Пьер-Жан Беранже. Песни; Огюст Барбье. Стихотворения; Пьер Дюпон. Песни

Моя кленовая телега

Легко докатит до села.

Везут телегу до ночлега

Два белых с золотом вола.

Их продавали без уступки,

Но все вернул их честный труд:

Во сколько стали при покупке,

Они в неделю отдают.

Я нипочем их не продам,

Скорей в ярмо продамся сам!

А смерть придет с косой своей —

Бери жену, бери детей, —

Волов не дам!

Ты посмотри, какая вспашка,

Взгляни, какая борозда!

И в дождь и в холод, как ни тяжко,

Вол не откажет никогда.

Захочешь в зной хлебнуть водицы

И отойдешь на два шага —

Тотчас же птицы-озорницы

Слетят на черные рога.

Я ни за что их не продам,

Скорей в ярмо продамся сам!

А смерть придет с косой своей —

Бери жену, бери детей, —

Волов не дам!

За них сулит мне кучу денег

Приезжий городской купец.

Куда же он потом их денет?

Свезет, сердечных, во дворец.

Он в аккурат доставит двойню

На масленицу к королю, —

А как наскучат, так на бойню…

Я этого не потерплю!

Я никому их не продам,

Скорей в ярмо продамся сам!

А смерть придет с косой своей —

Бери жену, бери детей, —

Волов не дам!

Мы вырастим такую дочку,

Что может свататься дофин.

Я деньги выложу на бочку:

Зять — это все равно что сын.

Но пусть попросит бело-рыжих —

И дочь услышит окрик мой:

«Жаннетта, черт ли нам в Париже?

Садись в телегу — и домой!»

Я никогда их не продам,

Скорей в ярмо продамся сам!

А смерть придет с косой своей —

Бери жену, бери детей, —

Волов не дам!

Пропел петух, и мы, дрожа,

В потемках лампу зажигаем,

Чуть рассвело — за полгроша

Угрюмо в кузницу шагаем.

Должны мы бить, ковать и гнуть,

Забыть про отдых, про усталость.

Пройдет и завтра как-нибудь,

Наголодаемся под старость.

Среди друзей, в кругу своем

Пусть грянет песня круговая,

Раскаты пушек покрывая!

Мы пьем, мы пьем, мы пьем, —

Живи, свобода мировая!

Все нашей сделано рукой,

Все, что в земных таится недрах,

Что скрыто в глубине морской,

Вся красота сокровищ щедрых,

И редкий жемчуг, и руда,

И сладкий плод, и хлеб насущный…

Идут года, стригут стада,

И льется шерсть волной послушной.

Среди друзей, в кругу своем

Пусть грянет песня круговая,

Раскаты пушек покрывая!

Мы пьем, мы пьем, мы пьем, —

Живи, свобода мировая!

Но что за прибыль нам в труде,

Который нам сгибает спины,

Живем весь век в поту, в нужде

И сами стали, как машины.

Мы строим башни городов,

Но там рабочим ничего нет.

Лишь только в улье мед готов,

Хозяин пчел немедля гонит.

Среди друзей, в кругу своем

Пусть грянет песня хоровая,

Раскаты пушек покрывая!

Мы пьем, мы пьем, мы пьем, —

Живи, свобода мировая!

Пускай тщедушных барчуков

Вскормила наша мать-старуха,

Растет богач и был таков,

И не поклонится ей сухо.

Трехвековых обид не счесть.

В рабочих семьях по старинке

Принадлежит девичья честь

Всем грязным торгашам на рынке.

Среди друзей, в кругу своем

Пусть грянет песня хоровая,

Раскаты пушек покрывая!

Мы пьем, мы пьем, мы пьем, —

Живи, свобода мировая!

В гнилом тряпье, полумертвы,

Под жалкой крышей, под забором,

Ночуем в обществе совы,

В соседстве с жуликом и вором.

А между тем, когда весной

Кровь запылает, мы не вправе

Пожаловаться вам на зной,

Укрыться в зелени, в дубраве.

Среди друзей, в кругу своем

Пусть грянет песня хоровая,

Раскаты пушек покрывая!

Мы пьем, мы пьем, мы пьем, —

Живи, свобода мировая!

А если наша кровь течет

Где бы то ни было потоком,

Мы за нее предъявим счет

Тиранам хищным и жестоким.

Мы приберечь ее должны

До бурь земных или небесных.

Сегодня мир сильней войны

Для всех людей простых и честных.

Среди друзей, в кругу своем

Пусть грянет песня хоровая,

Раскаты пушек покрывая!

Мы пьем, мы пьем, мы пьем, —

Живи, свобода мировая!

Однажды, в детском возрасте беспечном,

Когда душа, как синий мотылек,

Еще не знает ничего о вечном,

Еще не знает, что такое бог,

Я рвал цветы и собирал букеты

И вдруг на склоне голого холма

Увидел темных сосен силуэты, —

И мысль о боге родилась сама:

О бог добра и красоты,

Бог вереска и стройных сосен,

Повсюду ты,

Твои черты,

О, как ты щедр и плодоносен!

Прямые сосны — воплощенье лада:

Прекрасные сосновые леса

Соединили простоту Эллады

С готическим порывом в небеса.

Их долу гнет дыханье урагана,

Но только налетят его валы —

И грянет гимн огромного органа,

Где трубы — красноватые стволы.

О бог добра и красоты,

Бог вереска и стройных сосен,

Повсюду ты,

Твои черты,

О, как ты щедр и плодоносен!

Но вот сюда приходят лесорубы,

И край, который был от века нем,

Топор разбудит весело и грубо, —

Топор добудет то, что нужно всем.

Смолой пахучей доски пропитают,

Могучие построят корабли.

В их белых парусах ветра витают,

Их белый пар уносит от земли.

О бог добра и красоты,

Бог вереска и стройных сосен,

Повсюду ты,

Твои черты,

О, как ты щедр и плодоносен!

Я слушаю оркестр сосновой рощи,

Смычок господень тон ей задает, —

И в бальной зале струнный отзвук ропщет,

Когда смычки пускаются в полет.

В напевах сосен — ни одной ошибки:

Они передадут и смех и плач.

Живет в сосне душа безмолвной скрипки,

Которой разомкнет уста скрипач.

О бог добра и красоты,

Бог вереска и стройных сосен,

Повсюду ты,

Твои черты,

О, как ты щедр и плодоносен!

Из легких бревен строятся избушки,

Из звонких досок — дачи на реке.

По просекам ведут овец пастушки,

Бродяги сладко дремлют в холодке.

Друзья-деревья, вы всегда при деле,

Вы как рабочий или хлебороб.

Ваш первый дар — простые колыбели,

Последний дар — простой сосновый гроб.

О бог добра и красоты,

Бог вереска и стройных сосен,

Повсюду ты,

Твои черты,

О, как ты щедр и плодоносен!

Питомцы бури, вестники рассвета,

Нерасторжимый сладостный союз!

Поет о вас народ в стихах поэта,

К вам Аполлон приводит девять муз.

Вступив под этот полумрак зеленый,

Мудрец счастливой мыслью осенен.

Орфей, приди мечтать под эти кроны,

Ликург, найди здесь праведный закон!

О бог добра и красоты,

Бог вереска и стройных сосен,

Повсюду ты,

Твои черты,

О, как ты щедр и плодоносен!

Не задержаться дольше срока

В веселом возрасте любви:

Года — что бурный бег потока,

Не преградить его струи.

Уж нет девчонки всех свежее,

Кого Жаннеттой кликал свет:

На солнце персик стал смуглее,

На кущах роз бутонов нет.

Теперь я — тетка Жанна,

Люблю своих ребят:

Свинью, осла, вола, барана,

Коров, девчонок, поросят,

Козу, мальчишек, индюшат, —

Их песня мне теперь желанна,

Как раньше — песенка щеглят!

Когда в невестах я ходила,

Другой вовек бы не найти,

Кто б чепчик мог надеть так мило,

Так ловко косу заплести.

Теперь попробуй погуляй-ка,

Теперь чепца не завязать!

Как станешь мамкой да хозяйкой,

Других собак начнешь гонять!

Теперь я — тетка Жанна,

Люблю своих ребят:

Свинью, осла, вола, барана,

Коров, девчонок, поросят,

Козу, мальчишек, индюшат, —

Их песня мне теперь желанна,

Как раньше — песенка щеглят!

Теперь посев, сбор винограда,

Жнитво, и стирка, и покос:

И все-то это кушать радо,

И все-то это пьет до слез!

То ведьма скот околдовала,

То деткам надобно помочь;

На ребятишек хворь напала,

Корова отелилась в ночь…

Теперь я — тетка Жанна,

Люблю своих ребят:

Свинью, осла, вола, барана,

Коров, девчонок, поросят,

Козу, мальчишек, индюшат, —

Их песня мне теперь желанна,

Как раньше — песенка щеглят!

Сюда, сюда, мои хохлатки,

И мой петух, тамбур-мажор!

Смотри, как лупит без оглядки

Ко мне мой милый пышный двор!

Те сосуночки и телята,

Утята в луже у двора,

Звонкоголосые ягнята, —

Мне слаще звона серебра.

Теперь я — тетка Жанна,

Люблю своих ребят:

Свинью, осла, вола, барана,

Коров, девчонок, поросят,

Козу, мальчишек, индюшат, —

Их песня мне теперь желанна,

Как раньше — песенка щеглят!

Все то, что нужно нам в хозяйстве,

Как злато-серебро красно;

Его не сыщешь в разгильдяйстве,

Трудами создано оно.

Но муж пьяным-пьяней вернется

И спотыкается, подлец!

Тогда дерись, а как встряхнется, —

Тогда целуйся — и конец!

Теперь я — тетка Жанна,

Люблю своих ребят:

Свинью, осла, вола, барана,

Коров, девчонок, поросят,

Козу, мальчишек, индюшат, —

Их песня мне теперь желанна,

Как раньше — песенка щеглят!

Граф Раймон почил до срока,

Маргарита с той поры,

Как отшельник, одинока,

В замке наверху горы,

С собою взяв одну служанку,

Шептала скорбные слова

И в поздний час, и спозаранку,

Мертва скорее, чем жива.

А в молельне на помосте

Златотканое шитье

Облачало прах и кости

Мужа бренного ее.

И это сумрачное место

В душе вдовы хранило хлад —

Так прежде жрицы в храме Весты

Поддерживали свет лампад.

В декабре, когда смеркалось,

И она, тиха, кротка,

Только-только собиралась

Съесть дары зеленщика,

Служанка в ужасе вбежала

И голосит: «В ворота стук!»

И в двери, не смутясь нимало,

Мужчина появился вдруг.

В одеянье фатоватом

На порог ступил блондин,

И запахло ароматом

Медоноснейших долин.

Курчавится его бородка,

Эмаль зубов его слепит,

Сияет взор светло и кротко,

Но страстью сдержанной кипит.

Вот он сел с вдовою рядом,

Расстегнул, смеясь, камзол

И лукавым, острым взглядом

Посмотрел на скудный стол.

«У вас мне нечего отведать, —

Сказал он просто, как мужлан. —

А голод просит отобедать,

Да так, как требует мой сан».

Но взмолилась Маргарита!

«Такова моя судьба:

Хоть ларцы мои набиты,

Да пустуют погреба.

Что вы хотите? Я вдовею,

Сама не ем и слезы лью.

Но все добро, каким владею,

Я вам охотно отдаю».

Кавалер, безумно весел,

Ключ от вдовьего ларца

На груди своей повесил —

И внезапно из дворца

Огромный зал образовался,

И в небывалой пестроте

Накрытый пышно стол поднялся,

И свет зажегся в темноте,

И на пиршество, убоги,

Бедняки сбежались в зал.

«Это братья ваши в боге», —

Незнакомец прошептал.

И стало страшно Маргарите,

Но вдруг до слуха донеслось:

«Мадам, прошу вас, не дрожите!

Меня зовут Исус Христос».

Пока акулы, кашалоты,

Пираты вольные пучин,

За мелюзгой ведут охоту

В бездонности морских глубин,

Мы на берег пустынный, хмурый,

Где, кажется, земле предел,

Великой выкинуты бурей…

Как безотраден наш удел!

И все ж, республика святая,

Хоть хлеб твой горек, черствы сухари,

Но если ты велишь: «Умри!» —

Любой из нас умрет, тебя спасая.

Тому порукой — доля наша злая,

И кандалы, и Сен-Мерри!^{226}

Вот чайки с белыми крылами,

Морские ласточки… Они

Птенцов летать под небесами

И в штормовые учат дни.

А нашим детям кто поможет?

Приют им даст ли кто-нибудь?

Новорожденных голод гложет,

У матерей иссохла грудь.

И все ж, республика святая,

Хоть хлеб твой горек, черствы сухари,

Но если ты велишь: «Умри!» —

Любой из нас умрет, тебя спасая.

Тому порукой — доля наша злая,

И кандалы, и Сен-Мерри!

По побережью мы блуждаем

У крепостных угрюмых стен

И о республике мечтаем

Иль о любви… Как тяжек плен!

Издалека доносят волны

Предсмертный хрип, кандальный звон,

И стон свободы, скорби полный,

И погребальных песен стон…

И все ж, республика святая,

Хоть хлеб твой горек, черствы сухари,

Но если ты велишь: «Умри!» —

Любой из нас умрет, тебя спасая.

Тому порукой — доля наша злая,

И кандалы, и Сен-Мерри!

Увы, железною рукою,

Меч Венгрии, ты сломан был.

Изменник, завладев тобою,

К ногам царя тебя сложил…

И ныне ищут у султана

Убежища Кошут и Бем.^{227}

Покой вкушает невозбранно

Гёргей, став ненавистен всем.

И все ж, республика святая,

Хоть хлеб твой горек, черствы сухари,

Но если ты велишь: «Умри!» —

Любой из нас умрет, тебя спасая.

Тому порукой — доля наша злая,

И кандалы, и Сен-Мерри!

Изгнали мудрого Манина,^{228}

Венеции не встать с колен…

О, Гарибальди и Мадзини,

Простите ль нам вы Рима плен?^{229}

Сказал Христос Петру святому,

Чтоб он в ножны свой меч вложил.

Зачем же кровью по-пустому

Его наместник обагрил?

И все ж, республика святая,

Хоть хлеб твой горек, черствы сухари,

Но если ты велишь: «Умри!» —

Любой из нас умрет, тебя спасая.

Тому порукой — доля наша злая,

И кандалы, и Сен-Мерри!

Из Сен-Мишеля, из Дуллена,

Из Бадена несутся к нам

Стенания трибунов пленных,

Иль выстрелы грохочут там.

Кто спасся — те в чужие страны

Бегут, изранены, в крови…

Так где ж твой край обетованный,

О бог свободы и любви?

И все ж, республика святая,

Хоть хлеб твой горек, черствы сухари,

Но если ты велишь: «Умри!» —

Любой из нас умрет, тебя спасая.

Тому порукой — доля наша злая,

И кандалы, и Сен-Мерри!

Весь день сижу я у станка,

Ногами двигаю педали;

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

В деревне мочат коноплю,

По осени в огромной луже.

Сентябрь я с малых лет люблю, —

Пусть времена и стали хуже:

С большими я тогда ходил

Цепами бить костру к болоту,

Хотя еще неловок был

И не обучен обмолоту.

Весь день сижу я у станка,

Ногами двигая педали;

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

Растет в низинах конопля,

И под шатром ее все время

Щебечет птичий хор, клюя

Ее питательное семя.

Мужские стебли нам дают

Нить на канаты, парусину,

Из женских — ткань на платья ткут

И тонких кружев паутину.

Весь день сижу я у станка,

Ногами двигая педали;

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

Зимой, по темным вечерам,

На посиделках мы сидели;

Сучат девчонки пряжу там,

А парни треплют клок кудели.

Мне труд был с детства нипочем,

Недоставало лишь сноровки,

А повзрослев, я стал ткачом

И тку с тех пор без остановки.

Весь день сижу я у станка,

Ногами двигая педали,

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

Станок наладить и пустить

Не просто — глаз тут нужен точный,

Чтобы в утке не рвалась нить

И ткань была красивой, прочной.

Шелка в сырых подвалах ткут, —

Там мягче нить, ровней плетенье,

Но в полумраке вреден труд,

И рано ткач теряет зренье.

Весь день сижу я у станка,

Ногами двигая педали,

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

Когда бы мог я, как паук,

При свете солнечном трудиться, —

Не знал бы я очков! Но круг

Замкнулся — надо покориться:

Ведь паруса нужны судам,

Пеленки — маленьким ребятам,

На платья нужен шелк для дам,

И сукна — господам богатым, —

И вот сижу я у станка,

Ногами двигая педали,

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

Нужны еда нам и питье,

Но этого и бедным мало;

Мы ткем, чтоб свежее белье

У женщин в сундуках лежало, —

Ведь бедняку и богачу

Равно на чистом спать охота,

И в мире прачке и ткачу

Всегда отыщется работа.

Сижу весь день я у станка,

Ногами двигая педали,

Ведет челнок моя рука,

И слышен в песне челнока

Свист ласточек в небесной дали.

Ну что сказать вам о брюнетке?

Из тьмы ресниц взлетает взор —

Так светоч месяца сквозь ветки

Стремит лучи на гладь озер.

Она и гибче и стройнее,

Чем нежный пальмовый росток,

Уста пунцовые алее,

Чем самый алый лепесток,

А слово скажет — и, немея,

Все короли лежат у ног.

Она идет — плещитесь, воды!

Клонитесь, ясень, вяз и клен!

Пичуги, поднимайте звон!

Черты ее спряла природа

Из нитей, нежных словно сон.

Ей поклоняются безмерно,

Чтобы вершин любви достичь,

Ее преследуют, как серну,

Как аппетитнейшую дичь.

Но для кого рука Дианы,

Но для кого небесный лик?

Податливая, как лианы,

Загадочная, как тайник,

Она морочит беспрестанно

Юнцов и царственных владык.

Она идет — плещитесь, воды!

Клонитесь, ясень, вяз и клен!

Пичуги, поднимайте звон!

Черты ее спряла природа

Из нитей, нежных словно сон.

Она — как бриллиант в короне,

Как слиток в золотом песке,

Как инкрустация на троне,

Как лучший камень в тайнике.

Горит, как радуга двойная,

Заполнившая небосвод,

Дворец, в который, обмирая,

И королева не войдет, —

А ей такого мало рая

И мало царственных щедрот.

Она идет — плещитесь, воды!

Клонитесь, ясень, вяз и клен!

Пичуги, поднимайте звон!

Черты ее спряла природа

Из нитей, нежных словно сон.

Туда пути не знают туры,

Туда не долетит стрела,

Куда строптивую натуру

Девичья гордость завела.

Ей лишь мудрец в мужья годится,

Будь он владыка или жнец,

Но не легко найти девице

Мудрейшее из всех сердец:

Меняются века и лица,

Но редок на земле мудрец.

Она идет — плещитесь, воды!

Клонитесь, ясень, вяз и клен!

Пичуги, поднимайте звон!

Черты ее спряла природа

Из нитей, нежных словно сон.

Представьте вересковый мшаник,

А на краю — стволы берез, —

Как будто бы случайный странник

Морскую пену в лог принес.

И там, где тень ветвей резвится,

Стройней березок молодых

Сидит прекрасная девица

В венце из прядей золотых.

Белокура и белокожа,

Слезы блеском глаза зажгли.

На цветок и звезду похожа,

Дочь небес и дитя земли.

Ее встречают как кумира

И хором славят голоса.

Молчи, свирель! Умолкни, лира!

Пускай о ней поют леса!

Ее приходу птицы рады,

И зверь выводит к ней зверят.

Пруды, ключи и водопады

Ей зеркала свои дарят.

Белокура и белокожа,

Слезы блеском глаза зажгли.

На цветок и звезду похожа,

Дочь небес и дитя земли.

Твердят, что к звездам среброкрылым

Ночную речь стремит она,

Другие говорят, что с милым

Она уже обручена.

Но перестань болтать, бездельник!

Ведь не видал ее дружка

Ни дуб, ни бук, ни можжевельник,

А след ведет за облака.

Белокура и белокожа,

Слезы блеском глаза зажгли.

На цветок и звезду похожа,

Дочь небес и дитя земли.

Золотолиственные вайи

Небесных кущ ее манят,

Она, мечту из них свивая,

От жизни отвращает взгляд.

Ты, ангел, принял облик женский,

Когда покинул божий рай.

Теперь ищи в толпе вселенской,

Родную душу выбирай!

Белокура и белокожа,

Слезы блеском глаза зажгли.

На цветок и звезду похожа,

Дочь небес и дитя земли.

Француз по праву ей гордится,

Наваррец ей хвалу поет.

Шатенка — редкостная птица —

Гнездо себе в Париже вьет.

Ее брюнеткой называя

Или блондинкой, люди лгут.

Она — не та и не другая,

Тут спутать может только плут.

Моя шатенка прихотлива,

Как ящерицы чешуя,

И искрометнее ручья

Горячий взгляд разит на диво.

Найдется ль в мире стан стройнее

И ножка сладостней для глаз,

Найдется ль кожа розовее

Под пеньюаром в ранний час?

Вздыхатель приготовит губы —

Она осадит храбреца,

И перлами заблещут зубы

Из темно-алого ларца.

Моя шатенка прихотлива,

Как ящерицы чешуя,

И искрометнее ручья

Горячий взгляд разит на диво.

Она в седле как англичанка,

Как русская, плясать сильна,

В любви безудержной — испанка

И немка — в вальсе дотемна.

В движеньях гибче одалиски,

Ловчей гречанки — в пене вод,

Она поет по-италийски

И по-французски локон вьет.

Моя шатенка прихотлива,

Как ящерицы чешуя,

И искрометнее ручья

Горячий взгляд разит на диво.

Как истинная дочерь Евы,

Она желанием пьянит.

Но миги страсти, где вы, где вы?

Прильнет на миг — и отстранит.

В седло, любовник, мчи лесами

И на пути Армиде встань!

Она тебя затравит псами,

Неудержимая, как лань!

Моя шатенка прихотлива,

Как ящерицы чешуя,

И искрометнее ручья

Горячий взгляд разит на диво.

Быть может, в кротости нежданной

Согреет путника она?

Но нет, как Девственница Жанна,

Она судьбе своей верна:

Для битвы опустить забрало

Велел ей ангела полет.

Когда-то Францию спасала,

А завтра целый мир спасет.

Шатенка, ты вольнолюбива,

Как шпаг и копий острия,

И беспощаднее копья

Горячий взгляд разит на диво.

Мы — за прогресс и за свободу!

Стремимся к цели мы одной:

Служить науке и народу…

Доктрину Мальтуса — долой!

Ученья свет труду поможет

Сильнее сделаться вдвойне.

Социализму путь проложит

Студент с рабочим наравне.

Грядущего врата мы распахнули…

Вперед! Торопимся мы в бой

И, если надобно, подставим грудь под пули,

Как Роберт Блюм^{231}, прославленный герой!

Все, что нам нужно для ученья:

Одежда, пища, светлый дом

И книги — все без исключенья

Упорным создано трудом.

Науки больше не желают

Томиться в келье мудреца.

Стремленьем к знанию пылают

И под лохмотьями сердца.

Грядущего врата мы распахнули…

Вперед! Торопимся мы в бой

И, если надобно, подставим грудь под пули,

Как Роберт Блюм, прославленный герой!

Рабочие, вы — наши братья!

Мы взяться за руки должны.

Пускай нам совы шлют проклятья,

Озлоблены, ослеплены…

Одетые в простые блузы,

Освободим науку мы —

Венгерцы, немцы и французы —

Из вековой ее тюрьмы!

Грядущего врата мы распахнули…

Вперед! Торопимся мы в бой

И, если надобно, подставим грудь под пули,

Как Роберт Блюм, прославленный герой!

Теперь табак, вино и танцы

Весь наш досуг не поглотят.

Амура шалости, повстанцы,

В такие дни сердцам претят.

Горда Минерва и прекрасна…

Приняв Республики черты,

Она затмила всех… Напрасно,

Венера, нас прельщаешь ты!

Грядущего врата мы распахнули,

Вперед! Торопимся мы в бой

И, если надобно, подставим грудь под пули,

Как Роберт Блюм, прославленный герой!

Да, революция порою

Кровавый оставляет след,

И если пушки зев откроют,

Столицы, ожидайте бед!

Звезда февральская скатилась…

Прислушивайтесь: кони ржут.

Весть грозная распространилась:

Войска царя на нас идут…

Грядущего врата мы распахнули,

Вперед! Торопимся мы в бой

И, если надобно, подставим грудь под пули,

Как Роберт Блюм, прославленный герой!

Но мы, студенты, люд веселый,

Угроза нас не бросит в дрожь,

И в Вене пляшет фарандолу,

Как и в Париже, молодежь…

Долой тиранов гнет кровавый!

Мы — правды яркие лучи,

А вы, Атиллы, с вашей славой,

Вы — лишь народов палачи!

Грядущего врата мы распахнули…

Вперед! Торопимся мы в бой

И, если надобно, подставим грудь под пули,

Как Роберт Блюм, прославленный герой!

Кто не встречал ее когда-то?

Улыбка, грустная слегка,

Одежда — дыры и заплаты;

Лицо — свежее ручейка.

Кто не встречал ее над бездной

Позора, боли, тайных слез,

Где гибнут жертвою безвестной

Плясуньи, что нежнее роз?

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

Ты исстрадалась, дочь Господня,

И кожа, что была нежна,

Груба, вся в трещинах сегодня, —

И нищета тому вина.

В полях то дождь, то клубы пыли,

А в городах — порок и грязь.

Тебя травили и язвили,

И ты душою извелась.

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

Хоть красота неуязвима

Для оскорблений и обид,

Печально май проходит мимо

И утро счастья не сулит.

А под ногами вьются гады,

И западня коварно ждет.

Шмели всегда проникнуть рады

К сокровищам девичьих сот.

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

Незримый ангел дни и ночи

Пусть охраняет твой приют!

Пускай при лампе слепнут очи,

Но не оставь свой честный труд.

Насущную горбушку хлеба

Смочи и потом и слезой!

Не дай гиенам на потребу

Наивность ласки молодой!

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

Ту, что к богатому карману

За золото идет сама,

Ждут хмурой осени туманы

И беспощадная зима.

Ей не привлечь юнцов ватагу,

Когда поблекнет красота.

Ее вы встретите, беднягу,

Рыдающую у моста.

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

А та, что защищает строго

Честь и достоинство свое, —

Благословенна! Очи бога

Глядят отцовски на нее.

Когда явилась Женевьева,

Атилла сгинул, как дракон.

Страшитесь Орлеанской девы,

Прочь, саксы и норманны! Вон!

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

Сестра моя, дитя народа!

Не покорясь своей судьбе,

В крови ты бьешься за свободу —

И правда победит в борьбе!

Сестра! Разбей свои оковы!

Пусть в царстве счастья наконец

Ты королевой станешь новой

И примешь миртовый венец!

Цветок без корня, ты — без дома,

Ты ищешь ласки и добра.

Откуда ты? Мы не знакомы,

Но не моя ли ты сестра?

Был вечер над рекой унылой.

Под тенью тополей густой

Близ дома мельничихи милой

Шел некто в сажень высотой,

С большими серыми усами,

В широкой шляпе, взглядом строг,

В плаще, с роскошными кудрями, —

То был сам дьявол или бог.

Его был голос схож с грозою,

Как рог звучал средь чащ лесных.

Он крикнул: «В лес иди за мною,

Я дам тебе сто золотых!»

И я пошел без возраженья…

Был так ужасен взгляд его,

Что он сломил бы, без сомненья,

Порыв упорства моего.

Как заяц, несся он проворно,

Хоть в то же время не бежал…

За ним я следовал покорно

И, чуя смерть свою, дрожал.

Чтоб заманить меня, порою

Он рокотал средь чащ густых:

«Иди в лесную глушь за мною,

Я дам тебе сто золотых!»

И вот мы в чаще очутились!

Настала ночь. Слепя мой взгляд,

Огни внезапно засветились…

Казалось, мы попали в ад.

Раздался гром! Я пал, простертый…

Когда ж взглянул, где мой вожак, —

Ого! узнал я тотчас черта;

С хвостом, с рогами, был он наг,

Стоял он с книгою большою,

Со множеством страниц пустых.

Как гром он грянул над землею:

«Что ж, хочешь сотню золотых?

Клянись мне кровью и душою,

Клянись творцом и сатаной,

Что с женщиною ни с одною

Ты жить не будешь, как с женой,

Покуда сорок лет не минет

Тебе. До тех же пор пускай

Твой пыл в проказах не остынет

И уз любовных ты не знай!»

Держал он книгу предо мною,

Перо зажав в когтях кривых…

«Ну, подпишись под клятвой тою

И получай сто золотых!»

Но чем исполнить приказанье

И подписать на месте том,

Забыв и страх и колебанье,

Я осенил себя крестом…

Исчез нечистый в клубах дыма,

А я был вмиг перенесен

На мельницу к моей любимой…

Все сгинуло, как некий сон.

«Владей, — она сказала, — мною,

Вот ключ от всех богатств моих!»

Под медной крышкою простою

Лежала сотня золотых!

У излуки болотной пасутся быки:

Очертания грубы, подгрудки крепки…

И, закруженный тропкой,

Смотрит путник на их первобытную стать

И порой, заглядевшись, забудет шагать

Луговиною топкой.

Отгибаются стебли осоки назад

Там, где бычьи широкие ноздри пыхтят

И глазища сверкают.

Раздвигают болотную жижу быки, —

Лишь на белых нацеленных лбах завитки

Грязной шерсти мелькают.

То меж них, ударяя с молитвой в кимвал,

Бога Аписа древле Египет искал;

Выбирали когда-то

Безупречных серебряно-светлых быков,

Чтоб задобрить воинственных римских богов

Этой жертвой богатой.

Их рога рассекают небесную твердь

И угрюмо сулят неизбежную смерть

Самым храбрым тореро.

Да, в итоге всегда побеждают быки,

Хоть в Испании славятся те смельчаки

Свыше всяческой меры.

Если к бычьим стадам, к полукружью болот,

Нежноокая телка порой забредет,

Нарушая молчанье

Огнеглазых любовников, буйных самцов, —

Над лугами стоит нескончаемый рев

И глухое мычанье.

Так храните исконную дикость, быки,

Жуйте вволю, уйдя далеко в тростники,

Оставайтесь с природой.

Не таскайте ярма от рассвета до мглы,

Как в неволе — сородичи ваши, волы…

Дорожите свободой!

Все розы сада в пышных кринолинах,

Струящие тончайший аромат,

И все цветы, которые в долинах

Меж трав зеленых радугой пестрят,

И все девицы, чья краса в расцвете

И свежестью чарует в двадцать лет,

Бесцветны и скучны, как все на свете,

Когда тебя, мой друг, со мною нет.

Мерцают в небе звезды и планеты,

Они ведут небесный хоровод,

Который восхищенные поэты

Прославили в строках баллад и од, —

А для меня их танец и круженье,

Их собственный и отраженный свет

Мертвы, как бледный плод воображенья,

Когда твоих очей со мною нет.

Пусть соловей над розою томится,

Руладой исходя в тени ветвей,

Но, выйдя в сад, нетрудно убедиться,

Что есть другой такой же соловей.

А мне твой нежный голос не заменит

Ничей замысловатый триолет,

Когда тебя не слышу хоть мгновенье

И песенки твоей со мною нет.

Любимая, пусть все цветы увянут

И онемеют в рощах соловьи,

Пусть звезды в небесах светить устанут

И растеряет день лучи свои…

В тебе одной цветы и песни эти,

Сиянье дня, спокойный ход планет:

Не существует ничего на свете,

Когда тебя, мой друг, со мною нет!

Вот, господа, моя корова,

Ее вам видеть не впервой.

Она крепка, стройна, здорова,

Она питается травой.

Она зимою, в срок урочный,

Всегда приносит двух телят.

Она поит струей молочной

Всех тех, что нынче пить хотят.

В тяжелом вымени река

Молочная сокрыта.

Привычна ей моя рука,

Смотри, как много молока, —

Но берегись ее копыта!

Нога коровья женской ножке

Не уступает в белизне.

Серпом изогнутые рожки

Подобны молодой луне.

Пусть голос колокольца тонок,

Он слышен мне к исходу дня;

Она бежит, как жеребенок,

Едва почуявши меня.

В тяжелом вымени река

Молочная сокрыта.

Привычна ей моя рука,

Смотри, как много молока, —

Но берегись ее копыта!

Струя упруго бьет в бидоны

И растекается легко.

Мудрей профессоров Сорбонны

Моей коровы молоко.

Не скорбью о несчастье вдовьем,

Не чопорностью старых дев —

Напитан силой и здоровьем

Ее благоуханный хлев.

В тяжелом вымени река

Молочная сокрыта.

Привычна ей моя рука,

Смотри, как много молока, —

Но берегись ее копыта!

С тридцатого, благого года

В заботах я едва дышу,

Все больше у меня дохода,

Что ни весна — по малышу;

Как много, много деток милых!

Я не тревожусь ни о ком:

Течет вино густое в жилах

У тех, кто вскормлен молоком!

В тяжелом вымени река

Молочная сокрыта.

Привычна ей моя рука,

Смотри, как много молока, —

Но берегись ее копыта!

Республика, наша царица,

Уроки дает королям:

В три дня — этим можно гордиться —

Права возвратила всем нам.

Дрались мы за призрак свободы —

Реформу. Но грош ей цена!

Старье уничтожив, народу

Республика будет верна.

Республике, нашей святыне,

Пой славу, родная страна!

На вечные мы времена

Клянемся ей в верности ныне.

Ниспослана богом она,

Ей слава отныне!

Министрам бесчестным послушен,

«Король баррикад» обнаглел.

К страданьям людским равнодушен,

Грозить он народу посмел.

«Подвластно нам бурное море,

Волнам мы смириться велим!» —

Решили тираны… Но вскоре

Ответила нация им.

Республике, нашей святыне,

Пой славу, родная страна!

На вечные мы времена

Клянемся ей в верности ныне.

Ниспослана богом она,

Ей слава отныне!

Ребята, которым едва ли

Под силу булыжник поднять,

В те дни мостовые ломали,

Чтоб камни бойцам подавать.

И кровью, и потом соленым

Цемент заменяли легко…

Ораторам нашим хваленым

До этих бойцов далеко!..

Республике, нашей святыне,

Пой славу, родная страна!

На вечные мы времена

Клянемся ей в верности ныне.

Ниспослана богом она,

Ей слава отныне!

«Пали, батальон!» — «Погодите,

Солдаты, по братьям палить!

Не будьте рабами, идите

Туда, куда совесть велит!»

И вняли призыву солдаты,

Идут они с музыкой вспять…

Удрал наш король трусоватый,

Прошло его время, видать!

Республике, нашей святыне,

Пой славу, родная страна!

На вечные мы времена

Клянемся ей в верности ныне.

Ниспослана богом она,

Ей слава отныне!

Тиранов и добрых не надо,

Свободы не стоят они!

Пускай за дворцовой оградой

Лишь маки алеют одни!

А вы, пехотинцы, зуавы,

Драгуны — вы все, молодцы,

Народу служите со славой!

Зачем охранять вам дворцы?

Республике, нашей святыне,

Пой славу, родная страна!

На вечные мы времена

Клянемся ей в верности ныне.

Ниспослана богом она,

Ей слава отныне!

Глядите! Вот новая эра,

Ее предсказали давно.

Республика, ты — не химера,

И всех нас ты любишь равно.

Ведь нам обещала ты волю…

Дни братства уже настают…

Искать ли нам лучшую долю

На небе, когда она тут?

Республике, нашей святыне,

Пой славу, родная страна!

На вечные мы времена

Клянемся ей в верности ныне.

Ниспослана богом она,

Ей слава отныне!

Париж из могилы восстал,

Как новый Христос, лучезарен…

И страж, испугавшись, бежал…

Народ, будь за весть благодарен!

Чугунные пасти мортир

И трубы с их глоткою медной

Гремят, извещая весь мир

О новой эпохе победной.

Народы, спешите скорей,

На нашу республику гляньте!

Она бастиона грозней,

Но горлинки юной нежней…

Стеною вокруг нее встаньте!

Покрытою кровью врагов,

Ее баррикады видали,

Когда, словно пламенный зов,

Ружейные залпы звучали.

Но вот, наконец победив,

Оружье она обтирает,

И новый могучий призыв

Трудящихся всех собирает.

Народы, спешите скорей,

На нашу республику гляньте!

Она бастиона грозней,

Но горлинки юной нежней…

Стеною вокруг нее встаньте!

Куда же нам ныне идти?

Глядят в ожиданье народы.

Ведь нас, коль собьемся с пути,

Ждет рабство на долгие годы.

Свой вклад в наше дело, горды,

Несите, трудясь, словно пчелы:

Мыслители — бдений плоды,

Рабочие — труд свой тяжелый!

Народы, спешите скорей,

На нашу республику гляньте!

Она бастиона грозней,

Но горлинки юной нежней…

Стеною вокруг нее встаньте!

Мы можем творить чудеса!

Поднять целину поспешите,

Сажайте в пустынях леса,

Болота везде осушите!

Давно уже Франция ждет…

Струись же, поток изобилья!

Весь мир полной грудью вздохнет.

Свобода расправила крылья!

Народы, спешите скорей,

На нашу республику гляньте!

Она бастиона грозней,

Но горлинки юной нежней…

Стеною вокруг нее встаньте!

Безрадостна участь была

И девушек в тяжкой неволе…

Республика всем принесла

Иную, счастливую долю.

В сердцах у французов цари,

Будь матерью щедрою детям,

Все нации ты озари

Своим благодетельным светом!

Народы, спешите скорей,

На нашу республику гляньте!

Она бастиона грозней,

Но горлинки юной нежней…

Стеною вокруг нее встаньте!

Когда девчонка в пляс идет,

Ее целуют в лад припеву, —

Поет и пляшет хоровод

И выбирает королеву.

Когда идет красотка в пляс,

Ее целует тот из нас,

Кто пожелает, — в лад припеву;

Когда же все целуют деву,

Круг выбирает королеву.

И вот Надин пустилась в пляс!

Все поцелуи — про запас!

«Надин, возьми-ка в руки ноги,

Ступай спляши-ка на дороге,

Там ждет тебя один убогий…»

Когда девчонка в пляс идет,

Ее целуют в лад припеву, —

Поет и пляшет хоровод

И выбирает королеву.

Но вот Мадлен пустилась в пляс:

Ее целуют только раз!

Ее краса осталась втуне,

Затем что резвая плясунья —

Неописуемая лгунья.

А вот Марго пустилась в пляс:

Два поцелуя — в нос и в глаз!

Она невинна, как младенец,

Но глазки этаких смиренниц

Царапают, как заусенец.

Когда девчонка в пляс идет,

Ее целуют в лад припеву, —

Поет и пляшет хоровод

И выбирает королеву.

Но вот Катрин пустилась в пляс:

Три поцелуя трех пролаз!

Она стройна, легко ступает,

Но слишком быстро уступает,

И парень быстро отлипает…

А вот Сюзон пустилась в пляс —

И четверо озябли враз!

Гордячка, блеск точеных линий,

Но так зимой сверкает иней, —

Не девушка, а хвост павлиний…

Когда девчонка в пляс идет,

Ее целуют в лад припеву, —

Поет и пляшет хоровод

И выбирает королеву.

Пестрит, как луг, девичий пляс:

Цветок расцвел — и в добрый час!

Кто льнет к пиону, кто к ромашке,

Кто к моднице, кто к замарашке, —

Пляши и не давай промашки…

Но вот пошла Жаннетта в пляс:

Она прелестна без прикрас,

Она скромна, как ландыш в мае,

Поет, как птица полевая,

И кружится, не уставая…

Ее целуют все подряд,

Ее целуют в лад припеву, —

И розы красные горят,

Венчая нашу королеву.

Олень из темной чащи

Выходит пить к ручью.

Вздымайся, рог звенящий,

И песнь труби свою!

Могучий, рыжеватый,

Стоял он у воды;

На мураве примятой

Видны его следы.

И говорит служанка,

Что видела не раз,

Стирая спозаранка,

Его косящий глаз.

Скачите по долине,

Стрелки, псари, пажи!

Награду у графини,

Кто может, — заслужи!

На шарфе вензель вышит

Прелестною рукой:

Вперед, кто страстью дышит

И потерял покой!

Олень летит. Он в мыле,

Легка его нога,

Но ветки зацепили

Ветвистые рога.

Визжит собачья свора,

Усталый зверь бежит…

Увы, беднягу скоро

Охота окружит.

Орут, добыче рады:

Ату его, ату!

Олень, не жди пощады

И падай на лету!

Бледнее смерти ты сейчас

И стонешь, Франция родная.

Ведь кровь детей твоих лилась

Потоками, не иссякая…

Незабываемые дни

Исторгли из груди рыданья.

Ниоба древности, взгляни

На этой матери страданья!

Не скрыть от бога имена

И кровь убитых палачами.

О, если бы погребена

Была вся злоба в этой яме!

Как нам забыть четыре дня?

Ведь ангел смерти черной птицей

Витал над сумрачной столицей,

Над морем дыма и огня.

Гремели выстрелы, и град

Из раскаленного металла

На наш многострадальный град

Война гражданская метала.

Не скрыть от бога имена

И кровь убитых палачами.

О, если бы погребена

Была вся злоба в этой яме!

О, как их много полегло!

Солдаты — с бунтарями рядом…

Ужели не иссякло зло?

Доныне воздух дышит смрадом.

Шальною пулей был сражен

Священник с веткою оливы…^{236}

— Последней стань, — промолвил он, —

О, кровь моя! Умру счастливый!

Не скрыть от бога имена

И кровь убитых палачами.

О, если бы погребена

Была вся злоба в этой яме!

Плохой советник — голод! Гнев

В кварталах людных верховодит

И, разъярен донельзя, лев,

Рыча, из логова выходит…

Одни подкуплены; других

Лоскут пурпурно-красный манит.

К тому же хлеба нет у них;

Голодный люд всегда восстанет.

Не скрыть от бога имена

И кровь убитых палачами.

О, если бы погребена

Была вся злоба в этой яме!

Но, кровь ему пустив, спасли

От разрушения столицу.

За это пушки восхвали!

И загнан зверь опять в темницу.

В колодцах — красная вода,

И заработали лопаты.

Вновь заселяют без труда

И кладбища, и казематы.

Не скрыть от бога имена

И кровь убитых палачами.

О, если бы погребена

Была вся злоба в этой яме!

Дни траура забыть не дам!

Ведь в памяти от них осталась

Скорбь по убитым сыновьям

И к узникам несчастным жалость.

Республика! Твоя рука

Карает чересчур сурово.

Народ, чья мощь так велика,

Велит: будь милосердна снова!

Не скрыть от бога имена

И кровь убитых палачами.

О, если бы погребена

Была вся злоба в этой яме!

Когда я родилась, не знаю…

И где, напрасно я гадаю;

Мать умерла давно моя,

Я вместе с ласточкой беспечной

Из края в край летаю вечно,

Кормлюсь своею песнью я!

Слыву я девочкою славной,

Вам рубище мое забавно,

Я шлепаю по грязи в нем!

Не то бывает в воскресенье:

Все говорят — я загляденье

В наряде праздничном своем.

Когда бы возраст свой я знала,

Я б о замужестве мечтала;

Старуха из страны родной

Сказала, что совсем нетрудно

Найти в Париже жребий чудный

В шестнадцать лет с такой косой.

Еще цыганка говорила,

Коль память мне не изменила,

Что видно по руке моей:

Богатство мне должно явиться,

Я буду чуть ли не царица,

Увижу много дивных дней!

Я этих слов не позабуду,

А если я царицей буду,

Как я с деньгами поступлю?

Меня не опьянят их чары,

Я тотчас звонкие гитары

Всем бедным девушкам куплю.

Адам, которого патроном

Мой дед зовет по старине,

Тебя избрал я компаньоном,

Дай в погребке напиться мне!

Наставь меня в науке тонкой,

Как без воды вкушать вино!

Пусть наподобие бочонка

Меня раздует — все равно!

Хочу в почтенном братстве пьяниц

Я тоже знаменитым стать,

Они за яркий мой румянец

Должны мне похвалу воздать.

Другим пусть достается слава

Великих мыслей, важных дел,

Ведь в погреб я спустился, право,

Лишь потому, что пить хотел.

Торги я завтра открываю,

Все книги я продать готов,

Хранить я больше не желаю

Ни рифмачей, ни мудрецов!

Поклонником останусь ярым

Я, впрочем, стихоплетов тех,

Что издевались над Тенаром

И воспевали ад сквозь смех!

Когда порой я ощущаю,

Что полон деньгами карман,

Их в ящик я не запираю,

Но тотчас напиваюсь пьян.

Из вин бургонских в придорожном

Трактире выберу я то,

Которым почитал возможным

Напиться и аббат Сито!

Друзья, уйдем из подземелья

И, где-нибудь найдя пустырь,

Построим монастырь веселья,

Совсем особый монастырь!

Мы создадим свое священство,

Пример покажем всей земле,

В питье достигнем совершенства,

Повторим славный век Рабле!

Когда, еще не укрощенный,

Устав скакать во весь опор,

Задремлет конь, он видит, сонный,

Траву, и волю, и простор.

Прочь загородку! Он, как птица,

Летит на дальний зов рожка,

Туда, где шпора не вонзится

В его упругие бока;

Конюшня, сбруя — все забыто,

Один прыжок — и нет ярма!

И весь он — вихрь! Земля сама

Ложится под его копыта.

Туда, где зелен небосклон,

Его несут восторга крылья;

Там жеребенком прыгал он

И молоко сосал кобылье,

Там клевер розовый цветет,

Там над стогами — пчел жужжанье;

Уже от счастья издает

Скакун заливистое ржанье…

Увы, обманчив сон раба!

Он позабыл, что он в неволе,

Рванулся — и застыл от боли;

Уздой разодрана губа.

Она — в юбчонке полосатой

Из домотканого холста,

В косынке накрест, красноватой —

Ее одежда так проста!

Покуда пьют — она за прялкой…

Приятно видеть, как, ловка,

Орудует своей жужжалкой

Дочурка кабачка.

С утра она все чистит, моет

От погреба до чердака,

И понукать ее не стоит:

Она проворна и легка.

Подлить вина любой пьянчужка

Потребует наверняка,

Когда ему приносит кружку

Дочурка кабачка,

А если кто ее зацепит,

Позволит вольность, хоть чуть-чуть —

Она пощечину вмиг влепит

Тому, кто вздумал ущипнуть,

Она добра, хоть и сурова:

Подвыпившего старика

Вести домой всегда готова

Дочурка кабачка.

Хозяйка толстая трактира

(У ней любовников не счесть),

Хоть благосклонна к дебоширам,

Блюдет, однако, дочки честь.

Но я скажу вам по секрету:

Бояться надо паренька,

Что по уши влюбился в эту

Дочурку кабачка.

Останься скромною и милой,

Мамаше ты не подражай:

От неумеренного пыла

Ее избавит возраст, знай.

А опыт может пригодиться:

Нужда не так уж далека

От той, кому пришлось родиться

Дочуркой кабачка.

От взглядов пристальных краснеет…

Она застенчива, видать.

Но как-никак она взрослеет

И скоро сможет выбирать.

Ей нужен парень, я не скрою,

Что ей шепнет исподтишка:

«Готовься стать моей женою,

Дочурка кабачка!»

Возница, дай коню овса!

Он весь дрожит, храпит, косится;

Свисток, рывок — и вот он мчится,

Мелькают горы и леса…

Кто в беге с вороным сравнится?

Ну, не жалей коню овса!

В твоих глазах сверкает пламя,

Бока блестят, как зеркала,

И, словно бы несом крылами,

Мой конь, летишь ты как стрела!

Клубится дымчатая грива,

Твой зов разносится кругом,

Грохочешь ты, как летний гром,

Раскатываясь горделиво!

Ну, не жалей коню овса!

Он весь дрожит, храпит, косится;

Свисток, — рванулся он, как птица,

Мелькают горы и леса…

Кто в беге с вороным сравнится?

Ты только не жалей овса!

Когда-то груз — людей, товары —

Вез на спине могучий слон.

Мой конь не меньше нагружен —

Он целый поезд тянет яро;

Людей и всяческую кладь

Увозит он с попутных станций:

Так может в ад в последнем танце

Умерших дьявол увлекать!

Ты не жалей коню овса,

Гляди, как он вперед стремится!

Свисток, рывок — и вот он мчится,

Мелькают горы и леса…

Кто в беге с вороным сравнится?

Ты только не жалей овса!

Орудуя моей лопатой,

Имею я барыш двойной:

Слежу, как лентой синеватой

Плывут пейзажи предо мной,

И ощущаю упоенье

Лихой, стремительной езды:

То — мощь угля, и мощь воды,

И — черных рук моих уменье!

Так не жалей коню овса!

Пусть он дрожит, храпит, ярится,

Пусть он мелькает, как зарница,

Мчась сквозь долины и леса…

Никто с ним в беге не сравнится —

Ты только не жалей овса!

Подчас таинственная сила

В простых скрывается вещах:

Все видели — в котле бурлила

Еда, когда горел очаг,

А из-под крышки вырывался

И хлопал пар; но шли года, —

И только гений догадался,

Чем может нам служить вода!

Дай вволю скакуну овса!

Смотри, сейчас он в путь помчится!

Пусть он мелькает, как зарница,

Летя сквозь горы и леса,

Никто с ним в беге не сравнится, —

Так не жалей ему овса!

Еще железные дороги

Встречает хмуро бедный люд,

Боясь, что хлеб его убогий

Локомотивы отобьют.

Не бойтесь! Грузов больше станет,

Торговля пышно расцветет;

Пар повсеместно принесет

Довольство, сытость, процветанье!

Ну, не жалей коню овса!

Оседлан он и в путь стремится,

Свисток — и он летит, как птица,

Мелькают горы и леса…

Кто в беге с вороным сравнится?

Ты только не жалей овса!

Итак, мой паровоз, лети же!

К прогрессу путь тебе открыт;

Благополучие все ближе,

Нас цель высокая манит.

Довольно войн! К чему границы?

Кровь проливать народ устал.

Любой из нас давно мечтал

С собратьями объединиться.

Возница, дай коню овса!

Вперед готов он устремиться.

Он понесет тебя, как птица,

Сквозь долы, горы и леса;

Никто с ним в беге не сравнится, —

Ты только дай ему овса!

Эй, шевелись, хозяйка,

Кувшин с вином давай-ка,

Да палку, да колпак!

Живей! Я зол сегодня,

Как черти в преисподней, —

Прибью, коль что не так!

Ну, отойди, поберегись

Да под руку не подвернись!

Теперь не до потехи —

Начнем сбивать орехи!

Вот годик! Вовсе худо, —

Не продадим ни пуда,

Случись война — беда!

Мы все бы куковали:

Картошки нет в подвале, —

Холера да вода!

Ну, женушка, поберегись

Да под руку не подвернись!

Уж тут не до потехи, —

Нет хлеба — жуй орехи!

Потоп иль наводненье?

А, ладно, есть спасенье

От Страшного суда:

Коль хлещет дождь всю ночку,

Втащу под крышу бочку, —

И нипочем беда!

Эй, женушка, посторонись,

Спрячь голову, не подвернись!

Теперь не до потехи —

Сбиваем впрок орехи!

Но солнышко не греет —

И виноград не зреет;

Ох, нынче допоздна

Он — зеленей лягушки,

Что скачет вдоль опушки, —

Не жди теперь вина!

Ну, осторожней, берегись

Да под удар не подвернись!

К столу — не для потехи

Пошли сбивать орехи!

Уж так нужда подперла,

Что не промочишь горла:

Пропал весь урожай…

Придется нынче лихо,

Сиди за прялкой тихо,

Детишек не рожай!

Ну, женушка, поберегись

Да под руку не подвернись!

Теперь не до потехи —

Осталось грызть орехи!

С тобою, друг мой верный,

По речке в час вечерний

Мы медленно плывем,

Мы медленно плывем.

Разнеженные ленью,

Доверимся теченью.

Нам хорошо вдвоем,

Нам хорошо вдвоем!

Мы в волны весла опустили,

И пусть прозрачная вода

Нас, как любви беспечной крылья,

Несет неведомо куда,

С тобою, друг мой верный,

По речке в час вечерний

Мы медленно плывем,

Мы медленно плывем.

Разнеженные ленью,

Доверимся теченью.

Нам хорошо вдвоем,

Нам хорошо вдвоем!

Ты тянешься к кувшинке белой, —

И страх сжимает сердце мне.

Движенья резкого не сделай —

Там смерть, на золотистом дне!

С тобою, друг мой верный,

По речке в час вечерний

Мы медленно плывем,

Мы медленно плывем.

Разнеженные ленью,

Доверимся теченью.

Нам хорошо вдвоем,

Нам хорошо вдвоем!

Закинь же мне за шею руки,

Тебя к себе я притяну, —

Тогда мы не умрем в разлуке,

Хотя бы и пошли ко дну.

С тобою, друг мой верный,

По речке в час вечерний

Мы медленно плывем,

Мы медленно плывем.

Разнеженные ленью,

Доверимся теченью.

Нам хорошо вдвоем,

Нам хорошо вдвоем!

Сплетенные тела влюбленных

Травой прибрежной прорастут,

А души в зарослях зеленых

Пунцовой розой расцветут.

С тобою, друг мой верный,

По речке в час вечерний

Мы медленно плывем,

Мы медленно плывем.

Разнеженные ленью,

Доверимся теченью.

Нам хорошо вдвоем,

Нам хорошо вдвоем!

Ты видишь дом среди долины?

Мой друг, направимся туда:

Там дух капусты, дух свинины,

Там нынче варится еда!

Для супа нарезая сало,

Кто проклянет судьбу свою?

Так не обидим же нимало

Творенье божие — свинью.

Откинь клобук, святой Антоний,^{239}

Забудь о днях епитимьи:

Воистину многосторонни

Благие качества свиньи.

Внебрачное дитя природы

Сперва скиталось меж дерев,

Но человек от непогоды

Его укрыл в удобный хлев.

Высокий род свиньи лелея,

Столетья медленно ползли,

Чтоб тяжесть брюха и филея

Сказала — это короли.

Откинь клобук, святой Антоний,

Забудь о днях епитимьи:

Воистину многосторонни

Благие качества свиньи.

Свинья не смыслит в марципанах,

В соленьях — а, наоборот,

Средь наиболее поганых

Отбросов корм она найдет.

Но все же лучшая кормежка

Ей, как философу, всегда:

Каштаны, желуди, картошка,

А также чистая вода.

Откинь клобук, святой Антоний,

Забудь о днях епитимьи:

Воистину многосторонни

Благие качества свиньи.

Хозяин ведает, что надо

Не дать свинье хиреть в хлеву, —

Он пустит все свинячье стадо

Пастись на свежую траву;

Им вряд ли повредит купанье,

Но, ежели свинья больна,

Ее спасет кровопусканье

И небольшой глоток вина.

Откинь клобук, святой Антоний,

Забудь о днях епитимьи:

Воистину многосторонни

Благие качества свиньи.

Свинья найдет и трюфель даже,

Обнюхав палую листву.

Одних назначат для продажи,

Других заколют к рождеству,

Когда верхом на стульях скачут

Во Франции, в родном краю,

И все приметы года значат:

Пришла пора колоть свинью.

Откинь клобук, святой Антоний,

Забудь о днях епитимьи:

Воистину многосторонни

Благие качества свиньи.

Такой обычай всех устроит,

Ему хвалу произнесу:

Всегда сначала взяться стоит

За кровяную колбасу,

А после — вспомнить невозбранно,

Что в дымоходе — ветчина,

Которая всегда желанна

К стакану белого вина.

Откинь клобук, святой Антоний,

Забудь о днях епитимьи:

Воистину многосторонни

Благие качества свиньи.

Китай лазурный, где родится

Так много сказочных цветов,

Тебя прислал нам, шелковица,

В уборе белых лепестков.

Высасывая сок густой,

Моток свивает червь прилежный

Серебряный и золотой.

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

Минерва, Парки, все, кто пряли

Во мгле давно забытых лет, —

Все веретена поломали,

Лишь появился червь на свет!

Прозрачен плащ его чудесный,

И по красе ему равна

Лишь ткань, что девою небесной

Из белых нитей соткана…

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

В двухтысячном году то было:

В Китай явилась фея, сад

В завод она преобразила,

И в нем работать червь был рад.

Во Франции был самый жаркий

Ему в угоду луч зажжен,

На солнце сад разросся яркий,

И шелк роскошный ткет Лион.

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

Лазоревые воды Роны

Омоют шелк своей струей,

Смотри, как блещет плащ зеленый,

Пурпурный, желтый, голубой!

Когда танцует и играет

Нить в блеске тканей и шелков,

То мнится — солнца луч сияет

Сквозь сеть рассветных облаков.

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

Какой порыв труда единый!

Как челноков размах силен!

Умеют направлять машины

Жакар и скромный Вокансон!

Работу черви лишь кончают,

Уж сотни быстрых пальцев ткут…

Умело люди довершают

Природою начатый труд…

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

Дух зачарованный блуждает

По лабиринту дивных фей,

Но душ немало погибает

Здесь наподобие червей.

Одна мне девушка сказала,

Склонившись над станком с тоской:

«Я гусеница молодая,

Себе плету я саван свой».

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

Так пойте песню над станками,

Чтоб веселей был тяжкий труд,

Великолепными цветами

Часы работы расцветут!

Взгляните, ваш черед подходит,

Огни сияют, блещет бал,

И в шелковом наряде входит

Невеста молодая в зал.

Скользи, челнок, тянитесь, нити,

И шелк и бархат нужен нам,

Наряды нашим милым тките

И гнезда любящим сердцам.

Февральских дней мы не забыли!

Мы сохраним победы плод.

Чтоб одержать ее, пустили

Булыжники и ружья в ход.

Мундиры, блузы — в вихре шторма…

Буржуазия — заодно.

Народ кричал: «Нужна реформа!»

Стучит Республика в окно.

Республике и честь и слава!

Чтоб идеал мог явью стать,

Пусть будет общим наше право

За новый строй голосовать!

Республика уже устала

Глядеть на льющуюся кровь.

Воздвигнуть храм пора настала,

Где все могли б собраться вновь.

Стал гражданином прежний парий,

Всем обеспечены права,

Свой голос каждый пролетарий

Подаст с улыбкой торжества…

Республике и честь и слава!

Чтоб идеал мог явью стать,

Пусть будет общим наше право

За новый строй голосовать!

Он независимо, свободно

Опустит в урну бюллетень.

И божьей воли и народной

Будь проявленьем, славный день!

Нет больше злобного тирана,

Забыт его капризный нрав…

Пусть голосуют невозбранно

Все, кто сумел добиться прав!

Республике и честь и слава!

Чтоб идеал мог явью стать,

Пусть будет общим наше право

За новый строй голосовать!

Нет подданных, что льстили хором,

Дрожа от страха и стыда…

Сберется равноправных форум,

Кто молвит: «нет», кто скажет: «да».

Чтоб ни один злодей на урны

Ночной порой не посягнул,

Давайте выберем дежурных,

То — нашей воли караул!

Республике и честь и слава!

Чтоб идеал мог явью стать,

Пусть будет общим наше право

За новый строй голосовать!

В котле чрезмерное давленье

Взрыв может вызвать. Коль межу

Переступает угнетенье,

Оно приводит к мятежу.

Все ваши лиги, о кретины,

Лишь гнева разожгут вулкан.

Беда, коль тронете плотины,

Что держат целый океан!

Республике и честь и слава!

Чтоб идеал мог явью стать,

Пусть будет общим наше право

За новый строй голосовать!

Какую же сулит нам долю

Врагов озлобленная рать?

Они решили чувства, волю

Народа целого попрать…

Опять для нас готовят узы…

Но ты, порвав сплетенья лжи,

Республика, свой лик Медузы

Им в блеске молний покажи!

Республике и честь и слава!

Чтоб идеал мог явью стать,

Пусть будет общим наше право

За новый строй голосовать!

Как говорят, надели узы

На Францию при Ватерло,

И мощь Священного союза

Торжествовала тяжело,

И беднякам не стало мочи,

Но получил наш добрый враг

От мужиков и от рабочих

Три миллиарда^{242} как-никак.

Нам больше ничего не нужно,

Настал благословенный мир,

Ведите лошадей в конюшни, —

Ты можешь плакать, кирасир!

О Жерико! Наш вечный траур

На мужественном полотне:

Твой кирасир могуч, как явор,

Но он уже не на коне.

Не скроет слез стальная каска,

И слезы льются на виду…

Под Ватерло умолкла сказка,

И конь ступает в поводу.

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет храбрый кирасир?

Но видит все художник зоркий,

И безошибочный мазок

В зрачках, во тьме густой и горькой,

По яркой искорке зажег.

Рука рассеянно стирает

Остатки пыли с темляка…

Гляди, вот-вот рожок взыграет

И вспыхнет молния клинка.

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет грозный кирасир?

Но грянул восемьсот тридцатый,

Бурбона заново свалил —

И возвратил коня солдату,

И три шеврона посулил.^{243}

Усов, изрядно поседелых,

Коснулся запылавший стяг…

Три дня продлился праздник смелых,

И наступил кромешный мрак.

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет славный кирасир?

Нет, к Тюильри рванется снова

Незабываемый февраль, —

И встанет кирасир суровый,

И вещий конь метнется вдаль.

Солдаты Франции, как братья,

Республику провидя вновь,

Народу распахнут объятья

И отдадут ему любовь.

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет верный кирасир?

Вперед, поборники свободы!

По тропам Апеннин — вперед!

И Венгрия, и все народы

Нас ждут, французский патриот.

Когда же к рубежам священным

Радецкие придут опять,^{244}

Не станут галлы вслед за Бренном

Мечом нетленным торговать.

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет гордый кирасир?

Наш меч за правду рад подняться,

И в ножнах вздрагивает он.

Мы сохраним доверье наций,

Но мы не пощадим корон!

Республика, ты шла к могиле,

Избрав сомнительных друзей,

Которым граждане вручили

Ключи от родины своей.

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет старый кирасир?

Над нами полыхала слава,

И алый отсвет не погас.

Да, это имя — величаво

И вновь объединяет нас.

Оно, как вихрь, прошло по картам…

Но где теперь Наполеон?

Остался б лучше Бонапартом,^{245}

Как Вашингтоном — Вашингтон!

Ужель нам ничего не нужно,

И заключен позорный мир,

И лошадей ведут в конюшни,

И плачет нищий кирасир?

Мой кирасирский конь отважный,

С тобой простились, не скорбя.

Все безнадежно, все неважно, —

И нечем прокормить тебя.

Ты мог бы, столько битв изведав,

Есть из кормушки золотой,

Но поколенье дармоедов

Давно овес проело твой.

Нам больше ничего не нужно,

Настал благословенный мир,

Ведите лошадей в конюшни, —

Ты можешь плакать, кирасир!

Товарищи-весельчаки

Вдвоем по Франции бродили,

И не тугие кошельки,

А руки тех друзей кормили.

Они, меся дорожный прах,

Шагали по земле просторной

И оставляли в кабачках

На дне стаканов смех задорный.

— Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

На перекрестке двух дорог,

Где случай свел друзей однажды,

Их познакомил кабачок,

Манивший утоленьем жажды.

Один, едва успев войти,

Сказал с шутливою отвагой:

«Дабы Республику спасти,

Ее омоем винной влагой!»

— Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

«Правительство, конечно, есть, —

Сказал другой, стакан сжимая, —

Но это дельце, ваша честь, —

Проблема вовсе не простая!

Коль нам права даны всерьез,

Прав тот, кто лучших выбирает:

Хозяин, что не холит лоз,

Одну кислятину глотает!»

— Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

«В почете резонер сейчас,

Ловушки ставящий рабочим.

О чести скажет он не раз,

Семью помянет между прочим.

Что ж! Есть у каждого семья:

Жена и дети — груз немалый!

Но пара рук, уверен я,

Вполне сойдет за капиталы!»

— Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

«Нам нужен честный кандидат:

Не терпит лжи простая блуза.

На ассамблею наш отряд

Пойдет под знаменем союза, —

Тогда убьем измену мы.

Никто пренебрегать не смеет

Людьми мякины и тюрьмы,

Когда Республика вдовеет!»

Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

«А если впрямь она мертва,

И мы давно готовы к тризне:

В кишках у нас ее права —

Сначала отнимите жизни!

В одной упряжке, как волов,

Ведут нас общие желанья.

У тех, кто в бой идти готов,

Сердца не знают колебанья!»

— Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

Пока, громя бутылок рать,

Друзья все это обсуждали,

На них с почтением взирать

Служанки две не уставали.

«Вот будут добрые мужья!» —

Одна из них другой сказала.

Вели дискуссию друзья,

Покуда полночь не настала.

— Куда, товарищ? — Шар земной

Иду завоевать я.

Что Бонапарт передо мной?

Я — пролетарий, братья!

Когда уныло над рекою

Пустые жернова скрипят,

Когда осел мешков с мукою

Не тащит с мельницы назад,

Когда, смелея, как волчица,

Приходит голод к нам домой,

Мольба небес достичь стремится

И пахнет в воздухе грозой.

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа:

«Я голодна!»

Заняв деревни и предместья.

Стучится голод в города,

И барабанами на месте

Не задержать его тогда:

Он сквозь картечь, и дым, и пламя

Зловещей птицей промелькнет,

И черное взовьется знамя

Над аркой городских ворот.

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа:

«Я голодна!»

Что натиск ваших армий стоит,

Когда среди полей пустых

Крестьян в шеренги голод строит

И есть у каждого из них

Коса и серп? Что мощь орудий,

Коль в городе звенит набат,

А юных горожанок груди

Уж огневицею горят?

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа;

«Я голодна!»

Кто может утолить обиду

Идущих с вилами людей?

Палач, воздвигший пирамиду

Из их обугленных костей?

Что ж! Заносите нож кровавый

И пресекайте жизни нить, —

Вы не избегнете расправы:

Народ сумеет отомстить!

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа:

«Я голодна!»

Ведь хлеб необходим, как небо,

Как сон, как воздух, наконец.

Никто не может жить без хлеба.

Хлеб — это долг. Должник — Творец,

Но им же созданной землею,

В которой зреют семена,

Лучами солнца и водою

Он заплатил свой долг сполна.

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа;

«Я голодна!»

К земле непаханой, просторной

Взывает в закромах зерно:

Доколь пустым полям покорно

Желтеть под солнцем суждено?

Для битв любви пора настала,

С землей сразиться мы должны.

Перекуем же на орала

Мечи кровавые войны!

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа:

«Я голодна!»

Правительств европейских споры

Нас не касаются совсем,

Но мощью наших рук раздоры

Они решают между тем.

Приливом океана зреет

Твой справедливый гнев, народ.

Пускай землею плуг владеет —

И хлеб вовек не пропадет!

Подобен грому глас народа,

Когда в амбарах нет зерна, —

То вопиет сама природа:

«Я голодна!»

Вы знаете ли песнь полей,

Проникнутую грустью ясной?

Идите и внемлите ей, —

Она прекрасна!

Тот насладится песнью той,

Когда земля зазеленеет,

Кто ляжет на траве густой,

Кто ухо чуткое имеет.

От ветра лозы шелестят,

Трещат веселые стрекозы,

Они гармонии творят,

Каких не знают виртуозы.

Вы слышите, со всех сторон

В долине ропот, звон ползучий?

Хрустальной флейты ль это стон?

Нет, это голос вод певучий!

А этот писк среди ветвей

Того орешника густого!

То славка над семьей своей

Поет, в наш край вернувшись снова.

И у овец, и у коров

Нежнее голоса на воле,

Как после зимних их хлебов

Все сладко им в зеленом поле!

Мычанье мне ласкает слух,

Оно прекрасно и могуче!

Как хорошо поет пастух,

Как пастбище весной пахуче!

Взгляните, там, за тем кустом,

Мелькает пурпур юбки алой,

В просторе знойном, голубом

Внезапно песня зазвучала…

Пастушки золотист загар,

И весела ее рулада,

Вы не избавитесь от чар,

Пока не отзвучит баллада.

Вы знаете ли песнь полей,

Проникнутую грустью ясной?

Идите и внемлите ей, —

Она прекрасна!

Немало требуется пота

Пролить, чтоб выросло зерно…

Томит крестьянина забота,

Все тело солнцем сожжено.

Ногтями землю рыхлить надо

И с замираньем сердца ждать

То ветра, то дождя, то града,

То засухи — как угадать?

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

Земля передохнуть успела?

Ее навозом удобри.

В тумане утреннем — за дело!

Паши с зари и до зари.

Вперед, волы! Весь день, упорен,

Кидай пригоршней семена.

Но кое-где пусть пару зерен

Грачам оставит борона!

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

Кричат грачи: «Мы улетаем!»

Зима крестьянам не страшна:

Ведь словно белым горностаем

Укрыла озими она.

Так лето, по веленью бога,

Морозам, вьюгам вопреки,

Нам предвещают — как их много! —

Светло-зеленые ростки.

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

С весны и до начала лета

Такой не сыщешь красоты!

Все поле как в парчу одето,

Колосья соком налиты.

Они — солдаты в час атаки,

Торчат их остья, как штыки;

На кивера похожи маки

И голубые васильки.

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

Беда подкралась в дни цветенья

К посевам ржи и ячменя:

На неокрепшие растенья

Напали куколь, головня.

И лучшей не сыскать приманки

Для сорняков… Черно от них.

Идите же полоть, крестьянки,

В холщовых фартуках своих!

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

Пылает солнце с небосвода,

Печет июльская жара…

Напоминанье шлет природа

Крестьянам: жать пришла пора!

Колосья никнут поневоле,

Еще не связаны в снопы.

И вот жнецы выходят в поле,

Сверкают острые серпы.

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

Скорей бегите, куропатки

И серые перепела!

Прочь удирайте без оглядки,

Пока погибель не пришла!

Мы будем пить вино, есть сало

И песни весело орать.

Пусть нищий не скорбит нимало:

Дадим колосья подобрать.

Шагай за сохою,

Не зная покою,

Крестьянин, шагай!

Иначе — зимою

Конец тебе, знай!

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут:^{248} «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

С горы в последний раз в тиши

Взирая вниз на лес и поле,

Исторг он из глубин души

Слова презрения и боли.

Сдержать их был не в силах он,

Как вздох печали сокровенной,

И мир был горько потрясен

Концом войны его священной.

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут: «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

«О Гёргей, — молвил он, — в тебе

Не друга видел я, но брата.

Не ты ли в нашей был борьбе

Моим соратником когда-то?

Но с бранных ты ушел полей,

Ни в чем врагу не прекословя.

Иль золото тебе милей

За родину пролитой крови?»^{249}

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут: «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

Потом вершинам дальним гор

И крепостям, в Дунай смотрящим,

Познавшим гибель и позор,

Он крикнул голосом звенящим:

«О преданный врагам оплот,

О замок воли мой вчерашний!

Сюда приду я через год

Поднять из праха эти башни!»

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут: «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

Смерть и тоска с тех пор царят

В полях страны несчастной этой.

Там виселицы встали в ряд,

На них висят еще скелеты.

Но Кошут жив. Свободен он,

Как речь его к дворцам и селам.

Чей лик еще был осенен

Таким высоким ореолом?

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут: «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

Он в Турции нашел приют,

Бежав от Австрии кровавой,

Но все просторы мира ждут

Героя, вскормленного славой.

Уже особый пакетбот

Ему Америка готовит,

Париж его с восторгом ждет,

Молва повсюду славословит.

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут: «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

Не забывайте, короли:

Тот, кто идет путями чести,

Без подданных и без земли,

Дороже стоит всех вас вместе.

Бессмертен изгнанный герой.

И только тот милей народу,

Кто спит сейчас в земле сырой,

Погибнув в битве за свободу.

Любимый покидая край,

В минуты первые изгнанья

Промолвил Кошут: «Не прощай,

Страна моя, но до свиданья!»

Страна неистовых коней,

Где ток токайского струится!

Пройдет еще немного дней —

К тебе свобода возвратится.

Седлай лихого скакуна

И в чашу влей в минуты эти

Священной крови, не вина —

Ведь Кошут есть еще на свете!

На кладбище, на Монпарнасе,

Где время копит мертвецов,

Как будто хочет в одночасье

Наполнить сундуки скупцов,

Есть неприметная могила,

Ее мы сердцем узнаем:

Здесь то, что памятно и мило,

Напето будет соловьем.

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под низкой каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Без матери по жизни серой

Брести досталось сироте, —

И, нищий, как во дни Гомера,

Он измельчал бы в суете,

Когда бы пел для корки хлеба

Той сытой и хмельной гурьбе,

Которая сиянье неба

Считает вызовом себе.

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под мшистой каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Он испытал любовь и горе,

И, что сильней, не ведал сам.

И, двум враждебным темам вторя,

Разбилось сердце пополам,

И юная душа, ломая

Двойные кандалы свои,

Рванулась в синий купол рая,

А прах сокрыла глубь земли.

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под скромной каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Как дерево с корой недужной

Цветет, но не дает плода,

Его мечты всходили дружно,

Не исполняясь никогда.

Но песня пела, как девчонка,

Подруга птиц, сестра полей,

Вульзи, крестьянская речонка,^{251}

Звенела и журчала в ней.

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под грубой каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Как Бернс, играл он на свирели,

Как Персий, был творцом сатир.

Мы без него осиротели,

И опустел наш тесный мир.

Его спокойное презренье

Будило сонные сердца, —

Негромкое стихотворенье

Наотмашь било подлеца.

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под влажной каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Он у наборной кассы сладко

Мечтал, и видел строчек вязь,

И забывал свою верстатку

И так стоял, облокотясь.

Но, милостью людей и бога,

Нашел достойный пьедестал,

Когда на простыне убогой

В дрянной больнице умирал.

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под тяжкой каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Исправим же несправедливость

Эпохи черствой и скупой:

Да будет памяти правдивость

Как медный монумент литой!

И свято помните, что мертвый

В простых сердцах остался жить —

Они придут к плите простертой

Горсть незабудок положить.^{252}

Вот имя, музе дорогое!

В глуши, где от цветов пестро,

Под стертой каменной плитою

Спит Эжезипп Моро.

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

Молодки ждут, когда зарю

Я возвещу, привстав на шпоры,

Им страсть ко мне туманит взоры,

И я в сердцах у них царю.

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

Такие трели выдаю,

Что все окрестные кокетки —

Блондинки, рыжие, брюнетки —

Дерутся за любовь мою.

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

Жаннетта, Марготон, Клодин

Бредут за мной с улыбкой жалкой.

Но я их отгоняю палкой:

Вас много тут, а я один!

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

А впрочем, все же снисхожу

И я порой к красоткам юным.

Не днем, о нет, — при свете лунном! —

Я красным гребнем дорожу.

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

Одна из пташек на гумне

Рыдает горько: тут не шутки!

Быть без отца ее малютке

(Она должна родить к весне).

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

В негодовании большом

Весь добродетельный курятник:

«Ощипан будет он, стервятник!

Пусть куролесит голышом!»

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергает в изумленье…

Я первый кавалер в селенье!

Но шпора у меня остра,

А клюв умеет бить отменно, —

И я на всех смотрю надменно,

Как с колоколен флюгера.

Мое цветное оперенье,

Мое заливистое пенье

Всех повергают в изумленье…

Я — первый кавалер в селенье!

Как только дремлющие долы

Разбудит бойкий щебет птиц,

Проснется пешеход веселый,

И сон сбежит с его ресниц.

Готов он ясными глазами

Увидеть новый день и край,

Шагая с сумкой за плечами.

Хозяйка! Здравствуй и прощай!

Устали не зная,

Бодрый пешеход,

Песни распевая,

На восток идет,

Самодельной тросточкой играя.

Он срезал стебель остролиста

И закалил его в огне.

Пусть трость его и неказиста,

Он сам доволен ей вполне.

Она поможет псов бродячих

На расстоянии держать,

А также тех людей горячих,

Что любят драки затевать.

Устали не зная,

Бодрый пешеход,

Песни распевая,

На восток идет,

Самодельной тросточкой играя.

Он в дилижансе начинает

Шутливый спор из-за того,

Что собеседник отрицает

Дорог железных торжество.

И восклицает: «Что же будет,

Когда покой небесных нив

Шары воздушные разбудят,

Совсем телеги упразднив?»

Устали не зная,

Бодрый пешеход,

Песни распевая,

На восток идет,

Самодельной тросточкой играя.

Пока почтовая карета

Несется вдаль, вперед спеша,

Предчувствием любви согрета,

Блаженствует его душа.

Он мысленно роман заводит

И с незнакомкою на «ты»,

Романс исполнив, переходит.

Увы, все это лишь мечты.

Устали не зная,

Бодрый пешеход,

Песни распевая,

На восток идет,

Самодельной тросточкой играя.

Ужель, читатель благосклонный,

Ты с ним и вправду незнаком?

Мой путешественник — влюбленный,

А цель его похода — дом,

Где проживает та, что прячет

За шторой взор, волнуясь, ждет,

Которая всю ночь проплачет,

Коль запоздает пешеход.

Устали не зная,

Бодрый пешеход,

Песни распевая,

На восток идет,

Самодельной тросточкой играя.

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Веселой блесткою сверкая

В проворных пальчиках швеи,

Вдоль ровно загнутого края

Игла ведет стежки свои.

В двойном движенье неустанном

Наперсток и игла скользят,

Их свет, как луч на дне песчаном,

Едва улавливает взгляд.

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Булавке лень: забот не зная,

Она к волану прилегла;

Зато всегда спешит стальная

Неутомимая игла.

Булавка с нею не сравнится,

Приколет складку — и замрет,

Игла же, как прогресс, стремится

Неукоснительно вперед!

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Чтоб дольше пальцы не устали,

Отточена, закалена,

Как лезвие толедской стали,

Лазурью светится она;

Ее конец острей кинжала —

Проткнет и бархат и сукно;

Змее вонзить в добычу жало

Так незаметно — не дано!

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Да, шить от света и до света

Ее хозяйке нелегко,

Зато все девичьи секреты

Ей поверялись на ушко,

И к вечеру игла, в корзинку

Ложась на отдых, много раз

Ловила горькую слезинку

Из покрасневших за день глаз.

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Но долго плакать нет резону:

Работу сдал — и веселись!

И вот по свежему газону

Девчонки в танце понеслись!

Их оживленные мордашки

Да взмах ресниц из-под чепца

Бьют, словно стрелы, без промашки,

Сражая юные сердца.

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Тут все, что привлекает взоры

И оттеняет стройный стан, —

Фестоны, вышивки, узоры —

Не роскошь из далеких стран;

О нет, расцвечен тут на диво, —

Так и художник бы не смог, —

Рукой швеи трудолюбивой

Любой грошовый лоскуток.

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Коль хочешь сделать предложенье,

Знай, что на пальчике синяк —

Как титул, данный при рожденье —

Высокородной крови знак,

И что не только нету риску,

Но крупно повезло тебе,

Коль в жены ты берешь модистку

С простой иголкой на гербе!

Иголочка стальная,

Блести, коли и шей!

Хоть плачет мать больная, —

Всех прокормлю одна я

С иголочкой моей!

Здесь, душу зрителя опрятностью лаская,

Пред нами предстает простая мастерская.

Заботливо хранят тепло хозяйских рук

Рейсшина, шестерня, тиски, гончарный круг.

О зритель, задержи свой взор на старце рослом,

На чьем челе — печать служения ремеслам, —

Он возле верстака; полны его черты

Лукавства легкого, любви и доброты.

Ребенка на плечах он держит осторожно:

Смотреть, не умилясь, на это невозможно.

Невдалеке стоят, как ангелы точь-в-точь,

С прекрасной матерью пленительная дочь.

Два милых мальчика видны на первом плане

С игрушками, — для них нет ничего желанней

Игрушек, так что нам уже понять пора:

Сегодня — Новый год, а Старый — был вчера.

Два славных малыша ведут беседу с дедом,

Но замысел его пока что им неведом:

Он прячет за спиной, с трудом держа в руке,

Подарки: мельницу и пару бильбоке.

Благие помыслы! И во мгновенья эти

Мне кажется порой: взрослее старших дети.

Художник, ты остришь лукавый карандаш,

Клеймя дезабилье растрепанных мамаш, —

Твой радостный талант всегда, в любом контрасте

Приобретает мощь, величие и счастье;

Надежда и мечта, что в нем заключена,

Чиста, как солнца луч, прозрачна, как волна.

Сколь сладостен бальзам, тобой излитый ныне!

Счастливцы — те, кого я вижу на картине:

Из комнаты своей не выходя, они

Благодаря тебе бессмертны, Гаварни.

Изящно и легко для новых поколений

Прекрасный образец дал твой счастливый гений,

И, в уваженье к тем, кто чист, кто любит труд,

Ирония пускай помедлит пять минут.

Ты дал пример благим воззреньям и поступкам,

И я воспел тебя в своем напеве хрупком.

Когда, за исключеньем рока,

Кругом все безмятежно спит,

Огонь, таившийся глубоко,

На волю вырваться спешит.

Сначала он сквозь клочья дыма

Чуть пробивается с трудом,

Но искры сыплются дождем,

И пламя рвется вслед за ними.

Горит! горит!

Огонь пылает яро.

Багровый свет пожара

Все небо озарит.

Горит!

Вот раздается звук набата,

Он возвещает всем: беда!

Полнеба заревом объято,

И борется с огнем вода.

Из пламени стремится всякий,

Что дорого ему, спасать:

Сундук — скупец, ребенка — мать,

Толпой сбегаются зеваки.

Горит! горит!

Огонь пылает яро.

Багровый свет пожара

Все небо озарит.

Горит!

Пожара ужасы знакомы

В селе. Они страшней войны:

Трещит горящая солома,

Крестьяне словно смерть бледны,

Мычит испуганно скотина,

В хлеву пылающем дрожит,

Петух пронзительно кричит, —

Какая страшная картина!

Горит! горит!

Огонь пылает яро.

Багровый свет пожара

Все небо озарит.

Горит!

По зову первому набата

Уже спешит пожарных рать.

Готовы мирные солдаты

И побеждать, и умирать.

Не перечесть спасенных ими

Мужчин, и женщин, и детей,

И стариков, и матерей…

Пускай прославится их имя!

Горит! горит!

Огонь пылает яро.

Багровый свет пожара

Все небо озарит.

Горит!

Они отважно, как матросы,

Влезают в рушащийся дом;

Пускают в ход свои насосы

Они под огненным дождем.

С багром в руках и в медных касках

Бегут вперед. Им не страшна,

Хотя отвага их скромна,

Огня лихая свистопляска.

Горит! горит!

Огонь пылает яро.

Багровый свет пожара

Все небо озарит.

Горит!

История, в твоих анналах

Живут героев имена…

Борцов с огнем, отважных малых,

Прославить тоже ты должна.

Таких же почестей достоин

Любой из них, кто жертвой пал;

Венок лавровый чтоб венчал

Могилу, где он упокоен!

Горит! горит!

Огонь пылает яро.

Багровый свет пожара

Все небо озарит.

Горит!

Мы, негры, жизнь влачим убого

Нас рабства сокрушает гнет,

И светлое подобье бога

На лицах наших не блеснет.

А если солнца луч несмелый

Скользнет над согнутым плечом,

Пред нами тотчас встанет белый

С подъятым в воздухе бичом.

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Они кричат: «Работай, делай!»,

Грозя расправою крутой,

И мы растим им хлопок белый,

Ваниль и кофе золотой,

Поля питаем нашей плотью,

А нам они за все труды

Дают лишь жалкие лохмотья,

Глоток маиса и воды.

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Но все же, совестью тревожим,

Хозяин, подобрев подчас,

Расскажет нам о Сыне Божьем,

Который отдал жизнь за нас.

И весть евангельская эта

Для наших душ в их душной мгле

Сладка, как луч дневного света,

Мелькнувший в тягостной тюрьме.

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Том вечерами на досуге

В опрятной хижине своей

Читал Писание супруге,

Молитвам обучал детей.

Но миновало все, что было.

Увы, невзгоды грянул гром,

И от всего, что сердцу мило,

Далеко продан бедный Том.

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Однако Том судьбой жестокой

Еще не очень был гоним.

Золотовласый, синеокий

Явился ангел перед ним.

Как новую Святую Деву,

Том все те дни, пока там жил,

Боготворил малютку Еву

И ей почтительно служил.

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Но умерла Евангелина,

Ее отец за нею вслед,

И Тома снова ждет пучина

Тяжелых дум и тяжких бед.

И он сказал «прости» надежде —

Надежде сладостной своей,

Которую лелеял прежде, —

Жену увидеть и детей.

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Его хозяин мучил новый,

Но стойко нес он тяжкий груз

И, не кляня судьбы суровой,

Почил, как черный Иисус.

Какими вас назвать словами,

Насильники, чья совесть спит?

Кровь негров, убиенных вами,

О мести к небу возопит!

От бед, страданий, от обмана

Когда мы сможем отдохнуть?

Кто нам в долины Ханаана

Укажет путь?

Но в черной мгле зарею новой

Уж небо начало блистать.

Евангелия свято слово:

Последний первым должен стать,

На свете появилась книга,

И ангельски прекрасный глас[15]

Снять с негров тягостное иго

Призвал повсюду в мире нас.

Над ее ослепительным лбом

Золотятся струистые пряди.

Их небесный вспоил водоем,

Волны розовой утренней глади.

А над шеей, где блеск белизны

Сам себя оградил непреклонно,

Эти волосы вверх взметены,

Словно ветви могучего клена.

Голос полон тех причуд,

Что навек лишают мира

И не зря ее зовут

Золотая Лира.

Он и звонок, и чуть хрипловат,

В нем и песня ликующей птицы,

И таинственно шепчущий сад,

Когда ветер над садом кружится.

В нем журчанье беспечной воды,

Когда весла ее рассекают.

Он в душе выжигает следы

И к безумствам тебя подстрекает.

Голос полон тех причуд,

Что навек лишают мира

И не зря ее зовут

Золотая Лира.

Нашей жадности глупой назло

Прячут золото грозные горы.

Что таит молодое чело,

То скрывают и ясные взоры.

Голубые, как реки, глаза,

С тем же серо-зеленым отливом…

До конца разгадать их нельзя,

Погляди — и уйдешь молчаливым.

Голос полон тех причуд,

Что навек лишают мира, —

И не зря ее зовут

Золотая Лира.

Как пантера, провьется вдали

От людской суетни оголтелой,

Сохранив с сотворенья земли

Очертанья прекрасного тела.

Посмотри, как она весела:

Словно длятся эдемские игры

И ее без стремян и седла

Всюду носят послушные тигры.

Голос полон тех причуд,

Что навек лишают мира, —

И не зря ее зовут

Золотая Лира.

Шла она среди гор и долин,

Одолев на едином дыханье

Вечный холод кавказских вершин,

Африканских песков полыханье.

Возвратите мне, ветры, хоть раз,

Чтоб со смертью душа поборолась,

Золотые зрачки этих глаз,

Этот милый причудливый голос!

Голос полон тех причуд,

Что навек лишают мира, —

И не зря ее зовут

Золотая Лира.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Когда-то я из старенькой свирели

Умел извлечь немало звонких нот.

Лились ее бесхитростные трели,

И песня привлекала весь народ.

Идут года, я немощен, все реже

Беру свою любимую свирель…

Но звуки издает она все те же,

Моих давнишних песен колыбель.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Друзья! С утра до самой ночи будем

Петь о дарах, что шлют нам небеса.

Пускай они достанутся всем людям,

Единодушны наши голоса!

Труд воспоем на ниве каменистой

И в мастерской, где, проливая пот,

Рабочий — он всегда художник истый —

Нам из металла новый мир кует.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Восславим и науку, чьи усилья

Прогресса облегчают трудный путь,

Используют природы изобилье,

Чтоб все могли свободнее вздохнуть.

Подвижникам науки честь и слава!

В ретортах ищут тайны вещества,

Постичь они сумели, мысля здраво,

Законы жизни, скрытые сперва.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Мы воспоем и любящих искусство,

Чьи кисть, перо, и лира, и резец

В нас будят благороднейшие чувства,

Грядущих дней рисуют образец,

Кто увлечен фантазии полетом

В страну Мечты, где идеал царит,

И нам дает взобраться к тем высотам,

Где яркий свет заманчиво горит.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Мы воспоем ученых вереницу,

Что делают алмазы из стекла

И учат род людской объединиться,

Чтоб дружба пышным цветом расцвела.

Бескровная победа будет благом!

Мы воспоем, пока тот час придет,

Вино, что не хватает всем беднягам,

Любовь, которой им недостает.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Грядущее поем завоеванье

Прогрессом нашей родины-Земли,

Чьи нам теперь знакомы очертанья

И чьи богатства в недрах залегли.

Огонь и пар, противники безделья,

Нас разбросают, словно семена…

С Торговлей неразлучно Земледелье,

Затем придут Искусства времена.

Друзья, споем, чтоб ни одна

Минута даром не пропала!

Пусть ночь осенняя темна —

Рассвет забрезжит, как бывало!

Я в плену твоих песен.

Пой, снегирь, надо мной!

Как наряд твой чудесен,

Нежит слух голос твой:

Пой, снегирь, надо мной!

У лесной колыбели

Только нежно пропели

Для птенцов соловьи,

Как снегирь беззаботный

Запевает охотно

Нам рулады свои.

Я в плену твоих песен.

Пой, снегирь, надо мной!

Как наряд твой чудесен,

Нежит слух голос твой:

Пой, снегирь, надо мной!

Он укрыт, как под сетью,

Под плющом, что столетья

Точит груды камней;

Ведь для птицы опасно

Пить росу с розы красной:

Здесь снегирь всем видней.

Я в плену твоих песен.

Пой, снегирь, надо мной!

Как наряд твой чудесен,

Нежит слух голос твой:

Пой, снегирь, надо мной!

Зависть он не однажды

Вызвал в девушке каждой;

Куст горит, как заря!

Но шипов слишком мало

На ветвях розы алой,

Чтоб спасти снегиря.

Я в плену твоих песен.

Пой, снегирь, надо мной!

Как наряд твой чудесен,

Нежит слух голос твой:

Пой, снегирь, надо мной!

Черный змей ждет в засаде,

Яд застыл в его взгляде —

И сковал птицу страх;

Кот пришел, облизнулся,

Вдруг дугой он согнулся,

Прыг — и жертва в когтях.

Я в плену твоих песен.

Пой, снегирь, надо мной!

Как наряд твой чудесен,

Нежит слух голос твой:

Пой, снегирь, надо мной!

Птица, искра живая,

На кусте распевая,

Будь свободной, лети!

Ты, как роза на ветке,

Отцветешь в тесной клетке

И, веселье, прости.

Я в плену твоих песен.

Пой, снегирь, надо мной!

Как наряд твой чудесен,

Нежит слух голос твой:

Пой, снегирь, надо мной!

«Да, прежде климат был получше:

Весной, бывало, тишь да гладь!..»

Весенний снег, дожди и тучи

Им неохота вспоминать.

Вот так же о богемном рае

Долдонят все, кому не лень.

Я, право, от стыда сгораю,

Заслышав эту дребедень.

Да, прежде, — только месяц минет, —

Пойдут пирушки чередой.

Последний грош на ветер кинет

Любой бедняга молодой.

Наутро он сидит без хлеба,

Назавтра вовсе изнемог…

В окно глядит пустое небо,

И сохнет на окне вьюнок.

Да, прежде двери были настежь,

И всех манил убогий стол…

Что ж ты, пролаза, свет нам застишь?

Зачем же ты сюда пришел?

Пришел к бесхитростной ораве,

Чтоб заслонить собою всех;

Твое голодное тщеславье

Здесь насыщалось без помех.

Что прежде так любили все мы,

То сердцу мило и теперь.

Но старый выкормыш богемы

Уже не всем откроет дверь.

Он лебезит пред тем, кто выше,

Живет как может, без затей:

Остепенился, в люди вышел…

А может, вышел из людей!

Мазилка набросал картину:

Чердак, окошко, в нем пестро

Цветут цветы, и Коломбину

Целует худенький Пьеро.

Все это вздор! На самом деле

Здесь до утра свеча горит

И, не постлав себе постели,

Над книгой Франция сидит.

А ты, гурман, распутник модный,

Ты, мой старинный кровный враг,

Тащи курятины холодной,

Бери вина — и на чердак!

И будь смиренно благодарен,

Когда тебе предложит сесть

Забывший сон рабочий парень:

Не про тебя такая честь!

Вставай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон с водой.

Тебя июнь зовет, как встарь;

Вставай, косарь!

Звезда пастушья спорит с утром,

Туман скрывает синеву.

Косарь встает в домишке утлом,

Косарь идет косить траву.

Он долго косу отбивает

Своим квадратным молотком,

Чтоб не запнуться, как бывает, —

Идти все время прямиком.

Вставай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон с водой.

Тебя июнь зовет, как встарь:

Вставай, косарь!

Трава под солнцем распрямилась,

С нее сошла ночная тень;

И сколько в ней, скажи на милость,

Жужжит живого в летний день!

Трава стоит в цветных накрапах,

Летит пыльца, горит роса,

И одуряет пряный запах,

Вздымающийся в небеса.

Вставай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон с водой.

Тебя июнь зовет, как встарь:

Вставай, косарь!

Идет косарь. Он косит справа

Налево ровной полосой, —

И мягко опадают травы,

И в ряд ложатся под косой.

Полевки в страхе удирают,

Пичуги — порх то здесь, то там,

Коса свистит, блестит, играет,

Ужонка режет пополам.

Вставай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон с водой.

Тебя июнь зовет, как встарь:

Вставай, косарь!

Идет косарь. С лица ручьями

Стекает едкий, жаркий пот.

Идет травой, идет цветами…

Спасайся, жизнь! Косарь идет!

На миг он поотстал, напился,

Но только в полдень, сам не свой,

Прилег и на траву склонился

Отяжелевшей головой.

Вставай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон с водой.

Тебя июнь зовет, как встарь:

Вставай, косарь!

Он видит сон: крестьяне косят,

На каждом — золотой венец,

Деревья дважды плодоносят,

По два окота у овец;

Его чердак, гумно, амбары —

Все переполнено добром,

В саду поют и пляшут пары,

И так же полон всякий дом.

Вставай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон с водой.

Тебя июнь зовет, как встарь:

Вставай, косарь!

Вставай, косарь! Пора за дело!

Еще далёко до конца.

Ну что ты смотришь оробело?

Коси покамест без венца!

Но вот и вечер. На покосы

Девчонки с граблями пришли,

И песня слышится, и косо

Последний луч парит вдали.

Ступай, косарь! Бери с собой

Точило и бидон пустой.

Тебя ночлег зовет, как встарь:

Ступай, косарь!

Нет проку от широкополой

Крестьянской шляпы в знойный день:

Не защищает шеи голой

Ее урезанная тень.

И синий фартук домотканый

Не прикрывает смуглых ног,

И в глаз все лезет окаянный

Пшенично-рыжий завиток.

Да что вы там о ней плетете,

Да что вы шепчетесь о ней?

Ступайте прочь! Всегда в работе

Дитя полей.

Она встает, недосыпая,

И, наскоро стянув узлом

Копну волос, еще босая,

Торопится, бежит бегом;

Спешит задать скотине корма

И птице разбросать зерна,

Во всем ловка, всегда проворна,

Ко всем ровна, везде нужна.

Да что вы там о ней плетете,

Да что вы шепчетесь о ней?

Ступайте прочь! Всегда в работе

Дитя полей.

В косынке темной выйдя к тыну

И на ходу ломоть жуя,

Она хватает хворостину

И гонит стадо вдоль ручья;

Пересчитает поголовье,

Покуда длится водопой.

Бодливый бык, налитый кровью,

Робеет перед ней одной.

Да что вы там о ней плетете,

Да что вы шепчетесь о ней?

Ступайте прочь! Всегда в работе

Дитя полей.

К полудню жар все прибывает,

А жатве нет и нет конца,

И жажда песню обрывает,

И льет соленый пот с лица.

Но дни идут, страда минует,

И осень ранняя тиха.

Сбор винограда. Всё ликует…

Пошли ей небо жениха!

Да что вы там о ней плетете,

Да что вы шепчетесь о ней?

Ступайте прочь! Всегда в работе

Дитя полей.

Но счастлива моя пастушка

Одна, среди лугов и стад:

И прялка, верная подружка,

Мурлычет новой песне в лад;

И птицы подпевают хором,

От них стараясь не отстать;

И путник умиленным взором

Окинет эту благодать.

Да что вы там о ней плетете,

Да что вы шепчетесь о ней?

Ступайте прочь! Всегда в работе

Дитя полей.

Сбегает в лог ночная тень,

Теплом июльский ветер веет,

И холм, встречая новый день,

В лучах зари оранжевеет,

А солнце начало палить,

И счастлив пешеход усталый:

Как сладко жажду утолить

Созревших вишен гроздью алой!

Что за праздник для ребят,

Что за пиршество для птицы:

В ветках ягоды горят,

Вишня спелая лоснится!

В зеленых кронах гомон, свист,

Тут для лесных пичуг раздолье,

И словно ожил каждый лист,

И ветка каждая — застолье.

Глаза от сытости завел

И, привалившись к ветке боком,

Так заливается щегол,

Как будто пьян вишневым соком.

Что за праздник для ребят,

Что за пиршество для птицы:

В ветках ягоды горят,

Вишня спелая лоснится.

Вот к вишне, красной от плодов,

Летит мальчишечья ватага.

Любой к верхушке лезть готов,

В глазах лукавство и отвага;

Толкаясь, набивают рот,

Пятнают руки, платье, лица,

А сучья гнутся и вот-вот

Грозят под ними обломиться.

Что за праздник для ребят,

Что за пиршество для птицы:

В ветках ягоды горят,

Вишня спелая лоснится.

Идет к закату день. В саду,

К стволу с раскидистою кроной

Приставив лестницу, я жду

Тебя, как в юности, влюбленный.

Ты помнишь вечер голубой

И старый сад, где сам всевышний

Друг с другом свел нас? Там с тобой

Мы тоже собирали вишни.

Что за праздник для ребят,

Что за пиршество для птицы:

В ветках ягоды горят,

Вишня спелая лоснится.

С тех пор, любя их яркий цвет,

Ты для детей рукой искусной

Пекла в теченье многих лет

Вишневый торт, отменно вкусный,

А если гость к нам забредал,

Встречала ты его бокалом

Густой наливки — и сверкал

Вишневый сок рубином алым.

Что за праздник для ребят,

Что за пиршество для птицы:

В ветках ягоды горят,

Вишня спелая лоснится!

Когда садится солнце в облака

И край их загорается, блистая,

Лучи в долину льются, как река

Пшеничных зерен темно-золотая.

Теряет четкость тени силуэт,

Туман в лугах плывет клоками ваты,

И постепенно меркнет алый свет,

И тонет небо в дымке розоватой.

Мы славно потрудились днем,

Давайте, братцы, отдохнем!

Тревогам двери затвори,

Пусть спят заботы до зари!

Устало дремлет плуг на борозде,

Он до зари останется в покое;

Рабочий день идет к концу везде:

Пастух скотину гонит к водопою,

Ведет пастушка пересчет голов,

Над ними мерно машет хворостина;

Распряг погонщик медленных волов,

И шумно дышат кони у овина.

Мы славно потрудились днем,

Давайте, братцы, отдохнем!

Тревогам двери затвори,

Пусть спят заботы до зари!

Кто клещи целый день держал в руках,

Спешит под вечер к тихому жилищу.

Курятся трубы — значит, в очагах

Готовят незатейливую пищу.

Пора шабашить. Колокол звонит.

Окончен труд тяжелый и торопкий.

Наверно, дома стол уже накрыт

И ждет котел с дымящейся похлебкой.

Мы славно потрудились днем,

Давайте, братцы, отдохнем!

Тревогам двери затвори,

Пусть спят заботы до зари!

Отца встречает дружный хор ребят:

«Пришел, пришел!» Семья за стол садится,

И радостно у всех глаза блестят,

И розовеют худенькие лица.

Еда, вино, жены довольный вид —

С души отца как будто бремя спало.

Он может быть спокоен: не грозит

Им завтра голод. Так ли это мало?

Мы славно потрудились днем,

Давайте, братцы, отдохнем!

Тревогам двери затвори,

Пусть спят заботы до зари!

Но гаснут окна в домиках. Заглох

Шум города, и замирает дальний

Машинный гул, как тяжкий сонный вздох;

Спит молот на груди у наковальни.

Да снизойдет покой на каждый дом!

Заслужен честно этот краткий роздых.

Пусть будет сладок сон их под крылом

У темной ночи в теплящихся звездах.

Мы славно потрудились днем,

Давайте, братцы, отдохнем!

Тревогам двери затвори,

Пусть спят заботы до зари!

Жан Тремалю душевный малый

И золотая голова.

Во все рабочие кварталы

О нем доносится молва.

Покинув глушь родной Бретани,

Крестьянский паренек, глядишь,

Пройдя, как воин, ряд кампаний,

Уже завоевал Париж.

Но, хоть нужда его учила

И труд нелегкий выручал,

Жизнь парня не ожесточила,

И нрав его не одичал.

Жан Тремалю душевный малый

И золотая голова.

Во все рабочие кварталы

О нем доносится молва.

Не раз, скользя на сходнях длинных,

Он ночью, в дождь и в темноту,

На рынке снедь таскал в корзинах,

А днем был грузчиком в порту.

И сколько бочка ни потянет,

Как ни велик мешок с мукой,

Жан и прикидывать не станет,

Шутя снесет одной рукой.

Жан Тремалю душевный малый

И золотая голова.

Во все рабочие кварталы

О нем доносится молва.

Как пес, который в непогоду

Спасает гибнущих в воде,

Жан бросится в огонь и в воду,

Увидев ближнего в беде.

Когда настал ненастный, хмурый,

Тяжелый для народа час,

Он, собственной рискуя шкурой,

Спасал других без громких фраз.

Жан Тремалю душевный малый

И золотая голова.

Во все рабочие кварталы

О нем доносится молва.

По вечерам, в часы досуга,

Читать учился по складам;

То, что другим дается туго,

Жан без труда осилил сам.

Он не похож на кавалера?

Он неотесан? — Ну и пусть!

Зато он нашего Мольера

Без книжки шпарит, наизусть!

Жан Тремалю душевный малый

И золотая голова.

Во все рабочие кварталы

О нем доносится молва.

Кто знает Жана, не возьмется

Его деньгой в соблазн ввести:

Он лишь с презреньем усмехнется

Да постарается уйти.

Он горд как черт, и всем известно,

Возьмет, — он парень деловой! —

Лишь то, что заработал честно

Горбом, руками, головой.

Жан Тремалю душевный малый

И золотая голова.

Во все рабочие кварталы

О нем доносится молва.

Вот новость! Жан решил жениться!

Толкуют люди, что она

Ему под пару — мастерица,

Добра, красива и умна.

Все радуются этой вести.

Пусть женится, да поскорей,

И дарит нам с женою вместе

Таких же славных сыновей!

Невелика деревня эта,

Прохожий здесь внушает страх.

Ее в листве скрывает лето,

Зима — в туманах и снегах.

Здесь парикмахерское дело

Вел странный тип былых времен.

Однажды сел я в кресло смело,

И вот за бритву взялся он.

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Заметить вывеску — задача!

Когда идете по двору,

Она, в углу качаясь, плачет,

Как старый флюгер на ветру.

Коль вы не поддались испугу,

Пройдите мимо груды дров,

Ищите темную лачугу,

Где мастер услужить готов.

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Сбежать вам не удастся! Лучше

Дверь отворите! Ну, смелей!

Пред вами с бородой колючей,

С недобрым взглядом брадобрей.

Вам померещатся в потемках

Топор кровавый, эшафот,

Герои преступлений громких,

Которых описал Сен-Клод.

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Воды вам свежей? Что ж, из лужи

Ее спешите зачерпнуть!

Поторопитесь! Будет хуже,

Коль высохнет на солнце муть.

Разбитый таз дают вам в руки, —

Ваш гневный взгляд его отверг.

Побриться? Бросьте эти штуки

И ждите дождичка в четверг!

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Вздыхает висельник елейно!

«Рука моя дрожит — беда!

Стаканчик доброго портвейна —

И вновь была б она тверда!»

Вы вместе пьете гадость эту,

Но платите один сполна.

За влагу отдали монеты —

И глотку бреет вам она.

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Его рука дрожит сильнее,

Дрожите вместе с нею вы,

Когда увидите, немея,

Ее у вашей головы.

Вам зеркало туманно явит

Обломок ржавый лезвия.

А вдруг он щеку окровавит

И кровь польется в три ручья?!

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Вам полотенце? Ну отлично!

Что для других — то и для вас.

Для вашей физии столичной

Есть полотенце в самый раз;

Им пользуются ежечасно!

Чем он расстроен? Ну и нрав!

Вы только смотрите несчастно —

Другой бы убежал стремглав!

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

В цирюльне сам я бреюсь тихо,

Пока кружок пьянчуг-гостей

Вино и водку хлещет лихо,

Шумя в азарте все сильней.

Смеются, спорят и горланят,

И жертва шуток едких — я.

Что в этой пре со мною станет?

Струится кровь, а кровь — моя.

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Я разозлен, и к брадобрею

Вновь не зайду я никогда.

Клянусь вам бородой своею!

И стала длинной борода.

Стать жертвою невежд безвинно

Под бритвой ржавою — зачем?

Ходите с бородою длинной,

Как Вечный Жид и Полифем!

Любезный Фигаро! Как грустно

Без каватин твоих — хоть плачь!

Здесь бреет нас цирюльник гнусный,

А он палач, да-да, палач!

Вчера я все скучала,

Грустна была,

А ныне, только встала,

Захохотала —

И — весела!

Веселье нам в душу спадает

Нежданно, как звездочка в тьме;

Нежданно и кровь заиграет —

И шалость одна на уме…

Своей красотой любоваться

Тогда мы невольно спешим,

И хочется громко смеяться

Пред зеркалом льстивым своим.

Вчера я все скучала,

Грустна была,

А нынче, только встала,

Захохотала —

И — весела!

И все бы, что бабочке, виться

Над каждым росистым цветком,

И все бы играть да кружиться

Под солнечным ясным лучом!

Поешь во все горло щегленком —

И хоть бы замолкла на миг —

И в волосы резвым ребенком

Готова заплесть весь цветник.

Вчера я все скучала,

Грустна была,

А нынче, только встала,

Захохотала —

И — весела!

Рассеянной чертишь рукою

Заветное имя, и вдруг

Сотрешь боязливо ногою, —

И кончить мешает испуг:

Ну, ежели кто насмеется?..

Чу! Кажется, идут сюды?

Чу! По ветру шепот несется…

Скорей замести все следы!

Вчера я все скучала,

Грустна была,

А нынче, только встала,

Захохотала —

И — весела!

Скорее же платьицем белым

Поднимем мы ветер кругом

И сразу, движением смелым,

Следы на песке заметем!

Ох, если б была я крылатой,

Как вольная птица пустынь,

Сейчас бы умчалась… куда-то,

Где ярче небесная синь…

Вчера я все скучала,

Грустна была,

А нынче, только встала,

Захохотала —

И — весела!

Но что-то в траве шевелилось,

Но что-то почудилось мне —

И кровью все сердце облилось,

И вспыхнули щеки в огне…

Вот глупость-то детская, даже

В безумной моей голове:

Лягушку зеленую я же

Спугнула в зеленой траве!

Вчера я все скучала,

Грустна была,

А нынче, только встала,

Захохотала —

И — весела!

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Хотя в нем недостатков много,

Но и хорошего не счесть.

Так и в лесу, по воле бога,

И красный зверь, и нечисть есть.

На взгляд мой, он высок и строен,

И привлекательнее всех.

Порой проглядывает смех

Во взоре, что всегда спокоен.

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Он быть любимым не стремится,

Уединенья ищет он,

И жаждой знания томится,

Всегда наукой поглощен.

Днем он исследует законы

Культуры и ее чудес,

А ночью — звезд находит вес,

Сияньем их не ослепленный.

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Он презирает угол тесный,

Где копошится род людской;

Открыть он хочет мир чудесный,

Колумбом стать, мечтатель мой.

В путь кругосветный он пускался

На корабле своем не раз,

И что ни день — пытливый глаз

Ландшафтом новым любовался.

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена.

Он смело штурмовал вершины:

И Гималаи и Монблан,

Спускался в пропасти, стремнины,

Порой заглядывал в вулкан.

Хоть чужд ему задор военный,

Но при нашествии врагов

Под пули он идти готов:

Ведь для него смерть лучше плена.

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Живет теперь он в старой башне,

Как Библия, непостижим,

И, полон грезою всегдашней,

Угрюм, суров и нелюдим.

Но вызволить его из кельи,

Его загадку разрешить,

С небес на землю воротить

Волшебное поможет зелье.

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Ах, мне охота превратиться

В журчащий перед ним ручей,

В его цветок любимый, в птицу,

Чтоб петь ему во тьме ночей.

Стать для него свечой охота

Иль дуновеньем ветерка,

Чтоб освежать его, пока

Чело он морщит над работой.

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Всем выспренним пренебрегает,

Взбирайтесь хоть до облаков!

И болтунов он избегает,

Не любит он ходульных слов.

Понравиться, хоть трудно это,

Ему попробую сперва.

Быть может, приручу я льва,

Пастушкою переодета?

Я влюблена… Что вам за дело?

Ужели в том — моя вина?

Бороться я с собой хотела…

Увы, давно мне не до сна:

Я влюблена!

Была ль красотка под луной,

Что ярче и милей одета

Самой Природы в час любой!

Взгляни, как радугой цветной

Ее сверкают туалеты.

Вчера лежали перед ней

Брильянты всех сокровищ краше,

Затмив все побрякушки наши.

О, то был праздник королей.

А иней искрами своими

Мильоны солнц зажег вокруг.

Усеяны и лес и луг

Алмазов брызгами живыми.

Была ль красотка под луной,

Что ярче и милей одета

Самой Природы в час любой!

Взгляни, как радугой цветной

Ее сверкают туалеты.

В серебряном сиянье лес,

И, как атлас, свод неба синий:

Весь день на соснах блещет иней,

Как Млечный Путь среди небес.

Ни лебеди, ни горностаи

Так не сияют белизной,

И луч багряно-золотой

Зажегся, ветви озаряя.

Была ль красотка под луной,

Что ярче и милей одета

Самой Природы в час любой!

Взгляни, как радугой цветной

Ее сверкают туалеты.

Как будто в зимний день весна

Божественной скульптурой белой,

Чеканкою заиндевелой

Творцом незримым создана.

Резвитесь в солнечном сиянье,

Синицы, сойки, корольки!

Смерть не расставит вам силки

Средь отблесков зеркальных граней.

Была ль красотка под луной,

Что ярче и милей одета

Самой Природы в час любой!

Взгляни, как радугой цветной

Ее сверкают туалеты.

Красавица, я расцветил

Сверканьем радужных камений

Тоску унылых сновидений;

Вы мне простите этот пыл!

Ведь только запоет в экстазе

Моя душа, так жди дождей;

Поэзия моя, скорей

Лети на небо прочь от грязи!

Была ль красотка под луной,

Что ярче и милей одета

Самой Природы в час любой!

Взгляни, как радугой цветной

Ее сверкают туалеты.

Наш Беранже — старейшина меж нами,

Ему мы все должны воздать почет.

Не восхищался кто его стихами?

Их тридцать лет вся Франция поет.

Дарован ею славному поэту

Венок из роз, плюща и чабреца,

Античный лавр вплетен в награду эту.

Друзья, прославим старого певца!

В громах и бурях шло поэта детство:

Тогда была Бастилия взята,

В его стихах бесценное наследство —

Тех грозных лет святая правота.

Борьба со злом живучим им воспета,

Его разил он с яростью бойца.

Его талант не знал авторитета.

Друзья, прославим старого певца!

Оплакал он родной страны невзгоды,

Наполеона скорбную судьбу,

Напомнил всем блистательные годы

Того, кто спит последним сном в гробу.

А в наши дни в безмолвии суровом,

Когда кругом горланят без конца,

Поэт клеймит безмолвием, как словом.^{258}

Друзья, прославим старого певца!

Портного внук, он вас громил, вельможи.

Трещали вы по всем по вашим швам.

Судейские, и вам досталось тоже,

Бесстрашно он в лицо смеялся вам.

Мы помним все о том позорном деле —

Как вы травили славного творца:

За песни вы судить его посмели!

Друзья, прославим старого певца!

Он заклеймил Тартюфа и Базиля,

По их словам, тяжка его вина:

Сама религия, — они твердили, —

В его стихах была оскорблена.

Всю мишуру — распятья, четки, мощи,

Весь этот хлам он смел с ее лица,

Без них она куда ясней и проще.

Друзья, прославим старого певца!

Мы любим добродушие поэта,

Нам будет вечно этот облик мил,

Его подруга хороша, Лизетта,

Как живо он ее изобразил!

В кругу друзей приветлив, ясен, кроток,

Воспел за кружкой доброго винца

Он Францию, народ ее, красоток.

Друзья, прославим старого певца!

Безумца мудрого^{259} счастливый жребий

В сияние грядущего вознес.

Предвидел он — заря пылает в небе,

Иссяк источник наших горьких слез.

Его б могли в свой круг принять как брата

Мечтатели, чьи пламенны сердца,

Чьи имена храним в душе мы свято.

Друзья, прославим старого певца!

Сойдемся, балагуря,

И каждый будет сыт;

У нас такая тюря,

Что ложка в ней стоит.

Осадим тюрю эту

Винцом — и нам пора:

Мы, что ни день, к рассвету

Выходим со двора.

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Мы фартуки наденем —

И тотчас к топору.

Сумей одним движеньем

С бревна содрать кору!

Смотри работай точно,

Топор, как нож, остер…

Расставишь ноги прочно —

И вниз пошел топор.

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Обрубишь сучья прытко —

И где пройти пиле,

Суровой красной ниткой

Наметишь на стволе.

Чтобы снести и ровно

Сложить подобный лес,

Натрудишь спину, словно

Битюг-тяжеловес.

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Топор оставить можно:

Пила вступает в строй.

Легко с такой надежной,

Наточенной пилой.

Чтоб жить нам с нею дружно,

Чтоб зубьям не стареть,

Ее направить нужно

И салом натереть.

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Обычно пилят двое —

Кто сверху, кто внизу.

Бревно — что отлитое;

Грызу его, грызу…

Глядит, как с эшафота,

Вверху один из нас.

Что ж, такова работа,

И, право, в добрый час!

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Вот так весь день простой-ка,

Води назад-вперед!

Пила поет, как сойка,

Нескладно, но поет.

Сосну и дуб мы пилим, —

Не станем в баре лезть,

Не хвалимся обильем,

Но заработок есть.

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Наш труд, простой и древний,

Прокормит нас вполне.

Что сбережем — в деревню,

Детишкам и жене.

Наш брат — негордый малый,

Довольствуется он

Штанами, что соткала

Зимою Жаннеттон.

Я пильщик-работяга,

Пила со мной навек, —

Бедняк, но не бродяга,

Рабочий человек.

Причесана и одета,

В раздумье погружена,

У зеркала жду ответа:

Не лжет его глубина.

Глаза мои покраснели —

Вот зеркала мне упрек!

В кудрях моих неужели

Не к месту алый цветок?

Пою я уныло,

Свой жребий кляня.

Зачем же мой милый

Не любит меня?

Простое белое платье,

Что слишком скромно на вид,

Должна, к несчастью, признать я,

На мне так плохо сидит.

Красавиц много на свете,

Чьи руки радуют взгляд,

И ножки их на паркете

Прелестно в танце стучат.

Пою я уныло,

Свой жребий кляня.

Зачем же мой милый

Не любит меня?

Моих напевов рулады

Не к небу вольно летят,

А вниз, как брызги каскада,

На клавиш печальный ряд.

Не льется пенье игриво:

Романс безрадостен мой.

Рыданья, стоны мотива,

Как плач метели зимой.

Пою я уныло,

Свой жребий кляня.

Зачем же мой милый

Не любит меня?

Всего бояться должна я:

Игрой приманчивых глаз

Графиня, крестьянка ль простая

Отнимет счастье у нас.

Страшусь я дев Рафаэля:

Они, скучая в раю,

Вдруг милым уже завладели,

Любовь похитив мою?

Пою я уныло,

Свой жребий кляня.

Зачем же мой милый

Не любит меня?

Гордиться станом могу ли,

Как царственный кипарис?

Я роз бледней, что в июле

Вокруг него разрослись.

Невесел голос мой слабый,

Завидую соловью:

Я звонкой песней могла бы

Любовь прославить мою.

Пою я уныло,

Свой жребий кляня.

Зачем же мой милый

Не любит меня?

Вот он идет в отдаленье,

Подходит и медлит он.

Мое он слушает пенье,

Мотивом грустным прельщен.

А вот он вторит куплетам,

Блеснул мне луч впереди,

Надежда трепетным светом

Зардела снова в груди.

Пою я уныло,

Свой жребий кляня.

Зачем же мой милый

Не любит меня?

Когда-то, тараща глаза бойниц,

Царила Бастилия здесь,

В немых подземельях своих темниц

Теша палачью спесь.

Однажды народ (да хранят века

В памяти день святой!)

Ее, как зловещего червяка,

Своей раздавил пятой.

Хоть мы исполнены почтенья

К святым заветам старины,

Но предрассудкам, без сомненья,

Повиноваться не должны.

И вот для того, чтоб место занять,

Пустое на тот момент,

Новый Пракситель решил изваять

Диковинный монумент.

Так родился этот гипсовый миф,

Слон, дурацкий на вид,

В полой утробе своей приютив

Крыс водяных синклит.

Хоть мы исполнены почтенья

К святым заветам старины,

Но предрассудкам, без сомненья,

Повиноваться не должны.

Был только комедией этот урод.

Не завиден его удел:

Сначала над ним смеялся народ,

Затем он ему надоел.

Ведь даже у нас приедается смех.

(Вольтер ханжой воскрешен!)

Дразнить же предместья — смертельный грех.

К чему переть на рожон?

Хоть мы исполнены почтенья

К святым заветам старины,

Но предрассудкам, без сомненья,

Повиноваться не должны.

Развалина эта была снесена.

(Крысы сменили дом.)

И можно было увидеть слона

Лишь на картинах потом.

И там, на площади, где толпа

Рычит, как голодный зверь,

Когда идея еще слепа, —

Колонна стоит теперь.

Хоть мы исполнены почтенья

К святым заветам старины,

Но предрассудкам, без сомненья,

Повиноваться не должны.

Память храня о трагических днях,

К небу она растет,

И статую гения в облаках

Ее пьедестал несет.

По цоколю бродит могучий лев.

Из бронзы изваян он.

Чужды ему ненависть, ложь и гнев.

Свобода — его закон.

Хоть мы исполнены почтенья

К святым заветам старины,

Но предрассудкам, без сомненья,

Повиноваться не должны.

Ужель погибнем мы? Друзья, не все равно ли —

Жить или умереть? Хватило б только воли!

Веленью божьему мы следовать должны,

Должны смести врагов, что злобою объяты!

Так укрепление в штыки берут солдаты,

Им пули не страшны.

Готовьтесь победить в бою последнем, яром!

Европа целая охвачена пожаром…

Германец и француз, венгерец и валах, —

Сплотимся, смелые, в союз нерасторжимый,

В очах у нас горит огонь неугасимый,

Мечи блестят в руках.

Нам деспот с севера грозит, войска торопит.

Но солнце яркое снега и лед растопит!

Уже его коня хватает под уздцы

Свобода юная… Пылают взоры гневом,

И песня слышится с воинственным припевом…

Вперед, о храбрецы!

Скатилась голова Капета

И Робеспьера голова.

Наполеону участь эта

Грозила… Спасся он едва.

Людовик — тот скончался дома,

Но Карл в смятении бежит.

Его судьба Луи знакома…

Смерть никого не пощадит!

Победно шествует по свету

Республика… Она грозна,

Дворца теперь такого нету,

Где эта поступь не слышна.

Но кучка деспотов стакнулась…

Уже республика скользит

В крови июньской… Пошатнулась…

Смерть никого не пощадит!

О, смерти вестники, летите,

Летите, стаи воронья!

Гонцы зловещие, спешите

Теперь в полночные края!

В Париж, Милан из скорбной Вены

Тяжелый запах долетит,

Сбегутся к падали гиены…

Смерть никого не пощадит!

И в окровавленных столицах

Царят порядок и покой,

И на кресте теперь томится

Христос не прежний, а другой.

Тираны, вспомните восставших

И весь бесчисленный синклит

Героев, за свободу павших…

Смерть никого не пощадит!

Приплыли грозные фрегаты,

И сыплется свинцовый град,

И стали лопаться гранаты,

Как перезрелый виноград.

Сицилии готовит узы

Ее король-иезуит.

Австрийцам помогли французы…

Смерть никого не пощадит!

Но все ж народ — глядите — новый

Рожден свободой… Слава ей!

И голос Венгрии громовый

Рычанья львиного грозней.

Хоть полчища врагов несметны,

Народ венгерский победит,

Отваги полон беззаветной…

Смерть никого не пощадит!

За Мессенгаузера, Блюма^{262}

Готовы мстить Дембинский, Бем…^{263}

Отважного Кошута дума

Близка, понятна венграм всем,

Уже взялся Гёргей за саблю,

Уже Перцель к нему спешит…

Нет, силы венгров не ослабли!

Смерть никого не пощадит!

О, Гогенцоллерны, Бурбоны,

Романов, Габсбург! Час пробил,

Повсюду низвергают троны,

Неукротим предместий пыл.

Нигде от ярости народной

Не скрыться вам! Она кипит…

Так небесам самим угодно.

Смерть никого не пощадит!

Рим, возродись и верь надежде!

Тебя великий ждет удел.

Свободен будешь ты, как прежде,

Недаром муки ты терпел!

Пошли французы против воли

В поход, и совесть их стыдит,

Сердца сжимаются от боли…

Смерть никого не пощадит!

Но день настал, Париж проснулся,

Сигнал к восстанию дает.

Лицом к врагам он повернулся,

Он победит или умрет!

Лжецы, предатели в тревоге:

Возмездье близкое грозит.

Проснулся лев… Эй, прочь с дороги!

Смерть никого не пощадит!

Реакция, твои миазмы

Способны отравить умы…

Но, полные энтузиазма,

Гнилую топь осушим мы.

Та гниль опаснее холеры,

Но нас ничто не устрашит,

Мы полны мужества и веры…

Смерть никого не пощадит!

Когда республика явилась

При блеске молний февраля^{265}

Во всеоружье, — превратилась

В костер пылающий земля.

В долинах наших расцветало

Свободы древо, чью красу

Сгубил Июнь, как будто мало

Налога — девять лишних су!

И Жан Бедняк взывает страстно,

Одною думой обуян,

К тебе, далекой и прекрасной:

«Приди, республика крестьян!»

Увы, огонь лишь слабо тлеет

Под холодеющей золой.

Кредит, торговля — все хиреет,

Работы нет, во всем застой.

И длится кризис. Как тисками,

Он революцию сдавил.

Луи-Филипп был изгнан нами,

Наполеон его сменил.

И Жан Бедняк взывает страстно,

Одною думой обуян,

К тебе, далекой и прекрасной:

«Приди, республика крестьян!»

Наполеон вновь нами правит,

Уже не прежний, а другой.

Хлеба под снегом он оставит,

Овец отдаст он стае злой.

Хоть зарится несытым оком

Орел на мост Аркольский вновь,^{266}

Все ж стал смирней, ощипан роком,

Остыла корсиканца кровь…

И Жан Бедняк взывает страстно,

Одною думой обуян,

К тебе, далекой и прекрасной:

«Приди, республика крестьян!»

Мы ждали долго… Ждать ли доле?

Кто нашу Францию спасет

В те дни, когда стремленье к воле

Всех нас к оружию зовет?

Наш клич к солдатам, горожанам:

«Под вашим стягом в этот час

Найдите место и крестьянам,

Серпы и косы есть у нас!»

И Жан Бедняк взывает страстно,

Одною думой обуян,

К тебе, далекой и прекрасной:

«Приди, республика крестьян!»

Что нужно черно-белой своре?

Нас натравить на парижан,

Пролить, как в Польше, крови море,

Закабалить опять крестьян…

Не выйдет это! Смерть тиранам!

Ростовщики, ваш минул час!

Хозяевами стать пора нам,

С рабочими объединясь!

И Жан Бедняк взывает страстно,

Одною думой обуян,

К тебе, далекой и прекрасной:

«Приди, республика крестьян!»

Земля, ты сбросишь рабства цепи,

Нужды исчезнет кабала.

Преобразит холмы и степи

Наш общий труд, — ему хвала!

Впервые он на пир обильный

Зовет голодных бедняков.

Багряный сок течет в давильне,

И хлеб для каждого готов.

И Жан Бедняк взывает страстно,

Одною думой обуян,

К тебе, далекой и прекрасной:

«Приди, республика крестьян!»