только снимают, но и проявляют пленку, печатают карточки; вторые проявляют, но не печатают («как-нибудь потом, главное было бы с чего печатать!»); третьи не делают ни того ни другого, только снимают. Это так сказать, фотографы-философы!..

Наш Физик принадлежит ко второму виду: пленки он давным-давно проявил, все обещает «засыпать» нас карточками, на том и остановился. Вот почему я сомневаюсь: удастся ли украсить эти страницы оригинальными иллюстрациями? Разве лишь сам возьмусь, иначе дело нс сдвинется.

А Лирик, будучи полной противоположностью точному Физику, чусовской цикл стихов вот-вот завершит. Вдохновенно мотая своей эйнштейновской шевелюрой, он изо всех сил шлифует, усекает, добавляет, находит, теряет — одним словом, творит.

Так и хочется подстегнуть его словами незабвенного Савоськи Кожина:

— Веселенько похаживай, голубь! Сильно-гораздо ударь! Нос направо! Налево нос! Корму поддоржи. корму!

Но, видно, не скоро крикнешь ему «Шабаш!», как любил закруглять каждый свой удачный лоцманский маневр все тот же Савоська.

Лирик уверяет, что «сборник на мази», что «сборник в плане», однако я нс берусь гадать, чем это кончится. Лишь с удовлетворением хочу отметить, что пребывание среди чусовских скал пошло Лирику явно на пользу. Должно быть, ездить в такие места, как Урал, творческим натурам совершенно необходимо, ибо там мужает не только талант, но и кулаки. А в делах сочинительских, как я убедился, это вовсе не лишнее. Лирик наш покамест дерется слабовато. Но еще две-три таких вот «творческих командировки» — и можно за человека не волноваться: станет всамделишным поэтом.

Историк живет как историк: пропадает в архивах, в книгохранилищах, ездит на какие-то симпозиумы и совещания. Не доберешься до него. Возможно, что в его голове созрел план очередного маршрута. Возможно, что он вновь уже «нагнетает материал» — испещряет свою записную книжку. А мы? Все так же мы полны благими порывами! Сведет ли нас судьба для новой дороги? Не знаю, право.

…Скоро кончится ледостав. Чусовая вздуется и, сбросив с себя оковы зимы, помчится сквозь скалы и тайгу — пугая, буйствуя, озоруя…

А там опять лето, приволье. Снова туристы, снова водно-пешие переходы, ночевки у костров и песни, песни… Другие туристы, другие песни. А жизнь все та же.

Сейчас гудит за окном зима. «Холодно в Утке, холодно в Кыне» воистину. Семейство мое мирно почивает, а я… развлекаюсь: строчу вот эти «зимние заметки о летних впечатлениях». Зачем? «Для освежения моих воспоминаний, для собственного удовольствия», — как начал «Записки об уженье рыбы» старик Аксаков. Приятные воспоминания, оказывается, весьма калорийная штука: неплохо согревают! Карту ли нашего маршрута возьму (разнотонно-зеленую, с синей, нервно пульсирующей жилкой реки) и путеводитель (сколько она мокла, «лоция» наша! Ее листы от речной извести стали как армянский хлеб лаваш), записную ли книжку перелистаю или задержу взгляд на сизовато-сером камне, которым придавлена стопка исписанной бумаги (не просто камень, а камень с хребтины Разбойника!), — действительно согревают воспоминания! И моя комната полна от них каким-то особым ароматом, особым смыслом. Под их сенью работается и ладно, и споро.

…А то зазвонит вдруг на столе телефон. Ах, черная ты башка с оскаленной челюстью пронумерованных зубов, разве можно так бесцеремонно вторгаться в сокровенный творческий акт?!

А из трубки несется стремительно-озорное:

— Бхай, бхай, бхай!

И дрогнет невольно сердце: кто-то из наших! Кто же?..

И с чего бы ни начался разговор, он непременно сведется к воспоминаниям…

Не забывается это «старое». Все почему-то не забывается.

Мы словно породнились в пути. (А может, и не словно, а впрямь?) И я теперь знаю: это ощущение радостной сопричастности к чему-то настоящему и значительному, что наполняет тебя и при встрече, и при телефонном разговоре, и при чтении даже самого незатейливого письмеца, пришедшего «оттуда», — оно надолго.

Этими чувствами движимый, начинал я свои заметки.

И кончаю их, волнуем все тем же.

А еще я не сомневаюсь вот в чем. Если вот сейчас, через какую-нибудь минуту или через пять минут, поставив последнюю точку, к которой давненько спешит перо, если распахнуть окно в пронизанную снежными стрелами, свистящую и воющую тьму и крикнуть, сложив ладони рупором: «Протай, Ермак! Проща-а-ай, до встречи!» — то услышишь и ответ — приглушенный далью, суровый голос:

— Проща-а-а… встре-э-э…

…Готов ли ты в путь, читатель?