Рама для картины

6

Я спал в приспособленном для жилья эллинге для хранения лодок, который и был почтовым адресом Джика. Кроме отгороженного места для кровати, новенькой ванной комнаты и некоего подобия кухни, остальное пространство использовалось под студию.

В центре — громадный старый мольберт со столиками: левым и правым. На них лежали краски, кисти, щетки, склянки с льняным маслом, скипидаром и растворителем. Обычный набор художника. Ни на какую работу и намека нет. Все аккуратно сложено и запаковано. Перед мольбертом, как и в Англии, большой соломенный коврик, изрядно запачканный. Джик обтирал об него едва сполоснутые кисти — при смене цвета. Тюбики с краской посередине сдавлены, до предела. Нетерпение не давало начинать их как полагается, с нижнего конца. Палитра небольшая, вытянутая в длину. Другая ему и не нужна, потому что краски на картину он клал прямо из тюбиков, достигая эффекта наложением одного цвета на другой. Под столом внушительных размеров ящик с тряпками. Чтобы вытереть любой предмет, которым он наносил на картину краски — не только кисти и ножи, но и пальцы, ладони, ногти, запястья… Я улыбнулся. Студия Джика так же узнаваема, как и его картины.

Вдоль стены — двухъярусный стеллаж с холстами. Он вытаскивал их один за другим. Темные, неожиданные, резкие цвета били в глаза. Все то же беспокойство, предчувствие всемирной гибели. Распятия, темные ужасы пейзажей, увядающие цветы, умирающая рыба. Везде аллегории, недоговоренность. Обо всем надо догадываться.

Джику претило продавать свои картины, и он очень редко делал это. Они обладали немалым зарядом энергии — тут без сомнений. Увидевший их менял взгляд на мир. Джик был настоящим художником, в этом смысле мне до него расти и расти. Легкое признание он воспринимал как личное поражение.

Утром спустился к яхте, нашел Сару одну.

— Джик пошел за молоком и газетами, — сказала она. — Сейчас накормлю тебя завтраком.

— Я пришел попрощаться.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Ничего уже не исправить.

— Если не уеду…

— Назад в Англию?

Отрицательно покачал головой.

— Так и думала. — В ее глазах промелькнула улыбка. — Джик рассказывал, что ты единственный из всех известных ему людей, который сумел сохранить холодную голову после четырехчасовой болтанки в девятибалльный шторм. Да еще пробоина в корпусе… И насос заклинило…

Я усмехнулся.

— Он задраил дыру и починил насос.

— Оба вы дураки.

— Лучше было тихо сидеть дома?

Она повернулась спиной и сказала:

— Мужчины не могут чувствовать себя счастливыми, если не рискуют головой.

В какой-то степени верно; Чуть-чуть здорового риска — хорошо. Только жестокие страдания не стоит повторять.

— Среди женщин тоже есть такие.

— Я не из их числа.

— Джика не будет со мной.

Она стояла ко мне спиной.

— Его из-за тебя убьют.

Невозможно представить ничего более безобидного, чем маленькая пригородная галерея. Здесь Мейзи приобрела свою картину. Теперь она закрыта насовсем. Через стекло витрины просматривалось пустое помещение; короткое слово за стеклом: «Закрыто».

В ответ на расспросы в соседних магазинчиках пожимали плечами.

— Работала всего около месяца. Дело, видно, шло не очень-то хорошо. Вот и свернули.

— Не знаете — спрашивал я, — через какое агентство они снимали помещение?

Нет, никто не знал.

— Конец расследования, — заключил Джик.

Я не сдавался.

— Попробуем пройтись по местным агентствам.

Ни в одной из фирм, вывесивших поблизости таблички с надписью «Продается», галереи не значилось.

Вновь пришли к той же двери.

— Куда теперь?

— В Галерею искусств?

— Это в Домейне, — сказал Джик.

Небольшая парковая зона в центре города. С фасада Галерею искусств украшали традиционные шесть колонн, а внутри — Маннингс. Все-таки удалось разыскать.

Никто на него не смотрел. Никто не подошел и не заговорил с нами. Никто не предложил купить по выгодной цене такую же картину в небольшой галерее на краю города.

Постояли, восхищаясь совершенством работы мастера. Даже Джик неохотно обронил, что человек, судя по всему, знал, как следует обращаться с красками. Больше ничего не произошло. Вернулись на яхту. За обедом напряжение сошло на нет.

— Что теперь? — спросил Джик.

— Надо повисеть на телефоне. Если позволите, конечно.

На это ушел почти весь день. Систематическое обзванивание дало результаты.

Когда добрались до фирмы «Холлоуэй и сын», там ответили: помещение, о котором идет речь, было арендовано на короткий срок Музеем изобразительных искусств северного Сиднея.

— На какой именно срок?

— Три месяца, начиная с первого сентября.

Нет, они не знают, что помещение сейчас не занято. Не вправе его сдать до первого декабря. Музей изобразительных искусств внес плату вперед. Что еще? Фирма не имеет права открывать имена лиц, заключивших сделку.

Пришлось прибегнуть к невинной лжи. Создал впечатление, что, дескать, тоже занимаюсь недвижимостью. И у меня есть клиент, которому нужно свободное помещение. Тогда «Холлоуэй и сын» упомянули некоего мистера Джона Грея, дали его почтовый адрес. Я поблагодарил их. Мистер Грей, добавили они, немного смягчившись, снял галерею для небольшой частной выставки, и их совсем не удивляет, что его там уже нет. Как я узнаю мистера Грея, если увижу? Они не могут сказать: все переговоры велись по телефону и с помощью почты. Можно написать ему самому, если мой клиент желает иметь помещение галереи в своем распоряжении до первого декабря.

А почему бы и нет? В любом случае это не может навредить, подумалось мне. Разыскал подходящий лист бумаги и замысловатым почерком с завитушками сообщил мистеру Грею: мне дали его координаты «Холлоуэй и сын»; не продаст ли он на последние две недели лицензию, чтобы разместить там выставку замысловатых акварелей моего друга? Назначьте цену сами, говорилось в письме, но разумную. Искренне ваш, писал я, Перегрин Смит.

Пошел на яхту, чтобы спросить Сару и Джика, можно ли указать их обратный адрес.

— Все равно не ответит, — сказала Сара, прочитав письмо. — Я бы на его месте не ответила.

— Первый принцип рыбной ловли, — молвил Джик, — забросить крючок с наживкой.

Письмо отправил, получив неохотное согласие Сары.

Не ожидал, что оно даст какой-то результат.

По случаю знаменитых скачек в Мельбурне было полным-полно народу. Но Джику удалось перехватить забронированные номера, от которых кто-то отказался.

— Где?

— В «Хилтоне», — ответил он.

Я не мог позволить себе такой роскоши, но мы все равно поехали. В студенческие годы Джик жил на небольшие подачки от семейного треста, и выяснилось, что этот источник до сих пор не иссяк. Содержание лодки, эллинга, «эм-джи» и жены ни в коей мере не зависело от живописи.

На следующее утро мы летели в Мельбурн. Думы не слишком согревали душу. Сара сидела со мной, и ее осуждающий взгляд леденил мне затылок. Она наотрез отказалась остаться в Сиднее. Ее любовь обуздала присущий Джику азарт и склонность к опасным приключениям. Впредь его реакция в критических ситуациях могла оказаться не столь безупречной. Естественно, если попадем в такие ситуации. Поиск в Сиднее ни к чему не привел. Не исключено, что и в Мельбурне будем иметь Маннингса в доступной всем экспозиции. И закрытую частную галерею. Если так, то что потом?

Так хотелось вернуться домой, имея при себе достаточно доказательств, подтверждающих: ограбление дома брата напрямую связано с покупкой картины в Австралии, покупка — начало всего. Это сняло бы подозрения полиции, вдохнуло в Дона жизнь и успокоило Регину в нормальной человеческой могиле. Если бы! Надо торопиться, иначе — конец, Дональд уже на грани. Часами просиживает перед портретом.

В Мельбурне шел дождь, дул штормовой ветер. Мы были благодарны судьбе, приютившей нас на бархатной груди «Хилтона». С порога радовали глаз яркие тона, медь, позолота и стекло. Персонал улыбался. Лифты работали.

Распаковался. Повесил в шкаф свой единственный костюм, слегка помявшийся в сумке. Взялся за телефон.

В мельбурнском отделении «Монга вайнярд пропрайетари лимитед» веселый голос сообщил, что с Дональдом Стюартом из Англии дела вел управляющий мистер Хадсон Тейлор. В данный момент его можно найти на винограднике к северу от Аделаиды. Нужен телефон? Записывайте…

Вытащил карту Австралии. Мельбурн, столица штата Виктория, был внизу, в юго-восточном углу. Аделаида располагалась в четырехстах пятидесяти милях к северо-западу. Извините, в семистах тридцати километрах: австралийцы уже перешли на метрическую систему, что вызывало у меня изрядные затруднения с устным счетом.

Хадсона Тейлора не было. Жизнерадостный голос сообщил, что он отбыл в Мельбурн на скачки.

Его лошадь принимает участие в розыгрыше кубка. В голосе чувствовалась гордость. Не могу ли найти его где-нибудь по телефону? Несомненно, если дело не терпит отлагательств. Он остановился у друзей. Вот номер. Позвоните в девять.

Вздыхая, спустился на два этажа — и обнаружил Джика с Сарой у себя. Она прыгала по комнате от радости.

— Билеты на скачки! Завтра и во вторник. И пропуск на машину, и машина. Понял? «Уэст индиз» играют против «Виктории» на крикетном поле… И тоже есть билеты.

Джик радовался, как ребенок.

— Чудеса сферы услуг «Хилтона», — сказала Сара. Такая программа ее устраивала.

— Что собираешься предложить на сегодня? — спросил Джик.

— Сможете вынести Художественный центр?

Оказалось, смогут. Даже Сара согласилась, не стала делать никаких зловещих предсказаний.

Художественный центр штата Виктория располагался в громадном новом здании. С чудесами современной техники и дизайна, с самой большой стеклянной крышей в мире. Джик набрал в легкие побольше воздуха и во весь годное продекламировал, что Австралия — величайшая и единственная мужественная страна, еще оставшаяся в коррумпированном, прогнившем, закованном в цепи, воинственном, кровожадном, алчном, свободоненавистническом мире. Окружающие взирали на него с удивлением. А Сара нисколько не удивилась.

Маннингса мы обнаружили в одном из лабиринтов галереи. Он прямо светился в необыкновенном свете, заливавшем все здание. «Отъезд сборщиков хмеля» — с великолепным огромным небом, цыганами, повозками и детьми. Чуть поодаль сидел за мольбертом юноша, прилежно работавший над копией. Рядом с ним на столике стояли большие банки с льняным маслом и скипидаром, с опущенными в растворитель кистями. Под рукой — открытый ящик, полный красок. Невдалеке два — три человека, наблюдающих за его работой. Наверное, зеваки.

Мы с Джиком зашли сзади — тоже посмотреть. Юноша бросил недовольный взгляд. На мольберте стояла едва начатая картина. Художник наносил бледно-желтый тон на рубашку человека, находившегося на переднем плане.

— Эй! — воскликнул Джик, неожиданно хлопая коллегу по плечу. — Это халтура. Вы такой же художник, как я — помощник газосварщика.

Не очень-то вежливо с его стороны, но уголовно не наказуемо. Лица редких посетителей выражали смущение, но не возмущение. Что касается малого, то на него это подействовало, как красное на быка. Глядя дикими глазами, вскочил на ноги, опрокинув мольберт. Тогда Джик с большим удовольствием добавил:

— То, что вы делаете, преступно.

Малый среагировал по закону безжалостной рептилии. Схватив банки с льняным маслом и скипидаром, выплеснул их в глаза Джику. Поймал его за левую руку. Свободной правой рукой он сгреб палитру с красками и размахнулся, целясь мне в лицо. Инстинктивно увернулся. Он промазал, а палитра шлепнулась на Джика, закрывавшего лицо руками. Сара стремительно бросилась к мужу, в волнении налетев на меня, и малый вырвался.

Он побежал к выходу, проскользнув мимо двух обалдевших посетителей средних лет. Пытался догнать, но не нашел. Он прекрасно знал все ходы и выходы, а я — нет. С трудом отыскал дорогу назад, к Джику.

Вокруг уже собралась приличная толпа. Сара от страха совсем озверела. Вся сила ее гнева обрушилась на меня, как только попал в поле ее зрения.

— Сделай что-нибудь! — пронзительно кричала она. — Сделай что-нибудь, он ослепнет. Я говорила, что тебя не надо слушать!

Поймал ее запястья в тот момент, когда она в истерике бросилась на меня. Сила у нее была нешуточная.

— Сара, — сказал я твердо, — Джик не ослепнет.

— Нет ослепнет, ослепнет, — орала она, пиная меня снизу ногами.

— Ты что, хочешь, чтобы он ослеп?!

Мои слова обрушились на нее, как пощечина. Внезапно вернулась способность соображать. Маниакальная энергия стала убывать. Она становилась нормальной.

— Льняное масло совершенно безопасно, — размеренно говорил я, — а скипидар вызывает жжение, но не более того. Он не повредит зрению.

Глядя мне в лицо, высвободила свои руки из моих и вернулась к Джику, катавшемуся в конвульсиях. А он оглашал зал изречениями:

— Мерзкая вонючка, погоди, поймаю тебя… Господи Иисусе всемогущий, ничего не вижу… Сара, где этот подлый Тодд? Я его задушу… Глаза жжет… Ад кромешный…

Сказал ему в ухо:

— У тебя с глазами все в порядке.

— Это мои глаза, и, если говорю, что с ними не все в порядке, значит так оно и есть.

— Ты прекрасно знаешь, что не ослепнешь. Прекрати орать.

— Это не твои глаза, паразит.

— Ты пугаешь Сару.

Тут до него дошло. Перестал кататься по полу, отнял руки от глаз. При виде его лица у завороженной публики вырвался вздох веселого ужаса.

— Господи, Сара, — сказал он, моргая от боли. — Прости меня. Этот подлец прав. От скипидара еще никто не ослеп.

Справедливости ради надо признать, сейчас он действительно не мог ничего видеть из-за слез, застилавших его глаза.

Сара не унималась:

— Вызови ему «скорую»!

— Все что требуется — это вода и время.

— Ты бездушная свинья. Ему необходим врач и больница…

Джик, оставив истерику, вытащил платок и осторожно утирал слезящиеся глаза.

— Он прав, любовь моя, обильная вода. Чтобы снять жжение…

Его взяли под руки и бережно вывели из зала. Это смахивало на сцену из любительского спектакля «Самсон». Зрители бросали на меня осуждающие взгляды, предвкушая второе действие.

Посмотрел на опрокинутый мольберт и краски, брошенные малым. Зрители, вслед за мной, тоже посмотрели.

— Полагаю, — медленно сказал я, — никто не разговаривал с молодым художником до того, как все произошло?

— Мы разговаривали, — сказала одна из женщин.

— И мы, — подхватила другая.

— О чем?

— О Маннингсе.

— И я о нем же.

Обе посмотрели на картину, находившуюся на стене.

— Не о его собственной работе? — спросил я, нагибаясь и поднимая с пола рисунок, через который пролег желтый мазок — память о хлопке Джика но плечу.

Дамы сказали, что разговаривали с ним о том, как приятно повесить Маннингса в доме.

— А он случайно не сказал, где можно приобрести работу этого художника?

— Он определенно знал.

— Где же?

— Знаете ли, молодой человек… — сказал пожилой американец, отмеченный печатью несомненного богатства. Он заставил всех замолчать привычным движением правой руки. Смысл его жеста был таков: не давайте информацию, можно пострадать. — Задаете слишком много вопросов.

— Объясню, — кивнул я. — Не хотите ли выпить кофе?

Некоторые посмотрели на часы и решили, что можно выпить.

— Внизу есть кафетерий. Заметил, когда догонял этого типа… Хотел, чтобы ответил, почему он плеснул в лицо моему другу.

На лицах появилось любопытство. Попались на крючок. Остальные — разбрелись. Попросив оставшихся немного подождать, принялся убирать разбросанное. Все аккуратно сложил у стены. Ни один из предметов не был помечен именем владельца. Ничего примечательного. Любой из них можно приобрести в магазине для художников. Отнюдь не дешевые ученические принадлежности. Писал картину на стандартном куске — не на холсте.

— Прекрасно. Пошли.

Все они оказались американцами, богатыми пенсионерами, любителями скачек. Мистер и миссис Хауард К. Петрович из Риджаилля, Ньюджерси, мистер и миссис Уайат Л. Минчлесс из Картера, Иллинойс.

Уайат Минчлесс, тот самый, что заставил замолчать других, попросил принести для всей компании четыре порции кофе гляссе с изрядным количеством сливок и одну порцию черного. Черный был лично для него. Взглянул внимательно: седая голова, очки в, черной оправе, напыщенные манеры и бледный цвет лица.

Он сказал:

— Давайте-ка все с самого начала.

— Гм. А где же, собственно, начало? Этот художник набросился на Джика, поскольку тот назвал его преступником.

— Угу, — кивнула миссис Петрович. — Я слышала. Ну, а почему он так сказал?

— Ничего преступного в том, что копировал картину, нет. — Это объяснила миссис Минчлесс. — В Лувре к «Монне Лизе» невозможно пробиться из-за противных студентов…

У нее были пушистые белые волосы с голубым оттенком, немнущийся костюм и бриллианты, могущие привлечь самого ленивого вора.

— Все зависит от того, для чего делается копия, — сказал я. — Если продавать как оригинал, то это мошенничество.

— Думаете, молодой человек изготавливал подделку…

Уайат Минчлесс остановил ее движением руки:

— Говорите, писал картину, чтобы продать за подлинник?

Он не дал мне рот открыть.

— Говорите, картина, о которой этот малый рассказывал, — подделка?

Остальные смотрели на него, восхищаясь проницательностью Уайата Л.

— Не знаю. Как раз подумал, что неплохо бы посмотреть на нее.

— А сами не хотите приобрести Маннингса? Не являетесь представителем чьих-то интересов? — инквизиторски-сурово допрашивал Уайат.

— Не хочу.

— Тогда хорошо. — Уайат окинул взглядом своих спутников и, убедившись, что они с ним солидарны, сказал:

— Он сообщил нам с Руфи, что недалеко в маленькой галерее есть хорошая картина Маннингса по весьма приемлемой цене… — Запустил два пальца в маленький карман пиджака. — Да, вот тут. Художественная галерея Ярра-ривер. Метров двадцать после третьего поворота по Свенстон-стрит.

Мистер и миссис Петрович были подавлены:

— Он сказал нам в точности то же самое.

— А ведь такой приятный молодой человек, — грустно добавила миссис Петрович. — Проявил к нашему путешествию искренний интерес. Поинтересовался, на кого будем ставить во время соревнований…

— Спросил, где собираемся побывать после Мельбурна, — добавил мистер Петрович. — Мы сказали — в Аделаиде и Алис-спрингсе, а он сообщил, что Алис-спрингс — Мекка для художников. Советовал непременно пойти в галерею Ярра-ривер. Это та же фирма. У них всегда хорошие картины.

Мистер Петрович не понял бы меня, потянись я к нему через весь стол и прижми к груди.

— А мы едем в Сидней, — произнес Уайат Л. — Насчет Сиднея у него не было никаких предложений.

Высокие стаканы были пусты. Уайат взглянул на часы и проглотил остатки черного кофе.

— Но вы так и не сказали, — недоуменно произнесла миссис Петрович, — почему ваш друг назвал его преступником?

— И мне хочется спросить об этом, — сказал Уайат, важно кивая головой.

Надутый врун, подумал я.

— Мой друг Джик сам художник. У него сложилось невысокое мнение о работе этого типа. Вы понимаете, что я предельно смягчаю?

— И все? — разочарованно спросила миссис Петрович.

— Видите ли… молодой человек использовал краски, которые нельзя смешивать вместе. Джик стремится к совершенству. Не терпит халтуры.

— Как понять «нельзя смешивать»!

— Краски — химические вещества. Большинство из них не оказывают друг на друга воздействия, но следует быть осторожным.

— А что будет в противном случае? — спросила Руфи Минчлесс.

— Гм… ничего не взорвется. Если, к примеру, смешиваете свинцовые белила с желтым кадмием, как делал тот тип, то получится прекрасный бледно-желтый оттенок. Но со временем химические вещества начнут реагировать друг с другом, и краска потемнеет, совершенно изменив картину.

— Ваш друг назвал это преступлением? — недоверчиво произнес Уайат. — Не думаю, что это так уж важно.

— Знаете, Ван Гог, когда писал свои подсолнухи, использовал ярко-желтую краску на основе хрома. Желтый кадмий к тому времени еще не изобрели. А желтая хромовая краска, как выяснилось, через пару сотен лет разлагается… Превращается в зеленовато-черную. Подсолнухи уже сейчас стали весьма странного цвета. По-моему, пока никто не нашел способа остановить этот процесс.

— Но ведь юноша писал не для потомства, — возмущенно сказала Руфи. — Если он не Ван Гог, какое это имеет значение?

Мне показалось, им будет неинтересно, если я скажу, что Джик надеется получить признание в двадцать третьем веке. Стойкость краски у него всегда была навязчивой идеей. Однажды затащил меня на курс по химии художественных красок.

Американцы поднялись из-за стола.

— Все это очень интересно. — Уайат закивал с прощальной улыбкой. — Полагаю, что лучше хранить деньги в ценных бумагах.