Нина Павлова ПЯТОЕ ВРЕМЯ ГОДА Пьеса в 3-х действиях
В е р а — юрист контрольно-ревизионного управления.
К л а н я — ее соседка, железнодорожница.
А л л а — экономист.
А р ч и л — ее муж, актер.
И л ь я — художник «Рекламбюро».
Г а л и н а — его жена, человек без профессии.
Р у в и м ч и к — повар.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Тридцатое декабря. Ночь. Метель. Железнодорожный семафор. По шпалам, в тулупе нараспашку, бредет И л ь я. Ему под сорок. Ежась от мороза, пытается открыть бутылку вина. Открыл, а не пьется: состояние той сухой отчаянной трезвости, когда ничто не в силах отвлечь от каких-то надсадных мыслей.
И л ь я. «Я скажу тебе с последней прямотой — все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой». Шерри-бренди… бред собачий.
В спину Илье бьют, стремительно увеличиваясь в слепящей силе и яркости, два снопа света — прожектора электропоезда. Илья не замечает ничего. Поезд мчит на Илью. На шпалах показывается женщина с хозяйственной сумкой и елкой. Ей лет двадцать семь. Это В е р а. Кричит. Бежит наперерез поезду.
В е р а. Эй! Поезд! Граждани-ин… а-а-а!
Илья, вздрогнув, оборачивается на крик. И уже в страхе за женщину сталкивает ее с колеи. Оба, обнявшись, падают в сугроб. Поезд с гулом проносится мимо.
Вы что — пьяны?
И л ь я. К сожалению, нет. Не пьется, к сожалению.
В е р а. Задавило бы вдруг? Хоть раз? Хорошенько! (Плачет вдруг — отчаянно и тихо.)
И л ь я (растерян). Ах ты… ну? Из-за всякой дряни плакать? Ты что, брат? Ты чего? (Заглядывает ей в лицо.) Глаза усталые, господи! (Чуть обнимает Веру, приткнув ее лицо к меху тулупа.) Ничего… бывает! Ну, устала — понятно. Держись, парень! Жить трудно, но… Цело! (Достает уцелевшую бутылку вина.) Глотни.
Молчат.
Отошла?
Вера кивает.
Испугалась, что ли?
В е р а. А-а, весь вечер реву! (Собирает выпавшие из сумки покупки, среди них пучки петрушки и киндзы.) Реву, а уснула. Станцию свою проспала. Просыпаюсь в депо — электрички не ходят. О-ой, марш-бросок по шпалам?!
И л ь я (кивая на сумку). Помочь?
В е р а (отказываясь). Рядом уже. Вон! (Стоит с сумкой, прощаясь. Смеется.) Ну вот, порыдала — как дело сделала! Пойду. (Замечает оброненный на снег пучок киндзы. Подбирает, вдруг в ярости рвет зелень, срываясь на слезы и крик.) Не брала я взятку — ложь! Не давал мне Рувимчик!.. Извините, пойду.
И л ь я (предлагая вина). Может?..
В е р а (отказываясь). Пойду.
Илья вышвыривает бутылку с вином в кювет.
(Поднимается по насыпи. Оборачивается.) А вы?
И л ь я. Мы? Здесь посидим.
В е р а. В снегу?! (Молчит. Смотрит на лежащую поперек рельсов елку.) Елку задавило… Худо тебе, да?
И л ь я (отмахиваясь). А-а! Бывает…
В е р а. Я тоже сегодня… бывает!
Молчат.
Мороз, а? У нас в Сибири морозы легкие, сухие.
И л ь я. Сибирячка?
В е р а. Ну.
Молчат.
Тихо как…
И л ь я. Как вымерло. Рассказать тебе мою жизнь? Глупо вышло, и жил, как не я. Больше смерти боялся пошлости, а вышло… а-а! Замерзаешь ты, господи. Совсем замерзла! (Укутывает Веру полами тулупа.) Не боишься — вдруг подонок или…
Вера качает головой — нет.
(Смеется вдруг.) Знаешь, женщин всю жизнь боялся. Глупо, а? (Молчит, засмотревшись на мелькающий в ореоле семафора снег.) Снег какой!
В е р а. Тоже любишь смотреть?
И л ь я. Мгу. А тихо!
В е р а. Мгу, тишина. Иду сейчас — никого. Ткнулась в столб, реву…
И л ь я. А столб молчит?
В е р а. А столб молчит!
И л ь я. А хорошо бы жить — подходит прохожий к прохожему: «Понимаешь, брат, такая история…»
В е р а. А прохожий отвечает…
И л ь я. Прохожий говорит… А я знал всегда, что встречу тебя.
В е р а. Ну, пойду. (Поднимается с сумкой по насыпи. Оборачивается.) Эй, как звать-то? Хоть имя запомню.
И л ь я. Илья. А тебя?
В е р а. Вера. Прощай! (Уходит с сумкой и елкой. Кричит уже издалека.) Не балуй больше, слышишь? И домой ступай! Ступай… камнем кину! Дома обыскались, а он… Где живешь?
И л ь я. В городе.
В е р а. А здесь кого ждешь на снегу?
И л ь я. Электричку. Последняя из-под носа ушла.
В е р а (оставив на шпалах вещи, в досаде возвращается). Пойдем.
Илья качает головой — нет.
У меня тебя не съедят. Муж в командировке, сын у мамы в деревне, а соседка, надеюсь, спит. Ну?!
И л ь я (отказываясь). Врать не смогу, а прятаться не стану. Иди!
В е р а. Мороз-то под тридцать — обморозишься! Ну!
И л ь я. Не нукай. Иди!
В е р а (озлясь). Пойду! Форс морозу не боится — форси, замерзай! Штиблеты для лета. Это что — носки? (Присев, сердито тычет в его тонкие холодные носки.) Шерстяных нету? Чего босой ходишь? Обморози-и…
И л ь я (не дав договорить, обнимает ее. Смеется). Завтра купим мне носки, а тебе — шубу.
В е р а. Дубленку, м-м? Я везучая! Сегодня на парткоме разбирали, что взятки беру и на чужих мужей охочусь. Ты ведь тоже женат.
И л ь я. Да.
В е р а. Правду люди сказали…
И л ь я. Неправду.
В е р а (отстраняясь). Пойдем! (Поднимается по насыпи.)
Илья идет следом.
И лишнего не думай. В пять утра электричка. Чай попьем, и уйдешь.
Уходят.
З а т е м н е н и е.
В темноте с грохотом падают, похоже, ведра.
Г о л о с К л а н и (в темноте). Верк, ты?
Г о л о с В е р ы. Я, я!
Г о л о с К л а н и (с позевотой). Думала, опять артист Алку убива-е-ет! Каждую ночь грох-грох!
Свет. Комната Веры. За окном сугроб и угол пожарной лестницы. В е р а снимает пальто. От порога, крадучись и озираясь, идет И л ь я с Вериной сумкой.
И л ь я (шепотом). Соседку разбудили. Пойду я, а?
В е р а. Пойдешь?! Опять уронишь? По бабам, знаешь, шастают втихую.
И л ь я. Не говори так.
В е р а. А ты не шепчись. Кого мы украли?.. Чай с черемухой будешь? Вон телефон — звони. Жена, поди, обревелась.
Илья, не раздеваясь, мнется у порога. Осматривается. Первое, что бросается в комнате в глаза, — детские рисунки на обоях: радостные звери, птицы, цветы.
(Перехватив взгляд.) С сыном изрисовали! Портил стены, портил, — ладно, говорю.
И л ь я (кивая на фотографию малыша). Сын?
В е р а (растаяв от нежности). Сына моя!.. Звони, кавалер. (Уходит с чайником на кухню.)
Илья оглядывает комнату. Старинный резной буфет. Покрытая ковром старенькая тахта. Лавка-ларь. Книжные полки. Много книг! На подоконнике ящики с рассадой, утыканные бирками с обозначением сортов. Детская кроватка. На стене три крупные фотографии: смешливый малыш, счастливые молодожены и напряженная от серьезности пожилая деревенская пара. Возвращается В е р а. Накрывает на стол.
И л ь я. У нас с мамой точь-в-точь: наш буфет! (Рассматривает фотографию Вериных стариков.) Твои?
В е р а. Это мама моя, а папку схоронили — на охоте в буран вот замерз. Твои-то живы?
И л ь я (качает головой — нет). А это? (О фотографии молодоженов.)
В е р а. Хорошие люди, как объясняю сыну.
И л ь я (кивая на ящики с рассадой). Ты агроном?
В е р а. Мечтала быть агрономом. Не сбылось! А ты кто?
И л ь я. Художник.
В е р а. Сбылось?
И л ь я. Таланту нет. (Волнуясь, трогает вещи.) У нас с мамой был такой же ларь. Внизу игрушки, верно? (Откидывает крышку ларя. Достает оттуда старые вещи, игрушки.) Мамина шаль… мой мяч.
В е р а. Ты что… что?
И л ь я (смеется). Елкой пахнет, слышишь? А мужа у тебя нет.
В е р а. Ну… нет.
И л ь я (обнимает ее). А я знал всегда, что встречу тебя. Я домой пришел, слышишь?
В е р а (безучастно молчит). Я — как там сказали сегодня? — мать-одиночка. Доступная то есть. И ко мне со всех сторон по-пластунски ползут женатые партизаны. Цветы дарят тайно, как ворованные. Тебя тоже зачислить в партизанский отряд? Пиши заявление — получишь инструкцию, как обманывать жену… Ой, чай! (Убегает на кухню.)
Илья сидит в тулупе, уронив голову на руки.
(Возвращается с чайником. Разливает чай.) Тебе покрепче?.. Голодный, поди. Хлеб, сыр… Два часа до электрички. А елка правда запахла в тепле. У нас дома тайга — тоже… Домой звонил? Вот попьем чай — и… где ложки? Где ты был? (Обнимает его.) Жду тебя, все ночи молю — дай увидеть на час: казни потом… электричка скоро. Скорей бы, господи!
И л ь я. Куда я без детей? Как? Она картошки не сварит, чтоб кастрюлю не сжечь. Вера, Верочка, детей не брошу!
В е р а. А бросишь — прокляну!.. Что мы, а? Другим хуже — проживут, а не свидятся. А нам ночь досталась — два часа еще.
И л ь я. Я завтра приду. И послезавтра.
В е р а. Не придешь — нет: два часа наш век. Детей предать — последняя подлость. Женатый, а? Дождалась я тебя! Два часа — весь мой век… два часа, а наши. Праздник наш, слышишь? Целый век — два часа. Новый год справим — елку ставь быстро! Мечтала, знаешь, — хоть один праздник вместе. Пусть сбудется! Как будто. Ну, как будто сбылось! Где елка, игрушки? (Мечется, достав коробку с елочными игрушками и лихорадочно-спешно выдирая их из оберточной бумаги.)
Илья молча наблюдает.
Елку нарядим, игрушки… сейчас!
И л ь я (молча отбирает у нее игрушки). Сядь. Помолчи. Успокоилась?
В е р а. Что? (Смотрит на часы.) Час сорок семь всего лишь осталось?!
И л ь я. Сейчас ты наденешь свое самое красивое платье…
В е р а. Нету! Есть! Не будешь смеяться? (Бросается к ларю, извлекая оттуда коробку, а из коробки подвенечное платье с кружевными прошвами под старину.)
И л ь я. Сейчас ты переоденешься — не спеша, с удовольствием. Красота, детеныш, несуетна.
В е р а. Что? Осталось лишь час сорок пять! (Уносится вихрем.)
И л ь я (сняв тулуп, звонит по телефону). Галя, разбудил? Как дети?.. Утром дай Тимке еще полтаблетки и бульон с сухариком. Я не вернусь домой, Галя. Совсем не вернусь. Нет, не пьян. Если что, звони по телефону (считывает с телефона) пять — ноль семь — сто восемь… Да, от женщины. Я люблю ее, Галя. Обязательно женюсь. И Тимку заберу. Украду, увезу, а, клянусь, заберу!.. Повторяю, не пьян. Можно без хамства?! (Бросает трубку.)
Телефонный звонок.
Да, это я… Хватит врать-то, Галя! Началось с вранья, и опять за вранье? Хватит вранья уже — врать-то уж хватит! (Кладет трубку на колени, время от времени прислушиваясь к ругани в трубке и опять отстраняя ее.) Прекрати, наконец! Что-о? Еду! Первой же электричкой приеду забрать и… хм?
На том конце, очевидно, бросили трубку. Входит В е р а с огромной еловой лапой и в подвенечном платье стиля «ретро». Оба растерянно-счастливо молчат.
Ты родишь мне детей.
В е р а. Много?
И л ь я. Много. Семеро по лавкам, м-м?
В е р а. Мгу.
Илья, заметив подходящий гвоздь, вешает на стенку еловую лапу, а Вера подает ему игрушки. Илья наряжает не столько елку, сколько Веру, соорудив ей венок из мишуры и повесив на шею елочные бусы.
И л ь я. Мы поженимся, знаешь. Я звонил домой и…
В е р а (перебивая). Поцелуй меня.
Раздирая рот зевотой, входит К л а н я в ночной рубашке и в наброшенном на плечи железнодорожном кителе.
К л а н я. Опять наш артист жену убивает. Развелись бы скорей, а то не уснуть! (Замечает Илью.) Ой, здрасьте. Я тут соседка, а соседи вон сверху — зашла вот ска-а… ай! (Осознав наконец, что она в одной рубашке, с визгом вылетает за дверь.)
В е р а. Соседка Кланя. Теперь повесит афишу на заборе.
И л ь я. Хочу афишу! Я звонил домой и…
В е р а. Поцелуй меня, а? (Оторопев.) Как — ты звонил? И… а?
И л ь я (передразнивая). «А»? А! Асса! (Танцует нечто, смутно напоминающее лезгинку.) Меня из дома выгнали, и чтоб забрал детей!
В е р а. Сумасшедший! Правда? Так не бывает!
И л ь я. Меня в три шеи выгнали, и чтоб забрал детей!
В е р а. В три шеи, да?
И л ь я. В три шеи, да! В три шеи, ах! (Танцует, дурачась и кружа Веру.)
Веселятся. Вдруг оба разом замирают в какой-то отчаянной муке.
Тебе тоже страшно?
В е р а. Так не бывает… так не бывает! Кто-то смеется над нами?!
И л ь я. Смиловался кто-то. Вера, неужели? Страшно от счастья… не молчи — говори.
В е р а. Платье знаешь откуда? Замуж собралась. А он пришел в больницу — вот тут (в плече) нагноилось, руку даже хотели отнять. «Понимаешь, говорит, мышка!» — «Понимаю», — говорю. Не молчи — говори! Про себя говори — про маму, отца…
И л ь я. Мама моя ангел. Кроткая как ангел, и руки елкой пахли всегда.
В е р а. Тоже с тайги?
И л ь я. Зона. Лесоповал.
В е р а. За что?
И л ь я. Тридцать седьмой. Из дворянок она. Смешно — из дворянок! Коммунистка-дворянка в парусиновых тапочках. И сосед-старичок написал кой-куда… Разыскал старичка потом уже, после. (Молчит.)
В е р а. И что — старичок?
И л ь я. Что — старичок? Бить его — старый, а про совесть не поймет. Старичок-здоровячок! В холодильник за кефиром лезет — шерстяную шапочку от простуды натягивает. Шерстяной старичок, а мама моя… В детстве верил, что елки мамой пахнут. И жена моя первая тоже Елка — Ленка по-школьному. Семь лет играли в семейное счастье…
В е р а. Чего ж разошлись?
И л ь я. Она за меня с досады пошла — другой не любил. Потом этот другой полюбил! Выставку у меня тогда зарубили. Пил как свинья и по случаю мировой скорби сошелся с одной… стыд без любви. Стыд один, господи! (Молчит, мучаясь.)
В е р а. Совсем не любил?
И л ь я. Ни дня. Муж ее бил — проучил мерзавца. Прибежала с дочкой ко мне прятаться и осталась: не выгонишь — живет и живет! Сошлись по пьянке… пошлость-то, господи! Прокляни меня, прогони!
В е р а. Сколько твоим, Иленька?
И л ь я. Тимке годик, и Леночке три. Это дочка ее — рыжая-рыжая. Я без рыженькой дочки моей пропаду!
В е р а. Собирайся. Без детей не приезжай! В ноги падай, моли.
Илья молчит, припав к ее ногам.
Что ты… ты? Это мне перед тобой молиться хочется.
И л ь я. Откуда ты, боже, счастье мое? Мы будем, слышишь, счастливы, будем! Что это?
Сверху доносятся крики и грохот скандала.
В е р а. Да соседи вон наверху — артист-шизофреник жену вот гоняет. Она на развод подала, а он…
И л ь я. Сходить? (Направляется к двери.)
Звонит телефон.
В е р а (берет трубку). Егорова слушает. (Растерянно.) Хм, тут пьяный кто-то звонит?
И л ь я. Это Галина. (Берет трубку.) Что?.. Еду! (Бросает трубку.) Надралась уже.
В е р а. Пьет?
И л ь я. Раньше пила. (Смотрит в тоске на потолок, на телефон.) Туда бежать или туда?
В е р а (подает ему тулуп). Поезжай!
И л ь я (похлопав по карманам тулупа, достает пачку денег). Здесь пятьсот. Спрячь.
В е р а. Богатый.
И л ь я. Нищий. Детишек вон двое, а Галина работать с рождения брезгует. (Подумав, забирает часть денег.) Оставим ей двести, а?
В е р а (отдает ему все деньги). Забери, прошу.
И л ь я. А детей кормить? Сколько их у нас, знаешь?.. Молись за нас, Вера. Я скоро! Заберу детей и…
Илья уходит, сталкиваясь в дверях с К л а н е й и А л л о й. Кланя в бигуди и в атласном халате-кимоно с павлинами. У женщин воинственно-растерзанный вид. Кланя угрожает кому-то шваброй. У Аллы скалка, рукав пеньюара надорван, видна ссадина.
А л л а. Я ему звездану! Арти-ист… из дурдома!
К л а н я. Сажай его! Сумасшедший все ж. Жалей-жалей — дожалеешься!
А л л а. А-а, разведусь в четверг — и… (Об Илье.) Кто он?
В е р а (мажет ей йодом ссадину). Художник.
А л л а. Гони ты этих х-художников! (Демонстрируя ссадину.) Художник — во! (С ненавистью изучает потолок.) Арти-ист? Тьфу!
К л а н я. Деньжи-ищ!
В е р а (прячет деньги в шкатулку). Не мои — его.
А л л а. Мой артист хоть бы рублик для смеха принес! Из театра ушел, со съемок сбежал. Иди, говорю, артист, к психиатру и лечись! Представляешь, на елках теперь прыгает… этим: прыг-скок (изображает зайца) с ушами! Больной он, Вер…
К л а н я. Арти-ист! (О Вере.) Спит…
Вера спит, уронив голову на руки.
А л л а (укладываясь с пледом на тахте). Умираю… тоже?!
К л а н я. Выспаться надо — Новый год завтра.
А л л а. Сегодня уже. Мне теперь один праздник — развод!
К л а н я. Эта кого привела — не артиста! (Зевает.) У-оо? (Уходит.)
Алла и Вера спят.
Вечер того же дня. Комната Веры, но уже преображенная по случаю Нового года. Елка и окно в фонариках. Вокруг стола, уставляя его снедью, суетится К л а н я в парчовом костюме, в пимах и в бигуди.
А л л а — она в пеньюаре, — напевая, красится перед зеркальцем.
А л л а. «Пора-пора-порадуемся на своем веку!» Верка — тютя: зеркала нормального не купит.
К л а н я. Верка (стучит по лбу) — во! Вер, говорю, а можа, он жулик? Придет он — жди! У нас в депо тоже — поверила одна шоферу: «Я, гыт[1], женюсь». Ладно — поехали. А у ней не дом — магазин «Хрусталь»! Дак он по дороге отбомбился на славу и высадил для смеху в грязь.
А л л а (накладывая грим). «Пора-пора-порадуемся!..» Не, этот не ночной бомбардировщик: деньги оставил — придет.
К л а н я. А придет — я третий лишний.
А л л а. А придет — перейдешь третьим лишним в нашу компашку.
К л а н я (обрадованно). Я свою долю внесу! Вино мое. (Забирает со стола бутылку.) Ноги мои в студне… рубль двадцать плюс рубль сорок. Можа, торт взамен забрать?
А л л а (стыдит). Клань?! Позвала одного. Мужик!! Ему ни твоей, ни моей меди не надо. «Пора-пора-порадуемся…»
Входит В е р а — в пальто, с переполненной хозяйственной сумкой, из которой торчат пучки петрушки и киндзы.
В е р а (с порога). Илюша где? Где? Приходил?
Кланя насмешливо хмыкает: дескать, жди — придет? Вера, не раздеваясь, устало опускается на стул у двери.
А л л а. Придет. Мой бы не пришел. Ключи отняла, но…
К л а н я. Мороз трескучий — «отняла»! А ночевать ему где — в лифте опять? Люди из страха пешком уже лезут: лифта боятся — там же артист!
А л л а. Не в лифте, а в Ялте ночует пускай! Море, съемки — роль идиоту дали наконец! Нет, примчался: «Убью, убью!» Убей! (Вере.) Новый год под дверьми встретишь?
Вера, превозмогая усталость, снимает пальто.
Хороши, а? Людям страшно — мне нет. Шел бы к отцу! У папеньки на одного трехкомнатная квартира. В центре города! На одного! (Вере.) Чего поздно — опять ревизия?
В е р а. А-а, новогодние заказы у ткачих актировала: мандарины — недовес, севрюга — недовес… две тонны перевешала. Не руки — чугун!
А л л а. Охота была в праздник медь считать?!
В е р а. Медь? По тысчонке на брата хапнули!
К л а н я. За раз? Мне бы! (Выгружает покупки из Вериной сумки. В одном свертке пять пар мужских шерстяных носков — тайком от Веры и с намеком демонстрирует их Алле. В другом свертке нарядное платье. Ахает над платьем.) А-а? У-у!
А л л а. Ой, дай померить? (Надевает платье.) Верчик, фирма — как раз на меня!
В е р а (о платье). Ухлопала сдуру отпускные.
А л л а (вертится перед зеркалом). «Пора-пора-порадуемся…» Как — отпуск взяла? В январе? Значит, точно, уходят тебя. Отгуляешь отпуск — и?.. Доигралась в Шерлок Холмса — ура!
Вера в каком-то отупении от усталости стоит с пучком зелени у ящиков с рассадой, изучая растущую в них точно такую же зелень.
В е р а (о пучке зелени). Сегодня на базаре уже рубль.
А л л а. Тьфу, рехнулась на петрушке! А я предупреждала — Акопян тебя таким дерьмом вымажет! Что — нет? Извини, но любого ревизора можно «сделать». Ты поганый мандарин для пробы съешь, а распишут — берешь на лапу, в лапку! Докажи, что Рувимчик тебя не купил?
Молчат.
А-а, плюнь! Завтра же устроишься. В управлении юриста ищут — двести рэ. Пойдешь?
Вера удрученно молчит.
Скисла? Тютя! (Решительно — Клане.) Ать-два — горячий компресс! (Вместе с Кланей готовит горячий компресс, смочив полотенце кипятком из чайника.) Если б я, как ты, дергалась, меня б уж черви давно грызли. А я еще кыска! Потеряешь товарный вид — все: амбец. Несчастными бабами артисты-то брезгуют… Сейчас будешь кыска. Уф, горячо! Твой придет, а тут — кыска. Любишь?
Вера смеется.
(Накладывает ей на лицо горячий компресс.) Из-за кого гробимся, бабы? На старости лет издам фотоальбом. Этого шимпанзе — полюбуйтесь, дети! — я считала первым красавцем. И лазила за ним на все пальмы. Рыдала, о-о! Нос — буряк, морда — плиссе-гофре. Любовь, девушки, подвиг. И если б за него давали хоть крошечный орден, я бы уже по пояс… (Исполняет туш, подвесив к груди конфетки как медали и изображая грудь в орденах.)
Вера смеется, сняв компресс.
Теперь массажик. (Массирует ей лицо.) А меня уговаривают к вам перейти — ревизором. «К вам едет ревизор» — звучит?
В е р а. Пойдешь?
А л л а (смеется, отказываясь). Мандарины люблю — не стерплю: хапну! Что делать, а? В экономистах сидеть — тоже усохнешь. (Массируя.) Во, сглупила — мать послушалась: экономический, торгпредство, Париж! Париж — в райцентре Брюквино. Полный абзац! В бухгалтерии герань с окурками и стены стеклянные — аквариум. Думаешь, я скисла? Х-хо! Купила шляпу во на во и пошла на штурм брюквинских интеллигентов. Первым парнем в нашем Париже был куровод — зоотэ-эхник птицефабрики. Замминистра сейчас.
К л а н я. А-а, прошляпила?!
А л л а. Я? Я, Кланечка, в отличие от уроженцев аквариума, действую строго научно — никаких сальных цыганских страстей: нож в зубы — иду на цель, как десантник. Но работаем, девочки, четко настоящую женщину: кис-кис, мяу-мяу!
К л а н я. «Мяу»! Дак познакомиться сперва — как?
А л л а. Знакомиться, Кланечка, просто. Летишь с парашютом в заданный квадрат цели. Квадрат! Этот куровод в проруби плавал — закалялся, гад. Моро-оз! Сигаю в прорубь. Естественно, тону. Он, естественно, спасает. Навещает. Мурлыкаем про курей — чтоб они сдохли! Девки, он на меня упал…
К л а н я. И бросил?!
А л л а. Хуже — влюбилась в артиста: в Арика без шарика. Ой, полдвенадцатого! Темп-темп… погадаем сперва.
Кланя спешно разливает вино по рюмкам. Алла, погасив верхний свет, зажигает свечу. Откуда-то доносится нестройное пение: «Хазбулат удалой…»
К л а н я (подхватывает на крике). «Хазбулат-ы уда-ло-ой, бедна сакля тво-йя-аа». Люди уже гуляют. Три-четыре: «Хазбулат-ы…»
А л л а. Тяжелый случай!.. Помолчим, Клань, загадаем.
Молча смотрят на свечу.
Про художника загадала?
Вера кивает.
А я… Разведусь в четверг — есть один план!
К л а н я. Мне б хоть завалящего мужичка… Я с крокодилом уживусь.
А л л а. Крокодила? В большом выборе. Одни крокодилы!
Звонок в прихожей. Вера, вспыхнув, бежит открывать.
К л а н я. Явился крокодил?! (Прихорашивается.)
В е р а (возвращается, сникнув). Странно, кто-то звонил, а нет никого?
В окне — А р ч и л.
А р ч и л (стучит в окно). Аля здесь? Аля, Алечка!
А л л а (прячется, дунув на свечу). Тсс, артист! (Шепотом — Клане.) Скажи — к отцу уехала.
К л а н я. Артист? Бандит! (В окно.) Иди-иди — двину! К папи Аля уехала. Уехала, миленький, уехала!
А р ч и л. Аля уехала? В праздник уехала! (Уходит.)
А л л а (плачет). Хоть бы в Новый год! Убил бы сразу! Ой, стоп — тушь потечет. Тошно мне. И хорошо! Потому что из дерьма надо выбираться не ползком по миллиметру, а рывком к звездам. (Поднимает тост.) Только к звездам! (Пьет.)
Вера не пьет.
Ты чего?
В е р а. Илюшу дождусь.
А л л а. Хоть талантливый?
Вера пожимает плечами.
Лучше нормальный. А то денег мало, а визгу много: «Искусство, искусство, святое искусство!» Меня от искусства уже тянет блевать. (Прячась за занавеску, выглядывает в окно.) Так и знала — стоит. Мне всего-то в соседний подъезд перебежать?! У-у, шпионит — то в дверь ломится, то… глянь, пошел! Уходит, а?
К л а н я (смотрит в окно). К электричке пошел. Ушел уже. Все!
А л л а. Бегу!
К л а н я (о Верином платье). Платье скидай!
А л л а (выпрашивая платье). Вер, на вечер?! Влюбилась вот сдуру, и сегодня решается, девки, судьба!
В е р а. Бери. Дарю.
К л а н я (негодуя). Верка-а?!
А л л а (сияя). Веруня! Девочки, милые, я вас люблю! (Охорашивается перед зеркалом. Нравится себе, смеется.) Ничего бабец? Проездом из Брюквина в Париж! (Уходит, танцуя и изображая звезду эстрады.)
В наступившей тишине слышно, как от новогоднего гулянья ходуном ходит дом. Кланя прислушивается, откликаясь настигающим ее волнам праздника.
К л а н я. У нас в деревне вместе гуляют, а тут запершись каждый со своим студнем. Слышь, цыганочка? Вых-ход из пятого угла! (Танцует с «выходами».) «Цыганочка, ух-ха, цыганочка, ох-ха, цыганочка черная, погадай!» Ты себя не уценяй. Ишь нашелся: налетай — подешевело. Да таких, как твой, — пучок пятачок! Нашла, тьфу, на рельсах ханыгу дешевого?!
В е р а. Ты-то что со своим дорогим разошлась?
К л а н я (бьет-дробит «цыганочку», выкидывает коленца). Любила! А не пожили. Три дни пожили! Прям на свадьбу повестка пришла. «Сбережешь, гыт, Кланя, свадебну простынь — от смерти, Клань, меня сбережешь». А молодая! Грудь распирает — кофты рвет. У эвакуированной подглядела — простынь-чудо цветами вышита. Давай свою расшивать! Мулине на картоху последнюю выменяла. «Сбережешь, гыт, Кланя, свадебну простынь — от смерти — танцуй, и-эх! — сбережешь!»
В е р а. Вернулся?
К л а н я (танцуя). Вернулся. И пьет, и пьет! А ночью срам — фокусы-покусы: «Я Европу, гыт, знаю. Деревенщина ты!» Пять лет постился, чо ль, по Европам? (Устало садится.) Про простынь не спросил.
В е р а. Ты ешь… поешь.
К л а н я. Крёсна говорит — он от крови угорел. Куры и те от крови дуреют. У нас на птицеферме упала одна, нога в крови, а куры увидели — сбесились от крови — пять тыщ! — и долбать. Чудом отбили — угорели от крови! Митя крови не вынес — не он виноват. Можа, зря я его, а, по гордости бросила?
Вера молча подкладывает ей на тарелку салат.
Того послушаешь — правда, этого — правда. Нет надо мной моего господаря, а моя голова кружи́тся. А дразнил меня, слышь: «Колоклань, Колоклань, что звонишь спозарань?» А тут колокол — война…
Молчат. Дом затих. Куранты бьют двенадцать.
В е р а (вскакивает). Ой, Новый год!
К л а н я. Не успеем… шампанского! (Наливает шампанского. Подражая радио.) Бам, бам, бам! От имени Советского правительства и от себя лично всем-всем крепкого здоровья, а нам любви и, ура, женихов! Ура-а! (Целуется с Верой.)
В е р а. Ура!
По дому прокатывается: «Ура-а!» Во дворе пускают ракеты и жгут бенгальские огни, а под окном проходит танцующая к о м п а н и я в масках. Играют на гармони — ритм частушек.
К л а н я. А-а, гармонь — обожаю! С гармошкой гуляют. (Ноги и плечи Клани сами собой начинают ходить ходуном. Бьет частушку, поет — Вера подхватывает.)
Сине море, сине море,
Сине море пенится.
Милый прожил со мной век,
Жду, когда поженится.
Куплю шубу, куплю шубу.
Куплю шубу — долгий мех,
Потому что и зимою
Сердце просится на грех.
М у ж ч и н а в м а с к е (стучит в окно). Эй, веселы, айда с нами гулять!
К л а н я. А женихи-пенсионеры есть?
М у ж ч и н а в м а с к е. Навалом!
К л а н я. Поди, пенсия с гулькин нос?.. Вер, айда?
В е р а. Илюшу дождусь.
К л а н я. Дак полночь уже — электрички не ходят. Не придет! Айда? Сбегану. Приходи! (Убегает, и вскоре слышно, как уже под окном звучит ее частушка.)
Чё ж ты, милый, так работал,
Что вся пенсия пятак?
Тебе глаз один закроют,
А второй оставят та-ак!
Шумная компания за окном исчезает. Вера, оставшись одна, не находит себе места. Торопливо сервирует стол. Зажигает свечи. Зачем-то начинает вытирать пыль. Бросает тряпку. Бросается к телефону. Срывает вдруг с вешалки пальто и бежит из дома куда-то. Спохватившись, что она в домашней обуви, возвращается, скинув туфли и собираясь переобуться. В распахнутых настежь дверях стоит И л ь я с чемоданом и этюдником.
И л ь я. Двери настежь…
В е р а. Живой!
Молчат, обнявшись так отчаянно, будто кто разлучает их.
И л ь я. Не доживу, думал! Электрички не ходят…
В е р а. Добрался-то как?
И л ь я. Где попутками, где… Все не верю, что ты есть.
В е р а. Руки, боже, совсем ледяные! (Целует-греет ему руки.) Ел?
Илья улыбается — нет.
Пил?
Илья — нет.
Спал?
Илья — нет.
Ноги мокрые, а?
И л ь я. Напрямик хотел — полынья в ручье. Новый год встречал в полынье.
Сидят, обнявшись, на чемодане и забыв обо всем на свете.
С Новым годом, а? Эй, с Новым годом!
В е р а. Ноги мокрые, а? Боже, простудишься! (Срывается с места и, выхватим из сумки кипу шерстяных носков, опускается перед Ильей на колени, пытаясь переобуть его.)
И л ь я. Дитя я тебе?.. (Кивает на ее пальто.) Куда шла?
В е р а. К тебе.
И л ь я. Сама-то ела?
Вера — нет.
Пропадем, Верка! Невозможно порознь — ни дышать, ни… Что делать, мать?
В е р а. Дети где?
И л ь я. У Тимки температурка. Не везти же по морозу.
В е р а. Что?
И л ь я. Простыл маленько. Уезжал — почти нормальная была. Что мы в шубах? (Снимает с нее пальто. Раздевается сам.)
В е р а. Ой, есть хочу! Голодный?
И л ь я. Жуть!
Стоя набрасываются на еду. Приступ голода, какой бывает у здоровых и жадных на работу людей.
В е р а (набив рот). М-м?.. (Жестами стыдит его — дескать, стол сервирован для торжественного ужина, а ты?!)
И л ь я. М-м! (Достает из чемодана бутылку шампанского. Ест. Спохватившись, достает из внутреннего кармана тулупа розы, опять жестами поясняя — мол, поздравляет, желает.) Мм-м-ммм!
В е р а (восхищаясь). М-м!
Прыснув со смеху, смотрят друг на друга, но остановиться не могут — едят.
И л ь я (блаженствует). Хорошо! Теперь можно приступить к торжественному ужину. (Трогает щеки.) Бриться?
В е р а. М-м! (То есть нет.)
И л ь я. А как насчет смокинга?
В е р а. М-м. (То есть да.)
Илья достает белую рубашку, галстук и, тут же забыв о них, любовно возится с этюдником.
И л ь я (раскрыв этюдник). Пять лет не брал в руки.
В е р а. Что делал?
И л ь я. Служил по части рекламы, а также лозунгов: «Ура-полтора!»
В е р а (радуется, рассматривая эскиз на этюднике). Ой, смотри-ка! Ты рисовал?
Илья кивает.
А говорил, нету таланта?!
И л ь я. Был талант. Говорят, даже очень…
В е р а. И чего?
И л ь я. Выставку знаешь как зарубили? Я потом… Потом — суп с котом. В середнячках ходить — гордость мешает, а… Искусство, милый, чудо. Или есть чудо, или нет ничего. (Жадно нюхает краски.) Пахнут! Это охра и умбра. Вот растает — земля бурая, в прозелень: это время охры и умбры. Рисовать начну — наплачешься. Глохну, когда рисую.
В е р а. А начнешь?
И л ь я. С тобой нельзя «ура-полтора». Страшно с тобой — ничего нельзя не всерьез. (Обнимает Веру.) Ну его, а, торжественный ужин? Не будем пить, ладно?
В е р а. Чего?
И л ь я. Ты родишь мне в сентябре. Толстая будешь, смешная! Я люблю тебя, слышишь? Боль такая весь день — где ты, живая? Рвусь к тебе — и такая боль! И все живет, светится, дышит… Я тебя через сто лет любить буду. И через двести. А кто-то подойдет к картине и поймет… Я с ума сошел! Я люблю тебя.
В е р а. Постелить нам?
И л ь я. И ты каждый вечер теперь будешь рядом?
В е р а. Каждый.
И л ь я. И каждую ночь? И целую жизнь?
Слышится голос Клани. Появляется о н а сама: захорошевшая; сломала каблук, а все танцует.
К л а н я (поет). «У нас нынче субботея…»
В е р а (поет). «У нас нынче субботея…»
В с е т р о е (поют, обнявшись).
Субботея, субботея, субботея,
Субботея, субботея, субботея!
К л а н я. Танцевала, о-ой, — туфлям каюк!
И л ь я. Починим.
К л а н я. Совсем пришел?
И л ь я. Совсем.
К л а н я. И детей привезешь?
И л ь я. Привезу.
К л а н я. И возьмет тебя с детьми?
И л ь я (смеется, обняв Веру). Возьмет, дуреха!
К л а н я. Два дурака — пара. Хорошо как, господи!
И л ь я. Хорошо!
В е р а. Ой, хорошо.
К л а н я. Чё ж хорошо! Щас… (Убегает.)
Вера поет, поддразнивая Илью. Тот подпевает. Поют:
От малины губы сладки,
От малины губы сладки,
Субботея, субботея,
Субботея, субботея.
Хорошо им. Влетает К л а н я с вышитой цветами простыней.
К л а н я. Простыня вам в подарок. От меня — простыня!
В е р а. С ума сошла? Не возьму… не возьму!
К л а н я. Не слышу и не слушаю. Дарю и не слушаю! (Развернув простыню, накидывает ее на влюбленных как мантию.) Вещь, а?
И л ь я. Вещь!
К л а н я. С новым счастьем… сейчас! (Очень серьезно творит некий ритуал, поставив на тарелочку рюмку с вином и кланяясь ею Илье и Вере.) И горько пополам, и сладко пополам! (Хочет сказать еще что-то, но лишь беззвучно открывает рот и, заплакав, убегает.)
И л ь я. Чего она, а?
В е р а (смутившись). В деревне, ну, это обычай. Это, ну вот, свадебный наговор. Обручальное вот вино…
И л ь я (истово). И горько пополам, и сладко пополам! (Пригубив, передает вино Вере.)
В е р а (шепчет, пригубив). И горько пополам, и сладко пополам…
И л ь я. Наша свадьба сегодня. Надевай свое платье. Свадьбу хочу, чтоб как у людей…
В е р а. Отвернись — я оденусь. Отвернись — не смотри. Даже на пляж из-за шрама стесняюсь. Шрам безобразный вот тут на плече. Я некрасивая, знаешь, наверно?
И л ь я. Господи боже, дуреха моя?!
Молчат, обнявшись. За дверьми истошно кричит Алла: «Спасите — убьет! Ножом убивают!» Вера рванулась было на крик — Илья оттесняет ее от двери.
В е р а. Пусти, я юрист!
Илья, усадив ее на тахту, спешит к двери, сталкиваясь с А л л о й и К л а н е й. Алла тяжело дышит, зажимая окровавленным полотенцем порез на ладони.
К л а н я. Милицию — срочно! Ножом ей порезал!
И л ь я. Где он?
К л а н я. Там. Ужас — с ножом!
Илья и Кланя убегают.
В е р а. Где-то был бинт? Сейчас перевяжем.
А л л а (заплакав). Звони в милицию, Вера, звони!
В е р а. За нож сажают, и срок-то хороший…
А л л а. Он меня сегодня убьет! Он сумасшедший, псих, шизофреник!
В е р а (звонит). Алло, милиция? Срочно, пожалуйста… Алеша, ты? Это я, Егорова, если помнишь однокурсников. Ой, Алеш, с Новым годом потом. Тут у нас ножевое ранение — сумасшедший поранил жену. Так, записывай — Вокзальная, два, квартира семьдесят, Абуладзе. На всякий случай, папа этого психа — тот самый Абуладзе. И если папа рассердится…
А л л а. …то сотрет в порошок!
В е р а. Жми. Ждем! (Кладет трубку. Капает в стакан валерьянку.)
Возвращаются И л ь я и К л а н я.
К л а н я (запыхавшись). Убег, убег! Хитрый — убег!
В е р а (отпаивая Аллу валерьянкой). Сейчас приедут. Снимут экспертизу. Валерьяночки выпей — успокойся сперва. За нож, запомни, крепко сажают. Ну, посадишь, а дочка спросит… Без отца растить, знаешь…
А л л а. А без матери?
В е р а. Да разведешься в четверг, разменяешь квартиру и…
К л а н я (смотрит в окно). Машина едет. Милицейская вроде.
В е р а (Алле). Иди к себе и подумай все ж, а?
А л л а. За него отец подумает — сухим вытащит! Ненавижу! Пускай бы сразу убил!
Кланя уводит рыдающую Аллу. Илья отчужденно молчит.
И л ь я. Семейные тюрьмы — ненависть, ненависть!
В е р а. Ты поел бы, а? Хочешь бульон?
И л ь я. Утром выходят из камеры на работу, а вечером… «Галка, спрашиваю, когда жил Петр Первый — в пятом веке или пятнадцатом?» — «Я, — отвечает весьма надменно, — вышла замуж не за Петра!» Читать — зачем? Жлобский комплекс полноценности!
В е р а. Случилось что-то?
И л ь я. Мама сказала кому-то, запомнил: «Случайные браки — это стиль пошляков». (Грохнув кулаком.) Я женат на этой женщине! Ка-ак?!
В е р а. Что случилось-то?
И л ь я. Травилась сегодня.
В е р а (в ужасе). А-аа!
И л ь я. Спектакль для дураков! Выпила крашеной водички и… Я ведь остался, остался с ней, Вера. Спустился в автомат позвонить тебе, что… Вернулся вдруг. А умирающая хвастает по телефону подружке, как ловко провела дурака.
В е р а. А вдруг? Побудь там. Слушай, вернись!
И л ь я. Что-оо? Ах да, ты же юрист! Не этот: «Гражданин, пройдемте»?
В е р а. Этот: «Пройдемте!»
И л ь я. Гражданин?
В е р а. Гражданин.
И л ь я. И с пушкою ходишь?
В е р а. Ну. Приходилось.
И л ь я. Зачем пошла?
В е р а. В Тимирязевку-то провалилась, а в кармане рубль. Читаю: «Требуются стрелки военизированной охраны».
И л ь я. Стреляла?
В е р а. Ну. С детства стреляла. С папкой на белок охотилась, вот.
И л ь я. В живых стреляла? А в людей стреляла?
В е р а. Стреляла. Ну.
Илье нехорошо. Молчат. В дверь, будто прячась от кого-то, проскальзывает А р ч и л с ножом. Вид у него не сказать чтоб нормальный.
(Грохнув по столу.) Брось нож, ты-ы!
А р ч и л (выронив нож). Там милиция… там! Там очень холодно. Пальто мое там… там вся милиция! Зашел поздравить вас с Новым… как? Алю ударил! Ударил, а, Алечку? Уйду… сейчас. Я Але скажу — люди должны, как дельфины… дельфины! (Падает в обморок.)
Илья, подхватив, укладывает его на тахту, на вышитую простыню.
В е р а (жалея простыню). Он же грязный!
И л ь я. Стирать умеешь?! (Снимает с Арчила ботинки.)
А р ч и л. Уйду… сейчас.
И л ь я (потрогав лоб). Температуришь ты, брат. (Укрывает Арчила одеялом.) Спит.
В е р а (набирает номер телефона). Надо вызвать…
И л ь я (отключает телефон). Милицию? Дай бульон. Где он ночует?
В е р а (пожимает плечами). Месяц назад был на съемках в Ялте. Он артист.
И л ь я. А после Ялты? (Взяв у Веры чашку с бульоном, будит Арчила.) Пей, браток. Ну?!
А р ч и л. Люди должны, как дельфины… там дельфины… сейчас! (Спит.)
И л ь я. Эй, дельфин, давай! (Поит сонного Арчила бульоном.) Давно ел?
А р ч и л (сонно). В Ялте… что ел?
И л ь я. Когда ел — в Ялте?
А р ч и л. Дельфины в Ялте… (Спит.)
И л ь я (стаскивает с него пиджак. О пиджаке). Как краденый.
В е р а. Что?
И л ь я. Обхудал, говорю, парень. Висит все!
Вера стелет на лавке вторую постель. Илья наливает себе шампанского.
Дома — сумасшедший дом, здесь — полоумный дельфин! Здравствуй, Степа, Новый год…
В е р а (ставит под дверь чемодан Ильи). А ну, с вещами на выход!
И л ь я (отвернувшись). Ты не… нет?
В е р а. Да! Я стреляю в людей. Первой!
И л ь я. Вера! Верочка! Прости… (Молчит, обняв ее. Трогает шрам у ключицы.) Это стреляли в тебя? За что?
В е р а. Склад сторожила, а грабить полезли. Не бойся, я целила мимо людей. Ревизор я по правде. Юрист-ревизор. В общем, следствие по хозяйственным делам. Ты устал — ложись на тахте вон с ним, ладно?
И л ь я. Не хочу. Прости. Расскажи о себе.
В е р а. Что рассказывать? Нечего. Читала мало и про Петра не очень скажу. В деревне, знаешь, все переделаешь, с книжкой присядешь, а мамку трясет: «Книга тебе есть даст? Пить даст?» И книжку, бывает, порвет.
И л ь я. Бедно в деревне?
В е р а. Ой нищета! Локти, как нищие, поободрали за коврами в очередях! Вон ковер мне из дома прислали. Работы много, да, много работы. А я в книжку уткнусь и с книжкой реву!
И л ь я. А помнишь, ты плакала из-за взятки? У тебя неприятности?
В е р а. Праздник сегодня.
И л ь я. Что у тебя?
В е р а. Праздник, родной. Не хочу о работе ни помнить, ни думать. Вот посиди полгода в яме с битым стеклом да еще думай о ней!
И л ь я. В яме сидела?
Вера кивает.
Зачем?
В е р а. Горлышки от бутылок считала. Бутылку всю разбей, а кольцо (показывает на кольцо у горлышка бутылки) уцелеет. Здесь, на бой сколько нынче списывают коньяка, например? Царями живут. Пальцы все в золоте, как в кастетах, и презирают тебя же в упор: шиш, мол, проверишь, честное быдло! Вот он, бой, в яме вонючей — проверь?! Ой, сидела в яме, как чушка…
И л ь я (с нежностью). Докопалась до правды, чушка?
В е р а. А то? Чушка — она роет… Спишь уже? Ложись!
И л ь я. Не хочу без тебя.
Оба с откровенной неприязнью изучают спящего Арчила.
Новогодний подарок!
В е р а. Подарочек!
И л ь я. Завернуть и вернуть, м-м?
В е р а. Ложись.
Укладываются. Илья с неудовольствием изучает спящего соседа.
И л ь я. Дельфин-то грязненький?..
А р ч и л (проснувшись). Я убью ее!
И л ь я. Уйди, а? Убей!
В е р а. Ты что?
И л ь я. Кого он убьет? Самого бы ветром не сдуло! Эй, генацвале, давно мылся?
А р ч и л (зевает, засыпая). В Ялте мылся!..
И л ь я. Не береди былое, генацвале. (Заботливо укрывает Арчила одеялом. Гасит свет.)
Спят.
Через расшторенное окно видно, как на улице кружит, заполняя, кажется, всю комнату, пышный новогодний снег. Тишина. И то течение времени, когда по меняющемуся небу за окном ощущается: ночь длится, истекает… Грохот в темноте. Сверху доносятся уже знакомые нам звуки скандала и крик Аллы: «Убьет! Спасите!»
В е р а вскакивает, натянув спросонья халат наизнанку. Включает свет. На тахте спит И л ь я. Арчила нет.
В е р а. Илюша? Илюша? Черт!.. (Убегает, сунув ноги в Клавины пимы.)
Шум скандала наверху смещается куда-то в сторону лестничной площадки. Топот, крики погони… В комнату на цыпочках входит А р ч и л в забытом Аллой пеньюаре и Вериных тапочках. Видно, он только что из ванной: вытирает полотенцем мокрые волосы, в руках выстиранная рубаха и носки. Развешивает свою постирушку. Роняет стул.
И л ь я (проснувшись, зевает, прислушиваясь к шуму наверху). Люди еще гуляют. Помылся?
Арчил кивает.
А жрать охота… (Завернувшись в одеяло, идет к столу. Наливает шампанского себе и Арчилу.) Давай.
А р ч и л (отказываясь). Голова болит.
И л ь я. Пил?
А р ч и л (качает головой). Думаю много.
И л ь я. Ночуешь (показывая на потолок) там?
А р ч и л. Там-сям… в подъезде, в лифте… В лифте светло. Грузинский учу.
И л ь я. Грузин?
А р ч и л. Мама русская, папа грузин. Учу: сикварули — любовь, мамико — папа… Выпей, дорогой, за дельфинов, а?
И л ь я. Давай за дельфинов.
Пьют.
А р ч и л (молчит, притихнув). Роза увяла, умолк соловей… Хочешь — смейся, хочешь — плачь.
И л ь я. «Роза увяла, умолк соловей».
А р ч и л. Жена разлюбила, хочешь — смейся…
Возвращаются В е р а с К л а н е й. У Клани швабра, лоб перевязан повязкой, как это делают при головной боли. Из-под плаща видна ночная рубашка. На Вере халат наизнанку. Женщины разъярены.
И л ь я (потешаясь, разглядывает женщин). Натюрморт — жэк с похмелья.
К л а н я. Он же там сейчас был. Там. И пили мало?!
В е р а (Арчилу). Вы где сейчас были? Там?
А р ч и л (мучаясь от головной боли). Там-сям… голова! (Ложится на тахту, закрыв голову подушкой.)
В е р а (в растерянности). Илюш, мы же там его ловили?..
И л ь я (с наслаждением заныривает в постель). Спьяну и червей ловят. Эх, сейчас бы минут шестьсот!
К л а н я. Ну, выпимши я. А видела — там! И пили мало? Совсем не пили! (Уходит в растерянности.)
В е р а. Где он был?
И л ь я. Иди ко мне!.. Дельфины любят воду. Уговорил его жить в ванной.
В е р а. Он мылся? Бред! Представляешь, выбегает Алка в разорванной ночной рубашке: «Спасите! Убьет!» И все бегут, ловят!..
И л ь я (потешаясь). Представляешь, ночью с похмелья куча граждан в подштанниках ловит друг друга в темноте? У вас уже мания! А-а?.. (Замирает на полуслове.) Дай карандаш. Мне даже показалось вначале: он не бил — отнимал нож… (Схватив картонную крышку от коробки, быстро, нервными штрихами делает набросок.) Оба держались за нож… м-м, так. Погоди, как мышцы шли? Мгу. Он откинулся… так… И глаза его… глаза! Отнимал он нож — точно! Эй, дельфин?.. Спит.
В е р а. Или я тупая… что это?
И л ь я. «Что-что»? Сажает баба мужика. Психологический расчет — оба держались за нож. Кто бил? Естественно, мужик. (Усмехаясь, рассматривает набросок.) Мой диплом был — иллюстрации к Достоевскому. Митя Карамазов набрал матрицу преступника — значит, преступник. Мыслим-то штампами. Бельма от штампов!
В е р а. Не понимаю… зачем ей?
И л ь я. Откуда я знаю? Но глаза ее видел — два арифмометра. Я был хорошим художником, знаешь, и умел видеть людей.
В е р а. Почему был?
И л ь я. Спи, родная!
Вера забирается под одеяло. Молчат.
В е р а. Странное чувство: если ты не будешь рисовать — мы расстанемся. Это правда?
И л ь я. Да.
В е р а. Почему?
И л ь я (помедлив). Художник не профессия — мера правды в человеке. Он солжет — себя убьет. А потом уж без разницы, с кем жить и зачем… Ты спи, спи! (Завернувшись в одеяло, пристраивается на полу в ногах у Веры. С каким-то детским счастьем вертит, рассматривая, свой набросок.) Не слепой еще, а? Думал, жизнь кончилась, а… Отчаялся, знаешь. Живешь — как гнилого наелся. Как отравленный живешь! Мама говорила — нельзя пить из мутных источников. Плохие книги нельзя читать… (Смеется.) Елкой пахнет, слышишь?
Вера смеется, обняв его.
Я все могу, слышишь? Я счастливый, как дурак…
В е р а. А я счастье так представляла — танцы… танцевать люблю — ужас. А не с кем. На юридический пошла — перестарок уже. Девчонок нарасхват — сижу все танцы, как в президиуме: тетя Мотя из колхоза «Светлый путь».
И л ь я. Тоже все танцы у стенки сидел.
В е р а. Не мог пригласить? Э-э!
И л ь я. А умею? Всю жизнь мечтал быть нахалом: танцую, соблазняю.
В е р а (вскакивает, навертев простыню как сари. Включает проигрыватель — танцевальная музыка). Пригласи, а?
И л ь я. Я?
В е р а. Один танец?! (Танцует перед Ильей. Счастлива.)
Тот, завернувшись в одеяло, неумело переступает босыми ногами.
И л ь я. Научусь танцевать… соблазнять! (Разошелся — скачет, подражая, очевидно, балету.)
В е р а (умирает со смеху). Ох, ха-ха-а!..
А р ч и л (вскочив, грозит в потолок). Хахаль ей? Хахаль? Не дам развод!
В е р а. Ой! (Выключает проигрыватель, юркнув в постель.)
А р ч и л (тыча кукишем в потолок). Вот тебе развод! Вот! У-у! Вот!
Илья за его спиной знаками спрашивает Веру: «Он что — ненормальный?» Вера знаками: «Да, тсс!»
И л ь я (Арчилу). Скажи, ты отнимал нож?
А р ч и л (возбужденно). «Нож, нож» — чушь! Слушай лучше про дельфинов…
И л ь я (урезонивая). Понятно! Спи! (Гасит свет.)
А р ч и л (в темноте). Не хочешь про дельфинов? Эй! А-а?
И л ь я (вздыхает). Мда.
Все трое еще возятся в темноте, но беспокойная квартира, кажется, засыпает.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Вечер третьего января. Комната Веры. На тахте спит А р ч и л. Рядом на стуле лекарства. Абажур притенен вишневой шалью. И л ь я, раскрыв этюдник, рисует К л а н ю. Она в железнодорожной форме и позирует, окаменев от торжественности.
К л а н я (об Арчиле). Дрыхнет, как кот! Три сутки дрыхнуть? Арти-ист! Устала. Долго еще?
И л ь я. Терпи. Потерпи.
К л а н я (терпит. Вдруг стучит себя по лбу). Верка — во! Майор ей любил — красавец мира. Швырк — и вышвырнула его! После майора главврач приехал. С санатория. О-ой, старый хрен! Вроде тебя — тоже женатый. Жена его Верке потом тра-та-та! После врача стал ездить Рувимчик. Ну, Рувимчик — этот…
И л ь я (отшвырнув кисть и бросая работу). Не то!
К л а н я. И Верка — швырк-швырк! А без мужика в доме — вон унитаз сломался: урчит. Тому рубь, сему, кота (об Арчиле) вон корми! Нет, вот чем Рувимчик понравился… (Прикусывает язык.)
Входит В е р а в пальто и с переполненной кошелкой, из которой торчат петрушка и киндза.
В е р а (об Арчиле). Все спит?
К л а н я. Как кот! И пожрать не разбудишь?! (Принимает у Веры сумку, достав оттуда зелень. О зелени.) Это в суп иль опять на научный анализ? (Илье о зелени.) Глянь, деньги плочены, а кушать нельзя?! Это вещественное доказательство! (Увидев свой портрет.) Ой, вы гляньте, — это же я!
Илья помогает Вере раздеться.
Не, не я. Это же цаца — цирлих-манирлих, мерси-форси. Всё — обнимайтесь: ухожу без намека! (Уходит.)
И л ь я. Автоматически говорящая Кланя!
В е р а. Врач был?
Илья кивает.
И что?
И л ь я. Нервное истощение, а так — нормальный. Кто пустил этот свист, что он сумасшедший?
В е р а. Алкины сказки. Сумасшедших бояться — удобно. Говорил с ним про нож?
И л ь я. А-а, несет ахинею. Нормальный?! (Хочет обнять ее — Вера отстраняется.) Что — устала? Чего поздно? Опять к спекулянтам на рынок бегала? Эй, что случилось? Увольняют тебя?
Вера молча стоит у ящиков с рассадой.
Вот чалдонский тайник — молчком да молчком! Напишу твой портрет — партизан на допросе. Герр партизан, эй, вас ист квас?
В е р а (подает ему ящик с рассадой). Дас ист квас.
И л ь я. Ну, киндза — вижу. Объяснить можешь?
В е р а. Это тоже киндза — смотри. (Прикладывает для сравнения принесенный с рынка пучок киндзы к киндзе, растущей в ящиках.) Есть разница?
И л ь я. Есть, и огромная, — листик другой.
В е р а (о киндзе в ящиках). Это южные сорта — привозные. (О киндзе с рынка.) Это местный сорт из совхоза «Октябрь», — магазин пустой, а рынок завален. Стоит копейку, а купишь за рубль. Огурцы — десятка. Тоже совхозные — из магазина. Понял уже?
И л ь я. Спекулянтов ловишь?
В е р а. Их-то поймала.
И л ь я. Сажаешь, выходит?
В е р а. Тронуть не дам. Мелочь взять — нити обрубим, а там фирма целая и хозяин есть.
И л ь я. Кто хозяин — знаешь?
В е р а. Зав овощной базой Акопян.
И л ь я. Что же его не… (Складывает пальцы решеткой.)
В е р а. За что? Нет улик! А женщина купит на рынке два яблока: «Кушай, сына, — я ела. Ешь витамин!»
И л ь я. Хозяина ловишь?
В е р а. Мгу.
И л ь я. Уходят тебя?
В е р а. Ага.
И л ь я. За что?
В е р а. Не справляюсь… все сроки вышли! У нас ведь тоже отчетность, сроки. А когда начальство из-за меня бьют мордой об стол… бьюсь впустую!
И л ь я. А выход?
В е р а. Не трогать Акопяна. Взять мелкую сошку — и все довольны. Особенно Акопян. Он строптивых специально под ревизию подводит, чтобы нашими руками убрать. Вчера продавщица под машину бросалась — Акопян пригрозил. Таких и уберем! Алка ее уберет — точно.
И л ь я. Алка? Н-ну! Выбираешь подружек?!
В е р а. Выбираю? Свалилась на голову вроде дельфина — без работы, в слезах. У нас как раз экономиста искали… (Ускользая от рук Ильи и пряча глаза, накрывает на стол.)
И л ь я. Что — устала?
В е р а. На работу к отцу его (показала на Арчила) ездила. Прихожу — а его в больницу увозят.
И л ь я. Что?
В е р а (пожимает плечами). Секретарша говорит — Алка приезжала. Звонил потом следователю и кричал, что подонка, ударившего женщину ножом, надо судить без пощады. Упал у телефона… (Молчит.) Алка — гений: все рассчитала. Все соседи насмерть стоят: «Ну прямо на глазах вонзил в нее нож!»
И л ь я. Сказала следователю, что он был в ванной?
В е р а. Алке сказала.
И л ь я. А она?
Вера молча режет сыр. Илья, взрываясь, отнимает у нее нож и смотрит в упор: говори!
В е р а (посмеиваясь). Моего, говорит, в постель затащила да еще грязь на меня льешь? И то правда (об Арчиле) — прописался в моей постели. Развод у них завтра — все Алку жалеют: муж избил да ко мне ушел?! А поскольку Алку назначили на мое место, мне прямая корысть лить грязь на нее.
Илья, рванув тулуп с вешалки, в бешенстве идет к двери.
Убивать пошел? Потерпи, родной! Сейчас жена твоя явится за тобой.
И л ь я. Галина-а?
В е р а (веселясь). Я же в отпуске! Зачем меня, по-твоему, в партком вызвали?
И л ь я (ошеломленно). Она… в партком?! И… что?
В е р а (веселится). То! Вот жизнь: семь фронтов — ни одного тыла?! (Орет.) Клань!!
В дверь заглядывает К л а н я.
Сейчас жена его явится бить воровку. Перенесем пока Арчила к тебе.
Кланя обмирает, испуганно прикрыв рот ладонью.
(Будит Арчила.) Арик? Аринька? Вставай, дружочек. Температуры нет уже — хорошо.
К л а н я. Пойдем — поешь, у меня приляжешь. (Поддерживая, ведет Арчила к двери.)
А р ч и л. Как пи-яный… сам! (Не очень уверенно, но самостоятельно уходит с Кланей.)
В е р а (Илье). И ты иди. Что смотришь — нравлюсь? (Срывает с елки и вешает на шею те самые елочные бусы, которыми украшал ее Илья.) Такая женщина — ноги, бедра! Чья очередь — твоя или дельфина?
И л ь я (срывает с нее бусы). Дура!
Нитка порвалась, бусы рассыпались. Сидит рядышком на полу, собирая бусины…
И согрешить не успели, зато какой аншлаг! Дельфин этот чертов… Кланька, как ключ, в дверях торчит! Первый раз, родная, одни.
В е р а. А правда — первый…
И л ь я. Дверь замкну. Хватит — пусть катятся! Хватит нам мучиться. Слышишь меня?
В е р а. Эта придет…
И л ь я. Зачем звала?
В е р а (мучаясь). Она у парторга… она ждет ребенка. Даже справку в партком принесла.
И л ь я (веселится). Справку? Справку? Где-то был образец! (Шарит по карманам.) Рассказать, как женился? Сбежал на Курилы! Письмо со справкой — поэма со справкой: она носит под сердцем мое дитя!
В е р а. Тимка родился?
И л ь я. Год спустя. Год под сердцем носила! (Выворачивает карманы, вытряхивает все разом.) Справка… где же? Ей подружка в поликлинике по блату дает. (Ищет справку.)
В е р а. Не надо!
И л ь я. Надо. Сейчас такая фарцовка начнется: мать! родила! материнство! сын!
В е р а. Чей сын — дядин? Похлопаем автору!
И л ь я. Одного боюсь — пошлости. Грамм никотина убивает лошадь. Полграмма пошлости убивают всё.
Молчат.
В е р а. Что — опять рисовал без продыху?
И л ь я. А-а!
В е р а. Сегодня можно взглянуть? (Смеется, рассматривая портрет на этюднике.) Ой! А? Кланька живая!
И л ь я. Глаза получились. Глаза без возраста — сама седая, мятая, битая, а глаза детеныша — дитя и дитя. Скулы соврал. Фуза! Вранье! (Рвет портрет.)
В е р а (обороняя портрет). Урод!
И л ь я. Урод! Мне сейчас не то что масло — в карандаше два года надо сидеть: анатомия, азбука, школа, школа!
В е р а (жестко). Сиди!
И л ь я. А жить на что? Вечно нет денег — Галке что ни дай… вечно в долгах!
В е р а. А если бы ты два года занимался только…
И л ь я. Бы-кабы! Жить-то на что?.. Художник должен разминать руку с восходом солнца. Сгинуть в работе. Сгореть! Дети, Вера, — службу не бросишь. Ушел мой поезд, поздно — всё!
В е р а. Из-за рублишек-то так убиваешься? Все продам, все — только сиди!
И л ь я. Где сидеть — у тебя на шее? Шея могучая! Мужик я, запомни. (Кивает на мольберт.) Посидишь мне опять? Каждый вечер сиди.
Вера счастливо утыкается в его объятья.
Верк, а ты глупая?!
В е р а (счастливо). Два дурака…
И л ь я. …пара, ага?
Звонок в прихожей и стук в дверь. Вера цепенеет, а Илья лишь крепче обнимает ее.
Она… открой! Пусти! Отпусти!
В дверь заглядывает А л л а в экстрамодных кожаных брюках и таком же блайзере. Порезанная ладонь забинтована.
А л л а. Стучу-стучу! Можно войти? Извини, Егорова, я официально. Знаешь, я так мечтала о дармовых мандаринах, что твои дела плохи ну исключительно из-за меня!
И л ь я (ей). Вам помочь найти дверь?
А л л а (невозмутимо). Но поскольку меня о-фи-циально перевели на твое место, надо, извини, принять дела. (Достает список.) Так, материалы на Рувимчика, на продавщицу Чс-т… тут неразборчиво. Вот список!
В е р а (весело). Пошла вон, а?
А л л а (тоже весело). Пардон, не понимэ.
В е р а (снимает с полки книгу, вручая Алле). Это законы. Я юрист, понимэ? Не понимэ? Сядь! Учись работать — думай: на кой ляд мне отпуск в январе? Дела просрочены и бьют меня насмерть, а я, ля-ля-о-ля-ля, гулять!
А л л а. Вкалывать отпуск будешь?
В е р а (тыча в Кодекс). А пока я в отпуске и не уволена приказом, ни один временно исполняющий обязанности не вправе тронуть мои дела и моих подопечных. Месяц, а мой! А за месяц я сверну шею Акопяну — раз, тебе за аферу с уголовным делом — два.
Алла, любуясь, изучает влюбленных. Вроде бы невзначай приоткрывает коробку с Вериным белым платьем.
А л л а. Стиль «ретро» — самая мода. (Прикидывает платье на себя.) Мне идет, а? Пари на платье, что через месяц ты будешь визжать от слез, а я (жест торжества)…
Илья недвусмысленно радушно распахивает дверь.
(Понимающе улыбается ему. Идет к двери.) Пари, а?
В е р а (смеется, соглашаясь). Пари!
А л л а. А чтобы твоя чуткая совесть, Егорова, не чахла из-за аферы, так вот: мы договорились сегодня с отцом Арчила, что он поможет мне с разводом и обменом, а я, идя навстречу, заберу заявление у следователя.
В е р а. Погоди, ты обмена, что ль, добивалась?
А л л а. О, я меркантильна! Когда я вижу витающего в облаках ангела, мне хочется подбить его камнем. Чтоб спустился на землю. И понял: когда рожаешь в гостинице, сушишь пеленки у раковины в общагах, а разведясь, меняешь однокомнатную на две коммуналки и еще полжизни грезишь, чтобы вымерли соседи…
Илья насмешливо изучает ее перебинтованную ладонь.
Кстати, было больно. Переборщила — согласна: меня убивали не ножом — без ножа. Вам не кажется порой, что ненависть в семье есть медленное убийство? Недоказуемое! За убитую жизнь — что вы?! — не судят, а за этот (о порезе) пустяк…
И л ь я. Женщин не бьют. Не женщина вы.
А л л а. Я ушел, господин художник! (Идет к двери. Возвращается, с веселым нахальством изучая Илью.) Художник! Украшающий заборы: «Нет вкусней и пикантней закуски, чем кальмар в майонезе с картошкой по-русски!» Простите, я видела вашу жену у парторга. Она с такой гордостью повествовала, что ее мужу доверяют писать на заборе и славить закусь вот эту (изображает кальмара) — с ногами! (Пнув дверь, вталкивает в комнату Галину с цветами.) Вот — гордится кальмаром по-русски: жена художника — муза закуски!
Галина меньше всего похожа на музу. Это скорее тип тщедушного подростка-второгодника — из тех, что не справляются с жизнью, не умеют заботиться даже о собственной внешности, но лихо пьют, а на прочих плюют. Растерявшись с перепугу, она садится на стул у двери, прикрывая куцей юбчонкой дыру на чулке. Что делать с цветами, ей непонятно, и она нелепо держит их перед собой, как флажок. Илья и Вера, а всех пуще Галина молчат, оцепенев от стыда…
И л ь я. Эта муза сама не полезет к парторгу, как и, впрочем, сюда. Вы привели?
А л л а. М-м, когда проявляют трогательную заботу о моем все-таки муже, тянет позаботиться о…
Илья с ненавистью смотрит на нее.
(Потешаясь.) О-о! У-у! Поверьте, я с моей непорядочностью принесу на этой земле меньше вреда, чем вы — с вашей холеной порядочностью и вашими женами вроде нее. Сколько вам — сорок? Кучу детей — вижу. Забор в майонезе — вижу. А остальное? Где? Ах да, у вас все впереди — даже молодость! В понедельник вы включаете свой волевик — и прыг в гении! Вместе с артистом прыгнете, а?.. Мне не вас жаль — ее (Веру). Она человек. Когда однажды я гробанулась, она принесла денег, лекарства и всю свою глупую дурацкую нежность. Смейтесь — я привязчива! Нелепость, господи, мы встали на пути друг у друга и кто-то кого-то должен убрать! И все же, поверьте, она забудет меня, как мелкую неприятность. Я — ничто. А вы боги — артисты, художники! Вы внушаете веру, зовете лететь! А потом летишь в пропасть, а там нету дна… глаза потом у женщин мертвеют. Видели, а, как мертвеют глаза?
Г а л и н а (вспыхнув и оттесняя Аллу от Ильи). Захлопни пепельницу, ты-ы! (Илье.) Она же мозги тут всем компостирует?! (Алле.) «Глаза-глаза» — включай тормоза!
А л л а. Это правда — глаза. Ладно, пойду. (Уходит.)
Г а л и н а (кладет перед Верой цветы). Цветуёчки вам!.. Хоть красивая, думала, или живая. Слышь, зачем тебе эта мумия?
И л ь я. Надралась уже?!
Г а л и н а. Да не пропаду! А чё? Вернусь опять к первому мужу — Виталику. До сих пор звонит! Звонит и звонит: «Галка, говорят, ты свободна?» Не ревнуешь, а?
Вера молча стоит у окна. И Илья молчит, отвернувшись.
Молчат! Они — умы, мы — увы!
И л ь я. Справку на стол!
Г а л и н а. Хм, какую?
И л ь я. Опять за старое?.. (Вере.) Уведу ее, а?
В е р а. Чаю поставь.
Г а л и н а (Вере). Вот — горячего. Погорячей. Мороз аж до слез! А скользко — шибанулась… (Демонстрирует дыру на чулке.) О, продрала! Вам много лет?
В е р а. Много.
Г а л и н а. А мне двадцать.
И л ь я. Двадцать два!
Г а л и н а. Даты любит! Когда жил Петр Первый, и Пастернак — это что: его едят или читают? Из школы выперли — от счастья кувыркалась: ой, думаю, кончилась эта мура! О! (Достает из сумки тетрадь.) Каждый день задает. Что нам задали сегодня? «А. Ахматова как замечательный русский поэт» и «Правописание безударного «о». Воспитывает! Взял из дворянского, о, благородства — как сказать, чтоб культурней? — труженицу панели. Презирает, как собаку, и воспитывает. Он даже спит со мной в идейно-воспитательных целях!
Илья, не выдержав, уходит, хлопнув дверью.
(Вслед ему.) А урок? Урок?
В е р а (листает тетрадь). Выучила?
Г а л и н а. Наизусть — про любовь. А. Ахматова. (Читает стихи.)
Пятое время года —
Только его славосл… сл…
М-м? (Забыла.)
В е р а (не глядя в тетрадь).
То пятое время года —
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это — любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей…
Ты любишь его?
Г а л и н а (слезы текут). Очень! Ни дня не любил. Хоть бы день не презирал — я сама бы ушла! (Швыркнув локтем, сгоняет слезы. Хочет посмеяться.) Эт я так — упала больно. Шибанулась и… течет водопровод!
В е р а. Ты правда решила отдать детей?
Галина кивает.
А сможешь?
Г а л и н а. Вчера представила — кроватки пустые… они простужаются. Простуда — вот! (Плачет.) Что я им дам? Ничего не умею! Стараюсь-стараюсь, а ничего? Они с ним людьми хотя бы станут! Хоть бы им счастье! (Визжит от слез, выдыхая все слова воедино.) Я ж ничего-о-оой-болит-коленку-расшибла-аа?!
В е р а. Вот зеленка — коленку помажь. (Мажет ей ссадину на коленке сама.)
Г а л и н а (тихо). Добрая ты. Он тебя любит, а меня… Плевать и не привыкать! Меня сперва отчим лупил для порядку, а потом уже муж — ногами в живот. Ты жизни не знаешь — прям как ребенок? И он, как ты, тоже блажной. Вредила ему — доказать вот хотела. А что докажешь, если блажной? Смешной такой! Книжки мне, как маленькой, читает. Думает, я тупая. Не понимаю, думает. А что понимать? Любовь у вас — вот… (Сбросив Верину руку, достает сигареты.) Уйди — не лезь. Ты жизни не знаешь, а блажных на раз обмануть. Этой (Алле) не верь — зверь она черный. И справке моей поддельной не верь. Я эту липу по блату достала, чтобы его, а, доконать…
Возвращается И л ь я с чайником.
Чайком погреешь? Раздобрился — подал! Может, спичку подашь? (Не дождавшись, закуривает сама. Вере.) Я ему вообще-то никто. Так, для гигиены — медицинская семья. (Достает из сумки бутылку водки. Илье.) Выпьем за это с тобой напоследок!
Илья, отобрав у Галины водку, выбрасывает бутылку в форточку.
О-о, учит! Учитель жизни! Значит, стих про любовь рассказать? (Схватив со стола букет, хлещет Илью по лицу.) Про любовь! Про любовь! Про любовь! Про любовь!
Илья застыл, потупясь, и, кажется, не чувствует, что бьют и бьют его по лицу. И Вера, кажется, не видит Галину — оцепенела незряче, и все. Галина роняет цветы и, пугаясь странной пустоты — ее не видят, не слышат: пусто, — уходит, пятясь и озираясь… Илья и Вера молчат, не шелохнувшись.
И л ь я (смеется вдруг). Смешное чувство было в юности — будто я бог и спасу людей. Никого не спас. Сон дурной — жизнь. Не поняла еще, что я бездарь и не случайно бросил писать?
В е р а. Наговариваешь ты. Ты сможешь не писать? Сможешь, что ли?
И л ь я. Смог уже. Сына родил без любви вот, как нелюдь, и без мольберта не умер пока. Что врать-то? Я люблю, родная. Первый раз люблю — и жизнь как на ладони. Мама говорила — каждое утро молиться надо, чтоб не предать вот нечаянно иль впопыхах. Сегодня нечаянно, завтра чуть-чуть… Обижался на жизнь! Жена мне сына в муках рожала — ничем не согрел. «Люблю» не сказал. Книжки, честность, идеи — обыватель с идеями: бросил — зато под стихи про любовь! Знаешь, Верочка, тайну таланта? Вот скажи ему — убьют, зарубят не только выставку, но и… он под током на карачках к мольберту поползет. Талант — это любовь: веселая, без страха. Прикажи не любить, запрети птицам петь! Это бездарь — птица из клетки: петь вон те (наверху) запрещают, а жена не вдохновляет. Враг номер один — ничтожество-жена! Жена моя жалкая, посмешище Галка — все отнять легко, даже детей. Без детей она разом в канаву покатится. Ай да я — ловко устроил: Галку под откос — и хоть завтра в загс!
В е р а. Дак у меня и платье наготове. Давай! (Весело укладывает подвенечное платье в коробку.) Зря, что ль, за свадебным платьем давилась? Очередь за счастьем — по головам лезут: аж рады друг дружку задавить! (Стоит у ящиков с рассадой.) Огород не полила.
И л ь я. Работать отпуск будешь?
В е р а (беспечно). А-а!
И л ь я. Отдохнуть бы тебе… Дельфин еще чертов! Алка правда заберет заявление?
В е р а. Заберет. Если добьется, чего хочет.
И л ь я. А чего?
В е р а. Знать бы! Торговаться, чую, к отцу его ездила — или, мол, ваш сын сядет, или… на испуг берет, как шпана.
И л ь я. Сделать что-то надо. Надо… забыл?
В е р а. Надо Арика подстраховать. Алке сейчас выгодно спровоцировать на срыв.
И л ь я. А-а, про взятки! Должен быть выход — вместе подумаем…
В е р а (перебивая). Не надо, Илюш.
И л ь я. Да ведь подсудное дело, господи, — за взятки могут!..
Вера, уходя от разговора, берет веник, выметая остатки букета.
(Отнимая веник, кричит на нее.) Ты глухая? Что у тебя?
В е р а (озлясь, отнимает веник). Нормально у меня! Я иду на крупное дело: я бью — меня бьют. Как иначе?
И л ь я. Это опасно?
В е р а. Тю, убьет меня, что ль, Акопян? Ну, взятку даст.
И л ь я. Дают?
В е р а. Ревизору? Ты что! Вон Рувимчик из детского костно-туберкулезного санатория книжку для сына мне подарил. За десять копеек. А в книжке купюры. Книжку за десять копеек взяла!
И л ь я. Кто он — Рувимчик?
В е р а. Вор Рувимчик! Гений — повар из поваров! В ресторане работал — весь город ломился. Внука устроил в санаторий оперироваться — ну, устроился при внуке. И началось — пачки анонимок: «Дети голодают, Рувимчик вор!» А там дети с зеркальцами…
И л ь я. Как?
В е р а. Лежачие. После операции головы поднять не могут. Нас так (держит над головой ладонь как зеркальце) — через зеркальце — рассматривают. Две ревизии посылала — они еще едут, а у Рувимчика уже банкет ревизорам накрыт. А я бешеная — третья ревизия! Берем с поличным: порция девять пельменей — в тарелке семь. А дальше чудеса. Идем по палатам — Рувимчик с корзиной призы раздает. У них пельменное соцсоревнование: кто больше съест — тому приз. Лежачие дети — тяжелые: хоть шесть-то пельмешков съел бы, господи. Там не обед, а взятие Берлина: «За маму! За папу! За черта в болоте!» Эту болезнь питанием лечат. Пятиразовое питание — пять пятьдесят в день на ребенка. Я люблю тебя, господи! Я поняла!
И л ь я (засмеявшись вдруг). Анекдот!
В е р а. Что?
И л ь я. Баб на борьбу со шпаной, а мне — фартук. Нет, накрой меня лучше салфеткой, как телевизор, — чтоб смотреть на меня! Не насмотрелась? И что Рувимчик?
В е р а. Что? Ты про что?
И л ь я. Дальше-то что?
В е р а. А-а, сняли пробу — вкусней, чем дома. А продукты — телятина, персики (жестом — огромные) во. Ты о чем?
И л ь я. Что дальше?
В е р а. Что? Акт составили. А главврач сюда вечером поздно примчался — узнал о ревизии и на меня: «А если бы ваш ребенок болел?» Он трех поваров до Рувимчика выгнал — и воруют, и помои в котле. Всю ночь на меня лаял. А утром жена его мне добавила.
И л ь я. За что?
В е р а. За то. Акопян мне такую рекламу создал: красный фонарь повесить — и все.
И л ь я. Съедят тебя, Верка, и бумажкой закусят.
В е р а. Как? Ты про что?
И л ь я. Съедят, говорю. Надорвешься, как мама, а смысл? Совесть, что ли, в подонках пробудишь или Алку вон устыдишь? Не устыдишь — наивно. Впустую!
В е р а. Не поняла, при чем здесь подонки? А-а, поняла — вот ты о чем! Сколько, по-твоему, подонков на свете?
И л ь я. Сколько?
В е р а. Мало.
И л ь я. Не ошибись.
В е р а. Не ошибусь. Я работаю с ними и знаю точно — блатных в институтах, проверено, мало. Но вот стоим мы, деревенские, у Тимирязевки толпой, а мимо идут блатные — веселые, сильные. Как хозяева жизни идут! И страх, знаешь, — дуэль без правил: они с автоматами, а ты без всего. А страх такой, что втайне завидуешь: мне бы тоже, а, автомат? Как отравленные мы — от страха завидуем: они-то сильные — умеют жить! Не они сильные — мы слабые. Получестные, полудешевые. А на подвиг жизни решимости нет. Нет решимости! Вот и прячемся и играем в прятки с тобою всю ночь: вокруг да около, взятки-прятки! Отбоялась уже — решай!
И л ь я. Я хотел сказать…
В е р а (перебивая в панике). Ой, молчи! Развезем! Да ведь ясно без слов!
И л ь я. Что ясно? Кому? Какой я мужик — без дела, без цели: телевизор семейный? Смотри на меня!
В е р а. Интересно, что сегодня в программе? (Берет газету.) О, кино — «Мой бедный Марат»!
И л ь я. Я люблю тебя, глупая. И так стыдно все время. Вот пришел к тебе — старый, женатый, пустой!
В е р а. А я решила…
И л ь я. Что ты решила? Я люблю тебя, милый, и не стою тебя.
Звонит телефон.
В е р а (берет трубку). Я слушаю… ка-ак? Что? Обязательно. Ночью, сейчас, электрички не ходят, а утром, конечно, — прямо с утра! (Кладет трубку. Безжизненно заводит будильник.)
И л ь я. По работе звонили?
В е р а. В пять утра электричка.
И л ь я. Надо ехать куда-то?
В е р а. Вечное надо. А я тебя, знаешь, с детства ждала.
И л ь я. Верочка… что?
В е р а. А я про любовь только в книжках читала. Вон, вот это (показывает фотографию молодоженов) родители сына — машина разбилась у меня на глазах. Даже рожать еще не рожала. (Плачет.) Что я несу? Он мой сын, мой!
И л ь я. Верочка? Вера?
В е р а. За что мне, господи? Боже, за что?!
И л ь я. Глупая, господи. Любовь моя, господи!
З а т е м н е н и е.
Снег и парящие, как снег, цветы с Кланиной вышивки: наивные и прекрасные.
Г о л о с Г а л и н ы.
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого что это — любовь.
Высоко небо взлетело…
Г о л о с а (эхом, шепотом, счастьем). Высоко небо взлетело!.. Высоко небо взлетело… Высоко небо взлетело!
Звонит будильник. Снова комната Веры. На тахте, на плече у И л ь и, спит В е р а. Проснувшись, тихонько встает, накинув на плечи пальто от холода. Собирает вещи Ильи, снимает с вешалки его тулуп. Обомлев, стоит подле Ильи, разглядывая его так жадно, будто надо наглядеться навек.
И л ь я (смеется, проснувшись, и дразнит Веру от полноты счастья). Эй, блудница! Старая дева! Всю жизнь ждала идиота, а? Плакать хочется, всех целовать — каждую женщину, ветку, тропинку. Я не знал до тебя, не знал про любовь. За что мне, господи? Мне-то за что?! (Молчит, обняв ее.)
В е р а. Вставай. Надо ехать.
И л ь я. Что — проводить?
В е р а. Тебе надо ехать к Гале в больницу. Ночью звонили сюда из больницы — Галя отравилась. Она тебя любит и решила уйти, потому что будет третий ребенок, и тогда уже… всё!
И л ь я. Опять вранье! Вранье на вранье!
В е р а. Это правда. Вот адрес больницы.
И л ь я (одевается с молниеносной быстротой). Она… умрет? Умирает? Галка! Ты не могла мне ночью сказать?
В е р а. Электрички ж не ходят!
И л ь я. Есть попутки, такси, совесть есть, наконец! Человек умирает… дети одни там! Дети? Где дети?
В е р а. Не знаю.
И л ь я. Дети одни там! Я побегу. Галка, глупая, что натворила?! (Убегает.)
В е р а. Шапку забыл! (Бросается с шапкой к дверям.)
В дверях — А р ч и л.
А р ч и л. Тоже не спится? Вот — не уснуть. Илюша бегом побежал куда-то. Вернется, а, или двери закрыть?
В е р а. Совсем ушел.
А р ч и л. А-а, на работу! А у меня сегодня развод. Никак не уснуть!
Голос Клани: «Где тут уснуть? Нету покоя! Дрых все, дрых — и ожил артист! Всю ночь как мышь по комнате бегат. Бегат, и бегат, и бегат, как псих! Какой он нормальный? Хык — и зарежет! И Верка женатого, стыд, привела! Двери все настежь — нету покоя!»
Арчил виновато прикрывает за собой дверь. Молчит, присев на краешек стула. И Вера молчит, уронив руки и незряче глядя перед собой. Даже разговаривает как незрячая — не видя собеседника и как с пустотой…
Суд скоро — в десять часов.
В е р а. Почему она порезала себе руку?
А р ч и л. Требует! Схватила нож так (приставляет к сердцу столовый нож) — зарежусь: или да, или нет!
В е р а. Чего требует?
А р ч и л. Развод, обмен и какао с мясом!
В е р а. Какой обмен она хочет?
А р ч и л. Хочет развод! Развод и обмен: мы с папой тут, наверху, в однокомнатной, папина квартира — ей.
В е р а. Отец против?
А р ч и л. Папа добрый — все бери! Не знает про развод. Ночевать к нему приду — переживает: «Вы поссорились, сынок?» — «Нет, — смеюсь. — Зачем?» Веселый сразу! К жене провожает. Не знает, что я в подъезде живу.
В е р а. Почему вы бросили съемки в Ялте?
А р ч и л. Роль дали! Звали так-сяк — на эпизод. Вдруг — роль. Мечта, а не роль — работа сутками, взахлеб, до упаду. Настоящая роль! Не уедешь уже…
В е р а. А зачем уезжать?
А р ч и л. С папой быть — умирает.
В е р а. Как — вы знаете про?..
А р ч и л. Знаю — рак. Папа не знает. Врач сказал: скоро боли начнутся. Рядом буду и боль себе заберу. Догадывается чуть-чуть — смотрит: «Вам тесно — я один. Больному человеку за город лучше!» — «Больной? — смеюсь. — Сто лет проживешь!» Смеюсь, смеюсь, а папа поверит: «Осенью, да, сыночек, обмен?» Нельзя обмен — последнее не отнимают. Там вся жизнь, весь дом друзья: «Заходи, дорогой!», «Поешь, дорогой!» Тут человек подыхает в подъезде — не заметят: подохни. Мимо бегут! Бегут бегом-бегом от инфаркта. От инфаркта бегут в дурдом!
В е р а. А вам говорили, что вы сумасшедший?
А р ч и л. Все говорят! К папе ехать надо: «Арик, не шизуй!» Объясняю-объясняю — во! (Стучит по столу.) В театре — дурак: «Я тебе роль дал, о!» Роль, а? Я новатор, да, умный. По всем сценам утюг с педалью. Представляешь, умный сказал любимой (изображает сценку): «Понимаешь, Зоенька, этап увлечения голыми экономическими показателями уже позади. И в первую очередь надо решить вопрос…» Это задачу, говорю, решают, а вопрос ставят! Лучше зайца у елки играть — заяц нормальный. Прыгаю теперь как идиот! Почему молчишь?
Молчат.
(Прислушивается к шагам наверху.) Аля проснулась. Слышишь, ходит, переживает. Пойду скажу: «Не нужен развод — мы любим друг друга и папу вот любим!..» (Идет к двери.)
В е р а. Назад!
А р ч и л. Умная ты — математик юстиции, а скучней математики нет. Скучная женщина — это, знаешь…
В е р а. Без меня вы не пойдете ни в суд, ни…
А р ч и л. О, умная! Аля лучше — безрассудная, как огонь! Потерпи, говорю, моя хорошая. «Устала, — кричит, — терпеть!» Два года назад сказали: «Рак. Две недели жить». Друзья прилетели с Урала, с Камчатки. Все спешат!.. В Ялте видел — дельфины спешат. Ранило дельфина — тонет! Со всего моря дельфины спешат, выталкивают так (спиной): дыши, дыши. Дельфин так (на боку) лежит — чуть дышит. Вдруг плывет — вяло… сильно, как молния! Люди должны, как дельфины, — у него беда, у нее: все спешат! Пять минут помоги человеку — молния родится: вторая жизнь! Я не верю врачам — дельфинам верю…
Молчат.
В е р а. Арик, скажи, если художник, а не очень большой талант, лучше бросить искусство?
А р ч и л. Зачем? Большой дельфин, небольшой: все поплывут — кто-то спасет.
В е р а. Правду скажи — мне правду надо…
А р ч и л. Правду… правду? Знаешь, я в цирке сначала работал — на проволоке. Нацеплю лонжу, а эть — падаю. Тренер дергает меня, как червя на леске: дрыг-шмыг. Неприятно! А старик коверный говорит: «Отцепи лонжу — тогда дойдешь. Ты красивый пойдешь, свободный! Большая любовь, говорит, это работа без страховки под куполом цирка. Настоящая работа. Красивая!»
В е р а. А разобьешься?..
А р ч и л. Не рискуй — не люби: ползай пониже! Знаю одного — застрахованный товарищ: все есть, кроме души. Глаза вареные, пустые — нет человека: ушел в самооборону и не вернулся. А-а, везде риск! Жить — риск, любить — риск. Правду в искусстве искать — риск. Если многие рискнут, кто-то найдет. Кто-то всегда лонжу отцепит и в небо уйдет, и душа моя с ним…
Молчат. Чудится, что где-то в отдалении подает свой голос мелодия, сопровождающая циркача в поднебесье…
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Комната Веры месяц спустя. На всем следы запустения, как в доме без хозяйки. На тахте нет ковра, а на елке иголок — хвоя давно осыпалась, но игрушки висят. Часть мебели сдвинута и перевернута, как это делают для мытья полов. Впечатление — люди ушли отсюда внезапно и вот бросили все, как было: раскрытый для работы этюдник Ильи, брошенная на проходе швабра и таз с водой. Сверху доносится шум праздника — взрывы хохота, музыка, ликование. Близ стола, не глядя друг на друга, сидят А р ч и л и В е р а. Оба в пальто и, кажется, закоченели. По каким-то приметам угадывается — люди пришли с похорон. Арчил в черном. На Вере черный платок. Ее не узнать — безучастная женщина. В безжизненно уроненной руке надкушенный батон; иногда кусает его и будто нехотя, лениво жует. В комнате сизо от сумерек, но свет не зажигают. Полоска света из коридора. Отворяя дверь ногой, входит К л а н я — в черном платке, железнодорожном кителе — с мисками солений и картошки в мундире. Задевает за треногу этюдника — тот с грохотом падает.
К л а н я. Бросил вещи — ноги ломай! Вышвырну к черту! (Ставит миски на стол. Включает свет и швыряет к дверям чемодан Ильи.) Ему не надо — не забират… увяжу в один тюк и вышвырну к черту!
В е р а (безучастно). Не лайся тут.
К л а н я. Интересно, где мне лаяться? Дома не с кем! (Дует, чистит Арчилу картошку.) Уф-ф, картошка горяченька! Намерз с похорон. Горе! А жизнь, как говорится, продолжается. Надо есть. Поешь.
Арчил, не замечая картошки, медленно стягивает шапку с головы и молчит, как молчат над гробом.
Мы тоже бабушку хоронили — срам, а не бабушка: одни мослы. Чудила в старости, без огня спать боялась: «Боюс!» — «Кого?» — «Себя». И все мослы свои щупает, щупает. «Раньше, гыт, я круглая была, как клубок, а щас боюса — кто это страшна така?» Выстаришься, не жимши, а толку? Ну, дом, не скрою, обставила: одна люстра хрустальная — пуд. Шибанет — дак насмерть! А поплакать некому. Папу твоего хорошо схоронили. Мне б так, а? Народу тыща — говорят, говорят: «Все людям отдал!» Ему кто отдал? Даже дом твоя бывшая вон отняла. У Верки платье оттяпала хитростью, а у тебя — все вещи и дом. Кто с ножом, тот и с мясом! У нас в деревне старик перед смертью вроде сдурел — камень надгробный себе вытесал: «Здесь похоронены несбывшиеся надежды человека». У Алки зато сбывшиеся! Свадьбу по гробу, слышите, пляшет — потолок не рухнет, а мы смолчим. Чего мы молчим? (Плачет, орет в потолок.) Нелюди! Сатаны! Я вам морду сейчас разобью!
А р ч и л. Алю не трогай. Алю люблю.
К л а н я (вне себя). Т-оо, любит! Любит — кого-о? Не дура бы эта (Вера) — засадила б тебя! Богородица наша тоже любит. (Вере.) Ты его кормила-поила — он тебе двушку пожалел позвонить. Месяц двушку ищет!
В е р а (равнодушно). Уйди.
К л а н я. Уйду! (Забирает миски. Арчилу.) Уйдем! У меня хоть потише.
В е р а. Свет не хочу. Свет погаси.
К л а н я. Пес ты стала. Лай в темноте! (Уходит с Арчилом, погасив свет.)
В темноте виденьем возникает И л ь я. Здесь вправе быть повторенной любая из сыгранных ранее сцен — Вера живет в прошлом…
И л ь я. Двери настежь…
В е р а. Живой!
И л ь я. Не доживу, думал… электрички не ходят.
В е р а. Добрался-то как?
И л ь я. Рвусь к тебе — и такая боль! Боль такая весь день — где ты, живая?
В е р а. А мы, Илюш, хоронили сегодня…
Трубы траурного марша.
Голос Клани в темноте: «Оглохла, что ль?!»
Свет. У выключателя — К л а н я. В дверях Г а л и н а в новой шубе и теплом платке. Шубу слегка топырит живот.
Г а л и н а. Извините, я за вещами.
К л а н я. Наконец-то! Захламили хламьем! (Швырком выставляет вещи Ильи в коридор.)
Г а л и н а. Мы бы сразу, простите, а муж мой был в отпуске. Отдохнули — шик: музыка, лыжи!
В е р а. Он рисует?
Г а л и н а. В отпуске? Он все же в отпуске! Отдохнул, опомнился… такой жизнерадостный!
К л а н я. Там, наверху, жизнерадостные и этот… тьфу! (Хлопнув дверью, уходит.)
Молчат.
Г а л и н а. Я честно хотела — не получилось… жить не хочу. Он жалеет меня. Смешной такой — наряжать меня вздумал. И в больницу — цветы, цветы. «Прости, говорит, Галя». А я простила. Мудрость жены — это мудрость прощать. Мне в больнице все говорили: где теперь лучше мужа найдешь? Везде одна и та же картина: живут без любви — надо жить, и живут. Вечной любви в семье не бывает. И ради детей надо, а, жить? Он все ж непьющий, зарплату приносит, а мужики теперь — это вооще! Тошнит — пойду. Рожать все же скоро… в третий раз зачем-то рожать? (Опираясь о стенку, идет к двери.)
В дверях борьба: К л а н я держит оборону, не пуская рвущегося в комнату И л ь ю.
Ты здесь, здесь! К ней поехал — я видела! Ты этот месяц с нею здесь жил! Зачем ты мне клялся, как дуре, в больнице? Не верила — клялся… клялся зачем?!
И л ь я. Дети там — ты иди. Иди потихоньку.
Г а л и н а. Ты догонишь, да? Ты за вещами? Делай как хочешь — мне все равно. С нею живи или с другою — мне давно уже всё все равно. Ой, пойду — тошнит… тошнит вот от жизни! (Уходит.)
К л а н я (Илье). Вон отцеда! Убью!
Илья, вытолкав Кланю, с силой захлопнул дверь. Молчат.
И л ь я. В черном ты. Хоронили сегодня?
В е р а. Да.
И л ь я. Акопян уже арестован?
В е р а. Да.
И л ь я. И судить дельфина не будут?
В е р а. Да.
И л ь я. И ковер продала? А-а, дельфин-то без денег! Да, ты на похороны все продала. Ты надежна, как вечность. Вечность не виделись!
В е р а. Ты здоров?
И л ь я. С Галей плохо — месяц в больнице. Даже там пыталась… не хочет вот жить. Детей забрать — это Галку в петлю, а бросить детей… выхода нет. Нету выхода, нету, мой милый. Прокляни меня, милый!
В е р а. За что?
И л ь я. Всю жизнь хотел добра, а принес лишь зло. А нянчился — совесть, гордился — совесть. Всю жизнь упражнялся, смех, добродетели, а под старость понял: добродетель — прикладное искусство, смотря к чему приложена. А верил — я честный. Хотя бы безвредный! А вчера прочитал в одной детской книжке: «Насекомые бывают вредные и полезные». А безвредных на свете нет.
К л а н я (рванув дверь). Отдохнул за отпуск для новых обманов?!
И л ь я (захлопнув дверь). Да, отдохнул! Всех обманул. Помнишь, на рельсах с тобой встретились? За деньгами ездил — халтурку сварганил. Полжизни размазывал майонез по забору, а верил — это временно. Жил с кем-то — временно. Вся жизнь — временно. А однажды наступает старость без иллюзий — вот наши настоящие жены. А вот мы в своей сути — мужики-болтуны: поболтали, потускли. Зарплата, дети. У нас дети одиноки и жизнь как спросонья. А надежда у сонных на великую любовь. Вот придет она — бац: расшевелит сонных, взбодрит безвредных, и засияет бездарная жизнь! А придет любовь — пошлем на крест женщину, а сами обратно в родной майонез. В майонезе протухли.
В е р а. Совсем не рисуешь?
И л ь я. Тебя рисую. Глаза закрою — ты стоишь. Говорю с тобою все дни и ночи. Я люблю тебя, Вера, уже навсегда. До смерти. После смерти. И вечности мало, а кто-то подойдет к картине и поймет…
К л а н я (врывается). Уходи, пес поганый! Убью! (Замахивается на Илью. Вдруг обнимает его, заплакав и в страхе глядя ему в лицо.) Ты чё ж… больной? Ты же стал неживой!
Илья, обняв, целует Кланю — ее глаза, волосы, руки. Быстро уходит. И Кланя, плача, уходит за ним. В дверях, наблюдая за этой сценой, стоит старик с корзиной. Это Р у в и м ч и к.
Р у в и м ч и к. Двери настежь, а? Не ждали Рувимчика? (Присаживается у стола. Молчит. Ждет.)
Вера сидит, окаменев и отсутствуя и не видя сейчас никого. Рувимчик, не выдержав, начинает с повышенным интересом изучать надкушенный батон.
Теперь я понимаю вашу задумчивость — с такого питания не умрешь, но к мужчине не потянет. Моя дочь Лора с питания имела развод. (Не умолкая ни на секунду, накрывает на стол, извлекая из корзины оранжевую скатерть, вазу с персиками, пирожки, салаты с фигурными вырезками. Все очень красиво. Это честь мастера — уже не стол: искусство стола.) Лора умная — глотает книги. «Лора, говорю, не будь дура: мужчина не собака — кость не любит. Или ты питаешься, или ты разводишься!» Вы знаете, кто теперь новый повар в санаторий? Свиновод! Он берет немного хороших продуктов и делает много помоев. У вас были неприятности из-за меня. Вы совсем русская?
В е р а. Совсем.
Р у в и м ч и к. Вы копия воды моя дочь Рейзл! Я имею фотографию. (Достает завернутый в несколько бумаг крохотный плохонький потертый снимок.) Это Соня… Ицик… сзади паровоз. Этот красивый папа с коляской был я, а в коляске, смотрите, Рейзл. Она смеялась — копия вы.
В е р а. Они живы?
Р у в и м ч и к (качает головой — нет). Я начал ремонт за два дня до войны и придумал им ехать в Белоруссию к деду. Сначала гетто, потом… Потом я женился два раз. Ничего не бывает потом! (Молчит.) Я такой храбрый, что не придумаю повод начать. Начну с передовых успехов колхозов. Вы видели в санаторий такие (показывает на крупные нарядные персики в вазе) персики и сказали: «Это с рынка». Персик умный, как Лора! Он думает — на колхозной земле я буду расти вот. (Достает из корзины маленький, зеленый подгнивший персик.) А у частника — вот (тычет в крупный персик). Вы так думаете — персик не думает. Думает Акопян! Партия таких — крупных — персиков прямо с базы идет на базар, а гнилье — больным детям. Я могу сказать так же за остальные фрукты. Отборные дорогие фрукты с базара — это бывший дешевый магазин. Вы думаете, я пришел дать показания? Да! (Кладет перед Верой карандаш и бумагу.) Я, Рувимчик М. Н., являюсь соучастник Акопян. Я давал Акопяну в день рубль с каждого ребенка. Я слышу вопрос — зачем? Я брал! Вы видели, какой продукт я брал для санаторий? Акопян заведует не овощи — жизнь: вам надо продукты или блат в институт? Блат на жизнь! У ребенка нет сил! После операции ребенок съест ложку — я обязан вместить в нее отборный продукт: в питании вся аптека! Вы спрашиваете, что я имел? Вот! (Показывает шиш.) Я не скажу вам такую пошлость, что Рувимчик никогда не имел. В ресторане я имел. М-м… мало. Вы смеетесь — он дурак? Хуже — птица. Знаете басню об вороне, которая за доброе слово отдала свой сыр? Эта ворона был я. Все ломились в ресторан: «Рувимчик, ах!» Чтобы быть «ах», надо ложить в котел, а не мимо. Я ложил! После Сони я имел две жены — обои говорили, как одна: «Ты принес?» Я принес Соне одну драную простынь и две руки — так (протягивает руки кому-то навстречу). Она любила меня так сильно, будто я самый красивый в мире. Дурочка, а? Соня ребенок! Но я был самый счастливый два раза — до войны и в санаторий. Дети любят, как Соня: можно дать им персик, не дать — дети любят бесплатно. Я устал жить, и я вам скажу — человек умирает не от старости. Он устал быть нужны за так. (Шелестит пальцами как деньгами.)
Долгое молчание.
Акопян — это страх. Или ты даешь — или имеешь хорошую ревизию. Знаете, как убрали Газаряна? Они его сделали. А помните, бросалась под машину продавщица? Это Акопян. Я давал ему деньги и слышал сильный страх — за детей, за Соню, Ицика, Рейзл… Я знаю там каждый камень — гетто почти не охраняли, можно было бежать. Забор из страха — боялись бежать! Все гетто — семьсот человек — вели на расстрел девять скотов с автомат. Там были мужчины. Там много камень. Если бы даже девяносто мужчин бросились с камнем на девять автомат!.. Я маленький человек, у меня нет автомат. Есть эти руки. Они работали пятьдесят лет. Каждое утро я шел на работу впотьмах, как по грибы, — в восемь уже завтрак. Мои руки привыкли работать, мой опыт привык терпеть Акопян. Мое сердце просит всю жизнь: «Кинь камень!» Во сне я всю жизнь собирал камни. Просыпался и ночью писал показания, а утром — страх… Я думал всю жизнь и понял: сначала живет страх — потом вокруг страха строят гетто. Вчера я сказал детям в санаторий, что пойду кинуть камень. Они смеялись! Все — я готов. (Встает. Достает из корзины узелок.) Я такой храбрый, что придумал дома причину про бесплатный путевка в дом отдыха. В вашем доме (складывает пальцы решеткой) ведь отдых бесплатно! (Выжидающе стоит рядом с Верой. Испуганно заглядывает ей в лицо.) Вы… вам плохо? Вызвать врача?
В е р а. Не спала, простите. Идите, пожалуйста.
Р у в и м ч и к (волнуясь). Надо протокол!
В е р а. Акопян арестован два часа назад.
Р у в и м ч и к. Аре-е… а? Как? Вы знали про Акопян?
В е р а. Да.
Р у в и м ч и к. Знали и… защищали меня?
В е р а. Не спала, простите, а завтра на работу. Завтра я вызову вас — идите. Мы будем просить вас вернуться в санаторий. Ходатайство по вашему делу поддержал обком партии.
Р у в и м ч и к. Или я плохо слышу, или плохо тут? (Хлопает себя по лбу.)
В е р а. Уже все в порядке. Идите, пожалуйста.
Р у в и м ч и к. Или тут (хлопает по лбу) — или, а? (В замешательстве идет к двери, все оглядываясь на Веру, жестикулируя и забывая в растерянности закрыть дверь.)
Двери настежь — и шторы взмывает сквозняк. Вера сидит, помертвев от усталости и не замечая этого. С порога в комнату осторожно заглядывает А л л а. Она в подвенечном платье, на руке массивное золотое кольцо.
А л л а. Хм, все настежь?.. Звонили только что — арестован Акопян. В качестве бывшего коллеги поздравляю! Телефон оборвали — звонят. (Бросает на стол связку ключей.) От твоего стола и сейфа вот ключики. Извини, забыла в кармане. Убедилась хотя бы, что я не претендую на твою мандариновую должность? Карьера женщины — замужество.
В е р а. Любишь?
А л л а (равнодушно). Нормальный мужик! Как говорят французы, большая любовь не для жизни. Так что, коллега, адью — уезжаем на три года в Алжир. Не Париж, конечно, но… (Смотрит на черный платок Веры.) Очень обидно — в день похорон! Кто знал? Но когда, извини, за полмесяца до этого приглашаешь гостей — одной жратвы на полтыщи! В шею всех, да?.. Кстати, старик не только знал про рак, но и просил меня, знаешь, не опоздать с обменом.
В е р а. Знаю — ты назначила выкуп: или, мол, сядет Арчил, или выкуп!
А л л а. Презираешь? А я жалею тебя. Хочешь, погадаю без карт? В тридцать два ты получишь отдельную квартиру, в тридцать пять купишь мебель, в сорок — шубу. Довольно дешевую. И будешь, как лошадь, ломить и ломить! Думаешь, тебя хотя бы поймут? Наивно, милая, — всем так некогда: все дельфины и все спешат! А ты стареешь, плачешь украдкой у зеркала, и как стук молотка по гробу: день за днем, а годы летят. Кстати, проповеди о дельфинах артист декламировал, сидя вот тут. (Хлопает себя по шее.) Спустись на землю, ангел Вера! Думаешь, эти (тычет в потолок) дельфины не в курсе, что умер какой-то, плевать им, старик? А вот сидят у меня и хряпают вкуснятину. Нет вкуснее закуски! В окно сейчас видела, как эта муза закуски волокла к электричке твоего художника. Поэт закуски и муза — пара! Боже-господи! Боже, да эти творцы не способны быть авторами даже собственной жизни! У них дети заводятся, как мокрицы от сырости?! Тоска, боже, — что те, что эти. А ты не умнеешь, подружка моя! Не хорони меня, Вер, совсем уж — я помню добро… я, быть может… Я, может, одну тебя в мире люблю. Я, как зверь, за тебя бы рубилась! Ноги болят. Устала — болят! (Садится, раскорячившись по-бабьи и растирая ноги.) Все сама, сама! Такую уйму провернула за месяц… про обмен не думай! Никто не прописал бы в трех комнатах одного дельфина — ушла бы площадь. Зато теперь у живого сына есть прекрасная отдельная своя квартира. Забудет меня, полюбит — хоть приведет не под дерево. Он меня под дерево водил — груша цвела, белая-белая. Во все небо груша цвела! (Молчит в забытьи.) Вер, я настряпала-а! Идем ко мне? Плюнь на свадьбу — сегодня твой праздник: Акопяна схарчить, а? Телефоны гудят — бомбеж! Мужик есть — отпад! М-м, ночной бомбардировщик, но жениться хочет на праведнице. Клюнет с ходу! Да мы две такие бабы! Идешь?
В е р а (в забытьи). А-а?
А л л а. Мда, ты спеклась. Предупреждала! Верка, клин клином — и нормалек. Мужик есть — балдеж: вдовец выездной! Встали, собрались. Сперва марафетик! (Стягивает с Веры черный платок.) Ты в его духе — наив а ля русс. Не раскисать! Верчик, пробьемся — на абордаж! Полный вперед!
В дверях — А р ч и л и К л а н я.
А р ч и л. Папа умер, Аля. Алечка, умер?!
Алла, пряча глаза, быстро уходит, волоча в замешательстве черный платок. Мимо окна проходит загулявшая свадьба, веселясь и танцуя под магнитофон. Появление Аллы среди танцующих встречают ликующим воплем: «Горь-ко-о!»
(Бросается к окну, выламывая раму.) Папа-а! Мамико-о!
К л а н я (отталкивая его от окна — и в окно). По гробу пляшут! Стрелять таких!
А р ч и л (рвется к окну и едва не в драку с Кланей). Нелюдь! Подонки! Хватит — был добренький! Завтра же подам в суд за клевету!
К л а н я (отталкивая Арчила и распаляясь, рвет раму). Прыгай, сволочь, — сядешь! Стрелять и сажать!
В е р а (зашторив окно). «Стрелять», «сажать»? Вот пол надо мыть. (Рывком сдвигает в сторону мебель, опрокидывая, перевертывая, опустошая комнату для мытья полов или чего-то еще.)
А р ч и л (бьется, катаясь по полу). Я ей верил… любил!
К л а н я (двигая мебель). Любил — кого-о? Как женщина скажу: она тьфу! С лица — фря-а. Еще такую встретишь, полюбишь!
А р ч и л (плачет, колотится об пол). Хватит верить — опытный! Ученый уже — опытный!
В е р а (снимает с елки мишуру). Ля-ля, тополя!
А р ч и л. Что?
В е р а. То. Черемуха, говорю, у нас опытная росла. Обиделась, что весной на букеты ломают, и решила больше не цвести. Мстить охота, если ломают. Что — сломали нас, а? Отомсти и сажай! Да что ж мы злые, будто не русские, и не стыдимся мстить и сажать? Не мне говорить, Арик, не мне. Сама от ревности рехнулась: меня он, ах, предал, а не детей! Мой любимый сейчас погибал здесь от боли, а я слово сказать пожалела ему. Кто он мне — чужой муж? Кто он мне — моя боль? Мне небо до дна от любви распахнулось, а я страшилась, слышишь, любить — вдруг сплетню пустят? Уволят, осудят? Я не смогла, я боялась любить! Да как же мы мелки перед таинством жизни?! И если вся наша правда, чтоб тех за окном переплюнуть — свое отгрызть, отсудить, посадить…
А р ч и л. Кто ее сажает? Так кричал — в противовес. Грузины с женщиной не воюют. Это папа перед смертью сказал…
В е р а. Умирать буду — жизни скажу спасибо за то, что он такой, как ждала. Детей не предаст… детей не обидит. Я такого с детства ждала! (С нежностью трогает игрушку, повешенную на елку еще Ильей. Вдруг плачет взахлеб.)
А р ч и л. Не плачь, сестра. Сегодня не надо. Папа веселый был, слышишь, сестра: «Маленькая беда, — говорит, — вой, а большая беда — пой». Мама умерла — тоже пел. Молодой еще. «Что один? — говорю. — Женись». — «У человека, — говорит, — сынок, бывает одна родина и одна жена». Поем с ним, поем мамину песню! (Поет негромко «Зимнюю песню» Н. Рубцова.)
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены,
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно укра…
(Шепчет и плача зовет отца, ласково окликая его по-грузински.) Папа? Мамико? Чеми, мамико? Чемо, мамико?! Карги! Мамико?
В е р а (плачет, обнимая его). Арик? Арик? Аринька родненький!
А р ч и л. Я не плачу — не плачь. Петь надо — пой. Это жизнь. Смерть, любовь, боль — это жизнь. Помнишь, рассказывал, в цирке работал? А старик коверный говорит: «Когда полюбишь — отцепи лонжу. Со страховкой любви не бывает».
К л а н я. С женатым вязаться — предупреждала! Вот майор разведенный — это жених. С деньгами, видный. Красавец жгучий!
В е р а (смех сквозь слезы). Ага, красавец: отворотясь — не насмотришься!
А р ч и л. Ты у нас мзия, сестра, — наше солнышко. Хочешь, петь тебе буду? А хочешь фокус? Хочешь, по проволоке над крышей пойду? Пойду, пойду и до неба достану! (Вспрыгивает на стул, едва не упав.)
В е р а. Не упади для начала со стула.
А р ч и л. Я правда умею по проволоке ходить!
К л а н я. Вот готовить Рувимчик умеет. (Уткнувшись в салат, увлеченно ест.)
А р ч и л (Вере). Не веришь? Смотри — вот проволока. (Перебрасывает от стула к окну мишуру. Идет как мим, идущий над бездной.) Внимание, внимание — идем до неба! Однажды в клубе шел я до неба и, бах, упал прям на барабан. Зато зал ахнул! Аплодисменты! (Прыгает на подоконник.)
К л а н я. Ой, напугал! Это же псих!
А р ч и л. Внимание, внимание — идем до неба! Лучший номер программы — жизнь. Работа без страховки под куполом неба! (Распахнув окно, лезет по наружной пожарной лестнице.)
В е р а (вспрыгнув на подоконник и пытаясь остановить его). Ты что? Куда? Арик, куда?
К л а н я. Чокнулся он? Врача вызывай!
А р ч и л (лезет по лестнице). Внимание, внимание — идем до неба. Лучший номер программы — жизнь! Страховки нет — не бывает страховки. Кто трус — не живи, кто трус — не люби. Не рискуй — не люби: ползай пониже. Со страховкой нету любви!
Вера, выскользнув из окна, молча лезет за ним по лестнице. Вскоре они показываются в вышине над комнатой — там, где, кажется, близко до звезд.
К л а н я. В дурдом отправить — обоих примут! Ковра нет? Ума нет? (В панике лезет на подоконник.) Верка, грымнешь! Слетишь, упадешь!
В е р а (смеется и лезет выше). Меня уже столько спускали с лестниц, что я научилась летать.
А р ч и л. Внимание, внимание! Живем без страховки. Лучший номер программы для звезд! Работа без страховки под куполом неба — красивая работа: жизнь человека!
Нарастающая барабанная дробь. Лучи света уходят в звездное небо. Там двое под звездами и зачем-то рискуют. Это жизнь — просто жизнь, где нет страховки. Единственная, бесстрашная жизнь человека…
З а н а в е с.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги