Radost

80

Весной 2014 года Макс нырнул на глубину, причем так глубоко, что, оглядываясь сегодня на те времена, не обнаруживает себя нигде.

Вспышки психоза и раньше нередко возникали у него на фоне эмоциональных потрясений. Развод, безусловно, стал одним из них.

Все, что построил Макс, а затем привел в упадок, и за последние несколько месяцев восстановил, укрепил и обновил, вдруг рухнуло, и Макс полетел в пропасть. Он был совершенно ошарашен и не мог взять в толк, почему Йосипа оставила его так внезапно именно в тот момент, когда все наладилось и складывалось как нельзя лучше.

Какие черти затуманивали ему голову на том этапе, Макс не знает. Судя по записям Илича, Макс был убежден, что кто-то охотится за его деньгами.

Может, Йосипу обуяла жадность? Или, к примеру, ее мать повела себя как-то не так? А что, если старшие браться настроили Макса против жены? Не будем забывать и о тех людях, которые норовили воспользоваться щедростью Макса и его равнодушием к собственному богатству. Сколько человек просил и его о помощи, брали взаймы и не возвращали?

Итак, Макс положил в рюкзак одежду и, возможно, бутылку ликера. С этими пожитками он направился к Autobusni Kolodvor, то есть к автовокзалу. Двадцать шестого января он купил там билет, за который расплатился банковской картой. Любимой детской книгой Макса была «Рыжая Зора». Он расспрашивал о ней многих людей. Он всегда упоминал, что действие в книге происходит в Сени, но об этом населенном пункте никто из его знакомых слыхом не слыхивал. Возможно, Андрия сказал Максу: «Senj? То je vukojebina».

У нас говорят — «там, где лиса и заяц желают друг другу спокойной ночи», у хорватов — «там, где трахаются волки». Примерно в такую глухомань и хотел сбежать Макс.

Он поехал в то место, о котором грезил с детства и где никогда еще не был. Поиски жилья в Сени ни к чему не привели: номера в отелях пустовали, однако сдавать их никто не соглашался, потому что зимой хорватское побережье покидали не только туристы, но и почти все арендодатели и отельеры, а те, кто все же оставался, были категорически не настроены принимать посетителей.

Двадцать восьмого января Макс что-то купил на семьдесят кун в магазине одежды в Сени — что это могло быть, шарф или плавки?

Большинство ресторанов и магазинов были заперты на замок. В Сени стоял мертвый сезон. Работал один-единственный бар, где пили пиво все, кто не уехал осенью. Люди сидели молча, с унылыми лицами, а из динамиков негромко звучали песни вроде «Nothing Eise Matters», «Stairway to Heaven» или «Highway to Hell».

Макс посетил старую крепость ускоков на холме, где, по версии Курта Хельда, жили Рыжая Зора и ее шайка. «Nehaj Kula» — так звучит название замка на хорватском. Переводится как «башня Нехай на холме Нехай», восходит к выражению «ne hajati», то есть «не беспокойся, не тревожься». Обороноспособные ускоки, предприимчивые христиане-гайдуки, успешно защищали обитателей крепости и от османских экспансионистов на юге, и от нападок венецианцев с севера. И первые, и вторые являлись серьезными противниками, перевес сил был на их стороне, однако ускокам удавалось наносить им чувствительные потери благодаря маневренным кораблям, отличным навыкам мореплавания и воинскому бесстрашию. В Венецианской республике даже бытовало поверье, что ветры, море и дьявол действуют с ускоками заодно, поэтому им так везет в боях.

Замок разочаровал Макса. Похоже, когда Курт Хельд был тут и сочинял свою книгу, сооружение имело более романтичный вид. «Рыжая Зора и ее шайка» вышла в 1941 году. Крепость была реконструирована в 1965 году. На ее территории обнаружили остатки церкви Святого Юрая, жившего в XI–XII веках, и табличку с надписью на глаголице, то есть древнейший образец славянской письменности (а заодно и один из древнейших письменных документов, найденных на территории Хорватии). Словом, современный облик отреставрированной крепости самым грубым образом разрушил его детские фантазии.

Возможно, Макс спросил у местных, где, по их мнению, находится Вукоебина. Потому что для них этот маленький город вряд ли соответствовал заданным критериям.

Возможно, следуя указаниям похудевших за зиму жителей Сени, Макс хоть чуточку приблизился бы к Вукоебине. Однако велика вероятность, что там он встретил бы кого-то, кто обстоятельно доказал бы ему, что сеньцы солгали, и отправил бы Макса еще дальше. Такой долгий путь казался ему слишком сложным, тем более что он знал короткую дорогу.

Если разговор касается места настолько далекого, что хорваты даже не представляют, где оно может находиться, они иногда говорят: «То je u Zanzibaru». Это на Занзибаре.

81

Занзибар имеет неповторимое звучание. Белоснежные пляжи, бирюзовое море, кокосы, свежие морепродукты, пляшущие и поющие дети, гамаки, шезлонги, закаты солнца и восходы луны, коктейли и барабанные ритмы. Это плавильный котел культур, в котором перемешались африканские, арабские и европейские влияния, в прошлом — центр торговли слоновой костью, гвоздикой и рабами. Рабский труд приносил аристократии Оманского султаната громадную прибыль, пока в 1890 году британцы наконец не ввели в действие запрет на работорговлю, принятый еще в 1873 году.

Занзибар обладает неповторимым ароматом: здесь растут корица, ваниль, гвоздика и душистый перец. Вероятно, большинство людей предпочли бы оказаться тут, а не в каком-нибудь другом месте.

Для героя романа Альфреда Андерша это стало последней причиной, которой, несмотря на всю тоску, в итоге не хватило, чтобы порвать с прежней жизнью. В отличие от этого персонажа, Макса ничто не сдерживало.

«Занзибар, или Распоследняя клоака», — перефразировал я название романа весной 2014 года, когда попал туда стараниями Махмута. Перед самым отъездом я отдал полупустую пачку сигарет местному жителю и решил расстаться с вредной привычкой на острове, куда больше не собирался возвращаться.

Теперь я снова курю, причем уже довольно давно.

Выписка по кредитной карте Макса — сплошные загадки. Вот покупка авиабилета второго февраля. Вот плата за проживание в отеле «Тиффани Даймонд» в Дар-эс-Саламе четвертого февраля. А дальше, с четвертого по восьмое число, в банкоматах в разных районах города с карты ежедневно снимаются наличные. Суммы варьируются от восьмидесяти до четырехсот франков, по две тысячи франков в день. Скорее всего, две тысячи — это суточный лимит, а десять тысяч — месячный.

Изучаю в интернете котировки валют за февраль 2014 года. В течение пяти дней курс шиллинга ежедневно понемногу снижался. В среднем один франк стоил тысячу восемьсот шиллингов. Итак, пять дней подряд Макс снимал по три миллиона шестьсот тысяч шиллингов. Самая крупная банкнота имеет номинал десять тысяч. Даже если банкоматы выдавали Максу только такие купюры, это все равно горы денег. Неужели он планировал уйти с радаров банковской системы и расплачиваться только наличными? А может, его карту украли? Или он одолжил кому-нибудь крупную сумму?

Выписка по счету, которую мне переслали братья Макса, заканчивается этими операциями.

Поразмыслив, я звоню Максу. Может, этот Пол Сим что-нибудь знает, может, я сумею его найти? Вероятность, конечно, невысока, но мы зашли так далеко, что было бы жаль не проверить эту догадку. И даже если грабителям удалось улизнуть, кто-нибудь в Нунгви что-нибудь да вспомнит о том случае. Перелет я готов оплатить сам, мне так или иначе требуется отдых. И если на Занзибаре я ничего не обнаружу, Максу не придется компенсировать мне расходы на проживание.

Кажется, он немного удивлен моим внезапным желанием рвануть на Занзибар, но все же одобряет это предложение. Если я что-нибудь отыщу, мой перелет Макс тоже оплатит. А временные затраты компенсирует в любом случае.

Я не могу сейчас оставаться в Загребе. Но и вернуться в родной город пока тоже не могу. Мне нужно сменить обстановку. Меня тянет в Вукоебину. «То je u Zanzibaru». Если туземцы меня съедят, так мне и надо.

82

В среду, тринадцатого декабря, в Загребе бушует метель. Я покупаю туристический рюкзак. Потом звоню отцу и рассказываю ему о своих планах.

Мой прививочный сертификат и другие документы находятся у него. Я прошу папу связаться с врачом-тропикологом и узнать, нужно ли мне повторять какую-нибудь прививку. Через полчаса отец перезванивает. Надо заново вакцинироваться от столбняка. Что ж, буду искать специалиста в Загребе.

Осведомляюсь у отца, что ему известно о его двоюродном брате, у которого есть дом на Занзибаре.

— Ты не помнишь, где именно он находится?

— Нужно уточнить, я что-то запамятовал.

— Случаем, не в Джамбиани?

— Может, и там. Выясню.

Кроме того, я прошу отца узнать, нельзя ли мне будет поселиться в этом доме на месяц. На сей раз я хочу никуда не торопиться. Если закончу дела раньше или мне там надоест, поменяю билеты.

Мы разговариваем по телефону дольше, чем обычно. Когда с практическими вопросами улажено, беседа начинает нас тяготить. Сам не знаю почему, я вдруг выкладываю отцу правду об Ане. Он слушает не перебивая. В завершение своего рассказа я говорю, что не понимаю, как мне поступить — уехать или все-таки попытаться спасти наши с Аной отношения?

Отец вспыхивает, будто спичка.

— Не будь идиотом! — сердится он. — Эта женщина высасывает из тебя радость и силу! Такому человеку помочь нельзя. Она тебе всю жизнь испортит! — Немного успокоившись, он добавляет: — Я знаю, как это больно и сложно. Но иногда нужно мыслить рационально.

На следующий день папа звонит снова:

— Представляешь, дом действительно находится в Джамбиани.

— Серьезно? Макс тоже был там. Я должен ехать туда!

— Судя по карте, Джамбиани довольно большой поселок.

Он поговорил с двоюродным братом, и тот позволил мне пожить в его доме. Денег с меня он не возьмет, если не считать пятидесяти франков за ночь — в эту сумму входит оплата труда работников, которые круглогодично присматривают за домом. Предварительно мне надо будет навестить дядю в Швейцарии. Папа диктует мне его адрес и телефон. Мы завершаем беседу.

Бронирую рейс в Швейцарию на пятницу, пятнадцатое декабря, договариваюсь о встрече с дядей и тетей в их цюрихской квартире в субботу и беру билет на рейс Цюрих — Дар-эс-Салам на семнадцатое.

83

В четверг вечером я встречаюсь с Хрвое и другими ребятами в «Кривом пути» за парой прощальных кружек пива. Маша прийти не смогла: после театральной премьеры по плану банкет. Я привез свой велосипед. Хрвое возьмет его на хранение.

— Может, поедешь на нем в Швейцарию, когда соберешься ко мне в гости? — подкалываю я.

— Yeah, fuck off, — отвечает Хрвое.

— Please say «odjebi», — поправляю его. — Или скажи «odi u kurac». Как-никак мы в Хорватии.

— Горжусь тобой! — хохочет Хрвое.

Мы болтаем, пока нас не выгоняют на улицу, а потом идем в М15, где пьем виски и слушаем музыку. В моей голове крутится водоворот самых разных мыслей.

К тропикологу я не записался и, видимо, буду вынужден ехать на Занзибар без прививки от столбняка. Когда я делюсь своей тревогой с Хрвое, он вспоминает, что его подруга Мария работает врачом в больнице, и тотчас списывается с ней.

В четвертом часу я наконец отправляюсь восвояси. Бреду по снегу пешком, готовлюсь скоротать остаток последней ночи в своей загребской квартире.

Проснувшись в пятницу утром, я получаю сообщение от Хрвое. По его рекомендации звоню Марии, она говорит, что ждет меня в больнице в одиннадцать часов. Сделав мне прививку от столбняка, Мария отправляет меня домой.

Маша пишет мне с предложением вместе пообедать. Мы встречаемся в двенадцать в баре кинотеатра «Европа» в центре города. Подходя к столику, я вижу, что Маша не одна — с ней женщина примерно ее возраста и светловолосый мальчуган.

— Срдана, это мой друг Фабиан. Он сегодня улетает на Занзибар.

— На Занзибар? Везет же! А мы тут и дальше в снегу утопать будем.

— Это Петар, — представляет Маша мальчика. Он протягивает мне руку, в которой зажата игрушечная машинка, и говорит:

— Bok.

— Bok, Петар.

Я пожимаю ему руку, машинку он так и не выпускает. Хм… Кого-то этот Петар мне напоминает. Может, сына двоюродной сестры?

Подходит официант. Я заказываю «Кампари Сода». Думаю, официант не понимает, что я не хорват.

— Сколько тебе лет? — спрашивает Маша у мальчика.

Петар поднимает три пальца:

— Imam tri godine.

— А когда у тебя день рождения?

— Двадцать пятого августа, — говорит Срдана.

Она интересуется, откуда я. Маша отвечает:

— Фабиан из Швейцарии. Он друг Макса.

— A-а, вот как, — кивает Срдана с улыбкой. Бросив взгляд на часы, она вскакивает из-за стола: уже десять минут двенадцатого, а в полдень им надо быть в другом месте. — Мы обедаем с родителями Петара, — объясняет Срдана, накидывая на мальчика куртку. Затем выпаливает: — Sorry, bye, guys, — и берет Петара за руку. По пути к двери надевает на него шапку и перчатки.

Мы с Машей идем в пиццерию рядом с кинотеатром. Она рассказывает мне о своей нынешней роли и обо всех актерах, которые заняты в спектакле вместе с ней. Когда мы переводим разговор на мою работу, Маша спохватывается:

— А, да, я же тебе не сказала: Петар — сын Йосипы. Срдана — его крестная мать.

Надо же, как близко я подобрался к Йосипе в свой последний день в Загребе!

Маше пора на репетицию. Если их отпустят вовремя, она заскочит в «Кривой путь». Маша приглашает меня приехать еще и говорит, что я могу остановиться у нее. В ответ я предлагаю ей навестить меня в Швейцарии.

Вытаскиваю рюкзак из квартиры. Кладу на стол арендную плату, которая с меня причитается. Запираю дверь и несколько секунд просто стою на лестничной площадке. Бросаю ключ в прорезь для писем. Все, назад дороги нет.

С тяжелым рюкзаком за плечами иду к площади Йосипа Елачича. Сажусь на трамвай и доезжаю до «Кривого пути». В окно стараюсь не смотреть, потому что на каждом углу мне мерещится Ана.

Хрвое уже тут. Через час приходит Маша. Я задумчив и подавлен, но стараюсь этого не показывать. Постепенно мое настроение улучшается.

Živjeli!

Когда Маша смотрит на часы и восклицает, что мне нужно спешить в аэропорт, я уже изрядно набрался. Мы обнимаемся. Vidimo se uskoro! Увидимся! До скорого!

Я еду на такси. По дороге высматриваю Ану, словно надеясь, что она появится и попросит меня остаться.

Сижу в самолете, и тут до меня наконец доходит.

Петар родился двадцать пятого августа. Йосипа подала на развод в январе. К тому времени она, должно быть, знала о своей беременности. Петар — причина, по которой Йосипа ушла от Макса. Она поняла, что жить с отцом-психопатом слишком опасно для будущего малыша. Теперь ясно, кого мне напомнил этот мальчик.

Петар — сын Макса.

84

В пятницу я ночую у папы. К моему удивлению, он рассказывает мне о маме. Говорит совсем другое, отличное от того, что я слышал от него в детстве, повествует о годах своей борьбы за выживание, о самоотречении, об отчаянной любви к этой красивой сумасшедшей женщине. Вспоминает о собственной депрессии, которая началась после маминой смерти, о таблетках, которые позволяли ему хоть как-то заботиться обо мне. Обмолвливается о гневе, который с годами стал испытывать к маме, к себе самому, досадует на обстоятельства, которые привели к их браку; на обстоятельства, которые привели к ее болезни, и на то, что он остался со мной один.

Проснувшись утром в субботу, я не сразу понимаю, где нахожусь. Встаю, завтракаю с отцом и иду гулять к озеру.

Как бы мне хотелось показать все это Ане.

Я с радостью повидался бы с Махмудом, но он уехал на выходные кататься на лыжах вместе с семьей своего приятеля, сообщает мне Верена, когда я звоню в ее дверь. Дела у мальчика идут хорошо. Он будет расстроен, что не встретился со мной. Она передаст ему от меня привет. Я вручаю Верене подарок, который купил Махмуду в Загребе. — футболку национальной сборной с именем и номером Луки Модрича.

Днем наношу визит папиному двоюродному брату Кристофу и его жене Симоне. Мы беседуем о нашей семье. Я и не подозревал, что родственники ежегодно съезжаются на семейные встречи. Насколько я помню, мы в них никогда не участвовали.

— Твоему отцу пришлось очень нелегко. — вздыхает Симона. — Мы были счастливы, когда он снова вышел на связь.

Очевидно, родные тоже видели, как он замкнулся. Я прошу дядю и тетю известить меня о следующей встрече и обещаю, что попытаюсь уговорить отца прийти.

Кристоф и Симона сообщают мне коды замков своего дома в Джамбиани. Еще я получаю от них распечатку на четырех листах, в которой подробно описан маршрут, даны сведения о больницах, магазинах и прочих учреждениях, а также указан телефонный номер Юсуфа, к которому можно обращаться по всем вопросам.

Дядя и тетя показали мне фотографии дома, который они построили двадцать лет назад после поездки в Восточную Африку. Я решил не верить своим глазам, пока не увижу его воочию. По правде говоря, мне до сих пор не верится, что завтра я ле чу на Занзибар.

В субботу вечером я звоню Максу, но он тоже в горах. Отдыхает там с Ларой.

Он расспросил братьев о снятии наличных в Дар-эс-Саламе и может объяснить, почему операции прекратились: на шестой день работники банка созвонились с Винтерами-старшими, и те заблокировали карту. Родные надеялись, что Макс выйдет на связь, если больше не сможет снимать деньги.

— Они, конечно, предположили, что карту могли у меня украсть. Но куда более вероятной им представлялась версия, что мне взбрело в голову перевести Танзанию из разряда стран третьего мира в первый.

85

Едва забрезжило раннее воскресное утро, а я уже в аэропорту. Как всегда, боюсь что-нибудь перепутать и опоздать на рейс. Мечусь по коридорам и залам, на бегу трижды проверяю, правильно ли запомнил номер гейта. Но вот наконец я на месте, до посадки целых полчаса, и моя нервозность отступает.

Занимаю свое место в салоне самолета и пристегиваюсь. В изнеможении закрываю глаза еще до того, как стюардессы проведут предполетный инструктаж.

Совсем скоро я окажусь в Джамбиани. Там я планирую продолжить работу над биографией Макса и заняться поисками Пола Сима.

Когда самолет взлетает, я уже сплю. Когда из-за турбулентности я просыпаюсь, выясняется, что через Средиземное море мы уже перелетели.

86

— Is it your first time in Dar es Salam, sir?

— Нет, сэр, во второй раз. Но завтра я еду дальше, на Занзибар.

— Oh, Zanzibar, very nice. I wish I could go there again.

— Вы там уже бывали?

— Yes, about five years ago.

— И вы живете в Дар-эс-Саламе?

— Very close, yes.

Наш разговор прерывается. Я смотрю в окно. В сгущающейся темноте вижу футболки и брюки, парящие вдоль обочины, яркую женскую одежду, мелькающую в свете фар, и только когда мы подъезжаем близко, различаю черные лица людей, на которых эта одежда надета.

Мы подъезжаем к многоэтажному отелю «Тиффани Даймонд», где в свое время останавливался Макс. Таксист доносит мой рюкзак до ресепшен. Там я расплачиваюсь с ним, и он уходит.

К моему удивлению, свободных номеров в отеле нет. Он настолько огромный и людный, что я понимаю: едва ли мне повезет встретиться с кем-нибудь, кто помнит Макса. Тем не менее я показываю портье его фотографию и спрашиваю, не знакомо ли ему лицо изображенного на ней человека.

— No, sorry, sir.

Выбегаю на улицу, но такси уже и след простыл. Паром до Стоун-Тауна отправляется завтра в десять утра. Куковать мне тут еще долго, а ведь девиз Дар-эс-Салама гласит: никогда не гуляйте в одиночку и никогда не садитесь в такси к незнакомому водителю, особенно ночью.

Время близится к полуночи, а я все брожу по улицам этого африканского мегаполиса. За плечами у меня громоздкий рюкзак, на шее сумочка с паспортом, тремя сотнями американских долларов на крайний случай и примерно миллионом танзанийских шиллингов. Иду мимо бездомных, которые молча глазеют на меня или спят на картонных подложках, тряпках, а то и прямо на асфальте. Часть моего состояния, которую я ношу на шее и за плечами, стоит больше, чем совокупное имущество всех, кто коротает ночь на этих улицах. В ресторанах жарят картошку с мясом, хотя время уже позднее.

Наконец в одном из отелей мне удается снять номер. Поставив вещи у порога, я опять выхожу на улицу. Мне не по себе, но после долгого путешествия в тесном самолете хочется побыть на воздухе и выпить пива.

— Пива у нас нет, — смеется парень в футболке «Манчестер Юнайтед». — Ты же в мусульманском квартале! Пиво тут не продают.

Заказываю имбирный лимонад «Стоуни». С прошлой поездки помню, что местные называют его «Тангавизи». Это слово на суахили означает «имбирь» и произносится как Tangaw(u)isi, при этом звук [w] подобен энергичному нажатию на курок, после которого пулей вылетает [i].

Мой номер на десятом этаже. Ночлег обошелся весьма недешево, а на окне даже москитной сетки нет. Мне никак не уснуть, я выхожу в трусах на балкон, курю и обвожу взглядом ночной город, обозреваю современные небоскребы на фоне полуразрушенных зданий. Жадно вдыхаю африканский воздух, куда более насыщенный, чем на моей родине, и более наполненный жизнью.

Африканцы, спящие на асфальте далеко внизу, отсюда кажутся муравьями.

Моя акклиматизация проходит тяжело. Организм по-прежнему настроен на минусовую температуру и снегопады, а мысли примерзли к ледяному Загребу. Такое чувство, будто некая рука схватила меня за воротник и зашвырнула на далекую планету.

87

На следующий день меня снова одолевает неуверенность, знакомая по первой поездке на Занзибар. Я вижу подвох во всем, даю слишком большие чаевые носильщику, а потом и гиду, который навязывает мне свои услуги, едва я выхожу из такси в порту (правда, в итоге сумма чаевых оказывается на две трети меньше той, которую он требовал).

Не считая меня, парома дожидаются еще пятеро белых людей. Две девушки, пожилая супружеская чета и упитанный турист, нежничающий с местной красоткой, которая вполне могла бы стать американской супермоделью. «Ну, хотя бы расходы на питание и жилье отобьет», — с иронией думаю я.

Большой катамаран отходит точно по расписанию и вскоре уже шустро рассекает морские воды. В Стоун-Тауне, где два часа спустя я схожу с парома, в салонах которого кондиционер создавал лютый сибирский холод, еще более жарко и влажно, чем в Дар-эс-Саламе. Все бегут на паспортный контроль.

И вот я на острове.

Зной, влажность, гул голосов, тарахтение моторов, гудки грузовиков и мотоциклов. Жареное мясо, мусор, морской бриз, выхлопные газы, шум толпы…

Когда Юсуф подходит ко мне (а ему в такой ситуации узнать меня куда легче, чем мне его), у меня уже взмок живот, а пот со лба капает просто безостановочно.

Юсуф, низенький толстяк в крохотных черных лакированных ботинках, серых брюках и белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, дважды попирает законы природы — не умирает от удушья в таком наряде и умудряется не упасть при ходьбе, хотя его тело стишком крупное для таких маленьких ног. На первый взгляд Юсуф внушает симпатию. Лицо его так и сияет. Поразительно, но на лбу моего нового знакомого не видно ни капли пота.

Вместе с Юсуфом меня встречает молодой таксист Ктишо — высокий, худой, с серьезным лицом. На Ктишо футболка «Арсенала».

— You are welcome in Zanzibar! — говорят мне Юсуф и Ктишо.

Мы заезжаем на рынок, чтобы я купил себе еды. Ктишо сопровождает меня, Юсуф занимается другими делами. Ктишо идет впереди, я за ним. Мы почти не разговариваем.

Обоняние работает на полную катушку: в разреженном воздухе пахнет кокосами, манго, кожей, специями, лаймом, мясом, рыбой, кровью, дымом и потом.

Толпа меня угнетает. Я устал после дороги и бессонной ночи и прошу Ктишо купить то, что он сочтет необходимым Ктишо приобретает два манго, связку бананов и пачку макарон.

— Тебе нужио что нибудь еще?

Я так хочу поскорее приехать в дом у моря, что тороплюсь ответить «нет». Юсуф ждет нас у машины.

Едем по городской окраине. Прилавки с едой, автосервисы, магазинчики, торгующие китайским барахлом, плотницкие мастерские, выставленные на продажу кровати… Вскоре мимо окон проносятся одни лишь пальмы. Я начинаю клевать носом.

Делаем остановку в Падже. Следуя совету Кристофа и Симоны, я покупаю ящик пива и двухлитровую картонную коробку белого вина. По-видимому, в Джамбиани алкоголь вообще не продается.

— Paje is a small village wi th big business. Jambiani is a big village with no business[22], — смеется Юсуф.

Джамбиани насчитывает восемь тысяч жителей, которые плотно населяют полосу протяженностью в несколько километров и шириной от восьмидесяти до ста пятидесяти метров, зажатую между морем и главной улицей, плотно застроенной отелями. Мы катим по ней, мой взгляд скользит по указателям; «Спайс Айсланд Отель энд Резорт», «Джамбиани Бич-Отель», «Узури Вилла», «Ифа Бич-Резорт», «Поле-Поле Вилла Гестхаус», «Кул Раннинга» и даже «Си-Вью Лодж Бутик-Отель».

У знака «Бельведер» мы сворачиваем на дорогу к морю, которую легковушки, грузовики, мотоциклы и велосипеды втоптали в землю так основательно, а проливные дожди сделали такой ухабистой, что ехать по ней можно лишь в черепашьем темпе.

Бедные хижины и домики, крупный рогатый скот, козы и дети, разгуливающие повсюду. Куда ни посмотри, везде пальмы. Тут и там компании мужчин, укрывающиеся от жары под навесами. Женщины заняты детом: развешивают белье, несут кувшины с водой на покрытых платками головах, потрошат рыбу перед входом в жилище или кормят грудью младенцев.

Ктишо здоровается с теми, кто попадается на нашем пути справа, Юсуф — с теми, кто слева. Они знают всех и каждого. Наконец мы подъезжаем к воротам дома, в котором мне предстоит провести ближайшие четыре недели.

88

Вокруг дома разбит огромный сад, за которым каждое утро заботливо ухаживает садовник Мришо. Среди прочего он борется с упрямыми сорняками, которые пытаются завоевать дорожку от садовой калитки до парадного входа в дом. По мере приближения к побережью земля в саду сменяется песком. Лишь кое-где сквозь него пробиваются цветочки, которые распускают свои пышные головки так безмятежно, будто им вовсе не приходится страдать от сухости почвы, палящего зноя или штормового ветра.

Посреди сада красуется двухэтажный белоснежный дом в арабском стиле. С верхней террасы открывается вид на море и оазис, во все стороны источающий цветочные ароматы. Окон в доме нет, только решетки и москитные сетки. Когда идет дождь, нужно закрывать ставни, иначе вода будет заливаться в дом.

Раз в неделю приходит Марьям — наводит порядок в доме и в саду, а также ставит свежие букеты в гостиной и спальне.

Ночной сторож Али заступает на вахту с наступлением темноты и уходит, когда солнце поднимается над морем.

Об этом и о многом другом я узнаю от Юсуфа. Он старается дать мне все необходимые пояснения и просит, чтобы я обращался к нему по любому вопросу, ведь он, Юсуф, — учитель и учитель учителей, человек, которого знают и уважают все вокруг.

— I know everybody and everybody knows me[23]. — Юсуф смеется и добавляет: — I am a famous man! Aaah! I am a very famous man![24]

Я мечтаю, чтобы он оставил меня в покое и дал возможность освоиться на новом месте. Но Юсуф не отстает — он хочет показать мне ресторан «Мама Хуу».

Мы выходим через садовую калитку и спускаемся по пяти ступеням к пляжу, почти безлюдному в этот палящий зной. Минут десять идем мимо бунгало и пляжных ресторанчиков с пальмовыми крышами. Я замечаю, что туристов там тоже почти нет.

— It’s not high season yet[25], — комментирует Юсуф.

«Мама Хуу» не похожа на питательные заведения по соседству. Обстановка попроще, и помещение куда менее просторное, чем у других ресторанов на занзибарских пляжах. Это незатейливая кирпичная постройка с кровлей из гофрированного металла. Стен только три, так что, сидя за столиком, можно бесконечно любоваться морем.

Мама Хуу (на самом деле ее зовут Хусна) — двоюродная сестра Юсуфа. Это полная дама, этакая мать-земля, завернутая в пеструю ткань и занавешейная пестрой вуалью, источник подлинной материнской заботы, которая вмиг проникает в мое сердце. Юсуф рассказывает ей, что я живу в доме Кристофа и Симоны.

— Ah, Christoph and Simone! They are my good friends!

Юсуф откланивается. Я заказываю у дочери мамы Хуу рис, рыбу с соусом карри и большую бутылку воды. Сажусь на пластиковый стул за одним из четырех пластиковых столиков, на котором стоит пепельница из половинки кокоса. Взгляд падает на стену — на ней нарисованы два целующихся дельфина. Один из них как будто говорит другому: «I love you, baby».

Предыдущие несколько дней я все время куда-то спешил, и только сейчас, оказавшись в абсолютной тишине, понемногу начинаю расслабляться. Поедая остро приправленную рыбу, глядя на Индийский океан и слушая ритмичный плеск волн, я прихожу к выводу, что на Занзибаре мне все-таки удалось отогреться телом и душой.

89

Первые несколько дней я даже не приступаю к исследованию. У меня ни на что нет сил. Перемена климата только усугубляет физическую и умственную вялость. О Максе я почти не думаю. Точнее, я не думаю почти ни о чем. То, что разворачивается перед моим взором с утра до вечера, так нагружает органы чувств, что я просто живу, наблюдаю, ем, пью и больше ничего не делаю.

Вспоминается анекдот, который мне рассказали в Загребе: Муджо сидит на скамейке и отрешенно смотрит вдаль. Подходит Фата и спрашивает: «Муджо, чем ты занят? Ты сидишь и думаешь?» Муджо отвечает: «Нет, я просто сижу».

Встаю я рано, часов в шесть или семь. Первым делом надеваю плавки и смотрю, где в данный момент находится море: в отлив оно удаляется от берега на пять километров, в прилив подбирается к нижней ступеньке лестницы, ведущей в мой сад.

Иногда я буквально спрыгиваю с кровати в море. Если просыпаюсь достаточно рано, отправляюсь гулять по поселку, потому что, едва солнце встанет над морем, на пляже сделается невыносимо жарко. В жилых районах, по крайней мере, можно укрыться в тени домов и пальм.

Случается, я выхожу из дома слишком поздно и забредаю слишком далеко. Тогда солнце не дает мне пощады. Я перемещаюсь от дома к дому, из одного тенистого уголка в другой, но с каждой минутой их становится все меньше. До дома несколько сотен метров, однако по такой жаре это непреодолимое расстояние. Воды с собой нет, взять ее негде. Меня начинает мутить. Пульс стучит в висках. Я едва переставляю ноги. Заползаю под пальму, плюхаюсь на землю и надеюсь, что не попаду под кокосопад. Передохнув, собираюсь с силами и ковыляю дальше.

За кофе и соком я хожу либо в пиццерию «Бахари» на юге, либо в отель «Голубая устрица» на севере. Вскоре в обоих заведениях меня уже узнают и приветствуют по имени.

Полуденные часы я провожу на террасе на первом этаже, там в это время как раз тень. Курю травку, которую покупаю у пляжных приставал. Днем ложусь прикорнуть на часок.

После сиесты иду обедать к маме Хуу и заодно узнаю от нее последние известия. Затем опять коротаю время на террасе или в гамаке. Вечером неспешно выдвигаюсь в сторону «Голубой устрицы» или «Бахари», выпиваю стаканчик и решаю, где сегодня буду ужинать.

Мне нравится девушка по имени Лупита. Эта газель с коротко стриженной копной высветленных волос работает на ресепшен в «Голубой устрице». Кажется, она мне тоже симпатизирует. Когда я снова появляюсь после двухдневного отсутствия, она выходит из-за стойки, обнимает меня и говорит:

— Oh, I’m so happy to see you![26]

Приятно, что, когда мне нужна компания, я могу поболтать с местными жителями и что обсуждаем мы совсем не те темы, которые занимали меня в Швейцарии или Загребе.

И все же я предпочитаю проводить как можно больше времени у себя — в просторном доме, где мне не нужно ни перед кем отчитываться или смотреть на часы. Думаю, вилла на морском берегу и впрямь представляет собой нечто особенное.

90

Африканцы любят повторять туристам: «У вас часы — у нас время». Впрочем, жители прибрежной части Занзибара так не говорят. У них тоже есть часы, и это — Индийский океан с его ритмом приливов и отливов. Занзибарские часы бьют не так регулярно, как наши, но столь же неумолимо, и занзибарцы вынуждены поклоняться им не менее слепо, чем мы, швейцарцы, чтим свою национальную святыню — пунктуальность.

Каждый день прилив наступает минут на тридцать-сорок позже, чем накануне. Взрослые и дети строят свою жизнь с учетом этой особенности. Когда начинается прилив, мужчины запрыгивают в дау — деревянные рыбацкие тримараны с белыми парусами. Женщины, а также дети, если они не в школе, занимаются огородными заботами, а когда луна отгоняет море от берега, отправляются собирать губки и водоросли. Все ходят босиком. Не понимаю, как только им удается не наступать на morski jež, которые тут просто кишат.

За три месяца в Загребе у меня накопилось столько впечатлений и воспоминаний, сколько не собралось бы и за полгода жизни в родной Швейцарии. Вот и сейчас, спустя лишь несколько дней на Занзибаре, мне кажется, что я здесь уже давным-давно. Полагаю, дело в том, что все вокруг непривычно, требует сосредоточения и осознанности. Секунды и минуты удлиняются, время надувается как воздушный шар.

Первый визит на Занзибар тоже показался мне долгим, но по иной причине: я фокусировал внимание на том, что меня пугало, утомляло и даже мучило. Теперь же мои дни становятся длиннее, потому что я смакую каждое мгновение.

Садовник Мришо рассказывает мне, что растет в саду. Индийские миндальные деревья, одно женское, второе мужское. Фикус сансибарика с круглыми зелеными и коричневыми плодами, вокруг которого по ночам кружат большие летучие мыши и собирают падалицу. Ароматные лаймы и рождественские звезды пуансеттии, чьи красные кроны пылают у подножия кокосовых пальм.

Однажды Мришо приходит с приятелем. Тот мгновенно взбирается на пальму, а это метров пятнадцать в высоту. Мришо отводит меня в сторонку. Первый кокос уже падает на песок. Я хватаю фотоаппарат и делаю снимок за снимком. Завидев это, пальмовый акробат начинает по-всякому рисоваться: то отпускает руку, то откидывается назад, то прикладывает ладонь к виску, будто отдавая честь. Я быстро убираю камеру.

Юсуф и Ктишо всегда ужасно пунктуальны. Когда они приезжают, чтобы отвезти меня, скажем, в Падже за покупками, им обычно приходится дожидаться меня, потому что я по три раза возвращаюсь, чтобы взять деньги, солнцезащитные очки, шляпу, сандалии или телефон.

— Такое чувство, что это вы швейцарцы, а не я, — говорю им.

Судя по всему, я не прогадал, остановившись в доме Кристофа и Симоны. Новости распространяются быстро, и уже на второй день ко мне подходят незнакомые люди и восклицают:

— Ah, you’re Fabian! You stay at Christoph and Simone’s house. They are our very good friends. Welcome to Jambiani![27]

На третий или четвертый день ко мне заявляется Рукия, дама пониже ростом и постройнее, чем мама Хуу, но в такой же пестрой одежде и с такими же матерински теплыми глазами, которые, кажется, знают обо всем на свете. Она осведомляется, хочу ли я массаж. По словам Рукии, когда Симона живет здесь, она делает ей массаж каждый день. Поскольку я собираюсь в поездку по окрестностям, я прошу Рукию прийти завтра или послезавтра. Она соглашается и просит меня запомнить ее имя и отказывать другим женщинам, которые будут предлагать мне массаж.

— Mama Rukia, ok? You remember!

Я обещаю.

Ко мне и впрямь наведываются другие массажистки, но я храню верность Рукии. Мы с ней условились о сеансах один-два раза в неделю и соблюдаем эту договоренность. В одну из встреч я замечаю, что забыл взять пляжное полотенце и мне нечем накрыть шезлонг. Рукия решает проблему: снимает с головы платок и стелет его на шезлонг.

Когда провожу время с Лупитой, на душе становится легче, потому что я хотя бы ненадолго забываю об Ане. Еще мне в этом помогает изучение нового языка. В отличие от богатого согласными, ритмичного хорватского, который в устном варианте похож на барабанную дробь, в суахили преобладают мелодичные гласные. Суахили — это язык, созданный для райского острова. «Hakuna matata», «Jambo», «Mambo», «Mambo vipi», «роа» и «pole pole» (медленно-медленно). «Habari?» — «что новенького?». «Nzuri» — «хорошо». «Asante sana» — «большое спасибо». «Karibu sana» — «пожалуйста». Благодаря маме Xyy я заучил самые ходовые фразы.

Наблюдаю, как масаи снуют по пляжу в красных накидках и с посохами в руках, некоторые с копьями и длинными ножами. Масаи продают сувениры — деревянные фигурки слонов и жирафов, ожерелья, амулеты и браслеты. Заигрывают с белыми женщинами в барах.

Если сейчас я и сажусь за работу, то пишу в основном про детские и юношеские годы Макса, проведенные в Швейцарии. Мысленно я до сих пор не покинул Загреб и потому пока не хочу усиливать ощущение, будто я все еще там.

Толчком к обострению психоза у Макса нередко становились эмоциональные потрясения. Последним было рождение дочери два с половиной года назад. Насколько велик риск, что действие пройдет по тому же сценарию, если я скажу Максу, что у него в Загребе растет сын? Я еще не знаю, рассказывать ли ему о Петаре и когда и как это сделать, если я все-таки решусь.

91

Отдых тянется неспешно. В один из дней по дороге в пиццерию «Бахари» я замечаю мужчину, по виду моего ровесника. Он улыбается и приветствует меня. Мужчина не похож на пляжного приставалу и не пытается впарить мне какие-нибудь услуги, так что я останавливаюсь и беседую с ним.

— Ah, you’re Fabian! — восклицает мужчина, сияя. — Му mother told me about you. She is Rukia[28].

Он многозначительно подмигивает мне и говорит, что его зовут Мустафа.

— Mustafa’s Mini Market and Gift Shop. That is my shop. You know it?[29]

Я уже несколько раз проходил мимо его магазина.

На прощание Мустафа сообщает мне, что вечером идет на концерт в бар, где тусуются местные жители. Если подойду к его магазину в половине девятого, он возьмет меня с собой.

Несколько часов спустя я сижу в баре с Мустафой и его друзьями, на столе передо мной кружка пива, волосы треплет прохладный вечерний бриз. Слушая, как музыканты играют микс из танзанийской и регги-музыки, знаменитую «Джамбо Бвана», замечательную композицию «Малайка» или «No Woman, No Сгу» Боба Марли, я не могу удержаться от улыбки и, несмотря на штампованную жизнерадостность этих мелодий, ощущаю чистое счастье.

Наряду с покачивающимися бедрами певца мне в глаза бросаются проворные пальцы гитариста, исполняющие быстрые ритмичные пассажи. Он самый старший в группе.

— Не is my friend, — объясняет мне Мустафа. — Работает в моем магазине. Я вас познакомлю.

В перерыве музыкант подсаживается за наш столик и представляется мне:

— Hello, I’m Paul, nice to meet you[30].

— But you’re not Paul Seme, are you?[31]

Поразительно, но именно так его и зовут.

92

Макс прилетел в Дар-эс-Салам и остановился на одну ночь в отеле «Тиффани Даймонд». Ранним утром он отправился в гавань, чтобы купить билет на паром.

Кто знает, о чем он думал, протискиваясь сквозь толпу и мимо рыночных прилавков, слушая звон монет в сложенных чашечкой ладонях уличных торговцев с тележками или выкрики «аяяйяу» и «аяяяяяя», которыми другие продавцы нахваливали жареные орешки? Возможно, он считал, что попал в место, очень похожее на Вукоебину.

Свой рюкзак Макс оставил в отеле. Он хотел вернуться за ним, как только узнает, когда отходит паром. Макс добрался до порта и купил билет на десятичасовой рейс. Ему нужно было спешить.

Он не остановился, когда к нему приблизился молодой темнокожий мужчина и приветливо спросил, как у него дела и откуда он. Макс молча пошел своей дорогой, но улыбчивый парень не отставал. Когда он поинтересовался, куда так торопится Макс, тот пробормотал, что идет в отель.

— Какой отель?

— «Тиффани Даймонд».

— О, ты идешь не в ту сторону.

Отель находился всего в пятистах метрах от порта, но Макс внезапно понял, что не узнает улицы, по которой идет. Молодой человек предложил показать ему дорогу. Макс поблагодарил, последовал за своим спутником и вскоре пришел к выводу, что опять очутился в знакомых местах.

А дальше все завертелось очень быстро.

Рядом с ними остановилась машина. Задняя дверца распахнулась. Собеседник Макса и появившийся из ниоткуда второй мужчина втолкнули его в машину. Третий, уже сидевший на заднем сиденье, схватил его за пояс и потянул в салон.

Оторопевший Макс опомнился, когда дверцы машины уже захлопнулись и водитель нажал на газ. Недавний собеседник Макса залез на переднее сиденье.

Максу и в голову не пришло подчиниться четырехкратному превосходству. Мужчине справа он засадил локтем в нос, одновременно схватив мужчину слева за воротник, а затем ударил его по лицу так сильно, что тот ударился головой о стекло. Макс нанес обидчикам еще несколько тумаков, вцепился в шею водителя и стал его душить. Тот выпустил руль, машина врезалась в грузовик и чудом остановилась — водитель сумел в последний момент надавить на педаль тормоза.

От дальнейшего сопротивления Максу пришлось отказаться: пассажир с переднего сиденья достал пистолет и пригрозил, что застрелит Макса, если тот немедленно не прекратит драку. Тот, что рулил, хрипло выругался и прибавил скорость, чтобы умчаться подальше от грузовика, рассвирепевший водитель которого вылез из кабины и направился к ним.

Сосед Макса слева приложился к стеклу так, что оно треснуло. Человек медленно приходил в себя, трогая свой затылок. Сосед справа ощупывал сломанный нос, из которого на футболку и штаны капала кровь.

Человек на переднем пассажирском сиденье, который до недавнего времени вел себя так услужливо и дружелюбно, навел на Макса пистолет и потребовал, чтобы он отдал паспорт и бумажник, а затем вывернул карманы брюк наизнанку. Тот, что разместился слева от Макса, забрал его вещи, достал из кошелька наличные и протянул их водителю.

Автомобиль доехал до ближайшей АЗС. «Сиди молча, иначе тебе не поздоровится», — пригрозили налетчики Максу. Залив полный бак на его деньги, похитители повезли его по городу. Перемещаясь от банкомата к банкомату, они методично снимали с его карточки сумму за суммой.

К моменту, когда суточный лимит в две тысячи швейцарских франков был исчерпан, похитители и Макс объехали более десяти банкоматов. Пассажир с переднего сиденья выходил из машины и снимал наличные с карты. Перед тем как выйти, он отдавал пистолет водителю, и тот держал его наведенным на Макса, пока соучастник не возвращался. Поездка по городу длилась два с половиной часа.

В конце концов налетчики вернули Максу паспорт, дали немного наличных и высадили на углу улицы, гае он мог сесть на автобус, который отвезет его обратно на место, откуда его похитили. Кредитку Макса они прикарманили. Едва он вышел на улицу, грабители тут же умчались прочь.

Макс вернулся в отель. К счастью, большую часть наличных, танзанийские шиллинги и несколько сотен американских долларов, он оставил в номере. Он прикинул, что на какое-то время денег ему хватит, а там, глядишь, он что-нибудь придумает.

Прихватив рюкзак, он снова направился в порт, купил новый билет и с опозданием на несколько часов поплыл на Занзибар.

93

Историю похищения и ограбления мне поведал Пал. Макс сам ему обо всем рассказал, а потом начисто забыл, что с ним приключилось.

После знакомства с Мустафой и Полом я ежедневно провожу часок-другой перед магазином Мустафы, наблюдая, как Пал рисует и продает свои картины. Здесь же собираются друзья Мустафы.

Приехав на Занзибар в первый раз, я чувствовал себя в большей безопасности там, где меня окружали туристы. Я практически не покидал пределов туристической зоны. Но теперь, благодаря Кристофу и Симоне, Юсуфу, маме Хуу, Рукии, Мустафе и Полу, благодаря персоналу «Голубой устрицы» и «Бахари», я сумел найти маленькую дверь, за которой открывается изнанка пляжного пейзажа, сумел просверлить в этой двери глазок и заглянуть в душу черного Занзибара, к которому большинство туристов относятся как к досадной неизбежности, мешающей наслаждаться курортным раем.

Пол гастролировал по Испании, Германии, Швейцарии и другим странам Европы. Он музыкант и женат на немке, которая владеет домом в Джамбиани и живет здесь. Европейский образ мыслей и чувств ему знаком не понаслышке.

Я забрасываю его вопросами. В ответ на какие-то из них он сперва говорит: «Ну, это Африка, тебе такое будет трудно понять», и только когда я настаиваю на своем, он рассказывает о племенных отношениях, семейных связях, которые могут стать настоящими кандалами, об исторических перипетиях или религиозных причинах того или иного поведения. А еще показывает пародии на коррумпированных политиков, которые так растолстели, что, садясь в роскошные седаны, упираются животами в руль и потому с трудом могут вылезти из машины.

Пол помнит Макса и не может поверить, что я с ним знаком и что он сейчас в порядке. Пол также знал, что Макс получил два ножевых ранения, и потому не ожидал, что он остался в живых.

На мое счастье, Пол помнит, что поначалу Макс жил в отеле «Голубая устрица», и знает, куда он отправился потом. Известно ему и о том, что стало причиной поножовщины.

— Everybody in Sansibar knows this story[32].

Мало того, у Пола до сих пор хранится рюкзак Макса — видимо, тот оставил его у Пола четыре года назад, укатил в Нунгви налегке и так и не забрал его. Пол хочет принести рюкзак мне.

Может, остров мне что-то задолжал? Как бы то ни было, а во второй приезд Занзибар открыл передо мной настоящую полосу везения.

94

В канун нового года перед отелем «Голубая устрица» стартует традиционная регата дау. Рыболовные тримараны сражаются за звание самого быстрого. Грохочут барабаны, надрываются духовые, народ на берегу энергично отплясывает откровенные танцы. Кажется, вся деревня сливается в ритмичном красочном экстазе.

Мустафа рассказывает мне, как называются суда и откуда они. По его словам, победить должен «Гатузо», самый быстроходный дау побережья. Вскоре «Гатузо» и впрямь с большим отрывом от соперников пересекает финишную черту, выигрывает состязание и уверенно подтверждает свое превосходство.

Матросы на «Гатузо» и других судах танцуют на палубах. Кто-то спрыгивает с кормы в море, под аплодисменты толпы выделывая в воде акробатические трюки.

В волосах Лупиты за правым ухом красуется белая орхидея. Я прошу одного из посетителей сфотографировать нас с ней. Лупита просит переслать снимок ей и диктует мне свой свой номер телефона.

Полу наконец приходит в голову мысль принести мне рюкзак Макса.

Я с трепетом беру его в руки.

Это прочный матерчатый рюкзак оливково-зеленого цвета, совсем маленьким. Такой подошел бы для трехдневного похода, но не для многонедельного путешествия по Занзибару.

Я. конечно, не надеялся обнаружить там личный дневник Макса, и все же содержимое рюкзака меня разочаровывает. Зубная паста и шетка, принадлежности для бритья и упаковка презервативов, две застиранные футболки, двое трусов и две пары носков, а еще чистые голубые шорты. Две пачки сигарет, одна начатая, вторая целая, и коричневый полиэтиленовый пакетик с травкой, завернутой в обрывки бумаги, которые, кажется, выдраны из школьной тетрадки по английскому языку.

Так что от рюкзака проку мало. Тем не менее я уже многое знаю из рассказов Пола. А остальное могу домыслить.

95

Макс провел в Стоун-Тауне дня два-три. Желая осмотреться, он вышел из отеля, свернул за один угол, за другой и вскоре заблудился.

Каждый переулок Стоун-Тауна являет собой подлинное сокровище, переливающееся опенками синего, зеленого, красного и серого, это настоящая мозаика стилей, эпох и культур. Стоун-Таун — душный лабиринт-музей, кишащий бешено несущимися и сигналящими мотоциклами и не менее опасными тяжело нагруженными повозками, достаточно узкими, чтобы можно было проехать между вплотную стоящими домами; лабиринт ароматов, запахов и вони, населенный бегающими, пляшущими, хлопающими и ладоши и поющими детьми, пестро одетыми женщинами и занятыми работой или бездельничающими мужчинами. Будь я фотографом, не уезжал бы отсюда, пока не запечатлею в правильном освещении каждый дюйм каждой площади, каждый ветшающий фасад с притаившейся в его трещинах и выбоинах историей, каждый резной оконный наличник, каждую тяжелую деревянную дверь в роскошном металлическом обрамлении, каждый пресс для сахарного тростника, каждого продавца кокосов, рыбы и манго с их шаткими прилавками.

Бродить по этому городу — единственный верный способ узнать его по-настоящему: суматошный рыбный рынок, террасы на крышах, с которых открываются головокружительные виды, гавань, где лодчонки дау лихо маневрируют между высокими пароходами, особняки, бары, кафе, рестораны и сады. Только так и можно понять, на что похож этот бывший центр работорговли, эта сцена африканского восстания против Оманского султаната двенадцатого января 1964 года.

Молодой угандиец Джон Окелло, сирота и фанатичный христианин, повел в бой шестьсот человек и всего за одну ночь сверг власть застигнутых врасплох арабов. Затем начались массовые убийства, которые, по оценкам, за несколько дней унесли жизни от двух до десяти тысяч арабов.

Макс быстро понял, что Стоун-Таун не похож ни на Швейцарию, ни на Хорватию. Тем не менее Вукоебиной Стоун-Таун все-таки не был. Кто-то сказал Максу, что Джамбиани — место тихое и самобытное, отелей «все включено» там нет.

Итак, на третий или четвертый день он втиснулся в автобус «дала-дала», направлявшийся в Джамбиани.

96

Автобус катил по дороге уже третий час. Минут через двадцать после выезда из Падже Макс спросил водителя, далеко ли еще до Джамбиани. Тот ответил, что они уже некоторое время едут вдаль Джамбиани. Макс, вероятно, расценил это как хороший знак.

Он сказал, что хочет сойти. «Дала-дала» остановился у тротуара. Мальчик, собиравший плату за проезд и провожавший пассажиров к местам, открыл багажный отсек и отдал Максу его рюкзак. Макс надел рюкзак и зашагал по поселку в сторону пляжа.

Он двигался на юг и забредал в бары, попадавшиеся на пути. Вероятно, бар в «Голубой устрице» ему чем-то приглянулся, а затем он оценил тамошнее хорошее обслуживание и удачное расположение и потому решил снять в этом отеле номер. Было межсезонье, и многие номера пустовали.

В туристическом хостеле в нескольких милях южнее «Голубой устрицы» регулярно устраивали «Безумный понедельник»: проводили джем-сейшен, приглашали диджеев. В отеле «Корал-Рок» по субботам закатывали вечеринки. Что-нибудь интересное проходило то в одном, то в другом местном баре. А еще, разумеется, на территории отелей тоже работали пляжные бары, но они закрывались рано, потому что сезон еще не наступил.

Развлечься Максу было нечем. Он и сам скорее искал уединения, но, находясь в маниакальной фазе, не владел собой в полной мере и потому днем бродил по поселку, разговаривая со всеми, кто шел на контакт, а по вечерам метался от бара к бару.

С Полом Макс познакомился в магазине Мустафы, где покупал сигареты. Пол рассказал ему про «Безумный понедельник». Полагаю, встреча состоялась в понедельник, десятого февраля. Новые приятели договорились вместе помузицировать на джем-сейшене и направились в «Голубую устрицу».

Где-то на четвертый день в отеле Макс понял, что у него заканчиваются деньги.

Шиллингов в его кошельке было на три-четыре сотни франков. Поскольку покупка алкоголя и травки у пляжных приставал интересовала его больше, чем проживание в гостиничном номере, он выехал из отеля, забросил свой рюкзак к Полу и провел ночь в спальном мешке прямо на песчаном побережье.

Можно представить, как округлились глаза у местных жителей, когда они увидели его там.

На другой день или через день — подозреваю, это случилось в одном из местных баров, чьи дешевые напитки не слишком разоряли стремительно нищавшего Макса, — он услышал одну историю.

97

По словам Пола, масаи пришли на Занзибар лет десять — пятнадцать назад.

Возможно, это как-то связано с тем, что традиционные территории их обитания в Кении и Танзании резко сократились в результате захвата земель поселенцами и создания национальных парков. Я выяснил, что это гордое воинственное племя, чьи традиции подверглись значительному влиянию извне. В наши дни многие из них исповедуют христианство. При этом исконно масаи тоже монотеисты и верят в бога по имени Нгаи и в то, что он доверил им весь скот в мире. Поэтому, совершая набеги на другие племена и отнимая у них скот, они не крали его, а просто забирали то, что принадлежало им по праву, ниспосланному Нгаи.

Масаи ведут полукочевой образ жизни. По их мускулистым осанистым телам видно, что они привыкли к длительным пешим переходам. Многие мужчины-масаи отличаются красотой.

Промискуитет — неотъемлемая часть их жизни. Если копье мужчины воткнуто в землю перед хижиной женщины в маньятте (так называется обнесенная забором деревня, в границах которой стоят хижины и пасется скот), это означает, что он делит с ней постель. Жизнь масаев всегда была сопряжена со смертельными опасностями, мужчины нередко погибали на охоте или во время набегов. Тот, кто владел достаточным количеством крупного рогатого скота, мог заплатить выкуп за нескольких женщин и жениться на них.

Со стороны мужчины считается невежливым препятствовать тому, чтобы гость мужского пола вступил в половую связь с его женой. Однако все рожденные ею дети считаются детьми мужа. Сегодня замужняя женщина все чаще сама принимает решение о том, согласна ли она вступить в близость с тем или иным гостем своего дома.

Если не считать склонности к промискуитету, фальшивые занзибарские масаи имеют мало общего с настоящими. Те, кому заметна разница, разоблачают их с первого взгляда: фальшивые масаи более коренастые, у них более грубые черты лица, другие прически, а также яркие пластиковые солнцезащитные очки на носу.

Про фальшивых масаи я слышу от самых разных людей.

Впервые я узнаю о них от Лупиты. Мы стоим перед отелем, на пляже появляется группа масаи и принимается предлагать постояльцам сувениры. Лупита недовольно кривится и сообщает мне, что терпеть не может этих масаи:

— Really, I hate them.

— Почему?

— They are not even real Massai. They disgust me[33].

Когда компания пьяных масаи дерется с местными жителями в баре после того, как один из масаи бросил бутылку в женщину, сидевшую на зарешеченной террасе, Мустафа говорит:

— Это ненастоящие масаи. Они одеваются так, чтобы подманить богатеньких туристок.

Расспрашиваю Пола об этих людях. Он объясняет: поскольку настоящие масаи успешно ведут дела с туристами и в особенности с туристками, у них есть и подражатели. Мужчины из других племен тоже заворачиваются в красные накидки, вешают на пояс нож, берут посох и бродят взад-вперед по пляжу, высматривая одиноких женщин, которые ищут любви.

Эта история натолкнула меня на одну мысль, и теперь я считаю, что предположение Пола по поводу поножовщины, в которую угодил Макс, верна лишь наполовину. Поначалу я сам не верил, что такое могло произойти, но чем больше я об этом думаю, тем более правдоподобной представляется мне моя версия.

98

У Макса украли банковскую карту, у Макса заканчивались наличные, Макс переживал маниакальную стадию болезни, Макс был сексуально раскован, Макс полагал: то, что могут они, могу и я.

— Не нужны мне ни фигурки жирафов, ни ожерелья, — заявил он первым попавшимся на его пути торговцам-масаи. — Мне нужны красная накидка, длинный нож и посох.

Один из масаи ответил, что таких товаров у них в продаже нет, и предложил Максу купить фигурку слона или красивый амулет ручной работы.

— Либо красная накидка, длинный нож и посох, либо ничего!

— Окей. Но тебе придется подождать, — сказали продавцы.

Макс договорился с ними о цене. Один из масаи встал и пошел в сторону деревни. Чтобы скоротать время, Макс отправился в «Бахари» и заказал джин с тоником.

Через полчаса торговец вернулся на пляж и радостно замахал Максу: он нашел то, что требовалось покупателю.

Затем кто-то из масаи показал Максу, как заворачиваться в накидку, и через несколько минут белый масаи уже стоял на берегу моря.

99

Макс не хотел возвращаться в Швейцарию и не хотел звонить родным, чтобы те прислали ему денег. Он хотел все решить сам.

Его план был прост: надев костюм масаи, предложить отдыхающим на пляже дамам свои любовные услуги. В конце концов, почему нет? Раз есть фальшивые черные масаи, фальшивые белые масаи тоже имеют право на существование. Возможно, у него даже будет преимущество перед черными масаи, потому что потенциальные клиентки решат, что от белого масаи они с меньшей долей вероятности заразятся ВИЧ или другой инфекцией.

Достаточно быстро Макс понял: зарабатывать деньги таким способом отнюдь не просто. Да, он удачно начинал разговор, осведомлялся у той или иной туристки, одна ли она здесь отдыхает, приглашал прогуляться к морю, предлагал разжечь для дамы костер на берегу и так далее, однако эти усилия не давали результатов. Не помогало и придуманное им уникальное торговое предложение. Напротив, когда он шептал туристке, что готов продемонстрировать ей свое волшебное копье, она либо убегала молча, либо сперва называла его чертовым извращенцем и потом уже убегала.

Видя, что в межсезонье в Джамбиани ловить нечего, Макс решил перебраться на север, в Нунгви, где спрос на его услуги непременно должен был оказаться выше.

Паспорт и деньги Макс держал при себе, а за рюкзаком к Полу он даже не удосужился зайти. Макс встал у обочины и махал рукой, пока одна из проезжавших мимо машин не остановилась. К вечеру он добрался до Нунгви автостопом и на «дала-дала».

А на другой день Макс подошел к моему столику в пляжном баре при отеле, где я жил, и, узнав, что я тоже швейцарец, тотчас пожелал со мной поболтать.

100

Пол знал, что приключилось с Максом после того, как мы с ним простились. По его словам, об этом знал не только он, но и весь Занзибар: кровавая история о белом масаи разлетелась по острову в мгновение ока.

Был субботний вечер. Макс пришел в «Корал-Рок», где каждую субботу устраивали вечеринки. Казалось, удача наконец улыбнулась ему: он встретил молодую женщину, которая необычайно заинтересовалась его волшебным копьем и пожелала увидеть его как можно скорее. Женщина была чернокожей танзанийкой из Дар-эс-Салама.

— Сколько? — осведомился Макс.

— Пятьдесят тысяч шиллингов, — ответила красавица.

— Давай лучше восемьдесят тысяч, хорошо? — предложил Макс и обрадовался, когда она заулыбалась и закивала. Рука об руку они удалились под пальмы.

101

Слушая Пола, я отметил про себя, что в занзибарской версии отсутствует важная часть головоломки. Пол сказал, что Макс не хотел платить за продажную любовь и потому получил два удара ножом от приятелей танзанийской проститутки.

Кто знает, был ли на тот момент у Макса хотя бы шиллинг, который у него могли украсть эти люди, которых, кстати, так и не поймали?..

На самом деле все было иначе: Макс не просто не хотел платить за секс, он полагал, что это ему женщина заплатит восемьдесят тысяч. Цену они обговорили, и ему даже в голову не пришло отказываться от гонорара за первый успешный опыт выступления в качестве белого пляжного приставалы-масаи.

Именно этот гордиев узел противоречивых взглядов на то, кто является поставщиком, а кто получателем услуги, и был разрублен ножом, оставившим на красной масайской одежде Макса два темно-красных пятна.

102

Макс ушел недалеко. Место, где я его обнаружил, находилось ярдах в сорока от места, где проводилась вечеринка. Волны прилива омывали его ноги. Я снял с Макса накидку и увидел две кровоточащие раны.

Я стал звать на помощь. Громкая музыка заглушала мои крики. Я добежал до бара и вернулся на берег вместе с двумя местными жителями. Они помогли мне донести Макса до стоянки за «Корал-Рок».

Вокруг нас быстро собралась толпа. Я пообещал таксисту двести тысяч шиллингов, если он увезет нас с Максом в стоун-таунскую больницу, дождется меня и отвезет обратно в Нунгви. Он запросил двойную цену. Я согласился.

Водитель расстелил на заднем сиденье одеяло, и мы уложили на него Макса, который понемногу приходил в сознание. Я примостился рядом с ним, закутал его в масайскую накидку, которую кто-то принес с пляжа, и прижимал ее к ранам. Через полтора часа, на протяжении которых Макс стонал, бормотал, корчился и несколько раз отключался, и тогда я снова его тормошил, мы были у больницы. Водитель забежал внутрь и вернулся с двумя санитарами, один из которых подогнал каталку. Мы переместили на нее бесчувственного Макса.

Я сел в холле и стал ждать новостей. Спустя десять минут ко мне подошла медсестра с паспортом и страховым полисом Макса. Оба документа были в сумочке, которую Макс носил на шее. Я сфотографировал первую страницу паспорта, чтобы связаться с семьей Макса, затем вернулся в такси, и водитель повез меня обратно в Нунгви.

Погуглив имя Макса, я отыскал его снимок, на котором он был запечатлен во время игры за лахенскую футбольную команду. В телефонном онлайн-справочнике Лахена я нашел только одну семью Винтер. На мой звонок ответил отец Макса. Я ему обо всем рассказал. Он спросил, можно ли будет со мной связаться, когда он прилетит на Занзибар. Я сказал, что, если он приедет завтра или послезавтра, я могу встретить его в аэропорту и отвезти к Максу в больницу.

Утром я собрал вещи, освободил бунгало и направился в Стоун-Таун. До отлета домой у меня оставалось два дня. Я проведал Макса в больнице, он был в сознании, но совершенно не в себе. Я не понял даже, узнал ли он меня. Накануне ночью Макса прооперировали, и, как сказала мне врач, шведка, на момент моего визита его состояние было стабильным. Еще она упомянула, что он оказался очень проблемным пациентом.

На следующее утро я снова приехал к Максу. По-видимому, шведка умела подбирать лечение. Макс дремал под действием сильного обезболивающего.

Потом мне пришлось ехать в аэропорт, чтобы встретить его отца и брата. Оба хотели еще раз услышать от меня, что произошло. Отец вы звался компенсировать мои расходы, хотя бы те четыреста тысяч за такси. Он дал мне визитку и просил позвонить, когда я вернусь в Швейцарию.

На следующее утро я улетел домой. Через день Макс тоже вернулся в Швейцарию и лег в клинику. Это была его предпоследняя длительная госпитализация.

Еще на несколько дней он попал туда уже после рождения Лары.

103

Время от времени мы с Лупитой переписываемся. Мне приятно, что на фоне вездесущего секс-туризма наши с ней отношения остались целомудренными.

Сегодня мой последний вечер на Занзибаре. Завтра Ктишо отвезет меня в порт Стоун-Тауна. Там я сяду на паром до Дар-эс-Салама, а оттуда вечером улечу в Швейцарию.

«Хочешь, сходим куда-нибудь?» — пишу Лупите.

Вечером мы встречаемся на пляже перед моим домом и отправляемся в ресторан неподалеку.

Лупита из Кении, она христианка. Мы пьем вино. Я задаю ей разные вопросы.

— You talk a lot[34], — выговаривает она мне.

Позже, когда мы идем по пляжу в сторону дома, Лупита вдруг понимает, что забыла ключи на столе. Я спешу обратно в ресторан, забираю ключи, после чего провожаю Лупиту домой.

— Give me the keys[35], — просит Лупита, потому что ее ключи до сих пор лежат у меня в кармане. В моей голове ее слова складываются в совсем другую фразу: «Give me a kiss»[36].

Целомудренность наших отношений остается в прошлом.

Час спустя я иду домой, ощущаю запах моря, пляжа, цветущих растений, своего пота и пота Лупиты.

Сидя в самолете следующим вечером, я все еще чувствую ее запах на своем теле. Но едва я приземляюсь в Цюрихе, мои мысли возвращаются к Ане.

104

Сегодня восемнадцатое марта. Прошло больше двух месяцев с тех пор, как я вернулся с Занзибара, и больше года с того дня, когда Макс позвонил мне после концерта Йохана в «Быке».

Я прихожу в ресторан, а Макс уже сидит за столиком на террасе. У меня есть два часа свободного времени. После этого я отправлюсь к отцу — мы пригласили Симону и Кристофа на ужин.

Мы с Максом договорились встретиться у озера, потому что вероятность наткнуться тут на знакомых, которые помешают нашему разговору, невелика: в солнечные воскресенья сюда стекается столько туристов, что местные жители предпочитают вообще не появляться на променаде.

На столе перед Максом кружка пива. При виде меня он машет рукой. Весна уже в разгаре. Макс, поразительно загорелый для нынешнего времени года, щурится на солнце. Я тоже заказываю пиво.

— Знаешь анекдот про Захарию?

— Кажется, нет.

— Захария звонит в дверь дома своей девушки. Дверь открывает ее отец, и Захария говорит ему: «Здравствуйте, я Захария. Я пришел, чтобы сунуть вашей дочери». — «А я сейчас возьму тебя за харю и так откочегарю, что ты больше в жизни никому ничего не сунешь!»

Надеюсь, чувство юмора не изменит Максу, когда он станет читать то, что я написал. Рукопись лежит у меня в рюкзаке. В ней около ста страниц. В тексте упоминается Петар — его сын, живущий в Хорватии. Я пришел к выводу, что должен рассказать о нем Максу. Многие наверняка скажут, что это логичный, единственно правильный вывод.

Я долго не был в этом уверен.

Йосипа всеми силами пыталась не допустить, чтобы Макс узнал о Петаре, а Петар о Максе. Петар еще маленький. У него есть мама и папа. Его жизнь пойдет кувырком, если в нее ворвется второй отец из Швейцарии. Это также повлияет на Йосипу и ее мужа, на Лару и Макса, если он решит познакомиться с сыном.

Но Макс уже не тот Макс, от которого когда-то ушла Йосипа. Хотя… пожалуй, он тот же Макс, что и тогда, поскольку на момент их расставания он чувствовал себя намного лучше, чем в предшествовавшие пятнадцать лет. Только продлилось это недолго. Но сейчас он уже три года является тем самым Максом, который сумел реализовать план по обретению самостоятельности, разработанный им и Йосипой несколькими годами ранее.

Макс хотел, чтобы письменно изложенная биография примирила его с прошлым и это прошлое не мешало ему в будущем. Думаю, одного чтения будет недостаточно — Максу необходимо снова побывать в Загребе.

Я позвонил психиатру Макса, доктору Мюллеру. Он тоже сказал, что на моем месте не стал бы скрывать от Макса правду о Петаре. Я должен сообщить ему это известие спокойно, прямо и честно.

— Как поживает Лара?

— Отлично, — отвечает Макс и блаженно улыбается. Он рассказывает мне о дочкиных успехах, о том, что она уже хорошо говорит и летом пойдет в детский сад.

— А что насчет Карлы?

Макс рассказывает, что они помирились, нормально общаются и даже иногда ходят куда-нибудь втроем вместе с дочерью.

— Позавчера были в зоопарке. Лара плюнула на ламу!

— Рад, что у вас с Карлой все более-менее устаканилось.

— Знаешь, теперь я смотрю на наши отношения иначе. Когда я злюсь на нее, это причиняет мне боль, которая вызывает желание причинить боль в ответ. Но такой путь ведет в никуда, ведь все, что у тебя остается в конце пути, это твой собственный гнев и твоя собственная боль. Чужая боль тебе не поможет. Спираль жизни закручивается вниз. Но если ты доброжелателен, это делает других счастливее и добрее. Спираль меняет направление и устремляется вверх. Так лучше для нас обоих. Да и Ларе от этого только польза.

По словам Макса, Карла спросила его, каким способом ей выразить благодарность, которой ему не хватало. Он ответил, что она может подарить ему цветы.

— Вчера она оставила перед моей дверью раскраску с изображениями цветов и коробку с цветными карандашами, — ухмыляется Макс и выдает очередной анекдот, который звучит очень уместно: — Кстати, скажи-ка, чего ни в коем случае нельзя делать, когда ты по шею в воде?

— Чего?

— Вешать голову.

— А иначе, — подхватываю я, — придется пить эту воду, пока ее не станет меньше.

— Знаешь, что говорит человек из Цюриха, когда впервые видит море?

— Нет.

— Я и не ожидал, что оно такое маленькое.

Макс идет в туалет.

Мой взгляд блуждает по набережной. Туристы совершают моцион. Молодые пары в серебристых солнцезащитных очках и со сложными прическами провозят детские коляски мимо инвалидных, в которых дремлют старики. Капли, из последних сил цепляющиеся за кончики старческих носов, сияют в лучах предзакатного солнца. Взрослые дети этих дедушек и бабушек толкают коляски, их лица выражают яростную доброжелательность и оптимизм. Подростки прогуливаются с родителями — возможно, следующий совместный выход у них состоится спустя много лет, когда первые повзрослеют, а вторые одряхлеют.

«Сплошной поток предсказуемости, — мелькает у меня в голове. — Будущего нет, прошлого нет. Все это происходит одномоментно здесь и сейчас».

Год назад я уютно устроился в своей квартире и хотел, чтобы меня никто не трогал. У меня были работа и диван.

Махмут поднял в моем доме пыль. Вскоре появился Макс с садовым пылесосом, и понеслось…

На горизонте маячит новое большое турне: после переезда в Швейцарию Махмут ни разу не был в Уганде. Верена считает, что ему следует навестить родных. Махмут жаждет к ним съездить, хотя и побаивается. Поскольку матери Верены до сих пор нездоровится, она не готова отправляться в длительное путешествие. Недавно Верена спросила, не хочу ли я сопровождать Махмута. Поездка запланирована на летние каникулы и продлится три недели. Мой перелет Верена тоже оплатит. Я согласился.

В апреле еду на неделю в Хорватию. Хрвое, его брат Давор, Маша и еще несколько приятелей хотят отдохнуть на острове Олиб и пригласили меня поехать с ними.

Поиском работы я занимаюсь вполсилы. Нет, проматывать все накопления я не намерен. Но еще меньше я хочу устраиваться на работу, которая будет мне не по душе. По крайней мере, пока сбережения не кончились.

В общем, сейчас Макс вернется, и я «рожу» ему сына.

105

«Рано или поздно все будет хорошо», — говорю я себе, когда Макс возвращается из туалета. Он садится на стул напротив меня, отхлебывает глоток пива и спрашивает:

— Знаешь анекдот? Почему Иисуса считают студентом? Знаешь его?