Пьесы молодых драматургов

Подсудимые (они же потерпевшие):

И н г а Б е л о в а — 16 лет.

З и н а П а ш и н а — 17 лет.

В е р а А р б у з о в а — 17 лет.

Ц ы п к и н а — 15 лет.

Г а л я Х о р е в а — мать-одиночка, 18 лет.

Их родители:

Б е л о в — главный архитектор и генеральный директор стройцентра академгородка.

Б е л о в а — его жена.

А р б у з о в а — буфетчица.

П а ш и н а — киоскер.

М а т ь Ц ы п к и н о й — разнорабочая.

С у д ь я.

П р о к у р о р.

А д в о к а т.

М у ж ч и н а }

Ж е н щ и н а } — народные заседатели.

С е к р е т а р ь с у д а.

Д е б р и н.

Л и л я.

Публика, свидетели:

Ц ы п к и н — техник-смотритель ЖЭКа.

С т а р у х а Г р и б о в а.

А р х и т е к т о р.

Т а к с и с т.

М а л я р к а.

К о н в о й.

Место действия — станция Иня, расположенная на границе Московской области: здесь идет строительство академгородка.

Обнесенная забором территория стройки. На заборе лозунги и объявления: «Требуются маляры, штукатуры, изолировщики, чертежницы», «Строительство академгородка ведет СМУ-7 и СМУ-11. Генеральный директор стройцентра Белов В. Б.», «Станция Иня — город будущего!», «За выпас коров на территории города — штраф 10 рублей», «Продается стельная нетель». Всюду доски и кирпичи для перехода через лужи и рытвины. В забор с одного его края вписан пристанционный ларек «Пиво — воды», около ларька пустые бочки и ящики. С другого края к забору примыкает бревенчатый особняк нарсуда — мы видим крыльцо и входную дверь. Общее впечатление — перед нами город-деревня, город-стройка… Забор тянется через авансцену и выполняет роль занавеса: когда он раздвигается, мы попадаем в зал суда.

ПРОЛОГ

Поздний вечер. Улица. Забор. Ни зги. Спектакль начинается на приеме радиотеатра: на затихающем шуме зрительного зала нарастающий шум зала суда.

О к р и к с у д ь и. Тих-ха! Кого еще удалить из зала?

Чиркнула спичка во тьме. На крыльце суда сидит Д е б р и н, поджигает приметную на вид открытку с красной розой. И опять тьма, где светится точкой лишь этот живой костерок.

Г о л о с п р о к у р о р а. Итак, на основании вышеизложенного, обвинение квалифицирует действия подсудимых, выразившиеся в избиении Арбузовой и Хоревой с нанесением Арбузовой легких телесных повреждений, по статье двести шестая, часть вторая Уголовного кодекса РСФСР и просит суд назначить наказание, связанное с лишением свободы: Пашиной — три года, Беловой — три года, Цыпкиной — два года.

Шум зала. Крик и плач матерей.

Г о л о с с у д ь и. Прекратить! Оглашение приговора состоится завтра в десять утра.

Полоска света: из суда, хлопнув дверью, выходит т а к с и с т.

Т а к с и с т. Мало дали! Хулиганки, все лампочки поразбивали!.. (Споткнувшись во тьме, чиркает спичками.) Убивал бы! Черт… еще шею сломишь!

Из зала суда, доругиваясь, выходят толпой: А р б у з о в а, П а ш и н а, Б е л о в, Б е л о в а, м а т ь Ц ы п к и н о й, с т а р у х а Г р и б о в а, а д в о к а т, м а л я р к а. Отдельно, особняком, стоит п р о к у р о р. Видимо, здесь привыкли уже к улице без лампочек — у многих фонарики. Кричат все разом.

П а ш и н а (Арбузовой). Твоя Верка вперед била!

А р б у з о в а. А твоя? Чуть глаз ей не выбили!

М а т ь Ц ы п к и н о й (Арбузовой). Моя сядет — и твою посажу!

Б е л о в а (отчаянный крик). Доча-а-а… а-а! (Захлебнувшись в крике, оседает: обморок.)

Белову подхватывают.

А д в о к а т. Товарищи, товарищи, у кого есть валидол?

Б е л о в. В машину… скорей! (Кричит кому-то вдаль.) Посвети, Миха!

Где-то близко заурчала машина — фары высветили толпу и прокурора.

М а т ь Ц ы п к и н о й. Умирает… умрет? (Прокурору.) Ваша работа!

П а ш и н а (прокурору). Я туда (жест: наверх) писать буду!

Б е л о в а (через силу рвется обратно в суд). Доча… доча-а? Нет! (В исступлении — прокурору.) Вы не мать! Не женщина! Какая она женщина-а?!

М а т ь Ц ы п к и н о й (тыча в прокурора). Муж ее бросил, дак она на людях зло срывает!

С т а р у х а Г р и б о в а. Вызлились люди — нежальливые стали, несчастливые: вот семья и не держится! (О Беловой.) Сомлела, бедная…

Белову уводят под руки к машине. Толпа, охая и сострадая, идет следом. Адвокат возвращается с полпути.

А д в о к а т (прокурору). Простите, Ольга Ильинична, но ваша обвинительная речь — это… Н-ну?! Я еще понимаю — сто двенадцатая, но двести шестая?! Двести шестая!

П р о к у р о р. Я исказила факты? Оклеветала невинных? Давайте — ну!.. Может, ваши подзащитные вообще не дрались?

А д в о к а т. Дрались. Допустим! Да, девочки иногда ссорятся, но в итоге мирятся и дружат. Такова норма их отношений. Неидеальная! И все-таки норма. Дело — смех-ерунда: ах, девчонки поссорились?!

Сигналит машина.

Иду! Да взгляните на эти ссоры детей глазами мудрой жены!

П р о к у р о р. Не делайте вид, что не слышали… этих (жест в сторону ушедших): я — не жена, я — он, прокурор! Значит, все же дрались?

А д в о к а т (обняв ее за плечи). Оленька Ильинична… Олечка, ну?!

П р о к у р о р (брезгливо скинув его руку). Итак, дрались?

А д в о к а т. Повторяю, допустим. Они что — амбалы с могучими бицепсами? Это чернильный трюк, голубушка моя, приравнять девочку к амбалу и по сугубо словесному равенству — ага, дрались! — квалифицировать обе драки по двести шестой. Мы взрослые люди! Я неделю всего в вашем милом, неподражаемо темном городе…

П р о к у р о р (перебивая). Стоп! Кто лампочки выбил? Ваши девицы! Не напасешься!

А д в о к а т. …но у меня уже впечатление, что я год живу в сумасшедшем доме…

Нетерпеливые сигналы машины.

Иду! Иду! (Быстро уходит.)

На опустевшей улице остаются Дебрин и прокурор. Молчат.

П р о к у р о р. Сиренью пахнет, слышите? (Высвечивает фонариком зияющую пустую глазницу уличного фонаря.) Опять вчера выбили! Что молчите, корреспондент? Вам-то как моя речь?.. Молчите!

Д е б р и н. Их посадят?

П р о к у р о р. По моим делам сомнений в грамотности квалификации пока не возникало. Не у столичных невежд, конечно.

Д е б р и н. Значит, посадят. Жаль!

П р о к у р о р. И вы туда же? Дело — смех-ерунда: подумаешь, девушки бьют девушку сапогами по голове — юмор теперь такой! Хотите еще порцию юмора? Здесь на стройке парня убили — на почве юмора, случайно. Тоже пили, дрались, мирились. Даже развеселились, протрезвев: а один-то притворяется — для смеху не встает. «Мы оборжались», — как писали в показаниях. Что морщитесь? Знаете историю Гали Хоревой — ну, той, со справкой? (Трогает висок.) Этот эпизод не проходит у нас по делу. Тоже юмор: шутили, толкались — упала затылком об асфальт. И если бы не удалили опухоль в мозгу… (Взрывается.) Да как у него язык поворачивается: «Такова норма их отношений»! Норма такая… жестокость. Нормальная! Привычная! И ведь привыкли уже — уже не возмущаемся. Синяк? Пустяк! Хамство? Мелочь! Мы сумасшедшие — мы привыкаем к нормальной подлости. Норма уже — в магазине отбреют! В автобусе облают! На улице так обхамят, что…

У Дебрина вырывается смешок.

Чему вы радуетесь?

Д е б р и н. Это так, чисто нервное: смешно, и все!

П р о к у р о р. А стыдно вам бывает?

Д е б р и н. Мне? Никогда!

П р о к у р о р. Извините, но это заметно. Вы уже неделю демонстрируете здесь такое столичное суперменство — вы поэт, репортер! А мы?.. (Уходит, светя себе фонариком.)

Д е б р и н (в бешенстве чиркая спичками во тьме). Уважаемые поклонники моих столичных суперспичек! Наш микрофон установлен в центральной луже райцентра. Начинаем репортаж из зала суда. Процесс века — спецвыпуск ТАСС: как Верке подружка подбила глаз! (Кричит.) Дайте свет, наконец!

Зажигается свет, как во время антракта — в зале. Появляется техник-смотритель жэка Ц ы п к и н в резиновых сапогах, в спецодежде и д в о е р а б о ч и х сцены с тачками.

Не хулиганьте! Будет порядок?

Ц ы п к и н. Лечись — будет. (Рабочим.) Давай!

Те опрокидывают тачки с песком едва ли на Дебрина.

Д е б р и н. Ввинтите лампочки — в день начала процесса здесь были все лампочки!

Ц ы п к и н. В среду одна. (Рабочему.) Дашь одну ему, Коля.

Д е б р и н. Я должен начать репортаж с понедельника — с первого дня!

Ц ы п к и н (равнодушно). Не облезешь — начнешь со среды. Не напасешься!

Д е б р и н. Начинаем репортаж из зала суда. Со среды — по техническим причинам… Про начало я зачитаю. (Читает.) «Жили-были девочки. И жили бы эти девочки мирно, разумеется в их понимании мирно, если бы мама Веры Арбузовой не обратилась в суд по поводу подбитого глаза дочери. По наивности, как считает она теперь, ибо в ходе следствия выяснилось, что Вера с подружкой, в свою очередь, избивали подсудимых. На Веру тоже заведено уголовное дело, выделенное…

Говорить невозможно — стучат молотки: один из рабочих, забравшись на стремянку, прибивает прочней покосившийся было лозунг «Станция Иня — город будущего!». Цыпкин хозяйственно осматривает — где еще непорядок?

…выделенное, во избежание путаницы, в особое судопроизводство».

Ц ы п к и н (Дебрину). Ввинти! (Поставив ящик на ящик, загоняет Дебрина наверх ввинчивать лампочку.)

Стараниями техника-смотрителя сцену приводят в порядок, что сводится, кажется, к увеличению беспорядка. Вот А р б у з о в а, пятясь задом из распахнутой двери, домывает пол в своем ларьке, вышвыривая на улицу пустые ящики. Дебрин все это время пытается произнести приведенный выше текст, что не очень удается — техник-смотритель гоняет его как главную рабсилу: «Ввинти!», «Подержи! Криворукий, что ли?» Идет монтировка сцены — действие, построенное на импровизации актеров. Здесь могут появляться и другие персонажи: с т а р у х а Г р и б о в а с метлой, по указанию техника, выметает со сцены бумажный мусор, в том числе и упавший на пол блокнот Дебрина. Едва не огрела Дебрина метлой и попеняла ему же: «Нервный ты, батюшка! Раньше нервов не было». Впрочем, у старухи могут быть и другие заботы — она владелица одной из последних в городе коров. Ловит корову: «Зорька, Зорька! Корова… скотина! Куда, дрянь?» А п р о к у р о р, женщина строгих правил, обычно в это время бегает трусцой… впрочем, будет ли бег трусцой или старуха с метлой — это дело театра. Когда борцы за порядок наконец ушли со сцены, а в зале погас свет и зажглась одинокая лампочка у ларька, Дебрину уже не до репортажа. Молчит устало. Арбузова домывает пол.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Домыв пол, А р б у з о в а выплескивает воду в темноту, едва не окатив Дебрина.

А р б у з о в а (заметив Дебрина). Ой… товарищ корреспондент! Может, пивка? Пивка, а? От я вам щас досточек настелю. (Перекидывает доску через лужу.) Топнем в грязи — перкопали как свиньи! Все Белов ваш! Сюда… ступайте сюда. Пивка, да? (Молниеносно ставит перед Дебриным бутылку и пивную кружку.) Пуговка пооборвалась. Неженатые будете?

Д е б р и н. Как сказать…

А р б у з о в а. Щас у всех — как сказать. У меня тоже.

Д е б р и н. Здесь женщина с московского поезда не проходила?

А р б у з о в а. Интересная?

Д е б р и н (осмотрев любопытную буфетчицу). Умная.

А р б у з о в а. Никого не было. Ни умной, ни… Все ждешь-ждешь — явится стройный кипарис с седыми висками. Только деньги на одёжу изводишь! А вы, значит, Белова защищать приехали? Начальство, как же, а дочь — шпана! Коньячку, а?

Дебрин хмуро отказывается. Выгребает из кармана мелочь вперемешку с бумажным мусором и, обдув ее, расплачивается за пиво.

У меня горе, а вы с деньгами лезете?! Думаете, просто поднять дочь одной? Сапоги — восемьдесят рублей. Каждая нога — сорок рублей! Поворочай вот бочки. Пива нет — перкопали: нету подвоза! А на ситре охрипнешь за план: «Лимонадику! В дорогу! С дороги! Кому?» Я горлом план даю! У меня дочь рваниной сроду не ходила: оденется — королевочка! (Молчит, заплакав.) Ой, засадит Белов Верку! Я ж не хотела судиться — добром хотела! Увидела Верку Арбузову — глаз синий, как картошка. У меня на нервных почвах вот — колотун. Мне мысли не было про суд! Думаю, сядем с Беловым, обсудим. Разберемся, а? А Белов открыл дверь — так. (Делает надменное лицо.) В комнату не приглашат! Тут собака под дверью развалимшись и я при ней — торгашка-дворняжка. Мне стул предложить? В их дворец запустить? Кого — торгашку?! (Опять в слезы.) Бьюсь всю жизнь, как шахтер в шахте! А я человек… я человек!

Появляется Л и л я с дорожной сумкой.

(Лиле.) Ослепла, что ли? Закрыто — ночь! (Дебрину.) Обнаглели — аж ночью лезут! Они люди — мы нет!

Д е б р и н. Шампанского не найдется? (Улыбаясь, разглядывает Лилю.)

А р б у з о в а. Шампанского? Щас! (Лиле.) Извиняюсь — нервы не держат: дочь избили и засадить хотят. Белов — вот! (Скрывается в ларьке.)

Л и л я. Зачем звал?

Д е б р и н. Шампанского выпить. Ресторан «Мацеста» — лечебная грязь. О-о, юбка новая!

Л и л я. Старая — забыл. Хоть бы поздоровался, Дебрин, или из вежливости спросил: как, мол, живешь?

Д е б р и н. Кандидатскую пишешь или докторскую уже?

Л и л я. Зато ты не пишешь — даже писем. Говорят, ты выкинул очередной фокус, и тебя красиво турнули из редакции. Когда ты спустишься на землю?

Д е б р и н. Лучше в землю. (Веселясь, напевает траурный марш.)

Л и л я. А на что живешь? Деньги есть?

Д е б р и н. Все есть! Даже надежда — дорасти наконец до моего шефа и писать вдохновенно, как он: «В августе «Аэрофлот» доставил в столицу триста тысяч полосатых красавцев». Это он об арбузах.

А р б у з о в а (из-за стойки). Арбузова моя фамилия, Арбузова! Вы б, товарищ корреспондент, взяли ручку и врезали Белову «Крокодилом»: перкопали, как на передовой! Клиенты каждый день в его окопы падают — только «ура» не кричат. Подвозу нет! Бочкового пива неделю нет!

Д е б р и н. А как насчет шампанского?

А р б у з о в а. Щас! Врезали б, а? Через таки окопы не то что клиент — вор не полезет. А план роди. Ай, а дай! Как? (Скрывается в ларьке.)

Л и л я. Говорят, ты ушел из редакции?

Д е б р и н. Говорят, я написал заявление с просьбой выгнать меня или шефа.

Л и л я. И выгнали бедного шефа!

Д е б р и н. А зря. Как говорит наш Алеша Кондратьев: «Больше других понимает начальство — думать иначе просто нахальство».

А р б у з о в а (из-за стойки). Гнать такое начальство! (Лиле.) Это дочь его била — Белова!

Л и л я. И когда же состоится вынос твоего тела из редакции? Сообщи — я цветов куплю! (Пародируя Дебрина, напевает траурный марш.)

Д е б р и н. Все иначе — ажур-мажор. Шеф вступился за мой талант.

Л и л я. А зря! Еще один срыв — и тебя турнут уже по статье!

Д е б р и н. За что? Под вашим с шефом хорошим влиянием я меняюсь и внедряю в сознание масс пользу вечных избитых истин: «Товарищ, не бей товарища в глаз — пей рыбий жир, кефир или квас!»

А р б у з о в а (выносит и ставит у забора шампанское, запирая буфет). Чуть глаз не выбили! Запух, синий!

Д е б р и н. А товарищ прочел и зопил.

А р б у з о в а. Кто — Белов?

Д е б р и н. Товарищ.

Л и л я (волнуясь). Я серьезно… Тебя не уволили?

Д е б р и н (теряя терпение). Повторяю, нет. Я служу! Творю — небольшой рассказик про подбитый глазик!

А р б у з о в а (ему). Ваш бы ребенок остался без глаза!

Д е б р и н (о Лиле). Она бездетная.

Л и л я (о Дебрине). Он тоже.

А р б у з о в а. Я вам факты на Белова дам! Песок завезли ямы засыпать. Не засыпали! О-ой, засадит Белов Верку! (Уходит, заплакав.)

Л и л я. В командировке здесь?

Дебрин кивает.

Дело хоть интересное?

Д е б р и н. Процесс века! Деревенская склока — дочки мирно ставят друг другу фонари, а мамы с азартом судятся.

Л и л я. И почем нынче фонари?

Д е б р и н. Статья двести шестая, часть вторая — от года до пяти.

Л и л я. Дорогое удовольствие!.. Не женился еще?

Д е б р и н. А ты?

Л и л я. Не берут.

Молчат.

Пойдем, что ли? Надеюсь, в гостинице не слишком любопытные дежурные? Встретил с цветами… свистнул на ночь! Одно хорошо — не привыкать. (Подкрашивает губы. Проходит мимо Дебрина, независимо-разбитная.)

Тот вдруг шлепает ее. Обнимает.

Ай… Я люблю тебя, господи!

Д е б р и н. Лилька… Лилюшка! Лилька, господи!

Сцена без слов — двое застенчивых по сути людей смеются, целуются, смущаются. Резкие голоса — через лаз в заборе протискивается компания: В е р а, Г а л я, И н г а, З и н а и Ц ы п к и н а.

В е р а. Гала, глянь, там не моя матерешка кадрится?

Г а л я. Не-а, кар-рисподент бабу кадрит!

З и н а. Кар-риспондент!

Г а л я. Кадрит!

Окружив Дебрина и Лилю, нагло, в упор изучают влюбленных. Цыпкина дурашливо «кадрит» и обнимает Зину.

И н г а. Тихо, девочки! Щас нам кар-риспондент про любовь изложит…

Д е в у ш к и (хором поют).

Хохочут.

Д е б р и н (Инге). Утопил, говоришь? А, Белова?

И н г а. А по-вашему — нет?

Л и л я (Дебрину). Не связывайся… пойдем!

Д е б р и н (Лиле). Отойди — я скажу им пару слов.

И н г а. Про любовь? А-ах!

Г а л я. Ох!

Запевает частушку — остальные подхватывают.

(Замолчала под взглядом Дебрина.)

Ц ы п к и н а (доканчивает, пискнув). …целая бригада!

Д е б р и н. Что еще скажешь, Цыпкина?

Ц ы п к и н а. Чо я? Чо я?

Д е б р и н (брезгливо). К-казарма! (Лиле.) Пойдем! (Обняв ее за плечи, уводит.)

Девушки свистят и хохочут им вслед.

В е р а. Интересно, сколько ему за нас заплатят?

З и н а (пнув ее сзади). Июда!

Драка. Дерутся на куче песка. Гале наконец удалось оттащить в сторону Веру, которая, дотянувшись до ящика, замахивается им. Зина и Инга держат за руки рассвирепевшую Цыпкину. Вытряхивают песок из волос. Подкрашивают губы, курят, передавая друг другу общий окурок.

И н г а (закурив). Запомни, Арбузик, если ты еще раз покажешь на Цыпу или Зинку… мне все равно садиться. Запомнила?

В е р а (берет у нее окурок — курнуть). А вы нас с Галой не сажаете?!

З и н а. А кто начал?

Г а л я. А кто бил?!

В е р а. Я начала? Я?!

З и н а (красится перед зеркальцем). Знаешь сказку, Арбузик? Посадил дед репку — на десять лет. А репка вышла и прирезала дедку.

В е р а. Я начала, да?! Да я уже мать в упор не вижу — рехнулась на пиве, полезла судиться. (Передразнивая.) «Я человек, человек!» (Крутит пальцем у виска.) Человек! Запомни, Белова, пусть твои сперва заберут заявление — моя иначе не отступится.

И н г а. Хитрый ты, Арбузик, а темный! По двести шестой обратного хода нет. (Зевает.) Сажали б скорей — вдруг в тюрьме не так скучно? Нудят-нудят!

Ц ы п к и н а. Не, судья юморной.

З и н а. Рулевой (крутит у виска) — точно. У меня чутье на психов.

В е р а. А рожи в суде: от сих до сих (носком очерчивает полукруг) — хорьки, остальные — кретины.

Ц ы п к и н а (Вере). А сама? Сама? Ответь честно, кто ты после этого — друг или июда?!

В е р а. Повтори-и?

Ц ы п к и н а. Юда!

Вера вцепляется ей в волосы. Галя и Инга разнимают их. Зина, пристроившись с зеркальцем у штабеля ящиков, от неловкого движения рушит их на себя, шлепнувшись и потешно мазнув помадой щеку. Компания умирает со смеху, тыча в нее пальцами. Зина молча поднимается. Берет прислоненную к ларьку лопату и, подняв над головой, надвигается на девочек.

В е р а (пятясь вместе с девочками). Ошизела?

Ц ы п к и н а. Совсем!

Зина бьет лопатой по лампочке. Темнота. Ор, визг в темноте. Трель милицейского свистка. Топот ног — убегают.

Кричат петухи. Светает. По улице идут, обнявшись, Д е б р и н и Л и л я. Они счастливы.

Д е б р и н. Давай устроим самую дурацкую свадьбу — с пупсами на такси?

Л и л я (читает). «Станция Иня — город будущего!»

Д е б р и н. Это какого — ближайшего?

Л и л я (замечает забытое накануне шампанское — оно по-прежнему стоит у забора). Хо, бутылку не слямзили? Слав, это точно — город будущего. Хорошо здесь, а?

Смеются, обнявшись. За их спиной через лаз в заборе протискивается с т а р у х а Г р и б о в а с метлой и авоськой пустых бутылок. Замечает шампанское. Подбирает.

Д е б р и н. Эй, бабуля?

С т а р у х а Г р и б о в а. Жалко, что ль? Твоя? (Отдает бутылку. Шаркнув для вида метлой, бродит вокруг ларька, собирая бутылки.)

Л и л я (читает объявление на заборе). «Продается стельная нетель». Это кто?

С т а р у х а Г р и б о в а. Корова.

Л и л я (Дебрину). Берем?

Д е б р и н. Заверните. Купим корову и будем по утрам пить шампанское.

Л и л я (читает еще объявление). «За выпас коров на территории города штраф десять рублей». Гони десятку!

Д е б р и н. Есть пятерка. Добавишь?

Украдкой целуются за спиной Грибовой. Через дыру в заборе, почти между ними, просовывается голова: это м а т ь Ц ы п к и н о й с лукошком.

М а т ь Ц ы п к и н о й (жизнерадостно). С добрым утречком! (Обернувшись.) А ну, иди!

Через лаз в заборе протискивается жизнерадостная Ц ы п к и н а.

Д е б р и н и Л и л я. Здравствуйте.

Ц ы п к и н а (весело). Х-хо, привет! (Шмякнувшись на ящик у забора, красится перед зеркальцем.)

Старуха Грибова, окончательно бросив мести, в крайнем неодобрении изучает ее. Мать Цыпкиной маячит на дороге, высматривая кого-то.

Д е б р и н (Лиле). Это Цыпкина. Уличное прозвище — Дары природы.

Л и л я. Лет в восемнадцать родит — и сразу двойню.

Д е б р и н (обнимает ее). Роди мне двойню?

Л и л я (отбиваясь). Смотрят… уйди!

К суду идет с у д ь я в плаще и шляпе. Мать Цыпкиной бросается ему наперерез.

М а т ь Ц ы п к и н о й. Гражданин судья! Смилуйтесь! По малолетству она, подучили! Вот… Вот. (Сует судье лукошко.)

С у д ь я. Вы что мне, понимаешь, суете?

М а т ь Ц ы п к и н о й. Яйцы. С-под куры. Кура тока снесла.

С у д ь я (оторопев). Зачем?

М а т ь Ц ы п к и н о й (покосившись на Дебрина). Дак… на вашей важной воспитательной работе большой голос требуется. (Достает яичко, показывает.) Крупненьки!

С у д ь я (жмет руку Дебрину). Здравствуйте. (Отходит подальше от Дебрина, жестом подзывая к себе мать Цыпкиной.)

Та понимающе спешит за ним.

Вон отсюда, понимаешь! (Уходит в суд.)

М а т ь Ц ы п к и н о й. Да за что ж это белый свет белым зовут? Какой он бела-ай?! Энтот (тычет на шампанское в руках Дебрина) с утра надрамшись, с энтой иди судись. В зеркало пялисся? В подоле принесешь? Ноги вырву! (Шлепнув дочь, а точнее — отряхивая ей подол, по стуку коробка обнаруживает в кармане спички.) Эт что — спички? Куришь, халява?

Ц ы п к и н а. Я в зуби ковырять.

М а т ь Ц ы п к и н о й. В зуби? Увижу с цигаркой — с зубами вырву!.. Ой, жизнь — хоть раз’айся? Граждане судьи, да персажайте их всех — дайте мне спокою! (Сидит пригорюнившись у ларька.)

К суду между тем спешит народ: идут парочкой народные заседатели — грузный м у ж ч и н а с медалями под макинтошем и ж е н щ и н а в косыночке. Опережая их и явно опаздывая на работу, спешит с е к р е т а р ь с у д а с кефиром в авоське. Мать Цыпкиной сверхприветливо здоровается с каждым, искательно провожая до дверей суда. Появляется п р о к у р о р, за ней с криком бежит мать Зины, П а ш и н а, с авоськой продуктов.

П а ш и н а (в спину прокурору). У Зины гланды! Ей нельзя в тюрьму! Она ослабленная… семимесячная!

П р о к у р о р (жмет руку Дебрину). Здравствуйте.

Д е б р и н (представляя Лилю). Моя жена. Психиатр-шпановед. Или шпанолог? В общем, в колонии изучает шпану. Набралась от нее, естественно. (Смеется, предлагая прокурору распить шампанское.) На троих, а?

П р о к у р о р. С утра?! Хотите новости? Пришлось изолировать Пашину и Белову. Опять избили Арбузову! Хорошо хоть, милиция вмешалась.

Шум подъехавшей машины.

(Смотрит вдаль.) О, начальство едет! Расторопное у нас начальство. В восемь утра Белову взяли под стражу, а в девять — уже в девять! — мне звонили оттуда (жест: сверху). Знаете, что это такое, когда на закон давят сверху, и центральная пресса (стучит пальцем по бутылке шампанского) в том числе?! (Уходит в суд.)

Л и л я (потешаясь). Это ты, что ль, давишь?

Д е б р и н. Сплетня номер один — я агент Белова. Подкупленный!

Л и л я (веселится). Крупненьких поднес?

Д е б р и н (в раздражении). Сейчас поднесет. Вон он идет.

Показывается ч е т а Б е л о в ы х. У Беловой шляпка сбилась набок, шарф волочится по земле. На Белове буквально виснет т а к с и с т, горячечно толкуя что-то и размахивая планкой с частоколом гвоздей. С т а р у х а Г р и б о в а, как прорываясь на прием к начальству, тоже становится у него на пути. Опережая их, крупно шагает А р б у з о в а в красном плаще, с В е р к о й и Г а л е й под руку.

А р б у з о в а (зычно). Дорогу начальству — Белов идет! Народ воспитывает, а дочь шпана?! (Дебрину.) Опять избили. Видели? (Демонстрирует синяк Веры.) Прокурор там? (Скрывается в суде.)

Т а к с и с т (Белову). Это что? Гвозди! Где? На дорогах! Это ваша стройка…

Б е л о в (обрывая его). Завтра… потом! (Грибовой.) Что? Что?

Б е л о в а (в ужасе, Дебрину). Ингу арестовали! Судья там?

Б е л о в (ей, брезгливо). Перестань! (Дебрину.) Арестовали…

Б е л о в а (сбивчиво, Дебрину). Я на кухне, завтрак готовлю, а тут двое… Инга даже не позавтракала! Ужас… ужас! Я на кухне, главное…

Б е л о в. Перестань! (Дебрину.) У вас к Захарову хода нет? А к министру?

Дебрин качает головой — нет.

Пока не забыл — если понадобится связь с Москвой, я дал указание на АТС.

Д е б р и н. Мне проще — как все.

Б е л о в. Как все — просто, демократично! — сможете звонить отсюда осенью. Когда мы пустим новую АТС. А пока я затрудняюсь обеспечить связью главные службы и даже корпус руководящих жен. (Жене.) Всю жизнь не работаешь — хоть бы дочь воспитала!

Появляется а д в о к а т — мамы бросаются к нему. Кричат все разом.

Б е л о в а. Ингу арестовали!

П а ш и н а. У Зины гланды! Она семимесячная!

М а т ь Ц ы п к и н о й. По малолетству она. Меньшая!

А д в о к а т. Тихо!.. Успокойтесь! Дело не стоит выеденного яйца. Арест, тюрьма? Абсурд! (Дебрину.) Только в провинции, простите, с сугубо провинциальной амбициозностью могли раздуть ерунду до уровня двести шестой. В крайнем случае — сто двенадцатая.

Б е л о в. Мне с этим крайним случаем как — под столом в президиуме прятаться?!

Д е б р и н. Простите, я не юрист. Чем отличается сто?..

А д в о к а т. Сто двенадцатая — практически условное наказание: не свыше шести месяцев лишения свободы. Двести шестая — от года до пяти. Есть разница?

Д е б р и н. Чем отличается, я спрашиваю, по смыслу?

А д в о к а т. Очень просто. Допустим, так случилось, что вас оскорбили…

Т а к с и с т (возбужденно). Да! Вот гвозди — на дорогах! А он… (Показывает на Белова.)

А д в о к а т. …и вы в ответ нанесли удар. Это сто двенадцатая. Когда же бьют беспричинно, из хулиганских побуждений и глумясь над моралью общества, это…

С т а р у х а Г р и б о в а (подсказывает). …двести шастая!

А д в о к а т (родителям). Главное доказать, что были причины. Даю задание — всем искать причины: из-за чего дрались? Причины, причины! Может, мальчика не поделили, а?

П а ш и н а (оскорбленно). Не поделили? Мальчика? Какого мальчика? Зина не…

А д в о к а т (Цыпкиной). Иди сюда. Смешно! Иди! Из-за чего дрались, а?

Цыпкина, хихикая, стоит среди взрослых.

В этом возрасте, знаете…

Б е л о в. Знаю. Мне уже доложили, что моя дочь — шлюха.

Б е л о в а (мужу). Инга даже не курит!

М а т ь Ц ы п к и н о й. Не курит? Смалит! И мою подбивает. (Дочери.) Космы вырву! (Достав расческу, причесывает дочку.)

А д в о к а т (Белову). Справку подготовили?

Б е л о в. Мм… справку? (Кричит кому-то вдаль.) Ми-ха, гони за справкой!

Б е л о в а. Миша, скорей… гоните, Миша!

Слышно, как, взревев, стартовала машина.

Б е л о в. Так, справку подвезут. (Дебрину.) Тут ЧП было — лесник на мотоцикле разбился.

Т а к с и с т (в спину ему). Не дороги — девятый вал!

Б е л о в а (Дебрину). Инга дала для операции кровь. Бесплатно!

Б е л о в. Не похоже на нее, но…

П а ш и н а. И Зина дала! Ну, кровь! Даром!

М а т ь Ц ы п к и н о й. И моя дура, поди, дала? (Дочери.) Все лыбишься, дура?!

Адвокат уводит родителей и Цыпкину в глубину сцены, давая наставления перед судом. Возбужденно шепчутся — слышен лишь голос Беловой.

Б е л о в а. Она же чистая девочка. Ребенок еще!

Т а к с и с т (Дебрину). Девочка, ха-ха! Могу намекнуть. Анекдот знаешь: «Я встретил девушку». Все.

С т а р у х а Г р и б о в а. А дальше?

Т а к с и с т. Бабуля, чеши! (Дебрину.) Из практики — факт. Я таксист, да. Еду, да. Подходит такой (изображает развязного типа): «Шеф, до кафе дотрясешь?» — «Довезу», — отвечаю. А он — девкам своим: «Эй, мётлы, падайте!» Мётлы, а?

С т а р у х а Г р и б о в а. Чем наглей, тем модней. Мода! Раньше в рыбный зайдешь — щука, сазан. Теперь и рыба срамная — хек называцца.

Т а к с и с т. Глуповата ты, бабка. Рыба — животное. А когда девушка, извиняюсь… Раньше у людей хоть тайны были. Стеснялись, да? Теперь в открытую — не срам, а медаль!

С т а р у х а Г р и б о в а (не расслышав). Медаль — эт кому?

Т а к с и с т (надвигаясь на нее). Сгинь, бабка!

С т а р у х а Г р и б о в а (показывает ему за спину). О, ведут!

К о н в о й ведет арестованных И н г у и З и н у. Толпа, теснясь, бросается к ним.

К о н в о и р. Па-асторонись! Дор-рогу!

П а ш и н а (пытаясь передать авоську с продуктами). Зина, там мед… творог! Фрукты, Зина!

К о н в о и р. Не положено! Дор-рогу!

Б е л о в а (кричит, захлебываясь от слез). Инга… Доча… Инга! (Рвется к дочери.)

Белов с силой держит ее за плечи, не подпуская к дочери и демонстративно не замечая Инги.

И н г а. Мама! Ма-а! Белов, пусти ее, бетонщик! Белов, пусти… Ма-а-а!

З и н а. Сигарет передай! В передачу! Сигарет!

П а ш и н а. Не курить! Стыдись!

З и н а. Сигарет!

П а ш и н а (в ужасе). Зина?!

Т а к с и с т (веселится). Мётлы, во!

Все идут за конвоем.

Зал суда. К о н в о й проводит И н г у и З и н у за ограждение, на скамью подсудимых. Все занимают свои места.

С е к р е т а р ь с у д а. Встать! Суд идет.

Все встают. Входят с у д ь я и н а р о д н ы е з а с е д а т е л и.

С у д ь я. Сесть. По эпизоду от восьмого марта продолжаем допрос свидетельницы Грибовой.

С т а р у х а Г р и б о в а выходит на свидетельское место.

Расскажите суду, что вы наблюдали восьмого марта?

С т а р у х а Г р и б о в а. Все наблюдала! Курят, пьянствуют, а нахалистые! Рот откроют — как наложат. Ночью лягишь: «У-у! By-у!» Пьянь-горлопань — ночная смена без утренней. Прохудились по пьянке — одна уж (показывает на Галю) с дитем. Бесстыжие!

С у д ь я. Погодите, погодите. Кого из подсудимых конкретно имеете в виду?

С т а р у х а Г р и б о в а. Всех. (Покидает свидетельское место, идет к судье, почти ложась на стол.) Раньше девушки яблоками пахли. Теперь таки вонючи: женись в противогазе — табаком шибат!

С у д ь я. Не ложитесь на стол! Встаньте на свое свидетельское место и давайте показания оттуда.

С т а р у х а Г р и б о в а (берет за плечо прокурора). Теперь ведь как…

П р о к у р о р. Не трогайте меня!

Заседатель-мужчина пытается проводить старуху на место. Та, однако, упорствует — больно охоча поговорить с народом.

С т а р у х а Г р и б о в а. Теперь девушка честная: «У-у, скучная — неинтересно!» Кто в моде? Хабалки, нахалки…

Т а к с и с т (вскакивает). Мётлы! Пьянь!

А р б у з о в а (вскочив). Опять избили — из мести! (Тыча в Белова.) Народ воспитывает, а дочь шпана!

М а т ь Ц ы п к и н о й (вскочив, Арбузовой). Твоя така же шпана — на одну осину повесить: кто перетянет?!

П а ш и н а (вскочив, Арбузовой). Точно!

С т а р у х а Г р и б о в а. Теперь все…

С у д ь я. Прекратить! Свидетельница Грибова, встаньте на место и рассказывайте только то, что видели своими глазами.

С т а р у х а Г р и б о в а. Дак ничо не видела. Я-т на лавочке сижу, а они — в подъезд. Потом эта буфетчицьена (показывает на Веру) выбегат, а эта (показывает на Ингу)…

С у д ь я. Белова…

С т а р у х а Г р и б о в а. …Белова ей взашей, взашей! (Белову.) И-и, милый, у начальства дети всегда бойчей!

П р о к у р о р. На предварительном следствии вы показали, что подсудимые были в нетрезвом состоянии и употребляли нецензурные выражения.

С т а р у х а Г р и б о в а. Показала.

С у д ь я. Цыпкина, вы употребляли нецензурные выражения?

Ц ы п к и н а (вскакивает). Ну!

С у д ь я. Что «ну»? Употребляли?

Ц ы п к и н а. Эт… мне отвечать?

П р о к у р о р. Белова, вы употребляли нецензурные выражения?

С у д ь я. Встать!

И н г а (встает). Вы, что ль, их не употребляете? Х-ха!

П р о к у р о р. Да как вы?.. Прошу зафиксировать оскорбление в адрес обвинения.

С т а р у х а Г р и б о в а (прокурору об Инге). На ей же лица нет — синька, краска, замазка! Раньше ряжены для веселья рожи пачкали — теперь все пачканы, а невесело.

Т а к с и с т. Хоть бы в суд постыдились! Размалевались, как уличные!

Г о л о с а. Беловой можно!

— Намазюкалась, бесстыжая!

— Кило косметики на каждой!

П р о к у р о р. Прошу также зафиксировать, что присутствующих оскорбляет факт злоупотребления косметикой…

Г о л о с а. Охамели!

— Хулиганье проклятое!

— Житья нет!

С у д ь я. Удалю!

Цыпкина хихикает.

Вы что, в цирк пришли? Встать!

Цыпкина встает. Застенчиво чешет ногой ногу. В руках полиэтиленовый мешок с апельсинами.

Вы как, понимаешь, стоите? Убрать кулек!

Цыпкина испуганно-преданно смотрит на судью, не понимая: а что убрать-то? Апельсины падают на пол. Старуха Грибова ползает, собирая их. Общее веселье. Инга, потешаясь, смотрит на происходящее.

Как в цирк, понимаешь, пришли, с апельсинами. Белова, встать!

Инга нехотя встает. Жует жвачку.

Руки назад!

Инга охотно сцепляет руки сзади на шее, как загорающая на пляже. Жует. Галя взвизгивает от смеха, Зина тоже хохочет. Цыпкина виновато улыбается.

Уголовное дело, Цыпкина, а ты ликуешь, как Первомай! Я вам повеселюсь! Я вас на полную катушку засажу! И никакой корреспондент тебя, Белова, не вытащит…

Д е б р и н. Я убью его!

С у д ь я. …корреспондент вас на весь Союз распишет — чтоб горела земля под ногами хулиганок!

Д е б р и н. О-о-о!

С у д ь я. Я вам устрою базар! (Цыпкиной.) Убрать фрукты! Вон! (Показывает на дверь.) Чтобы умылась мигом! Товарищи, товарищи, ведь судить невозможно. Да сядь ты, Белова!

Цыпкина с апельсинами пулей вылетает за дверь.

А д в о к а т. У защиты вопрос к свидетельнице. Вы говорите, девушки вошли в подъезд с бутылкой. Из-под чего — вина, лимонада, кефира?

С т а р у х а Г р и б о в а. А не видать! Подъезд вон где, лавочки во-он, а темень!

А д в о к а т. Но слышать вы слышали — нецензурную брань?

С т а р у х а Г р и б о в а. Вот! Слышала.

А д в о к а т. В чем была одета девушка, ударившая Арбузову?

С т а р у х а Г р и б о в а. В пальте. Желто тако.

Б е л о в а (вскакивает). У Инги темное пальто — практичного цвета, а желтого и светлого никогда!.. Она!..

Белов, одернув, сажает жену.

А д в о к а т. Прошу суд зафиксировать, что у Беловой никогда не было ни желтого, ни светлого пальто. Прошу также зафиксировать, что при расстоянии от подъезда до лавочки, равном ста девяти метрам, свидетельница Грибова не могла физически… (Переходит на полушепот.) Вы хорошо слышите?

С т а р у х а Г р и б о в а. Што?

А д в о к а т. На уши, говорю, жалуетесь?

С т а р у х а Г р и б о в а. Жалуюсь, милой. А толку?

С у д ь я. Садитесь, Грибова. Садитесь.

А д в о к а т. Прошу зафиксировать, что на основании подробнейшего допроса свидетелей участие Беловой в эпизодах от тридцатого января, восьмого марта и первого апреля является недоказанным.

С т а р у х а Г р и б о в а. Не Инка, что ль, била? Тады Зинка!

И н г а (веселясь, Грибовой). Ну, теть Нюр, вы даете! А это я была в желтых варежках.

С т а р у х а Г р и б о в а. Инн — ты!

И н г а. Я!

С т а р у х а Г р и б о в а (радуясь). Ты! (Адвокату.) А то на меня ква-ква…

Хохот. Появляется Ц ы п к и н а при апельсинах и с развезенной от умывания краской на лице: потеки на щеках, глаза в окружьях размазанной туши.

(Заходится от смеха.) Гля — крендель с ногтем! Ой… ха-ха-ха!

С у д ь я (Грибовой). Веселиться — за дверь! Прошу!

Грибова обиженно удаляется.

Устроили базар! Кого еще удалить из зала?

И н г а. Меня.

С у д ь я (Цыпкиной). Сесть!

П р о к у р о р. У обвинения вопрос к подсудимой Беловой.

С у д ь я (Инге). Встать!

Та нехотя встает.

П р о к у р о р. Почему вы зверски избили Арбузову?

А д в о к а т. Защита протестует против тенденциозной постановки вопроса, рисующей картину зверской расправы — при недоказанности и спорности самого факта избиения.

П р о к у р о р (предъявляет суду справку). Экспертиза указывает на две гематомы в области черепа. (Адвокату.) Гематома — это кровоизлияние. Что, Арбузова сама себя била до крови?

А д в о к а т. Кстати, гематома по-русски — синяк. Обыкновенный детский синяк, без которого из детей не вырастают мало-мальски нормальные взрослые. Поймите простое — девочки дружат…

П р о к у р о р. В связи с настойчивыми заявлениями о нормах современной дружбы прошу суд зафиксировать, что после дружеской встречи восьмого марта Арбузова неделю находилась на бюллетене. (Передает в суд бюллетень.) Повторяю вопрос. (Инге.) Почему вы зверски избили Арбузову?

И н г а. Это вчера, что ль, зверски?

П р о к у р о р. Нет, восьмого марта.

Инга молчит.

С у д ь я. Отвечайте, когда с вами говорит суд!

И н г а (насмешливо). Уж зверски! Она в тот же вечер на танцы закатилась.

В е р а. А это неважно, куда я пошла — на танцы или в прорубь топиться. Они из меня камбалу одноглазую сделали!

С у д ь я (Инге). Выступать будешь или как? Почему, спрашиваю, дрались?

Инга тупо изучает потолок.

А д в о к а т. Расскажите суду, что послужило причиной драки?

Инга как не слышит.

Возможно, вас оскорбили? Унизили? Задели вашу честь? Вспомните — ну… Подумайте хорошенько! Ведь была причина, да?

И н г а (пожимает плечами). Хм! Она на меня посмотрела… пхм… нахально.

П р о к у р о р. А если кому-то на улице не понравится «нахальное» выражение вашего лица, это что — повод для расправы?

А д в о к а т. Моя подзащитная от волнения употребила не то выражение. Подумайте еще раз… не волнуйтесь!

Инга, зевнув, с досадой отворачивается: чего пристал?

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а (встает). У тебя, Белова, вот столько (показал: капли, малости) уважения нет! Ты пуп земли, а мы — отсталые. Но объясни ты мне, отсталому, как можно поднять руку на человека?

И н г а. Эт Верка-то человек?

В е р а (вскочив). Повтори! Ну, Инночка, я не камбала, не рыба… я все скажу!

А р б у з о в а (в ярости, Белову). Не человек! Мураши мы — ступил, не охнул и ног не зашиб!

П р о к у р о р. Пашина, вы тоже считаете возможным поднять руку на человека?

З и н а (встает). Нет. Человек — это звучит гордо.

П р о к у р о р. Почему же с такими убеждениями вы избили сначала одного человека — Арбузову, потом другого человека — Хореву?

З и н а. Ну, дак… Смотря какой человек. Если это человек некультурный… ну, с низкой моралью. Сорняк!

В е р а (взвивается). Они меня ногами били!

З и н а (в крик). Не била сроду! Верка меня головой об дерево стучала — я поврежденная: псих! (Подергивает головой, изображая психа.)

С у д ь я. Не блажи, Зинаида, а?

Зина послушно утихает.

За что били-то? Ну что, понимаешь, не поделили?

З и н а. Да так! Настроение было… так. Нечего мне с ней делить!

А д в о к а т (давясь возмущением). Кхм… кха!

И н г а (веселясь). А может, мы вообще не били? Докажите сперва. Желтых варежек, кстати, не было.

С у д ь я. Галя, тебя и Веру больно били?

Г а л я (встает). Били? Во́ дают! А никто и не бил.

П р о к у р о р. На предварительном следствии вы показали иное. (Зачитывает показания.) «Тогда Белова дала Вере подсчечину, а Пашина ударила меня головой о березу, в результате чего с березы выпал птенчик и мы стали его кормить…» Так. (Листает дело.) «Восьмого марта Пашина, Белова и Цыпкина устроили Вере в подъезде темную, набросив на нее мое пальто и пачкая его ногами. Цыпкина тоже приступила к избиению меня, но я убежала на лифте». Это ваши показания?

Г а л я. Не помню.

П р о к у р о р. То есть как?

Г а л я. А так. У меня, между прочим, голова, а не библия, чтобы помнить все.

П р о к у р о р. Странное, я бы сказала, равнодушие к судьбе подружки.

Г а л я. Почему странное? Я вообще дофенистка.

С у д ь я. Чего-о?

В е р а (вскочив, кидаясь чуть не драться с Галей). А того, что люди и я ей до фени!

Мать тут же усаживает ее на место, разнимая девочек.

Г а л я (Вере). Тебе, что ль, не до фени и всем? Ку-ку! (С достоинством садится.)

С у д ь я. Н-ну! Мда… Цып-кина!

Та не слышит, замечтавшись.

Ку-ку!

Цыпкина вскакивает.

Почему, спрашиваю, устроили темную?

Ц ы п к и н а (канючливо). Я не била… Галу. Веру ударила… может, раз. Не помню.

С у д ь я. Веру почему ударила?

Ц ы п к и н а. Не помню… ну, ударила… в состоянии эффекта.

С у д ь я. Ка-ак?

Ц ы п к и н а. Ну, выпимши была, господи.

М а т ь Ц ы п к и н о й. Наговариват она на себя! (Встает.) Это я им налила — меньше полрюмки. Восьмое ж марта, гражданин судья?! Энтот с утра надрамшись — меня гонял-гонял, ей волос выдрал. Сидим обревемшись. «Давайте, говорю, девчата, хоть мы проздравим друг друга».

П р о к у р о р. Полрюмки водки — это сколько? Фужерами пили?

М а т ь Ц ы п к и н о й. Не пили мы! Представлялись — вроде и нам пир… дак… ну! Да брезгливая она на вино! Слезы нам вино… (Садится.)

С у д ь я (Цыпкиной). Гастроли даешь, да? Тоже дофенистка? Будешь говорить?

Ц ы п к и н а (плача). Нет.

А д в о к а т. Обращаю внимание суда, что в этом возрасте у девушек возникают те деликатные, интимные ситуации, кхм!

С у д ь я (Цыпкиной). Интимные, что ли? У тебя? У тебя спрашиваю — нельзя при всех?

Цыпкина плача кивает: нельзя.

Мда… приехали! Суд постановил заслушать показания Цыпкиной на закрытом судебном заседании. (Секретарю суда.) У Беловой с работы пришли наконец?

М а л я р к а (встает). От Цыпкиной пришли. Из малярки мы — со стройки.

С у д ь я. Что можете показать?

М а л я р к а. Дак что показать? Месяц всего у нас. Норму пока не делат — на двенадцать процентов делат. Проспит, быват, — молодая!.. Дак… (Садится.)

Молчат. Галя подходит к судейскому столу — к заседателю-женщине.

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Чего тебе?

Г а л я. Отпустите меня, теть Моть. У Вови зубки режутся.

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Не у Вови, а у Вовы! И нет здесь тебе ни теть, ни Моть… (Судье.) Разреши? (Отводит Галю на место, ругая по дороге.) Ах, Гала-Гала, какая ты была раньше — вся улица тобой хвалилась! Ну что у тебя с ними общего?!

Г а л я. Отпустите… мне вообще нельзя. (Отдает ей справку.)

Та, прочитав, передает справку судье.

С у д ь я (читает справку). «…выдана в том, что состоит на учете в психоневрологическом…» Идите, Галя!

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Минуточку! (Изучает справку на просвет.) Дату подтерла… старая справка! Я тебя, Хорева, давно поймал. Помнишь, ты в завкоме на площадь претендовала? Больная, увечная! А тебя сняли с учета. Я докопался!

Г а л я. Ну, сняли. Мне идти?

С у д ь я. Все идите! Судебное заседание объявляю закрытым. Для заслушивания показаний Цыпкиной остаются только члены суда.

Конвой уводит Ингу и Зину. Все покидают зал. Белова с трудом идет; Лиля, подхватив ее под руку, спешно достает из сумки какие-то лекарства.

Б е л о в (прикуривая у Дебрина). Состав преступления нашли — косметика не та. Они же не ее судят — меня!.. (Жене.) Перестань!

Л и л я (Белову). Ей плохо…

Шум подъехавшей машины. Лиля, Пашина, Белов уводят под руки сомлевшую Белову.

С у д ь я (Дебрину). А вы что — член суда? И не курите здесь! Моду, понимаешь, взяли! Всесоюзный треп — про интимную жизнь: Ваня бросил Маню. Как быть? Пишите нам по адресу…

Дебрин, передернувшись, уходит, забыв на стуле свою куртку. Остаются только члены суда, Цыпкина, адвокат, прокурор.

Рассказывайте, Цыпкина.

Цыпкина молчит. Точит слезы.

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Молодой бы второй раз быть не согласилась: а-а, пока разберешься? Мужик пошел прост, как дрозд: изгадит девке жизнь — да и обиды ни на кого не держит. Ах, Галу жаль! Это стройка все — понаехало шаталых. Галу ж с петли вынули… Говори, доча, тоже плакала смолоду: пойму.

Суд молчит. Ждет.

А д в о к а т. Не стесняйтесь… вы ведь доктора не стесняетесь?

Ц ы п к и н а (плачет). Вера сказ… сказала, что я па-па-ад-лиза.

А д в о к а т. Успокойтесь! И расскажите о самой причине драки. Вас обидели?

Цыпкина кивает.

Очень обидели?

Цыпкина трясет головой — очень, очень.

Как обидели? Что еще сказала Вера?

Ц ы п к и н а (захлебываясь от слез). Что я… я… п-па-ад-лиза.

С у д ь я. Дальше!..

Ц ы п к и н а. Все. (Плачет.)

Все в недоумении переглядываются.

С у д ь я. Цыпкина, здесь суд. Понимаете?

Ц ы п к и н а. А-а?

С у д ь я. Два! Издеваетесь, да? (Сунув валидол под язык, в гневе идет к дверям.)

Все покидают зал. В опустевший зал за забытой курткой возвращаются Д е б р и н и Л и л я, сталкиваясь в дверях с судьей.

Д е б р и н (судье). Ваня бросил Маню! И чтоб горела земля под ногами хулиганок! Пишите нам по адресу?

С у д ь я (в ярости). Напишу — на работу! (Уходит.)

Л и л я (в тревоге). Не напишет, а?

Д е б р и н. Хватит — наелся, как жаба, грязи. Уеду сегодня же!

Л и л я. Ты что — совсем?

Д е б р и н. А ты что — не видишь, что происходит? Анекдот! Хам судит за хамство, а бесстыжий орет про стыд! Они же не понимают, за что их судят: как так — нельзя унизить человека? Всем можно — им нельзя! Заврались, заврались… задохнуться от пошлости?! (Схватив куртку, направляется к двери.)

Л и л я. Ну, уедешь. А дальше? Схватишь выговор за срыв задания. Последний — учти. Дальше-то что? Ты честный, Славик… чего ты добился? Помнишь, мы жили с тобой на стипендию, брали один винегрет на двоих и голодать еще собирались ради твоих будущих книг. Где они? Ради чего ты честный? Ради чего ты бросил стихи? Ты ведь все время только бросаешь и от любого дела бежишь…

Д е б р и н. В два тридцать есть поезд.

Л и л я. Да беги, беги от себя! Только куда? Тебе везде плохо — всюду, со всеми: все люди не те. Все пошло, аж жуть!

Д е б р и н (смеется, показывая большой палец). Все во, если принюхаться. Привыкнуть, принюхаться — и красота!

Л и л я. А я принюхалась — у меня все во!.. Я, правда, привыкла — к твоей нелюбви. К любопытным горничным в гостиницах. К моим мальчишкам из колонии. Куда девать их — убить? А на работе вот неприятности. Вот уже (проводит рукой по горлу), вот! Но я поняла: чтобы что-то сделать, надо выдержать — пусть унижение, непонимание, боль. Мы же… мы все-таки интеллигенция?!

Д е б р и н. Можно без этих — без красивеньких слов? Едешь?

Л и л я (устало). Поехали… (Собирает вещи. Прощаясь, оглядывает все вокруг.) Адью, станция — город будущего! Даже сон видела, будто за этим дурацким забором построили серебряный город счастья.

Д е б р и н. Крупнопанельный или крупноблочный?

Л и л я. Серебряный. И собрали в нем самых лучших людей. И вдруг почему-то ночью мне тоже вручают пропуск: «Вы достойны жить в этом городе». Это я, а?! А я бегу как полоумная и кричу: «Собирайтесь! Мы будем жить среди самых лучших людей!» И все бегут за мной — мои мальчишки, часовые, старухи. И все поют-поют! Добегаем. Ворота серебряные. И вдруг голос: «Пропуск на одного! Пропуск! Пропуск…» (Молчит.)

Д е б р и н. А дальше?

Л и л я. Проснулась. Да, мне звонила твоя бывшая вечнолюбимая жена. Просила передать: у нее изменился телефон и адрес. (Достает из сумки приметную на вид открытку с розой.) Вот — возьми. Туда и езжай. Вот твой паспорт, шампанское…

Появляется п р о к у р о р.

П р о к у р о р. Сумасшедший дом! Судья у нас, простите, слегка того… Только что вынес постановление — отправить на экспертизу наших девиц. По этой (тронув висок) части. Зачем?!

Л и л я. А я бы даже настояла на экспертизе. У меня в колонии был мальчик Алеша. По паспорту шестнадцать, а по развитию тринадцать. Болел в детстве — отстал. Вот — добились освобождения. Может, и эти?!

П р о к у р о р. Бросьте! Причина проще — бездуховность. Растительная жизнь — вот! Позагораем теперь. Так что, Вячеслав Родионович, можете спокойно съездить домой.

Д е б р и н. Еду уже.

П р о к у р о р. Сиренью пахнет, слышите? Весна! Говорят, вы вроде поэт? Почитали бы, а?

Д е б р и н (вертит бутылку шампанского). На посошок, что ли?

П р о к у р о р. Здесь! (Выглядывает в коридор — никого.) У меня тоже есть. (Достает из портфеля сверток с бутербродами.)

Д е б р и н (разлив шампанское, поднимает тост). Ну, за то, чтоб…

П р о к у р о р. Нет-нет, за поэзию! Увлекаюсь… Пить трудно — пузырьки в нос. (Допив шампанское, без перехода, как бытовую прозу, читает из Дмитрия Кедрина, раскладывая между делом бутерброды.) «На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро. Присядем у нашей печки и мирно поговорим. Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира. Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь…»

Д е б р и н (подсказывает). «…в Крым!»

П р о к у р о р. «Еще тошноты и пятен даже в помине нету. Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри! Но ты по неуловимым, по тайным женским приметам испуганно догадалась, что у тебя внутри». (Дебрину — о бутербродах.) Вы ешьте, ешьте! «И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату. Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях. Глаза у него навыкат и борода лопатой. Он очень ученый дядя, и все-таки он дурак! Как он самодовольно пророчит тебе победу! Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою нальет. Пять капель перед обедом, пять капель после обеда — и все как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот! Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом вьется? Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?» (Отдает Лиле яблоко.) Это вам — витамин. «Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт, этот неживший мальчик, вытравленный тобой? Кудрявых волос, как прежде, туман неживой…»

Д е б р и н (поправляет). «…золотой».

П р о к у р о р. «…туман золотой клубится. Глазок исподлобья смотрит лукавый и голубой. Пускай за это не судят, но тот, кто убил, убийца. Скажу тебе правду — ночью мне страшно вдвоем с тобой». (Ест бутерброд.) Ваша очередь — вы! Как вам сегодня в суде?

Д е б р и н. Как и вчера — противно.

П р о к у р о р (досадуя, оставляет бутерброд). Давайте откровенно — не для печати. Вы поэт, ценитель — как вам эти девицы?

Д е б р и н (поперхнувшись). С морозу не кинешься, как говорит шеф.

П р о к у р о р. Я в духовном смысле?

Д е б р и н (стон-вздох). О-о!

П р о к у р о р. Понятно. Значит, дело принципа — невинных жаль? Вы гуманист, а я сажаю! А знаете, во сколько Зина Пашина впервые попала на стенд вытрезвителя? В четырнадцать. Вы б, уважаемый поэт, не витали в облаках, — присмотрелись бы: как раз напротив вашей гостиницы фотостенд вытрезвителя. Там и женщины попадаются. Не видели?!

Д е б р и н. Видел. Замечательный стенд «Не проходите мимо!». Полуголая женщина и толпа мужиков — тычут пальцами, гогот.

П р о к у р о р. Пьяниц вам жаль!

Д е б р и н. Не только пьяниц.

Еще почитать? (Лиле.) Поезд скоро. Едешь?

П р о к у р о р. Поострили — уехали! А у нас тут бабы делят пьющих на три категории: выпивает, пьет и гоняет. То есть гоняется за домашними с молотком, утюгом — что подвернется. Цыпкину гоняют — это страшно. Тут в набат бить надо! А вы, мужчина…

Дебрин нетерпеливо смотрит на часы, барабаня по столу.

Вот я говорю с вами, а вы стучите. А я, между прочим, женщина. Я боюсь, что даже ваша жена однажды не вынесет этого железного великолепия и…

Л и л я. Кстати, она уже.

П р о к у р о р. Что?

Д е б р и н. Не вынесла великолепия. И бросила, да-а!

П р о к у р о р (в изумлении, Лиле). Как — вы?..

Л и л я. Другая — жена.

Д е б р и н. Да, и я по этому поводу написал замечательное стихотворение:

Еще почитать? (Лиле.) Едешь?

Л и л я. Нет.

Д е б р и н (прокурору). Спасибо за искренность. Теперь это редкость… Вы… вы… спасибо!

Прокурор, прощаясь, подает руку. Дебрин хочет ее поцеловать.

П р о к у р о р (отдернув руку). Не надо!

Дебрин уходит.

Догоните — уедет. Одной-то, знаете…

Л и л я. Знаю. Не привыкать.

П р о к у р о р. А мой ушел — как в баню собрался: «Собери, говорит, мне, Лёля, чистого белья». Думала, он правда в баню… Ничего! Еще помиритесь с вашим мужем.

Л и л я. Не муж он мне — так. Он жену свою любит. Бросила его — сто лет в разводе. Любит и любит… с семнадцати лет!

П р о к у р о р. Плюньте! Вы молодая, красивая. Господи, закон сейчас не ханжески смотрит на семью. (Профессиональной скороговоркой.) И если у вас будет ребенок — разумеется, при условии проживания и ведения совместного хозяйства не менее полугода, — вы вполне можете претендовать.

Л и л я (в изумлении). Претендовать… как? Вы не думайте, он порядочный. Не изменит, не бросит… не любит. Напиться, что ли?

П р о к у р о р. Ну-ну? Вот беда! (Убирает со стола остатки пиршества.) Пойдемте ко мне — у меня есть. С Нового года еще осталось. Не до гостей, знаете. Сижу над делами тут дотемна.

Свисток поезда. Перестук колес.

Л и л я. Уедет, господи?!

П р о к у р о р. …Все одна-одна. Никто не заходит. (Смеется.) А что — весна! Праздник жизни. Гуляем!

Нарастающий шум поезда.

Л и л я (в панике сует прокурору документы). Одной работой спасаюсь… вот пропуск в колонию, паспорт. Пропустите меня к девочкам?

П р о к у р о р (весело). Купим торт по дороге. Гулять так гулять!

Л и л я. Пропустите — прошу!

П р о к у р о р (сухо). Пройдемте.

Уходят. Заглушающий все звуки гул промчавшегося поезда.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В темноте сигналы времени, радиоголос: «Московское время девять часов утра. На волне «Маяка» передаем марши советских композиторов». Звучит марш.

Свет. Улица. Пристанционный ларек. У ларька очередь за апельсинами. Впрочем, на усмотрение театра, это могут быть не апельсины — первая клубника, коробки зефира, дефицитная вобла, словом, что-то, на чем предприимчивая Арбузова делает план. В очереди Ц ы п к и н а, м а т ь Ц ы п к и н о й, с т а р у х а Г р и б о в а, П а ш и н а, с е к р е т а р ь с у д а, т а к с и с т, з а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а, Г а л я, В е р а, з а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а, м а л я р к а, Д е б р и н, Ц ы п к и н. Все по очереди заходят внутрь ларька, возвращаясь с покупками. Первой вышла Цыпкина, отдала матери сдачу и, устроившись на верхотуре, на заборе, ест апельсины, швыряя вниз корки. Впрочем, на нее не обращают внимания — каждый погружен в свои заботы. Многие, как таксист, уткнулись в газеты. Публичное одиночество каждого. Скука ожидания. Мелкие события — вот пробежала в медленном беге трусцой и скрылась вдали п р о к у р о р в тренировочном костюме. Все обернулись в ее сторону и опять уткнулись в газеты. Дебрину, наконец, надоело стоять в очереди.

Д е б р и н (малярке). Я за вами. Я отойду. (Отходит в сторону — в отъединенное по идее пространство сцены. Устроившись здесь с диктофоном, наговаривает текст в микрофон.) Слово «пощечина» эти девушки пишут в четырех вариантах — «подсчечина», «падщечина» и так далее. Но это мелочи. Существенно вот что — где-то в восьмом-девятом классе их осеняет мысль, что с двойками в институт — вот горе! — не берут. Вывод — о, радость! — можно не учиться. Бросив школу, девушки…

Появляется Л и л я.

Л и л я (зябко ежась). Уф, намерзлась в камере! Весна, а в помещении холодней, чем на улице.

Дебрин набрасывает ей на плечи свою куртку.

Д е б р и н. Как там девочки?

Л и л я. «Как», «как»? Подписала заключение экспертизы: здоровы, значит, подсудны.

Дебрин обнимает ее за плечи.

(Смеется.) Подлизываешься, да? Вчера уж понадеялась — уехал мой милый: сговорилась с адвокатом кутить. Сорвал мне свиданку?

Д е б р и н. С адвокатом, да?

Целуются украдкой от очереди, шепчутся, хохочут. Очередь как по команде осуждающе смотрит в их сторону. Оба смущенно напускают деловой вид.

(Снова берет микрофон.) На работе они самые маленькие, и дружить с семейными женщинами им скучно. А с прежними одноклассниками — стыдно. И здесь незнакомые прежде двоечницы инстинктивно находят друг друга. Загадка первая — девочки из такой компании часто враждуют между собой, но сама компания — объединение стойкое. Ученые объясняют это явление так (подставляет микрофон Лиле)…

Л и л я (в микрофон). Эффект фюр Раухер.

Д е б р и н. Фюр — что? Переведите, пожалуйста.

Л и л я. Эффект вагона для курящих. А говорил, что читал мою диссертацию?

Д е б р и н. Читал. Уснул.

Л и л я. Не спи, тютя. Все просто: людям похожих судеб легко друг с другом — курящим в вагоне для курящих, пьющим среди пьющих, а малограмотным поэтам очень уютно среди неграмотных поклонниц. Еще проще — групповое одиночество. Вон как в очереди. Где стоишь?

Д е б р и н. Далеко еще.

Появляется а д в о к а т. Стоит поодаль, бросая на Лилю за спиной Дебрина весьма красноречивые мужские взгляды.

Л и л я. Это видимость, Дебрин, что мы живем в многолюдстве — жизнь-то проходит в вагончике: у пьющих с пьющими, у мыслящих с мыслящими!

Д е б р и н (адвокату). Здравствуйте. (В микрофон — явно о Лиле и адвокате.) А что, если свести мыслящих с пьющими?

Л и л я (в микрофон, улыбаясь адвокату). Сопьются мыслящие!

Д е б р и н (в микрофон). Гражданка ученая, не отвлекайтесь. Итак, вагончик — групповое одиночество?

Л и л я. Групповое одиночество и групповая агрессия — против кого-то. Это объединяет! Главное, знаешь, попасть в свой вагон — в чужом тебя растопчут. А в своем прелесть — все пьют или бьют и не пишут диссертаций. (Адвокату.) Интересно, а вы в каком вагоне ездите?

А д в о к а т. О, у меня «Жигули»! Дача, теща, собака, квартира. И вообще я, Лиля, плохой человек…

Из ларька, с силой хлопнув дверью, выходит т а к с и с т.

Т а к с и с т (Дебрину). Нет, ты сечешь? Именно на мне апельсины кончились.

Очередь распадается, но не расходится. Ждут, томясь, начала суда. Вера, Галя и Цыпкина ходят в обнимку, весело шушукаясь о чем-то. Перекидываются апельсинами, угощают друг друга. И, совсем как веселые котята, резвятся возле кучи песка. А р б у з о в а с умилением любуется этой троицей: ну, ведь дети — чисто дети!

Л и л я (читает свежую афишу на заборе). «Объявляется запись в хор клуба строителей».

А д в о к а т (Лиле). Запишемся, ммм?

Д е б р и н. Лично я уже готов запеть дурным голосом. Как, по-вашему, кончат сегодня?

А д в о к а т (с тяжким вздохом). У меня такое впечатление, что мы обречены торчать в этом городе будущего до полного осатанения. О, вы не знаете российской провинции! Они не девочек судят — они решают вселенские проблемы бездуховности: прокурор философствует об интеллекте, судья демонстрирует интеллект… Тсс!

Появляется п р о к у р о р уже с портфелем, в пальто и берете. Здороваются.

П р о к у р о р (жмет Дебрину руку). Признайте хоть раз, что я права — ваши подзащитные вполне нормальны. Сам московский психиатр (жмет руку Лиле) расписался в этом.

Л и л я. У Зины нервное истощение. В семнадцать лет!

П р о к у р о р. Маме спасибо. (Дебрину.) Как вы — писательница. Во все инстанции пишет, чтоб повлияли на дочь. Это она настояла, чтобы дочь поместили на стенд. Кстати, я уже спустила указание, чтобы женщин и девушек, замеченных в нетрезвости впервые, не фотографировали даже для архива. Чем еще недовольна центральная пресса? (Уходит в суд.)

Появляется запыхавшийся Б е л о в с авоськой продуктов.

Б е л о в. Ведут!

К о н в о й ведет арестованных И н г у и З и н у. Все, теснясь, бросаются к ним.

К о н в о и р. Па-асторонись! Дор-рогу!

П а ш и н а. Опять она в брюках! Зина, скромней… на приговор надень платьице с белым воротничком!

И н г а (ищет в толпе). Мама! Ма-а! (Отцу.) Где мать — в больнице? Довел мать?

Белов, потупясь, не смотрит на дочь.

П а ш и н а. Передачу принимают два кило… Зина!

З и н а. Сигарет передай!

Б е л о в (бежит за дочерью). Я положил икру, сигарет… ты здорова, доченька?

И н г а. Подавись той икрой! Ненавижу — бетонщик! Мама? Ма!

З и н а (матери). Сигарет! Сигарет!

К о н в о и р. Ат-ставить разговорчики!

Т а к с и с т (веселясь). Им теперь под мужика лечь — как сигаретку выкурить. Мётлы, а?

Б е л о в (хватая его за грудки). Подонок!

Таксист замахивается на него. Их разнимают.

Зал суда. Все занимают свои места.

С е к р е т а р ь с у д а. Встать! Суд идет. Ввести арестованных.

Все встают. Входит с у д е й с к а я к о л л е г и я. К о н в о й проводит а р е с т о в а н н ы х на скамью подсудимых.

С у д ь я. Сесть. Приглашается свидетель — техник-смотритель жэка Цыпкин Борис Юрьевич.

Входит Ц ы п к и н.

Назовите суду ваше имя-отчество и год рождения.

Ц ы п к и н. Цыпкин Борис Юрьевич, двадцать пять лет.

С у д ь я. Суд предупреждает, что за дачу ложных показаний вы будете нести уголовную ответственность. Распишитесь!

Цыпкин расписывается у секретаря. Проходит на свидетельское место.

В характеристиках с места жительства вы указали исключительно на отрицательные стороны подсудимых.

Ц ы п к и н. Были б положительные — не утаил бы: указал.

М а т ь Ц ы п к и н о й (урезонивая). Боря, Боря!..

А д в о к а т. Вы давно работаете в жэке?

Ц ы п к и н. Без году неделя.

А д в о к а т. А до этого работали экскаваторщиком у Белова?

Ц ы п к и н. Знаете — чего спрашиваете?!

А д в о к а т. Почему ж вы перешли (заглядывает в записи) с трехсот рублей на сто шестьдесят?

Ц ы п к и н. А не все, значит, денег стоит.

А д в о к а т. А конкретней?

Ц ы п к и н (вспыхнув). А конкретней — я не бык и Белов не пастух, чтоб с-под крика гнать!

А д в о к а т. Значит, вы конфликтовали с Беловым?

Ц ы п к и н. Слушайте, я сам разберусь — конфликтовал, не конфликтовал… Вы не Беловым займитесь (о девочках) — другими. Горы свернут — лишь бы не работать!

А д в о к а т. И все-таки некоторое неприязненное отношение к Белову, а возможно и к его дочери, у вас было?

Ц ы п к и н. Привет — с приездом! Да откуда у меня неприязненное отношение к ней, если я ее только со спины видел?

А д в о к а т. Вот-вот! Значит, вы писали характеристику на Белову, не зная ее лично и имея, скажем, осложненные отношения с ее отцом?

Ц ы п к и н. Вон вы куда клоните? А вы не бойтесь меня за человека считать. (Суду.) Как делается? Жильцов опросил. На работу, между прочим, зашел. Школу все трое бросили? Факт. На работе прогуливают? Факт. У тебя, Зинаида, мать одна семью тянет. В семисезонном пальто через вас бегает! А ты на пудру себе не выработала. Из санитарок — сбежала, из столовой — ушла. Изолировщицей оформилась — фырх! — слиняла. Нигде места себе не нагреет! А про тебя, Белова, если б кто доброе слово сказал, я б его крупными буквами записал. За тебя ж девчата на копировке вкалывают! Турнули б давно — да Белова ты. И сестренка моя, Цыпкина… эх!

М а т ь Ц ы п к и н о й (с места, в ужасе). Сестра ведь… Боря! Боря!

Ц ы п к и н. И сестренка… Эх, сестренка! (Молчит, мучаясь до слез.)

П р о к у р о р. Между тем производственная характеристика Беловой рисует иную картину. (Зачитывает.) «Белову И. В. характеризует высокая техническая грамотность и поистине рекордная производительность труда. В дни, когда отдел находился в прорыве, она, проявляя трудовой героизм…»

Хохот в зале. Таксист даже аплодирует.

Товарищ Белов, это ваши подчиненные испекли данный торт с розами?

Б е л о в (встает). Вопрос некорректен. На стройке при всем желании не найти не подчиненных мне людей.

П р о к у р о р. Хорошо, корректный вопрос. Ваша дочь является копировщицей ОКБ, а характеристику в суд ей подписал отдел главного архитектора. То есть бывший ваш отдел. Это случайность?

Б е л о в. Это не нарушение. Характеристику — таков порядок — предоставляют с последнего места работы. А как раз за неделю до суда… отдел сорвал к чертовой матери план, и чтобы заткнуть дыру… Короче, это ее, надеюсь, последнее место работы у нас.

П р о к у р о р. Что скажете, товарищ Цыпкин?

Ц ы п к и н. У архитекторов не был — не скажу. А лично Беловой отвечу — ехай отсюда! Отца запачкала, дак хоть идею не пачкай. Тут не просто стройка — тут будущее!

А д в о к а т. Там (показывает в сторону стройки) будущее, а подростки — люди без будущего? Конченые люди, без проблеска человечности! Простите, мне отчего-то боязно за вас в вашей правоте. (Передает в суд справки.) Прошу суд приобщить к делу справки, что Пашина, Белова, Цыпкина бесплатно и добровольно дали кровь для операции, чтобы спасти жизнь человека. А почем это — я знаю: и мне во время операции спасла жизнь чья-то кровь… (Цыпкину.) Вы знали об этом факте?

Ц ы п к и н. Знал. Поскольку сам его организовал. У нас, между прочим, стопроцентный охват комсомола по сдаче. Тут, когда лесник один разбился, у больницы очередь в километр стояла — кожу люди предлагали: все! А этим что сдать кровь, что выпить — лишь бы за компанию. (Сестре.) Связалась, простодыра, со шпаной? Эх, сестренка! Эх. (Молчит, пряча слезы.)

В зал бочком-бочком входит заплаканная Б е л о в а. Чувствуется, что она больна и пришла сюда из последних сил. Лиля тут же пересаживается к Беловой, щупая у нее пульс. Та, успокаивая, улыбается ей и дочери: мол, со мной хорошо, все хорошо!

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Вы пробовали помочь сестре?

Ц ы п к и н (махнув рукой). Пробовал! Давай, говорю, сестреночкин, махнем на Север. Меня везде с руками возьмут! Что, товарищ Белов, возьмут с руками?

Б е л о в. Я первый возьму! Вы это знаете и зря ломаете комедию с жэком.

Ц ы п к и н. А может, не комедия? Может, я махнуть куда готовлюсь? (Заседателю-женщине.) Да я б ее как красавицу одел… Одно условие ставил: кончай институт на дневном. Прокормлю! Мне б кто это условие дал? Я бы грыз зубами! А мне мышцу качай… усыхай мозги! (Расстроенно.) Сяду я, а?

С у д ь я. Садись. Комнату тебе от жэка дали?

Ц ы п к и н. Дали. А что?

С у д ь я. Учиться теперь будешь?

Ц ы п к и н. Да. В архитектурном. На заочном… Как и вы, товарищ Белов, между прочим!

С у д ь я. Отделился, значит, от семьи. Хорошо! (В ярости.) Тебе, говорю, хорошо. А сестру с матерью, значит, отец гоняет!

Ц ы п к и н (вскакивает). Меня он не гонял?! Я в погребе с уроками гнулся, пока через бокс не выпрямился. Это он с виду бронетанк, а два раза́ по печени — шелковый. (Сестре и матери.) Он бы у меня по струнке ходил — сами распускаете! Напьется, замкну в погреб — отомкнут!

М а т ь Ц ы п к и н о й. А ты милиционер, чтоб замыкать? Отец домой не ворочацца — в огородах хороницца!

С у д ь я. Все, понимаешь, дерутся. Мне, что ль, подраться?

Ц ы п к и н. Смешно шутить, когда не плачется! А я при разряде по боксу на человека сроду руки не поднял!

М а т ь Ц ы п к и н о й. На отца поднял!

Ц ы п к и н. Не человек он!

М а т ь Ц ы п к и н о й. Отец — не человек? Стыдись!

Ц ы п к и н (матери). Меня не жалела, ее, сестру, не жалела, а гада жаль? Жалейте его, раз уродились жальливыми. Пьянь на таких, как вы, и держится! (Адвокату.) А за меня не бойтесь. Легко не жил, а предложат — не схочу. Я на самую трудную стройку махну, на Север! (Белову.) И некоторые еще услышат обо мне — из газет! (Уходит.)

С у д ь я (оглядывая зал). У Беловой с работы не пришли?.. От Беловой есть кто?

М а л я р к а (встает). От Цыпкиной есть. Вот. (Отшпиливает из нагрудного кармана сверток в платочке и кладет на судейский стол пачку.) Мы с получки… если какие издержки на суд, бригада берет на себя. Дак… я дак в детстве тоже дралась. Школу бросила… вот пошла!

Судья брезгливо передает деньги заседателю-мужчине. Тот вместе с деньгами спроваживает малярку на место.

Да молодая она, а? Не сгубите!.. (Садится, заплакав.)

С у д ь я (прокурору). Вопросы есть?

П р о к у р о р. Да. Товарищ Белов.

Тот встает.

Помогите нам разобраться — откуда эта жестокость в девушке? Я еще как-то понимаю ситуацию с Цыпкиной — отец-алкоголик, побои, оскорбления. Но ваша дочь выросла в идеальных условиях: дом — полная чаша, дача, машина. Ее, наконец, пальцем никто не тронул.

З и н а (вскакивает). Тронул!

И н г а (с силой усаживает ее). Врешь! Заткнись!

П р о к у р о р. Как — вы… бьете дочь?

Белов молчит.

С у д ь я. Инга, отец бьет тебя?

И н г а (в ярости, на крике). Нет! Нет!

Б е л о в. Не лги, доча, — да.

Б е л о в а (вскакивает). Неправда, нет! То есть правда… однажды, случайно… Он же любит ее! Он со мной, постылой, ради дочки живет!

Б е л о в (ей). Валя, не надо.

Б е л о в а. А если вам интересно считать наши деньги, то посчитайте еще, что мой муж тянет двух сестер, жену-иждивенку…

Б е л о в. Перестань!

Б е л о в а. …и больную мать. А дача у нас казенная — как и у вас, Ольга Ильинична!

И н г а (в отчаянии). Не унижайся, ма!

Б е л о в (жене). Сядь!

Б е л о в а (в запальчивости). А идеальные условия у нас были. Был Ленинград, квартира на Невском. У Инги были приличные подруги… С кем она теперь? Он же ради вас залез в эту грязь…

Б е л о в (грубо, на крике). Замолчи! (С силой сажает жену на место.)

Та садится, плачет. Долгое общее молчание.

С т а р у х а Г р и б о в а (философски). Папа над людьми грубиянничат, а дочь така — в папу!

А р б у з о в а (вскакивает). В папу! В папу!

М а т ь Ц ы п к и н о й (вскочив). А твоя в маму! Мужа нет, чтоб измываться, дак над людьми измываться пришла?!

А р б у з о в а. А у тебя муж? Пьянь!

М а т ь Ц ы п к и н о й (с достоинством). У меня муж! А у тебя шиш! Твою Верку крестили — все кустики грустили: которому родня?

А р б у з о в а. Не клеветай! Гнида!

М а т ь Ц ы п к и н о й (надвигаясь на нее). Я кто-о?

П а ш и н а (кричит на Арбузову). Твоя Верка вперед била! Я писать буду!

А р б у з о в а. Чуть глаз не выбили!

М а т ь Ц ы п к и н о й. Я кто-о?!

Общий крик. Девочки веселятся. Судья настойчиво стучит по графину, пытаясь утихомирить зал.

С у д ь я. Прекратить! Удалю!.. Покинуть зал! Перерыв! Всем покинуть зал!

Конвой уводит подсудимых. Публика покидает зал.

А р б у з о в а (судье). Мою дочь избили — и меня же оскорбляй?!

Вера пытается увести мать — та рвется в бой.

(Дебрину.) Что смотрите? Думаете, я не знаю, что у Белова там, наверху, рука и вас специально прислали кой-кого сухим из воды вытащить? А вы гляньте на меня — я тоже рукастая: я своими мозолями дочь подняла! Есть совесть?

Вера почти выталкивает мать из зала.

Гады! (Уходит.)

С т а р у х а Г р и б о в а (судье). Щас родители не то чтоб пример подать — хуже!

С у д ь я. Покиньте зал!

В опустевшем зале остаются судья и заседатели.

С ума посходили! Тянем-тянем, а что вытянули?

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Вытянули шеи — у кого длиннее! (В нетерпении смотрит на часы.) Что неясно? Все ясно!

С у д ь я. А-а… То, что они на двести шестую встали, — давно ясно. Я смысл не пойму: к учебе равнодушны — бывает, к работе равнодушны — бывает. Все бывает! Но чтобы с полным равнодушием за решетку идти?! Им же все развлечение: материн крик — развлечение, суд — развлечение. «Хи-хи», «ха-ха»!

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Цыпкина все ж плакала…

С у д ь я. Комедию ломала, а не плакала. Верка ее, видите ли, подлизой назвала, ой-ё!

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Им лишь бы в дураках нас выставить.

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Меня в восьмом классе подружка назвала «бесцветной личностью». Топиться бегала!

С у д ь я. Приговор подружки страшнее приговора суда, да? Чушь!

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. А бывает!

С у д ь я. Допустим. Святая дружба! Где там? Грызутся, как… Что их связывает? Объединяет что-то. Что?

Молчание.

Ну, что между ними общего?

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Курилки все. Не слышишь, как разит?

С у д ь я. Сигареты — мелочь.

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Не мелочь, нет! Я выследил — курят за забором. Увидели меня — юрк-шмыг, конспирация! Дома запрещают, а тут слобода!

С у д ь я. Подумаешь, курят? Из-за курева, Вась, не дружат.

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. А бывает! Знаешь, нас в школе с уроков выгнали — мы волос краской для шерсти красили. Дак мы спрятались на чердаке и организовали «Союз рыжих». Интересно было! Может, самое интересное и было…

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Сами они дуры — вот что… Кончать надо! А?

С у д ь я (кричит в коридор). Перерыв окончен! Всем в зал! Сигаретки, конспирация, прятки, тайна? Я им устрою, понимаешь, «Союз рыжих»! Прошу всех в зал!

К о н в о й вводит п о д с у д и м ы х. Все занимают свои места.

А д в о к а т. Еще раз обращаю внимание суда на недопустимые отступления и нарушения порядка уголовно-процессуального кодекса. Прошу замечание занести в протокол.

С у д ь я (секретарю). Занесите… Так, на время процесса я разрешаю и прошу всех проходящих по делу курить прямо в зале. Форточка открыта — ничего страшного. (Обходит подсудимых, предлагая сигареты.) Куришь — кури: не ври, не прячься. Вранье хуже курева!

Девушки насмешливо изучают судью. Никто не берет сигареты.

И н г а (предлагая судье свои сигареты — «Мальборо»). Угощайтесь! (Единственная курит.)

В е р а (отказываясь от сигарет). Не люблю, когда девушки курят. Это просто похабно.

Г а л я (передразнивая). «Не люблю, когда девушки курят. Это»!.. Накурилась в уборушке и выступает!

Зина не выдержала, перехватывает у Инги сигарету. Курит жадными затяжками.

П а ш и н а (вне себя). Вы что поощряете? Я писать буду!

С у д ь я. Пиши — и побольше. Сколько лет, Паня, ты пишешь? На мужа писала, на дочь пишешь. Помнишь, ты в школе на меня писала, когда я сарай поджег?.. Что вы за люди? На суд пришли — ор, базар, детей наставить — крик и кулак! Смотрю на вас — слов нет! На месте, понимаешь, деревни строим, товарищи, город будущего. Строим-строим, возводим! Бетон до неба, сознательность — вот (жест: низкая). Одни, понимаешь, коров (тычет в старуху Грибову) на площади пасут — все трибуны уляпали, другие (тыча в подсудимых) матом честь позорят!

Подсудимые вскакивают разом, кричат.

И н г а. Уж и матом, х-ха?!

З и н а. Вы мне мат не шейте! Не шейте мат!

Ц ы п к и н а. Чтоб мы? Чтоб я?!

С у д ь я. На колу мочало — начнем бал сначала. Цыпкина, нецензурно выражались?

Ц ы п к и н а. Выражались.

С у д ь я. А матом не выражались?

Ц ы п к и н а. По-срамному не выражались.

С у д ь я. А как выражались?

Та молчит.

Ку-ку! Мне что вам, понимаешь, про мат объяснять? Могу! (Секретарю.) Раздайте листки — пусть напишут, как выражались.

Секретарь раздает листки, девушки пишут.

Вы хоть понимаете, где живете? Товарищ Белов, пока они пишут, расскажите товарищам про город будущего.

Тот встает, молчит.

(Цыпкиной.) Чего тебе?

Ц ы п к и н а. А «рулевого» считать за оскорбление или как?

С у д ь я. Тьфу!

Т а к с и с т. Товарищ судья, а вот от курения только вред или, говорят, нервы успокаивает?

С у д ь я. Страшный вред! А куряки, замечу, особо нервные. С курением, товарищи, надо бороться. Но как (показывает кулак) — так? Так?! Продолжайте, товарищ Белов…

Ц ы п к и н а. Все — написала.

Секретарь собирает и передает листки суду.

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а (читает). «Июда… чулида… рванина… хорек… кретин… рулевой».

С у д ь я. Ясно? Понятненько. Веселимся, да? (Молчит устало. Прокурору.) Вопросы есть?

П р о к у р о р. Да. Товарищ Белов, вы так и не ответили…

Тот опять встает.

Откуда, по-вашему, жестокость в девушке? Мы живем в зоне доступности Москвы. При наличии машины — не казенной! — она еще доступней. Вы бываете с дочерью в консерватории? В музеях? В театрах?

Б е л о в. Нет.

П р о к у р о р. А в нашем Доме культуры? Здесь бывают неплохие концерты классической музыки.

Б е л о в. Нет.

П р о к у р о р. Ваша дочь любит музыку — Бетховена, например?

Б е л о в. Нет.

П р о к у р о р. А вы сами?

Белов, не отвечая, садится.

С у д ь я. Может, я тоже, понимаешь, музыку не люблю — сажать меня за это?! Задавайте вопросы ближе к делу.

П р о к у р о р. А это суть дела! Культура и цинизм противостоят друг другу. И если многоуважаемый суд потратил неделю на выяснение, больно или не больно бьют сапогами по голове, то, может, стоит поинтересоваться, а что противостояло сапогам? Обвинение настаивает на повторном допросе подсудимых.

С у д ь я. Проводите допрос.

П р о к у р о р. Подсудимая Белова, вы читаете книги?

Инга встает, молчит.

Задам тот же вопрос иначе — вы записаны в какую-нибудь библиотеку?

И н г а. Нет.

П р о к у р о р. Как вы проводите свободное время — занимаетесь чем-то, ходите в спортивную секцию, кружок?.. Вы никуда не ходите?

И н г а. Ну, хм… гуляю.

П р о к у р о р. Ваша специальность копировщица. Она вам нравится?

И н г а. Нравится — в гробу!..

П р о к у р о р. А кем бы вы хотели стать? У вас есть мечта?

И н г а (насмешливо). Зачем? Х-хой?..

П р о к у р о р. Простите, повторяю вопрос — в вашем возрасте люди ищут призвание и мечтают о будущем. Это главное дело семнадцатилетних — слышать зов будущего, идти туда. Почему вы ничего не ищете? Не стремитесь в институт? Почему никто из ваших подруг не стремится учиться дальше? По таким, как вы, судят о городе — глубоко ошибочно! (В сторону Дебрина.) У нас замечательная молодежь на стройке — передовые бригады, три драмкружка, духовой оркестр. (Устало Инге.) Ночи напролет под гитару горланите — записались бы в хор…

И н г а (насмешливо). О-о!

П р о к у р о р. Садитесь, Белова. Подсудимая Цыпкина, вы…

Ц ы п к и н а (вскакивает). Чо?

П р о к у р о р. Вы решили стать маляром. Вам нравится красить?

Ц ы п к и н а. Не-а. Грязюкаться… х-хо!

П р о к у р о р. Почему же вы пошли на стройку?

Ц ы п к и н а. Дак близко — через дорогу!

П р о к у р о р. А если б через дорогу пили водку — тоже пошли бы?

Ц ы п к и н а. Я эт… склоняюсь уволиться.

М а л я р к а (встает). А ты подумай, допрежь увольняться. Где легче? Везде труд. А руки у тебя, доча, неплохие. Хорошие руки у тебя! (Суду.) И характер у нее артельный. Она у нас в бригаде вместо кошки: красит да мурлычет. (Опять Цыпкиной.) Конешно, кака тебе щас радость? Заработки никакие. А будешь норму тянуть — заработки будут. На виду будешь. Другая жизнь будет! А, доча? А? (Садится.)

Ц ы п к и н а (зардевшись). Я эт… склоняюсь остаться. Передумала. Вот. (Садится.)

П р о к у р о р. Надумала-передумала — как легко вы решаете жизнь! (Листает дело.) Пашина… Пашина!

Зина вскакивает.

За семь месяцев вы сменили три места работы — и опять не работаете.

З и н а. Но-но, я оформилась! Перед арестом — в мясокомбинат. Я обрубщица!

С у д ь я. Кто-о?

З и н а. Мясо рублю. С костей!

П р о к у р о р. Это ваше призвание, Зина?

З и н а. Да. В газете писали — ну, романтика.

С у д ь я. Скажи проще — место было!

П р о к у р о р. Пашина, вы читаете книги?

З и н а. Да. Книга — друг человека.

П р о к у р о р. И много у вас друзей? Назовите хотя бы одного автора.

З и н а (мнется). Эт… ну… эт… хм? Я авторов не запоминаю.

П р о к у р о р. Хорошо, перескажите содержание какой-нибудь книги.

З и н а. Там эт… он любил ее. И уехал… эт, ну… кхм… ну!

С у д ь я. Сядь!.. Кто из присутствующих желает показать по делу?

Т а к с и с т (встает). Я желаю. Как жить, а? Раньше, не скрою, посадишь ночью парней выпимши — ну, кладешь поближе монтировку. А теперь, выходит, и с девушками?.. Рентабельная молодежь пошла, догадалась — стыд-то невыгодно иметь. Они развитые, домозговали — совесть нерентабельна. Стыд — себе убыток. А нахальство — второе счастье!

С у д ь я. А я и до счастливых доберусь! Кого конкретно имеете в виду?

Т а к с и с т. А я вообще — конкретно про жизнь.

С у д ь я. А конкретно про жизнь вас никто и не спрашивает. Я тут сижу, когда ты еще соску в зубах таскал. И слыхом не слыхивал, чтоб у нас на станции таксиста побили. Правда, и такси у нас, считай, нет. Езди, Сёмин, не бойся!

Т а к с и с т (как бы невзначай поигрывая мышцами). А я не об себе беспокоюсь!

С у д ь я. О них, что ли? Мы три жизни решаем — три! — а ты себя показать пришел… Есть еще желающие?

Зина тянет руку.

Что еще?

З и н а (встает). У меня есть призвание.

С у д ь я (устало). Бал-карнавал…

З и н а. Я с детства… до тюрьмы мечтала быть егерем.

С у д ь я. Ке-ем?!

З и н а. Егерем! Чтоб зверей защищать. От людей!

Все молчат. Через открытое окно слышно пение птиц.

С у д ь я. А егерь, Пашина, руководит отстрелом. Первый забойщик!

З и н а. А я думала… эт… хм. (Садится, смешавшись.)

С у д ь я. Читали б вы, Пашина, хоть отрывной календарь! (Молчит устало.) Отвеселились недельку! Хоть бы кто о вас доброе слово сказал! Разве кровь сдавали… а-а, все сдавали. (Невесело и долго молчит.) Хватит тянуть: по работе зарплата — и кончен бал! Прошу защиту и обвинение подготовиться к заключительной речи. После перерыва — прения сторон. Завтра в десять утра приговор. Перерыв!

Конвой уводит подсудимых. Все молча расходятся. Лиля и Пашина уводят под руки Белову, которая из последних сил тянется поспеть за дочерью. В опустевшем зале остаются Белов и Дебрин.

Б е л о в (в забытьи, самому себе). Идиот!..

Д е б р и н. Что?

Б е л о в. С Арбузовой прокол! Догадайся я, идиот, предложить ей стакан чаю — не было б, к чертовой матери, суда. Идио-от! Ну, не мог пригласить ее в комнату, не мог. Только начал чинить стеллаж: — книги на полу: разгром, развал. Встать негде, а тут она…

Д е б р и н. И много у вас книг?

Б е л о в. А-а? Тыщи три без технических. Идиот! Думал, она опять заведется про траншеи…

Д е б р и н. А город правда как в окопах.

Б е л о в (зло). Цыпкин у нас — комсомольский Наполеон! Двинул своих комсомолят на субботник — и ударно, бесплатно, не спросясь, дунули план по траншеям на год вперед. Перевыполнили к дате! Да, ждите теперь на Севере потепления — Цыпкин едет. Не экскаваторщик — золото! Тоже прокол. Что мне делать с этими окопами? Засыпать — работу жаль, оставить — народ покалечим. План горит… (Смотрит на часы.) А завтра приговор! (Уходит в тревоге.)

Возвращается п р о к у р о р. Берет со стола забытую папку.

П р о к у р о р. Мм, вот она!.. (Вслед Белову.) Небось опять в Москву убежал звонить? Только бронетанковые войска на суд не вызвал! А у меня уже, знаете, иммунитет на танки… Что помрачнели, корреспондент?

Д е б р и н. Странное чувство пустоты. Пусто!

П р о к у р о р. А вы что ждали — откровений по Достоевскому? Я тоже пошла в юридический, начитавшись Достоевского. Думала, моими противниками будут яркие, сильные личности — гении зла. А оказалось… скучное дело зло, корреспондент! Показания пишут — семь ошибок на три слова. Даже преступления скучные, по сонной одури будто: вот как раньше — купцы напьются и на свиньях кататься. На дурное дело ума не надо! (Молчит. Подсаживается к нему.) Слушайте, умираю от любопытства — что вы напишете про нас?

Д е б р и н (растерянно). Ехал на суд, думал — трагедия. А тут?..

П р о к у р о р. А это не трагедия — обыкновенная жестокость?.. Зайдите как-нибудь в прокуратуру — дела покажу: мелкие все. Одно убийство за десять лет — и то случайное. О, мы образцовый район — ура! А я иногда, знаете, завидую старым юристам. Страшные были дела! И все же люди шли с топорами друг на друга по каким-то внятным причинам — корову украли, дочь обесчестили. А этих что толкает драться — голод? Законы чести? Или все проще — выпили, и надо опорожнить злобу? Неужели вы не понимаете, что эта сытая жестокость опасней крестьянской битвы из-за коровы? Знаете, что произойдет, если мы, юристы, смягчим требования и допустим снижение уровня мотивировок в конфликтах? Завтра кому-то на улице не понравится ваш нос — и вам отобьют печень. Со скуки отобьют. (Спохватывается, взглянув на часы.) Ой-ё, заболталась! Побегу речь сокращать. Написала! (Взвешивает на руке увесистую папку.) А надо бы коротенько — по делу.

Д е б р и н. И о чем столько?

П р о к у р о р. Можете смеяться — о Бетховене. Жестокость лишь следствие, а причина ее — бездуховность. (Уходит.)

Музыкальная пауза — где-то по радио звучит Бетховен.

Входит человек интеллигентного вида — а р х и т е к т о р.

А р х и т е к т о р. Какая музыка! Простите, я из архитектурного — по делу Беловой. (Подает Дебрину бумаги.) Тут ходатайство от отдела — отпустите ее до приговора на поруки, а? Ну куда она сбежит? Наивно! А у нас стройка встанет — два СМУ! — если не скинем к первому чертежи. Слушайте! Послушайте! Горим… А-а-а!

Д е б р и н. Что — ценный работник?

А р х и т е к т о р (присвистнув). Фью, вундер! У меня отдел день не работал. Ставят перед ней на спор модель — любую. Берет сразу в трех проекциях. Чертеж от руки — без инструмента! Видал? Дочка Белова, что ни говори.

Д е б р и н (возвращая бумаги). Это не мне — туда. Что на суд-то не пришли?

А р х и т е к т о р. Когда? Город будущего! Чтоб ему…

Д е б р и н. Это что — местный юмор: город будущего?

А р х и т е к т о р (изумленно). Туземец, ты что — газет не читаешь? За проект этого города Белов взял в Лондоне премию Патрика. Ты понимаешь, за что ее дают? Архитектура будущего — прекрасная, сумасшедшая… здесь будет, а-а! Бросил бы я иначе Питер ради этого курятника? На ленинградской прописке все — крест. А не жалею, знаешь. Есть работа, какую архитектор может получить раз в жизни. Только раз! Сделать это — и умереть… (Направляется к выходу.) Значит, туда? Думаешь, отпустят ее на поруки?

Д е б р и н. Ну, вы же ручаетесь, что этот особо ценный рейсфедер вернется в тюрьму.

А р х и т е к т о р. Не понял. (Возвращается, в свою очередь насмешливо изучая Дебрина.) Понял. Интурист, да? Нездешний? А здесь, на станции Иня, один царь и бог — Бе-лов. Ты всерьез полагаешь, что дочку Белова — Белова! — посадят? Лечись, старик! (Веселясь, хлопает Дебрина по плечу.)

Д е б р и н. Не тычьте мне!

А р х и т е к т о р. Лечись, интурист. (Уходит.)

Дебрин, сгорбившись, сидит на скамье подсудимых.

Появляется Л и л я в плаще и с дорожной сумкой.

Л и л я (отдает ключ с гостиничным брелоком). Ключ возьми.

Д е б р и н. Уезжаешь?

Л и л я. Ночное дежурство сегодня, надо. (Взглянув на часы.) Ничего — успею.

Молчат. Удрученный своими мыслями, Дебрин, кажется, не замечает ее…

Слушай, хоть бы простился из вежливости!

Д е б р и н (жизнерадостно распахнув ей объятья). О-о, баба с возу — кому-то легче, особенно если ученая баба!

Лиля в ярости стукнула его сумкой.

Ваша жестокость, мадам, лишь следствие, а причина ее — бездуховность. Слушай, какое роскошное объяснение — на все случаи жизни! На месте прокурорши я бы каждого судил по статье о бездуховности…

Снова долгое молчание.

Л и л я. Писать будешь?

Д е б р и н. О чем? Что бездуховность причина всех причин? Прочел книгу — не схарчил ближнего, не прочел — схарчил. Слушайте Бетховена — и вы никогда не убьете старушку! Убивали. Без Бетховена. Под Бетховена. Моего деда расстреляли вполне образованные подонки. Знали, что он большой музыкант, — велели сыграть, а потом… Все, милая, — кончилась сказка, что стихи и музыка не позволяют делать бо-бо. Без книг все знают — не лги, не убий, не пей. А пьют! Ночью не сплю — пишу до рассвета, а утром спрашиваю: зачем? Леса благодатные на книги изводим, а книги, что врать, не меняют людей…

Л и л я. …и ничему не учат?

Д е б р и н. Учат! Прочти все книги по футболу и бей начитанностью по воротам. Вот (раскидывает руки крестом, кивая на одну руку) Бетховен и вся мировая поэзия, а вот (кивает на другую руку) малосущественная правда жизни. На том и распяты! Скажи, почему неграмотная крестьянка намного порядочней, чем эти? Они же Пу-ушкина в школе учили!

Л и л я. Пушкина знаешь и ты наизусть.

Д е б р и н. Не понял? Ясней.

Л и л я. Куда уж яснее?.. Я проводила с Пашиной тест на зоны гейтинга…

Д е б р и н. Как?

Л и л я. Глухоты. Глухоты, понимаешь? При словах «учеба», «мораль», «поэзия» у нее делается деревянное, тупое лицо. Как у тебя, когда я завожусь про любовь. Пожалей меня, Дебрин, — выгони!

Д е б р и н. Опять… началось!

Л и л я. Успокойся — кончилось. Да, я же тебе газетку отыскала. (Подает многотиражку.) Вот очерк про обрубщицу с мясокомбината. Тот, что Зину пленил.

Д е б р и н (читает про себя. Веселится). О-о! «Комсомолка Тарасова любит свою работу и считает ее не менее романтичной, чем…» Поэма, а, — девица-мясник! А вдруг, допустим, она не грезит на закате о мясе? Вдруг рубит мясо не по призванию, а потому что всем котлетки нужны? Словесный блуд — бездуховность, бездуховность! В институт не стремятся, ах, почему? Почему они с их двойками не лезут в науку, а идут вон на стройку, как малярка, пахать? Разговор о духовном для слабоумных!.. А я весь процесс на малярку смотрел. И проработала у них эта брюква Цыпина всего ничего. А она ходит в суд каждый день. Носит ей, как больной, кефир и апельсины. И говорить-то стесняется. Молчит и дышит всем жаром милосердия. Дуры вы, бабы… дуры мои милосердные! (Гладит ей волосы и плечи с такой нежностью, что у Лили наворачиваются слезы.)

Л и л я. Ты меня вот хоть столечко (показывает кончик мизинца) любишь?

Д е б р и н. Глупая! Ты для меня, знаешь…

Л и л я. Знаю — друг, товарищ и брат. А любить… ты жену по-прежнему любишь.

Д е б р и н. Не знаю… забыл. Запутался я! В семнадцать лет верил, что скажу в моем отечестве великое слово. Ничего не сказал! Только запутался. Только измучил тебя и себя… (Вытирает ей потекшую от слез тушь.) Ну вот, как Цыпкина. Ты что? Ты чего?

Л и л я (смех сквозь слезы). Это я так… по глупости вспомнила. Мне, когда Юлька твоя звонила, она так кричала тогда на меня! Орет, кричит, будто я виновата, что от нее сбежал новый муж. Он сбежал, а я виновата!

Д е б р и н. Юля — как… осталась одна? Ей плохо?

Лиля мигом трезвеет. Достает из сумки сигареты, косметичку.

Л и л я. Спички брал?

Дебрин, не глядя, достает из кармана спички, выронив при этом на пол ту самую приметную открытку с телефоном бывшей жены.

(Кладет перед ним открытку.) Не теряй телефонов своей Джульетты. Ехать пора! (Закурив, приводит себя в порядок перед зеркалом.)

Дебрин молчит, уронив лицо в ладони и перегнувшись, как от боли.

Видишь, все к лучшему — может, помиритесь. Я не в претензии — ты однолюб. И я свою жизнь наконец-то устрою.

Д е б р и н. Есть уже с кем?

Л и л я. Не устраивай сцен! Я для тебя, в общем, понятно. Давай без ханжества. Хошь анекдот? Очень смешной! Адвокат мне рассказывал…

Д е б р и н. А ты психатлетка.

Л и л я. Я псих чего?

Д е б р и н. Психологический атлетизм — модный вид спорта. Это мне Юлька когда-то внушала: что бы ни случилось, не позволяй себе выглядеть раздавленной лягушкой. Это неэтично.

Л и л я. Сечет.

Д е б р и н. Моду сечет! Сейчас даже женская слабость немодна. Даже девушки — как мужики!

Л и л я. Эти девушки, Дебрин, хотя бы не ханжествуют: «Не плачь, — говорят, — побьют». Кстати, вчера их смотрел гинеколог. Мамы устроили — задрали им юбки, а никого у девочек нет. И еще, не для печати — Цыпкина водила меня на могилу. Лесник молоденький на мотоцикле разбился. Абсолютно незнакомый. Просто сунул им ландыши на ходу. А когда он разбился, каждая вообразила, что он и был тот Единственный, кого ждешь всю жизнь. Ждешь и веришь, как сумасшедшая. Они носили на могилу цветы. А когда Верка раззвонила об их могиле…

Д е б р и н (в крик). Почему не сказала об этом в суде?!

Л и л я. А что изменит один эпизод? У них три эпизода. Три на бумаге, а не деле не сосчитать. Хоть это не пачкать — зал ведь грохнет: у Цыпкиной любовь! Любимый — сказка: пресветлый и прекрасный, он несется на мотоцикле с цветами для Цыпкиной! А ей никто цветов не дарил. От этой брюквы не то что парни — машины шарахаются на ходу! Нам, понимаешь, не дарят цветочки, и ты полцветка вон не подарил. Все — разбежались давай по-хорошему! (Идет с сумкой к двери.)

Д е б р и н. Постой… погоди. Все не так просто!

Л и л я. Все не так сложно. На словах — да. А вот поставь нам испытание — пойди в огонь за любовь, за девочку Зину с нервным истощением, за Галю, которую из петли вон вынули. Никто не пойдет. Полцветка не подарят. И все такое в итоге вранье! А правда в том, что Цыпкина любит и не выдаст секрет про цветы. Заплатит дорого — нервами, жизнью. Отсидит, а не выдаст секрет про цветы. Лучше в ад, в тюрьму! Хоть это не пачкать — наивную веру, что однажды подарят цветы. Покарай нас, боже, трезвых и лживых, — помилуй, господи, веру детей! Их спаси — дай им жить, помилуй!..

З а т е м н е н и е.

Последние слова Лили перекрывает и заглушает гул и свист промчавшегося поезда. Тишина. Ни зги!

Повторяется вкратце сцена из пролога: на крыльце суда сидит Д е б р и н. Чиркнув спичкой, поджигает приметную на вид открытку с розой. Костерок во тьме…

Г о л о с п р о к у р о р а. Итак, на основании вышеизложенного, обвинение квалифицирует действия подсудимых по статье двести шестая, часть вторая Уголовного кодекса РСФСР и просит суд назначить наказание, связанное с лишением свободы: Пашиной — три года, Беловой — три года, Цыпкиной — два года.

Д е б р и н. Вот и все. Теперь нам осталось последнее — утром в десять выслушать приговор. (Гасит костерок.)

Ночь Луна. Соловьиные трели. Чиркнула спичка во тьме — Б е л о в освещает сидящего на крыльце Д е б р и н а.

Б е л о в. Это вы? Что не спите?

Д е б р и н. Соловьи орут. Крикливая птица, оказывается.

Б е л о в. У меня тоже под окном один — заливается как будильник. Хотел камушком кинуть — неудобно вроде. (Светит на часы.) Три! Семь часов до приговора.

Д е б р и н. Как жена?

Б е л о в. В больнице. Приговор бы ей выдержать…

Д е б р и н. А может…

Б е л о в. …сто двенадцатая? Надеюсь как фанатик. А нет! Двести шестая — беспричинные драки. Главное, бездуховность. Почему, видите ли, Белов не водит дочь по театрам? У меня у самого есть время там бывать? Восьмой год без отпусков… В двадцать лет я увидел этот город во сне — и с тех пор все померкло. Не помню, как женился. Как дочь родилась. Помню, как она ветрянкой болела — у меня отпуск, а она чертить не дает. Прикрепил ей к кульману лист пониже: «Давай, доча, домики вместе рисовать». Я черчу, и она пыхтит. В зеленке, как лягушка. Она ненавидит меня! Смотрит в упор, как сквозь… Однажды, да, в январе, она плюнула на мой проект, с улыбкой, глумясь. Век себе не прощу… ударил ее. Это ужасно!.. Есть семья — и нет семьи. Женился от одиночества на собственной секретарше, а через год хватился, что… живем ради дочки!.. Раньше я верил — что-то изменится, когда Инга будет постарше: я буду не один. (Молчит. Улыбается.) На проектах людей рисуют — для масштаба. Я девочку всегда рисовал. Идет по улице моя Инга. Маленькая, постарше, сама уже с дочкой. Она хорошенькая?

Д е б р и н. Инга?

Б е л о в. Выросла! Все смотрю на нее исподтишка — шея тонкая, как у гусенка. (Смотрит на часы.) Три тридцать. Хотел взять стремянку и ободрать эти лозунги — город будущего! У меня без доченьки нет будущего… (Встает.) Я похожу. Мне легче, когда хожу. (Уходит, скрываясь в темноте.)

Чиркает спичка — м а т ь Ц ы п к и н о й в ситцевой ночной рубашке светит в тревоге на часы. Собирает вещи дочери для возможной дальней дороги, разговаривая со спящей дочерью.

М а т ь Ц ы п к и н о й. Спи, доча. Темно ишо, тихо. Это, доча, сирень цветет — соловьям свадьба. Они на сиреневый цвет играют. А тебе, как заневестисса, бело платье справим. Само бело, само лучше!

Гудок паровоза на станции. Перестук колес.

Господи, четыре! Дай им, господи, спомнить, что всех мать родила. Дай спомнить! Вели, господи, вместо них меня взять. Што они жили, граждане судьи! Яви им чудо, сон чудотворный — явис им мать, предстань за меня. Спомните мать, граждане судьи! Спомните мать, граждане… люди!

Гул проносящегося где-то поезда. Бешеный перестук колес. Цыпкину скрывает темнота. Свет на Д е б р и н а.

Д е б р и н. Граждане судьи, граждане! Что происходит с нами, с ними? Почему эти нецелованные девочки предпочитают держаться бандершами, прошедшими огонь и воду? Почему мы стыдимся, как вины, беззащитности сердца?.. Семнадцатилетняя девочка — я любил ее долго, смешно до слез — сказала однажды: «Чтобы жизнь не разбила твои мечты, разбей их сам и живи без иллюзий» Это проще — без иллюзий. Суперстиль — без и без. Суперменистые мальчики, супертрезвые девочки. И идет игра в супермодную шпану — измени, раз изменяют, предай, чтоб не предали: все такие, век такой! Ворота этих девочек заранее вымазаны дегтем. Как приглашение к подлости. Как провокация на подлость… В дневнике моего деда есть строки о предвоенном лете в Берлине. Все исподволь приспосабливалось к войне — бравые женщины носили модные шляпки-каски, а модная обувь грубела, привыкая быть солдатскими бутсами. Девочки, не приспосабливайтесь! Мальчики, не привыкайте! Мы живы, пока жива наша боль, наша совесть, любовь… (Читает стихи.)

Тишина. Соловьиное пение. Высвечивается еще фигура — не спит п р о к у р о р. Надо сказать, что эти сцены носят ирреальный характер, это внутренние «ночные» монологи человека — разговор с собственной совестью, миром, людьми в состоянии полного сценического одиночества.

П р о к у р о р (слушает птиц). А скольких людей в эту ночь будят не соловьи — боль в сердце: от обиды, хамства, от каких-то хамок с перекрестка?! Нет, корреспондент, можете считать меня не женщиной, но есть баррикады, на которых я умру, не дрогнув: нормой отношения человека к человеку может быть единственное — нежность. И если мы выиграем этот бой, то когда-нибудь будут судить за то, что человек сказал человеку неласковое слово… Что молчите? Скажите, что произошла ошибка, и мы осудили добрых, хороших, случайно оступившихся людей…

Д е б р и н. Неужели вы сами в детстве не дрались?

П р о к у р о р. Дралась. Там, на шоссе, стояла наша пушка. Мне было тринадцать, а судье — девятнадцать. Но, наверное, он тоже был наивным подростком, если верил, что шестью снарядами остановит танковый корпус.

Д е б р и н. Остановил?

П р о к у р о р. Да. То есть они сами остановились, вычислив по логике взрослых, что перед ними мощный противотанковый заслон. Тут ведь озера кругом, болота — другой дороги на Москву нет.

Д е б р и н. Вы сказали сейчас самое сильное в защиту подростков: они способны на поступки, от которых заходит в тупик ум взрослого.

П р о к у р о р. Ну, тут можно сказать сильнее — глупая, мол, мелюзга! И вообще, да не судите корову, съевшую цветы, ибо не ведает, что творит. Вам не кажется, что это еще унизительней? И человека нельзя лишать главного, что отличает его от коровы, — права отвечать за все?

Д е б р и н. Ну, отсидят. С воровками, спекулянтами, своднями. Станут лучше?

П р о к у р о р. Нет. А где выход? Красная цена делу — два дня. А мы тянули его до отупения. Все впустую — разговор глухих! Выход где? Что молчите?

Дебрина скрывает темнота. В луче прожектора Л и л я — не спит на дежурстве.

Л и л я. Я же хотела выступить в суде…

П р о к у р о р. …свидетелем обвинения или защиты?

Л и л я. Скорее — обвинения. Будем откровенны — они не дают повода обольщаться: двоечницы, прогульщицы, хамки. Такие люди — бедствие нашего общества. Куда девать их — убить? Как быть, если вечно среди живущих есть некрасивые люди? Первый закон этики гласит: вы можете не уважать человека за его личные качества — глупый, грубый. Но в каждом человеке вы обязаны чтить человека. Это закон моей профессии — перевязывают рану даже врагу…

Радиоколлаж реплик, уже прозвучавших в суде: «А если это человек некультурный?», «Не человек он!», «Сорняк!», «Крендель с ногтем!»

П р о к у р о р. Тих-ха! Напоминаю свидетелю — вы уклоняетесь от темы.

Л и л я. Нет-нет, я всего лишь уточняю, почему в этом вагончике убеждены — бить плохого человека можно. Ведь плохих всегда и с древности бьют. А все мы, боюсь, в чем-то да плохи. Я, врач, обвиняю — преступник социально опасен, ибо убежден в своем праве плюнуть в лицо ближнему или нажать кнопку для уничтожения плохой нации.

Радиоколлаж реплик: «Два раза по печени — как шелковый!», «Не человек он! Мало дали!», «Мётлы! Размалевались, как уличные!»

«Размалевались, как уличные!» Я похожа на уличную? А на мне, простите, косметики больше. О, это хитрое промтоварное сооружение — беззащитная женственность! Поймите наконец, они не злоупотребляют косметикой — наоборот, употребляют ее мало, неумело, впервые. Это подростки — это их стиль: они все делают плохо, потому что всё впервые. У Льва Толстого есть слова о «пустыне отрочества». О людской пустыне и одиночества среди людей. Это правда. Дети защищены от одиночества беспамятством природы. Взрослые тоже по-своему защищены от него — проектами городов будущего, делами, практицизмом. И знаете, Оля, я иногда думаю, что подростки самые нормальные люди среди нас — они, как подсолнух, тянутся к людям. И каким-то инстинктом будущего угадывают тайну живой воды: все мертво — книги, Бетховен, культура, — если люди равнодушны к людям. Господи, подросток молит о любви, как о воде в пустыне! Полюбите его — ради вас он оделся эффектнее пугала. Он не жалел труда, сооружая такие вульгарно-кричащие джинсы, что уже теперь-то вы заметите и полюбите его. Все для вас — щедрость краски на веках, отборные хохмы, лучшие в мире ужимки: полюбите меня! А потом у себя в кабинете я ставлю диагноз — мания уродства. Это сугубо подростковая болезнь. В семнадцать лет Ив Монтан пытался покончить с собой из ужаса — он урод! И я часами уговариваю их в кабинете: не бегайте за каждым прохожим и не грозите вслед кулаком за то, что не полюбили, — у вас совсем не кривые ноги и не свиные бусинки-глазки. Будет ли понят смысл этой муки — пробиться через пустыню к людям?

П р о к у р о р. Где выход? Давайте хотя бы во сне поменяемся местами — судите их сами. Где выход?

Л и л я (растерянно). Не знаю. Все впустую — разговор глухих?! Нет, во сне все легко — сейчас я совершу чудо: мы возьмемся за руки и вместе пробьемся через пустыню. Поднимайтесь, люди! Этой ночью мы придем в серебряный город. Мы будем жить среди самых лучших людей, если полюбим друг друга. Мы пробьемся — в дорогу!

Резкий, сильный свисток паровоза. Шум, крики в темноте.

Голос конвоира: «Дор-рогу! Дор-рогу!»

Свет. Утро. Зал суда. Усиленный наряд к о н в о я, отжимая толпу, вводит И н г у и З и н у. Здесь все, кроме Лили и матери Инги. Р о д и т е л и подсудимых с вещами. У м а л я р к и полиэтиленовый пакет с апельсинами.

П а ш и н а (бежит за дочерью). Зина! Зина!

К о н в о и р. Па-асторонись! Дорогу!

Б е л о в (пытаясь прорваться сквозь конвой). Маме лучше… Я поеду с тобой! Мы будем вместе!

Конвоир с силой удерживает Белова, не подпуская к дочери.

И н г а. Папка, не плачь… не плачь, папка!

З и н а. Отцу не пиши… Элементы копи себе на шубу! С толстым мехом бери!

Д е б р и н (пытаясь передать Зине апельсины). Зина! Пиши мне в редакцию! На редакцию! Зина-а!

З и н а (матери). С толстым мехом! Запомнила? С толстым!

И н г а. Папка, держись… я вернусь, папка!

Б е л о в. Я поеду с тобой! Доча! Доча-а!

П а ш и н а. Зина… я одна? Я одна… Зина?!

К о н в о и р. Ат-ставить разговоры! Дорогу!

С т а р у х а Г р и б о в а исподтишка крестит девушек в спину.

Все занимают свои места.

С е к р е т а р ь. Встать! Суд идет!

Все встают. Входит с у д е й с к а я к о л л е г и я.

С у д ь я. Сесть. (Молчит.) Мда. Ну, все уже всё сказали, и подсудимые выступили лихо. Но бывает, что в последнюю минуту человек понимает… В нарушение порядка (адвокату) — вы извините? — предоставляю последнее слово подсудимым еще раз. Пашина Зинаида Борисовна.

З и н а (встает). Торжественно обещаю искупить самоотверженным трудом на благо… эт, куда Родина пошлет… эт… хм, ну! (Тупо изучает потолок. Садится.)

С у д ь я. Цыпкина Василиса Юрьевна.

Ц ы п к и н а (улыбчиво оглядывает зал. Малярке). В последних словах, значит, кланяйтесь от меня на стройке. Привет всем! Все. (Садится.)

М а л я р к а. И тебе кланяться велели — Дуня Сомина, теть Сима, Нина Бузакова. (Испуганно прикрывает рот, покосившись на судью.)

С у д ь я. Белова Инга Владленовна.

И н г а (самой себе). Встать! (Встает.) Похристарадничать, что ли? А вдруг я не раскаялась?! Раскаялась или нет? (Гадает на пальцах, с закрытыми глазами сближая в воздухе указательные пальцы — сойдутся или нет? Не сошлось.) Ай-яй, подсудимая не раскаялась. И не хочет в хор! (Командует себе.) Сесть.

С у д ь я. Для оглашения приговора прошу всех встать.

Все встают. Перестройка конвоя — двое, печатая шаг, берут под стражу Цыпкину, четверо замирают по стойке «смирно» рядом с Ингой и Зиной. Таков порядок — усиленный конвой при оглашении приговора.

(Оглашается приговор.) «Суд в составе председательствующего и народных заседателей, заслушав и рассмотрев дело по обвинению несовершеннолетних Пашиной, Беловой и Цыпкиной в избиении Арбузовой и Хоревой, на основании Уголовного кодекса РСФСР, постановляет: первое — отвергнуть как недоказанное нетрезвое состояние подсудимых…»

М а т ь Ц ы п к и н о й. Дай бог тебе здоровья!

С у д ь я. «Второе. Суд не доверяет показаниям свидетелей Грибовой, Карповой, Сёмина и расценивает как оговор факт употребления подсудимыми нецензурных выражений. Суд выражает вышеназванным свидетелям порицание за оскорбления в адрес подсудимых». Приношу извинения также от себя лично. Я кричал тут…

Радостный шум в зале. Белов с облегчением утирает испарину со лба.

М а т ь Ц ы п к и н о й. Да на нас не крикнуть — мы ж!..

С у д ь я. «Третье. В эпизодах от тридцатого января, восьмого марта и первого апреля подсудимые Пашина, Белова и Цыпкина беспричинно, из хулиганских побуждений…»

Общий шепот ужаса: «Двести шестая!..»

«…избили Арбузову и Хореву с нанесением Арбузовой легких телесных повреждений. Суд квалифицирует дело по статье…»

Зал разом подается вперед.

«…двести шестая, часть вторая Уголовного кодекса РСФСР…»

Шепот-выдох зала: «А-а-а!»

«…и постановляет назначить наказание, связанное с лишением свободы: Пашиной Зинаиде Борисовне — три года с отбыванием в колонии общего режима, Беловой Инге Владленовне — три года с отбыванием в колонии общего режима, Цыпкиной Василисе Юрьевне — два года с отбыва…»

И н г а (насмешливо, перебивая судью). А хор в колонии есть?

З и н а (весело). Есть! Споем? (Выламываясь, поет веселенькую мелодию.)

Пашина в ужасе бросается к дочери. Мать Цыпкиной и малярка спешно суют Цыпкиной вещи и пакет с апельсинами. У той все врассыпную. Апельсины катятся по полу. Конвой сцепляет руки локоть в локоть, преграждая доступ к подсудимым. Цыпкина ползает у ног конвоя, подгребая оттуда, «с воли», раскатившиеся апельсины.

С у д ь я (вне себя). Цыпкина, встать!!

Ц ы п к и н а. Чё?

С у д ь я. Стоять перед законом! (Дочитывает приговор.) «Цыпкиной Василисе Юрьевне два года с отбыванием в колонии общего режима. Но учитывая, что подсудимые молодые девушки, что они будущие матери и жены, учитывая то высокое уважение, какое оказывает наше общество женщине, суд считает возможным применить условную меру наказания, освободив из-под стражи в зале суда…»

Он читает дальше, перечисляя их фамилии, но этого уже не слышно — крик, плач. По-деревенски голосит Цыпкина, захлебываются от слез Зина, Инга, Галя.

Конвой: «Кругом… арш!» — покидает зал.

Ц ы п к и н а (с криком роняя апельсины). Дяденька, родненький, я ж обманула! Я ж ударила Галу! (Бросается не то на колени, не то за апельсинами.)

С у д ь я (вне себя). Цыпкина, встать! Вон, понимаешь! Дай договорить! Как напутствие молодежи предлагается заслушать доклад. (Надевает очки, раскрывает пухлую красную папку.) «Роль советской женщины велика. В годы Великой Отечественной войны она, невзирая на пули…»

З и н а (кричит, захлебываясь от слез). Я вспомнила, вспомнила — я «Овод» читала! Он любил и уехал, потому что никто не верил. Никто! Никто! Ник-то! (Беззвучно плачет, рухнув лицом в колени.)

С у д ь я. «В годы Великой Отечественной войны…» (Захлопывает папку. Молчит, сняв очки.) В годы войны, а конкретно в сорок первом… (показывая на прокурора) вот Оля наша… наша Оля, знаете. (Молчит, волнуясь.)

Все смотрят на прокурора. Та деловито — устали глаза! — протирает глаза под очками. Прячет лицо — из-под сдавленного ладонями лица вырывается, кажется, ее обычный резкий смешок. Быстро выходит из зала, пряча сдавленные рыдания. Все молчат.

Домой идите, девочки. Суд окончен.

Выходит из-за стола, из зала — на улицу. Присев на ящиках у ларька, пытается закурить — руки не слушаются. Дебрин дает ему прикурить. Молча курят. Девочки, оцепенев, сидят на своих местах.

М а т ь Ц ы п к и н о й (идет к дочери). Долго ты меня будешь мучить, халява?! (Замахивается на дочь — обнимает, плачет.)

П а ш и н а (улыбаясь, с узелком идет к дочери). Я тебе пирожков напекла — пеку ночью… одна. (Роняет пирожки, оцепенев.)

И н г а (обняв отца). Папа… папка!

М а л я р к а (обняв и раскачиваясь, успокаивает рыдающую Галю). Держись… ты мать! Ты мать… держись!

Раскаты грома — гроза. В зале темнеет. Судья и Дебрин курят у ларька. Выхваченное из полутьмы лицо судьи…

С у д ь я. Ночь сочинял — курам на смех… Там, в сорок первом, нашу деревню расстреляли. Вывели баб на расстрел, а они, как львы, на пули скачут — детей заслоняют. Не судил бы я женщин! Судим их — мужики! А они родят и на крест пойдут… О, идут!

Хватившись судьи, к нему идут зареванные д е в о ч к и и их р о д и т е л и.

Ц ы п к и н а. Я… я… землю есть буду!

С у д ь я (в гневе). Цыпкина, вон! Смилуйся, сгинь! Вот вы у меня где (пилит себя ребром ладони по шее), вот! Видеть вас не… Марш по домам!

Шум накрапывающего дождя. Девушки жмутся ближе к судье. Адвокат раскрывает зонт.

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а (прикрывшись от дождя газетой). Передохнуть дайте! Ступайте… марш! Нервов нет?!

З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а. Вы любого доведете… вы… вы!.. (Умолкает, сунув под язык валидол.)

И н г а (сняла с себя куртку, укрыв отца). А на воле дождь…

А р б у з о в а (раскрыв зонт над Верой и Галей). Развезет теперь окопы-то…

З а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а. Да расходитесь наконец! Не насиделись в суде? Марш!

З и н а (плачет). Я читала! У меня была собака — мы гуляли… Потом папа ушел… Я читала!

С у д ь я. Уйдите — прошу… Люди вы, люди, к плохому привычны, а от хорошего плачете?.. Идите, девочки, — промокнете. Ноги простудите.

Сильный шум дождя. Никто не уходит. Стоит, замечтавшись, под зонтиком адвокат. Притулились под одним плащом малярка, Пашина, мать Цыпкиной, Дебрин отдал свою куртку женщине-заседателю, та укрыла Зину. Спряталась под газету старуха Грибова. Жмутся друг к другу. Мокнут под дождем. Молчат. Тот момент единения людей, когда разойтись невозможно. Судья однообразно мычит какую-то ноту, подставив дождю мокрое от слез лицо: «М-м… а-а… мм… а-а-а!»

Р а д и о р е п о р т а ж. Репортаж об этом судебном процессе был опубликован в журнале «Молодой коммунист». Как в репортаже, так и в пьесе автор изменил подлинные имена героев. Это люди. Им жить. И все же один человеческий документ должен остаться в памяти. Запомните — станция Лобня, двадцать семь километров от Москвы. В 1941 году по трагической случайности это шоссе на Москву оказалось неохраняемым. Шли танки. И оборону шоссе приняла на себя группа подростков. У них была одна пушка и шесть снарядов. У них не было ничего, кроме способности человека встать на пути бесчеловечности и стоять насмерть живым заслоном любви. Танки не прошли.

З а н а в е с.