Раннее государство в Древнем Египте

Введение

Вопросы происхождения и эволюции раннего государства, в частности, критерии распознания его побегов на почве позднепотестарных властных институтов и, с другой стороны, его отличения от зрелых социально-политических систем "цивилизованной" древности, предоставили ученым изрядную пищу для размышлений и дискуссий. На волне научного интереса к раннему политогенезу, особенно ярко обозначившейся в последние два десятилетия, за рубежом и в нашей стране появился ряд содержательных публикаций специализированного политико-антропологического плана, в которых высветился довольно широкий спектр подходов к решению этой грандиозной проблемы [Крадин и др. 2000; Попов 1993, 1995; Claessen, Oos ten 1996; Claessen, Skalnlk 1978a, 1981; Claessen, van de Velde 1987, 1991; Claessen et al. 1985].

От внимания ее исследователей, коллективно заглянувших в самые разные исторические времена и уголки мира, не ускользнул и раннединастический Египет — по одной из версий (оспаривавшейся прежде всего шумерологами), древнейшее на Земле государство. Иными словами, настоящая книга — не первая попытка интеллектуального освоения истории фараоновского Египта с позиций социо- и политантропологии [см.: Balandier 1970; Fried 1967]. Вместе с тем идентичность ее названия заголовку программной статьи, возвестившей о проникновении египтологической мысли в сферу политантропологических штудий [Janssen 1978], вовсе не говорит о методологическом и информационном тождестве предлагаемой работы с указанной и ей подобными. Совпадением титулов и проглядывающей за ним внешней общностью затрагиваемых идей аналогии исчерпываются: наша книга — чистый эксперимент, представляющий древнеегипетскую историю в принципиально новом для нее ракурсе, который наметился в ходе недавних социоестественных исследований [Прусаков 2001, Proussakov 2000а, b] и способствовал качественной корректировке наших собственных прошлых (в своей основе — вполне традиционных) представлений о раннем государстве в Египте [Прусаков 1999в].

Хронологически египетское раннее государство совмещали с эпохой архаики — Старого царства (конец IV — конец III тыс. до н. э.) [ср.: Кеmp 1991] причем архаический период (0–11 династии) обычно квалифицировали как отдельную фазу политогенеза [Emery 1961; Proussakov 2001], подготовившую триумф фараонов — создателей староегипетских пирамид начиная с Джосера и заканчивая долгожителем на престоле Пепи II (III–VI династии). С именами этих двух правителей ассоциировались, соответственно, бурный расцвет и постепенный упадок в Египте централизованной власти, пережившей, по той же теории, кульминацию — царствование наидеспотического IV дома, который прославлен Великими пирамидами Гизы.

В целом пирамиды и их руины, за известной ограниченностью прочего археологического материала, служили специалистам едва ли не главными ориентирами при реконструкции — в частности, исторической периодизации — социально-политического процесса в древнейшем Египте. Так, например, именно ступенчатая пирамида Джосера навела исследователей на мысль о наступлении с восшествием на престол этого фараона особой — староцарской эпохи, существенно продвинутой по сравнению с архаикой в направлении повышения уровня самоорганизации населения египетской долины Нила [Gardiner 1961]. Приобщение египтологов к социально-политической антропологии (надо сказать, довольно робкое) [Janssen 1978] ситуацию качественно не изменило, так что классические тезисы о возведении первой пирамиды как некоем революционном рубеже в развитии фараоновской цивилизации и не иначе как деспотической природе государственной власти, столь преуспевшей на архитектурно-техническом поприще, по сей день не сходят со страниц монографий и учебников. И хотя, вместе с тем, предание о рабском или близком таковому характере труда египтян — строителей пирамид [Геродот, II, 124] уже давно не пользуется широким признанием научных кругов, альтернативной модели взаимоотношения общества и государства в староцарском Египте, в которую бы органично укладывался феномен массовой и притом ненасильственной мобилизации трудового населения страны на строительные и другие царские работы, пока не выдвигалось.

Существующие представления о политической организации архаического и протодинастического Египта еще более туманны — а проще говоря, о ней, в силу отсутствия подобающих источников, не известно практически ничего, и даже сегодня вряд ли кто-то рискнет уверенно судить о том, какие социальные структуры — чифдомы, племена, линиджи лежали в ее основе. Подобное неведение, однако, не отпугивает исследователей от теоретической разработки проблемы раннеегипетского политогенеза [Дьяконов 1997а] — как когда-то оно не удержало их от ответственнейшего вывода, что объединение Египта в целостное государство началось задолго до воцарения первых династических правителей [Kaiser 1961]. Отметим, что такой радикальный вывод нам и теперь кажется не в меру поспешным, потенциально же — куда менее плодотворным, чем, допустим, постулат о влиянии на процессы сборки египетского Раннего царства междоусобных войн, неизбежных в узкой долине Нила [Дьяконов, Якобсон 1982], — хотя последний так же трудно отнести к разряду фундаментальных открытий.

Априорность положения об объединительных общественно-политических тенденциях в додинастическом Египте, в свою очередь, колеблет почву под гипотезой о формировании "территориальных царств" Долины и Дельты [ср.: Trigger et ai 1983], с противостоянием которых связывали заключительный этап объединения страны и истоки "дуализма" в ее государственной символике, административном делении и т. п. Что касается попыток дополнительно представить это противостояние как конфликт между бродячими скотоводами Верховья и оседлыми земледельцами Низовья, то они уже давно подверглись критике, апеллировавшей к весомым контраргументам [Atzler 1972]: например, символическое изображение номов додинастической центральной Дельты в виде быков или коров [Тураев 1922] и, тем более, свидетельство булавы царя 0-й династии Нармера об угоне из Нижнего Египта якобы почти двух миллионов (?!) голов рогатого скота [Quibell 1900] плохо согласуются с утверждением о преимущественно земледельческой ориентации здешнего древнейшего производящего хозяйства.

Несомненно, один из ключевых аспектов становления раннего государства в долине Нила — его ярко выраженная территориальная концентрация вкруг двух "столичных" центров: верхнеегипетского Тина и заложенного в сотнях километров от него нижнеегипетского Мемфиса, ближайшие окрестности которых (Абидос и Саккара) усеяны гробницами и кенотафами архаических ("тинитских") династов, их жен и высших сановников [Dreyer 1991, Emery 1949–1958; Kaiser 1981; Petrie 1900, 1901b]. Столь интригующая археологическая картина, конечно, не могла избежать специального ученого внимания и анализа [Постовская 1959]. Вместе с тем, думается, и на сегодняшний день объем и качество целенаправленных работ по разрешению проблемы двух "столиц" Раннего царства еще не вполне адекватны ее истинным масштабам и исследовательским перспективам. В частности, на наш взгляд, информационный потенциал опубликованных материальных памятников, имеющих касательство к "царству" Тина-Мемфиса, далеко не исчерпан даже в рамках канонической модели раннеегипетского политогенеза, представляющей его как закономерно-поступательный и, на определенной стадии общественного развития, "разом" объявший весь Египет процесс перехода населения страны от первобытной политической организации к централизованному деспотическому государству — не говоря о том, что те же хорошо известные данные при их нетрадиционной, кроссдисциплинарной интерпретации способны, как мы скоро увидим, увлечь историка архаического Египта и на вовсе непроторенный путь.

Напомним [см.: Прусаков 1999в], что к важнейшим предпосылкам образования государства в Египте исследователи относили демографический рост и распространение ирригационного земледелия в пойме Нила, куда на протяжении IV тыс. до н. э. стекалось население из ширившихся и подступавших к Реке Ливийской и Аравийской пустынь [ср.: Hassan 1984]. Успешному хозяйственному освоению речной поймы, вероятно, способствовало увеличение промысла меди с изобретением новой, высокопродуктивной технологии ее выплавки [Кинк 1964; Massoulard 1949]. При этом из числа факторов зарождения раннего египетского государства многими специалистами совершенно изымалась внешняя агрессия, равно как и определяющее культурное влияние иноземных стран, прежде всего Месопотамии [Hayes 1965; Trigger 1982].

В целом в своих попытках реконструировать исторические реалии древнейшего этапа фараоновской цивилизации ученые, при всей индивидуальности подходов, так или иначе повторяли друг друга, держась некоей магистральной версии, устоявшейся в процессе более чем векового отбора и осмысления соответствующего документального материала [cp.: Krzyzaniak 1977; Trigger et al. 1983; Wilson 1965]. Важно, что и публикации последнего десятилетия [Endesfelder 1993; Midant-Reynes 2000[1]], отражающие практически все современные достижения археологии, включая результаты капитальных германских раскопок в Абидосе, не являются исключением из общего правила. В связи с этим может возникнуть иллюзия, что данная проблема на том уровне познания, который доступен в свете поныне добытых источников, в основном проработана. В профессиональной среде, впрочем, царит понимание, что и сейчас вопросов здесь не меньше, чем ответов [Leclant 2000]. От себя добавим, на наш взгляд, главный вопрос — о сроках образования, а также принципах уклада и функционирования древнейшего египетского государства — не решен до сих пор, ибо ни одна из предлагавшихся концепций раннего политогенеза в Египте лично нам никак не проясняет существа дела.

Подчеркнем: египетское государство эпохи архаики — Старого царства, будучи квалифицировано как раннее, вместе с тем отнесено к разряду государств централизованных [Janssen 1978; cp.: Кеmр 1991; Перепелкин 1988а], что говорит не столько о приверженности историков известной теоретической установке [Claessen, Skalnik 1978b], сколько о едва ли не всеобщей их убежденности в исконно "восточно-деспотическом" характере государства фараонов [O’Connor 1974]. Не кажется ли, однако, такая убежденность излишне "оптимистичной" в сочетании с то и дело высказывавшимися наряду с ней сожалениями на предмет бедности письменных и вещественных источников, по которым судят о политической системе древнейшего Египта? Допустимо ли применять тезис о централизованной державности одинаково к Раннему и Старому царствам, столь разительно отличавшимся размахом официальной заупокойно-культовой архитектуры? С другой стороны, достаточно ли, за невнятностью прочих, свидетельства Пирамиды, чтобы счесть староегипетское государство централизованной деспотией? И резонно ли впредь связывать закат эпохи Старого царства с крахом фараонова всевластия и обретением областеначальниками-номархами независимости — т. е. с распадом могучего деспотического государства, если такового, быть может, не существовало вовсе?

Идея исследования обозначена. "Благосклонное принятие онаго от людей прямо сведущих ободрит меня не мало; благоразсудительноеж и справедливое исправление приимуя с особливою признательностию"[2]