"Женевский" счет

Глава VIII ГЕНЕРАЛ БОЛДЫРЕВ

«Акт об образовании Всероссийской Верховной власти, принятый на Уфимском Государственном совещании, имевшем место в Уфе 8–23 сентября 1918 г.

Государственное совещание в составе Съезда Членов Всероссийского Учредительного Собрания и уполномоченных на то представителей Комитета Членов Всероссийского Учредительного Собрания, Временного Сибирского правительства, Областного правительства Урала; казачьих войск: Оренбургского, Уральского, Сибирского, Иркутского, Семипалатинского, Енисейского, Астраханского; представительств Башкирии, Алаш, Туркестана и национального Управления Тюрко-Татар внутренней России и Сибири и Временного Эстонского правительства; представителей съезда городов и земств Сибири, Урала и Поволжья; представителей политических партий и организаций: партии социалистов-революционеров, Российской социал-демократической рабочей партии, трудовой народно-социалистической партии, партии Народной Свободы, Всероссийской социал-демократической организации «Единство» и «Союза возрождения России» — в единодушном стремлении к спасению страны, воссозданию ее единства и обеспечению ее независимости

Постановило:

Вручить всю полноту Верховной Власти на всем пространстве Государства Российского Временному Всероссийскому Правительству в составе лиц: Николая Дмитриевича Авксентьева, Николая Ивановича Астрова, генерал-лейтенанта Василия Георгиевича Болдырева, Петра Васильевича Вологодского и Николая Васильевича Чайковского…

…

Временное Всероссийское Правительство, впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания, является единственным носителем Верховной Власти на всем пространстве Государства Российского…»

За отсутствием некоторых членов Директории ее временно пополнили эсер В. М. Зензинов, кадет В. А. Виноградов и профессор В. В. Сапожников.

Возглавил Директорию бывший эсер Н. Д. Авксентьев.

Генералу Болдыреву был выдан следующий документ:

«Указ Временного Всероссийского Правительства

г. Уфа № 2 11/24 сентября 1918 г.

Члену Временного Всероссийского Правительства генерального штаба генерал-лейтенанту Василию Болдыреву вручается Верховное Главнокомандование всеми Российскими Вооруженными Силами.

Члены Временного Всероссийского Правительства:

Николай Авксентьев, Владимир Зензинов,

Василий Сапожников

Временный Управляющий делами А. К…»

Впоследствии окончательно заместили Н. И. Астрова — кадет В. А. Виноградов, а Н. В. Чайковского — эсер В. М. Зензинов.

Профессор Василий Васильевич Сапожников пользовался в Сибири большой популярностью как общественный деятель и научный работник. Сапожников — ученик знаменитого К. А. Тимирязева. По своим политическим взглядам и убеждениям Сапожников примыкал к сибирским областникам. На совещании в Уфе Сапожников, по мнению современников, являлся едва ли не самой крупной фигурой, но для политической деятельности Сапожников совершенно не подходил. Он скончался от рака легких в августе 1924 г. И вовремя — не миновать ему иначе всех прелестей «женевского» перевоспитания…

Директория лишила прав все прежние областные правительства. В октябре она подалась в Омск, в ту пору «посибиристей» означало и понадежней.

Из показаний Савинкова Военной коллегии Верховного суда СССР на утреннем заседании 27 августа 1924 г.:

«…Затем я пробрался в Уфу, потому что там должно было быть Государственное совещание. Когда они образовали Директорию и во главе ее стал Авксентьев, я пошел к Авксентьеву и сказал ему то, что я говорю вам сейчас, и предложил ему, что я уеду за границу, пусть Директория пошлет меня с какой-нибудь миссией туда, чтобы меня не было в Сибири и чтобы я им не мешал. Авксентьев чрезвычайно охотно на это согласился. Сибирское правительство, вообще сибиряки всячески меня отговаривали, и даже Сибирское правительство предлагало мне войти в его состав. Но я отказался войти… Я никому не хотел мешать. Если бы я принял это предложение, то было бы еще больше драки (между Сибирским правительством и Директорией). Авксентьев согласился и отправил меня за границу, в Париж, с особой миссией, военной…»

Правые сразу возненавидели Директорию. Правым гимн «Боже, царя храни», хоть на любой манер, а все благозвучнее чужестранного «Интернационала» — ну сравнения нет! Левых тоже не порадовало образование Директории, особенно свободолюбивые остатки Комуча. Эти остатки все пытались предотвратить сползание Директории на кадетско-монархические позиции, за что и заплатили в самом скором будущем своими головами — ценность, разумеется, не ахти какая, ежели мерить мир нашими «женевскими» мерками. И действительно: не человек важен и не люди, а движение, общее движение к светлому завтра.

Рабочим органом Директории стал Совет Министров, председателем его — милейший и обходительнейший Петр Васильевич Вологодский: и в Государственной думе четвертого созыва заседал, и при Сибирской областной думе правил, и при Директории — тоже, и даже при Колчаке. Ну связывай этого юриста в узел, а ему хоть бы что; пожалуй, только спросит, какой гимн удобнее исполнять. И Авксентьева скоро Колчак вышлет под караулом из России, и самого Колчака пристрелят, и Болдырев наладится слать из рабоче-крестьянской тюрьмы прошения о помиловании во ВЦИК, а Петр Васильевич знай будет варить себе кофе не то в Шанхае, не то в Тяньцзине. Надо же перед работой взбодриться. Сумел он не только улизнуть из мясорубки последних месяцев правления Колчака, но и вывез кое-какой багаж (так, мелочь) и устроился вполне благополучно в приличном банке; и даже весь остаток дней выверял к печати пространнейший дневник — сундук с диссертациями для историков.

На пост военного и морского министра дал согласие вице-адмирал Колчак, став таким образом подчиненным генерал-лейтенанта Болдырева.

Нервы у вице-адмирала требовали лечения, и уже давно. До революции еще лечился, а после…

Председателю Директории Николаю Дмитриевичу Авксентьеву в 1918-м исполнилось сорок. В революцию 1905 г. Авксентьев справлял обязанности члена исполкома Петербургского Совета рабочих депутатов от партии социалистов-революционеров. После двух лет ссылки (торчать в глухой деревушке!) почувствовал определенную надорванность и бежал, благо в этом не было никакого риска. Как революционер с заслугами прошел в члены ЦК своей партии и, больше того, возглавлял ее правое крыло.

К великому огорчению Виктора Михайловича Чернова, Авксентьев выступал против террора, за легальную работу, а Виктор Михайлович доказывал, что все же надо спускать вельможную кровь — как воду, спускать. И наладились спускать от самых правых революционеров и до самых левых, да по всем пространствам бывшей Российской империи. И все исключительно по идейным соображениям.

А как не спускать, коли все последние достижения социально-общественных наук к этому клонят?

Тут Виктор Михайлович как знаток марксизма грешил против основоположников. Террором монархию не убить — это еще на диспутах Ленин с Плехановым доказали. Тут и классы, и диктатура рабочего класса, и ткачевское принуждение несознательного народа, и вообще «женевские» будни…

Вот впечатления очевидца от Авксентьева:

«…Среднего роста, несколько плотный, с вьющимися волосами, умеющий владеть собой, с прекрасными ораторскими приемами, горделиво покачиваясь, он бросал такие слова съезду:

— …Президиум не может не приветствовать съезд кадетской партии, ибо эта партия есть партия народной свободы. Это не есть партия помещиков, не партия капиталистов, это партия, которая наравне с нами (съезд проходил крестьянский. — Ю. В.) стремилась к свержению царизма…»

Хоть на пьедестал Николая Дмитриевича.

После Февральской революции Авксентьева избирают председателем исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов и членом исполкома Петросовета. В правительстве Керенского Николай Дмитриевич набрался министерского опыта. После Октябрьской революции ораторствующий Николай Дмитриевич покинул партию эсеров и в 1918 г. пристал к «Союзу возрождения России». Это он, Авксентьев, столь непочтительно выражался о белочехах: «Мы не хотим иметь своих латышей», — подразумевая красные латышские полки. Вроде латыши у большевиков за наемников на самую черную и кровавую работу.

Многое в Авксентьеве напоминало Керенского, а посему белые, из тех, что поправей, мечтали его придавить, и чем быстрее — тем лучше. Недаром при высылке из России Авксентьева сопровождал взвод английских солдат — аж до самой китайской границы! Никакой веры не давали белым ни Николай Дмитриевич, ни почтенный великобританский полковник Уорд: надежнее, ежели со взводом мидлсекских стрелков. И для белых не только острастка, но и отрада: все говорят по-английски и во всем заграничном, ну самая настоящая Антанта!

В последний раз эсеры, и среди них учредиловцы, угодят в «мясорубку с ледяной купелью», по выражению одного из летописцев тех дней, накануне краха колчаковщины. 24 декабря 1919 г. в ответ на восстание в Иркутске командующий военным округом генерал Сычев арестовывает свыше 30 эсеров.

4 января Сычев получает приказ от семеновского генерала Скипетрова эвакуировать арестованных. Их и доставляют в указанное место — на станцию Лиственичное, а оттуда загоняют в трюм парохода «Ангара». Здесь из-за реки Байкал не замерзает.

Когда пароход оторвался достаточно от берега, принялись по одному извлекать арестантов из трюма, предлагая дать подписку о выезде из Сибири в трехдневный срок. Затем требовали раздеться догола и вели на корму, где якобы свалена тюремная роба. Холодновато раздеваться, а что поделаешь?..

А на корме казак Лукан встречал арестантов дубинкой по темени — и в воду любителя «Интернационала». Ну прямо в духе древних хроник.

Так и проверили счет арестантам. Точнейшая цифра — тридцать один! Да за веру, царя и Отечество можно и весь Байкал перепрудить! Мать их всех! Да не мы их, так они нас!

Надо полагать, Лукан ту дубинку обмыл и хранил как память о самых святых и светлых часах своей жизни.

Отряд японцев с палубы наблюдал за этим действом с превеликим воодушевлением…

«…Мы, члены Временного Всероссийского Правительства, избранные на Государственном совещании в Уфе, торжественно обещаем хранить верность народу и государству Российскому и выполнять наши обязанности в полном соответствии с принятым на Государственном совещании актом об образовании Верховной Власти…»

Чем не реквием?

Таким образом, книги Самсона Игнатьевича и вывели меня на любопытно-преступную фигуру бывшего главнокомандующего войск Директории Василия Георгиевича Болдырева.

Тоже головоломка! Как мог сын деревенского кузнеца пролезть в генерал-лейтенанты? Ведь в царской России обрести положение мог лишь дворянин или человек с состоянием. Нам это вдалбливают едва ли не с того нежного возраста, когда мы впервые начинаем хлопать ресничками.

Познавал грамоту и счет Болдырев в церковно-приходской школе — самом бедняцком учебном заведении, ниже не существовало. Этому заведению обязано своей грамотностью и вообще культурой (а стало быть, и своим государственным подходом к делам) большинство наших руководителей 20–60-х годов. Мой отец учился в таком же, правда, позже закончил рабфак и «языковой» институт.

В послеоктябрьскую эру при заполнении анкет это самое церковно-приходское образование проходило, как, скажем, для Англии Харроу, Оксфорд или Итон.

До 15 лет Василий Болдырев махал молотом в кузне отца, но при всем том успешно выдержал экзамены в Пензенское землемерное училище — это уже не только для бедняка, но и богатого добротное среднее образование.

И этого, однако, мало Василию Болдыреву: на сбереженные рубли отправляется в Петербург и сдает экзамены в Военно-топографическое училище. Сын бедного кузнеца — и офицер? А как же отдел кадров? А учет партийности, идейно-политический облик, происхождение и все такое прочее?.. Но это что, дальше и вовсе непонятное: в 1903 г. молодой Болдырев уже среди выпускников Академии Генерального штаба по первому разряду. И это-то при таком посконно-лапотном происхождении и вообще явной классовой несовместимости с буржуазно-помещичьим строем императорской России!

В русско-японскую войну Василий Георгиевич ранен и награжден за храбрость. С 1911 г., то есть 36 лет от роду, он приступает к чтению лекций в Академии Генерального штаба; по защите диссертации — профессор. За ним уже почетный список ученых трудов.

С июля 1914 г. Болдырев — на должности начальника штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии. За кровавые бои под Ивангородом его отмечают Георгиевским оружием, за оборону крепости Осовец — Георгиевским крестом, за разгром австрийского корпуса под Красниками — чином генерал-майора. С августа 1916-го — он уже генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта.

Судьбе было угодно, чтобы отречение Николая Второго произошло на глазах Болдырева. Сам акт отречения[142] некоторое время хранился у Василия Георгиевича. Летом того же года он получает 43-й корпус в Двенадцатой армии того же фронта.

«Мягко выражаясь, странная логика у большевиков, — окидывал мысленно недавнее прошлое Болдырев. — Убеждать солдат втыкать штыки в землю и уходить домой, звать к прекращению братоубийственной войны и натравливать на офицеров, а когда в Рижской операции армия дрогнула, попятилась, обнажила Петроград, то вдруг взбелениться на это как „классовую провокацию“…»

Тогда, после операции, члены армейского комитета ознакомили генерала с высказываниями вождя большевиков.

Ленин писал:

«Помещики и буржуазия, с партией к.-д. (кадетов. — Ред.) во главе, и стоящие на их стороне генералы и офицеры сорганизовались, они готовы совершить и совершают самые неслыханные преступления, отдать Ригу (а затем и Петроград) немцам, открыть им фронт, отдать под расстрел большевистские полки… — все это ради того, чтобы захватить всю власть в руки буржуазии, чтобы укрепить власть помещиков в деревне, чтобы залить страну кровью рабочих и крестьян».

— Вот это действительно провокация, и чудовищно бессовестная! — заявил членам армейского комитета генерал. — Разложить армию, а вину за ее боевую непригодность свалить на офицерство! Да это же самое настоящее злодейское натравливание народа на офицерство! Нет, это не провокация, это хуже — это преступление! Зачем, чьей кровью хочет залить офицерство страну? Оно вместе с вами сражается все эти годы, а вот где был господин Ленин? За какие заслуги немцы пропустили его через свою территорию еще в апреле или там в марте… не знаю точно… Еще третьего дня немцы жали нас во всю мощь — сколько мы схоронили солдат и офицеров, а господин Ленин пересекает Германию в поезде — это как прикажете понимать? Кто ему дает право извращать факты и поливать грязью, бесчестить наше офицерство? Он самый главный из тех, кто прикладывает руку к разложению армии и предопределяет успехи врага…

«Как же так, — уже наедине с собой продолжал недоумевать Болдырев, — разложить армию, превратить ее в сброд — и возмущаться тем, что она не способна защитить Петроград?!»

Рижская операция оказалась последней операцией для России в первой мировой войне. Целью германского наступления являлась Рига. Подступы к ней обороняла Двенадцатая армия Северного фронта — наиболее большевизированная из всех армий, ее представители поддерживали прямую связь с лидерами большевиков в Петрограде.

Северным фронтом командовал генерал от инфантерии В. Н. Клембовский — бывший помощник начальника штаба Верховного главнокомандующего, Двенадцатой армией командовал генерал Д. П. Парский.

Эту армию составляли 13-й, 21-й, 27-й, 43-й и 49-й армейские, 6-й и 2-й Сибирские корпуса и две Латышские стрелковые бригады общей численностью 161 тыс. солдат и офицеров при 1149 орудиях — сила, вполне достаточная для отражения германского натиска. Причем Сибирские корпуса имели репутацию наиболее стойких и надежных в русской армии.

43-м корпусом командовал генерал-лейтенант Болдырев: три дивизии и Латышская стрелковая бригада. Корпус занимал оборону на направлении главного удара Восьмой германской армии, выделенной для захвата Риги: командующий генерал Гутьер, три корпуса из одиннадцати пехотных и двух кавалерийских дивизий. Прорыв русских позиций генерал Гутьер наметил на узком участке севернее станции Икскюль с преодолением Западной Двины. Это была та самая знаменитая Восьмая армия, которая столь успешно действовала против русских армий Самсонова и Ренненкампфа в начале войны. Тогда ею командовал генерал Притвиц, смененный в критический момент генералом Гинденбургом. Ту победу в августе четырнадцатого немцы и по сию пору чтят как одну из самых выдающихся в своей истории.

В четыре часа 19 августа 1917 г. германская артиллерия принялась пробивать брешь в русских позициях. Основу ее огневой мощи составила группа подполковника Брухмюллера из 600 орудий и 230 минометов. Подполковник слыл лучшим артиллеристом германской императорской армии.

Это была редкая в летописях войн операция, в которой обороняющаяся сторона знала не только о направлении будущих ударов, их очередность, но и точное время. Основные сведения русскому командованию доставил перебежчик-эльзасец.

Несмотря на почти исчерпывающую осведомленность и подготовленную оборону, армия, обессиленная антивоенной и противоправительственной агитацией, бросила позиции и покатилась и, если бы не выдающаяся стойкость Латышских бригад (они сражались за свою Ригу), оказалась бы в окружении, как самсоновская в августе 1914-го. Немцы прямым образом на это рассчитывали.

В ночь на 21 августа русские войска поспешно оставили Ригу и Усть-Двинск (Даугавпилс), потеряв 25 тыс. человек, из них около 15 тыс. пленными и пропавшими без вести, в основном дезертирами. Немцы захватили 273 орудия, 256 пулеметов, 185 бомбометов, 48 минометов и много другого военного имущества. У генерала Болдырева эти дни память подернула черным.

Полнокровная, добротно оснащенная армия посыпалась от первого удара. Ничто уже не могло предотвратить вражеское нашествие. Россия поникла, немощная и беззащитная. В эти дни и дал клятву генерал бороться с большевизмом без пощады к себе, как с самой ядовитой отравой, лживой и беспринципной сказкой…

Дорога на Петроград лежала открытой.

«Наше наступление на Ригу вызывает в России большое беспокойство за участь Петербурга, — вспоминал фон Гинденбург. — Столица России начинает волноваться. Она чувствует непосредственную угрозу. Петербург — голова России — приходит в состояние высшей нервозности…»

Однако Петроград не пал.

По признанию Гинденбурга, только чрезвычайные обстоятельства лишили германскую армию почетной возможности занять столицу бывшей Российской империи. Сразу же после завершения операции значительная часть войск Восьмой армии генерала Гутьера была снята с Рижского участка. Следовало сверхсрочно латать дыру на итало-австрийском фронте. Катастрофические поражения австрийцев ставили под угрозу существование Австро-Венгрии. В то лето не утихали кровавые бои и на Ипре, во Фландрии, и с августа — снова под Верденом.

«Нет ничего странного в этой политике Ленина, все даже очень логично, — развивал свои доводы Болдырев. — Ленин согласен на все для захвата власти своей партией. Во имя этого захвата следовало деморализовать, обездвижить армию — опору любого государственного строя, — и Ленин это организует. Весь семнадцатый год армия буквально разваливается по частям. Для большевиков нет понятия Родины. Они провозглашают вредным, кабальным, буржуазным само это понятие.

В подобных условиях крайне опасно появление немцев в Петрограде и других центрах России. В Петрограде — штаб революционной смуты; разложившиеся воинские части — опора большевизма.

Все, о чем говорили в эти месяцы вожди русской армии (генералы Алексеев, Корнилов, Деникин), становится вдруг и требованием большевиков: сплотиться и не пускать немцев — никаких антивоенных лозунгов, только отпор, только истребление захватчиков!

Что за бессовестное превращение!..

В этом существо большевизма. Это они называют диалектикой, классовым анализом: ради власти идти на все, вплоть до преступлений, а если вдруг объявится необходимость в противоположном действии (как, скажем, необходимость защиты Петрограда) — не туда гребли и надо отыграть задний ход, — не беда: замоют новой кровью. Власть, любой ценой власть! Любые решения и поступки ради власти! Не существует морали, не существует недозволенного. Нет и не может быть ничего святого, кроме продвижения к власти, захвата власти и удержания власти! Это единственная ценность, и обладание ею уже само по себе служит оправданием всего, даже самого невероятного преступления. Впрочем, его в таком случае не называют преступлением. Это уже нечто другое…

Большевикам важна лишь их политическая доктрина. Нет их, большевиков, — и пусть треснет Россия, провалится, изойдет дымом и прахом. Именно под этим углом зрения они толкуют русскую историю: убогая она, недоумочная без них, ленинцев. Вот ежели бы они заправляли в дружине князя Игоря или, скажем, в обществе декабристов!.. Поэтому они столь решительны и так готовы к разрушению. И нет ничего странного в их требованиях военного поражения России в японской, а затем нынешней, германской, войнах. Конечно, с поражением устои государства расшатываются, ближе цель — власть. Не сомневаюсь, как только они закрепятся у власти, то, выражаясь их же языком, они превратятся в самых отъявленных империалистов. Любой ценой власть — вот смысл их политики, здесь вся логика, все прочее — блажь…»

В сентябре 1917 г. Ленин пишет письмо Центральному Комитету, Петроградскому и Московскому комитетам РСДРП(б) («Большевики должны взять власть»):

«…Большинство народа за нас. Это доказал длинный и трудный путь от 6 мая до 31 августа и до 12 сентября: большинство в столичных Советах есть плод развития народа в нашу сторону.

Демократическое совещание обманывает крестьянство, не давая ему ни мира, ни земли.

Большевистское правительство одно удовлетворит крестьянство.