Рама для картины

7

В туалете Джика не было, его вообще не было ни в одном из залов Художественного центра. Обнаружил его в номере «Хилтона» в обществе Сары и симпатичной гостиничной медсестры, пришедшей оказать первую помощь. Она уже собралась уходить, и дверь в коридор была приоткрыта.

— И Бога ради, не трите глаза, мистер Кассаветс, — донеслось до меня. — Если что-то будет беспокоить, позвоните администратору, и я зайду еще раз.

Улыбнувшись мне заученно-профессиональной улыбкой, быстро ушла.

— Ну, как твои глаза? — спросил, осторожно подходя к нему.

— Чертовски плохо. — Глаза были ярко-розовые, но больше не слезились. Дело шло на поправку.

— Все это зашло слишком далеко, — процедила Сара. — Конечно, он через пару дней поправится, но больше мы рисковать не хотим.

Джик промолчал, не глядя на меня.

Собственно, другого не ждал.

— Ну что ж, — сказал я. — Желаю хорошего отдыха, спасибо за все.

— Тодд… — начал было он.

— Нет, Джик, — быстро вмешалась Сара. — В конце концов это не наше дело. Тодд может думать что угодно, но неприятности его кузена нас не касаются. Больше мы не вмешиваемся. Я с самого начала была против. Сейчас самое время покончить с этим.

— Тодд так просто не отступится, — заметил Джик.

— Тогда он просто дурак, — в голосе Сары звучали гнев, недовольство, ехидство.

— Ну, ясно, — ответил я. — Любой, кто пытается бороться с несправедливостью, — дурак. Куда как спокойнее не вмешиваться, не совать нос, делать вид, что это тебя не касается. Мне бы следовало спокойно рисовать у себя в студии и вообще заниматься собственными делами. А Дональд пусть загибается потихоньку. Согласен, разумно. Но просто не могу так поступить. Я же знаю, каково ему сейчас — хуже, чем в аду. Как же бросить его на произвол судьбы, если есть возможность помочь? Правда, может ничего не получиться, но если не попробую…

Остановился. В комнате воцарилось тягостное молчание.

— Ну что ж, — продолжал я, выдавливая из себя улыбку. — На этом и кончается проповедь Чарльза, величайшего олуха в мире. Желаю хорошо провести время на скачках. Кто знает, вдруг тоже загляну туда.

Помахав им рукой, вышел из комнаты. Бесшумно прикрыл дверь, поднялся на лифте в свой номер.

Жаль, что Сара такая, подумалось мне. Если Джик не поостережется, обрядит его в теплую пижаму, домашние тапочки. И он больше не напишет ни одной из своих сумрачных картин. Они рождаются в страданиях. Для него спокойное существование — отречение от собственного я. Своего рода духовная смерть.

Взглянув на часы, решил, что галерея Ярра-ривер, возможно, еще открыта. Пожалуй, стоит заглянуть.

Идя по Веллингтон-перейд, а затем по Свёнстон-стрит, размышлял над тем, застану ли там этого малого, обливающего людей скипидаром. Если — да, узнает ли меня? Сам я его плохо разглядел, потому что все время стоял сзади. С уверенностью мог сказать лишь одно: он светлый шатен, толстогубый, с круглым прыщавым подбородком. Моложе двадцати. Пожалуй, ближе к семнадцати. Одет в голубые джинсы и белую майку, на ногах — теннисные туфли. Рост — примерно 183 сантиметра. Вес — около 60 килограммов. Подвижен, легко впадает в панику. И — никакой не художник.

Галерея была ярко освещена. Войдя, увидел на мольберте картину: австралийская лошадь с жокеем. До Маннингса автору далеко. Слишком много внимания деталям, ложная значительность, и, на мой вкус, излишне вычурная манера письма. Рядом — два объявления. Одно — золотыми буквами по черному фону — сообщало о выставке произведений выдающихся художников-гиппистов[2]. Другое, оформленное с меньшим вкусом, но больших размеров: «Добро пожаловать на розыгрыш Кубка Мельбурна».

Здание галереи мало чем отличалось от сотен других. Длинный прямоугольник с узким фасадом, выходившим на улицу. Человека два-три расхаживали здесь, рассматривая предназначенные для продажи картины.

Шел сюда с твердым намерением войти, но колебался, чувствуя себя лыжником перед прыжком с трамплина. Глупо, подумал я. Из ничего и не выйдет ничего. Под лежачий камень вода не течет. Глубоко вздохнул и переступил порог. Внутри пол был устлан серо-зеленым ковром, а рядом с дверью — стол старинной работы, за которым восседала моложавая женщина; она раздавала дешевые каталоги и щедрые улыбки.

Протянула мне каталог — несколько страничек отпечатанного на машинке текста в белой глянцевой обложке. Бегло проглядел их. Сто шестьдесят три картины — с указанием названия, фамилии автора и продажной цены. Проданная картина, говорилось в каталоге, отмечена красной точкой на раме. Поблагодарил. Она кивнула и профессионально улыбнулась, окинув оценивающим взглядом мои джинсы, свидетельствовавшие, как, впрочем, и все остальное, что к кругу избранных не принадлежу. Сама была одета в сверхмодное платье, держалась с непринужденной уверенностью. Женщина, привыкшая хорошо одеваться, излучавшая добропорядочность, что импонирует богатым мужчинам. Одним словом, австралийка с ног до головы — уверенная в себе, полная достоинства. Для смотрительницы музея, пожалуй, многовато.

— Добро пожаловать, — сказала она.

Медленно шел по залу, рассматривая картины, сверяясь с каталогом. В большинстве своем — работы австралийских художников. Понял, что имел в виду Джик, говоря о жуткой конкуренции. Она здесь даже побольше, чем в Англии, а уровень мастерства кое в чем повыше. Как всегда при виде талантливых произведений, засомневался в собственных способностях.

В дальнем конце зала была лесенка, ведущая вниз. Рядом табличка: «Продолжение осмотра». Спустился вниз. Такой же ковер, такое же освещение.

И никаких посетителей. Здесь было несколько небольших комнат, расположенных вдоль длинного коридора — видимо, владельцам не удалось убрать внутренние перегородки. Комната за лестницей была отведена под контору. В ней пара удобных кресел для потенциальных клиентов, стол, несколько шкафов из тикового дерева, придававших помещению вполне цивилизованный вид. На стенах — картины в массивных рамах. Человек, сидевший за столом, что-то писал в толстой бухгалтерской книге; он своим внешним видом вполне гармонировал с рамами. Почувствовав мое присутствие, поднял голову.

— Чем могу быть полезен?

— Просто так заглянул.

Вернулся к своей работе, больше не проявляя ко мне интереса. Облик его, как, впрочем, и все вокруг, свидетельствовал о надежности, респектабельности — не то что заведение на окраине Сиднея, где с первого взгляда угадывалась липа. Это солидное место, подумал я, явно не то, что мне нужно. Видимо, ошибся в своих расчетах. Придется ждать, пока Хадсон Тейлор не найдет чек Дональда, дав тем самым мне новую зацепку.

Вздохнув, побрел дальше, решив, что на этом могу закончить осмотр территории противника. У нескольких картин рамы были помечены красным. Все заслуживающее внимания — по карману лишь богачу. В последней, самой большой комнате наткнулся на картины Маннингса. Целых три. На всех изображены лошади: сценка на охоте; на скачках, цыганский сюжет. В каталоге они не значились.

Висели в одном ряду с другими картинами, однако, на мой взгляд, отличались от них так же, как чистопородный рысак от рабочей лошади.

По спине у меня поползли мурашки. Дело было не только в мастерстве художника. На одном из полотен жокеи на лошадях приближались к линии старта. Длинная вереница лошадей с жокеями, костюмы которых яркими пятнами выделялись на фоне темного неба. На первом плане — жокей в фиолетовом камзоле и зеленой шапочке.

Будто наяву услышал щебечущий голосок Мейзи, описывающий то, что я сейчас видел.

Маннингс часто использовал фиолетовый и зеленый тона на темном фоне. И все же… Картина по размеру, сюжету и цвету была точной копией той, купленной Мейзи, спрятанной за батареей и, скорее всего, сгоревшей. Но подлинность висевшей передо мной картины не вызывала сомнений. Краски, выцветшие именно настолько, насколько должны были выцвести после смерти художника; безусловное мастерство рисунка, неуловимое нечто, отличающее большого мастера от просто хорошего художника. Провел по картине пальцем, чтобы проверить фактуру холста и краски. Ничего лишнего.

— Чем могу быть полезен? — Услышал голос за спиной. Судя по произношению, говоривший был англичанином.

— Это ведь Маннингс, правда?

Он стоял в дверях, глядя на меня с вежливым пренебрежением, как на случайного посетителя, которому лучший экспонат выставки был явно не по карману.

Узнал его тотчас. Редеющие каштановые волосы, зачесанные назад, серые глаза, висячие усы, загорелое лицо. Все это уже видел тринадцать дней назад в Сассексе, Англия, где он ковырялся в почерневших развалинах.

Мистер Гриин. С двумя «и».

Ему потребовалось на какую-то долю секунды больше. В первый момент с недоумевающим видом переводил взгляд с меня на картину и обратно.

Затем на лице его отразилось безмерное удивление: вспомнил, где видел. Резко шагнул назад и протянул руку к стене за дверью.

Я уже подходил, но опоздал. Стальная решетка опустилась вниз, закрыв дверной проем, и защелкнулась — на полу. Мистер Гриин стоял снаружи. Каждая черточка его лица еще выражала изумление, рот был приоткрыт. Почувствовал страх, какого не испытывал никогда в жизни; понял, что моя скороспелая теория о том, будто опасность благотворно влияет на человеческую душу, никуда не годится.

— В чем дело? — послышался чей-то басовитый голос из глубины коридора.

Но у мистера Гриина язык прилип к гортани. Появился человек из конторы и посмотрел на меня сквозь решетку, преградившую выход.

— Вор?

Мистер Гриин отрицательно покачал головой. К ним присоединился молодой человек с выражением живейшего любопытства на лице. Прыщи на подбородке придавали ему на вид больного корью.

— Ба, — громко, как и положено австралийцу, выразил он свое удивление. — Да ведь это тот самый парень, который был в Художественном центре. Тот, который погнался за мной. Но, клянусь, сюда он не дошел. Честное слово.

— Заткнись, — коротко бросил человек из конторы. Он пристально смотрел на меня. Выдержал его взгляд.

Стоял в ярко освещенной комнате. Выход закрыт. Спрятаться негде, никакого оружия под рукой.

— Послушайте, — осторожно начал я. — В чем дело? — Подойдя к стальной решетке, постучал по ней. — Откройте эту штуку.

— Что вы здесь делаете? — спросил человек из конторы. Он был выше и тяжелее Гриина и, судя по всему, занимал в галерее более высокое положение. Недружелюбный взгляд из-под очков в массивной темной оправе; голубой в горошек галстук-бабочка под двойным подбородком; маленький рот со слегка отвисшей нижней губой, редеющие волосы.

— Смотрю. Всего-навсего смотрю картины.

Сама невинность, подумал про себя, к тому же туповатая.

— Он гнался за мной в Художественном центре, — повторил парень.

— Ты чем-то плеснул в глаза человеку. Тот мог ослепнуть.

— Он что, ваш друг? — спросил человек из конторы.

— Нет. Просто оказался рядом, только и всего. Так же, как я оказался здесь. Смотрел картины. А что, нельзя?

Мистер Гриин обрел голос.

— Я видел его в Англии, — заявил он, обращаясь к человеку из конторы. Перевел взгляд на картину Маннингса, затем взял того, который для меня уже стал «главным», под локоть и отвел дальше по коридору.

— Открой дверь, — попросил малого, который все еще глазел на меня.

— Не знаю — как. И за это не похвалят.

Вернулись мистер Гриин и «главный». Опять уставились на меня.

— Кто вы? — спросил «главный».

— Приехал сюда на скачки, ну и, конечно, на крикетный матч.

— Зовут вас как?

— Чарльз Нейл. Чарльз Нейл Тодд.

— Что вы делали в Англии?

— Живу там. — Всем своим видом давал понять, что стараюсь подавить раздражение. — Послушайте. Вот этого человека, — указал кивком головы на Гриина, — видел у одной женщины в Сассексе. Та согласилась подвезти меня домой со скачек. Понимаете, я опоздал на поезд и голосовал на дороге, недалеко от частной стоянки. Она остановилась, подобрала меня, а потом сказала, что хочет сделать крюк и взглянуть на развалины своего дома — он недавно сгорел. Когда приехали, там был этот человек. Сказал, что его зовут Гриин и что он представляет страховую компанию. Вот и все. Что же все-таки здесь происходит?

— Какое совпадение, что вы опять встретились! И так скоро…

— Действительно совпадение. Но, черт возьми, не причина, чтобы меня запирать.

На их лицах была нерешительность.

— Вызовите полицию, сообщите кому следует, если я, по-вашему, в чем-то виноват.

«Главный» протянул руку к выключателю на стене. Стальная решетка поднялась вверх, причем куда медленнее, чем опускалась.

— Прошу извинить, — сказал он без особого раскаяния. — Мы должны проявлять осторожность. В галерее много ценных картин.

— Да вижу, — откликнулся я, делая шаг вперед и подавляя желание пуститься бежать со всех ног, — Но все-таки… — Мне удалось произнести это обиженным тоном. — Ладно, все хорошо, что хорошо кончается.

Все трое последовали за мной по коридору. Это совсем не пошло на пользу моим нервам. Посетители, судя по всему, уже ушли. Смотрительница закрывала входную дверь.

— Думала, все уже ушли, — удивленно сказала она.

— Небольшое недоразумение, — ответил я, выдавив из себя жалкий смешок.

Профессионально улыбнулась и отперла дверь.

Шесть ступенек. Свежий воздух. Боже, каким же ароматным он показался! Оглянулся. Все четверо стояли в дверях. Пожал плечами, кивнул и потрусил прочь под моросящим дождем. Чувствовал себя мышью-полевкой, выпущенной ястребом.

Сел на трамвай и долго ехал по незнакомым районам громадного города, стремясь лишь к одному — оказаться подальше от этой тюрьмы в подвале.

Потом они, конечно, все это обмозгуют. Обязательно. И пожалеют, что отпустили. Конечно, уверенности, что мое появление в галерее не было простым совпадением, у них не будет. Случаются и совсем поразительные совпадения. Например, секретарем Линкольна непосредственно перед его убийством был человек по фамилии Кеннеди, а секретарем Кеннеди — Линкольн.

Но все-таки, чем больше они будут думать, тем больше им будет казаться, что что-то тут не так. Где же они станут меня искать, если до этого додумаются? Не в «Хилтоне», конечно, подумал не без удовольствия. На скачках, вот где: они ведь знали, что пойду туда. Я пожалел, что сказал об этом.

На конечной остановке вышел из трамвая, увидел перед собой занятный ресторанчик, на дверях которого были написаны большие буквы — ПСС. Заказав бифштекс, попросил принести карту вин.

Официантка удивленно подняла брови.

— Это же ПСС.

— А что такое ПСС?

— Вы приезжий? Принеси С Собой. Поесть у нас можно, а спиртного мы не держим.

— А-а.

— Хотите выпить? Ярдов через сто от нас есть винный магазинчик для автомобилистов. Еще открыт…

Решил обойтись без спиртного. Прихлебывая кофе, то и дело перечитывал веселое объявление на стене: «В банках не жарят бифштексы, а у нас не принимают к оплате чеки».

Возвращаясь на трамвае в центр города, проехал мимо этого винного магазинчика. Он ничем не отличался от заправочной станции, и не знай я, в чем дело, подумал бы, что все эти автомобили выстроились в очередь на заправку… Вот почему Джик так восторгался воображением австралийцев. Любовь к развлечениям прекрасно сочеталась у них со здравым смыслом.

Дождь прекратился. Сошел с трамвая и последние два километра прошел пешком. Думал о Дональде, Мейзи и мистере Гриине с двумя «и». А еще о картинах, ограблениях, о жестоком и злом уме.

Весь план с самого начала показался мне довольно простым — продать картины в Австралии, потом выкрасть их в, Англии, заодно прихватив все, что окажется под рукой. За три недели дважды увидел преступный замысел в действии. Был уверен: этим дело не ограничивалось. Быть не может, что преступлений всего два. Познакомившись с Петровичами и Минчессами, пришел к выводу — скорее всего, не прав, думая, что ограбления совершаются только в Англии. Почему не в Штатах? Или в любом другом месте, если дело того стоит? Разве нельзя представить, что существует группа грабителей, кочующих с континента на континент, имея в своём багаже огромный запас антикварных вещей? Они сбывают их на не знающем насыщения рынке. Говорил же инспектор Фрост, что полиция редко находит антикварные вещи. Спрос на это не уменьшается, а предложение ограничено.

Будь преступником, размышлял я, которому не улыбается месяцами жить за границей, выведывая, кого стоит ограбить, спокойно оставался бы дома, в Мельбурне, и продавал картины богатым туристам… Тем, что могут позволить купить под настроение вещь стоимостью в 10 тысяч фунтов. Все просто. Расспрашивай про их коллекции, потом незаметно переводи разговор на их серебро, фарфор, прочие художественные ценности… Нет, не нужны обладатели Фаберже, Рембрандта или других знаменитостей. Их продать практически невозможно. Моими жертвами стали бы богачи попроще — с грузинским серебром, неизвестными работами Гогена.

Покупая мои картины, они дают свои адреса. Легко. Никаких проблем. Как в супермаркете: большой оборот и мелкие товары. Если жертвы разбросаны по всему миру, местная полиция вряд ли обратит внимание, что все недавно побывали в Австралии.

Будь преступником, думал я, скрывающимся под маской дельца с безупречной репутацией, не стал бы рисковать, продавая подделки. Копию картины маслом всегда можно определить под микроскопом. А большинство опытных перекупщиков в состоянии распознать ее невооруженным глазом. Художник — это не только подпись в углу картины, но и сама картина. Манера наносить мазки так же индивидуальна, как и почерк. По ней можно безошибочно определить автора, как по следам на пуле определяют, из какого оружия она выпущена.

Будь преступником, я бы, как паук, сидел в своей паутине с подлинником Маннингса, рисунком Пикассо или картинкой какого-нибудь недавно умершего модного художника. А маленькие богатые мушки сами бы слетались. Для приманки есть подсадные утки в каждой столичной галерее. Именно так попались на крючок Мейзи и Дональд.

Предположим, продал картину англичанину, ограбил его, получил картину назад. Затем продал ее американцу, ограбил его, получил картину назад и так далее, до бесконечности. Предположим, продал Мейзи картину в Сиднее, а, получив ее назад, выставил для продажи в Мельбурне… Вот здесь споткнулся. Что-то тут не сходилось.

Если бы Мейзи оставила картину на виду, ее украли бы вместе с другими вещами. Возможно, так оно и случилось. Теперь картина украшает галерею Ярра-ривер. Но в таком случае, зачем поджигать дом? Зачем мистер Гриин поехал в Англию ковыряться в развалинах?

Это имело смысл лишь в том случае, если картина Мейзи — копия, и воры не смогли ее найти. Чтобы не искушать судьбу, предпочли поджечь дом. Да, возразил сам себе, но ведь я только что решил — не стал бы рисковать, продавая копии. Хотя… Разве Мейзи сумеет отличить мастерски сделанную копию от оригинала? Конечно, нет.

Вздохнул. Чтобы одурачить даже Мейзи, нужно найти талантливого художника, который, вместо того чтобы творить самому, согласится копировать чужие произведения. А такие на асфальте не валяются. Как бы то ни было, но Мейзи купила свою картину в галерее-однодневке, в Сиднее, а не в Мельбурне. Так что, возможно, в других городах они все-таки шли на риск.

Впереди показалась громада отеля, отделенная от меня последним участком парка. Ночной воздух освежал. Вдруг остро почувствовал зияющую пустоту вокруг — путник на огромном континенте, песчинка под звездами. Шум и тепло «Хилтона» вновь сократили необъятную вселенную до вообразимого размера.

Поднявшись к себе, набрал номер Хадсона Тейлора, полученный от его секретаря. Ровно девять часов. Мне ответил вежливый, по-австралийски звонкий голос, в нем была сытость хорошо отобедавшего человека.

— Двоюродный брат Дональда Стюарта? Это правда, что малышку Регину убили?

— К сожалению, да.

— Какая трагедия. Такая милая молодая женщина.

— Да.

— Послушайте, чем я могу быть полезен? Достать билеты на скачки?

— Дело в том, что квитанция и документ, удостоверяющий, где приобретена картина, украдены. Брат хотел бы связаться с галереей, продавшей Маннингса, — это необходимо для получения страховки, — но он забыл ее название. А поскольку я ехал в Мельбурн на розыгрыш кубка…

— Это несложно, — ответил Хадсон Тейлор. — Хорошо помню то место. Ходил туда с Дональдом посмотреть картину, а после служащий галереи принес ее в «Хилтон». Одну минутку. — Он задумался. — Так вот, с ходу не вспомнишь… ни названия галереи, ни фамилии владельца… Прошло несколько месяцев. Но эти сведения у меня в конторе. Заскочу туда утром и поищу. Вы будете завтра на скачках?

— Да.

— Как насчет того чтобы пропустить по стаканчику? Расскажете про беднягу Дональда и Регину, а я дам нужные сведения.

Сказал, что это вполне устраивает. Он объяснил, где и когда смогу его найти.

— Народу — не протолкнуться, — добавил он, — но если будете стоять в определенном месте, не разминемся.

Выбранное им место было многолюдным и открытым. Мне оставалось только надеяться — сам меня найдет.