Работа на лето

ФОТО НА ПАМЯТЬ

Генка сидел на крыльце, опершись локтем на сумку. Было почти совсем темно, и он вдруг понял, что ночи стали длинней и холоднее, а какие звёздные — и не передать… и почти каждую ночь кроят высоту серебряные строчки звездопадов…

Август. Конец лета.

Он потрогал карман, в котором лежали восемь тысяч. Совсем неплохой заработок… И есть ещё почти три недели, чтобы его потратить.

И есть желание остаться.

И есть звонки мамы, её просящий голос… и лёгкая обида в голосе отца…

… Вообще-то он должен был уехать завтра. Днём. Его обещали отвезти прямо домой на машине, перед этим "проводить" как следует, всем селом. При мысли об этом Генку охватывала оторопь.

Что он уедет так же, как приехал, чтобы успеть как раз на утренний поезд, он сказал только Мачо. И Надьке. Мачо должен был появиться с минуты на минуту, а Надька сидела рядом и молчала.

Этим вечером историк отряда Серёжка Валуев сделал групповое фото всего отряда, в центре которого бел Генка. "Для истории! " — важно сказал он, хотя похожих фоток была уже куча. И видеороликов, и разных других записей, и даже кино, копии которого уже делаются… Но это "для истории" удивило и растрогало Генку. Это значило, что фотка будет специально вмонтирована в толстый том "Истории отряда" с соответствующей подписью. Мол, в центре — тренер по стрельбе… Геннадий "Клир" Тихонин…

— Ген… — Надька вздохнула. — Давай я с вами на станцию…

— Не надо, — покачал головой Генка. — Это то же расставание, то лько растянутое на часы… Да ну что ты… Я ещё до конца лета к вам приеду… а если отца переведут, я просто перееду сюда, и всё. Я уже не маленький…

Это, кстати, он решил твёрдо. И ещё решил, что поговорит с отцом и матерью. Им тоже найдётся тут место…

— Привет, — Мачо спрыгнул с коня, забросил оба повода на жердь и сунул Генке газету. Это была какая-то центральная, угрожавшая "русским экстремистам" многолетними сроками за расизм, фашизм, шовинизм и нагнетание межнациональной розни. Генка вчитался и присвистнул:

— Ну и срока! Видимо, такие, как мы, стали очень опасными преступниками, раз нашего брата стремятся так законопатить…

— Да, мы стали очень опасными преступниками, — весело под твердил Мачо. И добавил: — И это наполняет моё сердце гордостью. Лучшего признания наших заслуг мне и не надо. Меня этим не испугать. А их страх это выдаёт лучше всего остального.

— Стремя! — Генка взлетел в седло, махнув сумкой. — Оп! — и сказал чуточку виновато: — Надеюсь, никто не обидится…

— Все обидятся, — заверил Мачо. — Но потом простят… Поехали?

— Поезжай, я сейчас, — Генка нагнулся с седла. Надька подошла, обеими руками обвила его шею, и он шепнул: — Только если умру. Поняла? Всё…

… Густющий туман, поглотивший лес, повис вокруг тяжёлой пеленой. Солнце ещё не взошло, елё-еле рассветало. Денис Мачихин по прозвищу Мачо ехал шагом, закрутив повод второго коня на луку седла, и думал.

Ему было грустно.

Грустно было от того, что кончается лето, стали короче дни и ярче горят в ночном небе звёзды. Грустно от того, что наступает последний год школы. Грустно от того, что уехал хороший парень Генка-Клир — и вдруг они не увидятся больше; это было бы несправедливо, а от несправедливости тоже грустно. И ещё грустно от того, что и вокруг их села всё-таки тоже много хороших людей, но у них испуганные глаза…и от того, что Денису вдруг подумалось — наверное, в конечном счёте, Озерки-Никольские проиграют свою войну…

Ему просто было грустно. Поэтому он даже не сразу обратил внимание на то, что туман пахнет сырым дымом оставленного на ночь костра.

Это был, конечно, рыбак или охотник, но Мачо, подумав секунду, развернул коня на запах, втягивая его пульсирующими ноздрями и продвигаясь, как по невидимой ниточке. Лето было сухим, предупредить бы насчёт огня, а если человек спит — так хоть глянуть, кто это.

Конь бесшумным шагом вышел на чистую от тумана прогалину, по сторонам которой стояли разлапистые сумрачные ели — Мачо ни за что не стал бы тут ночевать. Довольно большое кострище ещё исходило вязким дымом возле неумело, но старательно построенного шалаша, в котором, закопавшись в лапник, спали несколько человек. Мачо усмехнулся — возле остатков костра на палки была насажена обувь. Сушат, называется — оставили на всю ночь. Картина была такой мирной, что он не сразу заметил ещё одного персонажа — чумазый пацан лет 12 в балахонистой куртке на голое тело стоял в каких-то двух метрах слева и поливал кусты. Увидев Мачо — выдвинувшегося из тумана всадника в камуфляже на огромном коне — мальчишка распахнул глаза, из которых исчезла сонная одурь, открыл рот, пятясь и придерживая руками штаны, а потом заорал, как и следовало ожидать.

Из шалаша мгновенно высыпали ещё семеро — проснулись молниеносно и не раздумывали. Все были такие же чумазые и не по размеру, дико одетые: двое парней лет по 14, такого же возраста девчонка, прижимавшая к себе малышню — двух пацанов и соплюшку по 6–9 лет — и ещё один мальчишка, ровесник первого. Старшие держали в руках… ого, пистолеты! Все смотрели на Мачо напряжённо, с вызовом и страхом. "Беспризорники, — понял он. — Но почему здесь?" Мачо отлично знал, что бомжи на лето нередко перебираются в брошенные сёла, но за беспризорниками такого не водилось… Ладно, не его дело.

— Доброе утро, — спокойно сказал он, глядя сверху вниз и не двигаясь. — С костром поосторожней, пацаны, лес подпалите, — и начал поворачивать коня, но один из старших — угрюмый паренёк с длинной чёлкой — вдруг спросил:

— У тебя поесть ничего нет? — и, когда Мачо снова развернулся, с каким-то вызовом добавил: — Мы два дня голодные. Мелкие вон тоже…

— В лесу голодные? — Мачо улыбнулся. — Нет, у меня ничего… А чего вы из города ушли?

Парень вздохнул, его лицо дрогнуло, он опустил глаза и, переступив с ноги на ногу, тихо и с отчаяньем сказал:

— Там больше нельзя жить…

Тоски и безнадёжности в его словах было столько, что Мачо просто не нашёл, что ответить. Девчонка, переставшая защищать младших, пояснила негромко:

— Мы место ищем… хоть какое-то, где можно остаться… деревню брошенную или ещё что.

"Поздновато, — подумал Мачо. — Что ж вы только в августе пошли? А что зимой жрать будете, чем топить? Пропадёте…" Но говорить это вслух было бы жестоко и подло.

И тогда он сказал:

— Пойдёте со мной.

— Куда это? — снова ощетинился старший парень.

— Клыки можешь не показывать, — спокойно отозвался Мачо. — В хорошее место. Отмоетесь, отъедитесь. Перезимуете. А весной решите — оставаться или уходить. Правда — далеко, тридцать километров. Младших на сёдла, вас, мисс, тоже, а вам, пацаны, придётся идти.

— Никуда мы не… — начал было парень, но внезапно раздался звонкий голос одного из мелких пацанов:

— Вот! А вы не верили, что они есть! А я верил! Он за нами приехал, по правде! Это не выдумка, не сказка, видите?! — и мальчишка, подбежав к Мачо, бесстрашно взялся рукой за его стремя, глянул снизу вверх и попросил: — Скажи им, ты же за нами?!

И столько было в его взгляде и словах веры и силы, что Мачо вдруг сказал:

— Конечно… Иди сюда, мелкота, — и, нагнувшись, рывком поднял лёгенького пацана перед собой в седло. Тот на миг окаменел, а потом вдруг вздохнул, как проснувшийся от кошмара и, повернувшись к Мачо, доверительно шепнул:

— Я сразу понял, что ты за нами. Правда… Ты похож на него.

— На кого? — невольно улыбнулся чумазой мордашке Мачо и вспомнил необычайно отчётливо измученное лицо матери, голод, побои и бесконечную тоску… и десантников — хороших и смелых людей, которые не могли ничего изменить…

Но он-то может!

— Он нас всех спас, — серьёзно сказал мелкий. — Он герой. Нас хотели убить. А он пришёл и — раз, раз! — сам тех всех убил. Это он нам сказал, чтобы уходили…

И тогда Мачо понял, кто был этот "он". И не удивился, потому что не было на свете ничего закономерней этой встречи. А мальчишка, повернувшись к остальным, крикнул:

— Ну поехали же, ну?!

— Подсадите, — решительно сказала девчонка, направляясь ко второму коню. — Он не брыкнётся?.. Обувку соберите, а вы давайте ко мне…

Она влезла в седло, приняла из рук старших ребят второго пацана и младшую девчонку. Четверо парней начали обуваться. Придерживая сгибом руки важно сидящего пацана, Мачо снял с пояса мобильник:

— Диман?.. Да, я, извини… А Генка-то уехал… Да вот так, да ты погоди, говорю! Ты найди там наших, пусть приготовят… Погоди, говорю! В общем, я не один возвращаюсь, со мной ещё восемь человек… Да, восемь. Две девчонки, шесть пацанов… Наши, а чьи же ещё? Конечно, наши…