"Ты только отыщи его…"

I

В жаркий майский день я без всякой задней мысли подремывал у себя в кабинете, когда меня вдруг разбудил телефон — я даже вздрогнул. Я взял трубку.

— Да, Джина.

— На проводе мистер Шервин Чалмерс, — беззвучно прошептала Джина.

У меня тоже перехватило дух.

— Чалмерс?! Боже правый! Уж не в Риме ли он?

— Он звонит из Нью-Йорка.

Дыхание вернулось ко мне, но не до конца.

— Ладно, соединяй, — сказал я и подался вперед, взбудораженный, как старая дева, обнаружившая у себя под кроватью мужчину.

Четыре года я заведовал римским корпунктом «Нью-Йорк вестерн телегрэм», но с владельцем газеты беседовал впервые.

Он был мультимиллионером, диктатором в своей области и блестящим газетчиком. Когда Шервин Чалмерс звонил вам лично, это было равноценно президентскому приглашению на чаепитие в Белый дом.

Я поднес трубку к уху и стал ждать. Послышался обычный шум и треск, потом чопорный женский голос спросил:

— Это мистер Досон?

Я сказал, что да.

— Подождите, пожалуйста, с вами будет говорить мистер Чалмерс.

Я сказал, что подожду, и подумал, как бы она отреагировала, заяви я, что ждать не намерен.

Снова послышались шум и треск, затем голос, похожий на удар молота по наковальне, пролаял:

— Досон?

— Слушаю вас, мистер Чалмерс.

Последовала пауза, в продолжение которой я гадал, что за пинок мне уготован. Что это будет пинок, я нисколько не сомневался. Я и представить себе не мог, что этот великий человек может позвонить, будучи всем доволен.

Но меня ждал сюрприз.

— Послушайте, Досон, — сказал он, — завтра моя дочь прибывает в Рим рейсом в 11.50. Я хочу, чтобы вы ее встретили и отвезли в отель «Эксцельсиор». Мой секретарь забронировала для нее номер. Вы это сделаете?

Я впервые услышал, что у него есть дочь. Я знал, что он был четыре раза женат, но дочь оказалась для меня новостью.

— Она будет заниматься в университете, — продолжал он, причем слова как-то нехотя вываливались у него изо рта, будто эта тема страшно ему надоела и ему не терпится поскорее с нею покончить. — На случай, если ей что-нибудь понадобится, я велел ей обращаться к вам. Только не давайте ей денег. Ни в коем случае. Она получает от меня шестьдесят долларов в неделю, этого вполне достаточно для молодой девушки. Ей надо сделать одну работенку, и если она выполнит ее так, как я того хочу, ей не придется особенно нуждаться. Но я хотел бы знать, что всегда есть кто-то под рукой на случай, если ей что-то понадобится, или она заболеет, пли что-нибудь в этом духе.

— Значит, здесь у нее никого нет? — спросил я — мне это очень не понравилось. Как няньку я себя ценю невысоко.

— Я дал ей несколько рекомендательных писем, и она будет учиться в университете, так что знакомые у нее появятся. — В голосе Чалмерса угадывалось нетерпение.

— Хорошо, мистер Чалмерс. Я ее встречу, а если что-нибудь понадобится, я устрою.

— Вот это мне и нужно. — Наступила пауза, потом он сказал: — Как там у вас дела? — Особого интереса он не выказывал.

Я сказал, что дела идут несколько вяло.

Наступила еще одна, долгая пауза, и я услышал его тяжелое дыхание. Я представил себе толстяка-коротышку с подбородком, как у Муссолини, глазами, острыми, как пешня, и ртом, похожим на медвежью пасть.

— На прошлой неделе о вас говорил Хэммсток. — вдруг сказал он. — Похоже, он считает, что пора вернуть вас сюда.

Я медленно перевел дух: эту весть мне до боли хотелось услышать все последние десять месяцев.

— Я, разумеется, буду рад, если это можно устроить.

— Я подумаю об этом.

Щелчок, раздавшийся в трубке, сообщил мне, что разговор окончен. Я опустил трубку на рычаг, оттолкнул стул от стола, чтобы дышать было вольготней, и уставился на противоположную стену, а сам тем временем думал, как здорово было бы вернуться домой после четырех лет в Италии. Не то чтобы мне не нравился Рим, нет, но я знал, что, пока я сижу на этой должности, у меня нет шансов пойти на повышение. Если я мог чего-то добиться, то только в Нью-Йорке.

После нескольких минут напряженных раздумий я прошел в приемную к Джине.

Джина Валетти, темноволосая веселая симпатичная девушка 23 лет, была моим доверенным секретарем с тех пор, как я начал работать в римском корпункте. Меня всегда поражало, как девушка с такой внешностью могла быть настолько умна.

Она перестала печатать и вопрошающе посмотрела на меня.

Я сообщил ей о дочери Чалмерса.

— Потрясающе, правда? — сказал я, присаживаясь на край ее стола. — Какая-нибудь рослая, толстая студентка, нуждающаяся в моих советах и внимании: чего только не сделаешь ради «Вестерн телегрэм»!

— А вдруг она красивая? — спокойно сказала Джина. — Многие американские девушки красивы и привлекательны. Ты можешь влюбиться в нее. Женитьба на ней принесла бы тебе немало выгод.

— У тебя на уме только супружество, — сказал я. — Все вы, итальянские девушки, одинаковы. Ты не видела Чалмерса — зато я видел. Вряд ли она может быть красивой, раз сна лошадка его кровей. К тому же он не захочет меня в зятья. Он наверняка планирует для дочери куда более выгодную партию, чем я, журналист.

Она посмотрела на меня долгим неторопливым взглядом из-под загнутых черных ресниц, затем повела красивыми плечами и сказала:

— Подожди, пока увидишь ее.

На этот раз Джина ошиблась, как, впрочем, и я. Красивой Хелен Чалмерс не оказалась, но не была ни рослой, ни толстой. Она показалась мне совершенно безликой: блондинка, очки в роговой оправе, широкая свободная одежда, туфли на низком каблуке. Волосы у нее были стянуты сзади в косу. Словом, она была настолько пресной, насколько может быть пресной студентка колледжа. Ни дать ни взять синий чулок!

Я встретил ее в аэропорту и отвез в «Эксцельсиор» с обычными любезностями, какие говорят незнакомому человеку. Она отвечала столь же вежливо. Пока я вез ее в отель, она успела так мне надоесть, что мне прямо не терпелось поскорее от нее избавиться. Я попросил звонить мне на службу, если ей что-нибудь понадобится, дал свой телефон и откланялся. Я был совершенно уверен, что она не позвонит. В ней чувствовалась расторопность, она явно не пропадет в любом положении и обойдется без моих советов и помощи.

Джина от моего имени послала в отель цветы. Она также отправила телеграмму Чалмерсу, что девушка благополучно прибыла.

С чувством исполненного долга я напрочь выбросил мисс Чалмерс из головы и вплотную занялся двумя многообещающими газетными материалами.

Дней десять спустя Джина предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал, но в отеле мне сказали, что она уехала шесть дней назад и адреса не оставила.

Джина сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется мистер Чалмерс.

— Ладно, займись этим сама, — ответил я. — У меня дела.

Джина справилась в полицейском управлении. Оказывается, мисс Чалмерс сняла трехкомнатную квартиру на виа Кавур. Джипа узнала и телефон. Я позвонил туда.

Когда нас соединили, девушка, казалось, удивилась, и мне пришлось дважды повторить свою фамилию, прежде чем до нее дошло. Оказалось, она так же напрочь забыла обо мне, как я о ней, и как ни странно, это меня задело. Она сказала, что все у нее в порядке, дела идут прекрасно, спасибо. В ее голосе угадывалось какое-то нетерпение, похоже было, ее раздражает то, что я навожу о ней справки. Кроме того, она говорила тем вежливым тоном, к которому прибегают дочери очень богатых людей, когда разговаривают со служащими отца, и это привело меня в бешенство.

Я перебил ее, снова напомнил, что в случае надобности я в ее распоряжении, и положил трубку.

Джина, которая все поняла по выражению моего лица, тактично заметила:

— В конце концов, она дочь миллионера.

— Знаю, — ответил я. — Отныне пусть сама о себе заботится. Она в буквальном смысле слова меня отшила.

На том и порешили.

Весь следующий месяц я ничего о ней не слышал. У меня было очень много работы, поскольку месяца через два я собирался в отпуск и хотел сдать дела в полном порядке Джеку Максуэллу, который должен был прилететь из Нью-Йорка сменить меня.

Я планировал провести неделю в Венеции, а потом закатиться на три недели на юг, в Искию. Это был мой первый долгий отпуск за четыре года, и я с нетерпением его ждал. Я собирался путешествовать один. Люблю побыть в одиночестве, когда это удается, люблю сам решать, где и надолго ли остановиться: в компании ж свобода передвижения всегда стеснена.

Спустя месяц и два дня после телефонного разговора с Хелен Чалмерс мне позвонил Джузеппе Френци, мой хороший друг, который работал в редакции «L'Italia del Popolo»[1], и пригласил меня на вечеринку. Ее устраивал продюсер Гвидо Луччино в честь какой-то кинозвезды, которая произвела фурор на фестивале в Венеции.

Мне нравятся вечеринки по-итальянски. На них приятно и весело, а еда всегда отменная. Я сказал, что заеду за ним часов в восемь.

У Луччино была большая квартира возле Порта Пинчиана. Когда мы добрались туда, проезжая часть дороги была забита «кадиллаками», «роллс-ройсами» и «бугатти», и мой «бьюик» модели 1954 года корчился от боли, пока я отыскивал, куда бы нам с ним приткнуться.

Вечер удался на славу. С большинством гостей я был знаком. Половину из них составляли американцы, и у американофила Луччино всегда имелось вдоволь виски и водки. Часов в десять, изрядно нагрузившись, я прошел в патио полюбоваться луной и немного освежиться.

Там одиноко стояла девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные спина и плечи в лунном свете блестели как фаянс. Опершись на балюстраду и слегка запрокинув голову, она разглядывала луну. В ее лучах светлые волосы девушки мерцали, как атлас или стекловолокно. Я подошел к ней, остановился рядом и тоже уставился на луну.

— После этих джунглей под крышей тут просто благодать, — сказал я.

— Да.

Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.

Она была красива: черты лица мелкие, алые губы поблескивают, в глазах отражается луна.

— Я-то думал, что знаю в Риме всех, — сказал я, — а с вами почему-то незнаком. Как же так?

Она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась.

— Вам бы следовало меня знать, мистер Досон, — отвечала она. — Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете?

Я вытаращился на нее и почувствовал, как у меня вдруг участился пульс и что-то сжало грудь.

— Я не узнаю вас, — сказал я, думая, что она — самая милая, юная и соблазнительная женщина, какую я встречал в Риме.

Она засмеялась.

— Вы так уверены? Я — Хелен Чалмерс.

II

Первое, что я почувствовал, услышав имя, — это желание сказать, как поразило меня ее невероятное превращение в настоящую красавицу, но, когда я заглянул в ее залитые лунным светом глаза, я передумал, поняв, что говорить очевидное будет ошибкой.

Я провел с ней в патио полчаса. Эта неожиданная встреча вывела меня из равновесия. Я отчетливо сознавал, что она дочь моего босса. Она была сдержанна, но отнюдь не скучна. Беседовали мы на посторонние темы — о вечеринке, о гостях, о том, как хорош оркестр и какая славная ночь.

Меня тянуло к ней, как булавку к магниту. Я не отрывал от нее глаз. Я не мог поверить, что это милое создание — та же самая девушка, которую я встречал в аэропорту: это было похоже на абсурд.

И вдруг, прервав этот чрезмерно чопорный разговор, она сказала:

— Вы на машине?

— Да, а что? Она на улице.

— Не отвезете ли меня домой?

— Как?! Сейчас?! — Я был разочарован. Немного погодя вечеринка снова оживится. — Разве вы не хотите потанцевать?

Она уставилась на меня. Ее синие глаза смотрели тревожно и пытливо.

— Простите. Я не хотела утаскивать вас. Не беспокойтесь — я возьму такси.

— О чем речь? Если вы действительно хотите уйти, буду счастлив отвезти вас домой. Но я думал, вам тут нравится.

Она повела плечами и улыбнулась.

— Где ваша машина?

— В конце ряда — черный «бьюик».

— Тогда встретимся возле машины.

Она отошла, а когда я попытался последовать за ней, сделала жест, ошибиться в смысле которого было невозможно: она давала понять, что нас не должны видеть вместе.

Я закурил сигарету. Нежданно-негаданно мы вдруг превратились в двух заговорщиков. Я заметил, что руки у меня дрожат. Выждав пару минут, я вернулся в огромную гостиную, набитую людьми, поискал Луччино, но не увидел его и решил, что поблагодарить можно и утром.

Я вышел из квартиры, спустился по лестнице и пошел по длинной подъездной аллее.

Она уже сидела в «бьюике», и я сел рядом с ней.

— Это возле виа Кавур.

Я поехал по виа Витториа Венето. В этот час обычно сильное движение несколько поредело, и мне понадобилось всего десять минут, чтобы добраться до ее дома. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом.

— Пожалуйста, остановитесь здесь, — сказала она.

Я затормозил и вылез. Обойдя машину, распахнул для нее дверцу. Она вышла и оглядела безлюдную улицу.

— Поднимитесь ко мне? Наверняка у нас найдется, о чем поболтать.

Я снова вспомнил, что она дочь моего босса.

— Я бы с удовольствием, но, может, лучше не надо? — ответил я. — Уже поздно. Не хочется никого беспокоить.

— Вы никого не побеспокоите.

Я рассказываю здесь все подробно, потому что не хочу, чтобы сложилось неправильное впечатление о моих первоначальных отношениях с Хелен. Возможно, трудно поверить, но, знай я, что в квартире никого нет — ни подруги, ни служанки, вообще никого, — меня бы туда и на аркане не затащили. Но я этого не знал. Я полагал, будет хотя бы служанка.

Я испытывал некоторую неловкость оттого, что иду к ней в такой час. Я все гадал, что бы подумал Шервин Чалмерс, если бы кто-то сообщил ему, будто видел, как я входил в квартиру его дочери в 10.45 вечера.

Вся моя будущность была в руках Чалмерса. Одно его слово — и моей карьере в прессе конец. Баловаться с его дочерью, может статься, так же опасно, как с гремучей змеей.

Раздумывая об этом впоследствии, я понял, что Хелен тоже не желала рисковать. Она не дала мне сопровождать себя из квартиры Луччино и велела остановить машину за двести ярдов от входа в ее многоквартирный дом, чтобы кто-нибудь из моих умников-дружков, даже случайно увидев мой «бьюик», ни о чем не догадался.

Мы поднялись в автоматическом лифте, никого не встретив в вестибюле, и незаметно вошли в квартиру.

Когда она закрыла дверь и провела меня в большую, мило обставленную гостиную, освещенную торшерами и украшенную вазами с цветами, я вдруг понял, что мы в квартире одни.

Она бросила пелерину на стул и прошла к изящной горке.

— Виски или джин?

— Неужто мы тут одни?

Она повернулась и уставилась на меня. В неярком свете она выглядела сногсшибательно.

— Ну да… а это преступление?

Я почувствовал, как у меня вспотели ладони.

— Даже и не скажу. Вам лучше знать.

Она продолжала смотреть на меня, ее брови поползли вверх.

— Значит, вы боитесь моего отца?

— Дело не в том, боюсь ли я вашего отца, — сказал я, досадуя, что она сразу же меня раскусила. — Я не могу оставаться здесь наедине с вами, и вы должны это знать.

— Ах, оставьте эти глупости, — сердито сказала она. — Неужели вы не можете вести себя как взрослый? Разве то, что мужчина и женщина вдвоем в квартире, обязательно подразумевает что-то предосудительное?

— Не в этом дело. Что подумают люди?

— Какие люди?

Тут она приперла меня к стене. Я знал, что никто не видел, как мы вошли в дом.

— Меня могут увидеть выходящим от вас. Кроме того, это вопрос принципов…

Она вдруг рассмеялась.

— Ах, ради бога! Перестаньте разыгрывать из себя недотрогу и сядьте.

Мне бы следовало схватить шляпу и уйти. Сделав это, я избавил бы себя от массы неприятностей, и это еще слишком мягко сказано. Но во мне есть эдакая бесшабашная жилка, которая порой глушит обычную мою осторожность, и как раз в этот миг она заявила о себе, поэтому я сел, выпил предложенную мне рюмку чистого виски со льдом и стал смотреть, как она смешивает джин с тоником.

Я прожил в Риме четыре года, и не сказать, чтобы совсем уж целомудренно. Итальянки восхитительно красивы, и мне бывало хорошо с ними, но сейчас, глядя на Хелен в белом платье, я с замиранием сердца подумал, что, возможно, наступает мой звездный час.

Она подошла к камину и облокотилась о каминную доску, а сама все смотрела на меня с полуулыбкой.

— Ну, как у вас дела в университете? — спросил я.

— О, это была липа, — небрежно бросила она. — Выдумка для папаши. Иначе он не отпустил бы меня сюда одну.

— Вы хотите сказать, что не ходите в университет?

— Разумеется, не хожу.

— А вдруг он узнает?

— С какой стати? Он слишком занят, ему не до меня. — Она повернулась, и я уловил горечь в ее голосе: — Он интересуется только собой и своей последней женой. Я путалась у них под ногами, вот и сказала ему, будто хочу изучать архитектуру в Римском университете. Рим далековато от Нью-Йорка. И, сидя тут, я уже не могу неожиданно войти в комнату, когда он пытается убедить очередную юную домогательницу в том, что он гораздо моложе, чем кажется. Поэтому он охотно отправил меня сюда.

— Значит, очки в роговой оправе, туфли на низком каблуке и коса тоже были частью розыгрыша? — спросил я, понимая, что рассказывая мне это, она превращает меня в сообщника, и теперь, если Чалмерс узнает, топор опустится не только на ее шею, но и на мою.

— Разумеется. Дома я всегда так одеваюсь. Тогда отец думает, что я настоящая студентка. Если бы он увидел меня такой, какая я сейчас, он бы нанял какую-нибудь уважаемую старую даму мне в компаньонки.

— А вы, похоже, относитесь к этому довольно спокойно.

— Почему бы и нет? — Она подошла и опустилась в кресло. — У моего отца после матери было три жены: две из них всего на два года старше, чем я сейчас, а третья — так и вовсе моложе. Всем им я была нужна, как рыбе зонтик. Я люблю жить самостоятельно и весело проводить время.

Глядя на нее, я верил, что она действительно очень весело живет: возможно, даже веселее, чем нужно.

— Вы ведь совсем еще ребенок, такая жизнь не для вас. Она засмеялась.

— Мне двадцать четыре, я не дитя, и такая жизнь меня вполне устраивает.

— Зачем вы все это мне рассказываете? Что может помешать мне послать телеграмму вашему отцу и сообщить ему, что тут творится?

Она покачала головой.

— Вы этого не сделаете. Я говорила с Джузеппе Френци. Он очень высокого мнения о вас. Иначе я не привела бы вас сюда.

— Ну и зачем же вы привели меня сюда?

Она посмотрела на меня так, что у меня перехватило дух. В ее взгляде безошибочно угадывалось поощрение, приглашение к любви.

— Вы мне нравитесь, — сказала она. — Итальянцы очень утомляют. Они такие настойчивые, такие грубые. Я попросила Джузеппе привести вас на вечеринку, и вот мы здесь.

Не думайте, будто я не испытал искушения. Стоило встать, заключить ее в объятия, и все пошло бы как по маслу. Но все это выглядело слишком уж по-деловому, и такое отношение со стороны девушки обескураживало меня. Кроме того, на карту была поставлена моя работа, а место значило для меня гораздо больше, чем это баловство. Я встал.

— Все ясно. Уже поздно. Мне надо еще поработать перед сном. Я пойду.

Она сжала губы, глядя на меня.

— Не можете же вы так вот просто взять и уйти. Вы же только что пришли.

— Простите. Я должен идти.

— Значит, остаться вы не хотите?

— Хочу или не хочу, но я этого не сделаю.

Она подняла руки и провела пальцами по волосам. Это, вероятно, самый притягательный жест, который может сделать женщина. Если у нее соответствующие формы, да еще когда она смотрит на мужчину, как смотрела на меня Хелен, устоять очень трудно. Но я все же устоял.

— Я хочу, чтобы вы остались.

Я покачал головой.

— Мне действительно надо идти.

Она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом, безо всякого выражения, затем пожала плечами, опустила руки и встала.

— Ну что ж, раз вы так решили… — Она подошла к двери, открыла ее и шагнула в холл.

Я последовал за ней и взял шляпу, которую оставил там на стуле. Она открыла входную дверь, выглянула в коридор и отступила в сторону.

Мне очень не хотелось уходить. Пришлось чуть ли не выталкивать себя в коридор силой.

— Может, как-нибудь вечерком вы не откажетесь пообедать со мной или сходить в кино?

— Было бы очень мило, — вежливо ответила она. — Спокойной ночи.

Она одарила меня какой-то отрешенной улыбкой и закрыла дверь у меня перед носом.

III

На этом дело, конечно же, не кончилось. А жаль: отношения между мужчиной вроде меня и девушкой вроде Хелен непременно рано или поздно осложняются.

Я пытался выбросить ее из головы, но безуспешно. Я вспоминал выражение ее лица в тот момент, когда я уходил от нее, и оно не давало мне покоя. Я знал, что напрашиваюсь на неприятности, но в ней была некая притягательность, на фоне которой любые беды казались чепухой. В моменты отрезвления я убеждал себя, что для меня она яд, а в менее трезвые мгновения говорил себе: ну и что?

В последующие пять или шесть дней я думал о ней постоянно. Я не сказал Джине, что повстречал Хелен на вечеринке, но Джипа обладает каким-то смущающим меня умением более-менее верно угадывать, о чем я думаю, и я несколько раз замечал, как она озадаченно и пытливо смотрит на меня.

На шестой день я уже, можно сказать, был конченый человек. Я так много думал об этой светловолосой славной девушке, что обнаружил полную неспособность сосредоточиться на делах. Я решил немного снять напряжение и, вернувшись к себе домой, позвонил ей.

Трубку не снимали. В течение вечера я звонил трижды. На четвертой попытке, часа в два ночи, я услышал, как трубку наконец сняли, и ее голос произнес:

— Алло?

— Это Эд Досон, — сказал я.

— Кто-кто?

Я улыбнулся в трубку. Это было уж слишком. Я понял, что она интересуется мною не меньше, чем я ею.

— Позвольте мне освежить вашу память. Я тот парень, который заправляет римским корпунктом «Вестерн телегрэм».

Тут она засмеялась.

— Привет, Эд. Это уже лучше.

— Мне одиноко, — сказал я. — Могу ли надеяться, что мы куда-нибудь сходим завтра вечером? Если у вас не намечается ничего лучшего, мы могли бы пообедать у Альфредо.

— Подождите минуточку, ладно? Мне нужно заглянуть в свою записную книжицу.

Я подождал, зная, что меня хотят проучить, но мне было все равно.

— Завтра вечером не могу. У меня свидание.

Мне бы следовало сказать, что это очень плохо, и положить трубку, но я уже слишком влюбился.

— В таком случае, когда мы можем это устроить?

— Ну, я свободна в пятницу. До пятницы было еще три дня.

— Хорошо, пусть будет в пятницу вечером.

— Я бы предпочла не ходить к Альфредо. Нет ли какого-нибудь более укромного уголка?

Я опешил. Если я не думал об опасности, что нас могут увидеть вместе, так она точно думала.

— Да, хорошо. Как насчет ресторанчика напротив фонтана Треви?

— С удовольствием. Это было бы мило.

— Жду вас там. В какое время?

— В половине девятого.

— Хорошо. Пока.

До пятницы жизнь почти ничего для меня не значила. Я видел, что Джина переживает из-за меня. Впервые за четыре года я был с нею резок. Я не мог сосредоточиться, не мог найти в себе силы заняться своими прямыми обязанностями. Я думал о Хелен.

Обед в ресторанчике был неплох, хоть я и не помню, что именно мы ели. Я обнаружил, что мне трудно говорить. Мне хотелось лишь смотреть на нее. Она была спокойна, холодна и одновременно соблазнительна. Пригласи она меня к себе, я бы плюнул на Чалмерса и пошел, но она этого не сделала. Она сказала, что поедет домой на такси, а когда я намекнул, что отправлюсь с ней, красиво отшила меня. Я стоял у ресторана, глядя, как такси лавирует среди машин по узкой улочке, потом потерял его из виду. Тогда я пошел домой. Мысли у меня путались. Встреча не помогла, все только хуже стало.

Три дня спустя я позвонил ей снова.

— Я немного занята, — сказала она, когда я пригласил ее сходить со мной в кино. — Думаю, ничего не получится.

— Я надеялся, что вы сможете. Через пару недель я уезжаю в отпуск. Тогда я не увижу вас целый месяц.

— Вы уезжаете на месяц?

Голос стал резче, как будто я ее заинтересовал.

— Да. Еду в Венецию, а оттуда в Искию. Я планирую провести там недели три.

— С кем вы едете?

— Один. Но не будем об этом. Так как насчет кино?

— Не знаю. Может, и выберусь… Я перезвоню вам. Сейчас мне надо идти. Кто-то звонит в дверь. — И она положила трубку.

Она не звонила пять дней. Потом, как раз когда я уже собирался сделать это сам, она позвонила мне на квартиру.

— Все собиралась звякнуть, да не могла, — сказала она, как только я снял трубку. — Продохнуть некогда было. Вы сейчас не заняты?

Было двадцать минут первого ночи. Я собирался отойти ко сну.

— Вы хотите сказать, прямо сейчас?

— Да.

— Ну нет. Я собирался лечь спать.

— Вы приедете ко мне? Только не оставляйте машину у моего дома.

Я не колебался.

— Конечно. Сейчас буду.

Я вошел в ее квартиру, как воришка, приняв все меры, чтобы остаться незамеченным. Входная дверь была приоткрыта заранее, и мне оставалось только, выйдя из лифта, пересечь коридор и оказаться в ее холле.

Я нашел ее в гостиной, она раскладывала стопку долгоиграющих пластинок. На ней была белая шелковая накидка, светлые волосы рассыпались по плечам. Она была обворожительна и знала об этом.

— Не заблудились? — сказала она, откладывая пластинки и улыбаясь мне.

— Это оказалось не так уж трудно. — Я закрыл дверь. — Вы знаете, нам не следует этого делать — добром это не кончится.

Она пожала плечами.

— Вам необязательно оставаться.

Я подошел к ней.

— А я и не намерен оставаться. Зачем вы меня пригласили?

— Ради бога, Эд! — в нетерпении воскликнула она. — Да расслабьтесь вы хоть на минутку!

Теперь, когда я был с ней наедине, заявила о себе моя осторожность. Одно дело — представлять себя наедине с ней, другое — быть в действительности. Узнай кто о нашей связи — и плакала моя работа. Я уже жалел, что пришел.

— Это можно, — сказал я. — Послушайте, я вынужден думать о работе. Если ваш отец когда-нибудь узнает, что я забавлялся с его дочерью, мне конец. Я серьезно. Он бы позаботился о том, чтобы я, пока жив, не получил работы ни в одной газете.

— А разве вы забавляетесь со мной? — спросила она, удивленно вытаращив глаза.

— Вы понимаете, о чем я.

— Он не узнает — зачем это ему?

— Он может узнать. Бели кто-то видел, как я прихожу или ухожу, это может дойти до него.

— Значит, вам нужно быть осторожнее, а это нетрудно.

— Эта работа для меня все, Хелен. Это моя жизнь.

— Да, романтиком вас, пожалуй, не назовешь, а? — сказала она и засмеялась. — Мои итальянские друзья не думают о работе, они думают обо мне.

— Я не ваши итальянские друзья.

— Ах, Эд, да сядьте вы, пожалуйста, и расслабьтесь. Вы уже здесь, и совершенно незачем заводиться.

И я сел, сказав себе, что у меня не все в порядке с головой, раз я здесь.

Она подошла к горке.

— Вам шотландского или хлебной?

— Шотландского, пожалуй.

Я наблюдал за ней, гадая, зачем она пригласила меня в такое позднее время. Она вовсе не казалась обделенной вниманием.

— Ах, да, Эд, пока не забыла: взгляните-ка на эту кинокамеру. Я купила ее вчера, а спуск что-то не работает. Вы разбираетесь в кинокамерах?

Она жестом указала на стул, где висела дорогая кинокамера в кожаном футляре. Я встал, открыл футляр и извлек 16-миллиметровый «Пейяр Болекс» с трехлинзовым объективом.

— Ого! Ничего себе, — сказал я. — Зачем вам понадобилась такая штука, Хелен? Она, должно быть, дорогая.

Она засмеялась.

— Цена действительно немалая, но мне всегда хотелось иметь кинокамеру. У девушки должно быть хоть одно хобби, разве не так? — Она бросила мелкого льду в два стакана. — Буду на старости лет вспоминать, как жила в Риме.

Я повертел камеру в руках. Мне вдруг пришло в голову, что она живет не по средствам. Ее отец сказал мне, что выдает ей по шестьдесят долларов в неделю. Он заявил, что не хочет, чтобы у нее было больше денег. Я знал цены на квартиры в Риме. Эта обходилась долларов в сорок в неделю. Я глянул на горку, заставленную всевозможными напитками. Как же она умудряется так жить? А тут еще эта дорогая кинокамера…

— Вам кто-нибудь оставил наследство?

Ее глаза забегали, на мгновение она, казалось, смутилась, но лишь на мгновение.

— Если бы. А почему вы спросили?

— Это не мое дело, но все это, наверное, стоит немалых денег, да? — Я обвел рукой комнату.

Она пожала плечами.

— Наверное. Отец выдает мне щедрое пособие. Ему нравится, чтобы я так жила.

Говоря это, она не смотрела на меня. Даже не знай я, сколько именно дает ей отец, я все равно почувствовал бы ложь. Я был заинтригован, но решил, что это не мое дело, и переменил тему разговора.

— Так что с камерой?

— Не работает спуск.

Когда она указывала, ее палец коснулся моей ладони.

— Он на предохранителе, — сказал я. — Вы нажимаете вот на эту штучку, и тогда спуск работает. Предохранитель ставят, чтобы случайно не заработал мотор.

— Силы небесные! А я чуть не отнесла ее сегодня обратно в магазин. Надо бы прочесть инструкцию. — Она взяла у меня камеру. — Я никогда ничего не понимала в механизмах. Вы только посмотрите, сколько я накупила пленки. — Она указала на письменный стол, где стояло десять коробок с 16-миллиметровой пленкой.

— Уж не собираетесь ли вы ее истратить целиком на Рим? — спросил я. — Тут на всю Италию хватит.

Она бросила на меня странный взгляд, в котором я уловил какое-то лукавство.

— Большую часть я приберегаю для Сорренто.

— Сорренто?! — Я был озадачен. — Значит, вы собираетесь в Сорренто?

Она улыбнулась.

— Вы не единственный, кто едет в отпуск. Вы когда-нибудь были в Сорренто?

— Нет. Так далеко на юг я никогда не забирался.

— Я сняла виллу совсем рядом с Сорренто. Она славная и очень-очень уединенная. Пару дней назад я летала в Неаполь и обо всем договорилась. Я даже условилась с одной женщиной из близлежащей деревни, чтобы она приходила и убирала.

Я вдруг почувствовал, что рассказывает она мне все это неспроста. Я бросил на нее быстрый взгляд.

— Прекрасно, — сказал я. — Когда вы едете?

— Тогда же, когда и вы в Искию. — Она положила камеру на стол, подошла и села рядом со мной на кушетку. — И, как и вы… я еду одна.

Она посмотрела на меня. От ее призывного взгляда у меня заколотилось сердце. Она наклонилась ко мне, ее пухлые алые губки раскрылись. Не успел я сообразить, что делаю, как она оказалась в моих объятиях, и я ее поцеловал.

Мы не отрывались друг от друга секунд, наверное, двадцать, и я действительно завелся, потом почувствовал, как ее руки упираются мне в грудь, отталкивая меня, и это настойчивое, сильное движение привело меня в чувство. Я отпустил ее и встал.

— Мы сумасшедшие, нельзя так себя вести, — сказал я, дыша, как старик, который взбежал по лестнице. Я отер с губ помаду.

— Нельзя так себя вести в Риме, — сказала она, откидываясь назад и улыбаясь мне, — но не в Сорренто.

— Послушайте… — начал было я, но она подняла руку, останавливая меня.

— Я знаю, что вы чувствуете. Я не ребенок. Я чувствую то же самое по отношению к вам, — сказала она. — Поедемте со мной в Сорренто. Все устроено. Я знаю, как вы относитесь к отцу и работе, но обещаю, что вы будете в полной безопасности. Я сняла виллу на имя мистера и миссис Дуглас Шеррард. Вы будете мистером Шеррардом, американским бизнесменом в отпуске. Там нас никто не знает. Разве вы не хотите провести месяц со мной вдвоем?

— Но мы не можем этого сделать, — сказал я, понимая, что препятствий этому нет, и желая этого. — Нельзя же вот так, очертя голову…

— Не перестраховывайтесь, милый. Ничего страшного. Я все спланировала очень тщательно. Я поеду на виллу в своей машине. Вы приедете на следующий день поездом. Местечко славное. Дом стоит на высоком холме над морем. До ближайшей виллы не меньше четверти мили. — Она вскочила на ноги и принесла крупномасштабную карту, лежавшую на столе. — Я покажу вам, где это. Смотрите, вилла отмечена на карте. Она называется «Bella Vista»[2] — прелестно, правда? При ней есть сад — апельсиновые и лимонные деревья и виноград. Она стоит особняком и понравится вам.

— Еще бы, Хелен, — признал я. — Я действительно хотел бы съездить туда. Но что с нами будет, когда этот месяц закончится?

Она засмеялась.

— Если вы боитесь, что я стану ждать от вас предложения руки и сердца, то вам нечего опасаться. Замуж я не собираюсь еще несколько лет. Я даже не знаю, люблю ли я вас, Эд, но определенно знаю, что хочу побыть с вами месяц наедине.

— Но мы не можем, Хелен. Это было бы ошибкой.

Она коснулась пальцами моего лица.

— Сделайте милость и уйдите сейчас, хорошо? — Она похлопала меня по щеке и отстранилась от меня. — Я только что вернулась из Неаполя и очень устала. Говорить больше не о чем. Я обещаю вам полную безопасность. Теперь все зависит от того, хотите вы провести со мной месяц или нет. Я обещаю, что не буду ставить никаких условий. Подумайте. Давайте больше не встречаться до двадцать девятого. Я буду встречать на вокзале в Сорренто поезд из Неаполя, прибывающий в три тридцать. Если вас не будет в поезде, я все пойму.

Она прошла в холл и приоткрыла входную дверь. Я подошел к ней.

— Ну, погодите, Хелен…

— Пожалуйста, Эд, давайте больше ничего не будем говорить. Либо вы будете в том поезде, либо вас там не будет. Вот и все. — Ее губы коснулись моих. — Спокойной ночи, милый.

Мы обменялись взглядами.

В коридор я вышел, уже зная, что поеду тем поездом.