Рабочая гипотеза

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

– Хэлло, Бетси! – приоткрыв дверь в коридор, кричит Леонид. Нет, стилягою он не стал, хоть и идет уже пятьдесят девятый год, хоть и купила ему Елизавета несколько рискованных по цвету ковбоек. И все же, пусть в шутку, однако:

– Хэлло, Бетси!

О многом приходится думать, когда вот-вот в семье ребенок появится. Год первый – пеленки, подгузнички, бессонные ночи – куда денешься! Через это пройти можно. Но годы последующие! Родители высокооплачиваемые, на ясли и детский сад рассчитывать не приходится. Няньку взять? А где их берут? И где их селят? При пятнадцати метрах это проблема. Квартиру, конечно, дадут, но когда? А если отпадает нянька, что остается? В садах, на бульварах рождаются стихийные группки. Руководительница – так только говорится. В лучшем случае это бонна – охотница за рублями, в худшем – того хлестче. Пасутся вокруг такой бонны ребячьи стада – сто пятьдесят рублей с головы, и приносят детки на радость папам и мамам из этих групп всякое. Не далее как вчера соседская Маринка принесла рок-н-ролл, неделю назад – книксен. Папа с мамой у нее о книксене лишь понаслышке знают, а дочь… Но книксен куда ни шло, рок-н-ролл хуже, а завтра что будет?

– Я тебе опишу, как будет у нас. Не завтра, а через три года. Приходит Ванька и изображает «рок». Мама у него на руку скорая, раз-раз – вот тебе рок-н-ролл, иди к своему милому папочке, утешайся! Папочка не наказывает – что вы, как можно! – он просто подводит теоретическую базу: «Ты помнишь обезьян в зоопарке? Это они так кривляются и трясут задиками. Ты ж человек, и дедушка Горький…» А по ночам будешь меня воспитывать: «Как смела ребенка ударить, непедагогично!» Говорю тебе: нужно переезжать к моим. Бабке Котовой делать нечего, деду Котову на пенсию пора, вот и пусть с Ванькой носятся!

– Лизонька, пожалей мои нервы! К тебе я привык, но Котовы в большой дозе… И потом вряд ли ребенку полезна судорожно-веселая обстановка вашей семьи.

– Ну хорошо. Через недельку Маринка принесет на радость дорогим нашим соседям кое-что похлестче, чем «рок», тогда и поговорим.

Разговоры эти ведутся часто, почти каждый вечер.

Однако сегодня вечер особенный: они приглашены к Лихову.

Старый дом, старая лестница, архаический звонок-вертушка на двери.

– Бедный Лихов! Здесь нет даже лифта, и он ползает по лестнице на свой четвертый этаж!

Дверь открывает старая женщина. Понятно сразу, что домработница.

– Вы к Якову Викторовичу? Он ждет… – Чистый московский выговор: видно, уже сто лет живет у Лихова. Может, его самого нянчила, хотя, впрочем, она моложе, чем он.

Старый коридор заставлен старыми шкафами со старыми книгами. В углу один на другом сундуки, вышедшие из употребления в прошлом веке. На стенах между шкафами портреты.

– …крахмальные манишки, предки Лихова…

– Ради бога, молчи!

Скрипучие двери, комната, другая, третья… Деревянные колонны в комнате, сразу не поймешь, колонны или подпорки. Но вот кабинет.

– Яков Викторович, к вам пришли…

Яков Викторович, древний, как весь этот дом, с юношеской легкостью вскакивает с кресла.

– Простите, простите, я не слыхал звонка. Проходите, пожалуйста.

Древний письменный стол, древний диван, бывший когда-то кожаным, ныне обтянутый вполне современной материей. И только шкафы, шкафы с книгами здесь, в кабинете, новые, как новые и стоящие в них книги.

Поздоровались. Леонид устремился к шкафу. Лиза уселась в предложенное ей кресло.

Леонид читает названия на корешках книг. Лихов же, мудрый, проницательный Лихов, – мысли Елизаветы в ее глазах.

– Не бойтесь, потолок не обвалится. Этот дом вроде меня: скрипит, но держится.

– Яков Викторович, вы совсем молодой…

– Не здесь. В университете стараюсь не отставать, здесь же все из прошлого века, и я тоже. Знаете, я все меньше и меньше люблю здесь бывать… У Шаровского – там не так. Внуков орава, и Иван по вечерам играет с ними в лошадки. Да, да, это не анекдот, он обожает играть в лошадки… У меня же внуков нет, у меня никого нет, только студенты да воспоминания. Так зачем же мне бывать здесь? А вот переехать в университетский дом не могу. Это было бы просто изменой моему девятнадцатому веку…

– Из крупных радиобиологов нет никого более современного, чем вы, – говорит Леонид, и Лихов бросает в его сторону благодарный взгляд.

– Пойдемте в столовую, – говорит он. – Разбираться в винах – удел стариков. И я хочу показать вам свои способности в этой области.

Все очень просто. Только старое вино играет в старых хрустальных бокалах, только старая скатерть выглажена по-старому, только старый Лихов в старой своей квартире – и ничего более. Вино грузинское – вся научная братия такое вино пьет, – и только романтика старины (в рухляди, оказывается, есть тоже романтика) украшает и это вино, и эту квартиру, и этот вечер.

Однако разговор за столом касается дел сегодняшних:

– Реакция целого, как результат интегрирования частных реакций органов?

– Нет, Яков Викторович, целое вовсе не сумма. Частные реакции – только тесты. Физиологию целого нельзя познать через физиологию органов, однако изменения части отражают в какой-то мере изменения целого.

– Понятно, понятно…

Термин на термине, формулировка на формулировке. Дальше математика пойдет, даже вычислительные машины теперь помогают – нет, Лизоньке этого не одолеть… Да и нужно ли? Она смотрит на Лихова, смотрит на мужа. Милый Лихов, милый Леня! Какие же вы оба умные, такие умные, что кое-что до вас даже и не доходит. Например, вы не знаете, что вы одинаковые. Разница лишь во времени: в тридцати, в пятидесяти, в двухстах годах. Но что такое двести лет в наши дни, когда каждый год равен тысяче?

– Что превосходно, так это параллели с физиологией. Я бы сказал: закон специфики ответа. В целом же, должен признаться, вашу теорию, боюсь, воспримут немногие. У меня, например, она целиком не укладывается.

«И у меня тоже, – думает Елизавета. – Но у меня есть вера. Я верю в Леню, одна я, и никто больше. Раиса, другие – все это не то. Я верю… Не потому ли я больше других на него нападаю? Милый Леня, миленький старенький Лихов! Вам нужно чаще встречаться, быть ближе друг к другу. Лихов так одинок!.. Но вы этого не поймете, и вам нужно помочь».

– Яков Викторович! – Елизавета прерывает мужа на самом интересном месте. – Скоро у нас будет сын, и мы с Громовым решили назвать его Яковом…

Громов шокирован. Лихов нет. Он ценит экспрессию, любит порыв: так непосредственно, так мило! Очаровательно, просто очаровательно! Громов хмурится, а Лихов сияет.

– Вы не представляете, что это для меня… О, я буду его любить!

Нить разговора потеряна. Теперь и Громов сиять вынужден. О том, как молниеносно был переименован сын, как скоропалительно обеспечила Елизавета будущему потомку зажиточного и славящегося щедростью деда – можно ведь и так понять! – разговор будет впереди, по дороге домой, пока же – куда денешься! – сияй, Громов.

– Лиза проговорилась… Мы, Яков Викторович, готовили вам сюрприз. Право же, Лиза…

– О, сюрприз и сейчас хорош! Прелесть!.. А если будет дочь, тогда как?

– Тогда Валентина! – безапелляционно заявляет Леонид. Ни разу не обсуждался этот вопрос, но вот тебе, Лизонька!.. – Однако будет сын. Мы уверены…

– О, при таком варианте я согласен на внучку! Кстати, о Валентине Михайловне… Помнится, вы звонили мне насчет ее тетрадок, там что-то по поводу классификации. Вы спрашивали, думаю ли я продолжать над этим работать. Так вот… Как и тогда говорил, я отошел от этого вопроса. И рад буду, если вы за меня доделаете.

Щедрый дед в данном случае не вполне искренен. Эта самая классификация – один из вопросов, в которых Громов, оседлав математического конька, ускакал много дальше того полустанка, где застрял в свое время Лихов…

– Яков Викторович, мы с Лизой закончили то, что не доделала когда-то Валя. Логика развития теории вынудила меня на это пойти. Разумеется, на вас я сослался. На вас и на Валю.

– О, на меня-то зачем? Я понять не могу, как догадались вы, к чему стремился я в той работе.

– Как – это, право, не знаю, – теперь не вполне искренен Громов.

Вовсе он не догадывался, о чем думал Лихов, просто сам пришел к тому же, чтобы потом двинуться дальше, но сейчас признаваться в этом не стоит: пусть думает Лихов, что подхватил и развил Громов его мысль. Старики так любят во всех вокруг видеть своих учеников.

– Чудный Лихов, не правда ли? – говорит Лиза, когда закрывается за ними дверь.

– Лихов – да, – отвечает ей Леонид, – а вот ты…

Начинается воспитательная работа.

А вот разговор на «Олимпе»:

– Как поживает Елизавета Михайловна? Во время отпуска хоть иногда наукою интересуется?

Громов кивает головою.

– Пишет статью. И знаете, говорит, что по стилю получается похоже на ваши работы.

Шаровский краснеет, потом сгоняет краску с лица, изображает в глазах хитринку, приглашая улыбнуться вместе с собой Громова.

– Положим… Положим, она сказала вот так: «Ох, уж этот шефуля! До того в мозги въелся, что даже пишу его дурацкими фразами».

Громов улыбается, воспользовавшись приглашением: ничего не скажешь, изучил Иван Иванович своих сотрудников. Именно так, слово в слово, и высказалась Елизавета.