Рабочий день

РАБОЧИЙ ДЕНЬ Рассказ

Прораб Правоторов, навалившись грудью на крыло МАЗа-самосвала, заполнял накладную за отработанную смену, а шофер Зайцев стоял рядом и ждал. Прораб не торопился. Заполнив лист и сложив его вчетверо, он положил его в карман и подмигнул Зайцеву. Шофер ждал, что будет.

— Как ты, Дима, смотришь на то, чтобы нам завтра совершить небольшой променад до Магульского? — спросил Правоторов.

Зайцев вскинул на прораба синие глаза и улыбнулся. Из-под верхней губы блеснула одинокая желтая коронка.

— Шутишь, Сергей Иванович?

— Отчего ж не пошутить! Впрочем, это не шутка.

— И говорить бесполезно — не пройдем. Дороги ж залило. — Голос у Зайцева был простуженный, хриплый, как у старика-курильщика.

— Давай, Дима, не будем крутить друг другу мозги. Я знаю, тебе ехать неохота, но — надо. — Правоторов посмотрел на Зайцева в упор светло-серыми глазами, которые минуту назад улыбались, а теперь были холодными.

— Не-е, бесполезно, — махнул рукой Зайцев.

— Твоя скромность, Дима, сейчас совсем не к месту, Уж ты-то пройдешь. Подтянешь гайки, смажешь, осмотришь машину...

Зайцев сел на подножку и задумался.

— Не могу, Сергей Иванович, дело у меня! — встрепенулся он.

— Что за дело?

— Да-а... — Зайцев помялся. — К теще надо съездить.

— Эка, тут дело горит, а ты — к теще!

— Поговори, Сергей Иванович, с ребятами в гараже, может, кто и согласится? Веришь — нет, не могу!

— Ну да, когда легко — я тебе накладные пиши, туфти, а когда тяжело — пускай дядя едет? — Правоторов переступил с ноги на ногу, поставил ногу на подножку. — Пойми, Дима, не поедем завтра — послезавтра еще хуже будет. А так бы выехали пораньше, еще и к теще успел бы, а?

— Это только так говорится. Дорогу я знаю.

— Я тоже знаю! — уже раздраженно сказал Правоторов.

Зайцев сидел, положив руки на колени, и рассматривал свои грязные сапоги, а Правоторов стоял над ним, засунув руки в карманы куртки, и упрямо ждал. Молчание затягивалось.

— Давай, Дима, выручай, — сказал Правоторов.

— А что везти-то?

— Цемент.

Зайцев сдвинул на глаза замасленную кепчонку и почесал в затылке. Безнадежно махнул рукой и сказал невесело:

— Ладно, поехали. Бешеной собаке сто верст не крюк. Сколько напишешь? — прищурил он глаз.

— Ну, двести сорок километров полногрузом — хватит? Повезешь максимум четыре тонны — все равно по дороге рассыпем. Сейчас дуй к складу — там тебя ребята нагрузят. Выезжать завтра в семь, прямо из гаража, — Правоторов отдал ему накладную и пошел в прорабскую.

Только пришел — зазвонил телефон. Звонил начальник управления, интересовался, организовал ли Правоторов машину. Правоторов поморщился: он давно уже заказывал снабженцам завезти в Магульское материалы, но у снабженцев то машин не было, то материалов, а время шло. Правоторов напоминал об этом и начальнику управления, а теперь, когда дороги развезло, когда позвонили из райкома, потому что кто-то туда уже пожаловался, теперь Правоторов ищи машину, езжай, организуй. Вчера только Правоторов предлагал самое разумное ренение, раз уж прохлопали: вернуть бригаду в город на период распутицы. Так его и слушать не захотели, потому что теперь райком взял на заметку, надо принимать меры.

— Машину грузят, — сухо ответил Правоторов начальнику.

— Хорошо, — сказал тот. — Сам-то едешь?

— Да.

— Правильно, поезжай. Поговори с ребятами, подними настроение, выясни, что еще срочно надо, — попробуем подвезти. Встреться с заведующим фермой. Только учти, он мужик тертый, ты с ним поосторожней — никаких обещаний, никаких наших планов...

— Хорошо, — ответил Правоторов.

— Погоди с «хорошо». Сам-то ты как, уверенно себя чувствуешь? Ну, ничего, ты парень здоровый, молодой, тебе нагрузки только на пользу. У нас, строителей, кто везет, на того и грузят. Ты думаешь, отчего эта свиноферма у нас оказалась? Потому что наше управление — лучшее в тресте! Кто смел, тот два съел! Тоже учти себе на пользу! Ну, счастливого пути!

Правоторов на всякий случай сплюнул в сторону.

Без пяти семь груженый МАЗ с Зайцевым и Правоторовым в кабине вышел из ворот автобазы и, слегка оседая на ухабах, выкатил на дорогу по направлению к городским кварталам. Как красный буй на воде, встало, покачиваясь в голубом тумане над городом, солнце. Сквозь рев мотора проступал шелест шин по застывшему ледку луж на неровном асфальте. Зайцев прибавлял ходу; при каждом переключении скорости кабину обдавало гарью; позади кабины что-то стучало; дребезжало правое крыло. Но мясистые пальцы Зайцева держали баранку плотно, как присоски, машина шла ровно, и это успокаивало.

Скоро все ревущие, шипящие, скрипящие звуки слились в один, запах солярки и гари притупился. Правоторов трясся на высоком жестком сиденье и бодро поглядывал вперед и по сторонам — будоражила, бодрила утренняя свежесть, солнечный свет бил в глаза, слышалось ровное дыхание двигателя.

Машина прошла по длинному мосту, нырнула под путепровод железной дороги, свернула и пошла мимо длинных заводских заборов, кирпичных цехов, проводов, эстакад, висящих над дорогой.

Наконец дорога вывела их из города. Вокруг стало просторней; шофер и прораб выпрямились и расправили плечи, сбрасывая напряжение. Правоторов посмотрел на часы: сорок минут.

Еще через полчаса кончился асфальт, но гравийная дорога оставалась укатанной и сухой. Начался длинный пологий подъем. От работавшего с напряжением мотора в кабине стало жарко. Зайцев вытер рукавом телогрейки первый пот со лба. Опустили боковые стекла, и их обдало свежим ветром. Навстречу шли забрызганные грязью машины.

— Идут! — кивнул на них Правоторов. — Дорога еще стоит.

Зайцев ничего не ответил.

— Чего ты, Дима, такой невеселый? — глянул на него прораб.

— Не успею я к теще.

— Опять ты про тещу! — хлопнул Правоторов себя по ляжке.

— Да дело такое, понимаешь, семейное... Поминки.

— Поминки? — переспросил Правоторов, уже осторожней.

— Ну да, сороковины — шурин на мотоцикле разбился.

МАЗ шел в гору ходко, и Зайцев, навалясь телом, крутил тугую баранку, обгоняя тяжело груженные машины. Обогнал очередную, вздохнул:

— Понимаешь, какое дело? Как-то сказал шуряку: помяни мое слово, разобьешься на своем драндулете. А оно как словом, так и делом. Без злобы сказал, а оно вон как повернуло. Неспокойно на душе — совесть мучает. Скажи, можно вот так смерть человеку накликать?

— По-моему, нет, — покачал головой Правоторов.

На верху горы было солнечно и ветрено. Ветер гудел в кабине; упругий и резкий, он шел по верхам пологих гор откуда-то с юго-запада, очищал воздух от весенних испарений. Было так светло и просторно, что синие вершины холмов виднелись, может быть, за сто верст вокруг. Начался спуск.

— Вообще-то я презираю жадных людей, — сказал Зайцев после некоторого молчания. — Хотя, может, и нехорошо так сейчас говорить.

— А сам-то ты как — нежадный? — спросил Правоторов.

— Это ты про накладные, в которых я прошу приписать?

— Ну хотя бы и про накладные.

— Хэ! Сравнил! Разве это жадность? Это ловкость: кто кого заговорит или кто кого обманет. Так все делают. У Николая, шуряка моего, совсем не то было. — Зайцев долго возился с папиросой и спичками, пока закурил, не выпуская руля из рук. — Вот слушай, расскажу про него — умрешь. Может, и нехорошо, да мне все равно. К примеру, поехали мы это с Катюхой, женой моей, как-то зимой к теще. Вообще я ее родню не жалую. Катя обижается, а что делать — поперек натуры не попрешь. Ну, приехали, а тещи дома нет, один Николай — с женой он разошелся, с матерью живет. «Здорово», — говорю и, как полагается, бутылку на стол. Посидели мы это с час так, пол-литра уговорили. Колька в затылке чешет: «Эх, повторить бы», — а сам ни с места. Дал я ему пятерку, он сбегал, принес. Ну, сидим это дальше, выпили вторую. Теща приходит, говорит Кольке: «Что это вы так сидите, гостей бы угостить надо». А Колька ей отвечает: «А я уже принес, мы выпили». Ничего, молчу. Посидели так, Колька предлагает: «Пойдем сходим к Витьке». Это другой мой шуряк, на другом конце деревни живет. Нормальный человек, не баламут, — увлекшись рассказом, Зайцев снимал правую руку, а то и обе сразу с баранки и размахивал ими, и тогда Правоторов внимательно следил за дорогой и баранкой, готовый в любой миг прийти на помощь машине. — Ну, пошли к Витьке, — рассказывал дальше Зайцев, — по дороге Колька намекает: «Неудобно с пустыми-то руками идти». Ладно, зашли в магазин. В магазине он меня вперед пропускает, а сам будто в карманах что потерял — шарит и найти не может. Я еще бутылку купил, пришли к Витьке. Посидели, поговорили, обратно уже тяжело идти, остались ночевать. Утром завтракать — Колька новую песню запевает: «Опохмелиться бы!» Витькина жена сбегала, принесла красного. Ну да ладно, на кривую рожу и колпак — корона. А дома потом, слышу, Колька матери жалуется: «Витьке, как доброму, белого принесли, а он утром похмелиться марганцовку поставил». Жена меня потом давай пилить втихомолку: «Ты что, бедный? Сам не мог угостить?» Я ей объясняю, как дело было, а сам боюсь — не поверит. И каюсь, каюсь: действительно, денег пожалел, добра-то, а, может, человеку в самом деле выпить не на что — бывает же: нет денег, а сильней охота. Зато как потом узнал, что Колька на мотоцикл копит, тогда-то я ему и высказал! Гнида, говорю, ты — из-за каких-то рублей человеческое достоинство мараешь.

МАЗ шел через большое село. Рябило в глазах от бесконечного ряда разномастных домов. Грязь на дороге, размятая сотнями колес, разлилась сплошной черноземной жижей; колеса хлюпали, раздвигая ее. На серых сугробах под заборами обдерганные петухи драли горло. Мелькали цветистые плакаты у обочин, сияющие лица мальчишек, орущих что-то вслед, лохматые собаки, вылетающие из подворотен. В желтых от навоза дворах стояли коровы, подставляя худые бока солнцу, трубно мычали, и мычание их перекрывало рев мотора.

Большак оставался сбоку, широкий, манящий прямизной и раздольем, а им предстояло сворачивать. Свернули, простучали по бревенчатому мостку через овражек. Солнце забралось уже высоко и не било в глаза, зато растапливало грязь, и машина плыла по ней, наматывая на колеса пласты чернозема.

— Неплохо идем, в графике, — пошутил Правоторов, глядя на часы.

— Это цветочки, — отозвался Зайцев.

Проехали длинной улицей еще одной деревни.

Застряли на самом выезде, напротив последних изб. МАЗ долго лавировал между глубоких выбоин, заполненных водой, и наконец прочно сел задним мостом на грунт. Колеса беспомощно вертелись, разбрызгивая жидкую грязь. Зайцев вылез, сдвинув кепку на затылок, обошел вокруг машины, снова сел в кабину, попробовал сдать назад, потом вперед — машина не шевельнулась.

— Что будем делать? — спросил он. Правоторов не ответил, и Зайцев, подождав немного, поворотом ключа остановил мотор. После двух с половиной часов непрерывного гула в кабине стало тихо. Слышно было, как тикают часы на руке у Правоторова, и Правоторов втянул руку в рукав. Тишина томила, и они выбрались из кабины. Впереди, до самого лесочка на горизонте тянулась по полю эта самая черноземная дорога в буграх и рытвинах, наполненных жижей. Далеко впереди удалялся всадник. А позади жило своей жизнью село, не обращая внимания на машину. Зайцев глубоко, проникновенно зевнул и, опершись о крыло спиной, закурил, со скукой глядя на пару гусей, переминавшихся перед ним на грязном сугробе. Потом прислушивался и долго не мог понять, почему так звенит и искрится воздух. Наконец понял: высоко над землей, над крышей ближней избы, пел скворец. Зайцев приложил ладонь к глазам и полюбовался тем, как он пел. Потом зажмурился, потянулся от удовольствия и сказал:

— Весна-то, а!

— Весна-а, — задумчиво согласился Правоторов.

— Ишь, поет, зараза, и хоть бы что! А тут копайся в грязи. — Зайцев отшвырнул окурок, достал спрятанную под кузовом лопату и, сев на корточки, стал подкапывать бугор между задними колесами. Земля бралась сантиметров на десять — глубже она была мерзлой, и лопата бесполезно скользила по ней.

— Где у тебя ломик? — спросил Правоторов.

Зайцев достал ломик. Ломик был короткий, но увесистый. Долбить было неудобно, быстро уставала спина и руки. Правоторов распрямился и с завистью посмотрел на Зайцева — тот работал упрямо, не разгибаясь. Позади уже толклась стайка мальчишек и негромко спорила, вылезет или не вылезет из грязи машина.

— А ну, пацаны, сознавайтесь, есть у вас в деревне трактор? — повернулся к ним Зайцев.

Ребятишки молча таращили на него глаза, и Правоторов уже подумал, что они его не поняли, но басовитый конопатый парнишка чуть старше остальных ответил за всех:

— Есть два, но они за соломой ушли, придут часа через два.

Из ближнего дома вышел щуплый на вид мужичок без шапки, в распахнутом полушубке, в валенках с глубокими калошами.

Пощурился на солнце и крикнул тенорком:

— Мишка, а ну брысь домой! Сапоги намочишь!

Мишка, тот самый, который знал, где трактора, отошел в сторону и смирно стоял, продолжая смотреть. Мужичок почесал в раздумье голову, подошел.

— Что, шофера, погодка-то нелетная? Сейчас только пиво пить где-нибудь возле киоска.

Зайцев поднялся и осмотрел его с ног до головы.

— А-а, советчик пришел! Только знаешь — у нас таких по копейке пуд продают, да никто брать не хочет. Лучше возьми да пособи.

— Пособить-то бы нетрудно, кабы ты тут один был, а если пересчитать, сколько в этих канавах вашего брата пересидело...

— А ты, чем считать, взял бы да и дорогу здесь исправил.

— Зачем мне? На это сельсовет есть — пусть думает.

— Ваш сельсовет, видать, не хитрей тебя.

— Хитрей не хитрей, а все же власть, а я человек маленький.

— Подрасти, если маленький.

— Чего ты на него взъелся? — сказал Правоторов.

— Да ну их, ходят тут... — Зайцев сплюнул и ушел за машину. Правоторов подумал ему вслед: «Уже нервничать начинает».

Мужичок же, вопреки ожиданию Правоторова, не обиделся, а постоял еще и крикнул сыну:

— Мишка, неси лопату! Она в сарайчике за дверью стоит!

Мишка крутнулся и рванул галопом, только язычки красного галстука метнулись из-под жеваного воротника. Портфель на веревочке колотил его по худенькому заду. Через минуту в руках у мужичка появилась лопата, и он сразу полез с ней под машину, в самую грязь. Зайцев подошел, постоял над ним в размышлении, потом повернулся к мальчишкам:

— Слушай, пацаны, помочь хотите?

— Хотим, — недружно ответили они, смущенные вниманием.

— Тогда несите сюда каждый по бревнышку!

Мальчишки разбежались в разные стороны. Залаяли собаки, загоготали и захлопали крыльями гуси, где-то визгливо заругалась женщина. Минуты через три ребята складывали возле Зайцева кто березовое полено, кто жердину или доску.

Зайцев вдруг резко распрямился и прислушался, и все сразу услышали звук мотора. Звук приближался. Наконец сзади выросла машина, подошла и остановилась. Это был новенький трехосный тягач, правил им молодой солдатик. Он высунулся из окошка.

— Помоги, солдат! — сказал ему Зайцев.

Солдат вылез, выбросил из кузова трос со стальными кольцами на концах и, обрызгав стоящих, лихо прогнал свой вездеход вперед.

— Ну, готово? — уже нетерпеливо тянул он голову из-за кузова.

Зайцев накинул кольца на буксирные крюки и не успел влезть в кабину, как солдат уже натянул трос. Обе машины взревели, выстрелили гарь и копоть, тягач дернул и подвинул МАЗ на полметра. Солдат начал посылать свою машину вперед рывками, но МАЗ дальше не двигался. Из-под задних колес тягача полетели ошметки грязи, трос мелко вибрировал, воздух посинел и прогорк, а солдат рвал и рвал машину. Потом он попятил свой вездеход вплотную к МАЗу, не видя и не слыша, как Зайцев кричит и машет руками, и резко рванул вперед. Зайцев зажмурил глаза, пригнулся и вцепился в руль. МАЗ дернуло, раздался треск, будто рванули брезент. Лопнул трос. Солдат выпрыгнул из кабины, сорвал фуражку, вытер лоб. Подошел Зайцев.

— Ну и угораздило тебя, — сказал солдат. — Не вытащить.

— Вытащим, с такой силой-то! Сейчас только трос свяжем.

— Не-ет, тут трактор надо, — покачал головой солдат, глядя на часы.

— Да ты погоди! — с тревогой сказал Зайцев, кладя руку на его плечо. — Куда тебе торопиться? Солдат спит — служба идет. А ты еще доброе дело успеешь сделать.

— Тут трактор надо, — тянул свое солдат.

— На спор! — протянул руку Зайцев. — На бутылку! Сажусь на твое место!

— Зачем, я сам смогу, — слегка обиделся солдат.

— Ты только заходи сюда, в сугроб, — засуетился Зайцев, не давая солдату опомниться, — потом сдавай помалу к моему левому крылу, чтобы рывок получился небольшой, но жесткий. И команду мою слушай!

Солдат пошел разворачивать тягач. Зайцев заставил Правоторова и мужичка подкапывать бугор под МАЗом, а сам вытащил из кабины рукавицы, плоскогубцы и молоток и, царапая руки, принялся заплетать и стягивать размочаленные концы троса. Подошел солдат, и они завязали узел; по пальцам Зайцева текла кровь, он торопливо вытирал ее о голенище. Связав узел, они накрепко затянули его машинами.

— Ну, поше-ел! — скомандовал Зайцев.

Тягач дернулся раз, другой, третий.

— Пошел, пошел! — кричал Зайцев. — Стоп! — И снова: — Пошел!

Когла МАЗ встал на твердой земле поперек улицы, Зайцев и солдат сошлись, закурили. И мужичок тут же.

— Вот так, батя, у нас работают, — похлопал его по плечу теперь довольный Зайцев и повернулся к солдату: — Ты мне про свой тягач не рассказывай, мы его прошли в свои годы. А шоферов держись. Сегодня — ты меня, завтра придешь на гражданку — я тебя. На этом наша шоферская жизнь держится.

Дальше останавливались через каждый километр. Зайцев молча вытаскивал лопату и ломик, Правоторов шел в лес и волок оттуда хворост и жерди. Копали, гатили дорогу. МАЗ вырывался, уходил далеко вперед, и Правоторов догонял его следом с ломиком и лопатой на плече.

В одном месте дорога уперлась в небольшой, но крутой взлобок. Это был северный склон — на склоне лежал снег, дорога была покрыта слоем тающего льда. Внизу грязь, и МАЗ не мог взять разгона. Уже дважды дойдя до середины, он сползал назад, в воду.

— Погоди, — сказал Правоторов.

Внизу у дороги лежала куча гравия с булыжниками. Правоторов выбрал самую крупную булыжину и отнес на середину склона. Машина поползла вверх, и, как только мотор сбился и она начала сползать, Правоторов бросил камень под заднее колесо. Машина, царапнув камнем лед, остановилась. Передохнув, Зайцев снова послал ее вперед; она прошла еще с метр и, с визгом пробуксовывая, стала сползать назад и вбок. Правоторов успел подхватить камень и снова бросить под колесо, но машина сползала теперь вместе с ним, сцарапывая со льда белую ледяную стружку. Зайцев отчаянно выкручивал руль, не давая машине сойти в сугроб, а когда МАЗ скатился в грязь, Правоторов увидел сквозь стекло, как Зайцев сжал зубы и стукнул кулаком по баранке. Правоторов подошел и распахнул дверцу.

— Что, плохи дела, Дима?

— Да уж хуже некуда, — сквозь зубы ответил тот. — Надоело.

— А мне, думаешь, не надоело?

— Что тебе! Тебе ее не крутить, — стукнул Зайцев по баранке. — В гробу я видел такую работу! — он выматерился и навалился грудью на баранку. Правоторов подождал.

— Ну, все, отошло?

— Ничего не отошло. Не поеду я дальше.

— Как не поедешь? Осталось-то всего ничего — километров десять!

— Самые ягодки остались! Лучше вовремя вернуться.

— Спокойствие, Дима. Отдохни. Посидим, покурим...

— Назад надо поворачивать, пока совсем не развезло, а то ни вперед, ни назад не уедем. И о чем вы думали?

— Хорошо, считай меня виноватым, идиотом, чертом, дьяволом, но езжай. Если сидеть на месте и махать руками, мы действительно никуда не приедем.

— Ты понимаешь? — Зайцев стукнул твердым ногтем по спидометру. — Восемь километров от Дрокина отъехали, а ты считал, который раз сидим? Скажи там, у себя: не пробились, мол, дороги нету — и прав будешь!

— Садись на мое место, я на твое! — сказал Правоторов.

— Ишь ты, так я тебе и доверю! — покосился Зайцев. Он знал, Правоторов водит машину.

— Давай, — глухо сказал Правоторов, отталкивая Зайцева.

— Не имеешь права, — заерзал тот на месте, устраиваясь удобней и крепче.

— Я по одному праву: надо ехать, там ребята ждут, ты понимаешь? А ты можешь в Дрокине посидеть у того мужичка — он тебе самая пара: чайку попьете, побеседуее.

Зайцев молчал. Раздражение у него проходило.

— Я бы, конечно, не поехал, — уже миролюбивей сказал он, — да не хуже тебя знаю, что там ваши парни сидят, ждут. Ну хорошо, начальство далеко, ему рабочего класса не видать — а ты-то! Неужели ты не знал, что дороги развезет, что люди сядут? Не свое, да?

— Почему ж не знал? Знал, говорил.

— Только говорить умеете. Неужели нельзя сделать человеческие дороги? Ездит же всякое начальство — неужели не видит? Или им на все наплевать? Хотя им что — они в «бобиках», врубил две оси и — Вася не чешись. А тут — утопай в грязи. Ничего не надо! Нар‑род, э‑эх! А еще атом, космос! — Зайцев сплюнул через открытую дверцу.

— Ну так как, едем или не едем? — подождав, спросил Правоторов.

— Куда едем, гора ведь! — Зайцев ткнул пятерней в лобовое стекло.

— Что же, что гора, — спокойно ответил Правоторов. — Цементу придется сыпануть.

— Жрать хочу, — устало сказал Зайцев. Он достал газетный сверток; в пакете были соленые огурцы, хлеб и свиное соленое сало. Правоторов старался не смотреть. Зайцев разложил еду на сиденье и буркнул: «Бери». Правоторов не пошевелился.

— Бери, чего там, — настойчивей повторил Зайцев.

Правоторов взял кусок хлеба с салом и, откусив, как будто немного опьянел.

Ели молча, не торопясь, только хрустели огурцы на зубах. Прикончив еду, выбросили бумагу и закурили.

— Значит, так — цемент будем сыпать, — сказал Правоторов.

Он первым вылез из кабины и взял лопату. Зайцев достал из-под сиденья резиновое ведро. Пыля цементом, они таскали его и сыпали по склону двумя дорожками. Вспотели, по лицам их потекли грязные от пыли ручейки. Правоторов прошел в осинник, росший по склону, и, черпая сапогами мокрый снег, принес несколько охапок валежника. Зайцев укладывал его в две дорожки и, когда наклонялся, из-под рубахи его виднелась голая спина, Была она белой и такой по-детски беззащитной, что Правоторов отводил взгляд.

— Ну вот, — распрямился Зайцев и подмигнул, — теперь только тебе самому осталось ложиться под колеса. — Он вытер о штаны руки и пошел к машине.

Окончательно засели в четырех километрах от Магульского. Зайцев хотел с ходу перескочить в низине через промоину ручья, которая черно-желтой от глины трещиной перерезала наискось дорогу. Левое переднее колесо проскочило, а правое скользнуло вдоль; машина развернулась, дернулась, задрав передок, увязнув задними колесами в ручье. Правоторов ударился головой об обвязку лобового стекла; пощупал темя — крови не было. Машину заволокло облако цементной пыли. Они разом вылезли и обошли машину, перепрыгивая через промоину. Машина как будто была цела. С полтонны цемента, просыпавшегося от толчка, лежало вокруг в грязи, цементная пленка плыла по ручью. Когда стало ясно, что отсюда им самостоятельно не выбраться, напряжение спало, оба стали вялыми, равнодушными ко всему.

— Ну что, — сказал Правоторов устало, — я, наверное, за трактором пойду?

Зайцев ничего не ответил — сел, подставив лицо солнцу, и сразу задремал. Правоторов повернулся и пошел. Он шел не оглядываясь и думал о том, от чего сейчаc зависела их судьба: есть ли на месте трактора, на ходу ли они, найдет ли он колхозное начальство.

А вокруг Правоторова светилась, журчала, звенела с каждой кочки весна. Яркий свет резал глаза, и, когда он их закрывал, в них продолжал маячить раскаленный добела солнечный диск. Правоторов натягивал кепку поглубже, чтобы защититься от солнца, но оно било снизу, отразившись в тысячах луж на лоснящейся поверхности чернозема, сверкало из каждой борозды и копытного следа, налитого доверху водой. Когда сапоги разбухли и, казалось, по щиколотку наполнились грязью, Правоторов пошел напрямик, через пахоту, обходя колки, заросшие черемухой. Черемуха стояла по колено в желтой, как чай, воде.

Он шел на прорезь в черной пихтовой полосе за полем — в том месте пихтовую чащу пересекала дорога. В прорези виднелся бугор с рассыпанными по нему домами Магульского.

В просторной избе кроме лавок вдоль стен стоял письменный стол, за которым, зябко сутулясь, сидела одетая в пальто женщина, записывала что-то в толстый замусоленный журнал, а около нее стоял сам заведующий фермой — тот, кто сейчас нужен был Правоторову.

Фамилия заведующего была Корякин — Правоторов встречался с ним мимоходом два раза, поэтому на всякий случай представился: прораб со стройки, везет цемент, нужен трактор вытащить машину.

— Цемент — это хорошо. Трактор, говоришь, надо? — красное и широкое лицо Корякина улыбнулось неизвестно чему, а зеленые глаза вприщур посмотрели на Правоторова.

— Да, надо трактор, — сухо ответил Правоторов.

Корякин был почти на голову выше Правоторова, широк в груди, одет в куцую телогрейку и руки держал в карманах. Не торопясь достал пачку папирос и стал закуривать. Правоторов с тоской подумал, что, наверное, настанет вечер, прежде чем он дождется от этого гиганта следующего слова. И тут он заметил, что правая рука у Корякина изуродована, с единственным большим пальцем, потому он так медленно закуривал.

— Что ж, можно и трактор, — сказал Корякин. — Как зовут-то?

— Меня, что ли? — не понял Правоторов. — Правоторов Сергей Иванович.

— Иваныч, значит? — кивнул Корякин. — Ишь ты! Ведь, поди, в деревне родился?

— В деревне, — согласился Правоторов.

— Иваны вот уже перевелись, а Иванычи еще остались, — покивал своей мысли Корякин. — Ну что ж, Иваныч, пошли за трактором, — он положил здоровую руку на его плечо и легонько повернул к двери.

По улице шли не торопясь, под самыми окошками изб, обходя сторонкой грязь. За окошками, успевал заметить Правоторов, по-весеннему пышно цвели герани и фуксии, громоздились ящики с рассадой. Завалинки курились теплым паром. Где-то далеко стучали железом о железо.

— Давно мы вашего начальства здесь не видели. Вот осенью, помнится, были — мяса просили, — сказал Корякин. — Я думал, они приедут.

— До вас сейчас не доберешься — видите, что кругом творится? Это вы жаловались в райком? — спросил Правоторов.

— Как не жаловаться — совсем шевелиться перестаете. У вас на все причины. Ребят-то немного, а и тех на подсосе держите. Трактор лесу привезти — дай, пилораму напилить досок — дай, людей пособить — дай. Где ж терпение на вас брать?

— Да и вы тоже хороши: цементу вам дай, известки одолжи без отдачи, печи сложить помоги. А что людей мало, так у нас основная стройка — там.

— А мы, значит, не основная? — покачал головой Корякин. — Хорошие вы ребята, что ты, что твой начальник, неохота с вами ссориться, но что делать? Не понимаете вы многого, ребята. Так и передай твоему начальнику — мира не будет.

Спустившись под гору и отворив жидкие скрипучие ворота, они вошли за плетеную изгородь, за которой стояли два трактора. Угрюмый чернявый тракторист собирал на деревянном верстаке масляный фильтр из картонок. Корякин объяснил ему, кивнул головой за речку, что надо тащить из грязи машину. Тракторист поворчал, попрепирался с бригадиром, с неохотой отложил свою работу и полез в трактор. Правоторов собрался вслед за ним, но Корякин удержал его:

— Они сами с усами. Пойдем лучше со мной, посмотрим хозяйство, твое и мое.

Правоторов подчинился. Они двинулись в гору, и, когда поднялись, Корякин потянул его влево, к старому свинарнику. Правоторов оглянулся: трактор, стрекоча гусеницами, ходко бежал через пихтач за речкой — и пошел за сутуловатой спиной начальника. Через ворота они вошли на широкий двор, обнесенный глухим забором. Двор разделяли легкие жердяные изгороди, а по бокам двора стояли два низких сарая, сложенных из горбыля и крытых соломой. Утопая в грязи, они прошли двор и, с трудом отворив низкую дверь, наклонившись, вошли в один из сараев. В сарае было полутемно и стоял смрад. Правоторов задохнулся, и первым его желанием было желание выбежать отсюда. Но Корякин посматривал на него, и Правоторов сдержался. Понизу будто клубился серый дым — это двигались свиньи. Они рылись в сыром навозе, терлись о черные деревянные столбы, толкали одна другую, кусались, взвизгивали, хрюкали. В теплом густом тяжелом воздухе слышалась возня свиных тел, хрюканье и визги. Рослый лохматый хряк, утробно хрюкая, старался задрать голову.

Правоторов осмотрелся: черные изгрызенные стены кое-где просвечивали; под соломенной крышей жили воробьи. Заметил в глазах начальника едва заметную усмешечку и приготовился слушать. Но начальник молчал.

Правоторов хорошо знал проект не существующей еще свинофермы, даже не свинофермы, а целой фабрики с длинными узкими корпусами. В его рабочей тетради были аккуратно вычерчены эскизы объектов, на которых он работал. Эскизы были вычерчены цветными карандашами, со всеми размерами: план здания, площадка с коммуникациями, разрезы, расстановка оборудования. Был там и эскиз фермы, такой же аккуратный и красивый, как другие. Правоторов легко представил себе эту будущую ферму — с чистыми побеленными потолками, с белым ярким светом ртутных ламп, тугим движением воздуха в вентиляционных системах, легким скрежетом транспортеров в бетонных лотках; в кормокухне — кафельная плитка, желто-красные котлы, никелированные трубки, шкалы, стекло... Котлы сейчас лежали в сугробе за стройплощадкой, привезенные и сваленные, и снег заносил их сантиметр за сантиметром всю зиму. Никель, проглядывающий сковозь упаковку, стал на снегу тусклым. Правоторов говорил Корякину, чтоб убрали котлы куда-нибудь под навес, ведь до монтажа еще далеко...

— Вот так и живем, — сказал Корякин, пока стояли в свинарнике. Потом они прошли, чавкая сапогами, через свинарник в кормокухню. Здесь было полутемно, пахло дымом, вареной картошкой и распаренными отрубями; почти все помещение занимали водогрейный котел и чаны, вмазанные в печь из неотесанного камня. Мужик в шапке растапливал печь.

— Где Настасья? — спросил у него начальник.

— Оне все в маточнике, — ответил тот, не поднимая головы.

Соседний сарай оказался чище; в небольших загородках на деревянном полу, застланном соломой, лежали, закрыв глаза, свиньи, как огромные мучные кули, и, ткнувшись носами в их брюхо, плотно один к другому жались розовые поросята. Около одной такой Корякин остановился, приглашая Правоторова полюбоваться.

— Сегодняшние, — кивнул он.

В кормокухне маточника сидели четыре женщины в серых халатах, повязанные платками. Одна из них, небольшого роста, — она и оказалась Настасьей — рассказала Корякину новость: околел недельный поросенок от Певуньи. Женщины с интересом поглядывали на Правоторова. Он тоже успел мельком рассмотреть их. Настасье и еще одной было лет по тридцать; третья старуха с сухими руками в жилах; четвертая — еще девчонка, рослая, выше их всех, с крепкими икрами, обтянутыми резиновыми сапожками.

— Это я, девки, вам прораба со стройки привел — технологию показывать, — сказал Корякин.

— А-а, мы сейчас с ним поговорим, — бойко сказала Настасья, повернувшись к Правоторову. На чистой коже ее лица, уже сильно тронутого загаром, лежали легкие морщинки, но губы были свежими и чистыми, а глаза — ясными. Правоторов смутился под ее взглядом.

— Смотри-ка, покраснел! — сказала вторая тридцатилетняя.

Все женщины, кроме старухи, рассмеялись.

— А ничо, симпатичный прораб, — сказала Настасья. Женщины снова рассмеялись. — Вот нам бы только свинарник скорей построил, так был бы совсем молодец.

— Пустила бы такого на квартиру? — спросил начальник.

— А чего ж? Поди, не подрались бы, — улыбнулась Настасья.

— Давай, прораб, живи у нас, строй свинарник; она у нас девушка бедовая, до сих пор себе мужа найти не может. Глядишь, дело пойдет.

— Пусть он лучше скажет, когда свинарник построит, — ворчливо сказала старуха — она одна оставалась серьезной.

— Слышь, Иваныч? — подтолкнул Правоторова локтем Корякин.

— Построим, — с достоинством сказал Правоторов.

— Когда построите — вот что интересно? — спросил Корякин.

— Это не от одного меня зависит, — нахмурился Правоторов.

— Заставить вас всех, начальников, дерьмо из-под свиней на своем горбу таскать, так небось было бы уже построено, — продолжала старуха. — А то все ходите вокруг него, как эти...

Правоторов посмотрел на нее с тоской.

— Чо так смотришь, будто рупь даришь? — сказала старуха. — Неправда, что ли? Завезли сюда энтих жеребцов. Борются. Все приемы уже изучили. Набесются этак-то, упадут — и лежат, и лежат. И мороз их не берет. Какая уж тут работа?

Женщины засмеялись и заговорили между собой негромко, а старуха продолжала:

— А то еще Тонька-продавщица сказывала: пять колод карт за зиму истрепали, шесту вчера покупать приходили.

— Так, может, они не в рабочее время? — уныло возразил Правоторов.

— Како не в рабочее! — не унималась старуха. — Только если рабочий день по шесть часов, тогда я молчу. Дак коммунизма у нас пока еще нету. Не слыхала я что-то.

— Ладно, Сергевна, хватит гудеть, человек и так все понял, — заметил Корякин. Лицо у него было довольное.

А старуха не унималась:

— Говорят, в новом-то свинарнике кнопки будут. Дожить бы, на те кнопки подавить, — старуха в первый раз засмеялась.

— Ну да, надавишь кнопку — и спина мокрая, — сказала Настасья.

— Ничего, Сергевна, доживем и до кнопок, — заметил Корякин.

— Конечное дело, доживем, — сказала старуха. — Я раньше вас умирать не собираюсь. — И опять все засмеялись.

Она еще что-то продолжала говорить, но Правоторов с Корякиным уже выходили через боковую дверь на улицу.

Правоторов зажмурился от яркого света. Корякин остановил его за рукав.

— Ладно, я больше время отнимать у тебя не буду. Но вот видишь, как живем? Нам тоже техника нужна, не меньше, чем прочим. Новый свинарник — не просто бабья блажь. Почему я с тобой говорю? Ты ведь прораб — не пешка. Ну, давай, строй, приходи по любому вопросу, помогу, чем могу, — он протянул руку, и Правоторов обжегся от прикосновения к теплой мягкой культе. Корякин же, ничего не замечая, тряхнул руку Правоторова, крепко уцепив ее большим пальцем.

Свиноферма строилась по другую сторону бугра, в низине, по дну которой еле пробивался между кочек ручей, и проехать к ферме можно было или через бугор, или низом, вокруг него.

Правоторов увидел их с бугра всех сразу, — они растянулись цепочкой поперек склона перед фермой и работали ломами и лопатами. Кирпичные стены фермы за две недели поднялись на четверть метра, а стройплощадка залита водой. Сердце прораба защемило — он ждал этого и в то же время надеялся: авось пронесет. Прошлой весной, когда их управлению передали начатые работы — объект, как сирота, передавался из рук в руки, — фундаменты были затоплены талой водой. Летом надо было сделать проектную подсыпку грунта вокруг здания, но до самой осени он не мог добиться экскаватора и машин: то авралы, то уборочная. А теперь еще месяц псу под хвост, и неизвестно, сколько убытков. Эти мысли пролетели в его голове, пока он спускался. Парни заметили его, выпрямились. Он подошел и поздоровался.

— С цементом, Сергей Иванович? — пожимая прорабу руку, спросил бригадир Миша, длинный худой парень с лошадиным лицом и малиновыми угрями на щеках.

— Да, сейчас подойдет.

— А я вот решил нагорную канаву очистить, а то совсем заливает. Нашли же место, где ферму ставить.

— Канаву — правильно. Но у тебя же оставалось пять тонн цемента.

— Подмок, Сергей Иванович.

— Пропал? — угрюмо спросил Правоторов.

— Зачем пропал! Мы его на бетон перекрутили и в полы уложили. С тонну, правда, пропало — глыба так и лежит, показать могу.

— Проспали все-таки? Что же мне ее теперь показывать?

— А что, мы виноваты, если оно сразу началось? Хорошо, Корякин лошадь дал, успели бетономешалку и остатки перевезти в сухой угол и полы сделать, — гудел бригадир простуженным басом.

— Ладно, потом договорим. Ну как, ребята, работа, жизнь?

— Ничего, — ответило сразу несколько голосов.

Правоторов обвел всех взглядом. Трое из бригады были взрослые, остальные — народ молодой, безусый, недавно из училища.

— Говорят, вы тут весело живете. Как на курорте.

— Как на курорте, — подтвердил парнишка, который стоял напротив Правоторова, — грязи принимаем. — И все засмеялись — видимо, эта шутка была здесь в ходу.

— Я смотрю, грязи вам на пользу. Порозовели, поздоровели.

— Долго нас здесь мариновать будут? — спросил все тот же, что шутил насчет грязей. — Обещали только до весны...

— А чем вам тут плохо?

— Да скучно, мочи нет. Не привыкли мы к деревне. Надоело.

— Ну, это не самая большая беда. Надо, ребята, поработать — пока не закончим, пока поросята здесь не захрюкают.

Ребята слушали и молчали, и молчание это, Правоторов понимал, не было знаком согласия. Он думал о том, как продержать их до лета — новую, кадровую бригаду никто сюда везти сейчас не разрешит.

Трактор подтягивал машину к самому въезду. Зайцев высунулся из кабины, крикнул Правоторову:

— Надо просить трактор на обратный путь! Не пройдем!

— Хорошо! Не теряй времени, разворачивайся! — махнул ему рукой прораб. — Ладно, ребята, работайте, не буду мешать. Пойдем, Миша!

Шофер отцепил трос, развернул машину, попятил задом сквозь ворота в корпус, к ларю. Прораб с бригадиром подошли, Правоторов написал записку, вырвал листок из записной книжки, отдал Зайцеву и пошел с бригадиром по стройке.

В переходе, соединяющем два корпуса, будущем пищеблоке фермы, давно стоящем под крышей, Правоторов заметил перемены: навешены грубо сколоченные двери, запах дыма, жилья. Он заглянул в одно из помещений: внутри было кое-как оштукатурено и побелено, расставлены кровати, временные деревянные полы, большая железная печь посередине.

— Что это такое? — спросил Правоторов.

— Потеплело, решили ближе к объекту перебраться.

— Что-то ты мне голову морочишь.

Бригадир переминался с ноги на ногу.

— Да ну их. Разговоры всякие, сплетни, все про нас знают. А тут мы сами себе хозяева.

— А обедаете где?

Бригадир провел в следующее помещение, оборудованное под столовую и одновременно под красный уголок: большая плита, дощатый, грубо сколоченный стол, на столе шашки, домино; в углу, на другом столике, покрытом красным кумачом, небольшой дешевый телевизор.

— А телевизор откуда?

— Вы меня, Сергей Иванович, допрашиваете, будто я цемент загнал и телевизор купил, — Михаил широко улыбнулся. — Корякин телевизор дал. Он у них в конторе для модели стоял.

Они сели за стол, друг против друга. Правоторов посмотрел на бригадира испытующе; бригадир выдержал взгляд. Правоторову нравился этот парень. Молодой еще — год, как из армии, а успел уж бригадиром стать. Есть в нем самостоятельность, хозяйственность, ревнивое отношение к своему авторитету — не отнимешь. Нагорную канаву вот почистил, и цемент выработал, и обосновался здесь в недостроенном помещении, вполне капитально, с умом. Хитрость в нем есть, и ум, и образование — техникум строительный за душой, а вот поди ж ты, не хочет мастером. От мастера и до прораба недалеко. А не хочет. От похвалы не растает. От «проработок» только набычивается, но переносит с достоинством. Какой-то к нему индивидуальный подход нужен. Но Правоторову не до индивидуальных подходов. — Что мне с вами делать! Цемент подмочили, кирпичную кладку не довели, — начал он.

— Да не подмочили мы! — загудел бригадир, с терпением принимая «наведение шороха». — Почти сутки без перекуров работали, спросите хоть у кого! Вместо кирпичной кладки — бетонные полы и вот — штукатурка!

— Колхозники на вас жалуются. Ребята бузят на площадке, играют.

— Слушайте больше! — пробурчал бригадир.

— Неправда, что ли? Пойдем вместе спросим.

— Ну, может, и правы немного. Среди ребят шпана есть — я ж вам говорил.

— Что, слабей шпаны оказался? Бригадиру не пристало жаловаться на такие вещи; ты ж у себя в бригаде — хозяин. Тебе как бригадиру власть дана и нами, и бригадой — действуй.

— Да устал уже. Надоело, Сергей Иванович. Многим ребята недовольны.

— Чем именно?

— Скучно, настроения всякие... Перед армией, говорят, погулять надо, а тут что? Есть клубишко, да и то... Кино старое крутят, еще осенью в городе смотрели. Танцы — раз в месяц по заказу. В столовой — одна картошка с мясом. Хорошо, Корякин вошел в положение — собрали мы тут собрание, его пригласили. После этого он в райком звонил, сам кое-что сделал... Так вот и живем. Пить не даю. На кого прикрикнешь, кого шуганешь... А разве это нормально? Что, мне больше всех надо?

— Да-а... Ну завел ты песню, — долго посмотрел на него Правоторов. — Ты что ж думаешь, бригадир — это только почет и уважение и бригадирские в кармане? Думал, в бригадиры — что в дамки попасть, дальше само пойдет? Думал, что начальству легче? Нет, Миша, ошибаешься. Помнишь, о чем мы с тобой говорили, когда вы сюда уезжали? Я думал, ты крепче окажешься. Трудно тебе стало — с двенадцатью пацанами справиться не можешь? Где же твое бригадирское самолюбие? Где твой авторитет? Давай поговорим с бригадой...

— Да что говорить... В общем, понял я. Вам ехать надо, пока светло.

— Не-ет, давай говорить!

Они посидели еще немного, обговорили дела и пошли в бригаду.

Миша собрал ребят.

— Я хотел с вами немного потолковать, — начал Правоторов. — Вы уже пожили здесь, лучше меня все видите и знаете. Скажите, только честно: надо помочь деревне построиться?

— Надо, — ответило несколько нестройных голосов.

Ребята стояли вокруг, опершись на лопаты и ломы, щурясь на солнце. Чтобы видеть их всех, Правоторову приходилось оглядываться, и он старался отодвинуться — он привык разговаривать с людьми, видя их перед собой. Так легче.

— Конечно же надо, — подтвердил Правоторов, кивая головой. — Почему здесь должно быть грязно и скучно? Что ж, здесь чужие, что ли, живут? Они ж ваши братья — не в десятом, так в двадцатом колене! — Правоторов старался говорить просто и ярко, ловя первые попавшиеся слова, мешая серьезное со смешным. — А теперь, скажите, — продолжал он, — кто же может приехать сюда помочь? Пожилые — те, кто уже наработался как следует, отдал для дела довольно сил и здоровья, заработал на этом радикулит, или хронический бронхит, или язву, те, у кого есть дети или внуки; или молодые — те, кто всегда впереди, там, где трудно? Скажите, ребята, только не думая о себе, только честно, — кто?

Правоторов видел в глазах ребят, устремленных на него с вниманием, и недоверие, и насмешку, но все-таки вдохновением своим он увлекал их, заставлял их думать, как он, и они нестройно, недружно, не все, но говорили:

— Да, молодые!

— Ну так что же вы тогда? — говорил Правоторов, веселея. — Неужели вы такого пустяка, как свиноферма, не одолеете? Потерпите до лета, поработайте, а там лучше дело пойдет!..

Он говорил взволнованно, особенно не задумываясь, очень упрощая все, понимая, что ребята действительно заброшены и не особенно-то заинтересованы материально, у них нет сносных условий и много еще чего, не говоря уж о механизации, снабжении и прочем, — и все-таки высказал все то, чем он мог пересилить этих ребят во главе с бригадиром.

Было около пяти вечера. Солнце медленно катилось к западу.

— Ну что, все? — спросил Зайцев.

Машина была уже привязана тросом к трактору.

Правоторов кивнул, и Зайцев посигналил трактористу. Машину дернуло, и они тронулись.

— Есть хочешь? — спросил Зайцев.

— Ох ты, пообедать-то забыли! — стукнул себя по лбу Правоторов. — А у меня крутится в голове: что-то еще надо сделать — а вспомнить не могу!

— Да я в магазин съездил, взял. — Зайцев достал из ящика колбасу, хлеб, завернутые в бумагу, и бутылку газировки. — Сам-то я уже! — похлопал он себя по животу.

— Молодец, Дима. Сколько с меня?

— А-а, копейки, — махнул рукой Зайцев.

Зайцев подруливал, тормозил, когда машину раскатывало под уклон, включал сцепление, когда надо было помочь трактору. Правоторов жевал, отпивал воду, равнодушно глядел на дорогу и думал о том, все ли сделал, что надо.

Миновали место, где засели в последний раз.

Когда подъезжали к Дрокину, солнце опустилось на дальние вершины холмов, растекалось жидким светящимся металлом и начало остывать. Засветились первые окна в деревне и первые звезды в небе. Миновали место, где засели в Дрокине. Тракторист остановил их на перекрестке у большака.

— Ну, была не была. — Зайцев поплевал на ладони и ухватился за баранку. Машина взревела и пошла вперед.

Стало быстро темнеть, похолодало. Воздух в низинах наполнился фиолетовым сумеречным туманом. Мелькание темных размытых теней вдоль дороги притупляло внимание. Правоторов смотрел на убегающую под колеса серую дорогу и молчал. В висках у него отчетливо стучал пульс, от долгого сидения в кабине разболелась голова. И в то же время он обдумывал варианты распределения людей, машин, кранов по объектам, предстоящий разговор с начальником управления, списки бригад... Это была уже привычка: каждый день, кончая работу, он должен был думать о дне завтрашнем, а заодно и о послезавтрашнем, и слегка заглянуть на недельку вперед. И никак от этого не избавиться. Сейчас он думал о свиноферме. То об этой, чернеющей пустыми провалами окон, то о новенькой, обнесенной изгородью, поблескивающей окнами, с белыми поясками по красному кирпичу. Надо еще одну бригаду — откуда снимать? Мастера надо. Из Михаила прекрасный мастер, но ведь не пойдет: бригадиром спокойней и денежней, а физической работы он не боится. Через год-два он был бы прорабом. Как ему объяснить, что прорабское дело — важней, нужней, интересней? Впрочем, их всех работа повязала одной веревочкой...

— Что задумался, Сергей Иванович? — спросил, как издалека, Зайцев.

— Да так... О делах... — ответил Правоторов.

— Зачем о делах думать? Дело сделано — думай о веселом. Я, когда еду, о своем Вовке думаю. Парень — гвоздь. Говорит: вырасту — тоже шофером буду, а ты, говорит, меня уже сейчас начинай учить. Ругаемся из-за него с Катюхой, она мне говорит: не балуй его так, испортишь...

— Да, ссоры в семьях нынче — из-за воспитания.

— Да нет, она меня понимает.

— Любишь жену?

— Катьку-то? А чего ж ее не любить? Она у меня баба — во! — Зайцев поднял большой палец правой руки.

— Так уж и не ругаетесь никогда?

— Ну как же — метелимся иногда.

— Как это?

— Да так... Приду пьяный — шумит. Я тоже сдуру начинаю. Потом каюсь. Обязательно. Не‑ет, Катька у меня хорошая.

— А шоферить любишь?

— Хэ, сказанул... — мотнул головой Зайцев. — Самое милое дело. Каждый камешек на дороге тебя знает. Как же не любить-то. А ты к чему это?

— А я вот не знаю — люблю ли стройку?

— Чего прибедняешься? Я сам ее люблю — тоже вроде как и строитель немножко. Приятно, знаешь, что здание стоит на века и что твой труд в нем тоже положен. У‑веко‑вечен, хэ!

Дороге, казалось, не будет конца. Однообразный гул двигателя и тряска утомляли и располагали к дремоте, глаза уставали смотреть на маячащий впереди кусок дороги, освещенный фарами. Правоторов упорно боролся с дремотой, мысли в его сознании теперь всплывали разрозненными кусками, и он никак не мог собрать их в стройную цель. Потом он уснул, покачиваясь на сиденье и держась рукой за скобу, а во сне — все дороги, дороги, дороги, пересечения дорог, развилки, вода, нестерпимо сверкающая под солнцем, снова дороги.

— Сергей Иванович!

— Ч-черт, задремал немного, — пробормотал Правоторов и встрепенулся. Зайцев тормошил его за плечо.

— Тебе здесь выходить, Сергей Иванович.

Машина стояла на асфальте под фонарем. В темноте, промытой ветром, ярко сияли городские огни.

— Спасибо, Дима. Счастливо доехать. — Правоторов открыл дверцу.

— Сергей Иванович, проставь мне, пожалуйста, в путевом листе время до утра. Я еще к теще успею слетать.

— Ты что, тронулся? — посмотрел на него Правоторов. — Поезжай в гараж, иди домой и забудь про тещу.

— Да тут недалеко, два часа езды, дорога хорошая.

— Брось ты, Дима, от греха подальше. Навернешься ненароком где-нибудь.

— Сергей Иванович! Ну уважь, теща ждет, успею!

— Не могу, Дима.

— Ну, заест Катька совсем, — загоревал Дима. — Я ж не пить, не гулять — Коляню помянуть. А ведь я тебя уважил, Сергей Иванович, черта бы кто поехал! Нет уж, Сергей Иванович, давай будем выручать друг дружку — так меж людей заведено...

Правоторов кусал губы, глянул на часы — около девяти.

— Ладно, давай лист! Только смотри, Дима, осторожней, я тебя прошу.

Правоторов взял лист, продлил в нем время работы и расписался. Пожал руку Зайцеву и вылез из кабины.

МАЗ обдал Правоторова копотью и тронулся с места. Правоторов же, не глядя по сторонам, засунув руки в карманы куртки, пошел домой.

Рабочий день кончился.