Раннее государство в Древнем Египте

Тезис о тираническом характере египетского государства эпохи Старого царства, о безмерном размахе господства в Египте его тогдашних царей-"богов" еще в древности стал притчей во языцех. Гигантские, издали притягивающие к себе взор пирамиды — надгробия фараонов, казалось бы, и теперь не допускают иной оценки социально-политического статуса своих владельцев. И все же, если раннединастической власти в Египте, как мы догадываемся, учеными приписываются не свойственные ей по времени самодержавные качества, то не является ли сложившееся представление о государственности Старого царства, непосредственно наследовавшего архаике — а по сути, составлявшего с ней органичное целое, — также несколько модернизированным? В этой главе мы возьмем на себя смелость дать принципиально новую трактовку организации староегипетского государства.

Дарообмен как альтернативный механизм образования староегипетского объединенного государства

В рамках любой дискуссии о социально-политическом и хозяйственном укладе староегипетского государства неминуем разговор о пирамидах, в течение нескольких веков поглощавших значительную (если не большую) долю людских и материальных ресурсов страны и ставших величественным символом своей эпохи. В частности, размеры и качество отделки пирамид служили исследователям одним из главных критериев, на основании которых судили о масштабах власти древних фараонов [Перепелкин 1988а]. Так, например, крупнейшие, исключительной прочности гизехские пирамиды IV династии с прилегающими к ним обширными "городами мертвых" — некрополями столичной и областной знати [Reisner 1942; Reisner, Smith 1955], по всеобщему мнению, отражают пик староцарского самодержавия. Ни у кого, повторим, как будто бы не возникало сомнений в том, что для сооружения колоссальных фараоновых надгробий требовалась мощная государственная власть, способная навязать обществу деспотические механизмы управления.

Вместе с тем, как мы попытались показать выше, первая (ступенчатая) пирамида, принадлежавшая основателю III династии Джосеру, была сооружена во времена, когда централизованного государства в долине и дельте Нила не существовало. В таком случае, за строительными и сопутствовавшими им вспомогательными работами, очевидно, должна была стоять альтернативная форма социальной организации, отличная от неограниченного единодержавия, с которым, помимо всего прочего, было бы трудно увязать катастрофический упадок династической власти, последовавший вскорости по восшествии на престол джосерова преемника Сехемхета.

Более того, рассмотренный прецедент эпохи архаического протогосударства способен заронить сомнение в том, что и в дальнейшем при строительстве пирамид древнеегипетская административно-хозяйственная система не могла обходиться без жесткой централизации. Но как множеству фараонов начиная с Джосера, не будь они "классическими" деспотами, подавившими весь Египет, удавалось бы на протяжении столетий регулярно мобилизовывать для своих целей огромные сырьевые ресурсы и массы трудового населения со всей страны? Ибо маловероятно, чтобы в ходе строительства пирамид, которое по затратности превосходило любые известные общественные работы в староцарском Египте, фараоны, при всем своем богатстве, не нуждались в активном задействовании потенциала крупных личных (негосударственных) вельможеских домохозяйств, составлявших фундамент староегипетской экономики [Перепелкин 1988б].

С другой стороны, имелся ли у владетельных сановников объединенного IV-й династией Египта, в частности, у номархов, нередко являвшихся ставленниками Большого Дома, иной выбор помимо послушного участия в пирамидостроительном деле? Ниже мы возвратимся к этому вопросу. Сейчас заметим, что многочисленные сановничьи гробницы Старого царства, стены которых испещрены надписанными изображениями повседневной хозяйственной жизни вельможеского поместья — рг (nj) dt ("дома собственного"), вопреки обычаю рисовать ее во всех подробностях, вовсе не освещают вклад хозяев этих гробниц в сооружение усыпальниц для фараонов.

Действительно, староегипетские гробничные интерьеры отдавали предпочтение сценам частной жизни в пределах "домов собственных", которую знать намеревалась вести и в потустороннем мире. В то же время хотя изображения-описания государственной служебной деятельности в гробницах сановников Старого царства чрезвычайно редки [Перепелкин 1988б], вельможам на этом основании не припишешь стремления провозгласить свою обособленность от фараонов. Староегипетская знать, словно придерживаясь табу на информацию о своей роли в строительстве пирамид, при этом охотно и не без гордости сообщала о щедрой царской помощи людьми, материалами и транспортными средствами при возведении гробниц для нее самой. Так, жизнеописание царе-дворца Уни повествует о доставке для него из каменоломен готового каменного гроба и каких-то других частей усыпальницы по личному царскому распоряжению и царским же судном, ведомым казначеем бога (царя) [Urk. I, 99–100]. Номарх Джау изобразил в своей гробнице сцену перетаскивания в нее на салазках массивного деревянного саркофага (?) совместно людьми номаршей плоти (т. е. его собственными — dt) и царскими (государственными) работниками данной области [Davies 1902, pt. 2, pl. VII]. Царские ("нутряные" — от hnw [Перепелкин 1988б]) каменотесы трудятся бок о бок с камне делам и "дома собственного" на изображении в гробнице областеначальника Иби [Davies 1902, pt. 1, pl. XVI], вероятно, обустраивая именно ее. Еще один владелец гробницы, царевич Нианхсехмет, оставил надпись, в которой похвалялся, что фараон не только повелел вытесать, привезти из каменоломен, установить и даже раскрасить для него гробничные ложные двери, но и почтил некоторые работы своим личным присутствием [Urk. I, 38–39].

Принципиально, что в такого рода источниках порой явственно звучат самоуничижительные нотки, которые лишь подчеркивают признательность удостоившихся высочайшей милости ее дарователю — царю. Например, в упомянутой нами надписи Уни этот важный сановник и воевода едва ли не раболепствует, называя себя bk [Берлев 1972; Перепелкин 1988б], и уверяет, что фараон, снабдивший его усыпальницу белокаменным саркофагом и другими конструктивными деталями, не был еще столь благосклонен ни к кому из своих "слуг" При этом, казалось бы, во всех подобных случаях за завесой придворного этикета вырисовывается некий "рыночный" эпизод: вельможи подтверждают, что получили от царя надлежащее вознаграждение за верную службу [ср.: Берлев 1978]. Более пристальный взгляд, однако, удерживает от лобовой трактовки участия фараонов в сооружении вельможеских гробниц в контексте заурядного расчета работодателя с работниками.

Рассмотрим переведенную и проанализированную Ю. Я. Перепелкиным гробничную надпись царедворца времен IV династии по имени Мерихуфу, рассказывающую о "сотворении" украшенной ею гробницы царем Менкаура, у которого Мерихуфу был "в чести" [Перепелкин 1988б, с. 119–120]. Последнее обстоятельство, как ни странно, не освободило хозяина дарованной усыпальницы от обязанности расплатиться с сооружавшими ее мастерами Большого Дома: Мерихуфу признаётся, что "умиротворил", т. е. достойно вознаградил, царских строителей за выполненную работу. Если на основании некоторых источников иногда и может сложиться впечатление, что вклад староегипетских фараонов в строительство гробниц сановников — своего рода жалованье государственным людям за безупречную службу, то приведенный пример, пожалуй, в состоянии эту иллюзию развеять. В самом деле, разве не абсурдно требовать от кого бы то ни было оплатить награду за некогда им же оказанную услугу?

Все станет на свои места, лишь только мы отрешимся от попыток толкования древнеегипетских реалий в духе рационализма современных общественно-экономических отношений и посмотрим на проблему в ракурсе архаического дарообмена, переосмысливая обращавшиеся между фараоном и знатью материальные ценности и ритуально-трудовые услуги как дары, которые нуждались в возмещении — всякий раз, независимо от числа дарственных актов с той или другой стороны.

В связи с этим обращают на себя внимание некоторые обстоятельства взаиморасчетов строителей гробниц с вельможами. Последние в соответствующих надписях довольно часто заявляют о том, что щедрость их воздаяния мастерам побуждала тех славить бога (ntr) [см., н-р: Hassan 1936, р. 173; 1941, р. 16; Urk. I, 70; 271][19] Какой бог при этом имелся в виду, надписи не уточняют, хотя вряд ли что-то мешало в случае необходимости конкретизировать, кому именно возносились хвалы. Если этого не делали, то не потому ли, что всем и так было понятно, о ком идет речь? Иными словами, не был ли этим благодаримым богом сам царь?

К такой догадке нас подвигает один интереснейший нюанс, отмеченный в надписи Мерихуфу, из которой приводим выдержку (вариант Ю. Я. Перепелкина): «"Сотворил (мн)е владыка (мой) это (т. е. гробницу) в силу бытия (моего) в чести (у него)… Умиротворил (я) мастеров, творивших для [н]его"» [Перепелкин 1988б, с. 120]. Судя по этому тексту, в Египте эпохи Старого царства существовало представление, что мастера, отряженные Большим Домом на строительство частных гробниц, трудились вовсе не для хозяина усыпальницы, а для царя. Таким образом похоже, подразумевалось, что "умиротворяя" государственных работников пожалованный гробницей или ее элементом (саркофагом, ложной дверью и т. п.) сановник на самом деле отдаривал фараона. Ничего противоречащего староегипетским воззрениям в нашем допущении как будто бы нет: подобно тому, как челядь личных вельможеских домохозяйств являлась "плотью" — собственностью-dt их владельцев, подданные царя (как государственные работники [Перепелкин 1966, с. 75], так и царедворцы [Берлев 1972, с. 152]) относились к царской "плоти", „которую, очевидно, и надлежало преобразовываться добру, полученному дворцовыми мастерами от вельмож за ту или иную деятельность вне государственного хозяйственного комплекса.

Наиболее существенно для нас в рассмотренной ситуации то, что в свете обсуждаемых гробничных надписей царь предстает благодателем не только тогда, когда оборудует усыпальницы сановников, но и тогда, когда последние "расплачиваются" с царскими мастерами, выражавшими за это признательность, подчеркнем еще раз, не владельцам гробниц, а "богу" Не в этом ли контексте целесообразно искать одну из причин отмеченного нами выше отсутствия в номарших и прочих сановничьих гробницах каких-либо упоминаний об участии знати в строительстве пирамид? С точки зрения дарообмена, поместить в гробнице изображение или сообщение о помощи царю при возведении его надгробия было для вельможи равносильно утверждению себя по отношению к Большому Дому в качестве высшего существа, каковым в архаической "табели о рангах", как известно, выступал даритель [Мосс 1996]. О таком поругании божественного величества, воплощавшего в. себе Обе Земли Египта с населявшими их народами, разумеется, не могло быть и речи. В рамках древнеегипетской идеологии миропорядка с его незыблемыми иерархическими ценностями только фараону — "сыну бога" и самостоятельному ("младшему") божеству пристала бы главенствующая роль дающей стороны в отношениях дарообмена Большого Дома с вельможескими "домами собственными" Если мы правильно понимаем, даже ответный дар царю за помощь при строительстве частных гробниц их сановные владельцы не осмеливались адресовать непосредственно суверену, а облекали в видимость "платы" (возмещения) за труды людям низшего происхождения — царским работникам (что, с другой стороны, позволяло знатным собственникам роскошных усыпальниц хотя бы формально представать на гробничных рельефах и росписях в престижном качестве дарующей — последней возмещающей инстанции).

Как бы, однако, ни превозносились староегипетские цари "официальной пропагандой" гробничных надписей, последние все же вскрывают массовый феномен сооружения или частичного обустройства царями усыпальниц знати по всему Египту, в силу именно своей массовости едва ли объяснимый одним лишь оказанием милости расщедрившимися фараонами наиболее отличившимся подданным. Хотя у нас (по причине, которую мы попытались пояснить) нет прямых доказательств, что строительством или материальным снабжением частных гробниц цари возмещали сановникам, наряду с прочим, и их вклад в возведение пирамид, в том не приходится сомневаться априори: "горы фараонов" были слишком велики и многочисленны, чтобы их могли воздвигнуть без привлечения максимально доступного хозяйственного потенциала различных регионов (номов) Египта.

Впрочем, один источник, пожалуй, обнаруживает определенную связь между строительством царских и вельможеских усыпальниц, служа косвенной уликой в пользу наших выкладок. От IV династии сохранилась информация о том, как царь Менкаура при осмотре собственной строящейся пирамиды распорядился выделить для сооружения гробницы некоего приближенного полсотни своих людей, которых возбранялось отвлекать на другие работы вплоть до завершения гробницы [Urk. I, 18–20]. Нельзя ли на основании этого сообщения допустить, что огласка фараонами решений о даровании сановникам заупокойных памятников могла принимать характер ритуализованного действа, которое разворачивалось в присутствии царских приближенных и в сени растущего царского надгробия, олицетворявшего краеугольный камень староегипетского дарообмена царя со знатью?

Неизменно фигурируя в качестве дарующей стороны в соответствующих взаимоотношениях с подданными, фараон, в свой черед, уступал эту роль богам. Так, именно за божествами (гелиопольской Девяткой) осталось последнее слово по "сотворении" для них "доброго дома" (храма) царем Джосером, который должен был обрести в возмещение (jsw) свыше "вещь всякую" и долгие лета благополучного правления [Urk. I, 153].

Тот же принцип старшинства дарителя действовал и на нижних ступенях социальной иерархии в Египте Старого царства [см.: Перепелкин 1949, Volten 1931]. Вот лишь несколько примеров, иллюстрирующих наше положение. Некий "слуга двойника" (заупокойный жрец) удостоился этой доходной должности, получив впридачу штуку полотна, в отдар от своего господина за то, что соорудил дверь в его гробнице, где и обнаружено данное сообщение (предположительный перевод текста см… [Перепелкин 1988б, с. 86]). Другая надпись, принадлежащая важному придворному, прислуживавшему при царских омовениях, содержит отчет о возмещении заказанных работ какому-то безвестному скульптору, который в итоге остался "умиротворен" щедростью царедворца [Urk. I, 225]. Одаривая челядь, некоторые хозяева проявляли особую расточительность, выражавшуюся в предоставлении отличившимся, сверх положенного, еще и добавочного довольствия (mtnt) [Перепелкин 1988б, с. 270]. Способность к возмещению (dbw [Перепелкин 1988б, с. 87–88]) в больших количествах являлась предметом нескрываемой гордости владетельных сановников [Hassan 1936, pl. LXI, 2]. В целом стремление староегипетских царей и знати официально выступать в роли дарующей (последней воздающей) стороны, притом весьма состоятельной, можно попытаться объяснить их заботой о поддержании своего высокого социального статуса, что отвечало бы известным нам принципам дарообмена.

Затронем в текущей связи еще один момент. Возможно, дарообмен в эпоху Старого царства не был ограничен взаимоотношениями царей и владетельных вельмож внутри Египта, но распространялся также и на внешние контакты государства фараонов. Попробуем аргументировать это предположение.

На стене поминального храма правителя ранней V династии Сахура имеются изображения египетских морских кораблей, в одном случае ориентированных в северном направлении и порожних (команда не в счет), в другом — идущих на юг и наполненных иноземцами (мужчинами, женщинами и детьми) переднеазиатской наружности [Borchardt 1913, pl. XII, XIII]. Совокупно эти сцены интерпретировались как плавание египтян в Сирию-Палестину за работниками, которых доставляли фараону в качестве дани [Перепелкин 1988б]. Вместе с тем, хотя на рассмотренных изображениях Сахура именуется прибывшими азиатами "властелином всех нагорных (лежащих за пределами Египта) земель" и апеллирует к покровительству богов, этими землями владевших [Borchardt 1915, pl. VIII], объективно археологические памятники не свидетельствуют о нем как о покорителе Передней Азии, что только и могло бы надежно объяснить происхождение указанной "дани".

Взглянем на проблему в несколько ином ракурсе. Плывущие на север суда Сахура сопровождены надписью, которая в переводе Ю. Я. Перепелкина выглядит так: "Начато добром. Добро — придет (=вернется?) оно сюда к С’хъ-в(й)-р^с сыну солнца (в итоге плавания?)" [Перепелкин 1988б, с. 78]. Столь благодушное начало, предвещавшее такой же счастливый исход, не было бы созвучно ни настрою агрессоров, намеревавшихся открыть в чужой стране военные действия, ни поведению захватчиков, снарядившихся в очередной раз обобрать иноземное податное население. Нельзя ли понять смысл процитированной надписи так будто посланцы Сахура собирались осуществить за морем эквивалентный обмен некими ценностями ("добром"-nfrt) с тамошними жителями? Правда, на египетских кораблях, двигавшихся на север, исследователями не замечено каких-либо предметов предполагаемого дарообмена [Montet 1939]. Известно, однако, что дары отнюдь не всегда имели вещественное воплощение: порой они могли принимать нематериальный — например, ритуальный — характер. Пусть мы не знаем, какие блага людям "нагорных стран" сулил Сахура, зато привезенные в Египет на его кораблях азиаты, не исключено, были об этом осведомлены, ибо приветствовали фараона тем самым словом, которым египтяне напутствовали свою отбывавшую флотилию: "Добро-Хop" (nfr-Hr) [Перепелкин 1988б, с. 76]. Что же касается "вернувшегося" к Сахура "добра", то оно, позволим себе допущение, имело двойную природу.

Ритуальная часть "отдара" проглядывает в том, что египетский правитель удостоился титулования "владыка нагорий всех", "озвученного" прибывшими иноземцами и, следовательно, исходившего из-за рубежей Египта; при этом очевидно, что вне своей страны фараоны Старого царства не обладали реальной властью. Однако они, как мы догадываемся, и на родине не пользовались неограниченным влиянием — и все же провозглашались богами: в частности, в обмен на привилегии номаршего сословия. Если обожествление фараонов могло служить своеобразным возмещением вольного статуса номархов, то почему не предположить, что между Сахура и его заморскими "данниками" была заключена аналогичная "сделка"? Предоставление в распоряжение царя живой силы тогда весьма напоминало бы действия египетских областеначальников во время строительства пирамид (тем более, что чужеземцы, по-видимому, также привлекались к этим работам [Перепелкин 1988б]).

Палестинцы на судах, изображенных в храме Сахура, должно быть, принадлежали к другой, материальной части "добра", отправленного переднеазиатскими вождями в Египет в обмен на "добро" фараона, причем материальный "отдар", возможно, включал какие-то дополнительные ценности, которые рассчитывали получить за свои труды корабельные команды: "Придет оно (Добро), через (то, что) уходим мы, (и) даст оно, чтобы пожаловали нас (т. е. моряков, с которыми Добро придет к царю)" [Перепелкин 1988б, с. 78].

Итак, с учетом феномена дарообмена, мы выдвигаем гипотезу, что древнеегипетское государство эпохи Старого царства характеризовалось не деспотическим строем с тоталитарной властью, сконцентрированной в руках обожествленного правителя (Большого Дома), а сравнительно пластичной системой управления, при которой властные полномочия в той или иной пропорции (в зависимости от конкретных исторических условий) распределялись между столичной и номовыми администрациями. Подобное "многовластье" было бы вполне логичным следствием анклавной организации протогосударства в долине Нила, особенно учитывая, какие огромные людские и материальные ресурсы находились "снаружи", вне ведения царской резиденции, в форме "частной" номаршей собственности-dt.

Мы полагаем, что "божественная" власть староегипетских фараонов, представлением о которой, порожденным культовыми монументами и сакральными текстами, питалась научная идея староцарского деспотизма, изначально была не столько забрана династическим кланом силой оружия, сколько делегирована ему сообществом вождей архаического Египта по принципу все того же дарообмена. В подобной ситуации статус царя как верховного владыки в стране должен был в какой-то мере зависеть от его отношения к управителям регионов: преклонение номархов требовало ответных знаков внимания. На наш взгляд, именно во взаимном соблюдении, с одной стороны, фараонами и, с другой, высшей областной знатью обязательств по возмещению полученных социальных и вещественных благ мог реализовываться альтернативный деспотии действенный механизм самоорганизации, который, как мы допускаем, реально регулировал общественно-политические и хозяйственные отношения в Египте Старого царства, в частности, обеспечивал массовую мобилизацию людского и экономического потенциала государства при строительстве пирамид.

В связи с высказанными предположениями привлекают внимание некоторые оговорки Ю. Я. Перепелкина, тончайшего исследователя староцарских административно-хозяйственных отношений, присутствующие в тексте его версии истории древнего Египта (курсив наш): "В пору наивысшего могущества староегипетского самовластия, когда оно еще было нужно знати, царь полновластно распоряжался в любой из нескольких десятков областей, на которые делилось его царство…" "Торжество царского самовластия было необходимо знати для утверждения ее господства… При IV династии знать и ее венценосный ставленник были связаны между собой даже родственными узами… и т. п. [Перепелкин 1988а, с. 359, 370]. В приведенных цитатах со всей отчетливостью проскальзывает мысль о синхронности триумфа староегипетского Большого Дома и апогея вельможеского на него влияния — без усмотрения в том какого-либо противоречия, перекликающаяся с нашей догадкой о действии (преобладании?) в социально-политической жизни Египта эпохи Старого царства принципа дарообмена.

Источники о независимости "частного" домохозяйства pr (nj) dt от государства в Египте Старого царства

Примером в пользу положения о самобытности "частных" вельможеских домохозяйств — prw (njw) dt и, соответственно, относительной политической самостоятельности знати даже на пике могущества староегипетского государства (в частности, на историческом этапе его утверждения) могли бы послужить гробничные надписи чиновника Мечена (рубеж III–IV династий) [Савельева 1967]: уже на их основании был сделан вывод о противопоставлении вельможеского "дома собственного" казенному землевладению — "двору большому" (hwt ^сͻt) [Перепелкин 1966; Савельева 1960].

В целом надписи и изображения в гробницах эпохи Старого царства дают повод для заключения, что в ту пору вельможи могли распоряжаться в своих личных домохозяйствах подобно тому, как это делали цари в собственных (государственных) владениях. Так, при царском дворе с древнейших времен обязанности писцов исполнялись высшими должностными лицами из ближайшего (по-видимому, прежде всего семейного) окружения правителей [Постовская 1947], что отвечало актуальной задаче сосредоточения всех рычагов власти, включая информационные, в руках клана претендентов на господство в Египте. Аналогично тому, в частных хозяйствах староегипетских сановников все ступени местной писцовой иерархии, от рядовых канцеляристов до их высших начальников, нередко занимали близкие родственники (например, младшие братья и сыновья) этих самых сановников [Перепелкин 1966] — иными словами, на местах, очевидно, формировались автономные административно-хозяйственные системы, которые в значительной мере или полностью контролировались, в противовес царскому, вельможескими кланами.

Поле деятельности этих предполагаемых негосударственных систем управления и хозяйственного учета на территории номов было весьма обширным: областные писцы ведали житницами, так называемыми "домами белыми" — хранилищами припасов и личного имущества владельцев хозяйств (?), службой и материальным обеспечением подразделений заупокойных жрецов и т. д. [Перепелкин 1966, 1988б]. Полномочия писцов собственных" в номах простирались до того, что они вели "счет рук" не только номаршей челяди-dt, но также трудившихся в номарших вотчинах царских работников, причем как "внешних" (rwt), постоянно расселенных по регионам, так и временно командированных из столицы "нутряных" (hnw). Эта ситуация отражена, например, на од. ном из рельефов в гробнице областеначальника Иби (время VI династии) где соответствующая поясняющая надпись ставит нас в известность, что за царскими "мастерами" обеих указанных категорий в хозяйстве номарха надзирают лишь его собственные писцы-dt, и вовсе не говорит об участии в этой процедуре писцов царского "Местожительства" [Davies 1902, pt. 1, pl. XIII]. Наконец, в ряде староегипетских источников прямо упоминается домородная (частная, от pr dt) служба хозяйственного учета — так называемая "управа" (d^ͻd^ͻt), которая непременно включала в круг должностных лиц писцов и противопоставлялась аналогичному (и одноименному) государственному учреждению [Перепелкин 1966] (забегая вперед, добавим, что d^ͻd^ͻt njt dt номархов зафиксирована также и для Среднего царства [Newberry 1893–1894, vol. II, pl. VIII]).

Собственные вельможеские писцовые службы эпохи Старого царства были, однако, лишь следствием тогдашней относительной хозяйственной и политической независимости владетельных сановников от Большого Дома, основой же ее, на наш взгляд, являлись принадлежавшие знати мобильные многофункциональные рабочие отряды — "ладейные ватаги" Их особое значение для староегипетских крупных частных домохозяйств очевидно: количество упоминаний термина "ладейная ватага" — jzt в сочетании с определением "что от pr dt" в гробницах вельмож V–VI династий чрезвычайно велико, при этом номаршие "ватаги", начальники которых причислялись к руководству домов-dt, всегда четко отделены от царской (государственной) рабочей силы [Перепелкин 1966]. Отметим здесь вскользь, что последняя часто компенсировала номархам нехватку местных трудовых ресурсов на полях в период страды, и таковым, наряду с помощью при обустройстве усыпальниц, мог быть "отдар" фараонов областеначальникам за участие их людей в сооружении пирамид, когда рабочих рук должно было недоставать уже Большому Дому.

В связи с предположением об исключительной роли "ладейных ватаг как опоры политико-экономической самостоятельности номов нельзя пройти мимо того факта, что личное хозяйство областного правителя располагало независимым от государственного судостроительным производством: древодельной (whrt — судоверфью? [Faulkner 1991]) и ткацкой мастерскими, которые были укомплектованы собственным квалифицированным персоналом, от плотников до парусников [Перепелкин 1988б]. Данный факт, свидетельствуя об отсутствии в Египте эпохи Старого царства государственной транспортной монополии — важнейшего условия узурпации власти в древней долине Нила, роднит Старое царство с архаикой, когда, по-видимому, имелась полная свобода передвижения вождей с их "ватагами" по стране, и дает нам новый и достаточно весомый аргумент в противовес идее о деспотическом характере правления староегипетских фараонов.

Добавим, что монополии на водный транспорт не существовало не только в масштабах всего староцарского Египта, но, похоже, и во владениях самого династического клана: есть данные о судостроении в "домах собственных" сыновей фараонов [Petrie 1892, pl. XI]. Таким образом, даже члены монаршего семейства, по-видимому, имели свои частные домохозяйства, обособленные от "дома царя" (царского "Местожительства") подобно вотчинам инородной номовой знати [Перепелкин 1966].

Возвращаясь к мысли о полновластии вельмож в их домаx-dt, обратим внимание на то, что младшие братья главы "дома" были лишены права наследования части земель или имущества "от плоти" покойного родителя и, обездоленные, довольствовались исполнением различных должностей в администрации старшего брата: домоправителей, писцов и т. п. [Перепелкин 1966]. Заметим, что владетельные вельможи радели о целостности своих вотчин, не допуская разброда отпрысков по "домам собственным", тогда как цари, насколько можно судить, у себя в "хозяйстве" с таким положением, напротив, мирились. При всем своем видимом могуществе и исключительности социального статуса (обожествление) староегипетские фараоны явно не препятствовали и тому, чтобы знать порой демонстрировала на весь свет едва ли не царственное величие, например, оказывая тем или иным приближенным честь поместить гробницу в сени господской усыпальницы [Hassan 1932, pl. XLII] (ср. с некрополями знати при пирамидах).

Вместе с тем меньшие братья-dt, будучи главными претендентами на ключевые административно-хозяйственные посты во владениях вельмож, могли привлекаться и к государственной службе [Перепелкин 1966], что, наряду со склонностью фараонов брать в жены дочерей номархов, говорит о наличии в Египте Старого царства тенденции к сближению и даже слиянию Большого Дома с частью номовой знати. Так, например, женитьбу царей на провинциальных аристократках нецарского происхождения прямо объясняли политическими мотивами: стремлением Мемфиса заручиться поддержкой влиятельных областных элит [Савельева 1992].

С другой стороны, частные хозяйства сановников не производят впечатления "домов", готовых раствориться в государственном секторе, отказавшись от своего традиционного уклада и презрев свои кровные интересы. Вельможеский лом-dt со всем его достоянием, включая братьев (сестер)-dt и детей (сыновей, дочерей)-dt, управлявшийся ближайшими родственниками домовладыки, представляется чем-то вроде целостного, неделимого семейно-хозяйственного организма с отношениями собственности, которые неизмеримы современными общественно-экономическими категориями. Эта своеобразная большесемейная община целиком, с людьми и имуществом, принадлежала "плоти" ее главы — точно так же, как весь Египет с его населением, в идеале, относился к "плоти" фараона, порой использовавшего для обозначения своей собственности и "вельможеское" понятие dt (причем, не исключено, нередко с целью подчеркнуть различие между личным царским хозяйством и собственностью сановников) [Перепелкин 1966] (царская dt отмечена и для раннего Среднего царства [Берлев 1972]). В итоге создается впечатление, что категория dt не являлась четким критерием, который позволял безошибочно отличать частные владения от государственных, а скорее представляла собой некую универсальную категорию владения, не окрашенную социальными тонами и в каком-то смысле уравнивавшую состоятельных вельмож (прежде всего номархов) с фараоном.

Дополнительное сходство вельможеским и царским владениям сообщает тот факт, что "дом собственный" часто обозначался как "оба дома", под которыми, очевидно, подразумевались нижнеегипетские и верхнеегипетские "филиалы" личных домохозяйств знати [Перепелкин 1966] — подобно тому, как Египет в качестве фараонова "домена" именовался "Обе Земли".

Приведенные данные вновь заставляют усомниться в распространенном тезисе о всепроникающем социально-экономическом влиянии государства староегипетских фараонов и одинаково деспотическом характере их власти во всех регионах страны. Не оказывается ли этот тезис на поверку не более чем априорным положением, подобно малообоснованному утверждению о существовании в староцарском Египте единой ирригационной сети, управлявшейся в централизованном порядке?

Староегипетские номархи — наследники независимых вождей архаического периода, сохранив при объединении страны важнейшие властные прерогативы, имели тем больше шансов успешно преодолеть политические и экономические последствия государственной дезинтеграции по завершении эпохи Старого царства.

Социоантропологический подход к староегипетской истории

В социоантропологическом ракурсе вырисовывается качественно новая картина эволюции египетского государства в III тыс. до н. э., альтернативная традиционной исторической схеме последовательного усиления, расцвета и (при поздней V–VI династии) упадка деспотической централизованной власти в долине и дельте Нила. Напомним, что в обоснование такой реконструкции, помимо указаний на известные изменения размеров и добротности сооружения фараоновых пирамид [O'Connor 1974], приводился тот факт, что гробницы номархов, при IV династии размещавшиеся близ столицы — Мемфиса, неподалеку от царского некрополя, во второй половине Старого царства переместились на территорию номов [Fischer 1968]. В этом усматривали признак ослабления мемфисского абсолютизма и роста самостоятельности областной знати, якобы стремившейся вырваться из-под тягостной опеки династического клана и утвердить свой авторитет на местах [Janssen 1978].

На отмеченный факт, однако, можно посмотреть и под другим углом зрения. Мы не убеждены, что помещение номарших захоронений рядом с царскими надгробиями нужно расценивать непременно как символ полной зависимости областеначальников от Большого Дома, а, скажем, не как высшую почесть, оказываемую фараонами номархам. Во всяком случае, захоронение влиятельных домоправителей — ближайших сподвижников вельмож — подле хозяйских гробниц прямо поддается такому толкованию [Перепелкин 1988б]. Вспомним в связи с этим, что отлучение должностных лиц от жреческой службы при пирамиде вследствие невыполнения ими царскцх указов расценивалось как серьезная немилость [Urk. I, 283; 288]. Подобная трактовка с поправкой на архаический "кодекс" дарообмена позволила бы объяснить соседство крупнейшего столичного некрополя староегипетской областной знати именно с величайшими пирамидами Гизы не хуже, чем концепция деспотического государства, подавившего всю страну — а в чем-то, быть может, даже и лучше.

Дело в том, что, помимо сказов Геродота [II, 124–128] (надежность которых подчас крайне сомнительна), иных источников информации о централизованном и исключительно насильственном принуждении населения Египта к строительству (Великих) пирамид не существует. Соответственно, нет и уверенности в том, что все обстояло в точности так, как писал Геродот, а не как-то иначе. На наш взгляд, гипотеза о реальности конструктивного компромисса между фараонами и региональной знатью на основе механизма "дар-отдар" с точки зрения восстановления облика староегипетской государственности предпочтительнее недокументированной и малоправдоподобной версии тиранического господства Мемфиса над всем Египтом. Полагаем, что могущество IV династии, отразившееся в первую очередь в грандиозных архитектурных достижениях, в значительной мере зиждилось как раз на такого рода компромиссе, в рамках которого сильные независимые номархи в обмен на признание Большим Домом их высокого социального статуса (гробницы под Мемфисом) оказывали ему надлежащие материальные и трудовые (возведение пирамид), а также ритуальные (обожествление царей, в т. ч. отправление их культа на местах) услуги. При таком подходе упадок Старого царства было бы логичнее связывать не с ослаблением деспотической власти фараонов и крахом централизованного государства, а с деформациями в системе выполнения взаимообязательств "нутра" и владетельных вельмож и, в конечном итоге, по-видимому, в целом с деградацией отношений дарообмена в древнеегипетском обществе.

Поясним свою мысль конкретным примером. Один из царских указов ранней V династии, адресованный в Тинитский ном тамошнему главе hmww-ntr — "слуг божьих" [Urk. I, 170–172], запрещает "всякому человеку" под угрозой суда (?) направлять жрецов данной категории, обслуживавших заупокойный культ фараонов, на какую-либо трудовую повинность в пользу нома, равно как и лишать их на храмовой земле имущества и рабочей силы, причитавшихся им за службу. На основании этого документа некоторых номархов соответствующего периода можно всерьез заподозрить чуть ли не в произвольном обращении с государственной собственностью на территории своих вотчин, ибо вряд ли приходится сомневаться, что подобные указы-предостережения исходили из содержания внутриполитических конфликтов, имевших место в действительности. Хотя посланец рассматриваемого указа, по счету третий представитель величественной "солнечной" V династии Нефериркара, заведомо не принадлежал к числу слабейших правителей древнего Египта, нам вместе с тем кажется, что выводы, вытекающие из его постановления, не согласуются с рассуждениями о деспотической природе староегипетского государства — даже на стадии его расцвета.

Впрочем, здесь для нас гораздо интереснее другое. В ракурсе отношений дарообмена чрезвычайно продуктивным представляется соотнесение смысла указа Нефериркара с наметившейся при V династии тенденцией перемещения номарших усыпальниц со столичных некрополей на территорию номов. По сути, в царском указе выражается опасение, что номовые власти не только перестанут должным образом обеспечивать отправление культа фараонов на местах, но даже начнут чинить в том препятствия государству, лишая храмы соответствующего материального снабжения. С чем могло быть связано столь унизительное для царского достоинства поведение отдельных областных владык прямо противоречащее верноподданническому долгу? Не с тем ли как раз что тогда же по какой-то причине (об этом ниже) в коллизиях с Большим Домом пострадал и общественный статус самих номархов? Едва ли случайно, что цари встревожились за судьбу своих культовых служб на номовых землях именно тогда, когда номархи Стали покидать "престижные" столичные "города мертвых" и перебираться в некрополи собственных вотчин. В этом явлении мы бы усмотрели симптом принципиального пересмотра обязательств по оказанию взаимных ритуальных услуг, циркулировавших на самом высоком иерархическом уровне, между царями и номархами (потомками независимых вождей) Египта — иными словами, ярчайшее свидетельство нарушения традиционной системы дарообмена, которая, по нашей гипотезе, носила наиболее сбалансированный характер при IV династии, в чем и крылась причина величия последней.

Весьма вероятно, что ритуальным аспектом конфликт областной и центральной властей Египта, как будто бы устанавливаемый источниками второй половины Старого царства, не исчерпывался. На эту мысль наталкивает скупое известие о доставке к пирамиде основателя V царского дома Усеркафа 70-ти иноземцев [Urk. I, 240], которые, как полагают, должны были принять непосредственное участие в строительстве надгробия [Перепелкин 1988б]. Привлечение к такого рода деятельности иноплеменной рабочей силы можно истолковать как признак нехватки внутренних трудовых ресурсов, которая обнаружилась у фараонов по завершении IV династии и, в свою очередь, могла быть вызвана, наряду с другими факторами, отказом ряда номархов направлять собственных людей в распоряжение царских зодчих. Хотя у нас нет прямых доказательств этого предположения, некоторые доводы в его обоснование все же имеются.

В предыдущей главе мы выдвинули гипотезу, согласно которой одним из условий массового подчинения жителей Дельты тинитскому династическому клану было возведение "в обмен" на это сокола-Хора — верховного нижнеегипетского "тотема" — в ранг высшего государственного бога с присвоением его имени всем правителям новообразованного царства. Исходя из такой посылки, при любых попытках фараонов в дальнейшем отказать в первенстве Хору и заместить его другим божеством было бы логично ожидать неповиновения значительной части населения Египта (в первую очередь потомков "хорова" племени) Большому Дому и даже как экстремальный вариант развития событий — национального раскола по религиозно-идеологическому признаку. Что касается культовой реформы, то в эпоху Старого царства она, как известно, действительно состоялась — в начале V династии, когда на роль главного бога Египта выдвинулся гелиопольский Ра, возвышение которого, впрочем, отчетливо прослеживается уже при IV доме. Последнее обстоятельство для нас весьма существенно, ибо оно позволяет развить мысль о том, что социально-политические конфликты на религиозной почве сотрясали Старое царство на всем его протяжении. Приглядимся к пирамидам IV династии [см., н-р: Edwards 1961; Fakhry 1961b].

Особое место среди них занимают два колоссальных надгробия Хуфу и Хафра, с которыми на плато Гизы соседствует построенная сразу же вслед за ними пирамида Менкаура, значительно уступающая размерами своим великим предшественницам [Reisner 1931]. Еще больше отстает от них в этом отношении пирамида Джедефра в Абу-Роаше, которая к тому же осталась незавершенной. Принято считать, что короткое правление Джедефра разделяло царствования Хуфу и Хафра, и именно с непродолжительностью пребывания у власти этого фараона можно было бы связать плачевную судьбу его надгробия.

Мы, однако, дополнительно хотим заострить внимание на том факте, что Джедефра (Раджедеф) первым в истории династического Египта принял титул "сына Солнца (Ра)" (s^ͻ R^c). Соответственно, именно этого царя позволительно уличить в самой ранней попытке Большого Дома низвергнуть архаические основы государственной идеологии, отведя Хору "подчиненное" положение в иерархии "царских" божеств. Тогда допустима следующая гипотетическая реконструкция.

Царь Хуфу — Хор Меджу [Junker 1943], наследник традиций архаических тинитских правителей-Хоров и преемник, мы полагаем, истинного объединителя Египта — основоположника IV династии Снофру, построил величайшую пирамиду, пользуясь устоявшейся приверженностью и содействием престолу глав абсолютного большинства бывших вождеств, образовавших государство Обеих Земель. Намерение Джедефра — преемника Хуфу пересмотреть древние идеологические приоритеты в ущерб Хору обернулось соответствующим "возмещением" со стороны потомственных почитателей последнего, которые отказали Большому Дому в былой поддержке, о чем, мы думаем, прежде всего и свидетельствуют жалкие руины пирамиды Джедефра. Вероятно, сходные трудности позже испытал и Менкаура, чье надгробие, хотя и достроенное, не поражает величиной. Зато преуспел его предшественник Хафра, соорудивший вторую Великую пирамиду и, следовательно, несмотря (судя по имени) на явную склонность к новому государственному культу Ра, пользовавшийся в Египте не меньшим влиянием чем триумфатор Хуфу, хранивший верность царскому божеству предков — Хору.

Одну из причин стремительного восстановления могущества Боль того Дома при Хафра после политического провала Джедефра в контексте нашей гипотезы, возможно, помогает вскрыть знаменитое заупокойное скульптурное изображение Хафра с соколом, обнимающим крылами голову царя [Hölscher 1912]. Памятники этой группы указывают, что Хафра, который, несомненно, подхватил идею возведения солнечного культа в ранг общегосударственного, вместе с тем, не в пример Джедефра, откровенно демонстрировал свою преданность Хору. Этим Хафра, вероятно, и возвратил династическому клану его пошатнувшийся было авторитет среди знатных региональных родов Египта, утвержденный усилиями Снофру и Хуфу, что позволило ему вернуться к колоссальному строительству и стать обладателем не только второй высочайшей пирамиды, но и великолепных поминальных храмов циклопической кладки, а также, по-видимому, Большого гизехского сфинкса, тесанного из целой скалы.

Компромисс, который мы приписываем Хафра, весьма созвучен политике некоторых известных нам представителей II династии, носивших как имя Хора, "завладевшего" Верхним Египтом с возникновением здесь Тинитского царства, так и имя Сета, прежнего, додинастического бога — покровителя Долины, которому пришлось "потесниться" под натиском хоровых "сопутников" Выше мы допустили, что первостепенной целью уступки царей-Хоров Сету явилось умиротворение его многочисленных последователей, которые могли воспрепятствовать полноценному функционированию анклавного египетского протогосударства. Выскажем теперь близкое соображение относительно Хафра: его демонстративное подтверждение выдающегося статуса Хора после попытки предшественника выставить на передний план Ра напоминает очередную уступку правящего дома племенной знати Египта — на сей раз той ее части, чьей лояльности цари рисковали лишиться, поддержав курс на форсированный отход от древнейшей хоровой идеологии (что вновь говорит не в пользу абсолютизма власти древнединастических фараонов). Подобно тому, как Хор Сехемиб — Сет Перибсен восстановил обычай сооружения царских усыпальниц (кенотафов?) в некрополе Абидоса на территории Тинитского нома, "заплатив" за это чистотой титула, но возродив важнейший оплот архаической государственности на берегах Нила, "Хор-Pa" Хафра путем аналогичного "торга" (дарообмена) с номархами возобновил колоссальное строительство близ нынешней Гизы, где высилась пирамида Хуфу, но отсутствовали следы заупокойных памятников Джедефра, провозгласившего себя "сыном Ра".

Изложенная нами гипотеза об идеологической коллизии, сопутствовавшей выдвижению нового государственного культа в Египте времен IV династии, вызывает в памяти обстоятельства, предшествовавшие политическим кризисам Раннего царства — рубежа I–II и конца III династий (Глава 2). Упадки архаического династического дома приходили на смену резкой активизации действий его представителей (в частности, Аджиба и Джосера) в направлении упрочения или повышения собственного социального статуса в качестве богов на земле (в тот период Хоров) — что, на наш взгляд, роднит их с крахом староегипетского фараона Джедефра. Кроме того, кризис царской власти при последнем, когда его династия, казалось бы, достигла пика могущества, подсказывает, что почва из-под ног староегипетских царей, вынашивавших нетрадиционные державные планы, уходила гораздо чаще, чем можно подумать, руководствуясь династическим списком Манефона — т. е. не только при смене домов (полагаем, условных), но и в разгар их правления. Старое царство при ближайшем рассмотрении (особенно вкупе с канувшей в "непроглядный мрак" III династией) теряет образ монолитной пятишестисотлетней государственной эпохи, ограниченной "переходными" периодами якобы сплошных социальных неурядиц. От той же архаики его в этом смысле отличает лишь несколько меньшая продолжительность политических смут, что мы бы поставили в прямую связь с относительной стабильностью ландшафта и климата Египта первой половины III тыс. до н. э. [Прусаков 1999в]. Весьма вероятно, что IV династию с восшествием на престол "реформатора" Джедефра ожидало куда более серьезное обострение политических противоречий, если бы Египту одновременно угрожал природный катаклизм, например, засуха. Однако на том этапе, как нам известно, в Северо-Восточной Африке, напротив, имел место период увлажнения, обусловленный глобальным потеплением, которое завершилось не ранее начала XXIV в. до н. э. (Глава 1), регрессия же Средиземного моря как природный фактор староегипетского политогенеза [Прусаков 1999в] скорее должна была благоприятствовать поддержанию равновесия в обществе и государстве.

Возможно, социально-экологическая стабильность в Египте Старого царства способствовала также тому, что Хор в отличие от Сета, лишившегося в эпоху Первого социально-экологического кризиса "государственного статуса, не только не был в итоге дискредитирован под натиском нового царского культа Ра, но и прочно закрепился в титула-туре фараонов, обозначив два имени из пяти [Müller 1938]. Даже правители ранней V династии, наиболее настойчиво проводившие в жизнь "солнечную" религиозно-идеологическую доктрину, не преминули оставить по себе память владык, "любезных" Хору: так, среди названий селений ("дворов"-hwwt), попадающихся на староегипетских гробничных изображениях, имеется, например, следующее: "Любо-Хору-(чтоб) жил-(царь) Вср-к’.ф" (Усеркаф, основатель династии; ср. с названием другого "двора": "Любит-Хор-(царя) Х^с. ф-р^с" (Хафра); переводы см.: [Перепелкин 1988б, с. 124]). Известный нам указ начала V династии верховному жрецу Тинитского нома озаглавлен не личным именем "государь Верхней и Нижней Земли Нефериркара" (оно затем всплывает в основном тексте), а хоровым именем фараона (Хор Усерхау) [Goedicke 1967, Abb. 2]. Наиболее же показателен в данном контексте Палермский камень, канонизировавший преемство ранней V династии — "сыновей Ра" власти древних правителей-Хоров, что лишний раз подчеркивает такая "историографическая" неточность, допущенная в летописи, как титулование Хасехемуи, царя II династии, исключительно Хором [Schäfer 1902, Taf. I, 5], а не Хором-Сетом в соответствии с истиной. Симптоматично, что в ряду представителей "солнечного" V дома между Ниусерра и Джедкара затесался некий Менкаухор (при котором, кстати, были изъяты из употребления некоторые специфические термины, обозначавшие при ранней V династии святилище Ра [Sethe 1889]). К сказанному можно добавить хеб-седную фаянсовую табличку Пепи I из VI династии, на одной стороне которой изображен картуш с именем "сын Ра Пепи", а на другой — традиционный для Раннего царства серех — "тронное" имя царя, увенчанное Соколом-Хором [Dreyer 1986, Abb. 58, Taf. 56.440].

Официальный культ Ра и хозяйственное освоение Дельты как факторы дезинтеграции староегипетского объединенного государства

При всей жизнеспособности архаического хорова культа, новый — солнечный царский культ Ра все же взял свое, существенно видоизменив государственную идеологию и политику Египта позднего Старого царства. Что могло способствовать столь резкому выдвижению Ра — нижнеегипетского божества, имя которого прежде, в период архаики, лишь эпизодически встречалось в титулах царей, да и то под соколиной эгидой Хора (например, Хор Ранеб из II династии)? В работе [Прусаков 1999в] мы вплотную подступили к этой проблеме с социоестественных позиций, когда вели речь о широкомасштабном хозяйственном освоении Низовья, которое гипотетически связали с регрессией Средиземного моря во второй половине III тыс. до н. э. Было отмечено, что освоение низовых земель сопровождалось передачей значительной их части святилищам Ра, чей культовый центр располагался в Гелиополе (южный угол Дельты). Разовьем данную тему.

Сначала приведем несколько цифр, которые, надеемся, помогут формированию адекватного представления о существе дела. Отправление культа староегипетских царей — как прижизненного, так и заупокойного — требовало соответствующих материальных ресурсов, которые обеспечивались особыми хозяйственными единицами — дворами — hwwt, разбросанными по всей территории Египта ^поставлявшими для культовых нужд (жреческих "черед") земледельческую продукцию. Под такие "дворы" из государственного земельного фонда целенаправленно выделялись участки, площадь которых благодаря, в частности, сохранившимся изображениям в долинном храме при пирамиде Снофру в Дахшуре [Fakhry 1954, 1961а] доступна примерной оценке. Уточним, что на интересующих нас изображениях представлены вереницы женских фигур, олицетворяющих "дворы" из различных номов Верхнего Египта, причем количество "дворов", приходившихся на каждую область, в данном случае колеблется от 2 до 5. Насколько известно, в Верховье во времена фараонов насчитывалось 22 нома [Fakhry 1961а], откуда легко выводится среднее число здешних "дворов", обслуживавших культ Снофру: (2·22 + 5·22)/2 ≈ 77 (для сравнения, из источников известно не более 65 аналогичных "владений" Хуфу и 50 — Хафра [Савельева 1992]).

Дополним эту цифру информацией из поминального храма основоположника V династии Усеркафа [Jacquet-Gordon 1962] о площади пахотных земель, приписанных к царским заупокойным "дворам": здесь зафиксированы наделы от 3 до 37,5 арур. Таким образом, средняя совокупная площадь земель, которыми мог располагать Снофру для посмертного обеспечения собственного культа, приблизительно составляла: 77 (3 + 37,5)/2 ≈ 1560 арур ≈ 426,5 га. Подчеркнем еще раз, что этот условный результат относится ко всем поминальным "дворам" Снофру, распределенным между номами Долины, и нам представляется небезынтересным соизмерить его с одним из земельных дарений царей V династии в Нижнем Египте, а именно, с пожалованием Усеркафом богу Ра (т. е. его святилищу) почти 1705 арур ≈ 466 га низовой территории [Urk. I, 242, 10].

Как видно, фараоны второй половины Старого царства могли позволить себе в осушаемой Дельте единовременные цельные земельные пожертвования храмам (и частным лицам?), сопоставимые по площади со всем разрозненным множеством долинных поминальных владений того или иного из их предшественников. Иными словами, предполагаемая хозяйственная переориентация староегипетского государства в середине III тыс. до н. э. на Низовье, похоже, существенно расширяла экономическую перспективу Большого Дома по сравнению с ранним периодом староегипетской истории. Принимая во внимание, что значительная часть освобождаемых от воды низовых земель, по крайней мере при V династии, передавалась в собственность богу Ра [Urk. I, 240–247] возведение его культа в ранг государственного было бы логично непосредственно соотнести с развернувшимся освоением Нижнего Египта — как взаимосвязанные проявления одного процесса. При этом в погоне позднестароегипетского государства за ресурсами Дельты мы бы усмотрели во многом вынужденную акцию, призванную возместить Большому Дому потерю части некогда доступного ему материального потенциала личных вельможеских домохозяйств prw (njw) dt.

Поясним последнюю мысль. Согласно нашей гипотезе, попытки династического клана заменить "тинитского" Хора — древнейшего царского бога — гелиопольским Ра, свидетельствующие о назревании в Египте очередной внутриполитической конфронтации, уже при IV династии оборачивались уклонением номовой знати от выполнения ряда государственных повинностей (прежде всего культово-строительных) по принципу "дар-отдар", который, как мы предположили, регулировал староегипетские общественные отношения. В той сложной ситуации, когда, быть может, все дальнейшее существование династического клана как носителя-восприятеля верховной "божественной" власти в Египте (учитывая, в частности, магическую нераздельность высокого имущественного и социального статуса) зависело от эффективности освоения природно-хозяйственных ресурсов севера страны, переход под покровительство авторитетного нижнеегипетского бога должен был полностью отвечать практическим интересам "Местожительства" Предпочтение, в конечном итоге оказанное фараонами именно Солнцу-Pa, могло объясняться, наряду с прочим, тем, что на тот момент, как нам известно, уже наметилась устойчивая тенденция к сближению Мемфиса и Гелиополя (отразившаяся, например, в "сыновно-солнечном" имени царей — s^ͻ К^с). Кроме того, Гелиополь, по-видимому, с незапамятных времен принадлежал к наиболее значимым религиозно-политическим центрам долины Нила [Коростовцев 1976] — настолько, что некоторые египтологи даже приписывали ему древнейшее объединение Обеих Земель [Sethe 1930]. Таким образом, союз со здешним жречеством, подкрепленный щедрыми земельными пожертвованиями святилищам Ра, и противопоставление его "антимемфисской" части верхнеегипетского вельможества был только на руку царям, если мог поспособствовать упрочению их идеологических и политических позиций.

Обширные пустоши Дельты служили богатым источником для царских "бенефициев", по-видимому, и в пользу представителей сановно чьего сословия, которых фараоны рассчитывали привлечь на свою сторону При V династии в гробницах знати распространились изображения различных работ в болотистой местности, что мы истолковали как рез-кую активизацию хозяйственного освоения Низовья староегипетским государством [Прусаков 1999в]. Теперь нам хотелось бы заострить внимание на том обстоятельстве, что болотные трудовые сцены в наибольшем количестве встречаются в усыпальницах Саккары [Большаков 1986], где захоранивались преимущественно столичные вельможи. Если допустить, что изображения болот в гробницах свидетельствуют о прижизненном наделении их владельцев государственными землями в Дельте, то гипотетическим выводом из сказанного станет тезис о преобладании среди политических сторонников Большого Дома второй половины III тыс. до н. э., на этапе дестабилизации его дарообмена с номархами, мемфисской знати (что было бы вполне естественно, учитывая, в частности, ее территориальную близость к "нутру"). О возвышении позднестароегипетских столичных сановников (на базе нового источника доходов?) говорит, в частности, тот факт, что их усыпальницы, сложенные из камня и богато украшенные, размерами и убранством превзошли современные им скальные гробницы областной знати, официальный общественно-политический статус которой к тому же оценивается специалистами не слишком высоко (исключение — номархи Тина) [Перепелки» 1988а].

Идеологическая (приверженность гелиопольскому солнечному культу) и политическая (коалиция с жречеством Ра и столичной знатью) опора фараонов позднего Старого царства на Нижний Египет в перспективе была чревата противопоставлением царского "Местожительства" — Мемфиса Тину, где находилась резиденция главы всех номов Верховья [Савельева 1992]. И хотя архаические столицы Обеих Земель продолжали поддерживать тесную связь вплоть до завершения традиционной староегипетской эпохи (так, например, цари VI династии состояли в родственных отношениях с тинитскими номархами [Gomaa 1980]), линия староцарского разлома все же вырисовывается именно между ними — средоточиями бывших базовых анклавов египетского протогосударства, одно из которых со временем вознамерилось занять главенствующее положение ценой коренного изменения своей внутренней политики в ущерб сложившемуся в долине Нила межрегиональному балансу общественных сил. Отметим здесь вскользь, что в дальнейшем, с крахом Старого царства, Тинитский ном — Великая Земля (T-wr) возьмет у "солнечного" Мемфиса своего рода реванш: в 1-й Переходный период в Абидосе расцветет культ Осириса — отца Хора [Schäfer 1904], тогда как государственный культ Ра в его позднестароцарской версии, угаснув вместе с последними мемфисскими династиями, уже никогда не возродится.

Возвращаясь к вопросу о попытках некоторых областеначальников, по овладении престолом "сыновьями Ра", уклониться от обмена с Большим Домом, наряду с прочими, и трудовыми услугами, обратим внимание на одну деталь, касающуюся отношения официального Египта к доставляемым в страну иноплеменникам. Напомним, что в раннединастическую эпоху для квалификации этого контингента пользовались термином skr(w)-^cnh(w) — "живые-убитые" ("пленники") [Берлев 1989], носившим явно уничижительный оттенок. Источники Старого царства обнаруживают схожий обычай: например, летопись правления Снофру на Палермском камне (IV династия) [Urk. I, 236; 237], надпись в заупокойном храме Сахура (V династия) [Borchardt 1913, pl. I], жизнеописание воеводы У ни (VI династия) [Urk. I, 104] равно выставляют приводимых в Египет эфиопов, ливийцев и азиатов "пленными" Вместе с тем начало V династии, похоже, ознаменовалось отступлением от этой традиции: так, знакомое нам сообщение Усеркафа о привлечении к строительству его пирамиды иноземцев, указывая на их неегипетское происхождение, дипломатично обходит тему магического умерщвления, ограничиваясь эпитетом h^ͻst(jw?) — "жители нагорий", т. е. попросту чужестранцы [Urk. I, 240, 4]. Аналогичной "привилегией", не исключено, пользовались и сиро-палестинцы, которые прибыли в Египет на кораблях, изображенных в храме Сахура (см. выше): хотя эти люди и приветствуют фараона как властелина "нагорий"-h^ͻswt, они ни разу не обозначены как пленники, что едва ли можно приписать забывчивости мастеров-отделочников, которые на другой стене этого же храма тщательно зафиксировали сцену учета царскими людьми "живых-убитых" ливийцев, снабдив ее сообразным поясняющим текстом. Тенденция как будто бы прослеживается и при VI династии: в известном указе Пепи I пирамидным городкам Снофру [Urk. I, 209–213] размещенная там иноплеменная рабочая сила, по одной из версий, именуется hntj-lf^ͻt, т. е. опять-таки просто "чужеземцы" [Goedicke 1967]; такое обращение к ним египтян, а также занятость в царском поминальном хозяйстве роднит этих людей с h^ͻst(jw) Усеркафа, направленными на строительство его пирамиды.

Не кроется ли за отмеченным феноменом определенный сдвиг во внешней политике староегипетских царей, обусловленный внутриполитическими неурядицами, которые угрожали богодержавному статусу Мемфиса и вынуждали фараонов терпимее относиться к "варварскому" населению "пустынных", "нагорных" и прочих "перевернутых" страд именно по причине возраставшей зависимости от их ресурсов, в том числе трудовых, в периоды обострения конфликтов с регионами? Так, "деликатный" Усеркаф, призвавший иноземную рабочую силу уже на стадии закладки своей пирамиды (соответствующая надпись датируется вторым годом его царения), наследовал завершившему IV династию Шепсескафу, который вместо пирамиды воздвиг себе мастабу [Jequier 1928] — что, по всеобщему мнению, свидетельствует о глубочайшем кризисе центральной власти в Египте на том этапе (добавим: и заставляет предусмотреть вероятность дезорганизации отлаженной индустрии пирамидостроения, включая такой ее аспект, как ежегодная готовность направляемых в столицу региональных строительных и технических рабочих подразделений). Преемник Усеркафа Сахура, по его собственному заверению, снаряжал морскую экспедицию за переднеазиатской людской "данью", руководствуясь исключительно благими побуждениями ("Начато добром…"), за которыми может крыться как абстрактно-миролюбивый, так и конкретный дароподательный (вещественный или ритуальный) жест в сторону чужеземцев, снискавший фараону их ответное признание ("Добро-Хор, властелин нагорий всяких…"). Как таковая, версия Сахура о ненасильственном перемещении в Египет палестинцев вполне заслуживает доверия: весьма вероятно, что "солнечная" V династия, принизившая Хора и по этой причине оказавшаяся на заре своего правления в сложном внутриполитическом положении, тяготилась войной на несколько фронтов (вспомним изображение пленных ливийцев в том же заупокойном храме Сахура) и была кровно заинтересована в налаживании добрососедских контактов с Передней Азией.

Установление более дружелюбных отношений Мемфиса с окружающими иноземными странами, обеспечивавших возможность перераспределения государственных людских ресурсов из воинской в хозяйственную сферу, наверное, в какой-то мере отвечало и интересам расширявшейся египетской колонизации Дельты. При этом предполагаемый отток коренных египтян из войска мог отчасти компенсироваться привлечением туда так называемых "мирных" эфиопов [Перепелкин 1988б]. С другой стороны, информация источников, касающаяся эфиопских ополченцев в Египте, возможно, прямо свидетельствует о недостатке рабочих рук в позднестароцарском государственном земледелии: специальными указами, исходившими из "Местожительства", служивых эфиопов (как чужаков?) запрещалось привлекать к полевым работам [см., н-р. Urk. I, 212; ср.: Берлев 1972, с. 67], что, скорее всего, говорит об актуальности подобной практики, которая, в свою очередь, никак не ассоциируется с избытком земледельческой рабочей силы в хозяйстве фараонов.

Итак, согласно нашему предположению, к началу V династии Большой Дом оказался на грани экономического кризиса, наметившегося, в частности, по причине разлада традиционного дарообмена между "нутром" и номами. Напротив, личные вельможеские домовладения, по-видимому, стояли на пороге быстрого наращивания своего хозяйственного потенциала, что подтверждается распространением в эпоху V–VI династий на местах многочисленных скальных гробниц областной знати, которые служат нам одним из важнейших источников информации о староегипетских общественных отношениях. С очевидным фактом расцвета сановничьих домов позднего Старого царства согласуется наша мысль о сосредоточении ими дополнительных материальных и трудовых ресурсов за счет урезания доли "Местожительства" в областных доходах. При этом за "ресурсосберегающей" политикой номархов, помимо их религиозно-политического конфликта с царями — "сыновьями Ра", могло стоять и ухудшение экологических условий в Египте во второй половине III тыс. до н. э., связанное с иссушением климата, снижением разливов и наступлением на нильскую пойму песков из западных пустынь [Прусаков 1999в].

Государство, "дом собственный " и дарообмен

Цари V–VI династий, в поиске независимых источников пополнения государственной казны сделавшие ставку на богатейший естественный потенциал Дельты (где, подчеркнем для полноты картины, ландшафтно-экологические проблемы стояли куда менее остро, чем в Долине), а также на посильное вспомоществование иноземных союзников, вместе с тем, похоже, вовсе не были склонны сдавать позиции в Верхнем Египте, а даже напротив, предпринимали меры к упрочению своего влияния в этом регионе. Коснемся некоторых перемен в хозяйственном укладе вельможеских "домов собственных" второй половины Старого царства.

Прежде всего обратим внимание на изменение структуры крупных частных домовладений староегипетской эпохи. Самобытный хозяйственный организм pr (nj) dt состоял из множества элементарных производственных подразделений, среди которых до конца IV династии ведущую роль играли небольшие "городки"-nĭwwt, разбросанные по всей стране и поставлявшие "дому" практически полный ассортимент продовольственной продукции и техническое сырье [Перепелкин 1988б]. Трудовое население таких домородных "городков" (укомплектованное ладейными ватагами" от pr dt и, по-видимому, как и сами "городки" — по крайней мере те, что располагались в зоне разливов, — нередко сезонное) занималось земледелием (включая выращивание льна), скотоводством, птицеводством, рыболовством и отловом диких животных с целью их использования — приручения или откорма? [Boessneck 1953, 1988] — в домашних условиях (последний факт намекает на то, что география "городков" не ограничивалась заливной поймой Нила, а захватывала и так называемые "высокие земли", примыкавшие к пустынно-степной полосе по обе стороны речной долины — если не саму эту полосу). Во главе каждого "городка"-nĭwt стоял особый управитель-nk^ͻ, подчинявшийся непосредственно администрации (d^ͻd^ͻt) "дома собственного"

Примерно на рубеже IV–V династий в сановничьих домовладениях, наряду с "городками" nĭwwt, получают некоторое распространение "дворы"-hwwt, на первый взгляд, мало чем отличавшиеся от "городков" Как и niwt, hwt представлял собой элементарную хозяйственную единицу "дома собственного", снабжавшую его продукцией земледелия и скотоводства (для сравнения, в эпоху Среднего царства "дворы"-hwwt являлись, как правило, пирамидными хозяйствами [Берлев 1978]). Как и "городок", "двор" находился под началом смотрителя-hk^ͻ, который, подобно hk^ͻ "городка", отчитывался перед административной управой, что от pr dt. И все же между хозяйственными подразделениями двух рассмотренных категорий имелись кое-какие отличия [Перепелкин 1988б], к которым мы бы хотели привлечь внимание.

Прежде всего отметим два любопытных нюанса, казалось бы, не связанных друг с другом. Первый: по источникам в производственной деятельности "дворов" просматривается преобладание скотоводческой специализации, причем именно "дворовым" управителям — hk^ͻ-hwwt, по-видимому, принадлежала руководящая роль в операциях откорма, перегона и учета животного поголовья "дома собственного" Второй: если "городки", что от pr dt, в массовом порядке включали в свои названия имя владельца, то в названиях "дворов" от pr dt имена вельмож — их собственников исследователям не встретились ни разу: здесь фигурируют только царские имена. Это натолкнуло Ю. Я. Перепелкина на мысль, что дворы — hwwt, невзирая на официальное отнесение их к собственности от вельможеской "плоти", на самом деле были для сановных хозяев, в отличие от городков"-nĭwwt, "не столь своими"; в итоге ученый пришел к важному заключению: "дворы", носившие имена царей, вероятно, и основывались не вельможами, а царями [Перепелкин 1988б]. О глубокой укорененности этой традиции свидетельствует Палермский камень, согласно которому уже архаическим царям случалось "натягивать веревку", торжественно закладывая очередной "двор" [Schäfer 1902, Taf. I, 4, № 2; 5, № 11]; правители объединенного Египта одним "двором" уже не ограничивались: Снофру, например, основывал их во множестве [Schäfer 1902, Taf. 1, 6, № 2].

Организация "дворов"-hwwt Большим Домом [cp.: Jelinkowä 1950; Junker 1939] едва ли могла осуществляться, минуя царские земли. При всей очевидности этого тезиса попытаемся, тем не менее, его подкрепить, а заодно и представить проблему истоков древнеегипетского государственного землевладения в новом ракурсе. Выше мы не случайно заострили внимание на скотоводческой специализации hwwt, вошедших со второй половины Старого царства в состав вельможеских "домов собственных" Вспомним: в силу качественной сезонной изменчивости ландшафта древней долины Нила здешнее скотоводство имело свою специфику: ежегодно во время разлива стада домашних животных, пасшиеся в пойме, требовалось переводить на недоступные половодью территории, в частности, на так называемые "высокие земли" (в староегипетском обиходе — k^ͻjt [Виноградов 1969; Gardiner 1941–1948]). Отсюда предположение: "дворы"-hwwt, заведовавшие перегоном и учетом стад, располагались преимущественно (если не всецело) на возвышенной кромке Долины вне зоны разливов (не с этим ли, кстати, отчасти связан тот факт, что "дворов" источниками зафиксировано гораздо меньше, чем "городков" [Перепелкин 1988б], возникавших как на землях-k^ͻjt, так и в обширной заливной пойме?). Во всяком случае, в известных указах Лепи II "двору" (hwt) srwd Mnw Nfr-k^ͻ-R^c ("Укрепляет Мин Неферкара") его топография обозначена в точном соответствии с нашим допущением: к" (пр. [cp.: Urk. I, 287, 1]) hwt tn [Urk. I, 292, 1] — "холм двора этого" (подчеркнем: слова k^ͻͻ — "холм" и k^ͻjt — "высокая земля" однокоренные [Faulkner 1991], что может служить дополнительным доводом в пользу идеи о внепойменном положении hwwt) [ср.: Перепелкин 1988б, с. 216]. "Дворы" раннединастических царей, по-видимому, также стояли на "высоте", ибо их церемониальное основание — как и все прочие обряды, о которых идет речь в летописи Палермского камня — приходилось на сезон разлива.

Остановимся еще раз на этом времени древнеегипетского года. Выше мы отметили исключительное значение половодья для самоорганизации архаического общества и формирования протогосударства в долине Нила. Население, вытесняемое наводнением из поймы, концентрировалось на незатапливаемых территориях, одним из наиболее вероятных следствий чего было резкое возрастание общественного влияния вождеской и жреческой элиты, игравшей первые роли в тех многочисленных массовых ритуальных действах, которые ежегодно на несколько месяцев разлива, по-видимому, становились главным содержанием социальной жизни Египта. Об организующем значении такого рода мероприятий и масштабах царского в них участия ("сопровождения Хора", "воссияния правителя Верхней и Нижней Земли" и т. п.) дает яркое представление Палермский камень.

Итак, если древнейшая государственность в Египте произрастала на "высоких землях", есть лишний повод связывать находившиеся на них "дворы"-hwwt, носившие имена царей, с исконными землевладениями Большого Дома. Высказанные соображения наводят на мысль, что в основе структурных изменений, затронувших "дома собственные" второй половины Старого царства, лежало активное внедрение на данном этапе в вельможеские хозяйства органически чуждого им "нутряного" — государственного компонента [ср.: Перепелкин 1988б]. При этом царское "Местожительство" — "нутро", похоже, поддерживало тесные контакты с "дворами", переданными царями в "частное" владение: об этом может свидетельствовать тот факт, что за управителями "дворов" hk^ͻw-hwwt, при всей их подотчетности "домашней" администрации, нередко сохранялись ответственные государственные должности (например, царского писца). Попытаемся разобраться в этом феномене.

Наша гипотеза такова. Прежде всего повторим, что повсеместное проникновение "дворов"-hwwt в санов ничьи частные домовладения началось с V династии — тогда же, когда, как мы полагаем, Большой Дом развернул хозяйственное освоение Нижнего Египта. Приведенная в этом параграфе количественная оценка земельного фонда, приходившего с Дельтой в царские руки, позволяет уверенно говорить о том, что с такими приобретениями "поделиться" с тем или иным вельможей (номархом) несколькими "дворами" цари могли без всякого ущерба для собственного благосостояния. Другой вопрос — зачем им это было нужно.

"Благотворительность" фараонов второй половины Старого царства освещалась египтологами довольно широко. Считается, что наряду с щедрыми земельными дарениями в Дельте, которые предназначались в первую очередь храмам (жречеству) новоявленного государственного бога Ра, позднестароегипетские цари предоставляли существенные экономические льготы святилищам и "дворам" Верховья, отраженные в особых указах — так называемых "иммунитетных грамотах" [Goedicke 1967, Urk. I]. Эти указы, часто высекавшиеся на каменных стелах при жалуемых учреждениях — "в долготу вечности" (m ^ͻwt dt) (что, очевидно, свидетельствует об огромном значении, которое фараоны придавали таким распоряжениям), объявляли адресатов свободными от работ и других повинностей в пользу государства. Бытует мнение, что "иммунитет" — своего рода уступка Большого Дома усиливавшимся номам привилегия, которой "мятежная" областная знать настойчиво добивалась от Мемфиса. При этом в раздаче царями подобных льгот исследователи видели одну из причин ослабления центральной власти и распада объединенного староегипетского государства [Савельева 1992].

Выскажем альтернативную точку зрения на эту проблему. На наш взгляд, при анализе "иммунитетных грамот" была обойдена должным вниманием одна деталь, учет которой подводит к принципиально иному толкованию смысла этих документов. Указы об освобождении храмов и "дворов" от государственной службы содержали четкие предостережения на тот случай, если бы кто-то осмелился поступить вопреки воле фараона. Невыполнение "льготного" указа объявлялось делом, ненавистным царю, и грозило виновным должностным лицам отлучением от жречествования при пирамиде (указы Пепи II храму Мина в Коптосе и "двору" snvd Mnw Nfr-k^ͻ-R^c [Urk. I, 280–283, 284–288, 289–292]) — иначе говоря, расценивалось как серьезнейший проступок, чреватый для ослушника понижением социального статуса.

При нашем подходе вырисовывается поразительная картина: номовую знать, оказывается, совсем не прельщали перспективы внешне вроде бы столь выгодного для нее "иммунитета" — наоборот, она явно стремилась уклониться от этой милости Большого Дома, тогда как тот, не считаясь с материальным ущербом для себя, фактически ее навязывал и при этом обнаруживал такую заинтересованность, словно фараонов, в отличие от современных исследователей, вовсе не посещала мысль о возможности краха государства вследствие щедрого жалования "льготных" грамот.

Ситуация существенно прояснится, если ее проанализировать с учетом принципа дарообмена, который мы гипотетически рассматриваем как основополагающий для староегипетских общественных отношений. Напомним, что даритель приобретал над одаренным магическую власть в сочетании с весомыми социально-иерархическими преимуществами — и с этой точки зрения предоставление царем "иммунитета областной знати отвечало прежде всего интересам Большого Дома. Выше мы высказали предположение об упадке архаического дарообмена между царями и номархами начиная с V династии, признаком чего сочли массовое исчезновение из столичных некрополей номарших гробниц, переместившихся на территорию номов, с одновременным уменьшением размеров пирамид. Продолжим наши социоантропологические ре конструкции допущением, что в эпоху позднего Старого царства система "дар-отдар", державшая на себе центральную власть в Египте, приблизилась к критической степени деградации — почему и понадобились специальные указы, требовавшие от знати безоговорочного принятия фараоновых преподношений (т. е., как мы понимаем, верности неписан-ному древнейшему "кодексу" дарообмена).

Иными словами, возможно, истинной целью царских "иммунитетных грамот" второй половины III тыс. до н. э. являлось удержание социально-политических отношений в Египте в рамках исконного принципа "дар-отдар", которому древнединастический Большой Дом был в значительной мере обязан своим верховным — божественным статусом. Полагаем, что фараоновы дары, нуждавшиеся в обязательном возмещении, ставили областеначальников в зависимость от Мемфиса и крепко привязывали вельможеские домовладения к "Местожительству". Тем актуальнее для царского дома было сохранить эту систему на том этапе, когда его экономические интересы сосредоточились в Дельте, и создалась дополнительная предпосылка размежевания его верхне- и нижнеегипетских "доменов" (анклавов), а также отложения номов, которое местами, не исключено, сопровождалось переходом (захватом?) "внешней" царской собственности (rwt) в номаршее владение. Возвращаясь к примеру, приведенному нами в качестве иллюстрации последней мысли [Прусаков 1999в], заметим, что номарх Иби (время VI династии), которого, в отличие от его преемника Джау, мы не можем заподозрить в непочтительном намерении присвоить себе имущество, принадлежавшее Большому Дому, был одарен царем некоторым (надо сказать, немалым — ок. 55,5 га) количеством земли, которой владел в качестве управителя "двора" (hwt) [Urk. I, 145]; не была ли лояльность (?) Иби связана именно с тем, что он, не в пример сыну, вынужденно или добровольно состоял в отношениях дарообмена с царем?

Наконец, такая деталь: если в Низовье, распределяя земли, цари действовали "во имя Ра", то "иммунитетные" указы, адресованные долинной знати, они предпочитали надписывать своими хоровыми именами — возможно, не желая лишний раз обострять внутриполитическую ситуацию в стране.

Подведем итог одну из фундаментальных причин распада объединенного государства эпохи Старого царства мы видим в нарушении отношений дарообмена — основы архаического общественного уклада в Египте.