Пятьсот часов тишины

I. «УТКА» И МЫ

Это была обыкновенная плоскодонка с самым пустячным водоизмещением. Сработали ее потомки некогда знатных слободских мастеров, тех, что в свое время строили огромные барки-коломенки, на которых сплавляли по Чусовой чугун, медь, хлеб и все прочее.

Не хочется обижать потомков, но приобретенная нами за тридцать пять целковых плоскодонка оказалась малоудачной вещью.

Ни тебе красивого изгиба бортов, ни легкости хода! Неповоротливая и упрямая, отчаянно противящаяся рулю посудина. Бревно бревном. Мы негодовали и чертыхались.

Проще всего — подвесить бы к ней мотор, так вот беда: в верховьях Чусовой на моторе не разлетишься — мели, подводные камни, забитые травой протоки.

А сколько попадалось нам в пути по-настоящему великолепных лодок — легких, ходких, послушных веслу. Но память о них так и исчезнет без следа, тогда как у нашей бокастой, тупоносой и неуклюжей посудины нашелся даже собственный летописец! В этом, видно, скрыт извечный курьез: веши, как и люди, получают почет и славу нередко по чисто случайным обстоятельствам. Надо только быть вещью везучей. Вещью, так сказать, отмеченной своим особым, пусть даже — «диким», счастьем. И все.

Впрочем, в недостатках нашей «Утки» таились и несомненные достоинства. Мы в этом убеждались потом не раз.

Руганная и переруганная, она покорно несла свой нелегкий крест. И кто знает, может, тогдашняя нелюбовь наша не более чем слова. Ведь не ругаем же мы ее сейчас, не хулим! Посудина все-таки была добротная. Не блистая легкостью и изяществом, она тем не менее послужила нам на совесть.

Нас было трое: Историк, Физик, Лирик.

Спросите, что нас свело?

Признаюсь честно: некоторый комплекс родственных отношений, а стало быть, и чувств. Лирик имел виды на сестру Физика, Историк доводился последнему чем-то вроде троюродного брата. Только и всего. Поскольку мы друг другу не опостылели до сих пор, то надеялись, что этого не произойдет и во время плавания.

…Если вы полагаете, что лодку свою мы назвали «Уткой» из-за ее неуклюжести, то ошибаетесь.

Лирик поначалу ратовал за то, чтобы ее назвать «Пегасом». Когда «Пегаса» отвергли, он так и посыпал, уж совсем беспринципно, новыми именами: «Космос», «Спутник», «Атом», «Вера», «Надежда», наконец «Гонорар».

— Это же всем и всегда по сердцу — гонорар!

Язвительный Физик, уже составивший представление о ходовых качествах нашей плоскодонки, посоветовал назвать ее «Тише едешь — дальше будешь».

Имя «Утка» было предложено Историком.

Оно не понравилось ни Физику, ни Лирику. Последний презрительно процедил:

— Зовут зовуткой, величают уткой.

Историку пришлось объяснить.

— Друзья! — сказал он, — Взгляните на эту карту. Вот река Утка, а вот Межевая Утка. Обе они притоки Чусовой. А вот города и рабочие поселки: Новоуткинск (в прошлом Утка Яковлева), Староуткинск (или, в прошлом, Старая Утка, а совсем в старину — Демидовская Утка). Затем есть Усть-Утка, Висимо-Уткинск. Даже нынешняя Слобода, откуда мы начинаем путь, некогда именовалась Уткинской Слободой. Немало здесь уток и в прямом, орнитологическом значении. Утки во всех, так сказать, смыслах и вариантах! Как видите, это слово на Урале в особом почете. И к нему — особое отношение. Будь у чусовлян герб, я не сомневаюсь: утка там красовалась бы в самом центре!

Есть люди, жребий которых всегда и во всем быть правыми. (Я считаю, нелегкий жребий!) К их числу принадлежал и наш Историк.

— Вы меня понимаете?

— Понимаем! — засмеялся Физик. — Как говорят французы: «Искусство бритья — это искусство намыливания!..»

Обмакнув палочки в вар, которым мы просмаливали лодку перед дорогой. Физик и Лирик, каждый на своем борту, поближе к носу, вывели это короткое, теперь уже несомненно историческое слово: «УТКА». У Физика буквы напоминали греческие, у Лирика получилась какая-то древнерусская вязь.

Из литературы мы вынесли представление о тяжелом и нелюдимом уральском характере. Об этом писали и Мамин-Сибиряк, и Бажов, и десятки других авторов. Не читай их, мы и не знали бы этого, потому что чусовляне — народ доброжелательный, отзывчивый, общительный и, я бы даже сказал, веселый. Нас бы никто обижать не стал, даже не плыви мы под эгидой утки. Но мы и не прогадали: на «Утку» всегда «клевало». Она явно затрагивала некие историко-этнические струнки, и это помогало найти общий язык. «Эй, там, на «Утке»!» — кричали, бывало, нам. Мы как бы приблизились к местному населению, на что, конечно, и рассчитывал наш дальновидный Историк.

Историк был худ, высок, угловат. Физик походил на лысоватого Есенина в роговых очках. А Лирик, кудрявый, растрепанный, напоминал Эйнштейна… словно в отместку. И с бритвой он был не в ладу, что дало Физику повод для экспромта: «Чем знаменитее, тем все небритее». Можно сказать: Лирик наш в общем и целом олицетворял собой типичного молодого поэта. Мне возразят, что определение лишено четкости: ведь в литературном мире возрастная шкала особая. Начните писать, начните обивать пороги редакций — и вас непременно зачислят в «молодые», даже если вам под девяносто. А сколько таких счастливцев, которые так и не сумели расстаться с этой вневременной молодостью! Встречается, конечно, и в ученых кругах, что у младшего научного сотрудника седая борода и стайка внуков. Нашему Физику это не грозило: будучи моложе Лирика, он уже носил высокое звание старшего научного сотрудника и скромно этим гордился..

И все же наш Историк больше нас всех был самим собой. Меня так и подмывает написать: «Это был серьезный человек в серьезном возрасте». Подобная рекомендация, я понимаю, способна навеять скуку. Однако «серьезный» Историк пришелся на «Утке» как нельзя более ко двору. Не будь его (вы это тоже скоро почувствуете), Физик и Лирик, верно, не получили бы от поездки и половины того, что получили.

Для Физика подготовка к путешествию свелась к тому, что он вооружился тремя фотоаппаратами, запасся пленкой, биноклем да кое-какими вещами из числа самых необходимых. Буквально накануне отъезда он устремился в картографический магазин на Кузнецком мосту, чтобы за гривенник купить там туристскую маршрутную схему «По Чусовой». Все это было уложено в ультрасовременный рюкзак с многочисленными карманами, ремешками, пряжками и клапанами.

У Лирика помимо авторучки и серии разнокалиберных блокнотов (куда предстояло записывать сказы, поговорки, частушки — ну и, конечно, собственные творения) имелся уникальный нож о тридцати предметах да набитый всяким несусветным барахлом вещмешок. Можно подумать, что Лирик впопыхах запихнул туда первое, что попалось под руку. Конечно, ему и в голову не пришло заглянуть хотя бы в энциклопедию на «Ч». (Товарищи, мол, знают, куда едем, зачем едем, не для чего еще и мне голову ломать!) Как тут не вспомнить пушкинского упрека, что-де «мы ленивы и нелюбопытны»?

Рюкзак Историка не был ни больше, ни увесистее наших рюкзаков. Но почему-то все необходимое оказывалось только у него. Он постоянно выручал и своих незадачливых компаньонов и встречавшихся туристов, в том числе женщин. Иголки и нитки, лезвия для бритья и пуговицы, салол и гомеопатическая мазь календула (кстати. неплохое средство при разного рода мелких травмах) — все это плюс многое-многое другое имелось у нашего основательного Историка.

Кажется, Паустовский сказал, что хороший путеводитель — это все равно что бесплатное путешествие. У Историка имелся и путеводитель, который мы величали то «лоцией», то «вадемекумом» и буквально не выпускали из рук, потому что в нем был подробно расписан весь маршрут с точным указанием мелей, подводных камней, капризов фарватера, с описанием скал, населенных пунктов и основных достопримечательностей. Историк, кроме того, запасся картами, туристскими схемами, а главное, был у него объемистый, убористо исписанный блокнот, откуда он черпал самые неожиданные подчас сведения. Вообще сведениями он был оснащен в еще большей степени, чем вещами.

Это он, именно он открыл нам глаза на то, что даже к заурядной развлекательной поездке надо готовиться.

Подумаешь, Чусовая! Что здесь Сверхособенного? Но чем точнее ты знаешь, что хочешь увидеть-услышать, тем откровеннее будет с тобой дорога.

Всякое путешествие совершается трижды: в воображении, в действительности и, наконец, в воспоминаниях. Не помню, чьи это слова, но сказано очень точно.

В подтверждение важности первого пункта — подготовки — можно привести такой случай.

Как-то перед Кыном, то есть примерно в середине пути, Историк сообщил:

— Сейчас мы выезжаем из Целинного края.

Физик и Лирик переглянулись. Как, целина на Урале? Интересно! А мы-то привыкли думать, что целина — это Казахстан, Алтай, а ближе — не бывает настоящей целины! Даже не подозревали, что отправляемся в столь романтические места. Особенно сокрушался Лирик, который, конечно же, не преминул бы «сыграть» на этом. Что он и сделал, но только задним числом…

Вот таких-то, довольно разных, и свела нас вместе судьба. Уж не намекала ли она, что лишь соединенные воедино, в один то бишь индивид, в единый характер, явили бы мы собой пример субъекта идеально гармоничного?! Возможно. Хотя не думаю, что нас следует причислять к каким-то бессмысленным осколкам…

А в общем у всех у нас все было впереди. Все. Констатирую это без ложной скромности. Историк, правда, успел выпустить несколько книг и брошюр. Но ведь книги историка для читающей публики — это не совсем еще книги. Другое дело книги поэта! Наш Лирик, увы, их только пока вынашивал… Я же сказал: у нас все еще было впереди — и книги, и слава, и титулы. «Люблю стариков, начинающих снова!..»

Предвижу вопрос: «А что, собственно, заманило вас на Чусовую? Почему именно на Чусовую?»

Лирику, честно говоря, было безразлично, куда направить свои стопы. Он не был поэтом с натурой землепроходца. Он жаждал первосортного кислорода, а еще тишины. И только. Все остальное его устраивало в любом варианте, хотя он и отрицал это.

— Мой сосед, — говорил он, — по долгу службы то на Камчатку летит, то на Южный полюс, то в США. И это, представьте, человеку в великую тягость! Кряхтит, стонет, жалуется. А я гляжу на него и завидую: какое счастье болвану! «Я много видел, многое не видел» — это из Луговского. Фраза как вздох. Бодливой корове нужны рога!

— Раньше путешествовали единицы, сейчас миллионы пришли в движение, — развивал он свою мысль. — Одни колесят из страны в страну, другие взбираются на горы, третьи покоряют пучины морские, четвертые ползают по пещерам, пятые переплывают океаны на плотах, шестые рвутся в космос… Я не должен отставать от своего лирического героя!

На первой странице записной книжки Историка было крупно выведено: «Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать» (И. А. Гончаров). И — под этим: «Познание России — увлекательнейшая из наук» (М. Горький).

Из года в год — планомерно и неотступно — Историк двигался по Союзу, каждое лето «покоряя» очередную водную артерию. По его словам, «нигде так славно не отдыхается, как на воде — На Чусовой он прощался с европейскими реками, чтобы перебраться к сибирским.

Для Физика поездка на Чусовую связана с чисто семейными обстоятельствами. Если хотите, то был его ход конем в пику этим самым обстоятельствам.

Дело в том, что у Физика есть дядя, Афанасий Данилович, страстный рыбак, любитель природы ну и, разумеется. непоседа. Он много лет был одолеваем идеей — съездить на Чусовую, половить хариусов.

— Смотри, не возьму на Чусовую! — бывало, грозил он.

Или:

— Молодец, вот кого я возьму на Чусовую!

А какими словами расписывал Афанасий Данилович эту необыкновенную рыбу — хариуса! И красива она — полосато-перистая, большеглазая, и вкусна: ведь как-никак из семейства лососевых! И повадки у нее удивительные: хариус предпочитает студеную воду, поэтому живет по преимуществу в холодных притоках Чусовой, скапливаясь у перекатов: приходи, бери! Только взять не так-то легко: очень осторожная рыба. Питается хариус насекомыми, выпрыгивает из воды и хватает их. «Как начнут сигать вот этакие полуметровые красавцы — настоящая рыбья пляска! Балеруны! Непременно съездим на Чусовую!»

И это служило неплохим воспитательным стимулом, Поехать с Афанасием Даниловичем на Чусовую— в этом для нашего подрастающего Физика был предел мечтаний. Однако Чусовая все так и оставалась мечтой, с годами превращаясь в какую-то фата-моргану. На Амазонку, казалось, легче попасть, чем на Чусовую!

Время бежало. Афанасий Данилович объездил немало рек и речушек, выловил несметное количество всяческой рыбы, а на Чусовую, на хариуса, почему-то так и не съездил.

А чего проще: садись утречком на ТУ-104— и дело, можно сказать, с концом. Ты даже не успеешь налюбоваться медленно плывущей глубоко внизу, колесом разворачивающейся под серебристым крылом землей, похожей на слегка выцветшую топографическую карту, где преобладают рыже-бурые краски; не успеешь ты наглядеться и на сверкающие под солнцем, как арктические снега на необозримых арктических же просторах, облака (я никогда не видел арктических снегов, но думаю, что они именно такие)… Еще несколько минут полета — и вот те же облака, но уже в каких-то невероятных столбообразно вздыбленных нагромождениях. Поистине: облачный Урал над Уралом каменным! А самолет идет на посадку. И еще только полдень.

А из Свердловска до Чусовой, что называется, рукой подать.

Так и не сумев как следует свыкнуться с мыслью, что ты не дома, что оседло-служебные будни прервались на целый месяц (а это немало — месяц!), ты уже бултыхаешься в чусовской воде, смываешь дорожный прах.

Вот тут-то, ежели охота, можешь сквитаться и с Афанасием Даниловичем. «Ага, что! Не взял, не съездил, так я и сам с усам!»

Физик, выросший в тихом провинциальном городке, помнит, с каким энтузиазмом был встречен там первый трактор, какой диковинкой для них был не только самолет, но и батарейный радиоприемник. Класса до шестого он делал уроки при керосиновой лампе, а если не удавалось достать взамен вдруг лопнувшего новое ламповое стекло, то и при коптилке… Протекло чуть более четверти века, и теперь в этом городке, как и в тысяче ему подобных, круглосуточно сияет электричество, полным полно самых разнообразных машин, денно и нощно гудят над ним самолеты… Земные расстояния разительно сократились, государства и материки словно бы друг к другу приблизились. Такие места, как Урал, никто уже не считает далекими. Мальчишки теперь мечтают не об Амазонке, а о космических полетах, — вот куда переместились «дальние страны» Гайдара! И как-то боязно думать: а вдруг в один прекрасный день родная планета покажется нам маленькой и тесной, как однокомнатная квартирка!..

Лирик не делал секрета, что намерен привезти домой цикл чусовских стихов («Надо же оправдать дорогу!» — иронизировал Физик) или хотя бы заготовки к ним. Положившись на милость вдохновенья, он предавался ленивой созерцательности. Однако это надоело ему неожиданно быстро. За Староуткинском Лирик достал самописку, раскрыл блокнот и с того дня, уже не переставая, плел свое поэтическое кружево. 11 на него ничто не действовало, даже шпильки товарищей, которым это поэтическое шаманство изрядно порой досаждало: ведь вдохновленный Лирик не был способен ни на одно полезное дело, даже ложку, того гляди, пронесет мимо рта.

У Лирика была и такая еще надежда: записать никем еще не записанные до него частушки, песни, побасенки, а коль повезет, так и настоящий уральский сказ. Среди его трофеев попадалось кое-что небезынтересное. Но Историк раз за разом предупреждал: «Осторожней, это есть у Бажова!..» Никогда толком не читавший «Малахитовой шкатулки», Лирик мрачнел, падал духом и все глубже погружался в свои стихи. Попытки «хождения в народ» предпринимались им все реже…

Поскольку в состав экипажа «Утки» входили Физик и Лирик, то у нас разгорались и физико-лирические препирательства. Они перестали быть новомодными, однако своей злободневности, как показывает жизнь, все-таки не утратили. Помните эти строки Бориса Слуцкого, откуда все и пошло: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне»?

— В наше время стыдно не знать математики, физики, химии, — обронит, бывало, как бы между прочим Физик. — Даже если ты и служитель муз, все равно стыдно!

— Прошу извинить, почему же? — вежливенько осведомляется Лирик.

— Время такое! А поэтов, могущих соперничать в познаниях с Валерием Брюсовым, почему-то не так уж много…

— Но их стихи, надеюсь, могут соперничать со стихами Брюсова?

— Как сказать.

— А не иметь представления, что такое, например, ямб, не стыдно? — ставит контрвопрос Лирик.

— Нет, не стыдно!

— Так-таки и не стыдно?

— Не стыдно, ибо я все же имею об этом представление. А вот ты можешь сказать, какая разница между пи эр квадрат и два пи эр?

Почесав свою кудрявую голову Эйнштейна. Лирик чистосердечно признается:

— Не могу. Хотя проходили, сдавали…

— Я уж не спрашиваю насчет позитрона, нуклона!..

— И правильно, что не спрашиваешь! Я сам скажу: какая-то мелочь… в атоме, кажется, или в протоне… У меня об этом такое же представление, как у тебя о ямбе. Но обещаю тебе, дружище Физик: когда мне потребуется рифма к слову «эфедрон», я вспомню о позитроне!

— Кокетничаешь невежеством? Ты неоригинален. Один модный поэт в автобиографии написал: «Я до сих пор не мог. у понять, что такое электричество и откуда оно берется». Дескать, вот ты — широкообразованный, всезнающий читатель, а все же ты пешка, всего лишь поклонник моего таланта, и только А я. хоть и не шибко учен, — звезда, знаменитость, твой кумир! Старик Антокольский тоже, быть может, не умудрен насчет теории электричества, хотя — не думаю, но он признается в этом как поэт, а не как подвыпивший щелкопер!

— А ведь и ты, друг, грешишь стишками!

— «Тонкий ход!» — сказал Дон Кихот», — Физик засмеялся.

— Вот, пожалуйста!

— Если мои коротышки ты принимаешь за поэзию, тем хуже для поэзии.

— Слушан, подымай-ка забрало да переметывайся в наш стан, тогда и потолкуем!

— Ты забываешь, что в физике сейчас атомный век!..

— Что из того?

— А в поэзии?.. Какой там у вас век? Да чуть ли не каменный! В лучшем случае у вас наступит век золотой, так это всего лишь золотой, не атомный!

— В поэзии, умная голова, космическая эра!

— Ну, это еще надо доказать.

Разговор, как видите, получился не очень, быть может, крупный, зато горячий. А на чьей стороне победа, спросите вы? Запаситесь терпением: противники еще не раз скрестят шпаги.

Проблема «физики — лирики» хоть и стояла у нас на повестке дня, однако не мешала ни жить, ни продвигаться вниз по реке. И лирики, и физики вносили свою посильную, а точнее, положенную лепту в общее дело, и на «Утке» все шло как по маслу.

Однако, сам того не заметив, я забежал вперед…

Кое-что из географии

Чусовая если и не наиглавнейшая река Урала, то, безусловно, самая красивая. Образуется она в семидесяти пяти километрах южнее Свердловска слиянием Западной и Полдневной Чусовой между Полевской и Сысертью — в «бажовских» местах Среднего Урала, где как бы сходятся север с югом. Перевал через Уральский хребет лежит здесь на высоте всего четырехсот метров и почти незаметен.

Протекает Чусовая по западному, европейскому, склону хребта в северо-западном направлении. Долина ее в верхнем течении широкая, заболоченная; в среднем — почти узкая, каньонообразная, а в нижнем течении, за городом Чусовым, это уже типично равнинная река.

В записной книжке Гоголя отмечено: «Хребет порождает множество вод. В Пермской губернии до 30 рек и около 600 озер. Наибольшие реки Кама и Чусовая, замечательные величественными красотами берегов своих и судоходством обширным».

Будучи левым притоком Камы, Чусовая сама принимает около ста притоков. Это по преимуществу небольшие речушки, еле заметные летом. Но есть среди ее притоков и крупные: Ревда, Межевая Утка, Серебрянка Сылва…

Общая высота ее падения сто семьдесят метров, но распределено оно неравномерно. На небольших порогах-перекатах — река стремительно, с шумом рвется вниз.

Длина Чусовой восемьсот два километра, ширина (на участке Слобода — Чусовой) — от тридцати до ста метров; глубина — от двадцати сантиметров (при низкой воде) до нескольких метров; скорость течения — два-три метра в секунду на плесах и восемь-девять на перекатах.

В районе Свердловска Чусовая дважды пересекает водораздел Уральского хребта — «каменного пояса» России, а затем — многочисленные горные цепи. В этом отношении она редкая река. Но было бы ошибкой причислять ее к разряду горных. Точнее, это река сильно разрушенной низкогорной местности.

Геологическое строение ее бассейна довольно сложное: извилистое русло врезано в так называемые осадочные отложения (известняки, песчаники, сланцы), которые накопились еще в палеозойскую эру, когда на месте нынешнего Урала плескались волны древнего Пермского моря.

В долине реки множество карстовых воронок, провалов, пещер — результат растворения в воде, содержащей углекислоту, известняков, гипсов, ангидритов.

Пещеры почти все «слепые», имеющие только один выход, и расположены на разных высотах. Немало средн них и труднодоступных.

Причусовские почвы в основном подзол. Но здесь есть все то, чем богат Урал: железо, медь, никелевые руды, титан, ванадий, хром, алюминий (бокситы), мрамор, драгоценные камни, золото, платина, соль, нефть, уголь, торф, известняки, глины, гипс, кварцит.

«Урал — российское Эльдорадо», — писал в 1829 году в Санкт-Петербург во время своей поездки по Сибири великий ученый и путешественник Александр Гумбольдт.

Кое-что из истории

Считается, что русским Чусовая известна с XV века, а заселение ее русскими началось столетием позже. (В дореволюционных учебниках истории об этом говорилось так: «теснили инородцев».) Первыми сюда пришли нижегородские ушкуйники.

В центральной части Причусовья обитали тогда преимущественно мансийские племена. Верховья реки принадлежали башкирам, низовья — коми-пермякам, коми-зырянам.

Интересные сведения дает топонимика. Слова из языка упомянутых народов сохранились в географических названиях (Кын, Сулем, Чизма). Имена многих рек оканчиваются на «ва», что на коми-пермяцком означает «вода», «река» (Усьва, Койва, Сылва). Сама «Чусовая» — от искаженного «чус-ва»: быстрая (большая) вода.

Но есть и другое толкование. Например, в недавно вышедшей книге Ивана Сергеева «Тайна географических названий» об этом сказано так.

«…Если мы переведем по-русски название реки «Чу-совая», то получится «река Река-река-река».

Откуда же могло появиться такое название?

Представим себе, что какой-то народ назвал в незапамятные времена безымянный водный поток именем «Чу», то есть дал ему имя воды или реки.

Спустя века в этот кран пришел народ родственного языка, в котором река обозначалась несколько иным словом— «су», и название водного потока стало более длинным — «Чусу», то есть Чу-река.

Много воды протекло в русле этой реки, пока пришел на ее берега другой народ, уже не с востока или с юга, а с запада. В языке этого народа река обозначалась словом «ва» — родилось новое название «Чусува», то есть Чусу-река.

А потом на реку с именем «Чусува» пришли русские, называвшие свои реки Белая, Красивая, Великая… И по законам своего языка они добавили к названию северной реки всего лишь одну букву — так получилось ее название «Чусовая».

Но может быть, это были даже не русские люди, а народ, в языке которого слово «я» означает «река». И тогда к трем звеньям цепочки прибавилось бы еще одно звено: «река Река-река-река-река».

Само же слово «Урал», как полагают, мансийского происхождения: «ур» — гора, водораздел. Оно впервые употреблено в 40-х годах XVIII века Татищевым. До этого Урал называли то Поясом Земляным, то Камнем. Так и говорили: «Ходить за Камень». (Разве не перекликается это с утверждением Галилея: «Обитаемы? нами шар назывался бы «Камнем», а не «Землей», если бы это название было ему дано сначала»?)

Первым поселением русских на Чусовой были Нижне-Чусовские городки. Этот поселок, славившийся солеварными промыслами, стал резиденцией ловких и предприимчивых купцов Строгановых, которые, набивая карман, двести лет хозяйничали на тамошних варницах. «Не тряси берегом, — шутили пермяки, — Строганов соль весит!»

Строгановы были крупнейшими землевладельцами, неограниченными хозяевами этого края. По жалованным царским грамотам им были отданы миллионы десятки земли «Перми Великой», куда относился и бассейн Чусовой («страны Чусовая»).

Во главе чусовской вольницы — гарнизона Нижне-Чусовских городков — стоял атаман Ермак Некоторые историки склонны считать его уроженцем этих мест. «На Чусовой у пришлого Тимофея Аленина i вотчине Строгановых сын родился, Ермак…» — уверяет Павел Петрович Бажов. На эту тему у него даже написан сказ «Ермаковы лебеди». По более правдоподобна все же другая версия: спасаясь от опалы Ивана Грозного, Ермак с ватагой казаков пришел на пермские земли, видимо, с низовьев Волги.

Казаки охраняли строгановские владения от мансийских, татарских и хантэйских племен, которые время от времени совершали набеги из владении хана Кучума.

После разгрома Казанского и Астраханского царства Иван Грозный повелел Строгановым продвинуть свои вооруженные форпосты «за Камень», в глубь «сибирской украйны», до Иртыша и Оби.

«Воевать» Сибирь, как повествует Кунгурская летопись, направили Ермака. Строгановы снабдили его «оружием огненным, пушечками скорострельными семипядными, запасами многими».

Дружина Ермака насчитывала восемьсот сорок душ. треть этого числа составляли приданные для усиления строгановские «солевары-лапотники». «Казаки Ермака потешались над этим сбродом, — рассказывает историк. — Сядут лапотники сообща щи варить, а каждый свой кусок мяса держит в котле привязанным на мочалку».

Огромным преимуществом русских было огнестрельное оружие, которого не имели татары.

Смоляные струги Ермака под желто-золотыми знаменами поднялись «вверх по Чусова-реке» до реки Серебрянки, с верховьев которой дружина волоком переправилась к реке Тагилу. А дальше была Сибирь…

С XVIII века Средний Урал становится важной железорудной и металлургической областью. Здесь строятся заводы (их называли тогда «мужицкими»), открываются рудники. Несколько заводов появилось и на Чусовой — Ревдинский, Староугкинский, Кыновский и другие.

Огромная часть горной промышленности Урала находилась в руках предпринимателей и купцов, таких, как Строгановы, Демидовы. Яковлевы, Шуваловы, Абамелек-Лазаревы.

С особым размахом хозяйничали здесь Демидовы — «зачинатели горного дела в России», «династия, вписавшая свои имена в историю кровью рабочих».

В середине XVIII века Демидовы владели тридцатью тремя заводами, а кроме того, землей и крепостными крестьянами в десяти уездах («свыше десяти тысяч душ мужского пола»). На демидовских заводах производилось около четверти всего российского чугуна (без малого два миллиона пудов).

Приписанных к заводам крестьян бесчеловечно эксплуатировали. Это вызывало волнения, подчас переходившие в вооруженные восстания. Крепостные рабочие приняли участие в крестьянской войне под предводительством Пугачева. На снабжение армии восставших работали некоторые уральские заводы.

До 1878 года железных дорог на Урале не было. А пятьдесят горных уральских заводов выплавляли ежегодно пять миллионов пудов металла, да, кроме того, набиралось до трех миллионов пудов купеческих грузов (сало, масло, пшеница). И почти всю эту восьмимиллионнопудовую тяжесть поднимала на себе Чусовая — главный транспортный нерв края.

К весеннему сплаву начинали готовиться с лета…

В книге «Предания реки Чусовой», изданной Уральским университетом, помешены интереснейшие воспоминания, до сих пор бытующие в народе. Их по крупицам собрала группа студентов-фольклористов во время поездки по Чусовой.

О строительстве барок, например, в этой книге есть такая запись.

«К Покрову дню надо было днище барки выстлать, а кто не выстелет — хлеба не дают. А хлеб давали в конторе.

Одну барку выстроить — так до слез. На нее шло стволов триста. Редко одна-то семья цельную барку работала, больше половину брали, а то и четвертушку. Складывались четыре семьи и работали одну барку.

Делали барки на берегу, а потом скатывали. Сначала катные бревна положат. Сталкивали всем народом, человек тысяча. Спишка это была. Женщины впереди за веревку тянут, она снасть называлась, а мужчины сбоку и сзади пшиками сталкивают. А на берегу' наговорщики стояли, наговаривали, они заставляли вместе дернуть.

Сплав был сезонный. Он продолжался две-три недели, пока держалось половодье.

Па огромных барках-коломенках, поднимавших тысяч пятнадцать пудов груза, сплавляли к Перми все, что удалось заготовить за год.

В середине апреля к небольшой уральской речушке стекались крестьяне из ближних и дальних губерний (приходили даже за тысячу верст!), чтобы заработать несколько рублей и к севу вернуться домой.

«От сплава отец приносил домой копеек тридцать, — рассказывает в упомянутых «Преданиях» одна старая женщина. — Только то, что дома не ест в это время, да муки часть дома оставлял. Придет домой с голыми коленками к посевной».

Но не все возвращались и с тридцатью копейками…

«Как вы, братцы, живете?» — спрашивал путешествовавший в этих краях в конце прошлого века и написавший толстую книгу очерков «Кама и Урал» Василий Иванович Немирович-Данченко. «Помираючи живем. Вот как живем!» — отвечали ему. И потрясенный беллетрист, несколькими страницами ниже, восклицает: «Жалкий, измученный и ограбленный народ! Кто за тебя вступится? Кажется, нет такой тли, которая поедом не ела бы тебя!»

Бурлаков набиралось тысяч до тридцати пяти. Их распределяли на пятьсот барок, двести плотов, оснащавшихся на разных пристанях — в Каменке, Старой Утке, Сулеме, Кыне, Усть-Утке, Верхней Ослянке — и шедших вниз караваном (сплав так и назывался — караванный).

Уровень Чусовой в половодье поднимался выше меженного метра на четыре, а то и больше. В узком извилистом русле среди каменных теснин мчался разъяренный. клокочущий поток. Он подхватывал барки и нес их на себе, словно щепки.

— Вода у нас ярая, весной — страшенная, — говорят тут.

— Кто на Чусовой не бывал, тот бога не видал!

— На Чусовой — прощайся с родней!

В среднем гибла каждая десятая барка.

Наибольшую опасность представляли те повороты реки, где лобастые береговые скалы, словно нарочно, были выдвинуты на самую середину и без того узкого русла.

Эти скалы получили название бойцов.

Они отбрасывали сильную, вспененную струю к противоположному берегу.

II в этом лютом водовороте надо было управлять баркой.

На одно барочное весло — поносную — ставили до сорока человек.

Чтоб хоть как-нибудь уменьшить силу удара барки оскалы, в наиболее опасных местах сооружались заплавни — своего рода буфера, состоящие из системы толстых бревен. При ударе заплавни обычно приходили в негодность, зато барка, случалось, избегала роковой участи.

Потом стали пользоваться так называемыми лотами — тяжелыми чугунными болванками на крепких цепях. Лот работал как своеобразный тормоз: волочась по дну, он значительно снижал скорость барки.

Самой большой из верхних пристаней была Каменка.

Проезжая мимо деревни Каменки, а это всего в девяти километрах от Слободы, мало кто из туристов, еще не войдя во вкус путешествия, останавливается, чтобы подняться к заброшенному, полуразвалившемуся двух, этажному зданию. Здесь во времена Мамина-Сибиряка помещалась караванная контора компании «Нептун* куда захаживал писатель, перед тем как отправиться на барке с Савоськой…

Путь от Каменки до Перми занимал со всякого рода остановками около недели.

…Сплав по Чусовой продолжался вплоть до Октябрьской революции. Но роль этой реки как важнейшей транспортной артерии после постройки железной дорога от сезона к сезону падала.

Белогвардейцы разрушили на Урале примерно три четверти всех заводов, уничтожили речной флот, вывели из строя часть железнодорожных путей и узловых станций, угнали весь подвижной состав.

Тогда-то, в годы разрухи на транспорте, снова вспомнили о Чусовой. Естественно, что многих привлекала мысль воспользоваться Чусовой, чтобы как-то выйти из затруднительного положения.

Реконструкция и подъем промышленного Урала вскоре стали важным звеном плана ГОЭЛРО.